Воображенье сказало мне совершить эту поездку. На крыше дилижанса мокнут баулы и короба. Внутри теснота, духота, шум. Вот барыня, толстая и взопревшая, охотник в дыму трубки и с мертвым зайцем, храпящий l'abbe с бутылью вина в объятьях, кормилица с младенцем, красным от крика, подпивший купец с неотвязной икотой, дама, разъяренная по сказанным причинам, еще мальчик с дудкой, большой блохастый пес и попугай в клетке. И кто-то еще, ради кого я села, едва приметный среди чужой поклажи, но он тут есть — и звать его Юлий Словацкий. Не слишком охочий до разговора, он читает письмо, добыв его из помятого конверта, письмо, вероятно, много раз уже читанное, потому что странички по краям пообмялись. Когда из них выпадает засушенная фиалка, ах! вздыхаем оба и ловим ее на лету. Пожалуй, удобный момент, чтобы сказать, что я давно уже складываю в мыслях. Простите, сударь, но это неотложно и важно. Я появилась сюда из Будущего и знаю, как там есть. Для Ваших стихов — всегдашний восторг и нежность, а Вам — равное королям пребыванье на Вавеле [3] . Увы, воображение не располагает такой силой, чтобы он меня услышал или хотя бы увидел. Он не замечает даже, что я дергаю его за рукав. Спокойно укладывает фиалку меж страничек, странички в конверт, а потом в сундучок, глядит мгновение в заплаканное окошко, потом встает, застегивает пальто, пробирается к двери и что же — выходит на следующей станции. Еще пару минут я не теряю его из виду. Идет невысокий такой со своей невеликой ношей, опустив голову, прямиком вперед, как кто-то, кто знает, что здесь его не ждет никто. Теперь уже в поле зрения только статисты. Под зонтиками мночисленное семейство, капрал со свистком, за ним запыхавшиеся рекруты, подвода, полная поросенков, и пара цуговых лошадей на перемену.