Утром, едва открыв глаза, я сразу же почувствовала, что совсем не отдохнула. Веки словно налили свинцом. Голова была тяжелой и ватной. Сквозь просвет штор в комнату проникали лучи солнца. Я сунула руку под подушку и, достав телефон, взглянула на время. Десять сорок восемь. Ничего себе! Для воскресенья, единственного выходного, который я имела в своем распоряжении, это было много. Перед глазами промелькнул весь объем материала, который нам задали выучить, поэтому я тут же решила попрощаться с уютной постелькой и окунуться в дела.
Мама с папой сидели в зале и смотрели что-то по телевизору. Я поздоровалась с родителями, получила порцию поцелуев, причитающихся мне как единственному ребенку в семье, и ушла на кухню завтракать. Вчерашний вечер казался далеким и нереальным. Сейчас, когда солнце словно лилось в окна, и со двора доносился детский смех, невозможно было вообразить ту чертовщину, которую мы обнаружили в подсобке.
С телефона я зашла во Вконтакте и увидела оставленное сообщение.
Максим 6:43
Как ты? Привет.
Время отправки удивило меня. Кажется, кто-то очень ранняя пташка.
Кристина 11:25
Привет
Я нормально, только проснулась. Как ты?
Ответ пришел почти мгновенно, — я даже не успела налить воды в электрический чайник.
Максим 11:26
Тоже
Хотел предупредить, я сегодня буду занят, не смогу быть на связи
Если что-то срочное, звони, постараюсь ответить
Я усмехнулась, уже зная, что стоит за этими словами.
Кристина 11:29
Приятно быть в курсе
Серьезные намерения или времяпровождение?
Максим 11:30
Я с Дашей
Кристина 11:31
Манера не отвечать на вопросы сделает из тебя великого политика
Максим 11:31
Или великого жулика
Что, в сущности, одно и то же)
Подумав, я написала следующее:
Кристина 11:33
Ты же сказал, что не встречаешься с ней)
Максим 11:34
Что значит, не встречаюсь?
Каждый день
Вообще-то мы в одной группе
Могла бы и запомнить))
Все же, Максим был удивительным человеком и настоящим другом. В это сонное утро, находясь абсолютно в другом месте, он все равно смог поднять мне настроение. Я почувствовала рядом его чистое доброе сердце и то, как он сейчас тоже улыбается своей по-детски открытой улыбкой.
Кристина 11:35
Я запоминаю больше, чем ты думаешь
Максим 11:35
Надеюсь, что нет
— Надейся, — тихо сказала я и, залив молоком хлопья, села завтракать. Так или иначе, пока мой лучший друг крайне интересно проводит время, я буду зубрить анатомию, гистологию и возможно останется время на медицинскую физику. Звучит не слишком весело, но что делать. Если удачно сдам экзамены, смогу получать стипендию, пусть небольшую, зато свою собственную. А то не хочется постоянно спрашивать деньги у родителей на каждую мелочь.
Кристина 11:38
Пойду учить, удачи тебе там на фронтах)
Максим 11:43
Спасибо, и тебе)
Почитай повнимательнее, что формируется из зародышевых листков. И вообще весь органогенез. У Савушкина это любимый вопрос по гисте
И я, предусмотрительно отключив вай-фай на телефоне, чтобы ничто не могло отвлечь меня, пошла в свою комнату. Там стопка внушительно толстых книг покоилась на углу стола и степенно ожидала своей очереди.
* * *
Наконец-то с учебой было покончено. Я потратила на нее несколько часов, но подготовилась очень хорошо, к тому же, все, что мне пришлось изучить, увлекало. Я с упоением читала о функциях клетки, о том, какие сложнейшие процессы протекают внутри нас, и поражалась, как же все-таки удивительно устроен человек.
Днем мне позвонила моя подруга детства, Алина Ракитина, и мы договорились прогуляться вечером. Правда, я собиралась заглянуть на пару часов в лавку Освальда Павловича и помочь ему с делами, поэтому договорилась встретиться с Алиной после восьми вечера. Подобное завершение дня казалось мне идеальным. Можно было расслабиться и дать отдых напряженным мыслям.
Осенний день приятно веял легким свежим ветром. Я надела длинный свитер с просторными рукавами, в которые так удобно прятать руки от вечерней прохлады, что скоро настигнет город. Было около четырех часов. По улицам, словно призраки, скользили унылые прохожие. Их лица, полные усталости от прошедшего дня, были похожи на серое осеннее небо. Никто из них не догадывался о том, что эта жизнь прекрасна. «Не хочу стать такой, как они», — подумала я и, поправив болтающийся на одном плече рюкзак, ускорила шаг.
Я шла в «Саламандру». Вчера мне удалось узнать будущий адрес кофейни. Ее отстраивали на первом этаже большого торгового центра, который располагался недалеко от антикварной лавки. Вряд ли это можно назвать случайностью. Мне хотелось пойти посмотреть, как продвигается стройка. Но время поджимало, поэтому я решила, что сделаю это после того, как закончу дела в лавке. К тому же, наверняка вечером все ремонтные работы закончат, и никто не помешает мне.
— Освальд Палыч, я на месте! — крикнула я, когда зашла в лавку и обнаружила, что покупателей нет. Буклет все еще покоился на прилавке, на прежнем месте, будто Креза не притрагивался к нему.
— Привет, студент, — кивнул Креза и вышел из своей потайной комнаты. — Сегодня народищу днем было уйма!
— Хвастаетесь или жалуетесь? — уточнила я. Бросив рюкзак за прилавок, я потянулась к отчетной книге.
— Констатирую факт, — проговорил Освальд Павлович.
— А что меня не вызвали? Я бы помогла.
— Еще чего, отрывать от занятий! Я же знаю, ты по выходным просиживаешь за книгами, — воскликнул Креза, смеясь. — Этак никаким врачом не станешь, а виноват буду я со своей лавкой.
— Освальд Павлович! Вы же обещали не издеваться! — возмутилась я, чувствуя, как старик снова посмеивается над моей учебой. Креза продолжал хихикать. Я посмотрела на его утомленное лицо и поняла, что этой ночью он не сомкнул глаз. Хозяин лавки то и дело зевал, и я, прекрасно зная о заразности этого недуга, тоже принялась засыпать на ходу.
— Освальд Палыч, может, вам кофейку жахнуть? — предложила я. — А то вы носом клюете.
— Про кофеек я слышать не хочу со вчерашнего дня! — прогудел Креза, и я не сразу связала этот акт ненависти с Борисом.
— Бросьте, этот тип еще не повод отказываться от кофе, — заявила я. — Вы кстати, в курсе, что он отстраивается в паре улиц от нас?
Лицо Крезы приняло багровый оттенок.
— Мне плевать на то, что он делает! — рявкнул старик. — Ничего не желаю знать!
С этими словами он скрылся в своей комнате, но уже через пару минут его сгорбленная фигура вновь показалась в дверях.
— Думает, в этом городе не хватает забегаловок? — проскрипел он. — Кому вообще нужна еще одна кафешка, когда их и так навалом везде?!
— Может, там будет что-то особенное, — не задумываясь, протянула я, и бешенный взгляд Крезы недоброжелательно остановился на меня.
— Разумеется! — кивнул он и злобно рассмеялся. — Особенным там будут клинические идиоты в официантах, которых возглавляет чертов бездельник с напыщенной рожей!
Я смекнула, что не стоит больше выдвигать никаких предположений насчет кофейни и поспешно кивнула.
— Вы абсолютно правы, Освальд Палыч, — проговорила я.
— То-то же! — заявил напоследок хозяин лавки и снова скрылся в комнате. Я услышала отдаленное громыхание предметов и ругань. Похоже, Креза в запале принялся носиться по жилищу и столкнулся с чем-то более твердым, чем его старческие кости.
К нам заскочила парочка покупателей, один из которых купил сменные стержни к старинной ручке, приобретенной здесь же. Второй ушел без покупок, чему я была немного обрадована. Я уже сделала необходимые подсчеты за день, и содержимое кассы подтвердило, что мы работаем в прибыль.
— Пора закрываться, — проговорил Освальд Павлович. На часах не было и восьми, и как правило, так рано Креза никогда не запирал двери «Саламандры». Но я не осмелилась спорить. Старик устал и нуждался в отдыхе, и мне не следовало своей заботой лишний раз напоминать ему о неумолимо бегущих годах. Я обратила к улице табличку «Закрыто» и принялась быстро вымывать полы. Закончив с этим, мне оставалось подхватить свой рюкзак и попрощаться.
— Освальд Палыч, я побежала, — сказала я, появляясь на пороге его комнаты. — Вы где тут?
Креза, по-старчески прихрамывая, выплыл из недр своего жилища.
— До завтра, Кристин, — кивнул он. — Осторожнее там.
— Спасибо, — улыбнулась я и уже хотела упорхнуть из лавки, как вдруг остановилась. Буклет из кофейни все еще лежал на краю прилавка. Нет, я не могу этого сделать. Меня это не касается, я только спровоцирую ссору…
— Освальд Палыч, а кто этот Артемьев?
Ну вот, я это сделала.
Задала вопрос, за который явно получу. Надеюсь, меня хотя бы не уволят. Креза медленно повернулся и посмотрел на меня понурыми глазами.
— Никто, — задумчиво бросил он. — Злой и мелочный человек, который бросил меня тогда, когда был нужен.
— Мы все совершаем ошибки, — начала я, еще не зная, о чем идет речь. — Вам просто нужно поговорить, вы же не будете ненавидеть друг друга вечно?
— Надеюсь, что нет, потому что я-то точно скоро помру, — заверил Креза. — И если не от старости, то от этого кошмарного соседства с шалопаем. Или от вони, которая уже сейчас парит из его чертовой кофейни! Этот кофе делают из гудрона!
Лицо старика снова стало выглядеть забавно и смешно.
— Сомневаюсь, что они уже готовят что-то, — проговорила я, пряча улыбку, и раскипятившийся Креза осекся.
— Плевать, — пробормотал он. — Я больше не позволю ему разрушить мою жизнь.
Я вздохнула. Видно, не зря говорят, что с возрастом человеческий характер едва ли становится лучше. Освальд Павлович настроен очень категорично, и я не могла представить, чем же Борис навлек на себя такой гнев старика? Впрочем, неприязнь была взаимной. Я не могла понять, отчего Креза не хочет поделиться со мной этой историей. У него не так много друзей, и он мог бы довериться мне. Кто же такой этот Артемьев на самом деле? Мне пришлось повторить свой вопрос, после которого в глазах Крезы отразилась затаенная боль. Это страдание напугало меня, подтвердив самые худшие опасения. Теперь мне не нужно было знать подробностей, чтобы понять, это одна из тех историй, которые оставляют глубокие шрамы на человеческой душе. Никакое время не в силах сгладить, облегчить эту мучительную, притупленную чувством обиды боль, вечно отдающую в уставшее сердце. Следующую фразу Креза произнес так, словно не говорил ее уже несколько десятков лет. Я услышала в этом голосе все, — и вину, и скрытое сожаление, и любовь.
— Формально этот человек — мой сын, — сказал Креза, и я потрясенно замерла. — Я давно вычеркнул его из своей жизни. Хотя он сделал это раньше.
* * *
Я не решилась дальше расспрашивать Освальда Павловича о его сыне и молча ушла из лавки, бережно прикрыв входную дверь. В «Саламандре» стало несказанно тоскливо, будто души всех вещей, хранившихся на витринах, принялись скорбеть по своим прежним, давно уснувшим навеки хозяевам. Для меня ответ Крезы стал настоящим потрясением. Я не могла придумать ни одной причины, по которой два самых близких человека решились разорвать кровные узы и забыть друг о друге. Борис даже изменил фамилию. Он явно старался вычеркнуть память об отце из своей жизни, еще не понимая, что ни одно дерево не сможет расти без корней. Ведь спустя столько лет он вернулся в родной город, открыл кофейню и пришел к своему отцу, чтобы бросить ему вызов. Борис показал, чего смог добиться. Но за всей этой бравадой стояло нечто большее, чем просто вражда и ненависть. Мне казалось, Борис ждет одобрения. Ему нужно услышать похвалу от отца, хотя бы раз в жизни. Такое простое детское желание, которое никак не сбудется, и потому порождает столько злобы в душе Бориса.
А Креза? Он представлялся мне тем, кто давно проиграл в борьбе со своей гордыней и гневом. Они плотно сомкнулись вкруг его души, точно щупальца морского спрута, и я не знала, возможно ли изменить это.
За этими смутными размышлениями я не заметила, как дошла до торгового центра. Часы показывали без двадцати минут восемь. Ремонт кофейни продолжался, и рабочие то и дело подносили в помещение банки с краской и отделочные плинтуса. Я остановилась на противоположной стороне улицы и стала смотреть на то, как один из работников начищал кованый навес, который пристроили по распоряжению Бориса. Под навесом уже расположились небольшие круглые столики из темного дерева и керамические цветочные горшки. Через окно будущей кофейни мне смутно виднелись стены цвета топленого шоколада и красная обивка диванчиков. Среди работников без дела слонялся паренек лет пятнадцати, одетый в толстовку и протертые джинсы. Он постоял какое-то время под навесом, а потом отправился за торговый центр. Тут из дверей кофейни вышел сам Артемьев и, что-то крикнув парню, позвал его внутрь. Я догадалась, что это его сын, и мне удалось мельком увидеть лицо парня. Оно было худым и беспокойным, точно что-то гнетет его. Борис снова обратился к сыну в своей приказной манере, и парень неуклюже скрылся из виду. Тут Артемьев перевел взгляд в сторону и заметил меня. Не раздумывая, мужчина быстро спустился вниз и размашистым шагом преодолел улицу.
— Любезная барышня из лавки старьевщика! — произнес он вместо приветствия. Его походка, манера говорить и улыбаться казались вальяжными и наигранными, словно ему доставляло удовольствие строить из себя хозяина положения. Между тем, этот мужчина не был лишен обаяния, хоть его глаза смотрели холодно и враждебно.
— Добрый вечер, — я вежливо и сухо улыбнулась. Меньше всего мне хотелось участвовать в ссоре Бориса с его отцом.
— Шпионите? — продолжал Артемьев с таким видом, словно ему все известно о моих намерениях.
— Разве похоже, что я пытаюсь прятаться? — в тон ему спросила я.
— Отнюдь, — заметил Борис. — Но все же вы явно не праздный наблюдатель. Креза послал вас?
Я вздохнула. Этот человек ошибается, если думает, что сможет вывести меня из себя.
— Предлагаю вам уяснить одну вещь, — я продолжала спокойно улыбаться. — Этот город не только поле действия для ваших баталий. Люди ходили этой дорогой много раз еще до того, как вы решили открыть кофейню. Так что оставьте ваши намеки при себе. К тому же, эта кофейня вовсе не интересует вашего отца.
Борис медленно закивал. Похоже, мне удалось поставить его на место и остаться в рамках приличия, что одновременно удивило и понравилось Артемьеву. Мое неслучайное упоминание о родстве Бориса с Крезой возымели отрезвляющее действие, и я видела, что ему приходится обдумывать свой ответный выпад.
— Полагаю, отец наговорил вам обо мне кучу гадостей, не имеющих ничего общего с реальностью, — наконец, произнес Борис.
— Поэтому вы намерены исправить это недоразумение и приметесь возводить на него ответные поклепы? — засмеялась я, надеясь, что ошибаюсь.
— Вы чересчур умны для девушки, которая моет пол в лавке тухлостей, — заметил Артемьев.
— Антиквариата, — недовольно поправила я.
— Я так и сказал, тухлостей, — настойчиво повторил Борис, довольный тем, что удалось сказать гадость. Я мысленно напомнила себе, что у меня нет цели ввязываться в полемику с этим несносным человеком. И все же следовало признать, как бы Борис не пытался отречься от своего отца, скверный характер у него явно от Крезы.
— Приходите к нам, — продолжал Борис. — Здесь вкусно пахнет, и полы ничуть не хуже.
— Я почитала кое-что о вас, — сказала я, не обращая внимания на ироничный тон Артемьева.
— Как лестно, — усмехнулся он, и я почувствовала, что безумно устала от этих его кривляний.
— Ваши заведения разбросаны по всей стране и имеют большой успех, — говорила я. — Зачем вам понадобилась открыть кофейню здесь?
Борис обратил ко мне смеющийся взгляд своих холодных, непроницаемых глаз.
— Хотел вернуться домой, — сказал он. — А вместе с тем привнести в это захолустье немного современного дизайна и хорошего кофе. Есть еще одна причина. До жути хотелось взглянуть на то, как обустроился папочка, который выгнал меня из дома двадцать пять лет назад.
Я изумленно посмотрела на Бориса, пытаясь разобрать, правда ли это. Мне внезапно вспомнилась моя подруга Алина, чудесный ребенок в теле красивой девушки, которая совсем отчаялась отыскать в этом мире тех, кто сможет полюбить ее. А все из-за того, что мать не умела понять Алину, и никогда не пыталась это сделать. Что, если Креза совершил ту же ошибку? Мне вспомнилось, с какой неприязнью он говорил о Борисе. Но как вообще родитель может судить своего ребенка, если все, что в нем есть, лишь следствие воспитания?
— Я думаю, вы приехали по другой причине, — негромко сказала я, и Борис заинтересовано приподнял брови. — Вы вернулись, потому что поняли, — вы готовы.
— К чему готов? — недоумевал Артемьев.
— К тому, чтобы забыть все обиды, — продолжала я. — Вы приехали в этот город, чтобы простить своего отца.
Какое-то время лицо Бориса словно расправилось от постоянной ухмылки, и я правда увидела в нем того ребенка, который так рано повзрослел и всех потерял. Мне представилось, как несколько позже он возвращается в «Саламандру». Освальд Павлович уже погасил свет, и темный силуэт Бориса в окне сперва напугает его. Потом, когда он засветит керосиновую лампу времен девятнадцатого века, Борис вновь переступит порог антикварной лавки, и они всю ночь будут говорить друг с другом. О том, как им жаль этих лет. Как оба они давно мечтали встретиться и стать одной семьей, но гордость и упрямство не давали это сделать. Как один писал длинные письма и слал телеграммы, сгорающие в огне. Как рука другого опускала трубку на рычаг прежде, чем телефонные линии успеют соединиться. Рассвет застанет их бледные лица, утомленные воспоминаниями прошлого. Но это будет новый день, когда они посмотрят друг на друга глазами, лишенными былых упреков.
Борис продолжал странно смотреть на меня. Он будто прочитал в моих глазах эти безоблачные кадры, и на какое-то мгновение поверил в них. Казалось, его бравада сломлена, и он сам осознает, насколько глупо было ненавидеть своего отца. Не знаю, о чем он так долго думал, молча вдыхая прохладный вечерний воздух, но неожиданно я услышала его сухой смех. Он даже закрыл глаза ладонью, словно сказанная мной фраза была чудовищно нелепой. Я смотрела на него удивленным взглядом и не могла поверить, что он рассмеялся мне прямо в лицо.
— Просто диву даешься, какие порой приходится выслушать проповеди! — воскликнул Борис. — Не знаю, из какого века вы прилунились в этот город, но вы просто находка!..
Я не мешала Артемьеву веселиться. Полагаю, этими словами он собирался обидеть меня, но разве человек может обидеть хоть кого-то, кроме самого себя? К тому же, Борису не удалось обмануть меня, несмотря на то, что он сделал хорошую попытку. Он хотел показать, что мои слова не задели его, но на какой-то крохотный миг мчащегося мимо нас времени я коснулась его сердца. Да, оно было крепко закрыто от мира, и злоба обуревала его, но часть этого человека с изломанной судьбой еще верила в примирение.
Я молча ушла, зная, что для Бориса и Освальда Павловича есть надежда. Они оба показали ее мне, и теперь они должны были показать ее друг другу. Судя по быстро идущим ремонтным работам, кофейня скоро откроется. Может, как-нибудь пригласить туда Освальда Павловича и заставить поговорить с сыном? Конечно, это дело не одного дня уговоров, но он должен сделать первый шаг. В ссоре отцов и детей всегда виноваты двое, но больше тот, который старше.
Вот только я не догадывалась, что все эти мысли ни к чему не приведут. Так часто бывает в жизни. Ты никогда не сможешь узнать, что произойдет в следующий миг. Это как игра в кости. Стоит им упасть не на то ребро, и вот он, неожиданный поворот, который сломает всю безупречно выстроенную тактику. До этой ночи Борис еще мог бы простить своего отца, а тот принять сына. Но кто-то уже бросил кости, и все изменилось.
Этой ночью кофейня Бориса сгорела.
* * *
У перекрестка, что располагался недалеко от центрального городского парка, меня ждала Алина. Ее тонкую фигуру я увидела издалека. Она была одета в узкие джинсы и свободную толстовку. Через плечо девушка перекинула большой рюкзак и сумку с фотоаппаратом, который частенько носила с собой. Алина тяготела к искусству фотографии, любила делать снимки живописных мест и красивых людей, а потому почти не расставалась с камерой.
Мы поздоровались и, как обычно, обнялись. С нашей последней встречи прошло не больше трех дней, но все же я безумно обрадовалась увидеть подругу снова. Она была моим человеком, по-другому тут и не скажешь. С ней я могла себе позволить не притворяться, быть собой. Быть свободной.
— Как всегда опаздываешь, — улыбнулась Алина.
— Как всегда приходишь рано! — отговорилась я и кивнула на фотоаппарат: — Ты во всеоружии, куда пойдем?
— Если я скажу, что на белый завод, ты не сбежишь? — поинтересовалась Алина, уводя меня в сторону автобусной остановки. Я удивленно взглянула на подругу.
— А что замышляется? — спросила я.
— Да ничего особенного, — проговорила Ракитина. — Хотела поснимать виды, там сейчас красиво и пусто, то, что надо.
Я не видела причин для отказа, а потому согласилась отправиться вместе с Алиной. Белый завод был старым зданием, располагавшимся на окраине города. Во время войны его бомбили и до сих пор так и не снесли. Добраться до завода на машине можно было минут за десять. Но ни я, ни Алина не имели никакого транспорта, кроме старого велосипеда, валявшегося в гараже Алининого деда. Поэтому нам предстояло ехать на автобусе до конечной остановки и затем еще минут десять идти через небольшое поле. Там-то и находился белый завод, построенный из массивных бетонных блоков. Когда-то, может, они и впрямь были белыми, но время и война давно окрасили эти стены в тоскливые серые тона.
Трехэтажный завод стоял на возвышении и в длину занимал чуть больше полкилометра. Одна из стен была почти полностью разрушена, и в рваных пробоинах просматривались блоки этажей. Почти все окна завода оказались разбитыми, лишь кое-где торчали острые осколки.
Приблизительно в двухстах сотнях метров от белого завода виднелись частные дома, выстроенные из добротного кирпича и огороженные массивными заборами. Здесь, на окраине, где воздух был чист, а природу еще не отравил городской смог, несколько лет назад стали строить такие коттеджи. Новость быстро разнеслась по городу, и все прозвали этот район золотым цехом. Одно время на белом заводе собирались шумные компании ребят, любителей выпить и подебоширить. Таких компаний полно и в городских дворах, и способы борьбы с ними пока не изобретены. Однако в золотом цехе все случилось иначе. Влиятельные жители сделали несколько звонков в милицию, вокруг завода временно установили наблюдение. Уж не знаю, какие меры применяли к нарушителям ночной тишины, но прошло пару месяцев, и эти компании больше не появлялись на белом заводе.
Сам завод производил впечатление гнетущей тоски. Обветшалые бетонные стены насквозь продувал холодный осенний ветер. Солнце, еще сохраняя над городом свои вечерние лучи персикового оттенка, будто избегало смотреть на это здание, хранящее в себе запах тумана и пепла войны.
Мы с Алиной вошли внутрь завода через один из проломов. Темнота почти сразу окружила нас, и оттого дыры в стенах казались ослепительно белыми вспышками.
— Фотки отличные будут, яркие, прям на праздник, — проговорила я, чтобы ощутить в этом мраке свой голос. Алина засмеялась, и этот новый звук эхом разнесся по пустому пространству.
— Нам выше, — сообщила подруга. Она явно была здесь не в первый раз. Пройдя вперед несколько метров, Алина включила фонарик на телефоне. В его светлом круге я смогла рассмотреть в углу лестницу. По ней мы стали подниматься на второй этаж. С каждой ступенькой до моего слуха все отчетливей доносился какой-то звук, словно в уключинах лодки скрипели весла. Как только мы оказались на этаже, то увидели узкий коридор, ведущий в просторный зал. Как и на нижнем этаже, он представлял собой большое пространство, разве что чуть более освещенное. По бокам коридорчика виднелось два прохода в небольшие комнаты. В одной из них, той, что по правую руку от меня, сохранилась дверь. Честно говоря, она больше напоминала фанерный лист. Равномерно поскрипывая от воздушных потоков, бродящих по этому старому зданию, дверь издавала тот самый звук.
Мы вошли в зал и на лицевой стене увидели брешь, по форме напоминающую круг. В конце этого помещения вырисовывались проемы дверей, но из-за густого мрака, таившегося в той части зала, нельзя было точно сказать, как далеко они от нас.
— Ну как, здесь получше свет? — поинтересовалась Алина, и я сомнением взглянула на нее.
— Свет — возможно, но обстановка угнетает, — проговорила я. — Ты к Хэллоуину готовишься?
— Надеюсь, что нет, а там как попрет, — кивнула Алина. Но в этом зале мы тоже не остались, а поднялись еще выше. На третьем этаже крыши не было, лишь длинная площадка с торчащими обломками стен. На один из таких обломков присели и мы. Я сразу увидела отсюда весь наш город, что исподволь тонул в сумраке и свете разгорающихся фонарях. Алина тем временем расстегнула свой рюкзак, достала оттуда термос и поставила на пол. За ним последовал контейнер с бутербродами, который подруга протянула мне, оставляя право выбора. Мне стало неловко. Как и всегда, когда кто-то делал для меня хорошие вещи, ничего не прося взамен.
— Слушай, могла бы предупредить, — проговорила я. — У меня дома полно вкусняшек, а то как-то на халяву неудобно…
Алина снова засмеялась над моими словами и махнула рукой.
— Боюсь, тогда ты принесла бы бабушкин борщ и мамины котлеты, и мы бы поселились здесь, — заявила Ракитина. Она налила в крышку чай для себя, а сам термос отдала мне. Я пила чай без сахара, и подруга, зная об этом, взяла для себя пару кусочков рафинада, которые были запрятаны в ее рюкзаке. Эта забота тронула меня, и я снова подумала о том, как мне повезло с подругой.
Сидя здесь, на этом старом заводе, под вечереющим небом сентября, я чувствовала, как обновляется моя душа. Этот город, что темнел вдали слившимися силуэтами домов, смотрел мне в глаза. Я читала в нем сотни огней, и музыка его улиц отдавалась в моем сердце. Алина чувствовала то же самое. Ее извечно серьезное лицо сейчас наконец-то выглядело расслабленным и нежным. Таким оно бывало редко, и я, похоже, единственная, кто имел возможность наблюдать его.
* * *
Алину я знала со школы. Честно говоря, все, что происходило класса до третьего, я помню смутно. Точнее, предпочитаю не придавать этому большого значения, потому что в моей жизни тогда не происходило ничего примечательного. Не могу сказать, что у меня не было друзей, но мне отчетливо вспоминается одна картина. Я сижу в окружении своих одноклассников, мы играем во что-то, перебрасывая друг другу мяч, и всем вокруг безумно весело. А я в недоумении смотрю на смеющиеся лица ребят, и отчего-то мне хочется сбежать отсюда и поскорее вернуться в дом, где я могу читать книги и наслаждаться тишиной.
Алину перевели к нам школу в параллельный класс. Она училась в четвертом «А», а я — в четвертом «Б». Девчонки говорили что-то про новенькую из параллельного класса, которая ни с кем не общается, зазнается и вообще сама по себе. Я увидела ее спустя несколько дней, на перемене в коридоре. Она стояла у окна. Ее рюкзак лежал рядом на подоконнике. Одноклассницы Алины расположились у соседнего окна и весело болтали между собой.
— А вон и новенькая, — услышала я сзади голоса девчонок. — Стоит там одна.
— Похоже, воображает себя невесть кем.
— Даже не поздоровалась со мной в раздевалке!
Я снова посмотрела на эту девочку. На секунду наши глаза встретились, и я узнала печать одиночества, отметившую судьбу Алины. В ее лице, в опущенных уголках плотно сомкнутых губ, была видна бесконечная грусть. Она не выглядела высокомерной, а всего лишь мрачной, чего никак не могли разглядеть мои одноклассницы. Мне было совсем немного лет, но уже тогда я с легкостью понимала чувства других людей.
Чтобы скоротать время, Алина достала из портфеля потрепанную книгу и уткнулась в нее. И тут я почувствовала, как мое детское сердце сжалось от участия к этой одинокой душе. Но подойти и познакомиться я с ней не успела. Прозвенел звонок, и Алина, казалось, с облегчением отправилась на урок. Ведь ей больше не надо читать книгу и притворяться, что она не хочет веселиться с другими детьми. Точнее, не может. Ребята чувствовали, что Алина и в самом деле не похожа на них. Они не принимали ее.
В другой раз мы столкнулись в библиотеке. Это было спустя пару месяцев, за которые девочка ни разу не попалась мне на глаза. Сейчас она стояла в глубине зала и выбирала между «Машиной времени» и «Две Дианы». По правилам библиотеки, на руки можно было брать только одну книгу. Конечно, тем, кого библиотекарша уже знала, разрешались привилегии. Мне, например, всегда позволялось брать любые книги. Я возвращала их в хорошем состоянии и быстро читала. Но Алина, новенькая, само собой попала под действие местных правил, поэтому ей приходилось выбирать.
— «Две Дианы», — сказала я, подходя ближе к девочке. Она повернулась ко мне, и ее губы, вечно привыкшие молчать, беззвучно спросили что-то. Затем, смутившись, она откашлялась.
— Думаешь? — проговорила Ракитина, и я услышала ее чистый приятный голос.
— Сто процентов, — с располагающей улыбкой кивнула я, чтобы Алина немного расслабилась и не ждала подвоха. Так уж вышло, что в нашей небольшой библиотеке я перечитала почти все, за исключением словарей и старых газет, поэтому могла дать советы Алине. Дюма всегда казался мне захватывающим и таинственным. То, как он писал, восхищало меня. Легко, тонко, изящно, и оторваться от его романов невозможно. Уэллс с научно-фантастическими изысканиями, конечно, был мастером своего дела, но, на мой взгляд, явно не конкурировал с драмами Дюма.
— Последую твоему совету, — кивнула Алина, и с этого момент началась наша дружба. Наверно, у Алины еще никогда не было друзей, потому что первое время она вела себя скованно. Но постепенно девочка привыкала ко мне, раскрываясь и доверяя сначала небольшие, а потом все более важные тайны. Я все чаще становилась единственным слушателем ее мыслей, мечтаний и историй детства. Время шло, мы взрослели, и наша дружба с годами только крепла.
Алина жила с матерью, Натальей Викторовной, особой довольно жесткой и старомодной. Отца девочка никогда не видела, да и не спрашивала об этом у матери. Она вообще почти никогда ничего не спрашивала, заведомо боясь получить отказ.
Как оказалось, Наталья Викторовна работала вместе с моим папой, и для Алины, разумеется, с самого детства была уготована нежеланная участь инженера. Обвинять Наталью Викторовну в том, что она не спрашивала мнения дочери, было бы несправедливо. Наоборот, она всегда спрашивала, чего бы хотелось Алине, а потом объясняла, что это все сущие глупости. Раз за разом слушая эти слова, которые всегда так ранят юную душу, еще не ведающую разочарования, Алина со временем поняла, что ей стоит побольше молчать о своих мечтах. Очень рано она научилась обманывать или говорить то, что от нее хотят услышать. Порой даже я не могла быть уверенной в том, что правильно понимаю ее. Эта девочка словно находилась в незримой клетке. Никто не знал ее. Никто не был ей близок. Когда я думала о том, как она жила до нашей встречи, мне становилось страшно. Я будто смотрела в пропасть, где ничего, кроме одиночества, не существовало.
Становясь взрослее, я понимала, насколько авторитет Натальи Викторовны мешает Алине быть собой. Ее мать знала все. Как поступить, что ответить, где сейчас лучше, с кем стоит общаться. Не знала она лишь одного, — свою дочь. Ее тонкую душу, ее мысли и чувства. Она понятия не имела, каким удивительным человеком была Алина, какие идеи рождались в ее голове. Одно то, как она видела мир, — без злости, без обиды на то, что он оставлял ее в рамках. Или же, наоборот, за пределами этих рамок, вдали от всех.
Алина всегда, до последней нелепости верила во все свои мечты, и в этом мы были с ней похожи. Мы были незримыми солдатами той армии желаний, которая исчезает из жизни многих людей, стоит им едва повзрослеть. Мы же всегда безумно верили в свои иллюзии и, быть может, только поэтому рано или поздно обретали их.
У Алины были длинные, чуть вьющиеся волосы каштанового цвета и золотисто-карие глаза, которые, если хорошо присмотреться, выражали любое чувство ее робкой натуры. Словом, она была необычайной красавицей. Но ее лицо, по привычке сохранявшее поразительную серьезность на людях, не притягивало к ней людей. Не могу вспомнить, чтобы кто-то из парней решился ухаживать за ней. Ведь даже если смельчака не пугал отшельнический вид Ракитиной, разговор с ней поддержать бывало сложно. Алина чудовищно умна, и, если она не хотела разговаривать, то собеседник был озадачен в первые минуты знакомства. Много раз я пыталась вытащить ее из того панциря, в котором находилась ее жизнь, но попытки не увенчались успехом. Уверенная в том, что все, как и мать, будут пытаться изменить ее, она предпочитала быть одна.
Мне все это казалось безумно грустным. Но никогда я не позволила бы себе вмешиваться в чужие мысли, а потому не собиралась воспитывать Алину. Я просто была рядом, была ее другом. И вот парадокс, — это не стоило мне никаких усилий, но ничего более ценного у Алины не имелось.
* * *
Мы закончили свою трапезу под последние аккорды этого дня и вернулись на второй этаж завода. Алина принялась фотографировать виды города из округлой пробоины в стене, а потом показывала мне.
— Живописно, — оценила я, просматривая несколько кадров. Казалось, что огромное око взирает на город прямо отсюда.
— Еще обработаю дома, и будет супер! — воодушевленно кивнула Алина. Сейчас она была похожа на маленького ребенка, который занимается любимым делом, и у него все получается. Я почувствовала на сердце спокойную, тихую радость за тот мимолетный счастливый миг жизни, который был сейчас у Алины. И у меня.
— Твоя мама не скажет, что ты занимаешься ерундой и творишь могильные снимки? — засмеялась я, и мы стали возвращаться на первый этаж.
— Я шифруюсь, — улыбнулась Ракитина. — Открываю научные статьи на случай, если она решит нагрянуть ко мне и проверить, что я делаю.
— Ваши отношения с каждым днем приобретают все более доверительный характер, — невесело заметила я. Сумерки приняли нас в свои меланхоличные объятья, и мы, оставляя позади белый завод, направились к остановке.
* * *
Новый день опустил на город серые низкие облака, за которыми порой показывались клочки по-весеннему светлого неба. Временами в эти небесные бреши прорывались лучи солнца. Тогда казалось, что кто-то пролил на дома и дороги тонны оранжевой краски. Но на асфальте то тут, то там вырисовывались очертания мелких лужиц, что оставил после себя моросящий всю ночь дождь. Люди ежились от внезапно возникающих порывов ветра. Они старались покрепче запахнуть воротники легких курток и пиджаков. Когда я выходила из дома, под козырьком подъезда меня встретила дворовая рыжая кошка. Она уютно присела в уголке и сквозь прищуренные глаза взирала на мир из глубин своего кошачьего сознания.
Как обычно, мы встретились с Настей у входа в институт и пошли на лекцию по общей химии, которая была у нас первой.
— Меня вчера Андрей пригласил в боулинг, — сообщила Настя, довольно улыбаясь.
— Ого! — я искренне обрадовалась за подругу. — И как все прошло?
— В целом, неплохо, но мы были с его друзьями, — передернула плечами Настя, и я догадалась, что девушка рассчитывала на иное развитие событий.
— Не будь так строга, — сказала я. — Он вроде хороший парень, наверняка нервничал, вот и решил оставаться в привычном кругу общения. Для поддержки, так сказать.
— Может, ты и права, — засмеялась Настя. — Посмотрим.
Мы зашли в аудиторию и, как всегда, заняли места в середине зала.
— А ты что вчера делала? — спросила Лебедева. — Весь день в онлайне не была.
— Учила, — подруга услышала мой тяжелый вздох.
— На красный диплом метишь? — усмехнулась Настя, и я пообещала подумать над этим. Когда я вчера вечером включила вай-фай, то увидела, что меня буквально завалило сообщениями во Вконтакте. Бывшие одноклассники и знакомые звали отдохнуть в кафе. Несколько парней с нашего курса добавились в друзья с вежливыми предложениями встретиться. Похоже, мое появление на празднике первокурсников не осталось незамеченным. Но пока мне не хотелось никаких отношений, поэтому подобное внимание оставило меня равнодушной.
— Ладно, Кристин, слушай сюда, — решилась Настя. — Я не стала тебе писать вчера об этом. Знаешь, кто был друзьями Сажнева?
Внезапно я поняла, что хочет сказать Лебедева, и мне больше не потребовалось ее намеков.
— Давыдов и Даша? — произнесла я с улыбкой, поворачиваясь к Насте.
— Прикинь! — возмущенно подтвердила девушка. Я засмеялась.
— Да в чем дело? — спросила я, потому что у Насти было лицо разгневанного праведника. — Лучше расскажи подробности. Она вроде ничего, эта Даша…
— Черт ее знает, — поморщилась Настя. — Я, конечно, понимаю, что вы с Максимом называетесь друзьями. И вы, похоже, так часто это повторяли, что сами поверили. Но вот скажи мне, неужели тебя это не задевает?
Я задумалась, пытаясь понять, есть ли в моих чувствах к Максиму что-то большее, чем просто интерес.
— Знаешь, что и в самом деле могло бы меня задеть? — спросила я. — Если бы он потерял от нее голову, решил жениться, уехать к чертовой матери и нарожать кучу детишек, называя каждого следующего Дашей.
Лебедева смотрела на мое смеющееся лицо взглядом, в котором откровенно сквозило непонимание. Потом, решив не забивать голову ерундой, которую я, по безмолвному мнению Насти, несла сейчас, девушка назидательно ткнула в меня пальцем:
— Это не за горами!
* * *
После химии стояло две пары практического занятия по гистологии. Преподаватель, Савушкин Виктор Петрович, был мужчиной лет сорока, с серьезным выражением лица и добрыми глазами. Свой предмет он знал хорошо, с упоением рассказывал о компонентах клетки и о том, как интересно выглядит эритроцит под микроскопом. В начале занятия проходил опрос, но Виктор Петрович вызывал всех по списку, и до меня очередь не дошла.
— Доктора, кто сегодня не ответил, не расстраивайтесь, на следующем занятии вы обязательно продемонстрируете свои знания, — улыбаясь, пообещал нам Савушкин, и кто-то с задней парты негромко проговорил, что вовсе не расстроен.
После опроса мы настроили микроскопы, и Савушкин дал задание рассмотреть все препараты, которые он подготовил для нас к этому занятию. Настя уже выцепила из общей коробки препарат безмиелиновых нервных волокон и просила меня ознакомиться с ним. На зачете, как сказал преподаватель, нам предстоит угадать препарат и рассказать строение его ткани. С одной стороны, задание не выглядело сложным, но велик риск спутать одно изображение с другим и отправиться на пересдачу. Мы с подругой договорились записывать все препараты под так называемым шифром, чтобы лучше запоминалось.
— Похоже на малиновую лапшу, — сказала Лебедева, закрепив стеклышко на предметном столе микроскопа и посмотрев в окуляры. Я повторила ее путь и отметила, что отчасти Настя сделала неплохое сравнение.
— Так и запишем, малиновая лапша, — хихикнула я. Ассоциации очень помогали нам, особенно на первых порах, когда приходилось учить довольно большие объемы информации, и мозг отказывался принимать весь этот поток.
Савушкин принялся ходить между рядами, проверяя работу студентов. Ребята с заднего ряда никак не могли настроить микроскоп, и Виктор Петрович сделал им замечание. Затем он подошел к нам.
— Ну, как у вас дела? — спросил он и заглянул в окуляр.
— Смотрим безмиелиновое нервное волокно, — ответила я. Видимо, микроскоп мы настроили правильно, поэтому Савушкин одобрительно кивнул и посоветовал:
— Возьмите препарат миелинового волокна и сравните, очень интересно и наглядно. Потом будем проходить строение нервной ткани, рассмотрим это подробнее…
И Виктор Петрович переместился к следующей группе студентов. Пока Настя искала в коробке миелиновое нервное волокно, я включила подсветку телефона и увидела, что во Вконтакте у меня одно сообщение.
Максим 11:49
Настя с тобой?
Привет
Кое-что случилось
Я покосилась на подругу. Она сосредоточенным взглядом разыскивала нужный нам препарат, но было заметно, что все происходящее ей безумно нравится. Мне вовсе не хотелось ее расстраивать, но вопрос Максима не оставлял никаких сомнений на этот счет. Прикрыв телефон тетрадкой, чтобы Савушкин не рассекретил мое занятие, я потихоньку набрала ответ.
Кристина 11:51
Да, что случилось?
Максим 11:53
Если кратко, на цикле произошла неприятная ситуация. Одна пациентка напала на Андрея. Все подавлены, особенно он.
Я перечитала сообщение несколько раз. Напала? От этого мне стало не по себе. Представляю, в каком состоянии сейчас ребята. Я вновь посмотрела на подругу.
Кристина 11:57
Где вы?
Максим 12:00
Во внутреннем дворе
Кристина 12:00
Мы придем
Как только занятие закончилось, я рассказала обо всем Насте. Ее лицо за секунду стало встревоженным и грустным. Не проронив ни слова, она тут же направилась на задний двор, а я поспешила за ней следом.
* * *
Стоило нам с Настей завернуть во двор, как я сразу же увидела ребят. В глаза бросились фигуры Максима и Даши. Они стояли чуть дальше лавочки, на которой сидел Андрей. Максим обнимал Дашу за плечи, а она неспешно говорила о чем-то с серьезным выражением лица.
Вокруг было шумно. Началась большая перемена, и все высыпали из корпуса на улицу. Студенты гонялись вокруг фонтана, смеялись, сидя на лавочках. Словом, все шло своим чередом.
На Андрее не было лица. Увидев приближающуюся Настю, он безмолвно поднялся и обнял ее. Со мной он поздоровался слабым кивком, и я ответила ему. Мешать ребятам не хотелось, поэтому я подошла к Максиму и Даше.
Ситуация получалась неловкой. Я не знала, говорил ли Максим ей обо мне, и если да, то что именно. По лицу девушки, по взгляду, который она бросила на меня, я ничего не смогла прочитать. Возможно, моя персона была ей незнакома, или она и впрямь оказалась умна, как говорил Максим.
— Даша — Кристина, — коротко представил нас Давыдов. Мы с ней обменялись привычным «очень приятно», и вновь я не смогла определить, что она думает обо мне.
— Что произошло? — я задала этот вопрос, надеясь прервать тишину. Лица обоих ребят были сосредоточенными. Углы рта опущены, будто им никогда не приходилось улыбаться прежде. Чувствовалось, что все потрясены произошедшим.
— Пациентов выводили на прогулку, у нас был перерыв, вроде ничего такого, что могло бы спровоцировать их, мы не делали, спокойно стояли, — начал Максим. — Но потом появилась эта женщина. С виду вполне себе нормальная, в завязке, но мы заметить не успели, как она набросилась на Сажнева с криками…
Давыдов нахмурился и какое-то время молчал, словно возникшие перед глазами воспоминания вернули его в психиатрическую больницу.
— Было ужасно, — добавила Даша. — Она так кричала… Санитары не сразу ее схватили, она Андрею халат порвала на плече…
Чувствуя, как ужас постепенно, узкой дорожкой из этих слов прокладывает себе путь к моему сердцу, я взглянула на Андрея.
— А в каком отделении это случилось? — спросила я. Мне было неприятно говорить обо всем, но аналитик в моей голове никогда не дремал и продолжал работать даже в такой ситуации.
— В том-то и дело, что они не буйные, — ответил Максим, поняв, что я хочу спросить. — Они никакой агрессии не проявляли.
— Я когда по телефону выходила говорить, их вели на завтрак, — сообщила Даша. — Утверждать не стану, но вроде я видела эту женщину.
— Повезло, что она на тебя еще не набросилась, — проговорил Давыдов.
— Да она божьим одуванчиком казалась, — пожала плечами девушка. — Даже песенку напевала. Странную колыбельную в упадническом духе. Может, это и был симптом…
Я поймала вопросительный взгляд Давыдова, которым он пытался узнать, думаю ли я так же, как и он. Честно говоря, я и не знала, что думать, поэтому едва заметно качнула головой.
— Спи, моя радость, усни? — предложил Давыдов вариант колыбельной, уже зная, что он не подойдет.
— Скорее, умри, — пробормотала Даша. — Песня очень неприятная была, что-то про бродящие души, зеркала…
— Классическая шизофреническая симптоматика, — прервал ее Максим, уже услышав все, что хотел. А я никак не могла поверить, что женщина, напавшая на Сажнева, напевала ту самую песенку, что и наш охранник. Как меня напугала в ту ночь эта колыбельная, и как пугает снова! Это вовсе не совпадение, я была уверена.
Часы фонтана показывали двадцать пять минут первого. Скоро прозвенит звонок и позовет всех студентов на занятия. Я приблизилась к Андрею с Настей.
— Если хочешь, оставайся, а я прикрою тебя на лекции, — обратилась я к подруге. Лебедева бросила на Андрея вопросительный взгляд, но тот покачал головой.
— Ни в коем случае, — произнес он. — Иди, вечером созвонимся.
Я дала ребятам попрощаться, и мы с подругой в числе других студентов стали покидать двор. Андрей, Максим и Даша так и остались на прежних местах. Уже заворачивая за корпус, я мельком обернулась и снова увидела два четких силуэта на фоне красной кирпичной стены. Максим и Даша продолжали говорить о чем-то, и я вдруг впервые испытала это чувство, — я поняла, что теряю Максима. Теряю своего лучшего друга вот так запросто, в суете неосязаемых, быстротечных дней осени.
* * *
После окончания занятий я решила отправиться к бабушке. Мне не хотелось оставаться одной сейчас, а родители еще не вернулись с работы. Я открыла дверь своим ключом, и по непривычной тишине, наполнившей квартиру, сразу же поняла, что бабушки нет. Спустя мгновение в коридор с настороженной физиономией выбежал Зевс, и его чернильные глаза с невысказанным вопросом смотрели на меня.
— Я тоже не знаю, где бабушка, — единственное, что нашлось мне сказать, и Зевс, чуть слышно заскулив, подбежал ко мне. Есть много людей, которые, завидев маленького ребенка или животное, мгновенно начинают болтать без умолку. Обычно эту пустую болтовню называют даром находить общий язык. По каким-то неведомым причинам природа обделила меня этой способностью. Мое отношение к слову было сугубо деловым. А потому сейчас я присела и стала молча гладить бигля по его гладкой шерсти. Человеческое присутствие немного успокоило бабушкиного питомца, и он перестал скулить.
Я прошла в зал и оставила свою сумку на мягком диване. Напротив него стоял предмет бабушкиной гордости, — старый сервант с бесчисленным количеством посуды. Сколько себя помню, мама всегда воевала за то, чтобы «убрать отсюда эту рухлядь». Но бабушка не сдавалась, поэтому старый сервант продолжал свое бренное существование в этом доме.
Кроме этого в зале был большой стол, за которым мы собирались по праздникам всей семьей. Здесь же стоял плазменный телевизор, подарок родителей на день рожденья дедушки. Одним словом, не считая телевизора, обстановка была такой, словно на улице все еще восьмидесятые годы.
Я решила, что бабушка ушла в магазин. Скорее всего, это недолго, и стоит ее дождаться. Супермаркет находился напротив дома, так что наверняка бабушка уже возвращается. Я заглянула на кухню, где витал терпкий аромат смолотого кофе. Бабушка просто обожала этот напиток. В раковине обнаружилась изящная поблескивающая турка, и когда мои пальцы прикоснулись к ней, они ощутили тепло металла. Выходит, бабушка ушла недавно. Заглянув в холодильник, я достала кусок сыра, отрезала хлеб, соорудила нехитрый бутерброд и поставила чайник. Что и говорить, ожидать бабушку в такой компании гораздо приятнее.
Прошло чуть больше получаса. Ко мне вновь прибежал Зевс и свернулся у ног, так, что было видно, как при дыхании вздымается его бок. Почему-то именно сейчас, глядя на то, как равномерно дышит Зевс, я почувствовала необъяснимую тревогу. Бабушки не было уже давно, куда она могла уйти, тем более, оставив Зевса одного?
— Ну, что, попробуем позвонить ей? — проговорила я сама с собой. В целом, это была не слишком блестящая идея, ведь бабушка называла телефон дурацким изобретением, и дозвониться до нее представляло большие трудности. Однако попытаться стоило, хоть через минуту выслушивания длинных гудков я поняла бесплодность своей попытки.
— Зевс, — позвала я питомца бабушки, напоминавшего мне сейчас беспомощного ребенка. — Пойдем в комнату, посмотрим, какие у тебя есть игрушки.
Я поднялась, и бигль покорно потрусил за мной. Шторы в спальне были плотно задернуты, и я не стала их трогать. Пахло миртом, который бабушка выращивала на подоконнике, и пустотой. Казалось, весь уют этого дома ушел вместе с бабушкой.
На тумбочке рядом с кроватью стоял стационарный телефон. В небольшом темном экране я увидела мигающую красным цифру один. Кто-то оставил бабушке голосовое сообщение на автоответчике. Не знаю, что побудило меня в ту минуту нажать кнопку и прослушать его. Видно, так должна была сложиться моя судьба.
— Света, здравствуй! — произнес мужчина, и его голос показался мне знакомым. — Как ты поживаешь? У меня было много дел в последнем месяце, прости, что не позвонил раньше… Есть важный разговор. Это касается Кристины. Она странно себя ведет. Я боюсь, она узнает что-нибудь о тех событиях, ну, ты понимаешь… Давай встретимся и поговорим. Позвони мне.
Я была ошеломлена тем, что услышала. Голос без сомнения принадлежал Юрию Витальевичу, и он говорил обо мне. Выходит, все это время он поддерживал связь с бабушкой, хоть и сказал, что давно ее не видел! Безобидный профессор латыни оказался не таким простаком, каким пытался быть. И что же он хочет рассказать бабушке? Что вообще произошло, о чем он?
Я не знала, что и думать. Волновать бабушку не хотелось, но видимо придется спросить у нее, что это означает. Безусловно, это связано с той странной, пугающей подсобкой. Все, что мы нашли там с Максимом, не просто старый хлам. Охранник был прав, — там что-то творится!
Паника охватила меня. На секунду показалось, что я и в самом деле пытаюсь влезть во что-то темное, старое, давно забытое. Нужно бросить все, иначе случатся плохие вещи. Тревога не покидала меня, и, когда зазвонил мой сотовый, я вздрогнула от испуга.
— Кристина? — мамин голос, приглушенный помехами, звучал прерывисто и грустно. — Дочка, где ты?
— Я у бабушки, жду ее, — проговорила я, чувствуя, как дрожь сковывает меня. — Что случилось, мам?
— Только не волнуйся, — в трубке послышались сдавленные рыдания. — Бабушка сегодня не придет. Она в больнице…
Зевс каким-то непостижимым образом понял, что я получила скверные новости о его хозяйке. Он чуть ощерился, и я услышала, как его нутро заурчало.
— Мам, что случилось, говори! — повторила я, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.
— Бабушка пошла в магазин, и у нее случился инфаркт…
— В какой она больнице?!
— Сейчас не приезжай, — отказалась мама. — Останься сегодня с отцом, ты здесь ничем не поможешь.
— Мама…
— Только не спорь! — приказала мама, и что-то в ее голосе заставило меня подчиниться. — Залезь в комод в спальне бабушки и возьми все ее документы. Паспорт, полис, все, что найдешь…
Я пообещала так и сделать. Мы попрощались, и, едва я отняла телефон от уха, почувствовала себя безумно уставшей. Под ногами крутился Зевс, и я, опустившись на пол, прижала его к себе. Собака покорно замерла рядом, зная, что сейчас она особенно нужна человеку. Не могу сказать, сколько мы просидели так, а потом я незаметно для себя задремала.
* * *
Я проснулась от того, что шея окончательно затекла. Зевс продолжал похрапывать на прежнем месте. Сквозь просвет штор виднелось потемневшее небо, и комната казалась запертой в этих сумерках.
Хотелось есть, на что недвусмысленно намекал мой урчащий живот. Голова, как это обычно случается после дневного сна, была тяжелой и мутной. Но на сегодня я потратила уже достаточно времени впустую, поэтому пора заняться делами.
Я прошла на кухню, вымыла турку и решила сварить кофе, чтобы немного взбодриться. Этот напиток, честно говоря, не слишком мне нравился, но я свято верила, что он наполнит меня энергией. Правда, гораздо чаще вместо вожделенной энергии приходила лишь тахикардия. Вскоре проснулся Зевс, прибежал на кухню, и сзади послышалось, как он похрустывает кормом из миски.
На плиту я поставила сковородку с жареной картошкой, закинула две сосиски и сверху разбила яйцо. Глядя, как белок постепенно растекается, я грустно улыбнулась. Бабушка всегда готовила такой обед на скорую руку, если вдруг ее любимая внучка неожиданно приходила. Я быстро поела и, убрав за собой, снова пришла в спальню. Мне не хотелось раздвигать шторы, пусть все остается так, как было при бабушке. Поэтому я включила свет и открыла шкаф. На нижней полке у бабушки лежала большая дорожная сумка, и в нее я принялась складывать кое-какие вещи, которые могли понадобиться ей в больнице. С прикроватной тумбочки я захватила очки для чтения и лежащую там же книгу. Перевернув лицевой стороной к себе, я прочла: «Трое в лодке, не считая собаки». Замечательная веселая книга, мастерски написанная. Как раз то, что нужно сейчас бабушке. И книга также отправилась в сумку вслед за очками. Теперь настало время найти документы, о которых просила мама.
У меня никогда не было привычки копаться в чужих вещах, а потому, исследуя бабушкин стол, я чувствовала себя вором-домушником. Впрочем, найти документы не составило большого труда. Моя бабушка, как и многие представители ее поколения, хранила все документы в одной папке. Сейчас я оценила, насколько это удобно, поэтому, обнаружив паспорт и полис внутри синего прямоугольника, не стала дальше изучать содержимое и положила папку к остальным вещам. Я уже собиралась закрыть ящик, но какой-то вскрытый конверт, лежащий сбоку, зацепил мой взгляд. Похоже, звезды сегодня сложились так, что я шла наперекор своим принципам. До сих пор не могу сказать, зачем я взяла этот конверт тогда. Он прибыл из Москвы, в графе «от кого» стояло имя Карева Варвара Дмитриевна. Я, не знаю зачем, достала сложенный пополам листок бумаги и принялась читать.
«Дорогая моя подруга, твое письмо застало меня, когда я была в отъезде, поэтому отвечаю только сейчас. Первым делом хочу сказать, что безумно рада за твою внучку, Кристину. Поступление в медицинский институт очень важное событие, она молодец, что решилась на это. Как там Юра? Как он отреагировал на это? Помнится, когда мой внук поступал сюда, он злился, отговаривал меня. Спрашивал, зачем ему возвращаться туда, откуда много лет назад я сама сбежала. Но судьба моего внука не принадлежит мне, он сделал свой выбор. К тому же, ты помнишь, мы тогда строили дом, все деньги вкладывали туда, а все-таки жизнь в вашем городе гораздо дешевле… Так что наш профессор? Не слишком негодовал? Хотя тебя он вряд ли бы решился отговорить. Он любил тебя, и помнит до сих пор. Наверняка ты сейчас качаешь головой и смеешься, но мы обе знаем, что это правда.
Скоро в доме закончат с установкой проводки, у меня будет телефон, и мы снова сможем созваниваться с тобой. Как только это случится, я дам тебе знать. А пока пиши мне, я безумно рада читать твои истории. Они возвращают меня в юность, когда мы были вместе и думали, что это навсегда. Я безумно скучаю по нашему городу, Света. Он неприметный, маленький, в нем нет ничего особенного, но для меня это город, где воздух пропитан мечтами и надеждами. Я не могу и не имею возможности вернуться туда, но ты всегда желанный гость в моем доме. Приезжай в любое время, если пожелаешь, моя дорогая, и ты одна вернешь мне мой старый город.
Заканчиваю письмо и с нетерпением жду твоего ответа. Передавай от меня привет всем, кто еще поддерживает старые связи, особенно Юрке и Кормышову. Он все еще на прежнем месте? Надеюсь, что нет, и в его жизни началась белая полоса.
Прощаюсь и целую.
Твоя Л»
Я дочитала письмо и продолжала бессмысленно смотреть в этот лист. Сейчас передо мной распахнулась целая жизнь, о которой я ничего не знала, и которая уместилась в одном письме. Бабушка никогда не рассказывала об этой подруге, никогда не говорила, что поддерживает с кем-то общение. В письме идет речь о Юре и Кормышове. Кто такой последний, было непонятно, но Юра — это, конечно же, наш профессор Афанасьев.
Уже собираясь вернуть письмо на место, я вдруг снова поднесла его к лицу. Взгляд упал на подпись. Я стремительно перевернула конверт, и новый вопрос поселился в моей голове. Почему конверт надписан именем Варвары Каревой, а в подписи стоит скромная Л.? И кто вообще эта женщина?
Я перестала что-либо понимать. Почему бабушка скрывала все это? Видимо, на это были причины, и мне не стоит лезть в дела бабушки. Я попросту не имею на это право.
Итак, мои сборы закончены. Закрыв все ящики, я бросила в сумку мячик и бутафорскую кость Зевса, потом забрала с кухни его миску и решила уходить.
* * *
Надев на Зевса поводок, я перекинула сумку через плечо, и мы вышли на улицу. Дома тонули во влажном вечернем воздухе, и в некоторых окнах уже зажегся свет. Мы двигались через дворы. Зевс все время пытался поиграть с мячом или палкой, если таковые попадались на его пути. Погода напоминала разлюбившую женщину, — днем еще согревала солнечным теплом, но по вечерам неумолимо напоминала о приближающихся холодах и первых заморозках.
У самого подъезда Зевс вдруг принялся настойчиво тянуть поводок на себя, убегая куда-то. Сперва я, пытаясь отыскать ключи, не понимала, что он делает. Но после, когда рядом кто-то засмеялся и обнял меня за плечи, я почувствовала родной запах отца.
— Вот так, растишь дочь, а она не здоровается! — воскликнул он, и Зевс радостно запрыгал у наших ног. В руках отец нес свой рабочий портфель и какой-то пакет. Он возвращался с фирмы, и мы вот так неожиданно столкнулись с ним у подъезда.
— Ну, что, боец, как на фронтах? — спросил папа, когда мы вошли в подъезд, и он вызвал лифт.
— Взяла пленного, — сообщила я, кивнув на Зевса. Настроение по-прежнему было паршивым, но присутствие отца меня успокаивало.
— Ну-ка дай сумку… Ого! — папа снял с плеча мою поклажу, которая была весьма легкой. — Вот это мы тягаем! А говорят слабый пол, слабый пол…
Я засмеялась над тем, как отец передразнил всех женщин. Он бывал очень забавным, когда хотел. Мы приблизились к квартире, папа открыл дверь, и первым в коридор с лаем ворвался Зевс.
— Ну, не надо так, чего нос повесила? — отец потрепал меня по плечу, и мы пошли в зал, чтобы положить свои вещи.
— Пап, вдруг с бабушкой что-то серьезное? — спросила я. — Мама не разрешила сегодня приходить, я переживаю…
— А вот не надо! — авторитетно заявил отец и отправился мыть руки. — Твоя бабушка так просто не сдастся, ты же знаешь. Врачи ее быстро на ноги поставят, будет бегать как новенькая!
Я смотрела, как папа, сняв очки, умывает лицо холодной водой, и мне тоже захотелось смыть с себя этот день. Сказав, что ждет меня на кухне, папа ушел, и вскоре я присоединилась к нему. Он уже достал из принесенной мною сумки миску Зевса и пакет с кормом и сейчас обустраивал новое место кормежки для питомца.
— Ты голодный? — спросила я, чтобы накрыть к ужину.
— Не, я в буфете поздно пообедал, не хочу ничего, — отказался папа и принялся трепать подбородок бигля, который, едва услышав звук насыпающегося корма, тут же прибежал в кухню. — А ты?
— Я у бабушки поела.
— Вот отлично! — отец поставил на стол принесенный с собой пакет. — Значит, сейчас будем готовить мой любимый салат!
Я засмеялась. Отец любил так подшучивать надо мной. К примеру, когда в детстве по выходным я ждала начала «Тимона и Пумбы», папа начинал ребячиться и говорить, что сейчас начнется его любимый мультик. Вот и теперь под этим шифром имелся в виду мой любимый салат.
— Для него нужны грибы и фасоль, — сказала я.
— Вот тебе заявка! — отец принялся озадаченно поправлять очки, из чего я поняла, что он продолжает комедию. — А это может сгодиться?
С этими словами он достал из пакета коробочку шампиньонов, консервированную банку фасоли и много разных вкусностей.
— Пап, ты лучший! — засмеялась я. Мне представилось, как после работы отец ходил по магазину и, думая о нас с мамой, выбирал, чем бы хоть немного поднять нам настроение. Эта его забота было важнее всего на свете.