Во время гитлеровской оккупации меня вывезли на принудительные работы на территорию бывшей Восточной Пруссии. В конце 1944 года я убежал от своих хозяев, перешел линию фронта и вступил добровольцем в ряды Советской Армии.

Солдатскую присягу мы приносили в какой-то деревне. По восемь человек нас приглашали в избу, где размещался штаб. В комнате стоял стол, на котором лежали наши документы. За столом сидел капитан. За его спиной стояло Знамя полка, охраняемое двумя часовыми. На стене висел портрет В. И. Ленина. Выстроившись перед столом в одну шеренгу, мы вытянулись по стойке «смирно». Капитан спросил, умеет ли кто-нибудь из нас читать по-русски. Из нашей восьмерки только я знал русский язык, и потому капитан протянул мне текст присяги. Я громко прочитал торжественные слова присяги, разделяя предложения так, чтобы все остальные могли повторить их. После прочтения каждый из нас подписался под текстом, и капитан поздравил нас с вступлением в ряды Советской Армии.

Вечером прибыла колонна грузовиков. Был объявлен сбор. Офицеры вызывали солдат по фамилии и вручали удостоверения. Затем мы погрузились на машины. Сидели молча, ожидая, что же будет дальше. Оружия у нас пока не было. Вместе с обмундированием нам выдали стальные каски. Колонна двинулась по направлению к фронту.

Во время движения нам строго запретили курить. Вскоре колонна въехала в лес и остановилась. Раздалась команда «Вылезай!». Построив в колонну по четыре, пополнение повели через лес. На его противоположной стороне нас уже ожидали офицеры из разных полков. Меня включили в группу пополнения, направляемую в 291-й гвардейский стрелковый полк.

Офицер, возглавивший нашу группу, повел ее в расположение полка. К вечеру добрались до помещичьей усадьбы. В жилых помещениях разместился госпиталь, а нам отвели сарай. Усталость взяла свое: я спал крепким сном и не слышал, что происходит вокруг.

На следующий день мы пришли в свою часть. Приветствовал пополнение командир полка. Из его речи в моей памяти осталось следующее: «Товарищи бойцы, времени на учебу у нас мало. За этот короткий срок вы должны овладеть знаниями, которые нужны солдату в бою». Пополнение распределили по специальностям. Я попал в роту автоматчиков. Новичкам выдали продовольствие на два дня — две буханки хлеба, банку мясных консервов, концентраты, махорку и сахар. Все это я сложил в вещевой мешок.

Потом нас повели мыться. Полевая баня выглядела следующим образом: от специальной автомашины в палатку были проведены шланги, по которым подавалась теплая вода. Не успел я вытереться и одеться, как подъехала повозка с оружием и боеприпасами. Я выбрал себе автомат. Это был популярный в годы войны ППШ. Мне выдали также две ручные гранаты и триста пятьдесят патронов. Перед едой старшина роты дал всем из фляжки по глотку водки. Затем мы поротно двинулись дальше к линии фронта.

Стояла темная ночь. Черное небо обшаривал луч прожектора. Он колебался, как маятник: то вспыхивал, то гас. Мы подошли к опушке леса. По цепочке передается команда: «Размещаться по землянкам!»

Вижу черное отверстие, в котором исчезает идущий впереди меня боец. Ныряю в землянку вслед за ним. В нос ударяет чад коптилки, сделанной из снарядной гильзы, и запах пота. Когда глаза привыкают к полумраку землянки, я вижу фигуры солдат, сидящих на полу, устланном лапником. Сжав оружие между коленями, они спят. Потолок землянки невысокий. Нужно нагибаться, чтобы не задеть его головой. Он, как и стены, сложен из нетесаных еловых стволов. Протискиваюсь в глубь землянки, нахожу свободное место, усаживаюсь на ветки, сжимаюсь в комок и вскоре, как и все, засыпаю.

После завтрака приступаем к занятиям. Учеба длилась несколько дней.

Пришел момент выступления на передовую. Идем, соблюдая тишину. По дороге время от времени попадаются сторожевые посты наших войск. Рота разбивается на взводы, мы занимаем позиции. По линии вполголоса передают: «Окопаться!» Сбросив вещевой мешок и отложив автомат, я принимаюсь разгребать лопаткой снег.

Работать мешает каска. Она то и дело сползает на нос и заслоняет глаза. Сдвигаю ее на затылок. Лопатка со звоном ударяется о замерзшую землю. Копать трудно. Ветер бросает в лицо колючие снежинки. Вспышки сигнальных ракет на короткое время освещают ничейную полосу, отделяющую наши позиции от вражеских. Мой окоп постепенно углубляется. Я не помню, как долго долбил землю, но к рассвету уже сидел в яме, прижавшись к стенке. Из выкопанной земли сооружаю бруствер и маскирую его снегом. После этого, порядком устав, засыпаю.

Меня разбудил грохот взрывов. Началась артиллерийская дуэль. Снаряды с воем неслись с той и другой стороны. Перестрелка не была продолжительной, и над полем снова воцарилась тишина. От длительного пребывания в неудобной позе затекли ноги. Вытянув на минуту ноги из окопа, я почувствовал большое облегчение.

Часть роты получила приказ выдвинуться на несколько сот метров вперед и окопаться. Мы остались на месте. Я углубил свой окоп, так что теперь мог стоять в нем во весь рост. Неожиданно над головой вспыхнула ракета. На расстоянии нескольких десятков метров впереди я отчетливо увидел распластавшуюся на снегу фигуру в белом маскировочном халате и стальной каске характерной формы. «Гитлеровец!» — пронеслось в голове. Я мигом соскочил в окоп, одновременно оттягивая затвор автомата. Однако напрасно я нажимал на спуск: выстрела не последовало. А тут прогремел выстрел гитлеровца. Трассирующая пуля со свистом ударила в боковую часть бруствера. Промахнулся. В следующий момент меня оглушил грохот разрыва — это немец бросил ручную гранату, которая перелетела далеко за мой окоп. Взрыв услышали мои товарищи. Я крикнул: «Пулеметчики — огонь!» Треск короткой очереди из ручного пулемета завершил ночное приключение, длившееся всего несколько секунд.

Не помню точно, в какой день марта 1945 года это началось. Мы получили приказ оставить наши позиции и отойти приблизительно на километр в тыл. На наше место начали прибывать «катюши», устанавливались орудия различных калибров. Машины подвозили большое количество ящиков со снарядами, которые укладывались штабелями.

Во взводах был объявлен сбор. Мы толпились вокруг своего командира — младшего лейтенанта, который сказал нам, что наше подразделение примет участие в предстоящих крупных боях. Командир сообщил, что серия зеленых ракет будет означать «В атаку, вперед!», и приказал проверить оружие и дозарядить диски.

Бойцы заняли места в траншеях. Наступила тишина.

Атаке, как и обычно, предшествовала артиллерийская подготовка. Тысячи снарядов обрушились на укрепления противника. Канонада еще не смолкла, когда в небо взвилась серия зеленых ракет — сигнал к атаке. По цепи передали команду: «Вперед, за Родину! Смерть фашистам!» Я выскочил из окопа одновременно со своими товарищами. Артиллерия перенесла огонь в глубину обороны гитлеровцев. Мы продвигались цепью. Вещевой мешок и противогаз я оставил в траншее, чтобы не мешали. В сумку от противогаза положил несколько пачек патронов и немного еды.

Расстояние до холмов все сокращалось. Я огляделся. Слева и справа бесконечной цепью шли мои товарищи. На небольшом расстоянии позади нас двигалась еще одна цепь. То здесь, то там рвались снаряды. Земля перед нами была буквально перепахана взрывами. С правого фланга донеслось громкое «ура». Мы дружно подхватили. В этот момент откуда-то сбоку застрочил пулемет. Несколько солдат повалилось на землю.

Я перестал обращать внимание на то, что происходит по сторонам, и устремил свой взгляд вперед, словно должен был увидеть того, кто держит меня на мушке. Ноги почему-то не гнулись. Черт возьми, испугался я, что ли?

На всех ободряюще действует командир. Он идет вместе с нами, подбадривая словами: «Смелее, ребята! Смерть фашистам!» Преодолеваем остатки проволочных заграждений, пробираемся мимо разбитых огневых точек.

Неуклонно продвигаясь вперед, врываемся в окопы. Гитлеровцы в панике бегут. Все чаще слышны автоматные очереди, временами заглушаемые взрывами гранат, слова команд перемешиваются со стонами и криками раненых. Пригнувшись, пробираюсь по ходу сообщения и внезапно слышу немецкую речь в блиндаже. Выдергиваю предохранительную чеку и швыряю туда гранату. В ожидании взрыва прижимаюсь к стенке окопа, не спуская глаз с входа в блиндаж. Оттуда выскакивает гитлеровский солдат. Быстро прицеливаюсь и даю короткую очередь. Попал! Гитлеровец валится на дно окопа. В тот же миг меня оглушает взрыв гранаты.

Я бегу дальше с несколькими бойцами нашего взвода, перепрыгивая через воронки и трупы гитлеровских солдат. Траншея ведет нас ко второй линии обороны. Часть нашего взвода атакует по открытой местности и несет потери под огнем противника. Атака продолжается. Кругом клубится дым. Врываемся во вторую траншею, ведя огонь по тем гитлеровцам, которые решили сражаться до конца. Над некоторыми землянками развеваются белые полотнища. Мы пробегаем мимо: этими займутся другие. Вижу перед собой бегущего немецкого офицера. Беру его на мушку, даю короткую очередь, но пули пролетают мимо. Останавливаюсь, прицеливаюсь с колена, нажимаю на спусковой крючок, но выстрела не последовало: в диске не осталось патронов.

В третьей траншее серьезного сопротивления мы уже не встретили. Немцы бросили здесь массу боевого снаряжения, автомашины, оружие разных калибров, ящики с боеприпасами. Впереди виднелись какие-то строения. Справа от нас по шоссе двигались наши танки. Сопротивление противника было сломлено. Из ближнего тыла подтянулись новые части, которые двинулись дальше. А нам приказали сосредоточиться в районе строений. Оказалось, что из всей роты осталось всего десятка полтора бойцов.

* * *

На календаре — 16 марта 1945 года. Идем в заданный район. Впереди видны строения — это цель нашего марша. Видны ряды колючей проволоки. Колонна разделяется на взводы. К постройкам подъезжают танки. Размещаемся на броне стальных машин и двигаемся вперед.

Танк, на котором находился я, попал под обстрел немецких орудий. Вспышка, грохот. Взрывная волна сбросила меня с корпуса танка. Я упал в снег и потерял сознание. Как долго лежал я на снегу, не помню. Когда пришел в себя, увидел неподалеку наш подбитый танк. На снегу лежало пятеро бойцов нашего взвода. Все они погибли. Обращаю внимание на свои руки — они опухли и посинели, кожа кое-где потрескалась. Боли не чувствую. Только кажется, что правая рука тяжелее левой. Во рту пересохло, в ушах то стоит шум, то наступает странная тишина. Повесив автомат на грудь, двигаюсь к нашей исходной позиции. Заметив указатели со знаком красного креста, уверенно направляюсь к ним.

Медпункт располагался в двух палатках. В одной лежали раненые, а в другой была перевязочная. Когда я вошел, все обернулись в мою сторону. Медсестра сняла с меня автомат и что-то сказала. Я видел, как двигались ее губы, но голоса не слышал. Я сказал ей об этом. Девушка взяла лист бумаги и крупными буквами написала: «Сдай патроны и солдатскую книжку». Когда меня раздевали, я заметил, что рукав шинели около локтя пробит насквозь, а на гимнастерке — кровавое пятно. Я пошевелил пальцами, чтобы убедиться, целы ли кости. Сестра осторожно сняла гимнастерку. В мышце выше локтя торчал осколок. Мне наложили повязку, записали мои учетные данные и вместе с другими ранеными погрузили в санитарную машину. Вскоре нас доставили в полевой госпиталь, расположенный в деревянных бараках какого-то немецкого имения неподалеку от шоссе, которое вело к Кенигсбергу.

* * *

8 апреля меня выписали из госпиталя и направили в запасной полк. Мы выехали на центральный участок фронта. Направление — Берлин.

Нас погрузили в товарные вагоны, приспособленные для перевозки войск: по обеим сторонам от двери — нары в два яруса, посредине вагона — железная печурка. Маршрут нашего эшелона пролегал через Каунас, Гродно, Белосток и Варшаву. Не доехав до Познани, эшелон остановился: дальше поезда не ходили. Через Познань прошли пешком, двигаясь в западном направлении, а за городом нас уже ждала колонна грузовиков, на которых мы и поехали на центральный участок фронта.

Когда наша колонна прибыла к месту назначения, меня снова направили в мой 291-й гвардейский стрелковый полк. Из старых знакомых я встретил старшину роты и нескольких бойцов из моего взвода. После обеда во всех подразделениях был объявлен сбор, и мы двинулись к Одеру. Мост на Одере был взорван, и поэтому, не доходя до него, мы свернули к временной переправе.

Одер в этом месте не особенно широк, поэтому можно было переправиться по настилу из досок, положенных на понтоны. От одного понтона к другому было переброшено по две доски, а над ними протянут канат. Придерживаясь рукой за канат, мы поодиночке перебегали по настилу. Немецкая артиллерия вела огонь по взорванному мосту, так что снаряды ложились далеко от нас.

Затем мы снова ускоренным маршем шли всю ночь. Очень устали. Во время коротких привалов все мгновенно засыпали.

Гитлеровцы, окруженные со всех сторон, осыпаемые бомбами и поливаемые пулеметными очередями, начали сдаваться без боя. В тот день мы взяли в плен около пятисот солдат и офицеров. Нашему полку поставили задачу прочесывать лес. В один из дней рота, в которой я находился, заняла оборонительную позицию вдоль шоссе. 2-я рота окопалась по другой стороне шоссе, а 3-я — в деревне позади нас. По данным разведки стало известно, что в этом направлении движется немецкая танковая часть. Мы готовились встретить ее. Я куда-то дел саперную лопатку, а тут приказ окапываться. Что делать? Взял котелок и с его помощью стал отрывать неглубокий окоп.

Наступила тихая весенняя ночь. Но вот послышался нарастающий рев двигателей и лязганье гусениц. Мы залегли в своих наскоро отрытых окопах метрах в пятидесяти от шоссе. Гитлеровцы не знали, что мы поджидали их здесь. Когда колонна выкатилась из леса, немцы открыли беспорядочный огонь из пулеметов. Стреляя вслепую, гитлеровцы двигались по шоссе в сторону деревни. Мы пока не отвечали: ждали приказа. Колонна состояла из трех танков, артиллерийского тягача и бронетранспортера, вооруженного счетверенной скорострельной установкой. Им удалось ворваться в деревню, которую обороняла 3-я рота. Вспыхнувшая было перестрелка вскоре почти совсем прекратилась. К нам стали перебегать бойцы из 3-й роты, явно оставившие свои позиции. Возникло замешательство. У меня тоже начали сдавать нервы. Но тут к группе беглецов подбежал заместитель командира полка с пистолетом в руке.

— Стой! — закричал он. — Назад!

Беглецы сразу пришли в себя, повернулись и побежали на оставленные позиции.

Свернувшись калачиком, я лежал в своем окопе. Ждал, что будет дальше. Заместитель командира полка подбежал ко мне.

— А ты что здесь делаешь?

— Товарищ гвардии полковник, — ответил я, — рядовой Рокицкий. Второй взвод первой роты держит оборону.

— Хорошо, — бросил полковник и побежал вслед за возвращающимися.

Вскоре все утихло. Устроившись в окопе поудобнее, я стал наблюдать за местностью. Вдруг увидел, что трое перебегают дорогу. Форму их на расстоянии я различить не смог и поэтому, услышав немецкое «цурюк», дал несколько очередей. Первый упал сразу, второй сделал несколько шагов и тоже рухнул, а третий убежал.

Не успел я прийти в себя, как услышал автоматную очередь. Прямо на меня бежал гитлеровский солдат, без каски, с автоматом в руках. Не прицеливаясь, я дал очередь. Он на какой-то миг остановился, потом заплетающимися ногами сделал еще несколько шагов и упал на землю. В деревне стрельба прекратилась. Стало светать.

Выбравшись из окопа, я поплелся к ближайшим домам. На дороге увидел подбитый артиллерийский тягач. Внутри него и вокруг — трупы гитлеровских солдат. Поодаль стоял бронетранспортер. Середину дороги занимал немецкий танк. Люки его были открыты, ствол орудия опущен. В нескольких десятках метров от него виднелись еще два немецких танка, которые съехали с дороги и увязли в канаве. Во дворах было полно трупов гитлеровских солдат. Это означало, что 2-я и 3-я роты дрались неплохо.

Снова получен приказ сменить позицию. Колонна двинулась по лесной дороге. Через два часа усиленного марша лес остался позади. Вдали — деревенские строения на фоне леса. Командир отдал приказ окопаться у околицы. Я устроился в канаве, прикрытой срубленными ветками. Установил подобранный в деревне немецкий пулемет, вставил ленту и дал пробную очередь. Командир нашего отделения расположился неподалеку от меня.

В скором времени слева загремели выстрелы. На деревню посыпались снаряды. На нашем участке появилась группа гитлеровцев, однако они не предпринимали никаких действий. До них было по меньшей мере метров двести. Я тщательно прицелился и стал вести по ним огонь из пулемета. Меня, очевидно, заметили, потому что вскоре оглушительный свист снаряда разрезал воздух. Я прижался к земле. Грохот, а затем фонтан жидкой грязи, взметнувшейся вверх совсем рядом с нами, подтвердили, что артиллеристы охотятся за беспокоящей их огневой точкой. В нескольких метрах от нашей позиции еще дымилась земля, и грунтовая вода быстро заполняла свежую воронку. Мы остались в живых только благодаря тому, что снаряд довольно глубоко вошел в грунт.

Командир отделения вскочил первым. Я за ним. Меняем позицию. Спрятавшиеся в лесу гитлеровцы, вероятно, заметили нас во время перебежки. На новом месте нас сразу же обстреляли. Лежим неподвижно. Чувствую, как спина покрывается холодным потом. Сердце бьется так, что в ушах отдается каждый удар. Еще одна очередь, но на этот раз она прошла выше. На нас сыплются срезанные пулями ветки и листья. С новым приказом подбегает связной командира роты. Согнувшись, перебегаем с прежнего места. В деревне лихорадочное движение, часть бойцов окопалась в боковых улочках, автомашины укрылись в крестьянских дворах. Получаем приказ прикрывать штаб, разместившийся на другом конце деревни.

Приближаемся к горящей избе, где находился перевязочный пункт. Через окна видны раненые, не успевшие выбраться из огня. Открытое пространство между домами нужно преодолеть перебежками. Нас останавливает пулеметный огонь. За углом дома видим гитлеровский танк, выплевывающий из стволов пламя. Все понимают, что пройти через свинцовую завесу можно, только перебегая поодиночке. Первым опасные двадцать пять метров удалось преодолеть командиру отделения. За ним бросается пожилой солдат. Он пытается отбежать подальше от танка и делает большой крюк. Ошибка оказывается роковой: на полпути его настигает очередь. Раненый зовет на помощь. Я на секунду задумываюсь, что делать: бежать на помощь или выполнять приказ? Размышления прерывает голос командира взвода: «Рокицкий, вперед!» Сжав автомат в правой руке, бегу, стараясь не слышать стрекотания немецкого пулемета. Вот и стена дома, которая надежно прикрывает меня. Останавливаюсь и смотрю назад: раненый выползает из-под обстрела. Догоняю командира отделения. Дальше идем вместе.

Приближаемся к пулеметному гнезду гитлеровцев. Взрыва снаряда мы не видели, так как находились за стеной дома. В клубах дыма и пыли гнезда почти не видно. Пулеметчики ранены или контужены, пулемет поврежден. К нам подходит замполит. Обратившись ко мне — я лежал крайним слева, — приказывает: «Вперед!» Поднимаемся вчетвером. Приближаемся к трупам. Здесь десятки гитлеровских солдат из различных частей в разноцветных мундирах. Среди трупов — раненые. Один из гитлеровцев схватывает лежавшую рядом с ним винтовку и пытается зарядить ее. Я иду позади. В какой-то момент меня скрывает толстый ствол дерева, гитлеровец не видит меня, однако сухой щелчок затвора я слышу. Прижавшись к дереву, вижу спину сидящего гитлеровца, который ослабевшей рукой поднимает оружие. Ствол винтовки направлен на замполита. В этот момент офицер спокойно разглядывает какие-то немецкие документы. Я молниеносно прижимаю приклад автомата к плечу и, поймав гитлеровца на мушку, трижды стреляю. Замполит резко поворачивается и видит валящегося на бок фашиста и винтовку, выпавшую из его рук. Я выхожу из-за ствола. Мы приближаемся друг к другу.

— Как тебя зовут? — спрашивает офицер.

Я вытягиваюсь, щелкаю каблуками и выпаливаю:

— Гвардии рядовой Рокицкий Эдвард Александрович!

Он жмет мне руку и говорит:

— Благодарю за спасение жизни. — Потом достает из кармана часы и протягивает их мне: — А это на память.

* * *

Во время штурма одного из городков неподалеку от Дрездена я был ранен. 8 мая меня привезли в советский полевой госпиталь. Рана оказалась неопасной: осколок ручной гранаты, брошенной гитлеровским солдатом, повредил мне палец на правой ноге. Советские врачи тщательно обработали рану, вынули осколок, сделали перевязку. Прихрамывая, но без посторонней помощи я вернулся в палату и растянулся на свободной койке. Измученный боями, заснул. Наступила ночь. Гул артиллерийских разрывов напоминал о том, что фронт близко.

Вдруг в госпитале началось движение. Медсестры взволнованными голосами стали будить раненых. Я решил, что, возможно, какая-то группа противника прорвалась через боевые порядки и продвигается в нашем направлении. Раненые одеваются. Тяжелораненых укладывают на носилки и грузят в санитарные машины. Из тех, кто может ходить, формируют команду для отражения атаки противника. Я присоединяюсь к ним. На повозке подвезли оружие и боеприпасы. Мне достается карабин. Набив карманы патронами, заряжаю свое оружие и становлюсь в строй. Никаких определенных данных не поступает. Поэтому никто не знает, что делать дальше. В ожидании время тянется медленно. Но вот во двор врывается всадник, и мы слышим крик: «Конец войне! Немцы капитулировали! Победа!» Все бросаются обнимать друг друга, целуются, еще не совсем веря этой радостной новости. Некоторые начали стрелять в воздух. Лишь к утру мы вернулись в палаты.

* * *

Утро 9 мая 1945 года было чудесным, солнечным. Нам приказали собраться на площади перед главным зданием, где были расставлены столы, накрытые белоснежными простынями. Столы были уставлены стаканами с водкой и бутербродами. Выпитые за победу сто граммов сразу подействовали. Опираясь на палку, я пошел в сад. Хотелось побыть одному.

* * *

Вместе с частью раненых меня перевезли в армейский госпиталь, разместившийся в бывших немецких казармах. В госпитале было более восьми тысяч раненых. Вскоре к нам приехала комиссия Войска Польского. Я обратился к одному из ее членов и показал свою солдатскую книжку, где в графе «Национальность» было записано, что я поляк. Моя просьба направить меня в польскую армию была сразу удовлетворена. Я взял свой вещевой мешок и покинул госпиталь вместе с комиссией. Так начался новый период моей жизни — служба в народном Войске Польском.