Стояло знойное лето 1944 года. На территории бывшего гитлеровского концентрационного лагеря Майданек, находящегося неподалеку от Люблина, формировались части Войска Польского. Вместе с тысячами других мужчин различного возраста приехал туда и я.

Подхожу к столу, за которым сидят трое в военной форме — офицер, сержант и писарь.

— Откуда прибыл? — спрашивает сержант.

— Из-под Варшавы.

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать, пан сержант.

— Год рождения?

Называю точную дату рождения и чувствую, что невольно краснею.

— Восемнадцать тебе еще будет, а называть надо число полных лет, — поучает меня сержант.

— Восемнадцатый, — поправляюсь я.

— Рост?

Этот вопрос застает меня врасплох. Стараюсь отвечать ровным голосом:

— Метр шестьдесят с чем-то.

Сержант встал, сравнил мой рост со своим (я оказался ему всего по грудь) и ехидно констатировал:

— Не загибай. У меня метр семьдесят пять, а до моего роста тебе четверти метра не хватает.

Сержант ошибся немного — мой рост тогда был сто пятьдесят шесть сантиметров.

— Как же тебя принять, если ты меньше винтовки, — вмешался в разговор офицер, сидевший до этого молча.

— Дайте мне автомат, я из ПШШ умею стрелять, — не успокаивался я. — У меня швабы отца убили, и поэтому я хочу идти на фронт.

Поручник пристально посмотрел на меня и произнес:

— Ну хорошо! Мы тебя возьмем, но знай — возиться с тобой здесь не будут.

Просто не верилось, что меня действительно приняли. Торопливо сообщил остальные анкетные данные и присоединился к группе, ожидавшей очереди в баню, после чего выдавали обмундирование. Волосы мне оставили — такую привилегию имели добровольцы. Примерил полученное обмундирование. Шинель разглядывать не стал (стояла страшная жара), довольно быстро справился с бельем и брюками, но вот форма мне досталась явно на двухметрового великана. Попытался обменять ее. Обратился к сержанту, который выдавал новобранцам обмундирование. Фуражку и форму он заменил, а вот сапог меньшего размера не нашлось. Я упрямо повторял, что сапоги мне велики. Сержант, пораженный подобной наглостью, искоса поглядел на меня и вынес приговор:

— Сапоги как раз, только ноги у тебя слишком маленькие. Катись отсюда, пока я добрый.

* * *

День начался беседой на политические темы. Нам прочитали и разъяснили самый актуальный в те дни документ — первую официально провозглашенную программу народной власти — Манифест Польского Комитета Национального Освобождения. В конце беседы политработник рассказал о последних новостях с фронта. В это время шли бои за правобережную часть Варшавы — Прагу и за плацдармы на западном берегу Вислы под Сандомиром и Пулавами. Он объявил также, что часть солдат из нашего подразделения будет направлена в офицерское училище.

После строевых занятий объявили общее построение, и командир приказал выйти из строя тем, кто имеет по крайней мере семилетнее образование. Вышел и я, но, поняв, что отбирают кандидатов в офицерское училище, вернулся в строй. Меня потом еще раз вызывали к командиру и расспрашивали, почему я отказался от учебы. Но я не хотел и слышать об училище, мне хотелось поскорее попасть на фронт.

* * *

По причине своего маленького роста я шел в последней четверке. Солнце палило неумолимо. Поднятая сапогами пыль покрыла солдат с головы до ног. Время от времени мы двигались ускоренным маршем. В довершение всего через несколько километров острой болью напомнили о себе сапоги. Теперь все мое внимание было сосредоточено на том, чтобы хоть немного уменьшить боль.

За день мы прошли около двадцати километров. На ночь устроились кто как: кто растянулся на траве, кто прилег в придорожной канаве или под кустами. На ужин съели часть полученного на дорогу хлеба с консервами.

Приближаемся к поселку Милосна-Стара, до Варшавы уже недалеко. У первых домов поселка — развилка дорог. Левая дорога ведет в Варшаву, правая — в Минск-Мазовецкий. На временном указателе, прикрепленном на столбе у развалины, читаем: «Варшава — 17 километров, Берлин — 512, Минск-Мазовецкий — 23, Москва — 1270». Шоссе в этом месте пересекает холмистую местность. Преодолеваем довольно крутой подъем, и нашим глазам открывается леденящая кровь картина: выше диска заходящего солнца — огромное багряное зарево горящей Варшавы. Столицу заволокли клубы дыма и огня. Там еще шли бои — последние схватки восставших с карателями.

С высотки были хорошо видны разрушенные и сожженные дома и следы ожесточенных боев. Гряда холмов была использована гитлеровцами как последний рубеж обороны перед Прагой. Колонна свернула с шоссе направо, в лес, окружающий загородную королевскую резиденцию в Вилянуве. Здесь мы остановились передохнуть и поужинать. Сумерки сгущались, откуда-то издалека доносились отзвуки артиллерийской перестрелки. На следующий день рота проходила через мое родное местечко. От шоссе было не более двухсот метров до моего дома. В голове сверлила мысль: как бы увидеть мать. Но это было невозможно. На марше я не мог отлучиться из роты. Быстро летели минуты, и вскоре родной дом остался далеко позади.

Миновали Кавенчин и Таргувек — поселки, теперь совсем слившиеся с кварталами Праги. Здесь уже были слышны пулеметные очереди и видны вспышки ракет над передним краем. Бойцы разместились в заброшенных строениях. Противник был совсем рядом. Остаток дня приводили в порядок снаряжение и чистили оружие. На следующее утро я очутился на переднем крае.

* * *

Я был рядовым 1-й роты 6-го пехотного полка 2-й пехотной дивизии имени Генрика Домбровского. Нашей ротой командовал молодой офицер хорунжий Стефаньский.

Перед нами находились строения и железнодорожные пути, ведущие из Праги в направлении станции Плуды. Едва рота заняла исходные позиции на окраине городского района Брудно — вдоль улиц Скрайной и Марывильской, как пришел приказ овладеть ночью участком местности, расположенным между железнодорожным полотном и Жераньским каналом. Я хорошо помнил эти места. До войны я часто прибегал сюда — навещал отца, который работал неподалеку в железнодорожных мастерских. Атака началась незадолго до полуночи. Под прикрытием темноты мы подползли к полотну железной дороги, откуда немцы вели огонь. Ночную темноту прорезали трассирующие пули и ракеты. Мы перебежали пути и, рассыпавшись цепью, стали продвигаться вперед. Противник обрушил на нас огонь со стороны канала.

На нашем пути оказалось поле с невысокими буграми. На нем под непрекращающимся огнем противника мы начали окапываться. Сначала лежа, а потом встав на колени, я, как и другие, долбил саперной лопаткой иссохшую землю. Спереди возникал бруствер. Работа шла медленно, руки ныли от усталости, пот заливал глаза. Однако нервное напряжение и страх придавали силы. Я думал только о том, чтобы случайно не приподнять голову и как можно быстрее укрыться от пуль в окопе. Командир взвода, переползая от одного солдата к другому, показывал, куда следует вести окоп, а солдаты бойко, не жалея сил, работали лопатками. К рассвету из одиночных окопов образовалась длинная траншея, по которой уже можно было передвигаться согнувшись. На следующий день мы углубили траншею и лишь потом приступили к оборудованию удобных стрелковых гнезд. Позже строили блиндажи.

Варшава продолжала полыхать. Ночью над городом кружили советские «кукурузники», сбрасывая повстанцам оружие и бомбя позиции гитлеровцев.

Питались мы раз в сутки. Каждую ночь двое солдат из нашего взвода попеременно ходили километра за два в тыл за едой. Они приносили ее в термосах и ведрах. Чаще всего это была ячменная каша, к сожалению, почти всегда холодная, нередко перемешанная с песком и пахнущая бензином. Хуже всего обстояло дело с водой. Ее постоянно не хватало.

Был уже конец сентября, и ночи становились все холоднее. Днем, как назло, лил дождь, и мокрая одежда липла к телу. В довершение ко всему негде было спать: укрытия залила вода.

Воды теперь было более чем достаточно, но только дождевой. Мы по-прежнему страдали от недостатка воды, пригодной для питья. Чтобы «организовать» регулярное снабжение, мы выкопали рядом с траншеей яму глубиной около метра и шириной сантиметров семьдесят. На дне ямы постоянно собиралась желто-зеленая жидкость. Каждый раз, зачерпнув котелками мутную воду, приходилось ждать, пока отстоится глина.

Как-то вечером я напросился идти за провиантом — так мне хотелось попить чистой воды. Пошли, как всегда, вдвоем. Я взял термосы, товарищ — ведро, и мы двинулись в тыл. Мой спутник шел впереди, так как уже бывал на кухне и знал, как туда добраться. Пригнувшись, стали пробираться к сортировочной горке железнодорожной станции. Там переждали, пока погаснет мертвенный свет ракеты и местность снова погрузится в темноту. Быстро перебрались на другую сторону насыпи. Короткими перебежками пересекли поле, которое немцы простреливали со стороны Плуд. Путь преградила нам линия окопов — в то время их было много отрыто в ближнем тылу. Скатились в окоп передохнуть.

Миновав еще несколько сот метров среди домов, мы оказались у полевой кухни в районе Базыльяньской улицы. Мгновенно проглотили свой ужин — наконец-то в горячем виде и, что самое главное, без скрипящего на зубах песка! С наслаждением выпили по кружке горячего кофе. Повара тем временем наполнили термосы и ведро супом. Хлеб и мешочек сахара мы завернули в одеяло, а махорку — в плащ-палатку. К этому добавилось еще по нескольку фляжек с водой, подвешенных к поясу. Газеты пришлось засунуть за пазуху. Туда же спрятали и письма. Я, наверное, мало чем отличался от тяжело навьюченного верблюда. По простреливаемому полю пришлось идти согнувшись, поскольку бросаться на землю с термосами было просто невозможно. Затекшие спины мы распрямили только в своей траншее.

Прежде всего раздали воду, письма и газеты, а потом суп из термоса. В ведро снова попало много песка, когда мы задели им за стенку траншеи. Пришлось ждать, пока песок осядет на дно.

Ночью вспыхнула ожесточенная перестрелка. Вечером саперы сделали проходы в минном поле перед нашей траншеей, и трое разведчиков отправились за «языком». Мы ждали их возвращения и поэтому некоторое время не освещали ракетами наше предполье. Через час в расположении гитлеровцев началась беспорядочная стрельба. В небо взвились осветительные ракеты. Это говорило о том, что наши разведчики обнаружены.

Вскоре мы увидели их. Пригнувшись, разведчики бежали к нашему переднему краю. Вслед им летели строчки трассирующих пуль. Тем самым немцы раскрывали свои позиции. Мы открыли по ним огонь, стараясь не попасть в своих. Разведчики вернулись, но, к сожалению, с пустыми руками.

* * *

Армейская газета «Звыченжимы» сообщила, что повстанцы в Варшаве капитулировали. Поднятое реакционными политиками восстание дорого обошлось нашей столице: погибло множество варшавян, а от города остались одни руины.

* * *

8 октября погиб ефрейтор Здислав Вольфграм, лучший снайпер нашей роты. Его отлично замаскированная позиция находилась на возвышенности слева от меня. Стрелял он редко, но зато после каждого его выстрела одним гитлеровцем становилось меньше. На прикладе своей винтовки с оптическим прицелом, который мы часто разглядывали с завистью, он делал зарубки после каждого удачного выстрела. По ним можно было сосчитать, сколько фашистов он отправил на тот свет, или, как он обычно говорил, «в лоно Авраама». Наш снайпер был терпеливым наблюдателем и часами мог ждать появления цели. После выстрела он немедленно менял позицию. Мы иногда помогали ему: поднимали на палке каску над бруствером, как будто неосторожный боец выглядывает из траншеи. Немцы открывали огонь, а снайпер находил для себя новые цели. Гитлеровцы вскоре поняли, что на этом участке действует опытный стрелок, и обратили на него особое внимание. Неосторожность — снайпер приподнял голову над бруствером — стоила ему жизни. Здислав в этот момент разговаривал с соседом. Прогремел выстрел — и пуля попала ему в голову.

* * *

После очередной перегруппировки я оказался на правом фланге взвода. Немцы на этом участке занимали позиции перед Жераньским каналом и даже южнее железнодорожной линии, идущей из Варшавы в Плуды.

Рядом со мной расположился подофицер по фамилии Кривонос, который, хотя и был родом из Сибири, хорошо говорил по-польски. Я начал оборудовать свою позицию и ближе знакомиться с новыми соседями. Справа неподалеку от меня устроил пулеметное гнездо ефрейтор Прыка. Он родился в Силезии и говорил на местном наречии, в котором я не понимал многих слов. Прыка рассказывал, что его принудительно мобилизовали в немецкую армию, и ему пришлось воевать на стороне фашистов. Под Сталинградом, как только подвернулся случай, он перешел на советскую сторону.

Ночью нам принесли только хлеб: одного из двух бойцов, которые пошли на кухню, убило на железнодорожном полотне. Пробитый пулями термос с супом так там и остался.

Днем стояла ясная безоблачная погода. Соседний батальон получил приказ отбросить немцев с противоположной стороны железнодорожной линии и местами вытеснить их за канал. На окопы врага обрушился град снарядов и мин, потом в атаку бросились пехотинцы. Гитлеровцы не выдержали и начали отступать. Некоторые из них побежали за железнодорожные пути мимо позиций нашей роты. Мы встретили их дружным огнем. В ходе схватки противник был отброшен на несколько сот метров назад и потерял выгодные позиции на возвышенности.

Стало темнеть, когда немцы, очевидно подтянув подкрепления, начали обстреливать нас из орудий и минометов. Небольшой осколок вонзился мне сзади в шею, несколькими миллиметрами выше воротника шинели. Стиснув от боли зубы, я сам вытащил его. Вскоре пришел санитар и забинтовал мне шею, так что я почти не мог пошевельнуть головой.

Ночью установилась относительная тишина. Только временами немцы освещали ничейную полосу ракетами и давали несколько пулеметных очередей. У меня сильно болела шея, лихорадило, мучила жажда. Я отправился к нашему «колодцу» и увидел, как был уничтожен немецкий грузовик с боеприпасами, который двигался по шоссе из Жерани в сторону Варшавы. Один из наших бойцов воспользовался моментом, когда машина выехала из-за домов на открытое пространство, и метко поразил цель из противотанкового ружья. Раздался взрыв, высоко взметнулось пламя, и от машины не осталось и следа.

На ужин мы получили консервы — питание явно улучшалось. Принесли и немного водки, но я отказался от своей порции, поскольку вообще не пил. Ночью саперы сделали проходы в наших минных полях. Командир отделения разъяснил нам нашу задачу. На рассвете мы должны были отбросить немцев за канал в направлении Плуд. Для каждого отделения в минном поле был сделан отдельный проход, обозначенный воткнутыми в землю колышками. Сразу за проходами отделение должно было развернуться в цепь и продвигаться вперед. До канала было недалеко, всего метров шестьсот, а до окопов противника — около трехсот метров.

Ночью, как и большинство моих товарищей, я не сомкнул глаз. Вычистил свой автомат, полностью зарядил диски, проверил гранаты. На всякий случай раздобыл одну противотанковую. Напряженно ждем сигнала — ракеты.

Светает. Внезапно начинает громыхать наша артиллерия. Град снарядов обрушивается на позиции немцев. Мы ждем. Но вот высоко над предпольем взвивается ракета, и мы быстро выскакиваем из окопов. Первая опасность — наши минные поля — остается позади. Рассыпавшись цепью, бежим вперед. Немцы открывают беспорядочный огонь. Взрывы немецких снарядов заглушают свист пуль. Бросаюсь на землю, ползу, смотрю, как ведут себя мои товарищи. Вскакиваю, делаю несколько прыжков вперед и снова падаю. И так повторяется много раз. После очередного прыжка лежу, прижавшись к земле. Глаза засыпает песок. Протерев их, вижу перед самым носом вспаханную пулеметной очередью землю. Спина покрывается холодным потом. В голове мелькает мысль: вот пригодилась бы сейчас стальная каска, которую я выбросил перед атакой. Поле, как назло, удивительно ровное: ни бугорка, ни рытвины. Стараюсь вжаться в землю, лежу неподвижно. Что-то будет дальше? Некоторые бойцы остались на поле навсегда. Слышны крики и стопы раненых. До немецких окопов остается всего несколько десятков метров. Ползу дальше. На всякий случай бросаю гранату: может быть, удастся уничтожить мины перед передним краем гитлеровцев.

Когда мы находились в десятке метров от цели нашей атаки, я увидел первых немцев. Даю по ним очередь из автомата, а затем швыряю гранату. Под руку попадает противотанковая. Оглушительный взрыв — и я бросаюсь вперед. Еще один прыжок — и мы в окопе. В некоторых стрелковых ячейках остались трупы фашистских солдат. Кое-кому из гитлеровцев удается скрыться на противоположной стороне канала. Во время атаки погибло несколько наших бойцов, в том числе и Кривонос. Прыка был ранен в руку.

* * *

12 октября. Утром меня ранило, а уже несколько часов спустя я лежу в медсанбате дивизии. Большой осколок снаряда попал в левое колено и теперь торчал в самой середине коленной чашечки. Один из бойцов наложил временную повязку, а потом меня отнесли туда, где мы получали питание. Там сестра сделала мне укол против столбняка, и санитарный автомобиль доставил меня в санбат, где врачи наложили повязку на ногу, а заодно и на шею. Теперь я лежал совершенно беспомощный, не мог шевельнуть ни ногой, ни головой.

В санбате меня навестила мать. Я увидел ее, когда она вошла и медленно двинулась между койками, вглядываясь в лица раненых. Она посмотрела и на меня, но прошла мимо. У меня ком подступил к горлу. Значит, я так изменился, что меня не узнает даже родная мать. Я поднял руку и позвал ее. Она заметила, что виски у меня поседели. Я утешал ее, что рана несерьезная, а от изменения цвета волос еще никто не умирал. Главное, что я остался жив.

Меня привезли в полевой подвижной госпиталь Советской Армии номер 616. Мы лежали в большом цехе какого-то промышленного предприятия, расположенного в лесу. В просторном помещении нас было, пожалуй, более двухсот раненых — советских и польских солдат. Некоторые были забинтованы с головы до ног и напоминали большие куклы. Койки были установлены рядами и сдвинуты по две. Между каждой парой — узкие проходы. Койки застелены белоснежным бельем.

У меня подскочила температура. Нога распухла и страшно болела. В соседнем помещении находилась операционная. Там делали и перевязки. Меня принесли на первую перевязку, когда на одном из столов молодому бойцу ампутировали ногу. Один из врачей посмотрел на меня и произнес: «Надо резать». Хотя он говорил по-русски, я понял смысл его слов и замотал головой: не соглашаюсь, мол. Ногу снова забинтовали, меня отнесли в палату. Эту ночь я не мог заснуть. Тогда мне шел восемнадцатый год, и я не представлял себе жизни без ноги.

Утром состоялся повторный осмотр с участием еще нескольких врачей. Я понимал не все из их разговора, однако обратил внимание на женщину-врача, которая говорила громче всех. Сидевший рядом со мной раненый, владевший русским языком, сказал мне, что она возражает против немедленной ампутации. Докторша повторяла, что следует подождать два-три дня и уже потом решать вопрос об операции.

Я готов был многое дать, чтобы не терять ногу. Чувствовал себя немного лучше, а при очередной перевязке заметил, что синева исчезла и кожа вокруг раны стала густого красного цвета. Докторша, которая возражала против ампутации, несколько раз приходила ко мне и спрашивала, как я себя чувствую. Впрочем, понять ее до конца я не мог: слабо знал русский язык. Ночью трудно было заснуть из-за стонов раненых. Время от времени кто-нибудь начинал кричать или звать медсестру. Утром с соседней койки унесли тело умершего бойца, а днем его место занял солдат, раненный в руку. Оказалось, что его ранило под Яблонной во время контратаки немцев.

Вскоре в госпиталь приехали товарищи из его части и привезли Крест Храбрых, которым его наградили за уничтожение немецкого танка. Раненый очень удивился и все никак не мог понять, о чем говорят приехавшие, так как не допускал, что подбил танк: он потерял сознание сразу после того, как бросил гранату.

* * *

После выписки из госпиталя меня направили в батальон выздоравливающих 1-й армии, поскольку рана еще не совсем зажила.

Перед отъездом я зашел к докторше и от всего сердца поблагодарил ее. Я вызубрил по-русски свою «речь», но, произнеся «Спасибо, вам, товарищ врач, за то, что я имею ногу и за то, что вы…», от волнения забыл, что же говорить дальше, и закончил уже по-польски. С уважением поцеловав руку докторше, я покинул госпиталь, провожаемый ее дружеской улыбкой.

Батальон выздоравливающих был расквартирован в поселке Свидер в домиках, разбросанных в засыпанном снегом лесу. До Вислы — до линии фронта — было около трех километров.

* * *

После полного выздоровления я был направлен в 3-й запасной пехотный полк, где должен был получить направление во фронтовую часть. Полк размещался в лесу около деревни Воля-Карчевска. Доложив о своем прибытии, я пошел вместе с новыми товарищами в землянку.

Зима стояла морозная, снежная. В нашей землянке постоянно топились две печурки — одна у входа, другая в глубине. Я пристроился у второй. По обе стороны от входа вдоль стен землянки были устроены нары, сбитые из досок и прикрытые кусками брезента. На них мы и спали, укрываясь шинелями.

Вместе с тремя бойцами я получил приказ охранять склад у варшавского шоссе. Жили мы в автоприцепе, который был снят с колес и установлен рядом с дорогой. Внутри прицепа с трудом помещались койки с матрацами, стол и железная печурка. С питанием особых хлопот не было: каждые несколько дней нам привозили провиант из части, да и со склада, который мы охраняли, также кое-что перепадало.

Старшим в нашей маленькой группе назначили капрала Бронека Семпа, цыгана. Гуменюк был родом с Тернопольщины, Петрек Вербилович — из-под Вильнюса. Все трое были старше меня.

Однажды ночью шоссе неподалеку от нас ожило. Двигалась крупная советская пехотная часть и большое количество артиллерии. На людях были белые маскировочные халаты. Видимо, проводилась крупная перегруппировка войск.

Началось на рассвете… Земля вздрагивала, а издалека доносились глухие отзвуки разрывов. На большой высоте на запад летели эскадрильи самолетов.

Через несколько часов до нас дошла весть, что советские войска на Висле перешли в наступление. В последующие дни линия фронта начала быстро передвигаться на запад. Это был пролог последнего этапа войны. Неумолимо приближался конец гитлеризма.

17 января перешла в наступление и наша 1-я армия. В январе удивительно быстро были освобождены Радом, Варшава, Кельце, Краков, Лодзь, Кутно, Влоцлавек, Гнезно, Иновроцлав и Быдгощ.

Все остальные дела отошли на второй план. Я лишь успевал записывать даты и названия освобождаемых городов.

Вскоре мы проходили через Варшаву. Столица была разрушена до основания, в центре города и в районе Воли развалины домов представляли собой одну каменную пустыню. Несмотря на то что после восстания прошло уже несколько месяцев, в воздухе еще чувствовался запах гари. Жителей в городе не было, а руины покрывал белый саван — снег. Все это потрясало до глубины души. Забыть увиденное тогда трудно…

* * *

Теперь я служил в минометной роте 2-го батальона 10-го пехотного полка. За двенадцать дней наша часть прошла более четырехсот километров, преодолевая стужу, метели и снежные заносы. Позади остались Прушкув, Анджеюв, Борухово, Яроново, Быдгощ — города, где мы делали привалы. В последний день января наш полк находился под Венцборком и Злотувом.

Как следовало из надписи на дорожном указателе, мы приближались к городку Ястрове. Внезапно нас обстреляли из орудий и пулеметов. В окрестных лесах оказалось много хорошо замаскированных опорных пунктов противника — укрытий, окопов и даже дотов. В условиях пересеченной лесистой местности подавлять их было очень трудно. На снегу наши фигуры были отчетливо видны: белых маскировочных халатов мы не имели.

Ястрове был освобожден. В течение двух дней мы вели бои за этот город, сначала в лесах южнее, а затем на его улицах. Немцы ожесточенно сопротивлялись, приходилось штурмовать один за другим опорные пункты. Мы помогали бойцам огнем своих минометов.

Труднее всего приходилось при оборудовании позиций. Для каждого миномета выкапывалась круглая яма глубиной около полуметра. Затем отдельные гнезда соединялись ходами сообщения. Иногда удавалось использовать естественные укрытия на местности или среди строений.

После взятия Ястрове удалось несколько часов отдохнуть. В тыл потянулись колонны пленных. Это были в основном старики или безусые юнцы, из которых гитлеровцы формировали так называемый фольксштурм, собирая последние резервы. Немцы, очевидно, не ожидали, что мы так быстро овладеем Ястрове: в тот день они еще сбрасывали с самолетов над городом продовольствие и оружие.

* * *

Мы вели упорные бои с противником на подступах к местечку Надажице, после которых обосновались в лесу неподалеку от этого городка. Местность оказалась болотистой, удобной для обороны. Немцы заблаговременно построили полосу укреплений с большим количеством скрытых огневых точек. Бойцы пробирались между деревьями, так как все просеки и лесные дороги находились под прицельным огнем пулеметов противника. Нам пришлось на руках переносить через реку Пила боеприпасы, снаряжение и даже повозки, поскольку мостов не было. Негде было высушить мокрую одежду. Все промерзли до костей, и, если бы не радостное возбуждение, вызванное боевыми успехами, наверняка не один оказался бы на больничной койке.

Немцы пытались контратаковать, когда мы переправлялись через реку, но были отброшены. Гитлеровцы, как правило, неожиданно открывали огонь из хорошо замаскированных опорных пунктов. Только после этого становилось ясно, где они расположены, и для нас, минометчиков, начиналась «работа».

Борьба шла беспрерывно, днем и ночью, буквально за каждый метр земли. Мы неуклонно двигались на запад.

Во время боев за Добжице, когда немцы бросились в контратаку, пришлось пережить особенно опасные моменты. Началось с того, что под напором противника наша пехота не выдержала и начала отступать. Контратакующие немцы, беспорядочно стреляя из автоматов, вплотную приблизились к позициям нашей роты, укрытым за завалами из спиленных деревьев. Противник был слишком близко, чтобы мы могли применить минометы. Возникло замешательство. Кое-кто из бойцов, испугавшись и оставив минометы, бросился бежать. Другие стреляли в гитлеровцев из винтовок.

Положение спас Павел Усик. Не обращая внимания на свист пуль, он бросился к миномету, молниеносно поднял почти вертикально ствол и опустил в него мину. Она разорвалась метрах в семидесяти от нас, в самой гуще атакующих немцев. Через мгновение на головы гитлеровцев посыпались десятки мин. Они буквально косили их ряды. Наши солдаты к этому времени пришли в себя. К минометам подбежали Вонсович, Нарушевич, Крушельницкий и другие. Теперь уже среди немцев началось замешательство. Фашисты залегли, а потом отступили, оставив в лесу много убитых и раненых.

По команде Усика мы бросились вперед и вместе с пехотинцами погнали противника. Добжице был взят после рукопашной схватки. Мы взяли в плен штаб немецкой части. В этих боях получил ранение командир нашей роты подпоручник Бронислав Дзень. За героизм при отражении немецкой контратаки Усик несколько дней спустя был награжден орденом Виртути Милитари.

* * *

И снова началось наступление. Идем все дальше и дальше, только на этот раз не на запад, а на юг. Получен приказ овладеть деревней Рудки, а затем расположенной рядом железнодорожной станцией.

При выполнении первой части приказа особых хлопот не было. Более трудная обстановка сложилась, когда мы приблизились к станции. Гитлеровцы, укрывшиеся за высокой насыпью, упорно оборонялись. Мы активно поддерживали пехоту, которая в сопровождении нескольких танков после ожесточенной схватки овладела станцией.

Пехота, заняв станцию, окопалась на южной окраине деревни, а мы установили минометы среди разрушенных домов. Время от времени местность освещали ракеты. Возникала перестрелка.

На рассвете мы пополнили боеприпасы, израсходованные почти полностью в предыдущих боях. Это оказалось кстати: еще до полудня гитлеровцы перешли в контратаку. Противнику пришлось преодолевать открытую местность, что ставило нас, оборонявшихся, в более благоприятные условия. И снова при отражении атаки наши минометы сыграли немаловажную роль. Через несколько часов немцы были отброшены.

Командир роты извлек из планшета план местности и поставил перед командирами взводов новые задачи. Я понял, что мы будем наступать в направлении населенного пункта Любно.

Атака началась к вечеру при нашей поддержке. Глубокой ночью под сильным огнем противника пришлось временно приостановить движение вперед и закрепиться на достигнутых позициях. Работа заняла остаток ночи.

На рассвете немецкие танки и пехота перешли в контратаку. Мы пристреляли наши минометы так, что в любой момент могли поставить огневую завесу на пути гитлеровцев. Издалека — с противоположного берега озера начали доноситься отзвуки усиливающейся схватки. Это наши соседи слева ударили по флангу контратакующих немцев. Противник залег и через некоторое время вынужден был отступить.

До Любно мы так и не дошли. Его освободили наши соседи. Там появились и советские бойцы, наступавшие с другого направления.

Мы снова двинулись на запад. Сопротивление немцев заметно ослабло. Из самых различных укрытий, домов и лесов мы извлекали перепуганных до смерти фашистов, которые, поднимая руки вверх, заявляли: «Гитлер капут».

В следующем освобожденном нами населенном пункте мы остановились на отдых. Это был небольшой городок Яблонково. Вскоре подтянулись обозы, и мы привели себя в порядок. Окопали минометы, выставили посты и с нетерпением ждали обеда, который готовился рядом в полевой кухне.

Начинало смеркаться, когда к нам приехал командир дивизии генерал Кеневич. Первый раз в жизни я видел генерала. Не верилось, что человек, занимающий столь высокий пост, может так запросто приехать к солдатам на передний край. Вся его охрана состояла из двух бойцов: автоматчика, который одновременно был и радистом, и водителя.

Еще несколько дней мы прочесывали окрестности, вылавливая солдат разгромленных частей противника.

* * *

1 марта по-прежнему было морозно. Весь день мы шли походным маршем. Несколько раз нашу колонну обстреляли. На следующее утро батальон вступил в котловину. Местность была пересеченной, очень удобной для обороны.

Впереди нас вела бой пехота. Пришлось остановиться. Поблизости находился населенный пункт Жабин. Солдаты-пехотинцы рассказывали, что он сильно укреплен и бой идет именно за него. Неоднократные попытки взять Жабин штурмом срывались из-за сильного огня противника.

Мы быстро оборудовали позиции для минометов и приготовились к ведению огня. Через полчаса услышали характерный грохот. Прячем носы в землю, точнее говоря, в снег. Бьют тяжелые немецкие шестиствольные минометы, которые мы прозвали «коровами».

Однако по-настоящему бой разгорелся только во второй половине дня после солидной артиллерийской подготовки, в которой и мы приняли участие, выпустив много мин.

Танки и пехота уже двинулись в атаку, когда мы заняли новые позиции на опушке леса. Немцы вели убийственный огонь из заранее подготовленных огневых точек, одна из которых находилась на холме справа от нас. Туда мы и обрушили огонь наших минометов. Здесь я проверил на практике приобретенные навыки в стрельбе из миномета. После нескольких точных выстрелов огневая точка на холме умолкла, и мы перенесли огонь на другие цели.

На поле царила страшная неразбериха. Часть пехотинцев залегла, кругом лежали убитые и раненые, а один из наших танков заволокло клубами дыма. Бойцы, атаковавшие на правом фланге, уже вели бой у первых строений. В более трудном положении оказались наши подразделения на левом фланге, поэтому мы перенесли туда огонь наших минометов. Очередная атака принесла успех, и наши бойцы ворвались на окраину Жабина.

Следующую позицию мы оборудовали в кюветах шоссе поблизости от Вежхово.

Немцы по-прежнему вели сильный пулеметный огонь, но и наши не оставались в долгу. Мы снова сменили позиции. Один за другим, с интервалом в несколько метров, согнувшись под огнем, продвигаемся вперед. Под деревом вижу шинель, отличавшуюся по цвету от всех остальных в нашем батальоне. Я сразу догадался, кто лежал под деревом, но, чтобы не было сомнений, подполз еще ближе. Да, это был Вербилович. Он лежал раскинув руки, на груди запеклись темные пятна крови. Он был мертв.

3 марта мы начали атаку вскоре после полуночи. Ожесточенный бой продолжался до рассвета. Утром была занята деревня Жабинек. Перед ней самое большее в километре от места, где погиб Петрек Вербилович, я наткнулся на тело второго из нашей тройки, охранявшей склад под Волей-Карчевской. Мариан Гуменюк лежал у своего станкового пулемета. Оба погибли недалеко друг от друга.

После боя хоронили убитых. Тела танкистов, прежде чем опустить в могилу, провезли перед нашим строем. Такой был в то время обычай. Пехотинцев хоронили поскромнее, хотя над могилами и тех и других гремели прощальные залпы.

В полдень двинулись дальше. Направление — на северо-запад. Вдали показались силуэты домов какого-то крупного населенного пункта. Приближаясь к нему, мы думали, что сейчас снова придется штурмовать укрепленные позиции гитлеровцев. Однако на этот раз обошлось без боя. Город — это был Злоценец — освободила часть, двигавшаяся по соседству. Выстрелы противника встретили нас уже за городом. Пехотные роты, как и всегда, рассыпались по полю, а мы развернулись за пехотой, укрывшись от огня гитлеровцев в складках местности.

Было уже за полночь, когда связной командира роты Янек привел пленного немецкого солдата из деревни, еще занятой гитлеровцами. Из показаний пленного следовало, что гитлеровцы в полной растерянности и не знают, где свои, а где мы и русские. Немец слышал, что вскоре к ним должны подойти подкрепления, но откуда — точно не знал. Выяснив все необходимые данные, командир роты отправил пленного в штаб, а Янек рассказал нам, как все это произошло.

С разрешения командира роты Янек в одиночку отправился в деревню, занятую немцами. Перед этим он предупредил наших пехотинцев, чтобы при его возвращении они не приняли его за фрица и не обстреляли. Опасения его были обоснованными: он переоделся в немецкое обмундирование. Янек подполз к деревне и, не замеченный немцами, вошел в один из дворов. Там у колодца стояло трое солдат. Они наполняли фляжки. Он пристроился за ними. Когда у колодца остался один немец, Янек перешел к решительным действиям. Увидев перед носом ствол пистолета, растерявшийся гитлеровец позволил без шума вывести себя из деревни. Так у нас появился «язык», а связной прославился в роте и далеко за ее пределами.

Около полудня на деревню, где закрепились фашисты, посыпался град снарядов — это вступила в дело полковая артиллерия. Потом затрещали пулеметы. Полетели мины из наших минометов, бросилась в атаку пехота.

Не прошло и часа с момента начала нашего наступления, а мы уже овладели деревней Женсница, которую немцы обороняли с таким упорством. На дороге и на полях осталось несколько убитых наших бойцов.

В середине ночи мы двинулись дальше. По льду перешли замерзшую реку. Впереди шел бой за окраину горящего городка. Утром мы вступили в него. Это был Дравско-Поморске. Улицы и площади городка были забиты военной техникой, брошенной поспешно удиравшими гитлеровцами. Баки оставленных автомашин были пусты, у орудий не было снарядов. Кругом догорали дома, кое-где лежали трупы солдат. Когда к вечеру мы выходили из города, солнце было за нашими спинами, батальон шел на север.

* * *

Вечером, в нескольких километрах от Дравско погиб капитан Юмашев. Он ехал верхом впереди колонны. Пуля спрятавшегося за деревьями снайпера угодила ему в голову. Капитан умер сразу. Это была уже не первая засада на дороге через лес в районе местечка Зараньско.

Последующие дни мы продолжали свой марш, время от времени прерываемый стычками с противником.

* * *

Как-то ночью я попал в караул с Мрузом, которого солдаты уважительно называли паном подхорунжим, хотя он был всего ефрейтором. Пост находился возле вместительного крестьянского дома, где наша рота расположилась на отдых. Сменившись, мы поспешили под теплую крышу. Там, однако, было ужасно тесно. Решили устроиться на ночлег в огромном сарае, что стоял рядом с домом. При мерцающем свете спички мы разглядели, что сарай по самую крышу набит снопами соломы и сеном.

Темнота и жуткая тишина, царившие в огромном помещении сарая, не располагали к отдыху. Я решил вернуться в дом. Мруз, однако, остался, заявив, что в сарае ему будет лучше. Не успел я прилечь, как в дверях появился белый как полотно Мруз. В руках ефрейтор держал немецкий ручной пулемет со свисающей пулеметной лентой. Мруз был так напуган, что не мог выдавить из себя ни слова. Придя немного в себя, он рассказал, что, когда устраивался в сене, наткнулся на вооруженного человека.

Мы разбудили нескольких бойцов и пошли в сарай. Двое вошли внутрь, а остальные притаились у открытых дверей, держа оружие наготове.

В сарае, спрятавшись под сеном, лежал перепуганный пожилой усатый немец в форме фольксштурмовца. Мы привели его в дом и начали допрашивать. Немец объяснил, что копал поблизости окопы и спрятался в сарай на ночь. Пленный твердил, что больше там никого нет. Мы ему не поверили и еще дважды обшарили сарай. При первом осмотре вытащили шестерых, а при втором — еще двух немцев.

Рассветало, когда мы приготовились к выступлению. Уже стоя в строю, я бросил последний взгляд на широко раскрытые двери сарая, ставшего местом ночного приключения. Мне показалось, что внутри кто-то шевелится. Я даже протер глаза, думая, что мне это привиделось. Но из сарая на самом деле вышел еще один немецкий солдат. Он приблизился к нам и заявил, что был последним из десятки, которая укрылась на ночь в сарае, и не знал, что ему делать, после того как его приятелей обнаружили. Этому вояке было не более пятнадцати лет. Мальчишка был очень доволен, что присоединился к землякам. Вместе с ними он потом нес наши минометы.

* * *

Рота приближалась к линии фронта. В населенном пункте Плоты, забитом войсками, мы остановились на короткий отдых. Через несколько часов в город прибыла колонна грузовиков, на которых нас перебросили на новый участок.

* * *

Вскоре мы оказались на окраине балтийского порта Колобжег. Над городом поднимались клубы дыма. Цепочкой пробираемся по кювету. По другой стороне шоссе тоже по кювету, но в обратном направлении шли советские солдаты, которых мы сменяли.

Наступила ночь, когда пехотинцы нашего батальона бросились в атаку. Мы двинулись за ними. Немцы освещали передний край ракетами и вели огонь из пулеметов и счетверенных зенитных установок. Массированный огонь противника затруднял продвижение. На открытом пространстве атака захлебнулась, бойцы залегли. Мы обосновались со своими минометами около казарм.

Командира нашей роты вызвали в штаб полка, и поручник взял меня с собой. Через несколько минут мы уже стояли в большой комнате, где кроме полковника Потаповича находилось еще несколько офицеров и солдат из штабной охраны.

Командир полка склонился над картой. То и дело входили и выходили офицеры и связные. Беспрерывно поступали донесения, отдавались новые приказы. Полковник сердился, что батальоны топчутся на месте. Их командиры объясняли причины задержки…

В помещение внесли на носилках раненого капрала — командира разведывательной группы. При тусклом свете керосиновой лампы я увидел залитые кровью носилки и мертвенно бледное лицо раненого. Ему поспешно расстегнули форму, чтобы наложить повязку.

Над капралом склонился командир полка. Разведчик прерывающимся шепотом докладывал о выполнении задания, на освещенной карманным фонариком карте показывал слабеющей рукой места, откуда противник вел огонь. Не успев закончить доклад, капрал потерял сознание. Командир приказал немедленно отвезти его в санбат и срочно оказать медицинскую помощь. Затем полковник поговорил с двумя солдатами, которые вместе с капралом были в разведке, и начал отдавать приказы командирам подразделений.

Поручник приказал мне немедленно возвращаться в роту, чтобы передать его заместителю распоряжение о подготовке минометов к бою, а заодно проверить, поддерживается ли телефонная связь с командиром батальона. Я повторил приказ и бегом бросился выполнять его.

Вскоре мы возобновили атаку. Стрелковые роты под сильным огнем противника подошли к противотанковому рву и железнодорожной насыпи слева от нас и там залегли. По другую сторону железнодорожных путей немцы обороняли какой-то важный объект. Прямо перед нами простиралось обширное поле, которое насквозь простреливалось противником.

Сигнала к атаке мы ждали в напряженном молчании. Он прозвучал на рассвете, когда было еще совсем темно. Его предварил гром нашей артиллерии. К снарядам мы добавили мины, чтобы фашистам было «веселее». Когда взрывы снарядов закрыли вражеские позиции, пехота бросилась вперед.

Часть 2-го батальона наступала через поле, а остальные бойцы двинулись через насыпь к строениям за железнодорожной линией. Упорные схватки продолжались до утра, причем стрелковые роты значительно продвинулись в направлении города.

Уличные бои были особенно трудными, так как немцы превратили каждый дом в крепость. Каждое строение приходилось брать штурмом, часто в рукопашном бою. При этом удобнее всего было драться личным оружием — автоматами и гранатами. Впрочем, и наша «малая артиллерия» сыграла в уличных боях существенную роль. Она была незаменима при нанесении ударов через стены, правда при условии, если противник находился от нас на дистанции, позволяющей вести действенный огонь. Часть минометчиков вела бой вместе с пехотинцами, используя личное оружие; у минометов остались лишь те номера расчетов, без которых нельзя было вести огонь для поддержки пехоты.

Положение атакующих было чрезвычайно сложным. Часто бойцы не знали, где свои, а где враг. Случалось так, что в первом этаже находились наши бойцы, а в верхних еще оборонялись немцы, или наоборот: верхние этажи были уже очищены, а гитлеровцы скрывались в подвалах. Нередко в спину бойцам, прорвавшимся по какой-нибудь улице, стреляли фашисты, которые остались в закоулках уже взятых штурмом домов.

Однако постепенно под нашим напором гитлеровцы отступали к центру города. Очередную позицию для минометов мы разместили рядом с полотном железной дороги среди разрушенных зданий, откуда было удобно поддерживать огнем следующую атаку пехоты. Мы окопались и, оставив у минометов лишь необходимое число бойцов, приняли участие в очищении окрестных домов от немцев.

Телефонисты протянули провод от командного пункта батальона в нашу роту. Установив двустороннюю связь с командиром батальона, мы были готовы к дальнейшим действиям. Укрытием от артиллерийского обстрела нам служили солидные подвалы бюргерских домов. Некоторые из них оказались надежными убежищами.

Начиналась весна. В среду 14 марта с утра землю окутал густой туман, а воздух был насыщен влагой.

За сутки боев за город мы израсходовали почти весь запас мин, а новых боеприпасов почему-то не подвозили. Не было и полевых кухонь, поэтому после вынужденного продолжительного поста ребята решили поискать продовольствие в домах.

Командир роты снова приказал мне сопровождать его. На этот раз мы пошли на наблюдательный пункт. Приходилось пригнувшись перебегать открытые места между строениями, простреливаемые противником. Добрались до железнодорожного переезда. Перебежать на другую сторону оказалось трудно: немцы, укрывшись в вагонах в нескольких сотнях метров от нас, вели сильный огонь из пулеметов.

Переждав несколько минут, мы пришли к выводу, что удобнее всего преодолеть опасное место в два приема: бросок до будки между путями, короткий отдых под прикрытием ее кирпичных стен, затем бросок на другую сторону насыпи.

Я бежал первым. В ушах — свист пуль. Вот и спасительные стеньг будки. Оборачиваюсь: где же командир? Но не проходит и нескольких секунд, как он оказывается рядом со мной. Повторяем этот маневр еще раз и, уже лежа в выемке по другую сторону путей под высокими тополями, стараемся отдышаться. Вся операция занимает не многим более десяти секунд.

В таком же быстром темпе бежим к огромному зданию, на фасаде которого черными буквами готической вязью написано «Кольберг». Это было паровозное депо железнодорожного узла Колобжег.

В здании депо под защитой толстых стен можно было чувствовать себя в полной безопасности. Кроме того, мы были среди своих.

В депо стояло множество паровозов, под которыми в смотровых ямах командиры подразделений устроили надежные укрытия. В одной из ям мы нашли хорунжего Шульца с телефонистом, поддерживавших связь с нашей ротой. После того как мы появились, хорунжий вернулся к минометчикам.

Командир роты передал по телефону команду открыть огонь, убедился в точности огня, а затем, оставив меня у аппарата, направился к командиру батальона. Наша рота имела позывной «Ветер», а наблюдательный пункт в депо вызывался позывным «Карабин».

В тот момент, когда я разглядывал через окно передний край обороны немцев, застучали пулеметы гитлеровцев. Пули впивались в оштукатуренные стены депо, а некоторые, со свистом влетая в окна, дырявили бока стоящих внутри паровозов.

Слева от нас веером расходились железнодорожные пути, на которых застыли эшелоны. Часть из них была в наших руках, часть — у немцев. Рядом с депо прямо между рельсами был установлен наш станковый пулемет.

Вскоре командир послал меня обратно в роту с новым приказом. Как и раньше, я совершил прыжок к знакомой будке. Теперь рядом с ней стояло 76-мм орудие, которое вело по гитлеровцам огонь прямой наводкой. Я удивился, как это артиллеристам удалось втащить на высокую насыпь тяжелое орудие, да еще за такое короткое время и под непрерывным огнем противника. Ведь когда мы направились с командиром в депо, артиллеристов у будки еще не было.

В будке расположилось несколько бойцов. Один из них, подофицер, в бинокль осматривал местность и указывал артиллеристам цели. Некоторые солдаты, как и я, выжидали удобного момента, чтобы перебежать пути в ту или другую сторону.

За щитком толщиною не менее сантиметра укрывались двое артиллеристов. Один из них наводил орудие в направлении очередной цели, причем не с помощью обычного прицела, а прямо через открытый ствол. Второй держал наготове снаряд, выжидая, пока его товарищ завершит наводку.

Артиллерист, приникший к стволу, поднял голову и, улыбаясь, подмигнул мне.

— Ну как, весело? — бросил он. — Смотри, сейчас долбанем по немецкому пулемету. Я уже знаю, где он. Вон там, в белом доме на возвышенности, в окне третьего этажа.

Грохнул выстрел, и в бинокль я ясно увидел, как в доме, на который показывал артиллерист, сначала вспыхнуло пламя, а затем взвилось облако дыма и пыли. Когда пыль осела, на месте окна зияла огромная дыра.

Но вот и у нашей будки разорвался снаряд. Я присел, когда вокруг засвистели осколки. Выпрямившись, увидел, что наблюдавший вместе со мной результаты выстрела подофицер стоит без фуражки. Она лежала на полу будки, разрезанная точно посередине осколком немецкого снаряда. Голова владельца фуражки чудом осталась целой, осколок задел лишь буйную чуприну. Дрожащей рукой он потрогал голову и, очухавшись, приказал «собирать манатки». Было очевидно, что немцы не оставят в покое обнаруженное орудие.

Пулемет противника был уничтожен, и я мог спокойно перебраться на другую сторону насыпи.

В роте царило веселое настроение: удалось раздобыть солидный запас мин. Наши минометчики совсем уже загоревали в ожидании застрявших где-то позади обозников. И тут полковая разведка обнаружила в одном немецком эшелоне целых два вагона мин, подходящих к нашим минометам. Они были ярко-вишневого цвета. Как только известие об этом дошло до нашей роты, несколько бойцов отправились в указанное место и перекатили вагоны к нашим позициям.

Разницу в калибре (у трофейных мин он был на один миллиметр меньше) мог возместит, как разъяснили «специалисты», дополнительный заряд. Наши ребята так усердно проверяли это предположение на практике, что вскоре от раскаленных стволов минометов можно было прикуривать.

В ночь на 15 марта ничего особенного не произошло. Меня посадили дежурить у телефона в яме под паровозом. После четырех бессонных ночей я здорово устал.

На рассвете я пошел в правое крыло депо. Меня послал туда поручник с заданием определить расстояние от наших позиций до расположения противника. Эти данные требовались для корректировки минометного огня. Рядом с депо окопались наши пехотинцы, а метров через сто пятьдесят обосновались немцы. Гитлеровцы оборонялись в сожженных и частично разрушенных домах. Часть их огневых точек была на открытой местности.

Как и накануне, к утру опустился туман, ограничивший видимость. Огневые точки противника можно было обнаружить только по вспышкам огня. Днем раньше бойцы заметили, что особенно активно немцы вели огонь из танка, закопанного в землю совсем недалеко от нас — не далее чем в ста пятидесяти метрах. Немцы обстреливали наши позиции из пулемета: снаряды к пушке, по-видимому, уже кончились. Танк не давал покоя одному из наших солдат. Он решил уничтожить его с помощью трофейного панцерфауста. С этой целью под прикрытием тумана, мешавшего немцам вести наблюдение, он пополз по ничейной земле. Я присоединился к нему, и уже вместе мы укрылись за стволом дерева, готовя оружие к выстрелу. Пока мы возились с прицелом, немцы обнаружили нас. Прогремела очередь, и мой спутник свалился замертво. Пуля пробила ему голову. Все произошло так быстро, что я не знал, что делать.

Сначала я думал незаметно уползти обратно, но потом решил: надо попробовать осуществить замысел убитого бойца. Вот тут-то и пригодились практические занятия по обращению с панцерфаустом. Я прицелился, задержал дыхание и нажал красную кнопку. Труба оглушительно рявкнула, за снарядом потянулся длинный хвост сгоревших газов, и через мгновение в том месте, где виднелась башня танка, грохнул взрыв.

Надо мной засвистели немецкие пули. Я притаился за стволом. Переждав несколько минут, вернулся в депо. А под деревом осталось тело незнакомого мне солдата…

Командир роты, находившийся у телефона, решил, что со мной что-то случилось во время моей получасовой отлучки. Я доложил поручнику точное расстояние до позиций гитлеровцев, а о танке умолчал, боясь, что он отругает меня за самовольную вылазку на ничейную землю.

Утром к депо подошли наши самоходки, которым предстояло поддерживать атаку пехоты. Я продолжал сидеть или под паровозом у телефона, или у окна депо, наблюдая за передним краем противника. В нескольких метрах от меня находился наблюдательный пункт командира полка. Телефонисты рассказали мне, что полковник Потапович все время в движении и неизвестно, когда он отдыхает.

Около полудня туман рассеялся. В небе появились советские штурмовики, которые сбросили несколько бомб и обстреляли немцев из пушек и пулеметов. Через мегафоны немцам предложили сдаться. Через некоторое время среди бойцов распространилась весть, что гитлеровцы решили капитулировать. Огонь с обеих сторон прекратился. Однако тишина оказалась кратковременной. Во второй половине дня на депо обрушились снаряды немецкой тяжелой артиллерии. С грохотом рухнули своды и крыша огромного здания. Я находился под паровозом, когда это произошло. В яму, где мы сидели, между колесами паровоза посыпались обломки. Несколько солдат погибло, некоторые были ранены.

После этого неожиданного огневого налета, который был совершен, по всей видимости, немецкими кораблями, стоявшими на рейде Колобжега, фашисты бросились в контратаку. Наши бойцы открыли огонь из всех стволов. Несмотря на это, гитлеровцы приближались, стреляя на ходу из автоматов.

Я безуспешно повторял в телефонную трубку «Ветер», «Ветер», вызывая нашу роту. Очевидно, линия где-то была оборвана. К нам подбежал командир полка и потребовал, чтобы минометы открыли, огонь. Я доложил полковнику, что связи с ротой нет. Командир приказал немедленно устранить повреждение и восстановить связь с минометчиками.

Обязанность проверки линии всегда лежала на обеих сторонах, пользовавшихся ею, поэтому и мы и рота должны были немедленно выслать телефонистов на линию, чтобы, проверяя ее сразу с двух сторон, быстрее установить место обрыва провода и восстановить связь. Один из двух наших телефонистов побежал проверять свой участок линии.

Стрельба усиливалась. Оставив у телефона второго связиста, я устроился со своим автоматом у окна. Немцы продолжали атаковать. Я выпустил несколько очередей. Телефон по-прежнему молчал, и это не давало мне покоя.

Я подошел к телефону и, убедившись, что связи с ротой все еще нет, решил пойти проверить линию. Взял у телефониста кусачки и побежал. Наш красный кабель отличался по цвету от остальных проводов и был хорошо виден на земле. Это облегчало мою задачу. Выбравшись из депо, я взял провод в руку и побежал в сторону насыпи, куда уходила телефонная линия.

Неподалеку от железнодорожного переезда, на мощенной брусчаткой дороге я наткнулся на труп телефониста. Рука его сжимала красный провод. Кругом рвались снаряды. Со свистом разлетались осколки.

У самого полотна линия обрывалась. Оборванный конец я нашел в канаве. Я выбежал на пути и увидел за рельсами второй конец красного провода. Мгновение — и оба конца были в моей руке. Зубами оголив провод, я уже соединял его, когда в нескольких метрах от меня разорвался вражеский снаряд. И снова мне очень повезло: ни одной царапины! Только на время я оглох. Кругом продолжали рваться снаряды. Я видел, как взлетали вверх фонтаны песка, камни и щебень, но ничего не слышал.

Когда я вернулся на наблюдательный пункт в депо, наши минометы уже стреляли. Немцы были отброшены, а вслед за отступающим противником уже двигались наши пехотинцы, поддерживаемые самоходными орудиями. В ходе боя нам удалось занять еще несколько домов. Через некоторое время перестрелка прекратилась. Мы подобрали тела убитых, перевязали раненых. Их оказалось много. Чтобы восполнить потери, командир полка приказал прислать на передовую бойцов из вспомогательных подразделений: возниц, поваров, писарей. Помещение, где располагался перевязочный пункт, завалило. Под обломками крыши погибло более десяти солдат. В живых остался лишь врач-поручник, который в этот момент спал под тяжелым дубовым столом.

В ночь на 16 марта была обычная перестрелка. В депо формировались штурмовые группы из автоматчиков, саперов и огнеметчиков. Этим группам назавтра предстояло продолжать наступление.

Утром, после пятой подряд бессонной ночи, я вернулся в роту на заслуженный отдых. Дорогой заметил, что от будки, сослужившей нам такую хорошую службу, остались одни развалины. В роте все было в порядке.

Запас трофейных мин после вчерашнего боя заметно сократился.

Поспать удалось всего два часа. Мне дали новое задание: корректировать огонь минометов, которые должны были уничтожить сильный опорный пункт противника на северной стороне трека. Я сразу отправился на передний край в сопровождении телефониста, тянувшего за собой кабель для связи с ротой. Мы добрались до трека и, укрываясь за построенными на дорожке препятствиями, стали осторожно пробираться вперед. Вскоре телефонист устроился под одной из насыпей, связался с ротой, а я пополз дальше.

У северной части трека возвышался белый дом. В бинокль мне удалось разглядеть, что в окне верхнего этажа видны вспышки пламени, вырывающиеся из пулеметного ствола. Именно эту цель я и должен был обнаружить. Чтобы окончательно убедиться, что это она, я еще некоторое время наблюдал, как гитлеровцы посылали оттуда длинные очереди, после чего начал определять расстояние от дома до моего телефониста. Как далеко от него до роты — нам было известно: на кабеле через каждые сто метров были прикреплены метки из изолент.

Прикинув, что телефониста отделяет от пулемета не более двухсот метров, я решил определить точное направление огня минометов. Поднял бинокль и начал осматриваться. Потом вдруг почувствовал удар в правый бок. Меня сразу бросило в жар. Я сполз в оказавшуюся рядом воронку. Вынув из кармана зеркало, стал разглядывать свое лицо: на щеках — красные пятна, на лбу — крупные капли пота. Поднявшись, я вернулся к телефонисту. Окружающее перестало интересовать меня. Я только повторял громким голосом: «Двести метров, двести метров…» Когда я передавал данные в роту, телефонист заметил, что шинель на правом боку у меня пробита. Спереди — входное отверстие от пули, сзади вырван большой кусок сукна.

После меня взял трубку телефонист, доложивший, где мы находимся и что я ранен. Не прошло и двадцати минут, как к нам подползли двое — подофицер, который должен был заменить меня, и солдат, которому предстояло помочь мне вернуться в роту. Я чувствовал, что бок у меня деревенеет, а в сапоге скапливается кровь. Пуля пробила также бумажник с документами.

В роте мне сделали перевязку и вместе с двумя ранеными отправили в медсанбат на подводе, заботливо устланной соломой.

Прямо с подводы меня перенесли на операционный стол. Под наркозом зашили рану. Как оказалось, я был свален разрывной пулей, а рана на спине была шестнадцать сантиметров длиной и около восьми сантиметров шириной.

В санбате я пролежал до следующего дня, а потом на грузовиках нас перевезли в полевой госпиталь в город Валч. Перед отправлением из медпункта дивизии я встретил своего командира батальона советского офицера Ефимова, которого положили рядом со мной. Он был тяжело ранен, совсем не мог двигаться, но меня узнал.

Со стороны Колобжега до нас доносились звуки стрельбы и характерный гром «катюш».

Уже в госпитале я узнал от одного сапера, раненного в спину осколком гранаты, что мой бывший командир роты из 6-го пехотного полка хорунжий Стефаньский погиб в боях за Колобжег. Этим городом наши войска овладели 18 марта.

Во вторник, 17 апреля, до нас дошла весть, что накануне Советская Армия, а вместе с ней и польские дивизии с берегов Одера и Нейсе двинулись в решающее наступление на Берлин. Начало этого наступления означало, что окончательный разгром фашизма близок.