В Париже бедные люди живут главным образом в отдалённых кварталах, в кварталах, которые до сноса городской стены находились вне границ взимания городских налогов, и где, следовательно, проживание было менее дорого.

И когда эти бедные люди оставляют этот мир, их преимущественно хоронят на кладбищах, расположенных за городской стеной.

Большие кладбища, расположенные во внутренней части города, предназначены исключительно для привилегированных слоёв общества, у которых есть средства приобретать место на кладбище в бессрочное, так сказать, пользование.

На них также сохранялся угол, отделённый от остальных захоронений, для братской могилы, та же необходимая дань жизни, как и необходимость терпеть бедняков, снующих изредка на больших бульварах. Но средний класс мёртвых, тот, у кого не хватало денег на постоянную концессию, не допущен больше на эти места упокоения.

Они низведены до мест на двух пригородных кладбищах Сент-Уэн и Иври.

Земля же в деревнях в провинции для вечного отдыха принадлежит всем. Батрак с фермы там спит в той же самой земле, что и его сеньор из замка. Социальные различия в тех местах заканчиваются в могиле.

А в Париже только богатые имеют право оставлять свои кости в Парижской земле на вечные времена, братские же могилы для бедняков быстро наполняются новыми костями скончавшихся следующей ночью горемык.

Народ протестовал против такого порядка всеми возможными ему средствами, крестя странными именами эти дальние загоны кладбищ, отведённые для бедняков.

Они называли Кайеной4 кладбище Сент-Уэн, а Иври прозвали Полем Репы5 .

Иври-зловещее место. Там по традиции хоронили гильотинированных преступников, неопознанные трупы из морга и скончавшихся в больницах бедняков. Сент-Уэн не имеет такой дурной славы, а известен всего лишь как грустное и печальное место, как тому и положено.

У кладбищ Пер-Лашез, Монмартра и Монпарнаса есть характерные черты. У кипарисов, обрамляющих их, было время, чтобы вырасти, надгробные памятники не походят на новостройки, мох пробивается сквозь щели мраморных плит, которым уже несколько столетий. Надгробия поколений, живших до нас. Воспоминания буквально висят в воздухе.

В Сент-Уэн все датируется, образно говоря, буквально вчерашним днём… у Сент-Уэн нет истории. Это — молодое кладбище, банальное и лишённое любой величественности.

На печальной равнине на севере Парижа просто выбрали большой участок, обнесли его стенами, и отправили туда могильщиков. Никаких деревьев, чтобы этот участок хоть как-нибудь отличался от соседних земель. Также сухо и голо, а потому и не тихо и молчаливо.

Там повсюду доносятся свистки локомотивов, гудки трамваев, и даже музыка оркестров, потому что за шлагбаумом кладбища вдоль дороги, которая ведёт к нему, с обеих сторон выстроились ряды кабачков и танцевальные залы на открытом воздухе.

По этой пыльной дороге, на следующий день после визита, который месье Дюбуа и его дочь нанесли в мастерскую художника, катился около полудня фиакр, в салоне которого сидели Поль Амьен и Пия Романо.

Верро, сидевший снаружи, беседовал с кучером. Амьен предпочёл бы избавиться от компании этого горе-художника, небрежно одетого и несдержанного на язык, что было невыносимо в такой момент, но Верро присутствовал на похоронах Бьянки, и без него Амьен не смог бы найти место, где упокоилась жертва преступления в омнибусе.

Можно было, конечно, навести эту справку у смотрителя кладбища, но Поль посчитал, что проще заставить Верро отвести их к могиле. Впрочем, Верро поклялся держаться надлежащим образом, соблюсти приличия, уважать боль Пии, и ни в коем случае не огорчать её рассказом о том, как Бьянка была убита.

После внезапного ухода прекрасной Авроры, между двумя художниками состоялся оживлённый, можно даже сказать, бурный разговор. Амьен упрекнул Верро за то, что тот грубо сообщил Пие о смерти её сестры, Верро в ответ насмехался над деликатностью Амьена и предпочтением, которое он оказывал маленькой натурщице, которая, по его мнению, была не достойна даже служить горничной у блистательной и богатой мадемуазель Дюбуа.

Верро заявлял, что надо было быть безумным, чтобы пренебрегать этой моделью Рубенса и сжигать свои корабли, что Амьен и сделал, приняв сторону бедной итальянки.

После чего Амьен рассвирепел и, багровый от гнева заявил, чтобы Верро не вмешивался больше в его дела и никогда не разговаривал с ним об убийстве, реальном или предполагаемом, Бьянки Романо.

Верро не нашел ничего лучшего, чем промолчать, тем более, что он клятвенно обещал Фурнье хранить тайну о его прошлых и будущих операциях.

Потому Верро любезно принял условия, которые ему навязывал его друг, и ссора кончилась тем, что они обо всем договорились.

Было решено, что на следующий день они все вместе отправятся в Сент-Уэн, и что после визита к могиле, Верро оставит Амьена наедине с Пией.

Несчастный ребёнок ужасно изменился с тех пор, Пия непрерывно плакала, и никакие усилия её друга Поля не могли осушить её слез.

Поль с раннего утра пошёл искать Пию на улицу де Фоссе-Сен-Бернар, у отца Лоренцо, и она чуть снова не упала в обморок при виде Поля, появившегося на пороге комнатушки, которую она занимала на последнем этаже дома.

Впервые в жизни нога Амьена вступила на пол этой комнатки, скромная меблировка которой была куплена на деньги, которые Пия заработала, позируя у него, и в другое время, ещё накануне, его присутствие здесь принесло бы ей радость.

Но Пия была уже не та беззаботная девушка с тех пор, как узнала ужасную новость, принесённую в студию Амьена его другом Верро. Она побледнела, увидев Поля, и зашаталась, но художник успел подхватить Пию в свои руки, и она молча и неподвижно осталась в них.

Было видно, что девушка поражена в самое сердце.

Её друг Поль тихо сказал, что пришел, чтобы попросить разрешения сопроводить её на кладбище, куда он собирался отнести цветы на могилу Бьянки, но при этом Поль воздержался от того, чтобы сделать хоть малейший намёк на визит месье Дюбуа и на странное отношение к себе его дочери, которая вела себя в его мастерской так, как будто она была в завоёванной ею стране.

Амьен также думал, что должен воздержаться от описания Пие сцены, которая произошла в омнибусе и его роли в ней. Зачем оживлять этим печальным рассказом боль бедной девушки? И что было ещё важно, чтобы Пия не решила отомстить за смерть своей сестры? Амьен, впрочем, сомневался, что эта смерть была результатом преступления, и предпочитал думать противоположное.

Пия оправилась от своего полуобморочного состояния довольно быстро, но, к большой неожиданности художника, она вначале колебалась, стоит ли ей последовать за ним. Чтобы Пия решилась, потребовалось, напомнить ей, что без него она никогда не сможет отыскать могилу сестры.

Поездка проходила в гробовом молчании до того момента, когда фиакр остановился на пляс Пигаль, на пороге дома Амьена, и в двух шагах от места, где несколько дней тому назад Поль заметил, что девушка, которая опиралась на его плечо, была мертва.

Но там, когда Амьен выходил из кареты, чтобы позвать Верро, который, ожидая его приезда, попивал пиво в ближайшем кафе, Пия прошептала:

—

Нет, нет, я не пойду.

Художник догадался, что она сама себе поклялась больше не входить в его мастерскую, куда мадемуазель Дюбуа могла возвратиться в любой момент, и это открытие навело Поля на определённые размышления.

Верро появился неожиданно, но он не стал нарушать их уединение и охотно уселся в фиакре вместе с кучером, так что Амьен остался с глазу на глаз со своей протеже, которая продолжала молчать.

Они прибыли на место, к кладбищу, не обменявшись ни словом, и остановились возле узенькой дорожки, которая вела к кладбищенским воротам.

Верро спрыгнул на землю и открыл им дверь. Пия уклонилась от руки, которую он ей предложил, чтобы помочь спуститься на землю, и Поль не был слишком удивлён отвращением, которое она выказывала, отказываясь принимать услуги этого бездельника, который буквально накануне не сводил глаз с прекрасной Авроры.

Вокруг них сновали люди-стервятники различных профессий, кормящихся на смерти: мраморных дел мастера, предлагающие погребальные урны и ремонт разрушенных колонн на могилах, садовники, продающие цветочные горшки, украшающие их, дипломированные гиды, предлагающие иностранцам провести экскурсию по красотам кладбища, не считая кучеров катафалков, в ожидании очередной жертвы охлаждавшие вином свои разгорячённые тела в кабачке на углу пред кладбищенской площади.

Появление Пии вызвало ропот недовольства в этом специфическом мире. Бедный ребёнок не одел траур. Никто даже не хотел предположить иное… что ей попросту негде его взять, что у нее не было другой одежды. Все были уверены, что иностранцам следовало придерживаться общепринятых французских правил, и было необходимо одеться на французский манер, во все, что угодно, кроме тех итальянских платьев, которые она привезла с собой со своей родины.

На Пие был белый чепчик и красное платье с белым передником, которые в Субиако носят абсолютно все женщины. Именно такой костюм частенько встречается на улицах квартала Мучеников в Париже, но очень редко на пороге кладбищ.

Девушки из Абруццо умирают, однако, точно также, как простые парижанки, и в толпе решили, наконец, что они ждут на пороге кладбища Сент-Уэн процессию, сопровождающую в последний путь одного из своих соотечественников, но присутствие Амьена нарушало это благостное предположение, и буквально взрывало простой и чистый французский ум. Элегантность костюма Поля не позволяла заподозрить его в том, что он был родственником малышки в алых нижних юбках, а между тем, Поль вышел из кареты вместе с нею.

Справедливости ради стоит сказать, что Верро со своей блузой и несуразной шляпой вообще приводил в замешательство местных аборигенов, у которых мозги стали закипать от вида этой разностильной группы. Амьен заметил, что на них смотрели немного пристальней, чем ему того хотелось бы, и потому он поторопился совершить необходимые покупки.

При виде предлагаемого для ублажения покойников товара Амьен чуть не впал в ступор. Сделать правильный выбор среди этого, как считали во всем остальном мире, французского шарма, было нелегко. Гуляющий по рынку ветер разметал по лоткам полный набор безвкусных объектов, включающих в себя венки из бессмертников, украшенных фальшивыми жемчужинами, стеклянные рамки, скрывающие искусственные букеты, несуразные крестики аляповатой раскраски.

Подобное убожество оскорбляло вкус Амьена, и он обратился к садовнику, который продал ему четыре горшка свежих цветов, чтобы тот предоставил ему мальчика-носильщика, который мог донести их до могилы Бьянки Романо.

Но Пия осталась сзади, чтобы поторговаться о цене на маленький крест из черных жемчужин, который она оплатила из собственных денег. Верро ничего не покупал, и поэтому опередил их. Он был уже на кладбище, и Амьен был немало удивлён, увидев, что он звал голосом и жестами женщину, которая шла перед ним, женщину, одетую в совсем старый тартан, голова которой была увенчана экстравагантной шляпой, бывшей в моде последний раз лет пятьдесят тому назад.

«Он что, собирается нас отвести к ней после кладбища? — спросил себя Амьен. — Что эта старая колдунья, выряженная, как осел, которого показывают на воскресной ярмарке, делает здесь? И что за фарс здесь устроил Верро, знакомясь со старухой на кладбище! В действительности, эта скотина не соблюдает никаких договорённостей, и я ошибся, приведя его сюда. Хотя, я вряд ли обошёлся бы без него. Ладно, посмотрим! Он уже тащит её ко мне. Верро безумен, честное слово!»

Верро действительно шёл в его сторону, под руку со старухой, и он её скорее волочил за собой, чем они шли вместе, так как колдунья не казалась настроенной следовать за ним.

Пия, между тем, уже шла с рынка, чтобы присоединиться к Амьену, но остановилась, как только увидела, что Верро возвращается назад в сопровождении этой странной компаньонки.

—

Верро способен обратить в бегство это бедное дитя, — сказал сквозь зубы Амьен. — Мне нужно прекратить эту неуместную шутку.

И он пошёл прямо к Верро, который ему в это время кричал:

—

Я хочу тебе представить мадам Софи Корню, которая меня удостоила своей дружбой и которая оплатила из своего кармана место, в котором обрела покой Бьянка Романо. И продолжил, обращаясь уже к старухе, — Мадам Корню, а вам я представляю моего друга Поля Амьена, первоклассного художника, отмеченного на многих выставках и три раза награждённого медалью.

Старуха смотрела во все глаза на Амьена, переваривая представление, которое устроил этот чёрт Верро.

—

В добрый час! — проворчала она, — вот, наконец-то, я вижу то, что называю художником. Это ведь у вас мастерская в том большом доме на Пляс Пигаль, где живёт много художников. Я вас знаю. Я знаю обо всем и обо всех в квартале. Правда ли это, что вы вдруг оказались другом этого бездельника Верро?

Амьен покраснел от гнева, и ещё немного, и он повернулся бы спиной к Софи Корню. Но она ему не оставила времени на ответ.

—

Хорошо! — продолжила хозяйка доходного дома, — молчание-это знак согласия. Я у вас спросила об этом только потому, что вы мне показались господином… которому Верро чистит палитру после сеанса. А малышка там… это — натурщица, не так ли?

—

Как! Почтенная мадам Корню, — сказал Верро, недавно названный подмастерьем Поля, — вы не догадываетесь, кто это? Посмотрите внимательнее на неё и поищите сходство.

Хозяйка квартир принялась рассматривать Пию, которая застыла, не осмеливаясь сделать ни одного шага, и воскликнула:

—

Ты прав, мой мальчик. Это — живой портрет моей умершей квартирантки. Почему ты мне сразу же не сказал, что это её сестра? Ведь ты мне достаточно много рассказывал о ней вчера на похоронах Бьянки. Представь меня ей, чтобы я могла, по крайней мере, обнять малышку.

У Корню был ясный голос, и Пия должна была услышать и разобрать все, о чем она говорила, поэтому Амьен вмешался, чтобы остановить словесные излияния старухи.

—

Мадам, — строго сказал он ей, — это дитя обременено печалью, и я вас прошу соизмерять сказанное вами с её состоянием. Я знаю, что вы проявили милосердие, организовав похороны её сестры, понесли расходы, но вы должны понимать, что сделаете её скорбь невыносимой, напоминая подробности этого печального события.

—

Я не собираюсь причинить ей боль… и доказательством тому будет то, что я буду нема как рыба… пока мы будем на кладбище… но потом мне будет необходимо побеседовать с девушкой, потому что ей необходимо прийти ко мне, чтобы я ей передала сундук её сестры. Но мучить её, терзать разговорами, ах! Вам нечего этого бояться. Вы меня не знаете, но могли бы спросить у Верро, жестокосердна ли я. И ещё! Знаете ли Вы, почему я сюда пришла этим утром? Чтобы поговорить с резчиком мрамора, и заказать красивый камень, который будет установлен на могилу…

—

Это как раз то, что сильно заботит и меня, — громко сказал Амьен.

—

Ах! Но нет. Не стоит того. Но… если вы хотите, мы разделим расходы пополам. И если я уже здесь, не мешайте мне посмотреть, принёс ли садовник цветы, которые я ему заказала вчера. О! Будьте спокойны, я вас не затрудню, пойду с Верро, который мне, конечно же, предложит свою руку, а Вы с малышкой последуете

за нами.

Если у Амьена и были возражения, то предложенное урегулирование проблемы одновременно освобождало его и от старухи, и от Верро. Он позволил им уйти вперёд, и вернулся к неподвижно стоящей Пие.

Поль нашел её в слезах, и у него не хватило мужества объяснить ей происходящее. Они вместе последовали по аллее, на которую свернули Софи Корню и Верро. Носильщик, несущий цветочные горшки, которые Амьен купил только что, двигался арьергарде этой странной с виду, если смотреть со стороны, группы.

Пия вытерла свои слезы и шла твёрдым шагом, не произнося ни слова и не поднимая глаз.

Пройдя круглую площадь, которая оказалась недалеко от входа на кладбище, они вышли следом за Верро и старухой на дорогу, которую окаймляли с одной стороны три ряда могил скромной внешности, а с другой просторное поле, в середине которого была видна длинная траншея, которая была вырыта только что… или совсем недавно.

Эта траншея была той самой братской могилой, в которую только чудом не угодила Бьянка Романо.

Возле неё был целый лес черных деревянных крестов… убогих крестов, жавшихся друг к другу точно также, как и лачуги их обитателей при жизни в большом городе, где не хватает площади под застройку… кресты над могилами бедняков, искривлённые кресты, согнутые, почти искорёженные ветрами.

Издалека было видно, как женщины бродили в этом лабиринте смерти в поисках места, где отдыхал их любимый мертвец, как они опускали голову, пытаясь прочитать имена на крестах, наполовину стёртые дождём, и падали со слезами на влажную землю, обнаружив цель поиска.

Полю Амьену это напомнило о том, что без этой старой женщины, которую он столь неприветливо встретил, тело Бьянки было бы брошено в этот общий котлован, который служит местом погребения для неопознанных покойников. Он сказал себе, что если Пия имеет возможность прийти помолиться на отдельную могилу, то этому она обязана Софи Корню, и хозяйка квартир с улицы Аббатисс казалась ему уже более симпатичной и не такой смешной на вид.

Присмотревшись к ней внимательней, Поль нашел её лицо даже внушающим доверие.

«Она права, — думал он, — Пия не может уклониться от встречи с ней, ей необходимо пойти забрать сундук и документы своей сестры Бьянки Романо, так как важно, чтобы этот ребёнок в конце концов убедился, что мёртвая девушка была действительно её сестрой. Крайне важно, чтобы я убедил Пию совершить некоторые совершенно необходимые действия, хотя, как мне кажется, она отнюдь не расположена меня слушаться. Я скоро поверю, что Пия испытывает ко мне отвращение. Она не открывала рта с тех самых пор, как мы отъехали от дома отца Лоренцо, а только и делала, что плакала.

Возможно, что это присутствие Верро её так огорчает. Лишь бы только он не отпускал дурацких фраз даже малейшим намёком на трагический конец Бьянки! Ведь он так болтлив!

К счастью, мне он больше не понадобится после того, как приведёт нас к месту, где похоронена Бьянка… и я сразу же попрошу его уйти. Я мог бы отослать его даже сейчас, потому как Софи Корню знает, где могила, но Верро стал бы требовать у меня объяснения, почему… и я не хочу препираться с ним, пока мы будем на кладбище.»

Но Верро, впрочем, ушёл от него уже очень далеко. Он шёл столь быстро, что старуха с трудом поспевала за ним, и при этом он, без сомнения, одновременно держал интересные речи, так как не прекращал на ходу жестикулировать с чрезвычайным оживлением.

«О чем, черт возьми, он может говорить со старухой? — спрашивал себя Амьен. — С него станется рассказывать ей сейчас о драме в омнибусе. И я способен представить результаты его болтливости. Корню ещё сегодня пойдёт торговать вразнос этой историей по всему кварталу, и вскоре эти слухи дойдут до ушей комиссара, который тут же начнёт расследование. Вмешательство юстиции в это дело, вполне вероятно, приведёт к тому, что устроят эксгумацию тела этой несчастной Бьянки. Пия умрёт с горя от этого действа.

И Бог знает, для чего потребовалась бы эта отвратительная церемония! Держу пари теперь, что это было никакое не преступление, и ни мужчина из империала на крыше омнибуса, ни женщина из внутреннего салона не должны упрекать себя в смерти девушки. Да, они были вместе в театре на спектакле, хотя в тот день в омнибусе не казалось, что они знакомы друг с другом. Но что это доказывает? Они вполне могли познакомиться на улице, выйдя из омнибуса. Впрочем, я могу узнать имя мужчины и его адрес в любое время, когда только захочу. Мне достаточно попросить эти сведения у месье Дюбуа.

Что касается булавки, Верро придумал, что она была отравлена. Но Улисс мог просто умереть от спазматического приступа. Это — болезнь всех кошек.»

Давая, таким образом, волю своему воображению, Амьен продолжал брести рядом с Пией, более молчаливой, чем когда-либо, и пытался не слишком далеко отстать от Верро, шедшего впереди, как разведчик, в сопровождении Софи.

Вскоре авангард повернул направо, и Амьен оказался в боковой аллее, которую окаймлял ряд чахлых кипарисов.

Эта аллея должна была привести к могиле Бьянки, так как в конце её уже был виден участок со свежими захоронениями.

Расположенные вдоль аллеи могилы не походили на места, предоставляемые под погребения неимущим слоям населения. Но это и не был тот квартал кладбища, который предоставляется в вечное пользование богатым покойникам. Тут на могилах уже не было дерева, сплошь каменные памятники с вкраплениями мраморных элементов, ведь эти могилы заполнили жильцы не на пять лет, как ямы с деревянными крестами, а уже на несколько десятков лет.

Сделав сотню шагов по этой узкой дороге, Верро и старуха остановились и тут же исчезли за кипарисом, который был немного выше, чем другие.

—

Она там, — сказал Амьен, смотря украдкой на Пию, которая была ужасно бледна. — Наберись мужества, моя девочка! Обопрись на мою руку, и если хочешь, мы можем остаться здесь… если ты не чувствуешь в себе сил идти дальше.

—

Спасибо, — прошептала итальянка, — дальше я пойду… сама.

В этот момент Верро вновь появился на краю аллеи и сделал им знак идти. Они были только в нескольких шагах от Верро, и Пия пошла к нему, а Амьен следом, что позволило ему услышать хриплый голос Софи Корню, которая говорила в это время:

—

Как! Это — вы, госпожа Бланшелен! Лучше бы мой дом сгорел, чем я встретилась с вами здесь!

—

С кем эта старая сумасшедшая чертовка здесь разговаривает? — спрашивал себя Амьен.

Крона кипариса мешала Полю увидеть персону, к которой обращалась госпожа Корню, а имя Бланшелен было совершенно неизвестно. Но он был в ярости от того, что оставил Верро с болтуньей, которая приставала к женщине в двух шагах от могилы Бьянки, и Амьен поклялся себе уйти не попрощавшись, и чем раньше, тем лучше, с хозяйкой квартир на улице Аббатисс.

Он продолжил, между тем, двигаться вперёд, и Верро, который встал, как часовой, на краю аллеи, указал ему пальцем на один холмик, со свежей землёй вперемежку со щебнем наверху, который уже окружили деревянной балюстрадой, несомненно оплаченной щедрой рукой Софи. В двух шагах дальше зияла свежевыкопанная яма, затем ещё одна… целый десяток ям, готовых в любую минуту встретить вновь упокоившихся парижан.

Это было ужасное зрелище, и Амьен старался изо всех сил скрыть от Пии этот гадкий спектакль.

Бедная малышка была очень бледна, но у неё хватило сил выдвинуться вперёд до ограды могилы сестры, встать на колени и воткнуть в землю маленький крест, который она купила на пороге кладбища.

Затем Пия принялась молиться, прислонив лоб к балюстраде могилы.

Амьен, дабы не нарушать её молитву, тихо отступил назад и возвратился на аллею, где он оставил мальчика, ответственного за четыре цветочных горшка.

—

Помоги мне их нести, — сказал он Верро, потянув его за рукав блузы. — Я не хочу, чтобы этот носильщик прервал молитву Пии.

—

Да ладно! Я их отнесу сам, по одному, — ответил художник-недоучка. — Но нашу прекрасную Софи обворовали. Садовник, которому она вчера заплатила за цветы на могилу, даже не побеспокоился исполнением заказа.

—

Она невыносима, эта твоя Софи. Неужели она ходит на кладбище для того, чтобы болтать здесь, как в овощной лавке? И кто эта женщина, которая разговаривает с нею?

—

Боже мой! Откуда я знаю. Все, что я могу тебе сказать … она одета, как принцесса. У Корню прекрасные знакомые. Эй! Носильщик! Давай, иди сюда, я тебя избавлю от твоих горшков.

В то время, как Верро брал в руки цветочные горшки, Амьен, который чуть отошёл в сторону, чтобы его пропустить, оказался возле кипариса, за которым стояли и разговаривали друг с другом две женщины, и ясно услышал эти слова, сказанные спокойным голосом:

—

Значит это правда… то, о чем мне сказали, моя дорогая мадемуазель Корню… что один из ваших арендаторов был доставлен в Морг? Вы вспоминаете, что в последний раз, когда вы пришли на сеанс консультироваться со мной, я вам сообщила об одном несчастном случае. Мне бы не хотелось, чтобы с вами произошло тоже самое. Я беспокоилась, и пошла к вам. Там, мне сказали, что вы уехали в Сент-Уэн, и у меня было такое желания вас увидеть, что я взяла фиакр, чтобы вас догнать. И прибыла сюда первая.

—

Черт возьми! — воскликнула Корню, — я приехала на омнибусе. Но вы, получается, знали, где была похоронена малышка?

—

Мне сказали её имя. Я зашла к смотрителю кладбища, и он указал мне место захоронения девушки. Но я вижу, что вы здесь не одна.

—

Нет, я встретила у ворот кладбища одного индивида, ранее мне знакомого… тщедушное существо с козлиной бородкой… того самого, который позавчера меня предупредил, что малышка лежит в Морге.

—

А эта девушка, которая молится на могиле, с ним?

—

Да… и с другим художником… Куда он делся?

—

Художник? Тогда, наверное, этот ребёнок, одетый в какой-то сугубо итальянский наряд, модель, без сомнения?

—

Да, госпожа Бланшелен, и она, к тому, же-сестра покойницы.

—

Её сестра! Это не возможно! — воскликнула дама.

—

Но это так. Её фамилия Романо, как и у той, умершей, и она на неё походит, как две капли воды.

—

Это странно!

Амьен не пропустил ни слова из этого диалога, который, между тем, никак не помог ему хоть что-нибудь узнать о подруге Софи Корню. Он удивился, что незнакомка принимала такое участие в судьбе умершей Бьянки Романо, и ему захотелось увидеть, как она выглядит. Поль тихо вернулся на аллею, и прокрался между двумя кипарисами, таким образом, чтобы поместиться на одну линию с двумя женщинами, но в нескольких шагах от них.

Пия продолжала молиться, а Верро нагрузил себя заботой об установке цветочных горшков в промежутках между балясинами балюстрады.

Слева Амьен вначале заметил тартан Корню, которая была обращена к нему спиной, а затем изящно и элегантно одетую персону, которая стояла напротив неё, и ему показалось, на первый взгляд, что лицо этой женщины ему было незнакомо.

Она также заметила Поля и смотрела на него во все свои глаза, и он догадался по движениям её губ, что она шёпотом спрашивала его имя у мадемуазель Софи.

Внезапно, воспоминание осветило его разум.

—

Именно эту женщину я видел в театре Порт-Сен-Мартен в вечер представления Рыцарей тумана, — прошептал Поль.

Встреча эта была больше чем странной, и она ввела Амьена в бесконечное недоумение.

На протяжении уже нескольких дней Амьен больше не верил в то, что в омнибусе было совершено преступление, а сейчас несколько мгновений разрушили эту его благостную картину мира, и он понял вдруг, что у него больше нет веских причин доказывать самому себе, что идеи Верро были абсолютно химерическими, и что Бьянка Романо умерла естественной смертью.

И все подозрения, которые несколько дней тому назад бороздили его голову, вернулись в свои закрома.

Почему эта женщина оказалась около могилы Бьянки? Объяснения, которые она дала Софи Корню, казались лишь поводом, чтобы оправдать её присутствие здесь, на кладбище. И почему она воскликнула: «Это не возможно!», когда хозяйка квартиры ей заявила, что девушка, молившаяся у могилы, была сестрой покойной?

Эти мысли промелькнули в голове Амьена в одно мгновение, и в то же время он понимал, что у него нет времени на размышления, и нужно немедленно принимать решение.

Подойти к этой женщине и расспросить её? По какому праву? У него не было никаких доказательств её вины, и она не была обязана ему отвечать. И затем, сцена с разбирательством в двух шагах от Пии, которая непременно всё услышала бы и увидела! Этого могло бы хватить, чтобы убить бедного ребёнка, чувствительность которого была и без того чрезмерно возбуждена.

Не лучше ли было скрыть свои впечатления от этой неожиданной встречи и наблюдать с безразличным лицом за поведением, с которым при этой неожиданной встрече собиралась держаться дама, которую у него было столько мотивов подозревать в совершении преступления?

«Корню, которая связана с ней, я всегда смогу найти через Верро, а у неё узнать, где живёт эта таинственная дама и чем она занимается, — думал Поль. — и мне даже не потребуется все делать самому. Верро возьмёт на себя очень охотно эту функцию.»

Эта продуманная аргументация заставила Поля принять решение воздержаться от разговора с этой незнакомой и таинственной дамой. Он довольствовался тем, что маневрировал таким образом, дабы лишь немного приблизиться к обеим женщинам, которые продолжали беседовать и, как бы тихо они ни говорили, он смог ухватить фразу, произнесённую незнакомкой:

—

Так как вы не одна, а в компании, моя дорогая. Я вас оставлю, в таком случае, но мы, надеюсь, снова увидимся сегодня днём.

—

Я обязательно приду к вам, — воскликнула хозяйка доходного дома. — Мне нужно многое вам рассказать, и кроме того, вы уже давно меня не консультировали.

—

Я к вашим услугам, моя дорогая Софи. Только приходите одна.

И, склоняясь в уху Софи, дама добавила другую рекомендацию, которую Амьен не расслышал, но о смысле которой он догадался.

—

Она запрещает ей давать мне свой адрес, — подумал Поль.

После чего, обе подруги пожали друг другу по-английски руки, и таинственная персона ушла, не удостоившись заметить, что при этой сцене присутствовали двое мужчин, которые её рассматривали.

Поскольку Верро бросил наконец пристраивать горшки своего друга на могиле итальянки и также заинтересовался женщиной, которая, казалось, прибыла к захоронению раньше них, но вдруг оказалась беседующей с мадам Корню, то он пообещал себе расспросить её о незнакомке.

В это время Пия закончила свою молитву и поднялась с земли вся в слезах. Она застыла на несколько мгновений, облокотившись на балюстраду и уставившись глазами на землю, которая покрывала тело её умершей сестры, а затем повернулась к Амьену.

Пия не плакала больше, и её бледное лицо приняло такое выражение, которого её друг не видел на нем никогда.

—

Спасибо, — сказала она ему твёрдым тоном, — спасибо и прощайте!

—

Как это, прощай! — воскликнул Амьен. — Я надеюсь, что ты не собираешься уйти без меня. Фиакр, который нас привёз, отвезёт тебя и меня назад на пляс Пигаль, ты позавтракаешь в мастерской, и потом мы возобновим сеанс, прерванный вчера.

—

Нет, я больше никогда в моей жизни позировать не буду. Никому.

Амьен собирался прикрикнуть на неё, но вовремя вспомнил, что могила Бьянки была перед ними, и это не лучшее место и момент для беседы с одной юной экзальтированной персоной, которая, без сомнения, быстро изменит своё мнение.

—

Хорошо, — сказал Поль, — я тебе даю выходной сегодня. Ты очень расстроена, и будет вполне справедливо, что ты немного отдохнёшь. Я подожду, пока твоя боль утихнет, но все-таки, я надеюсь, что ты мне позволишь тебе отвезти на улицу Фос-Сент-Бернар.

—

Через улицу Аббатисс, — добавила Корню, которая исподтишка приблизилась к ним. — Ведь действительно нужно, моя девочка, чтобы ты зашла ко мне и забрала вещи и документы своей сестры. Я не хочу их хранить у себя.

—

Это бесполезно, мадам, — прошептал девушка без эмоций. — Я не претендую ни на что из того, что принадлежало ей.

—

Ты можешь и не претендовать ни на что, но я, тем не менее, всё равно все тебе отдам. Я теперь знаю, где ты живёшь, и отошлю тебе сундучок твоей сестры. И, между тем, уже четверть часа меня ничто здесь не задерживает, и мне осталось найти лишь дорогу в Сент-Уэн, чтобы вытрясти свои деньги из этого негодяя садовника, который получив с меня мои франки, не прислал на могилу даже горшка левкоев. Так что, я побежала.

—

Со мной, мадам, — воскликнул Верро. — Я последую за вами по пятам.

Он предложил старухе свою руку, и она её приняла, бормоча слова, которые не были, разумеется, комплиментами. Пия бросила последний взгляд на могилу, на которую Верро поставил горшки с цветами, купленными его другом, и направилась на аллею.

—

Сейчас я с ней откровенно поговорю, — подумал Амьен, пристраиваясь около нее.

Пия шла, опустив глаза и продолжала молчать. Амьен решил пойти на крайние меры, чтобы заставить её заговорить, и дождавшись, когда они вышли на кипарисовую аллею, тихо ей сказал:

—

Малышка, ты мне причиняешь много страданий.

—

Я? — прошептала девушка, не осмеливаясь посмотреть на Поля.

—

Да, ты. Я понимаю, что у тебя горе и тебе хочется отдохнуть несколько дней… но почему ты не хочешь больше приходить мою мастерскую? Ты обижена на меня?

—

Нет, месье Поль. Я от вас видела только хорошее… вы меня облаготельствовали.

—

Ты не должна меня благодарить. Я не мог не беспокоиться о твоей судьбе, потому что ты была одинока в этом мире… по крайней мере, я так думал, и теперь… это слишком… оставить меня таким образом… я этого не заслужил… Ну объясни мне, пожалуйста… Я тебя чем-то обидел, несомненно?

Пия повернула голову, пытаясь скрыть слезы на своих глазах.

—

Так! Ты плачешь. Значит, я был прав. Чем то я тебя невольно огорчил. Итак, скажи мне, что я тебе сделал плохого… только это меня остановит.

—

Ничего, месье Поль. Вы всегда хорошо относились ко мне, хотя я была всего лишь бедной девушкой, и я, возможно, умерла бы от голода, если бы вы меня не подобрали на улице. Никогда в жизни я не была так счастлива, как с тех пор, как узнала вас, и никогда больше не буду…

—

Тогда почему ты хочешь меня оставить?

—

Потому что так нужно.

—

Послушай! Это не серьёзно. Кто тебя принуждает уехать?

—

Я сама хочу возвратиться в Субиако.

—

И что ты там будешь делать, в этом своём Субиако? Позировать художникам, которые приедут туда на летнюю сессию? Ты не сможешь там заработать на жизнь. В горах все женщины столь красивы, что художники избалованы, ведь у них нет затруднения в выборе модели.

—

Нет, месье Поль, я не буду больше никому позировать. Я вернусь к моей старой профессии. Я буду пасти коз.

—

Ты сошла с ума. Если бы у тебя там была ещё жива твоя мать, я объяснил бы это причудой, но у тебя не осталось больше ни одного родственника, даже дальнего, в тех краях, ты же мне сама часто говорила мне об этом.

—

А здесь никто меня больше не любит.

—

Я так не считаю, Мне кажется, что тебе просто так кажется! Послушай, Пия, ты мне делаешь очень больно, рассуждая таким образом… и если бы я тебя не знал так хорошо, как узнал за время нашего знакомства, у меня появился бы соблазн поверить, что у тебя нет сердца. Как! Я всегда относился к тебе, как к другу, и за время нашего знакомства я дал тебе тысячу доказательств моего уважения и привязанности, а у тебя получается вот так вот просто заявить мне, что ты не хочешь больше меня видеть. По правде говоря, я тебя не узнаю… ты ли это. Я мог бы тебе также напомнить, что твой неожиданный отъезд принесёт мне серьёзные затруднения, так как, если ты перестанешь мне позировать, я не смогу закончить мою картину …

Пия разрыдалась, и Амьен продолжил с искренним волнением:

—

Но я предпочитаю тебе сказать, что я о тебе не только как о модели сожалел бы, если бы ты продолжала настаивать на своём решении. Я привязался к тебе, и моё ателье превратится в мастерскую ужасов, если ты в него больше не вернёшься.

—

Я не могу!.. Я не могу! — прохрипела девушка приглушенным голосом. — Я хотела бы… но это сильнее меня… вы вчера прекрасно видели, что я чуть не умерла.

На этот раз, Амьен все понял. Правда, которую он подозревал, понемногу стала вырисовываться в его сознании, и настала его очередь помолчать.

Он изыскивал средство успокоить Пию, не обещая при этом закрыть свою дверь перед мадемуазель Дюбуа, и надо отдать ему должное, что он думал гораздо меньше о своей пропущенной выставке, чем о трогательной боли бедной итальянки, которая позволила ввергнуть себя в безнадёжную любовь.

Они молча дошли до круглой площади кладбища.

Верро, со своими длинными и быстрыми ногами, опередил их вместе с Софи Корню, которая семенила рядом с ним, как крыса.

—

Согласилась бы ты попозировать мне ещё несколько раз в другом месте… не в моей мастерской? — внезапно спросил Пию Амьен.

Пия печально покачала головой.

—

В месте, где вы ни с кем не встретитесь, но тебе придётся работать шесть часов в день. Я опаздываю, и мне нужны долгие сеансы, чтобы успеть к открытию Салона, — добавил он, улыбаясь.

—

Если бы я могла думать, что это будет возможно, — прошептала девушка.

—

Ты бы не улетела в страну апельсиновых деревьев, — весело закончил Амьен. — Очень хорошо! Больше я от тебя ничего не требую. Только поклянись мне, что ты не уедешь, не повидавшись снова со мной, и ты будешь ожидать от меня новостей в своей комнате на улице Дефоссе-Сен-Бернар.

—

Я вам в этом клянусь душой моей сестры! — ответила Пия, поднимая на него свои большие глаза, наполненные слезами.

—

Спасибо, моя дорогая. Я сейчас избавлюсь от Верро и этой старухи. Ты сопроводишь меня до моей двери… только до моей двери, а затем фиакр тебя отвезёт к тебе домой.

У Амьена была одна милая идея. Пия о ней ещё не догадалась, но уже и не плакала больше.