Одним дождливым вечером, когда мы с Освальдом Павловичем не ждали никаких покупателей, а просто сидели в торговом зале и негромко переговаривались, дверь лавки открылась. Привычно зазвенел колокольчик над входом, и на пороге мы увидели Лешу. Вода капала с капюшона его куртки, а от ботинок оставались влажные следы.

С той встречи в кафе Леша и Освальд Павлович периодически созванивались, а паренёк забегал в лавку. Несколько раз мы ужинали в жилой комнате все вместе, и это было веселое время. Но сегодня ничего не предвещало веселья. Я сразу поняла это по лицу Леши.

— Всем привет, — поздоровался парень. Освальд Павлович взволнованно завис над прилавком и вглядывался во внука.

— Ты чего это в такую непогодь бродишь? — спросил Креза.

— Дедушка, мне можно у тебя остаться?

Освальд Павлович вышел из-за прилавка и приблизился к внуку.

— Ну-ка, пойдем, — сказал он. — Весь сырой, ты пешком что ли шел?

— Не, от остановки добежал, но там ливень…

Оба скрылись за дверью смежной комнаты. Подумав, я закрыла лавку и выключила свет. В темноте торговый зал выглядел как гигантский музей. Сквозь приоткрытую дверь в жилую комнату просачивалась узкая полоска света, и доносились голоса Крезы и Леши. Я вошла внутрь. Парень сидел за столом, а Освальд Павлович суетился у плиты. Я подсела к Леше и заглянула ему в лицо.

— Привет, пацан, — не знаю, откуда я взяла этот сленг, но хотелось соответствовать юному рэперу. — Ты какой-то невеселый.

— Привет, — кивнул Леша. — Я вот думал, нормально будет, если приду?..

— О чем речь, голубчик, — сказал Освальд Павлович. Он уже вскипятил чайник и заваривал чай. — Рассказывай живо, в чем дело. Что это еще за новости? Ты никак из дома сбежал?

Леша угрюмо кивнул. Когда Креза поставил перед ним горячую чашку, он взял ее в руки и принялся вертеть.

— Ну? — повторил Освальд Павлович свой вопрос.

— В общем, с отцом я поругался и свалил, — бросил Леша, не глядя ни на кого из нас. И рассказал, как все было.

* * *

Как обычно, после школы Леша сразу поехал домой. Стоял прохладный безветренный день. Небо обещало спустить на город ливень, но никак не могло решиться. Такой же хмурый, как и этот день, Леша приблизился к своей комнате и сквозь щель приоткрытой двери увидел отца. Он стоял возле стола, а в руках держал маленького слона, вырезанного из оникса, на боку которого виднелся циферблат. Этого слона Леше преподнес Освальд Павлович. Отдавая подарок, он поведал мальчику историю о том, как искусный мастер с сердцем сарацина создавал из камня этого слона, вдохнув в него жизнь на стыке двух аравийских пустынь. Оттуда его и несколько других таких же неповторимых и волшебных фигурок привезли в «Саламандру». Борису не составляло большого труда понять, откуда у его сына этот слон.

— Ты быстро осваиваешься в новых местах, — сказал Артемьев и поставил слона на место. С негромким стуком фигурка соприкоснулась с поверхностью стола. — Мог бы поделиться с отцом новостями о своих новых друзьях.

Леша прошел в комнату и сбросил рюкзак на кровать.

— Почему ты никогда не говорил про дедушку? — спросил он. Парень чувствовал, что пришло время для серьезного разговора, возможно, первого в его жизни. Отец должен понять, что Леша уже вырос.

— Потому что этот человек не заслуживает никаких разговоров, — отрезал Борис. — Наши пути давно разошлись, и это было по обоюдному желанию.

— Но что он сделал? — не понимал Леша.

— Много чего, — пространно ответил Борис. — И много чего не сделал. Я не хочу, чтобы ты с ним общался.

— Да при чем здесь я? — Леша начинал злиться. — Это ваши разборки! Дедушка добрый, и мне понравилось у него!

— Не мудрено, — с иронией проговорил Борис. — Удивительно, но мой отец в последнее время просто покорил всю молодежь этого городка. Ты же познакомился с этой девчонкой, которая у него работает? Та тоже с пеной у рта выгораживает старика, хотя понятия не имеет, кто он на самом деле… Как часто ты ходишь в лавку?

— Не знаю, — пробормотал Леша. — Раза три-четыре в неделю.

— С этого момента путь тебе туда заказан, — коротко бросил Артемьев. — Узнаю, что твои паломничества к старику продолжаются, я приму меры.

— И что ты сделаешь?! — воскликнул парень, ощущая, как комок нервной злобы закипает в его еще совсем детской груди. — Ударишь меня? Запрешь дома? Ты ведь только это и можешь!

— Да что ж такое-то! — с досадой выкрикнул Борис, сжав виски пальцами. — На кой черт тебе этот старик? Что вы делали, раз ты так к нему привязался?

— Мы разговаривали! — заявил Леша. — Его хотя бы интересует моя жизнь!

Нервы Артемьева сдали, и он захохотал каким-то истерическим смехом.

— Не стоит заблуждаться, мой мальчик, — сообщил Борис. — К тому же, я думал, для того, чтобы разговаривать, у тебя есть твои друзья в балахонах.

— Они были до тех пор, пока мы не переехали сюда, — сказал Леша.

— Пойми, деда не интересует ничего кроме собственной лавки и выгоды, — Борис вряд ли слышал сына. — Он просто хочет подобраться поближе ко мне через тебя и натворить еще что-нибудь. Ему мало было поджечь мою кофейню, он добивается того, чтобы я уехал. Но нет! На этот раз я не сбегу как тогда!

В смятении Борис принялся ходить по комнате широкими шагами, и его слова были обращены к стенам, словно Креза прятался в их пустотах.

— Он не поджигал кофейню! — в отчаянье выкрикнул Леша, и на его глазах выступили слезы.

— Конечно же нет! — засмеялся Борис, распаляясь все больше. — Он просто святой.

— Это я сделал!

— Чего? — Борис не сразу понял, что сказал его сын.

— Это я поджег твою кофейню! — кричал Леша. — Пришел ночью и все сделал! Дед тут не при чем!

И в этот момент по лицу Бориса прошла оторопь. Тени прошлого захлестнули его, а слова сына поразили. Он силился понять, правда ли это. Вместе с тем он смотрел на парня, что стоял напротив, и не узнавал в нем Лешу.

— И зачем ты это сделал? — на удивление спокойно поинтересовался Борис.

— Затем, что ты всех достал! — заявил Леша. — Тебе плевать на нас с мамой, ты решил уехать, и все, мы уже здесь. Тебе было все равно, что в той школе у меня остались друзья. Что маме пришлось бросить работу. Ты хотя бы спросил ее, чего она хочет? Ты обвиняешь деда в том, что у него нет сердца и ничего нет, кроме чертовой лавки. А у тебя?!

В голове Бориса случился взрыв. Две силы, вечно разрывающие его разум, столкнулись в нем. Одна уже знала, что ответить, и знала, что всегда права. Но была и другая, которая говорила ему остановиться. История повторяется. Он не хочет понять своего сына так же, как и Освальд не мог понять его самого. Кому отдать предпочтение в этой войне, Борис не знал. А Леша наконец-то сказал все, что хотел, и почувствовал дикую, пьянящую свободу. Наверное, то же самое чувствовал Борис много лет назад, сбегая из дома. И Леше ничего не оставалось, кроме как схватить рюкзак с постели и броситься в коридор.

— Куда ты собрался?! — опомнившись, крикнул ему вдогонку Борис, но Леша уже бежал вниз по лестнице, и сквозняк продувал квартиру через открытую входную дверь.

* * *

Я молча слушала рассказ Леши, и мне было жаль его. Жизнь прочитала Борису столько лекций, но он не услышал ни одной. Он так и не понял, что сердце ребенка всегда готово простить, для этого нужно чуть больше теплоты и поддержки. Теперь в глазах Леши плескалось темное море, затянутое чем-то похожим на лед. На самом деле это было стекло, и оно прочно отделило его Бориса. Парень больше не верил в отца и их отношения, а смотреть на эти метаморфозы было безумно грустно.

Есть ли у меня право быть здесь и становиться частью этой семейной истории? Как всегда, я почему-то считала себя лишней. Но уйти не представлялось возможности, за окном хлестал ливень, и я понятия не имела, как вообще доберусь до остановки. Хотелось улучить момент, когда дождь немного ослабнет.

— Дедушка, прости, что не сказал раньше про поджог, — произнес Леша. — Отец обвинял тебя, а я знал об этом, но молчал. Как-то стремно было признаться…

— В итоге ты все равно признался и поступил правильно, — сказал Освальд Павлович. — И это не ради меня, а ради тебя. Ни о чем не беспокойся, можешь оставаться здесь сколько угодно.

— Спасибо, — кивнул Леша. — Я могу помогать с делами в лавке…

— Только не отбирай мой хлеб! — засмеялась я. — Мне не хочется уходить отсюда.

Леша смутился.

— Да не, я не в том смысле, — сказал он, но я только покачала головой и предложила принести ему еще чая. На кухне ко мне присоединился Освальд Павлович, по лицу которого блуждала умиротворенная улыбка. Старик был рад обрести внука. Хоть Леше некуда идти кроме него, в конце концов, так ли важны причины? Ведь он больше не один в этой пустой лавке, и, кажется, от этой мысли даже ровнее бьется его старое сердце.

— Освальд Павлович, я понимаю, что вы меня сейчас прибьете, — начала я, — но может стоит позвонить Борису? Он наверняка волнуется и ищет сына…

Креза нахмурился и составил грязные чашки в раковину. Бросив через плечо угрюмый взгляд в комнату, где Леша барабанил пальцами по столу, он пожал плечами. Креза понимал, что я права, но еще он знал, чем закончится звонок Борису. Он приедет, заберет парня, и Освальд Павлович снова останется один. С этим не так-то просто смириться.

— Даже не знаю, Кристина, — проговорил он. — Мне не хочется обманывать доверие Леши, он же пришел сам…

Я все понимала. Нужно перестать стремиться все сделать правильно и сказать себе, что это вовсе меня не касается. Пусть парень останется у Крезы хотя бы до завтра, а там он и сам может захотеть уйти. По редеющему звуку дождевых капель я поняла, что поток чуть сбавил силу, и это хорошее время, чтобы уйти. Сумрак накрыл промокший город, и в каждой луже растекалось золото фонарного света. Я с удовольствием нырнула из этого промозглого мира в теплый автобус, зная, что дома меня ждет семья.

* * *

Моя подушка была полна снов. Покидая ее этим утром, я чувствовала спокойствие, какое не приходило уже давно. Словно в театре спустился занавес, и можно отправляться домой после долгого спектакля.

Я доехала до института и в аудитории отыскала Настю.

— Как ты? — спросила я вместо приветствия и увидела в больших детских глазах девушки улыбку.

— Честно? Все еще в шоке, — призналась Лебедева. — Но хочу узнать всю эту историю от начала до конца.

Я посмотрела на время и сказала:

— До начала лекции семь минут.

— Я не против дослушать на перемене, — заявила Настя. — Погоди, или ты…

— Да, — засмеялась я. — У нас семь минут, чтобы свалить.

Я пошла к выходу, а Настя, бормоча что-то о том, сколько еще мы прогуляем пар, отправилась за мной. Надеюсь, Юрий Витальевич не сильно хмурился, читая правила латинской грамматики и наблюдая наши пустые места. В это время я рассказывала Лебедевой историю трех подруг. Историю о том, как три девушки просто хотели быть счастливы. Мы просидели в столовой почти всю пару, и одна из буфетчиц косилась на нас подозрительным взглядом, однако так ничего и не спросила. Немыслимая история сестер-близняшек поразила Настю также, как когда-то меня, и сейчас я понимала все смятение, в котором находилась подруга. Но для меня это был просто рассказ, страшная сказка. Я уже простилась с ней, и она не имела никакой силы.

— Пройдет время, и ты тоже не будешь бояться этого, — сказала я Насте. Та кивнула. Она знала, что время, как и кровь, побеждает все. А у меня в голове теснился еще один план, маленькое незавершенное дело, на которое я бросила все силы сразу после окончания лекций.

Дома я заранее записала телефон будущей кофейни Бориса. Хоть она все еще не объявила о своем открытии, работы уже были окончены. Пожалуй, не будь у Артемьева разногласий с отцом, а в добавок еще и с сыном, что более важно, это чудесное заведение давно бы заработало. Однако телефон в кофейне уже появился, и я стала звонить. Мне ответил женский голос. Вероятно, будущий администратор кофейни. В любом случае, она объявила, что Бориса, которого я искала, сейчас нет в здании.

— Он в мэрии, — сообщила женщина. — Вернется через пару часов. Мне следует передать ему что-то?

Я поблагодарила женщину и отключилась. Ждать пару часов не хотелось. К тому же, здание городской мэрии недалеко от нашего института. Маленькие города тем и хороши, что в центре обычно располагаются наиболее важные строения. Почему бы мне не подождать Бориса там? Впрочем, нет никакой гарантии, что мы встретимся с Артемьевым.

Недолго думая, я позволила ногам самим выбрать путь. Было приятно немного отключить голову и просто идти, впуская в душу уже весьма холодный воздух октября. Накрапывал дождь. Идущие вокруг меня люди, которые и без того достаточно спешили, мгновенно засуетились и принялись чуть ли не бежать. Кто-то достал зонт, кто-то накрыл голову шарфом или капюшоном. Я одна продолжала неспешно идти по старинной брусчатке, которую проложили здесь еще сто пятьдесят лет назад, и мне было радостно и светло. Люди ошиблись, это не осенний холодный ливень. Это последняя песня лета, нежная и тихая, бесконечно прекрасная в таком сером задумчивом дне. Слова этой песни прятались меж плитами брусчатки, чтобы однажды снова зазвучать в воздухе. И я слышала каждую ноту, ни одна не упала мимо меня.

Здание мэрии было совсем близко. Я остановилась, подняла взгляд вверх, на аккуратные ступени, и принялась ждать. Удивительно, но уже через несколько минут высокая темная дверь открылась, и появился Борис.

— Здравствуйте! — произнесла я. Он быстро спускался и смотрел себе под ноги. Сомнений в том, что я жду именно его, быть не могло.

— В другое время столь пристальное внимания юной леди польстило бы мне, но я уже предвкушаю от тебя еще одну лекцию, — проговорил Артемьев, останавливаясь в паре шагов от меня.

— Жаль, мне за это не платят, — пожала я плечами. — Мне нужно поговорить с вами о Леше.

Перекинув дипломат в левую руку, правой Борис встряхнул свой черный зонт, и он раскрылся над его головой.

— Это хорошая тема, — кивнул мужчина. — Я все еще не могу поверить в то, что кофейню поджег он. Полагаю, ты уже знаешь об этом?

С этими словами Борис легким жестом пригласил меня под зонт. Я не стала отказываться, и мы двинулись вдоль улицы.

— Что вы собираетесь делать? — поинтересовалась я.

— Для начала заберу сына из вашего антикварного подвала, — пробормотал Артемьев. Я отметила, что его лицо сегодня кажется серым и тусклым, как осеннее утро. Огонь в его глазах, обыкновенно дерзкий, и такая же усмешка губ исчезли. Он потух, будто намокший фитиль, и я поняла, что так сейчас выглядит его душа.

— Откуда вы знаете, что он у нас?

— О, ты будешь удивлена, но день моего рождения был гораздо раньше, чем вчера, — Борис словно прочитал мои мысли и попытался им противоречить.

— Острить не обязательно, — заметила я.

— Конечно, обязательно, — упрямо возразил Борис, точно маленький ребенок. — Иначе я совсем свихнусь.

— Это бывает, — мне тоже пришло в голову немного пошутить: — У вас же семейка спортсменов, и побег из дома в прыщавом возрасте передается на генетическом уровне.

Борис бросил на меня осуждающий взгляд из-под нахмуренных бровей.

— В отличие от моего отца мне никогда не было плевать на сына, — заявил он. — Я все делал для него. А сейчас я намерен вернуть его домой, о чем мой отец никогда не задумывался.

— Вы ведь понимаете, что Леша на вас обижен, и вы не можете просто ворваться в лавку и приказать ему уходить? — я пыталась объяснить Борису, что он совершает ошибку.

— Не могу? — усмехнулся в ответ Артемьев. — Кристина, ты видела меня два раза в жизни, и ты даже не представляешь, что я могу.

Холодный тон Бориса напомнил, с кем я имею дело. Да, там, на собачьих бегах, мне показалось, что я разглядела в нем человека, но сделать это снова будет непросто.

— Зачем вы так? — не понимала я. — Леша хороший парень, у него доброе сердце. Вам не приходило в голову быть с ним чуть мягче? Он же несчастен и не видит в вас никого другого, кроме тюремного ментора!

— Похоже на комплимент, — мои слова не тронули Бориса. Он шел к парковке, и я зачем-то тащилась рядом. Как же мне достучаться до него? Как объяснить, что жестокость ничего не решает?

— Когда я была маленькой, — вспомнила я, — мы с отцом летом брали велики и выезжали за город, устраивали пикники. Было так весело!

Кроме этих слов в моем голое прозвучало что-то такое, отчего Борис не смог отмахнуться. Детская радость, искренняя и беспечная. И он почувствовал ее. Оттого Артемьев не смог ответить что-то ироничное, хоть в его способностях острить я не сомневалась.

— А что случилось потом? — задал он вопрос. Похоже, он ожидал истории с грустным концом, но пришлось разочаровать его.

— Да ничего, — пожала я плечами. — Просто велики уже не актуальны, и я слишком ленивая, чтобы выползать куда-то. Поэтому мы с отцом играем в нарды.

Только теперь Борис понял меня. Я пытались не разжалобить его, но показать, что можно жить иначе.

— У меня слишком много работы, — упрямо бросил он.

— Как и у моего отца, — согласилась я. — Как и у всех других людей. Это же просто отговорки, они ничего не значат.

Борис какое-то время молчал. Может, он придумывал новую идиотскую шутку, или просто не хотел начинать спор.

— Ладно, признаюсь, ты раздражаешь меня чуть меньше, — почему-то сказал он и отключил сигнализацию на своем автомобиле. — Тебя подвезти?

— Нет, спасибо, — отказалась я. — Ездить в машине с опасными незнакомцами моветон.

Борис захохотал.

— А доставать незнакомцев, это как? — поинтересовался он. Его рука пыталась отдать мне зонт, но я кивком головы отказалась. Тогда он свернул его и открыл дверцу.

— У нас свободная страна, достаю кого хочу, — заявила я.

— Твоя жизненная позиция впечатляет, — улыбнулся Борис из салона. — Впиши это в свое резюме. Креза ведь потребовал у тебя резюме? Иначе инспекторы вернутся и проверят.

Я улыбнулась, глядя в сторону, туда, где над линией горизонта виднелась светлая полоса синего неба. Там не было дождя, ветер пригнал его к нам.

— Что поделать! — проговорила я. — В конце концов, их заключения не самое главное в жизни.

— А что главное? — заинтересовано спросил Борис, и его глаза чуть прищурились. — Семья, которая тебя ненавидит, потому что ты слишком сильно старался для них?

Я услышала в его голосе досаду и злость. Но так злится старик. Он уже ничего не может сделать, да и не хочет. Просто повторяет то, что не дает ему покоя.

— Главное это настоящий момент, — негромко сказала я, обращаясь к старику внутри Бориса. — И то, как ты его проживаешь. Нужно быть счастливым здесь и сейчас.

Артемьев ничего не ответил мне. Какое-то время он смотрел себе под ноги, а потом захлопнул дверцу. Мне почудилось, что Борис улыбнулся, но я видела это сквозь отсвечивающее стекло, поэтому не могу ничего утверждать. В следующую секунду он уехал.

* * *

В день похорон Вари вновь стояла чудесная погода, почти в точности повторяющая момент смерти женщины. У гроба стояли не только мы с бабушкой. Приехал отец Андрея и Лидия, в которой уже нельзя было угадать сходства с сестрой, а тем более, с той девочкой на фотографии. Их встреча с бабушкой была теплой от радости и влажной от нахлынувших слез. Я заметила, как не хватало им друг друга, и, хоть письма поддерживали меж ними связь долгие годы, они не могли заменить настоящей встречи. Вскоре к ним подошел Юрий Витальевич, которого Лидия узнала не сразу. Не хватало только Кормышова.

Я все еще носила в рюкзаке тот синий блокнот, в котором Варя писала свою трагическую историю. Почерк на его страницах менялся в зависимости от состояния Вари. Порой он тихими, укрощенными буквами строился вдоль линейки. А иногда срывался, точно сердечный ритм, и прыгал по листу, теряя здравый смысл и привычные очертания. Почти до рассвета я отважно пробиралась сквозь эти письмена. Их смысл не сильно разнился с тем, что мне удалось узнать самой, но было приятно ощущать в этом блокноте частицу человеческой души. Написав слово чернилами, мы даем ему силу, которую не может забрать смерть. Я достала дневник Вари и подумала, что будет правильно отдать его отцу Андрея. Он первый, кого коснулся этот обман. Пусть прочтет правду и знает, что его мать ни в чем не виновата, и все, что сейчас обрушилось на него, лишь следствие чудовищной болезни разума.

— Это принадлежало ей, — проговорила я, не осмеливаясь назвать Варю матерью этого человека. — Возьмите.

Андрей в этот момент подошел к отцу и вопросительно взглянул на нас.

— Не думаю, что я имею отношение к этому, — сказал отец Андрея. — Может, ты возьмешь?

Он кивнул сыну.

— Дневник твоей бабушки, — пояснила я. Сажнев какое-то время смотрел на него, на мою протянутую руку, а потом покачал головой.

— Извини, Кристин, — пробормотал он. — Я тоже не могу…

— Спасибо, — отец Андрея слабо улыбнулся мне. По его лицу было видно, что он еще не до конца осознал все произошедшее. Еще не до конца понимал, что его настоящая мать умерла. Я не могла осуждать его. Он не знал матери, она была для него чужим человеком. Не смея настаивать, я отошла от них. Почему-то никому здесь не было дела до этого блокнота. Он лежал в моих ладонях почти невесомой ношей и будто спрашивал, что я буду делать с ним.

Как поступить правильно? Может, положить его в гроб вместе с той, кто написал эти строки? У меня еще оставалось на это время, но что-то остановило меня. Я снова убрала блокнот в сумку. Эта не только история Вари. Она еще и моя. Я сохраню ее и, когда кто-то спросит меня, — Андрей или его отец, — что же на самом деле случилось много лет назад в подсобке института, мне будет, что показать.

Я вышла на улицу. К вечеру похолодало, но ослепительно сияло закатное солнце, напоминая весенние дни. Максим стоял чуть поодаль морга, и я подошла к нему.

— Мрачное зрелище, — проговорил он, и я согласилась. Похороны всегда навевают тоску, но смерть Вари особенно задела меня.

— Мне жаль, что так случилось, — сказала я. — Хоть мы и не знали ее. Это странно?

— Нет, почему же, — грустно усмехнулся Давыдов. — Помнишь, как у Хемингуэя? Колокол всегда звонит по тебе.

— Ты прав, — кивнула я. — Представляю, какого сейчас отцу Андрея. Он узнал, что вся его жизнь сплошная подделка. Это нелегко…

— Еще бы, — негромко сказал Максим. — Но по-настоящему нелегко будет нам, когда мы вернемся на учебу и погрузимся в дивный мир отработок.

Я улыбнулась и стлала думать, как можно избежать суровых наказаний преподавателей.

— Слушай, ну ладно там я, салага, а ты ведь уже на четвёртом курсе. Разве у тебя нет подвязок?

— Если подвязка с Юрием Витальевичем и этой историей не считается, то я в зоне риска, — сообщил Давыдов. — Я же не могу прикинуться хорошенькой девчушкой, которая безумно старается и ловит каждое слово препода.

— На что это ты намекаешь? — поинтересовалась я.

— А то я не знаю ваше женское пособие о том, как произвести впечатление на мужчину, прикинувшись милой дурочкой, — заявил Максим.

— У нас анатомию будет принимать сам Одинцов, — напомнила я. — Он слишком умен, и милая дурочка его не проймет.

— Тоже верно, — Давыдов не мог отрицать, что такого человека, как Константин Александрович, обмануть непросто. К этому времени из морга стали выходить другие люди. Я видела, как рядом с бабушкой шел Юрий Витальевич и Лидия, и они говорили о чем-то.

— Афанасьев так и крутится около твоей бабушки, — Максим тоже заметил это.

— Они же учились вместе, да и вся эта история…

— Дело вряд ли только в воспоминаниях, — улыбнулся Давыдов. — Так бывает, когда дружишь с девушкой слишком долго.

Смущенная улыбка тронула мои губы. Пока я делала вид, что смотрю на проходящих мимо людей, из морга вышел незнакомый мужчина. На вид ему было чуть больше пятидесяти. Он с серьёзным лицом шел рядом с отцом Андрея и что-то спрашивал у него. Потом, пожав ему руку, он удалился. Я расслышала обрывки его последних слов, — «соболезную вашей потере». На пальце у мужчины поблескивало особенное кольцо. Серебряное, с матовым зеленым камнем. На нем еще виднелся какой-то символ, но я не смогла разглядеть его. Проследив за ним взглядом, я увидела, что мужчина сел в темную иномарку, припаркованную у дороги, и уехал.

Я повернулась к Максиму и поняла, что его мысли заняты тем же незнакомцем. Давыдов оторвал взгляд от того места, где только что стояла его машину, и посмотрел на меня.

— Странный тип, — проговорил парень. — Что он делала на похоронах Вари?

— Он разговаривал с отцом Андрея, может, кто-то из друзей? — предположила я.

— Может, — медленно сказал Максим и тряхнул головой, словно желая избавиться от ненужных мыслей. — Какие планы? Хочешь вечером сходить со своим парнем в особенное место?

Я озадачилась.

— Если это законно, — предупредила я.

— Так, погоди, а тебе уже есть восемнадцать? — строго спросил Давыдов, и мне стало смешно.

— Полиция нравов снова патрулирует улицы, — проговорила я. — Что нужно делать?

— Встречаемся рядом с универом через пару часов, — сказал Максим.

— Звучит страшно, — произнесла я, надеясь, что мы не будем учить уроки. — Только мне еще нужно зайти в «Саламандру». А потом сразу в институт.

Давыдов кивнул, взял меня за руку, и мы не спеша пошли к дороге.

* * *

Когда я вошла в «Саламандру», Креза беседовал с покупателем. Он как раз собирался принести с нижней витрины несколько старинных трубок, и я пришлась кстати. У Крезы и так была больная спина, ни к чему старику лазить по нижним витринам, лучше это сделаю я.

Пока Освальд Павлович и покупатель присматривались к трубкам, я обогнула боковую витрину и принялась переставлять товары с нижних полок на среднюю. Там были пустые места, да и товар отсюда виден лучше. Пока я занималась этим, колокольчик над входом трепетно прозвонил. Я повернулась, чтобы как обычно поприветствовать покупателя, но слова замерли у меня в горле. Это был Борис. Ненавижу свою привычку нервничать из-за всего происходящего. Меня же вовсе не касается их история с Освальдом Павловичем, почему же сердце так вздрогнуло сейчас? Скандал, который только должен произойти, уже бурей пролетел в моих мыслях, и от этого стало еще тревожнее.

Освальд Павлович, напротив, соблюдал поразительное самообладание. Он как ни в чем не бывало продолжал рассказывать о преимуществе одной трубки перед другой. Отчего-то Борис не прерывал его беседы, а лишь молча подошел к витрине, где стояла я. Только теперь Креза неспешно обратился к сыну:

— Вы не будете так любезны обождать? — спросил он. — Я обслужу вас сам, моя помощница занята, не отвлекайте ее.

Я готовилась услышать от Бориса привычный сарказм, но он снова удивил меня и промолчал. Чтобы не выглядеть полной дурой, я вернулась к своему занятию, передвигая с места на место предметы и надеясь, что ничего не разобью. Когда покупатель курительных трубок ушел, Освальд Павлович вновь холодно взглянул на Бориса.

— Итак, — начал он.

— Я хочу видеть сына, — произнес Артемьев. Освальд Павлович усмехнулся.

— Похвальное стремление, — оценил он. — Это желание обоюдное? Или тебя, как всегда, данная часть вопроса не интересует?

— Я брал пример со своего отца, — пробормотал Борис. — Но я пришел не спорить. Леша здесь?

Леша был здесь. В подтверждении этого парень робко вышел из смежной комнаты и встал рядом с дедом. Освальд Павлович ободряюще похлопал его по плечу, словно говоря, что ему нечего бояться.

— Если ты пришел, чтобы забрать меня, то зря, — заявил парень, хоть голос его заметно дрожал. — Я останусь с дедушкой!

Борис вздохнул.

— Ты несовершеннолетний и находишься под моей юрисдикцией, — проговорил он. — Я могу забрать тебя в любой момент. Но прежде я хочу сказать, что был неправ.

Лица Освальда Павловича и Леши стали удивленными. Я сама не поверила своим ушам и тому, что сказал Борис.

— Я не думал, что так мешаю жить тебе, — продолжал Артемьев. — Я сам знаю, какого это, когда твой отец ни во что тебя не ставит. И никогда в жизни я не хотел такой участи для своего сына. Все, что я делал, было для тебя и твоей матери. Но за стремлением дать вам все, чего не было у меня, я забыл о чем-то очень важном. Я забыл о нашей семье. И кое-кто позволил мне все вспомнить.

Тут Борис повернулся ко мне, и слабая улыбка тронула его губы. Это оказалась первая человеческая улыбка, которую я увидела от него за все время, что мы были знакомы. Так он сказал мне «спасибо», и я едва заметно кивнула ему.

— Леш, хочу пообещать тебе, что буду стараться, — продолжал Борис. — И у нас все будет по-другому. Прости своего отца, и позволь нам снова стать друзьями.

Глаза Леши стали влажными от слез, и я представила, что эти слова отца значат для его скованной хрупкой души. Его протест был сломлен. Более того, он больше ему не требовался. Он уже услышал все, что хотел.

Я взглянула на Освальда Павловича, и мое сердце сжалось от тоски. Он смотрел на отполированную поверхность прилавка, и мне не нужно было видеть его глаза, чтобы заметить в них слезы. Борис достал руки из карманов пальто и сделал слабый робкий жест, словно хотел распахнуть руки в объятье, но был для этого слишком слаб. Тогда Леша медленно подошел к отцу. Когда его взъерошенная голова уткнулась в ткань пальто, он вдохнул терпкий отцовский запах, в котором смешался одеколон и осенний воздух. Я увидела, как вздрагивали от рыданий его плечи, а Борис гладил сына ладонью по волосам.

Никто не произнес ни слова. Когда Леша успокоился, Борис кивнул на дверь, и парень повернулся к деду. В его глазах стоял вопрос, и Освальд Павлович кивнул. Потом он все же посмотрел на Бориса, а мне стали видны его покрасневшие глаза.

Нам, людям, всегда трудно признавать свои ошибки. И еще труднее сказать о них вслух. Порой в стремлении оправдать себя человек заходит так далеко, что уже не может разглядеть разницы между правдой и собственным вымыслом. А потом пелена спадает с глаз. В конечном итоге она всегда спадает, но в тот момент бывает уже поздно.

Но никогда не бывает слишком поздно, чтобы поступить правильно. Рассказать о поджоге кофейни. Или рассказать о своей любви к сыну.

— Это хорошие слова, и я рад, что ты нашел их для Леши, — проговорил Креза, чувствуя, как ком слез и горечи мешает ему продолжить. — Эти слова двадцать лет назад следовало сказать мне, — голос Освальда Павловича глубоким тоном оседал по витринам лавки, ложился на плечи мне и Борису. — Я знаю, что прошло слишком много времени, и мне никогда не исправить того, что было. Ты можешь отвернуться от меня и уйти. И никто тебя не осудит. Но я тоже хочу просить тебя дать мне шанс. Может, в твоей жизни еще найдется место для своего старика?

С замиранием сердца я ждала, что же ответит Борис. Мне хотелось верить, что он сильнее, чем думает, и сможет простить своего отца. И он смог, — я увидела это в его глазах прежде, чем Артемьев что-то сказал.

— Когда я ушел из дома, — начал вспоминать Борис, — я всегда представлял себе что-то подобное. Будто ты стоишь передо мной, просишь прощения, а я ухожу и оставляю тебя одного. Даже потом, когда я стал взрослым, и все невзгоды остались позади, это сцена не давала мне покоя. Я предвкушал ее. Хотел показать, что я всего добился сам… И вот это случилось, но я не знаю, куда девалась моя ненависть. Я совсем не хочу отталкивать тебя.

Руки Освальда Павловича, покрытые морщинами, закрыли его лицо. Он вытирал слезы, но они стекали по истонченной коже щек, и ему пришлось достать платок из кармана. Таким слабым и беспомощным я его еще не видела. У Бориса не хватало смелости подойти и утешить отца, поэтому я сама тихонько приблизилась к прилавку и обняла Освальда Павловича за плечи. Никто не знал, что делать дальше. Борис и Леша, смущенные стояли по середине торгового зала и никак не могли уйти.

— Борис, если у вас нет никаких дел, то оставайтесь, — улыбнулась я, обнаружив в себе талант массовика-затейника. — Я присмотрю за лавкой, а вы поможете Освальду Палычу успокоиться…

Мое предложение было принято негласно. Все трое скрылись за дверью смежной комнаты, и я притворила ее, оставшись в торговом зале одна.

* * *

Как и обещала Максиму, в назначенное время я уже подходила к воротам института. Смеркалось. Лавку я покинула с легким сердцем, которое снова увидело чудеса человеческой жизни. Три поколения одной семьи заново узнавали друг друга в небольшой комнате, и я была тому негласным свидетелем. То, что когда-то казалось далекой мечтой, стало сегодняшним днем. Мне удалось сделать что-то хорошее, достучаться до спящих сердец и показать им, что самое важное — это семья.

Было около восьми вечера, и хоть в некоторых окнах здания еще горел свет, никого из студентов уже не было. К своему удивлению, у входа в корпус я увидела Андрея и Настю. На улице царила вечерняя прохлада, и моя подруга стояла в милой синей шапочке с двумя помпонами по бокам.

— Выходит, он решил угробить нас всех! — воскликнул Сажнев, когда увидел меня.

— А я думала, это романтическое свидание, — вздохнула я. — Вы же просто так здесь ошиваетесь?

— Я что-то нервничаю, — призналась Настя. — Вдруг какой-нибудь псих зомбировал Макса, и он нас всех убьет.

В этот момент дверь института открылась, и на пороге показался сам Давыдов.

— Вы чего на улице торчите? — удивленно спросил он. — Так, давайте за мной.

Его крепкая рука легла мне на плечи, и мы двинулись вдоль корпуса.

— Какой курс? — бросил Андрей через плечо.

— Подсобка, — беззаботно ответил Максим, и я почувствовала, как мы все вздрогнули от этого слова.

— Я не понял, — пробормотал Сажнев. — Это прикол?

Давыдов вздохнул и покачал головой.

— А вот и Грузин возник, — пробормотал он. — Все подробности потом, пока иди.

По неясной причине мы продолжали двигаться к подсобке. Вскоре мы уже оказались на территории внутреннего двора, которую благополучно пересекли. Я видела тонкую улыбку на губах Максима и не могла понять, что же он задумал. А Давыдов уже подошел к двери и, повозившись с замком, открыл ее перед нами.

— Прошу! — жестом он приглашал нас войти. Настя и Андрей переступили порог подсобки, и я услышала их восторженные возгласы. Уже отсюда мне было видно, что в подсобке теперь горит свет, и заходить туда теперь не так страшно. Давыдов продолжал улыбаться. Когда я взглянула на него, он кивнул, и я тоже вошла внутрь. И мне было чему удивиться.

Подсобка, старая и мрачная, что так напугала меня в одну из ночей, преобразилась. Под потолком висела лампочка. Абажура на ней так и не появилось, но зато она излучала яркий свет, который проникал в каждый угол помещения. Весь хлам, который до этого был приткнут у стен, теперь куда-то пропал, как и паутина. В подсобке стало просторно, чисто и светло. У дальней стены находился стол и несколько стульев. Выглядели они явно не новыми, но это лучше чем ничего. На столе уже возвышалась круглая картонная коробка, две большие бутылки колы, бумажные стаканчики и тарелки. В стороне лежало несколько выцветших пледов, и рядом стояла гитара Максима.

— Офигеть! — воскликнула Настя. — Крутое логово!

— Это ты сделал? — я взглянула на Максима, который наблюдал за нами. — Просто невероятно, совсем другое место!

— Спасибо, мы старались, — кивнул Максим. — Я попросил Кормышова немного помочь с проводкой, а в итоге он помог мне со всем…

Я вспомнила про старика, и мне стало немного грустно. Все же, он хороший человек, и сумел остаться таким даже после череды тех страшных событий. Но разве справедливо, что он по-прежнему одинок, как и много лет назад? Все, что он нажил, это скуку и грусть.

— Собственно, я подумал, что нам нужно отметить завершение этой дурацкой истории, — сказал Максим. — Так что обживайтесь здесь, я получил у Анатолия Степановича разрешение тут зависать.

— Вот здорово! — заявила Настя. — Только давайте никому про это не скажем, а то сюда весь универ будет ходить!

— Нет, зачем, — засмеялся Максим. — Сделаем ключи и можем приходить, когда захотим. Я тут не успел толком ничего доделать, но все впереди.

Пока Настя с Андреем осматривались, я пробиралась к столу.

— Когда можно напасть на торт? — спросила я Давыдова.

— Я ждал этого вопроса, — засмеялся он.

— Максим, спасибо тебе, что устроил это, — сказала я и неловко поцеловала Давыдова в щеку. — Не знаю, когда ты успел, но все очень здорово.

Максим повернул голову, и его губы оказались рядом со мной. Но в ту же секунду рядом замаячил Андрей.

— А чо тут одна кола? Ниче выпить нет?.. Да шучу я! — эта фраза относилась к Насте, которая, услышав его слова про выпить принялась сверлить парня уничтожающим взглядом. Вскоре мы все собрались у стола, и Сажнев потянулся к коробке.

— Похоже, торт должен умереть, — проговорил Максим.

— Вы начинайте, а я позову Анатолия Степановича, — спохватилась я. — Никто не против? Не хочу, чтоб он там скучал один, когда мы тут празднуем!..

Никто не был против, и я пошла в каморку к нашему сторожу. Когда я вернулась, ребята уже расселись по местам. Кормышова встретили как старого знакомого, и мне было приятно смотреть на его просветлевшее лицо. Мы ели торт и планировали, что стоит принести сюда первым делом. Анатолий Степанович подсказал, где тут розетка, и обещал ее проверить. Тогда можно будет подключить удлинитель и обустроить все гораздо комфортнее.

Чуть позже Кормышов взял гитару Максима и пытался спеть душевную балладу, но Сажнев перехватил инициативу и сыграл какую-то шуточную песню про медиков. Слова были смешными, но еще веселее кривлялся под них Андрей, и удержаться от смеха оказалось просто невозможно.

А на город уже спустилась холодная ночь октября, одевшая в звезды густую дымку небес. Время не замирало ни на миг, и тени прошлого постепенно растворялись в памяти. Я думала о том, что много лет назад в этой подсобке произошли страшные вещи, а теперь несколько человек сидят здесь, на том же самом месте, поют песни под гитару и смеются от души. Страница перевернулась, и в истории этой таинственной подсобки начинается новая глава, более счастливая и безмятежная.

Я улыбнулась своим мыслям и вспомнила слова, которые сказала однажды Борису. Сейчас они пришлись к месту. Человек не может все время думать о будущем. О том, что он сделает, что обретет. И так же он не должен слишком глубоко окунаться в прошлое. Ведь тогда он теряет настоящее, а в итоге — теряет все. Определенно точно я знала, что самое главное в жизни — настоящий момент и то, как я его проживаю.

Ведь этот момент и есть — моя жизнь.