Морща лоб, я шуршу листами распечаток, которые сделала вчера вечером. Все мои поиски в Интернете направлены на выяснение того, что может быть общего у шизофреников и творческих людей. Заголовки гласят: «Безумный гений», «Шизофрения и творческий темперамент», «Творческие способности и психопатология»… Я боюсь, как бы меня не стошнило от всего этого.

Я принялась за поиски, чтобы как-то маме помочь. Ну то есть для всего ведь есть своя травка, разве не так? Эхинацея — от простуды, черника — для улучшения зрения, имбирь — для ускорения обмена веществ… Так что я подумала, может, что-нибудь и найду — и куплю в витаминном ряду в «Уолмарте». Но затем я наткнулась на эти статьи — и неожиданно стала размышлять о себе самой.

Потому что, понимаете, генетикой дело не ограничивается. Это просто один из факторов риска. Я всегда знала — врачи объясняли отцу и мне, — что не меньшую роль играет влияние окружения. И теперь я задумываюсь: а что это за влияние? Рисование? Стихи? Неумелое шлепанье по клавишам на «Амброз ориджинал»? Неожиданно я чувствую себя так, будто всю свою жизнь выкуривала по две пачки сигарет в день и только сейчас узнала, как курение влияет на легкие. Последние пятнадцать лет я прямо-таки упрашивала болезнь заползти ко мне в мозг.

И самое плохое из этой кучи плохого — это то, что я даже не могу поговорить об этом с Дженни. Конечно, я попробовала ей позвонить — как будто мы с ней и раньше не ссорились! — но, когда ее мама подняла трубку, я услышала, как Дженни кричит: «Я не буду разговаривать с этой эгоистичной сукой. Повесь трубку. Повесь трубку».

«Аура, милая», — начала миссис Джемисон медовым голосом, как будто мне было восемь. «Ладно, ничего», — вздохнула я, убеждая себя в том, что Дженни просто надо остыть. Но когда я сегодня утром пришла на Круг, она, завидев меня, выбросила окурок и сбежала.

— Эй, Аура, — шипит Крокодилица.

Я подпрыгиваю, понимаю, что урок биологии уже в полном разгаре (и когда только звонок-дребезжалка успел прозвенеть?), и начинаю засовывать листы со статьями в сумку.

— Аура, — снова шипит Фрисон.

— Что? — шепчу я.

— Мы договорились насчет кошки?

Увлеченность Анджелы анатомированием животных меня немного пугает. Потому что я знаю, что все эскулапы, которым мы показывали маму, с превеликим удовольствием вскрыли бы ей череп, вытащили мозг, поднесли его поближе к свету и, показав на какую-нибудь извилину, сказали: «Вот здесь, видите? Вот это функционирует неправильно».

И после всего, что я прочла вчера вечером, я понимаю, что они не отказались бы заняться и мной. Они… нет, не они, Анджела. Я смотрю на Анджелу и вижу нас с ней через двадцать лет, я лежу на операционном столе, а она настоящий хирург или патологоанатом. Только ее халат не совсем похож на докторский, скорее он мог бы принадлежать мяснику, так как покрыт пятнами ярко-красной крови.

«Я специально попросила, чтобы тебя отдали мне, — говорит Анджела. — Еще давным-давно, в школе, я попросила мистера Уикмана, чтобы тебя вскрывала именно я. За дополнительные баллы, разумеется. И теперь ты моя, потому что ты тоже сошла с ума, как твоя мама. Тебе это было предначертано».

Нетерпеливо, в спешке забыв даже засучить рукава, она втыкает в меня нож и делает гигантский разрез в форме буквы «Y».

— Аура? — не отстает Анджела. — Мы договорились, да? Я заберу кошку, когда придет время?

— Заберешь, заберешь, — зло отвечаю я. — Кто я такая, чтобы вставать между тобой и твоими нездоровыми желаниями.

— Аура Амброз!

Я поднимаю взгляд и вижу, что Уикман опять держит в руках зеленый пропуск. У меня из головы не выходит та ужасная поездка в маминой машине.

— Надеюсь, когда-нибудь ты все-таки отсидишь целый урок, — говорит Уикман из-под своих каштановых усов — реликвия еще с тех времен, когда по телику шел сериал «Частный детектив Магнум». Я не двигаюсь, и он машет пропуском: — Ну же, поторопись. С тобой хочет побеседовать миссис Фриц.

Великолепно. Со мной желает побеседовать наш психолог-консультант, королева школьной элиты. Мой живот превращается в доску для игры в «Змеи и лестницы» — сплошные углы и неровности. Сейчас мне достанется…

Я собираю тетрадки и выскальзываю из класса. Единственное, что хорошо в этом походе на заклание, — это то, что мне больше не приходится воображать Крокодилицу в обличье ведьмы из «Макбета», помешивающую в кипящем котле, полном мертвых кошек.

Вниз по лестнице и за угол, в административное крыло. Знак на двери справа гласит: «Миссис Фриц, психолог-консультант, классы А — С». Вот уж о ком правда можно сказать: сапожник без сапог. Больная на всю голову.

Кабинет миссис Фриц под завязку забит красными и белыми чирлидерскими помпонами и плиссированными коротенькими юбочками. На стенах полно грамот: «Чемпионат штата, второе место», «Городской фестиваль чирлидеров, первое место». Потому что она их куратор — школьной команды чирлидеров, — и это, если подумать, довольно забавно, потому что миссис Фриц — жирная пожилая тетка с гнусавым голосом и толстенными ногами. Как правило, она что-то бубнит, а ты смотришь на эти ноги, как завороженная, и думаешь, что ее коричневые колготки должны сейчас лопнуть, — ну то есть не могут же они растягиваться бесконечно, правильно? Должны лопнуть, как чересчур надутый воздушный шарик. Один лишний глоток из гигантской бутылки «Доктора Пеппера», который она держит на своем заваленном всяким хламом столе, — и БАБАХ! Сразу прибежит мистер Гроус, наш охранник, на ходу набирая девять-один-один, так как будет уверен, что произошел теракт.

«Нет, все нормально, — скажет он оператору, заглянув в кабинет миссис Фриц. — Это у Джанет просто лопнули колготки».

— Аура Амброз, — говорю я, показывая пропуск.

— Входи, дорогуша, — говорит миссис Фриц.

Интересно, почему эти клуши из учебной части все, как одна, называют нас «дорогушами»? Откуда они вообще это слово взяли? Мне бы и в голову не пришло так кого-нибудь назвать. Может, это признак старения, вроде морщин вокруг глаз или варикозных вен? В один прекрасный день ты открываешь рот, и это слово лезет наружу, словно рвота. Ты стараешься его удержать, но оно вываливается, мерзкое и осклизлое, — и вот ты уже старуха.

Она показывает на кресло рядом с дверью. Я сажусь и смотрю на часы. С того момента, как я вышла из класса, прошло две минуты. Целых две минуты я не думала о Дженни, о бесчеловечных опытах Анджелы и даже о маме. И в течение нескольких секунд я даже благодарна миссис Фриц за то, что у нее толстые ноги и она называет всех дорогушами, — это меня как-то отвлекло от размышлений о моей несчастной жизни.

— Несколько дней назад я беседовала с миссис Колейти. — Миссис Фриц принимается разворачивать круассэндвич из «Бургер кинг» — с беконом, яйцом и сыром.

«А, вот оно в чем дело», — думаю я. Миссис Колейти — учительница английского — как раз из ударенных дисциплиной теток. Естественно, после того, как я пять раз подряд опоздала на ее урок, она пошла жаловаться психологу. Каждый раз, когда я после перерыва на ланч появляюсь на полминуты позже на ее увлекательнейшей лекции по ономатопее, она поджимает губы и бросает на меня уничижительный взгляд, при этом ее недоразвитый подбородок так глубоко уходит в мясистую шею, что совершенно там исчезает. Но опаздываю я вовсе не из-за того, что сижу в кафетерии и беззаботно болтаю с подружками о «смотри, как я уложила волосы», о «можешь мне одолжить свою шелковую маечку на пятницу» и об «угадай, кто у нас уже не девственница». Нет, у меня есть лучшая подруга, которая весь перерыв талдычит про своего сына и шипит: «Что, мои проблемы тебя не интересуют?», когда я пытаюсь свалить, потому что часы говорят, что давно пора тащить свою задницу в класс.

Поправка: у меня была лучшая подруга. Стоп — неужели вчера вечером я правда навсегда потеряла Дженни?

— Да, — говорю я миссис Фриц, — опоздания. Я знаю. Миссис Колейти сказала, что даст мне дополнительное задание — эссе про «Билли Бадда» или что-то вроде этого.

«И я с радостью за него возьмусь, если после этого мне будет позволено убраться из этого кабинета, — думаю я. — Я улыбнусь и скажу какую-нибудь чушь вроде: „Мне кажется, литературная критика для ума — это как пищевые волокна для кишечника. Много никогда не бывает“».

— На самом деле миссис Колейти ничего не говорила об опозданиях. — Миссис Фриц хмурится. — Но пунктуальность — это важная часть…

— Так дело не в… — перебиваю я.

— Да, — подтверждает миссис Фриц. — Я вызвала тебя к себе в кабинет, потому что… — Она делает драматическую паузу, в продолжение которой прихлебывает «Доктора Пеппера». — Миссис Колейти беседовала со мной о твоих письменных работах. У тебя отличные творческие способности.

У меня пересыхает во рту.

— Я вас не понимаю.

Миссис Фриц откусывает от бутерброда гигантский кусище. Наверное, если бы случилось так, что меня перенаправили к другому психологу, то после миссис Фриц мне уже ничего было бы не страшно. Я хочу сказать, мне кажется, это довольно невежливо — набивать брюхо перед ученицей, которую ты только что вызвала из класса. День ведь не резиновый, чтобы наблюдать, как эта тетка совершает бесконечные жевательные движения. Но беда в том, что миссис Фриц и жратва — две неразделимые вещи. Для нее это вроде туфель или помады — аксессуар. Никто в Крествью-Хай и не помнит, чтобы от нее не пахло луком и чтобы ее ногти были покрыты красным лаком, а не красным соусом.

— Миссис Колейти показала мне рассказ, который ты написала, — говорит миссис Фриц, наконец нажевавшись.

Меня прохватывает озноб.

— Я обязана была его написать, это было задание…

— И твои записи. Миссис Колейти собирает записи, которые вы делаете в классе, для проверки, так ведь?

— Да, но…

— У тебя отличные записи, как ты сама пишешь, по существу. И каждый урок ты находишь время сочинить стихотворение или нарисовать что-нибудь на полях.

— Да это глупости. Я машинально рисую, просто отвлекаюсь и… Я знаю, мне не следовало…

— Вообще-то это не очень похоже на глупости, Аура, — говорит миссис Фриц и показывает мне рисунок, где была изображена миссис Колейти в профиль. Я вообще ни о чем не думала, когда набрасывала его на полях внеплановой контрольной. — Я взяла на себя труд показать этот маленький шедевр нашим учителям по изобразительному искусству, и они оба спросили, почему ты не записалась ни на один курс по рисунку.

Такое чувство, что голова у меня полна маленьких огненных шариков — и сейчас она взорвется, а шарики разлетятся по всему кабинету миссис Фриц.

— Папа хотел, чтобы я выбрала что-то более полезное в жизни, — говорю я, и, в общем-то, это правда. Мой старый папа — тот, который красил людям дома, цитировал по памяти великих философов и восхищался тем, что мама могла изображать на холсте, — тот папа, которого я, возможно, даже любила — он хотел, чтобы я занималась творчеством. Но новый папа, который торгует страховками и ездит по городу в до нелепости дорогом внедорожнике, с явным неодобрением отнесся к тому, что я поставила себе в расписание прошлой весной курс искусств.

«Аура, спустись с небес на землю, — резко сказал он тогда. — Выбери лучше что-нибудь практичное. Курс компьютерного набора, например». Он щелкнул ручкой и вычеркнул «искусство» из моего расписания. Я и возразить ничего не успела. Неужели он знал что-то? О том, что творчество может со мной сотворить? Почему он ничего не сказал?

— Искусство необходимо в жизни, — возражает мне миссис Фриц. — И так как у тебя явный талант, то просто стыдно…

— Нет у меня никакого таланта, — решительно говорю я.

— Мисс Амброз, миссис Колейти считает, что тебе следует записаться на программу повышенной сложности по искусству и английскому. Она планирует включить тебя в список лучших студентов, и наши преподаватели по искусству с ней согласны.

— Послушайте, я не хочу с этим связываться, ясно вам? — отрезаю я.

Миссис Фриц выглядит потрясенной, как будто я спросила у нее, как ей удается каждое утро втискивать свою толстую задницу в колготки: «Скажите, неужели вы их правда предварительно водой мочите?»

— Мой опыт подсказывает, что учащимся, обладающим творческими способностями, обычно нравятся курсы по искусству или языку, — говорит миссис Фриц. — И в дальней перспективе они окажутся тебе полезны. Ведь школы искусств и университеты гуманитарного профиля обычно предпочитают, чтобы их будущие студенты имели Хорошую подготовку по этим предметам. Это могло бы тебе очень помочь при поступлении в колледж.

Она говорит и в это время копошится на столе: собирает и бросает в мусорную корзину обертки от сэндвичей и раскладывает бумаги.

— И мне кажется, — говорит она после паузы, заполненной еще одним недюжинным глотком «Доктора Пеппера», — кажется, я помню еще одну Амброз. По-моему, она работает в Академии искусств. Получается, склонность к творчеству — это у вас семейное.

Миссис Фриц улыбается мне какой-то абсолютно жуткой, пугающей улыбочкой — ясно, что она не выпустит меня из своих когтей. Она думает, что знает абсолютно все о моей убогой жизни. Об этом она и речь ведет, что ли? О том, что яблочко от яблони недалеко падает?

— Ну, никакой полученной в наследство склонности к творчеству у меня нет, если вы об этом, — говорю я. — И мне вообще это не нравится. Рисовать, писать и подобные штуки. Терпеть это не могу. Но в любом случае, спасибо вам за заботу. — Последнее предложение должно было бы прозвучать вежливо, но я произношу его с такой ненавистью, что с таким же успехом могла сказать: «Отвали, жирная корова».

Я сую свои тетрадки под мышку, пулей вылетаю из ее кабинета и в раздражении быстро иду по коридору.

Я в таком бешенстве, что меня тошнит от мысли о том, чтобы вернуться в класс и сидеть там рядом с Анджелой Фрисон, которая беспрестанно тянет руку и, наверно, в мыслях уже затачивает нож для анатомирования. Поэтому я сворачиваю к заднему входу и поднимаю металлический засов. Срабатывает сигнализация, но я выбегаю из здания и на всех парах улепетываю из поля видимости, так как знаю, что в любую секунду может появиться мистер Гроус с рацией на поясе и обнаружить, что Аура Амброз смылась с занятий.