Ломжа. Город, помнящий нашествие шведов в XVII веке. Над городом возвышается кафедральный собор. На двух базарных площадях каждый вторник и пятницу собираются горожане и крестьяне из окрестных сел. В городе несколько начальных и средних школ, два парка. Сохранились руины тюрьмы, в которую правительство довоенной Польши сажало польских коммунистов, в том числе и Александра Завадского.

В этом городе я родился. Вырос. Пережил войну.

В начале сентября 1944 года фронт приблизился к нашему городу. Немцы принялись сооружать вокруг Ломжи линию обороны, копать рвы и окопы. Но несколько дней спустя в город вступили советские войска. В полдень я услышал торжественную мелодию государственного гимна Польши, а потом уличные громкоговорители передали призыв к населению вступать в Войско Польское. Я решил стать солдатом.

Утром 20 сентября я явился в белостокский райвоенкомат. Оттуда нас повезли в район расквартирования 8-го запасного полка. Казармы были забиты людьми. А в ворота военного городка входили все новые группы людей в штатском. Меня направили в здание у ворот. Старшина роты показал мне, где находится кухня, а миску и ложку рекомендовал раздобыть самому.

Через три дня нас погрузили в эшелон. «Поедете в Люблин», — сказал старшина роты. В вагоне было холодно. Спали на нарах. На остановках варили в котелках гороховый суп из концентрата. Через несколько дней доехали до Люблина, где я стал курсантом офицерского пехотного училища.

Нас сразу же повели в баню. Там штатскую одежду забрали и выдали летнюю форму из хлопчатобумажной ткани.

Утром началось обучение. Я попал во 2-й взвод подпоручника Хаймана, входивший в роту подпоручника Рыбалтовского.

27 февраля 1945 года меня произвели в офицеры, а уже на следующий день я выехал из Люблина в расположение 27-го пехотного полка 10-й пехотной дивизии, куда получил назначение.

Полк походным порядком двигался к фронту. Чтобы догнать его, я пересаживался с одного вида транспорта на другой. За Равичем я наконец нагнал свою часть. Майор Ян Суетин, начальник штаба полка, приказал мне явиться к командиру 2-й роты автоматчиков подпоручнику Модраю.

Подпоручник Модрай оказался высоким мужчиной с продолговатым лицом. Принял он меня очень сердечно. Через какое-то время созвал офицеров роты и представил меня. Оказалось, что я назначен его заместителем. Все офицеры роты были молодые.

В начале апреля 1945 года мы находились в тридцати километрах от Вроцлава. Город горел. Зарево пожаров было видно издалека. Немцы упорно оборонялись.

В пасху рота участвовала в операции по прочесыванию лесов. Мы захватили трех гитлеровских диверсантов, сброшенных к нам в тыл на парашютах. Тогда-то я и раздобыл пистолет П-38. Пленных отослал в штаб полка. На второй день пасхи наши разведчики обнаружили в лесах к югу от деревни Карчице-Мале большую группу немецких солдат. В ожидании приказа о наступлении наш полк занял оборону в районе Мочидла. На участке нашей роты и 1-го батальона противник предпринимал попытку прорваться через наши позиции, но, потерпев неудачу, отошел в направлении Вроцлава.

4 апреля по приказу офицера штаба полка подпоручника Беня я снял роту с позиций (подпоручник Модрай был болен). В семь часов утра следующего дня мы начали движение в направлении Одера. Это был наш последний переход перед занятием обороны на Нейсе.

Двигались ночью. Рота шла во главе полка. Офицеры — подпоручник Бень, майор Суетин и я ехали верхом.

Бойцы шли пешком, попеременно отдыхая на немногочисленных повозках.

Ночью голова колонны подошла к переправе на Одере. Наш путь проходил через населенные пункты Прусице-Мале и Пелчин к расположенным на Одере Сцинаве и Польковице. Утром, в половине седьмого, мы подошли к Домановице.

В ночь на 7 апреля мы форсировали Одер. Переправа проходила спокойно. Понтонный мост находился под сильной охраной зениток и батареи прожекторов. После форсирования Одера мы двигались в направлении на Польковице и Пшемкув. 8 апреля в 7 утра остановились неподалеку от Новой Кузни. На следующий день перешли реку Бобер, затем прошли через Илаву и сделали привал в лесу около Богумилова.

Там я впервые увидел легендарного командира 2-го батальона капитана Бетлея. Тогда ни у кого и в мыслях не было, что этот веселый человек станет героем полка и что через несколько недель о его подвиге будут слагать песни.

В ночь на 9 апреля наша часть выступила. Кругом темнел сосновый бор. Часов в одиннадцать ночи мы подошли к линии фронта на такое близкое расстояние, что отчетливо стали слышны стрельба и разрывы гранат. Весь день большая часть офицеров полка находилась на передовой. В сопровождении советских командиров они принимали позиции и огневые точки, подробно расспрашивали о положении и намерениях противника.

Ночью наши батальоны начали сменять советскую часть. 2-я рота автоматчиков была непосредственно подчинена командиру 27-го пехотного полка полковнику Яну Кушнярову, наблюдательный пункт которого находился на расстоянии 150–200 метров от переднего края на холме, господствующем над окрестностями. Отсюда видна была и река Нейсе.

Подпоручник Бень приказал моей роте окопаться. Я указал командирам взводов, где должны находиться их позиции, и после постановки задачи вернулся к командиру роты подпоручнику Модраю. Он находился в лесу с обозом роты и попросил меня и дальше командовать ротой, так как очень плохо чувствовал себя.

Я пошел проверить выполнение приказов. Убедился, что взводы подготовили позиции согласно моим указаниям. Со стороны Нейсе доносились отзвуки перестрелки. Особенно отчетливо слышался треск станковых пулеметов. Немецкая артиллерия вела беспокоящий огонь. Наши орудия временами вступали в артиллерийскую дуэль. Так прошла ночь.

Под утро мы увидели немецкую кухню в конной упряжке, которая галопом неслась неподалеку от нас. Выставили «собачку» — так солдаты прозвали легкий 50-миллиметровый миномет. Послышалась команда — и мины одна за другой взвились в воздух. Одна из них, срезая ветви, разорвалась прямо над нашими головами. Но, к счастью, никого не задело.

Кухню мы, конечно, не разбили. Это сделали за нас 82-миллиметровые минометы 3-го или 2-го батальона. Не успели мы прийти в себя, как стоявший неподалеку от меня сержант рухнул на землю: пуля фашистского снайпера прошла под его правой лопаткой.

Утро 17 апреля предвещало хороший день. Около шести часов двинулся в наступление 2-й батальон капитана Бетлея. После короткой артподготовки батальон перешел на другой берег Нейсе по понтонному мосту, который вскоре был разрушен немецкой артиллерией. Бетлеевцы с ходу заняли передний край фашистской обороны.

В 10 часов командир батальона докладывал о занятии второй оборонительной позиции гитлеровцев и о продолжении наступления в глубь обороны противника. И тогда случилось то, чего никто не ожидал. С берега, занятого 2-м батальоном, на нас обрушился огонь из пулеметов и автоматов. Вероятно, немцы поняли, что наша часть не расширила прорыва и не прикрыла с флангов наступающий батальон. Воспользовавшись нашей ошибкой, немцы пытались окружить батальон Бетлея.

Радиостанция, как назло, молчала. Бетлей не отзывался. Как стало известно позже, радиостанция была разбита артиллерийским снарядом.

Немцы приступили к ликвидации батальона. На помощь Бетлею выступила рота станковых пулеметов из 3-го батальона. К наблюдательному пункту командира полка потянулись легкораненые. Они рассказывали о наступлении бетлеевцев и об отваге их командира. После полудня 3-й батальон получил приказ переправиться через реку и прорвать немецкое кольцо.

В сумерки начали возвращаться солдаты из батальона Бетлея. Ночью с группой около сорока солдат вернулся сам Бетлей, раненный в ногу. Комбат и его люди были измучены до предела и ругались, что им не помогли вовремя закрепить успех.

Ночью немцы пытались ворваться в наши окопы. Они, вероятно, надеялись, что мы примем их за возвращающихся солдат Бетлея. В бой включились автоматчики, которые совместно с 3-м батальоном отогнали немцев за реку.

В этих атаках гитлеровцы понесли значительные потери. Наши потери были минимальными. Около десяти часов утра с немецкой стороны раздался голос диктора, кричавшего в микрофон: «Поляки! Сдавайтесь! Вы никогда не перейдете через реку».

Диктор ошибся. В ту же ночь мы форсировали Нейсе.

Ночью наша часть двинулась к переправе в районе Ротенбурга. Измученные непрерывными боями, солдаты брели по шоссе. На подводах ехали легкораненые, которые не пожелали отправиться в госпиталь. С шоссе хорошо была видна линия переднего края: ее обозначали вспышки ракет и четкие точки трассирующих пуль. Видно, бои стали жарче, потому что такой канонады до сих пор не было. Как я потом узнал, 8-я и 9-я пехотные дивизии, тем временем продвинулись далеко вперед. Мы ждали своей очереди у переправы. Мой связной, рядовой Генрик Мателёнес, воспользовавшись передышкой, организовал ужин. Сняв сиденье с подводы, он покрыл его плащом. На этом импровизированном столе кроме кофе, хлеба, лука и шпика оказались немецкие консервы и вино.

В ночь на 19 апреля мы двинулись через мост в Ротенбурге на другой берег Нейсе. На небе — ни облачка. От реки тянуло холодом. Некоторые укрылись шинелями. Дома в городе еще горели. Улицы тонули в клубах дыма. Было совсем темно, когда мы вошли в лес за Ротенбургом.

В кромешной тьме мы то и дело натыкались друг на друга. Из-за близости противника нельзя было даже зажечь спичку. На рассвете колонна прошла несколько деревень. Отдельные дома в них еще догорали. В одном селении мы увидели людей. Среди них было два молодых поляка. Их вывезли после варшавского восстания на работу в Германию. У дороги валялись трупы немецких солдат, стояли брошенные мотоциклы и автомашины, некоторые еще в очень хорошем состоянии, с баками, полными бензина. Все это говорило о полной растерянности немцев во время бегства на запад.

Погода ухудшилась. Пошел дождь. Мы все время шли лесами. Вперед на коне выехал подпоручник Бень. Переговорив с майором Суетиным, он подозвал меня к себе и показал рукой, куда нам дальше продвигаться. В полдень мы оказались на шоссе, идущем в неизвестном нам направлении. У меня не было карты этого района.

На шоссе я встретил командира 10-й дивизии полковника Струца. Он приказал передать своим бойцам, чтобы они продолжали преследование отступающего противника. Ничего примечательного не происходило, поэтому я вздремнул на повозке. Однако вскоре меня разбудила стрельба. Ездовой не мог сдержать коней, и они галопом понеслись по шоссе. Через минуту мы были в кювете. Выбираясь из-под опрокинувшейся повозки, я увидел, что рота уже рассыпалась вдоль шоссе, Подпоручник Модрай отдавал приказания. Санитар накладывал кому-то повязку. Вскоре перестрелка прекратилась. Позже от подпоручника Беня я узнал, что рота столкнулась с противником.

Утром 21 апреля 1945 года мы находились в лесу в двадцати километрах от местечка Нохтен. Приехал майор Суетин. Он приказал пополнить боеприпасы и велел дать солдатам передохнуть перед предстоящими боями.

Выглянуло солнце, и на душе стало легче. Однако мысль о том, что мы понесли большие потери, не оставляла меня. Рота таяла с каждым днем. То же самое происходило в 1-й роте автоматчиков поручника Вытрвальского. Мы двигались через лес. На деревьях на расстоянии метра от земли я заметил зарубки в виде клиньев. Так немцы отмечали заминированный участок.

Обе роты автоматчиков шли во главе колонны. Используя временное затишье, мы с подпоручником Модраем решили перекусить. Ели хлеб с луком. Как это было вкусно! Жалели только, что не было ни щепотки соли. Когда я принялся за второй кусок хлеба, послышался треск пулеметных очередей. Одновременно раздался пронзительный крик телефонистки из роты связи — ее ранило в колено.

Роты автоматчиков без команды рассредоточились вдоль кювета. Мы с подпоручником Модраем побежали к противотанковому заграждению из бревен. Оттуда я попытался установить, откуда противник ведет огонь. Однако обнаружить ничего не удалось: немцы хорошо замаскировались. Поручник Вытрвальский со своей ротой бросился в атаку. Мы последовали его примеру. Именно в этом бою был ранен мой связной Генрик Мателёнес.

Через некоторое время мы получили донесение, что в бой вступили 2-й и 3-й батальоны. Подпоручник Паролиньский взмахами руки отдавал какие-то приказания своему взводу. Огонь усиливался. У шоссе я увидел минометы, поддерживавшие нас огнем. Где-то в отдалении мелькнула фигура капитана Бетлея.

Немцы тем временем были окружены в лесу. Когда бой уже кончался, я почувствовал жгучую боль в плече. По пальцам потекла кровь. Эта первая рана испугала меня. Я крикнул: «Санитар!» Он не приходил. Тогда я дал знак подпоручнику Модраю и побежал к шоссе. Там санитар из 3-го батальона сделал мне перевязку. Он был очень недоволен тем, что я не позволил ему отрезать рукав. Ему пришлось ждать, пока я раздевался. Потом он подвесил мою руку на перевязь, сделанную из зеленого платка, и посоветовал пойти в санитарную роту.

В санитарной роте было очень много раненых. Некоторых грузили в автомашины. Мне сделали укол и велели подождать врача.

Дверь в соседнюю комнату была открыта. Там я увидел своего связного. Около него стояли какой-то солдат и санитары. Мателёнес подозвал меня. Когда я подошел к нему, он схватил меня за руку и попросил сообщить матери о его смерти. Я всячески успокаивал его. Связной умер, держа меня за руку.

Врач сказал, что мне надо отправляться в госпиталь. Я попросил у него разрешения заехать в свою роту. Он согласился при условии, что я вернусь не позже, чем через два часа.

Когда я прибыл в район боя, оказалось, что батальоны уже заняли оборону, Подпоручник Модрай сидел с несколькими солдатами у костра. О чем он думал? Наверняка он хотел, чтобы я не уходил в госпиталь. Но что мне было делать? Я знал, что через несколько дней вернусь, и сказал ему об этом. Через два часа я был в санитарной роте, где уже стояла колонна автомашин со знаком Красного Креста. Сначала в них укладывали тяжелораненых, а потом ближе к борту садились легкораненые.

Я занял место у борта на одном из грузовиков. Рядом с водителем сидел санитар. Оба были вооружены. От раненых я узнал, что предыдущая санитарная машина была уничтожена бродившими в окрестных лесах гитлеровцами из разбитых немецких частей. Фашисты расстреляли раненых. Мы все время ехали через лес. Машину то и дело подбрасывало на ухабах. Раненые стонали.

Миновали сожженный санитарный грузовик, около которого лежали убитые польские солдаты. Почти на всех были повязки. Я инстинктивно опустил руку в карман, проверяя, на месте ли пистолет. Один из раненых спросил меня, есть ли у меня оружие. Я кивнул. «Это хорошо, — ответил он. — Хоть трое вооружены».

К утру мы прибыли в населенный пункт, где располагался госпиталь 2-й армии Войска Польского.

Меня поместили с двумя другими офицерами в небольшой комнатке. Все трое были ранены легко и поэтому находились в хорошем расположении духа, чего не хватало другим. Наша палата находилась под опекой очень заботливой медсестры Ядзи Гурской. Это была красивая невысокая девушка с большими зелеными глазами и светлыми волосами. И нет ничего удивительного в том, что все мы ждали ее дежурства.

Через несколько дней я почувствовал себя лучше и решил вернуться в часть. Но не было ни одной машины с ранеными из моей дивизии и уехать было не на чем. В это время пришел приказ свернуть госпиталь и передислоцировать его ближе к линии фронта.

Когда мы проехали километров двадцать, колонна санитарных машин неожиданно остановилась. Издали было видно, что на развилке дорог образовалась пробка. В шофере одной из обгонявших нас машин я узнал солдата нашего полка. Помахав на прощание сидевшим рядом со мной раненым, я побежал к машине. Водитель сказал мне, что едет в полк с продовольствием, но только не знает точно, где находится полк в данный момент.

Поздно вечером 24 апреля мы догнали нашу часть, которая готовилась к бою после форсирования Шпрее. На месте я узнал, что теперь существует только одна рота автоматчиков, которой командует единственный оставшийся в живых офицер — замполит подпоручник Владислав Левчук.

Я доложил о своем возвращении майору Суетину, который указал мне место расположения моей роты. Он сообщил также приятную новость — я представлен к награде Крестом Храбрых.

На заре полк пошел в атаку на населенный пункт Тцшельн. Это был большой поселок сплошь из каменных домов. Тянулся он на несколько километров. Немцы встретили нас ураганным огнем. Наши ребята шли с автоматами наперевес и вели огонь с ходу. Немцы заранее подготовились к обороне этого населенного пункта. Автоматный и пулеметный огонь прижал нас к земле. Атака захлебнулась. Было много убитых и раненых. Два санитара, начавшие выносить раненых с поля боя, также были убиты. Несмотря на это, мы еще несколько раз пытались атаковать, но безуспешно. Потери росли с каждой минутой. К вечеру усилился артиллерийский и минометный обстрел. Мы вынуждены были все глубже закапываться в землю.

Следующий день прошел в попытках возобновить атаки, но и они оказались безуспешными. Я видел храбрых, отважных людей. Они умирали с возгласами: «Смерть фашистам!», «Да здравствует Польша!». Такого героизма я не видел никогда. Были и такие, кто собственным телом закрывал амбразуру, не давая врагу возможности вести огонь. Многие жертвовали жизнью, подбираясь к немецким укрытиям и подрывая их гранатами.

На рассвете третьего дня мы перешли в атаку силами полка и добились успеха. Самое трудное осталось позади. Быстрым маршем мы продвигались на запад.

Наступил май. После боев за Будишин полк получил приказ двигаться на юг. Мы перешли старую чехословацкую границу. Жители приветствовали нас.

В ночь на 9 мая вспыхнула отчаянная пальба. Я соскочил с постели, думая, что это немцы, но громкое «ура» и радостные крики убедили меня в том, что произошло то, чего все мы ждали с нетерпением. Да, войне пришел конец! Фашистская Германия капитулировала! Все стреляли и кричали от радости.

Не знаю, откуда появились водка, сигары, вино и разные вкусные вещи. Старшина роты принес патефон. Зазвучал мелодичный вальс Штрауса. Пары закружились в танце.

* * *

Несколько дней спустя полк двинулся в Польшу. В июне дивизия прибыла в район Еленей Гуры. Туда пришел приказ о том, что наша часть должна охранять западную государственную границу. Батальоны расположились вдоль границы, а роту автоматчиков поместили в местечке Цеплице при штабе полка. Это был период отдыха, залечивания ран.

Осенью полк перешел на постоянные квартиры в гарнизоне. Мы с хорунжим Органом поселились в особняке напротив казарм. В полк прибыл новый командир полка подполковник Данилюк-Даниловский. Перед строем состоялась торжественная передача командования. С речью выступил Дед, как мы называли полковника Кушнярова. Он поблагодарил нас за наш ратный труд в борьбе с фашизмом, призвал не щадить сил во имя обеспечения безопасности Польши.

По случаю передачи части в полку был устроен вечер. Во время вечера новый командир полка сказал мне, чтобы я готовился к отъезду. Мне предстояло учиться. Тогда я получил первый после войны и первый за время службы в армии отпуск. Я решил повидаться с семьей, от которой вот уже несколько месяцев не было никаких известий.

В октябре я попрощался с товарищами и выехал поездом в Варшаву. Это было странное путешествие. На дворе — холод. Окна в вагонах без стекол, только кое-где забиты досками или фанерой. Освещения никакого.

Через три дня я добрался до Варшавы. На следующий день по понтонному мосту перешел в правобережную часть столицы — Прагу. С Виленского вокзала поехал белостокским поездом в направлении Ломжи. Ночью сошел на станции в Чижеве, а оттуда в повозке вместе со случайным знакомым по поезду — тоже офицером — поехал в Замбрув. Поездка длилась около трех часов. В Замбрув мы приехали за полночь. Знакомый не захотел ехать дальше. Не советовал продолжать путь и нанятый нами возница. Он уверял нас, что в Червоном Бору орудуют отряды реакционеров — врагов народной Польши.

Однако желание увидеть родных было настолько велико, что я, несмотря ни на что, решил ехать дальше. Я снял пистолет с предохранителя, и мы двинулись в дорогу. Около десяти часов утра мы уже были в Ломже. Приближаясь к дому, я чувствовал, как бьется сердце. Через окно меня увидела сестра.

Радость была безграничной. Мать начала хлопотать на кухне. Я же искал глазами отца. Сестра догадалась.

— Знаешь, — сказала она, — папа в армии. Последнюю весточку мы получили от него из Люблина.

Несколько дней отпуска пролетели как во сне.

В понедельник утром я поехал на телеге в Снядово, откуда ходили поезда в направлении на Белосток.

Утром, заспанный и небритый, я вышел на вокзале в Варшаве. Трамваем доехал до Грохува, откуда на попутной повозке добрался до Рембертува. Автобусы еще не ходили. После доклада в канцелярии я увидел в коридоре… отца, разговаривающего с высоким красивым подпоручником. Мы бросились в объятия друг другу.

Началась новая глава в моей армейской биографии. Каждый день побудка, зарядка, лекции и занятия в поле. Больше всех я ценил майора Каню — преподавателя тактики и одновременно опекуна нашей группы. Перед ним стояла довольно трудная задача. В учебных группах собрались офицеры из разных частей: так называемые «французы» — офицеры, которые в 1946 году вернулись из Франции вместе со своим соединением, офицеры из Рязани и Люблина, партизаны и офицеры досентябрьской армии. Это были представители разных слоев общества, с разным образованием и разными привычками и обычаями. Майор Каня, надо отдать ему должное, отлично справился с этой мозаикой человеческих характеров и создал сплоченный коллектив.