Он не производил респектабельного впечатления, этот доходный дом, где отец Лоренцо селил своих пансионеров, на улице Дефоссе-Сен-Бернар. Это было старое и чёрное шестиэтажное сооружение, намного более высокое, чем широкое, и беспорядочно пронзённое узкими окнами, из которых ни одно размерами не совпадало с соседними. Своим фасадом, позеленевшим от дождей, и задушенным двумя зданиями гораздо лучшей внешности по краям, дом походил на кусок заплесневелого пирога.

Жители входили в этот барак через тёмную аллею, которая приводила во влажный и плохо освещённый двор, похожий на дно колодца.

На цокольном этаже, было два помещения. В одном располагался кабачок, дверь которого напрямую выходила на улицу, так что Лоренцо имел возможность заманивать к себе прохожих дешёвым алкоголем, другое служило столовой для натурщиц и натурщиков, которые нашли пристанище у этого пройдохи.

Вечером, с наступлением темноты, и утром, на рассвете, там можно было встретить за столами пёструю компанию, состоящую из калабрийских разбойников и крестьянок из Абруццо. Были там целые семьи, начиная от старца с седой бородой до маленьких девочек в возрасте четырёх лет, сидящих на коленях пышных матрон.

Там говорили на диких местных диалектах Апеннин, выдыхая при этом запах чеснока и табака, который можно было чувствовать вплоть до Ботанического сада.

Все они засыпали по ночам в своих комнатках, устроенных, как монастырские дортуары, и жили в довольно хорошем взаимопонимании. Свары, заканчивающиеся ударами ножом случались там редко, хотя ссорились жильцы его дома частенько.

Отец Лоренцо дисциплинировал своих арендаторов, и внушал им уважение и благоговейный ужас. Ещё сильный, несмотря на свои шестьдесят пять лет, этот человек не спускал ни насмешек в свой адрес, ни задержек в платеже арендных выплат. Он ежедневно занимался своим доходным домом и пристраивал его жильцов на работу уже на протяжении пятнадцати лет, и никогда у него не было проблем с французской полицией. А между тем, в давние времена отец Лоренцо возглавлял банду разбойников, которая промышляла грабежами путешественников и владельцев доходных мест в окрестностях Террачины в Италии.

Но деньги меняют людей. Накопив этой профессией порядочный капитал, и узнав, что его голову в Римских краях оценили в кругленькую сумму, отец Лоренцо вдруг прямо средь бела дня испытал отвращение к ночёвкам под открытым небом под звёздами и питанием сырыми каштанами.

И так как он был честолюбив, вместо того, чтобы спокойно отойти от дел, отец Лоренцо совершил переход к Неаполю и сел на пакетбот до Марселя, откуда добрался в Париж, чтобы его сбережения начали плодоносить.

Бог благословил его усилия. Предприятие, которым он управлял, процветало. Отец Лоренцо купил здание с побочными доходами, которые он получал, принимая и кормя своих соотечественников. И пансионеры не обходили стороной его заведение, так как у него были корреспонденты во всех деревнях на юге Италии, да и сам он время от времени туда наведывался, вербуя постояльцев.

Это был, впрочем, совсем неплохой человек. Отец Лоренцо открывал разумные кредиты, и даже просто безвозмездно предоставлял маленькие суммы моделям, временно оставшимся без работы. Он брал также на себя труд найти им эту работу, и ему это всегда удавалось, поскольку он был вхож в ателье почти всех художников, а когда модель уже исчерпала свои возможности, попозировав уже везде, где только можно, он за свой счёт отправлял её на родину.

Именно к нему Амьен в своё время обратился относительно жилья и содержания Пии.

И так как сделка, предложенная художником, была очень выгодной для Лоренцо, этот честный бандит отнёсся к девушке с бесконечными уважением и вниманием.

Он даже привязался к ней, и мог рискнуть своей жизнью, чтобы защитить её, если бы он заметил, что какой-нибудь негодяй близко приблизился к ней, или, не дай-бог, оскорбил бы её.

И Пия приспособилась, не испытывая никаких неудобств, к жизни в этом гадком караван-сарае, где бы не захотела поселиться даже самая бедная парижская работница.

Справедливости ради нужно сказать, что она жила совершенно обособленно, ни с кем не поддерживая никаких отношений, хотя и не пренебрегала обменом односложными фразами с соседями по дому, если они встречались на её пути в коридорах или на лестницах дома.

Пия занимала комнату на последнем этаже дома, под крышами, мансардную комнату, в которой раньше ютились шарманщики и их ручные обезьянки во времена, когда у бедняков из южной Италии ещё была возможность посылать своих детей просить милостыню во Франции.

И этого убогого жилища Пия смогла сделать прелестное гнёздышко.

Но не богатством меблировки сверкала мансарда, которая столь нравилась Пие.

Железная кровать, несколько стульев из соломы, стол белого дерева, зеркало, сундук, где она держала своё белье и одежду, большой кувшин и широкая миска для умывания, а на побеленных стенах висели два эскиза, нарисованных карандашом и подаренных ей Амьеном. Но было не все.

Пия извлекла пользу и из водостока, который окаймлял единственное окно её мансарды, так как она там создала в нарушение всех городских правил вольер и сад. Сад она разбила в ящике из под зелени, а в вольере поселила лишь одного зяблика, но цветы всегда были свежими, а зяблик пел с утра до вечера.

И затем, из этого слухового окна был чудесный вид, ведь дом отца Лоренсо смотрел на северо-восток.

Справа, на другой стороне улицы, расположились магазины и винные склады, а чуть дальше начинали зеленеть старые деревья Ботанического сада.

Слева, за мостами и над неровными крышами домов, возвышался холм Пер-Лашез, увенчанный кипарисами, чьи тёмные силуэты выделялись на фоне ясного неба.

Каждый уголок Парижа был виден из её окошка таким, как его видят летающие возле крыши дома птицы.

На следующий день после поездки в Сен-Уэн Пия, которая встала до рассвета после бессонной ночи, погрузилась в мечтания, облокотившись на подоконник своего окна и глядя на предрассветный Париж.

Воздух был тёплым, и утренний туман рассеивался в первых лучах весеннего солнца, позолотившего крыши домов.

Зарождался прекрасный день, один из тех праздников, которые Бог иногда дарит обездоленным персонам большого города, тем, кто не имеет возможности обсуждать иной спектакль, кроме спектакля пробуждения природы.

Торговцы болтали на пороге своих лавок, а дети играли на улице.

Жильцы Лоренцо готовились вылететь из своих комнатушек, чтобы до полудня оказаться в мастерских квартала Пигаль и квартала Люксембург.

Были слышны резкие звуки бегущих по лестнице ног моделей, и даже прыжки через окна дортуаров с нижнего этажа, под радостные взрывы смеха, заставлявшие прохожих поднимать голову от тротуара. Старый бандит, ставший почтенным владельцем доходного предприятия, курил трубку на пороге своего кабачка и улыбался от удовольствия в зарослях своей бороды, прикидывая свой месячный доход и денежки, которые он положит в карман этим вечером.

Это было время, когда все его жильцы получали деньги, и поступления Лоренцо не заставили бы себя ждать.

Лоренцо лишь немного удивлялся тому, что не увидел, как спустилась Пия, которая всегда была готова отправиться на работу первая, но он никогда не входил к ней в комнату сам, если только она сама его не приглашала.

А Пия и не думала о том, чтобы позвать его, как и не думала о том, чтобы пойти купить себе какой-нибудь скромный завтрак.

Её мысли витали далеко от этого доходного дома… в том месте, где Поль оставил её накануне, заставив поклясться, что она не уедет, не повидавшись с ним снова.

И Пия спрашивала себя о том, что Поль имел в виду, говоря ей, что она будет позировать ему в другом месте, не в его мастерской.

Продолжать позировать ему, стоять наедине только с ним одним, это было её единственной надеждой… но она почти не верила в это.

«Поль понял, как я страдаю, и сжалился надо мной, — с грустью думала Пия. — Но это так хорошо! Он мне обещал вскоре сообщить новости, которые помогут мне утешиться и помешают уехать. Поль полагает, что мне не хватит мужества от него убежать, и что я вернусь…. Нет… он не придёт. Он обманул меня. Зачем ему приходить ко мне? Я — лишь бедная необразованная девушка из Абруццо, оказывающая услуги богатому художнику, которому стоит лишь махнуть рукой, чтобы у его дверей выстроилась очередь из итальянских натурщиц. Это мне нужно идти к нему и просить, как милость, чтобы он снова взял меня на работу.

Но я не пойду. Ведь я там найду эту женщину, и я предпочту умереть, чем вновь появиться перед нею. Нет, я не пойду. Я буду ждать два дня… если я его не вижу за это время, я ему напишу, чтобы с ним попрощаться, схожу помолиться в последний раз на могиле Бьянки, и тогда …»

Пия была погружена в эти свои мысли, когда в дверь её комнаты тихо постучали.

Она повернулась к входу, бледная и дрожащая.

—

Господи, только бы это был он! — прошептала Пия, не в силах пошевелить и пальцем, прикованная к месту волнением.

После нескольких мгновений тишины стук раздался снова, на этот раз более громкий и требовательный.

Пия хотела ответить, но голос отказывался повиноваться ей. Затем одна мысль посетила её голову… это не мог быть Амьен. Поль был нетерпелив, а ключ был снаружи. Амьен бы вошёл.

В этот момент ручка двери повернулась и дверь медленно открылась.

Пия угадала. Это был не Поль. Но неожиданность, которую она испытала при виде входящей в её комнату персоны была ещё более живой.

Этой персоной оказалась очень изящно, элегантно одетая в чёрное женщина с довольно миловидной физиономией. Её вполне можно было принять за даму, которая занимается благотворительностью и обходит с этой целью лачуги бедняков.

Пия, которая не была приучена к визитам такого рода, решила, что это ошибка, и собиралась об этом громко сказать, когда неизвестная дама подошла к ней, взяла за обе руки и обняв, поцеловала в лоб.

И Пия, совершенно растерянная, не осмелилась уклониться от неожиданной ласки.

—

Я вижу, моё дорогое дитя, — начала дама, садясь на один из трёх соломенных стульев, украшавших мансарду, — я вижу в вашем удивлении, что вы меня не узнали… что, впрочем, совершенно естественно, так как вы меня раньше видели только мельком.

—

Извините меня, мадам… но я этого не припоминаю, — прошептала девушка.

—

Вчера я была рядом с вами… хотя мне не следует напоминать вам об этих тяжких моментах… я была рядом с вами в то время, когда вы молились за ту, кого больше нет с нами.

Пия вздрогнула и внимательно посмотрела на женщину.

—

На кладбище Сент-Уэн… около могилы вашей сестры.

Память возвратилась к девушке. Накануне она едва заметила, после бессонной ночи, даму, которая беседовала с Софи Корню, но теперь ей показалось, что это была действительно она.

—

Я как раз перед этим молилась на могиле нашей дорогой Бьянки …

—

Вы, мадам…! — произнесла изумлённая Пия.

—

Это вас удивляет, потому что вы не знаете, что я любила вашу сестру так сильно и нежно, как если бы я была её матерью.

—

Вы её знали!?

—

Да… вот уже два года как. Я встретилась с Бьянкой в Милане у друзей моего мужа, который тогда путешествовал со мной по Италии. Я привязалась к ней всей душой, и в итоге она ответила мне взаимностью.

—

Бьянка мне никогда не говорила о вас.

—

Не более, чем она вам сказала, почему она приехала в Париж.

—

Простите меня, мадам, но Бьянка мне об этом сказала.

Дама закусила свою губу от неожиданности губы, но не потеряла хладнокровия, и быстро нашлась после этого неожиданного удара.

—

Таким образом, — продолжила она, — вы знали, что Бьянка искала своего отца… который был также и вашим!

—

Я это знала.

—

Но вы не знаете, что именно благодаря мне она его нашла.

—

Наш отец! Что! Она с ним виделась… и не сказала мне об этом! Нет, нет, это невозможно.

—

Она его не успела увидеть… после долгих розысков я узнала, что он жил в маленьком городке на юге Франции… и Бьянка, проинформированная мной… ему написала…

—

И она от меня это скрыла!? Странно…

—

Она и от меня скрыла, что у неё была сестра… от меня… а ведь я ей предоставила столько доказательств моей дружбы и преданности. А буквально только вчера я случайно узнала, кем вы для неё были. Она была излишне скромна, или скорее сдержанна и осторожна. Ведь она вам никогда не говорила, где она жила.

—

Нет, хотя я часто спрашивала.

—

Это я рекомендовала её этой доброй женщине, которая держит дом с меблированными комнатами на улица Аббатисс и которая вчера принесла цветы на кладбище. И ей тоже, этой превосходной мадам Корню, Бьянка никогда не говорила о вас… Бьянка ей рассказывала, что она по вечерам ходила брать уроки пения, а сама в это время встречалась с вами. А я, в свою очередь, не знала, что Бьянка уходила из дома по вечерам. Ко мне она приходила только по утрам. И со мной она говорила только о вашем отце. Бьянка мечтала лишь о том, чтобы снова его увидеть.

—

Но она с ним не встретилась? — спросила девушка с волнением.

—

Увы! Нет. И это её убило.

—

Что хотите этим сказать?

—

А вам разве не рассказали, как умерла ваша сестра? — спросила дама после некоторого молчания.

—

Мне только сказали, что она умерла внезапно, — прошептала Пия со слезами на глазах.

—

Она умерла от печали и горя.

—

Что! …

—

У нее было больное сердце… и оно разбилось. Она узнала прямо перед своей гибелью, что ваш отец отказался принять её… он отрёкся от Бьянки …

—

Возможно ли это?

—

Это сущая правда. В своём письме Бьянка умоляла отца признать их родство, напоминала, что у него есть две дочери, но он ответил очень грубым письмом. У бедного ребёнка не хватило сил пережить этот удар.

—

Ах! Это ужасно! — Зарыдала девушка, оседая на стул, который оказался там очень кстати, так как иначе она бы снова упала на пол, как накануне в мастерской Поля Амьена.

Дама встала, вытерла батистовым платочком слезы, которые наводняли лицо Пии, и тихо сказала:

—

Не отчаивайтесь, моё дитя. Мужчины забывчивы, и ваш отец подчинился, без сомнения, первому порыву гнева, узнав, что та, которую он оставил много лет назад, стала певицей, чтобы у неё были средства на жизнь, но мужчины отходчивы, и его сердце может измениться… оно изменится… и я надеюсь, что хотя он отклонил руку своей старшей дочери, он не отклонит порыв сердца и руку младшей… вашу… и придёт вам на помощь …

—

Нет… потому что я у него ничего не попрошу, — сказала Пия, выпрямляя плечи. — Он никогда не услышит обо мне.

Дама при этих словах изменилась в лице.

—

Мне нравится ваша гордость, — сказала она после некоторого молчания, — и у меня не хватит мужества вас осуждать за это решение. Но настала пора вам узнать, кто я и почему пришла к вам. Меня зовут мадам Бланшелен. У моего мужа приличное состояние. Мы живём в Париже, но каждый год весной совершаем путешествия в разные страны. И вот уже три раза мы были в Италии, и мы вернёмся туда ещё не раз, разумеется, так как мы полюбили вашу прекрасную страну. И как я вам уже говорила, во время одного из наших путешествий мы познакомились с вашей сестрой, и я подружилась с ней. Известие о её смерти потрясло меня, но я благословила случай, который донёс до меня известие, что у моей дорогой Бьянки была сестра, и я поклялась себе, что перенесу на эту сестру всю привязанность, которую мне внушала та, кого мы сейчас оплакиваем. Я узнала, где вы живете. Госпожа Корню мне об этом сказала, а ей об этом сказал вчера на кладбище кто-то из знакомых. Это я попросила её расспросить о вас и о вашем знакомом художнике, и месье Верро ей рассказал, что у вас не было другой возможности выжить, кроме как позировать в мастерских художников. Тогда, я подумала о том, чтобы предложить вам лучшие условия для жизни.

—

Я вас благодарю, мадам, но я не нуждаюсь ни в ком и ни в чем, — прошептала девушка.

—

Я это знаю, моё дитя. Мне известно также, что вы разумны, экономны, что вы всегда отличались образцовым поведением, и что благодаря вашей работе вы смогли сделать некоторые накопления. Но простите меня за то, что я вам говорю об этом, но я не вижу будущего для вас в этой профессии… ведь вы не всегда будете так красивы, и когда достигнете того возраста, когда вы не сможете больше служить моделью для художников …

—

Я не буду дожидаться этого момента… и решила больше никогда не позировать.

—

А что вы намереваетесь делать?

—

Я собираюсь возвратиться в Субиако, где родилась я и где умерла моя мать.

—

В Субиако! Какое странное совпадение! Мы оказались там с мужем однажды проездом, но были так очарованы вашими прелестными горами, что решили весной расположиться там и остаться до конца лета. Почему бы вам не поехать туда вместе с нами?

—

С вами, мадам!? О, разве вы не видите, что я — всего лишь бедная девушка, которая там должна будет заняться своим прежним делом, тем, чем я занималась перед отъездом во Францию… чтобы прожить… выжить… пасти коз!

—

Тогда… наших коз, — сказала госпожа Бланшелен с доброй с улыбкой. — Мы срочно купим стадо коз. Так как мой муж исполняет все мои желания, а я постараюсь быть вместе с вами. Послушайте меня, моя дорогая Пия. Вы одиноки в этом мире, так как ваш отец отверг Бьянку, и поскольку вы не хотите вновь затронуть родственные струны его сердца …

—

Никогда! — громко произнесла Пия. — Он никогда не узнает о моем существовании.

—

Ну хорошо! А я, женщина, у которой есть все, что необходимо

для счастья в этом мире… но мне его

недостаёт, на самом деле… признаюсь вам… ведь у меня нет детей, и это самая большая печаль в моей жизни… и у меня была мечта… которая рухнула в вечность… я мечтала удочерить вашу сестру, если бы её отец отказался её признать… и обсуждала это с моим мужем, который разделил мои идеи, и мы представляли, что однажды выдадим Бьянку замуж и позже оставим ей все наше состояние. Смерть похитила у нас вашу сестру, но случай подарил нам вас, и теперь только от вас, моё дитя, зависит, вернётся ли к нам надежда, которую мы, казалось уже безвозвратно потеряли. Пия, моя дорогая Пия, хотите ли вы, чтобы я стала вашей матерью?

—

Моей матерью! — повторила Пия, опуская голову, — Увы! Я её потеряла.

—

Я вам её заменю, — взволнованно сказала дама. — Ваша сестра, которую я столь нежно, по-матерински любила, не отклонила бы это предложение, если бы это от неё зависело, осчастливить этим меня или нет. Я не осмеливалась предложить ей удочерение, потому что думала, что её отец не посмеет отказаться от своей дочери. Но когда я узнала, что у этого человека нет сердца, что он оттолкнул свою дочь, моё решение было моментальным. Если бы смерть не поразила Бьянку, я бы уже была у неё и непременно сказала бы: «Придите, двери нашего дома открыты для вас. Приходите, и мы больше никогда не расстанемся.» И я уверена, что Бьянка уже жила бы с нами.

—

Моя сестра никогда не оставила бы меня.

—

О! Конечно же нет. Бьянка мне рассказала бы о вас… она бы непременно привела бы меня сюда… и я умоляла бы вас не оставлять её, и я уверена, что вы не сопротивлялись бы моим просьбам и согласились бы жить вместе с нею у меня… и у меня было бы две дочери вместо одной. Бог призвал Бьянку к себе, но вы продолжаете жить, Пия, и вы теперь круглая сирота, одна в этом жестоком мире, без друзей, без родителей, так как у вашего отца хватило варварства отказаться от своих детей. И я уверена, что вы не откажетесь от новой семьи, которая вам протягивает свои руки.

—

Я вас благодарю за вашу доброту, мадам, — прошептала Пия, — но я вам уже сказала, что я хочу возвратиться в Италию.

—

И я вам тоже сказала, что это лето мы, мой муж и я, собираемся провести именно в вашем родном городе… и будет вполне естественно, если мы совершим поездку в Субиако все вместе. Когда вы хотите уехать, моя дорогая Пия?

—

Я не знаю.

—

Мы вместе выберем день, который вас удовлетворит, моё дитя.

—

Вы слишком добры, мадам, но я не могу вам обещать, что поеду вместе с вами.

—

Почему? Вы не знаете, когда покинете Францию?

—

Да… пока не знаю.

—

Мне кажется, что вам это лучше сделать как можно раньше… особенно, учитывая то обстоятельство, что как только что вы мне сказали, что больше не хотите позировать художникам… ведь вы быстро исчерпаете ваши ресурсы и вам не на что будет жить.

—

Я не останусь здесь. Вы правы… Возможно, что я уеду завтра. Но я не могу покинуть Париж прежде, чем увижусь с одним человеком, который зайдёт ко мне попрощаться.

—

Кто-то ещё интересуется вашей судьбой! Ах! Я очень счастлива. Я хотела бы с ним познакомиться, с этим вашим другом, который остался вам верен в этом несчастье и поддерживает вас. Я хочу поговорить с ним о вас и моей идее поехать вместе с вами в Италию и пообещать ему заменить его рядом с вами.

—

Тогда, — спросила её Пия, — вы не найдёте ничего плохого в том, что я сначала посоветуюсь с ним.

—

Не только не найду это плохим, но и призываю вас сделать это. И если вы сочтёте возможным назвать мне имя вашего друга и его адрес, я сама отправлюсь к нему и все объясню, в деталях расскажу о том, что я хочу сделать для вас, и попрошу его присоединиться ко мне

в моих усилиях помочь

вам принять моё предложение. Если он испытывает к вам настоящую дружбу, то обязательно поддержит моё предложение, так как увидит, что оно идёт из самого моего сердца.

—

Хорошо, мадам, я вам его назову. Это тот художник, который меня вчера привёз на кладбище Сент-Уэн.

—

Что! Это месье Верро! — воскликнула дама, которая прекрасно знала, каких слов ей стоит ожидать из уст Пии. — Но это-не серьёзный художник. Госпожа Корню, которая поселила у себя вашу сестру, мне сказала, что он проводит все своё время в кафе наедине с бутылкой, вместо того, чтобы работать. И мне кажется, моя дорогая Пия, что если именно у этого бедного гуляки вы хотите спросить совет …

—

Я вам говорю не о нем, мадам. Мне известен месье Верро и я знаю, чего он стоит, и надеюсь, что больше никогда в жизни не увижу его. Я вам говорю о другом человеке… о месье Поле Амьене.

—

Художнике, который живёт на пляс Пигаль?

—

Да, мадам.

—

Именно в его мастерской, насколько мне известно, вы узнали о смерти вашей сестры… и только у него одного вы позировали со времени вашего прибытия в Париж.

—

Кто вам сказал об этом? — спросила достаточно удивлённая Пия.

—

Госпожа Корню, которая сама узнала это от Верро.

—

Тогда он должен был ей также сказать, что я всем обязана месье Амьену, и что я жила только благодаря его щедрости, и что без него …

—

Месье Амьен вам также кое-чем обязан. Где бы он ещё нашел такую модель… такую, как вы? Но он вам действительно обещал, что придёт к вам до вашего отъезда из Парижа?

—

Настолько, что заставил меня поклясться, что я не сделаю этого, не повидавшись с ним.

—

И вы ждёте, что он выполнит своё обещание?

—

Без сомнения. Почему я должна сомневаться в его словах?

—

Мой Бог! Я не утверждаю, что он забудет о своём обещании, но я была бы очень удивлена, если он действительно найдёт время, чтобы его сдержать. Разве вы не знаете, что месье Амьен собирается жениться в самое ближайшее время?

—

Месье Амьен собирается жениться… вы это сказали? Нет, это не возможно, — прошептала ужасно побледневшая в одно мгновение Пия.

—

Я вас уверяю, моё дитя, что он вскоре женится, — сказала госпожа Бланшелен. — Объявления об этом уже были в газетах, и церемония бракосочетания состоится на следующий день после открытия Салона.

—

Откуда вам стало это известно?

—

Месье Верро об этом рассказал мадам Корню, а она мне. Месье Амьен сочетается браком с мадемуазель Авророй Дюбуа, дочерью богатого домовладельца. Это — очень выгодная партия для него, ведь у него нет ничего за душой, а у невесты очень хорошее приданое и, к тому же, она прелестна. Но что это с вами, моё дорогое дитя?

—

Ничего, мадам, — ответила Пия, с трудом сдерживая душившие её рыдания.

—

Так значит Вы привязаны к месье Амьену… а я то думала, что эта новость вам доставит удовольствие… но вижу, что ошиблась.

—

Я в это не верю… если бы он должен был жениться… он бы мне не обещал прийти ко мне

.

—

Почему? Напротив, это вполне логично. Разве он не хочет закончить картину, которую начал? Если эта картина будет закончена, она будет иметь большой успех, и месье Амьен очень беспокоится о том, чтобы не пропустить выставку. Как он её закончил бы, если вы откажетесь позировать ему?

—

Получается, что он придёт сюда лишь потому, что нуждается во мне…

—

Вас это не должно удивлять, моя дорогая малышка. Великие художники эгоистичны. Месье Верро все эти детали разболтал этой доброй Софи Корню. Он даже добавил многие другие детали. Вы его знаете… вы должны знать, что этот болтун расскажет всему свету не только о своих делах, но и даже о делах своих друзей.

—

И о чем он ей рассказал?

—

О тех вещах, повторить которые было бы ошибкой с моей стороны.

—

Ничего не бойтесь, мадам… я готова выслушать все. И, если вы питаете дружеские чувства ко мне… вы должны меня просвятить относительно намерений месье Амьена.

—

Мой Бог! Дорогая Пия, вы меня привели в замешательство. Разве это стоит того, чтобы лишить вас одной иллюзии… Но с другой стороны, если вы должны были пожертвовать будущим, которое я вам предлагаю, ради человека, который думает только о том, как вас использовать в своих интересах …

—

Говорите, я вас умоляю!

—

Дело в том, что я опасаюсь не только вас огорчить, но ещё и глубоко ранить ваши чувства.

—

Рана уже нанесена, — ответила Пия глухим голосом.

—

Итак, моё бедное дитя, кажется, что месье Амьен заметил… или подумал, что заметил… даже не знаю, как вам это сказать… он решил, что внушил вам чувство, которое …

—

Заканчивайте, мадам. Он решил, что я его полюбила.

—

Вы сами об этом сказали.

—

Это правда…. Я его люблю.

—

Увы! Я это подозревала. И благословляю Бога, который вложил в мою голову мысль прийти сюда… потому что может быть ещё осталось время, чтобы… спасти вас от самой себя… излечить вас от этой гибельной страсти. Я не решалась вам сказать жестокую правду, но теперь я больше не колеблюсь. Поэтому, знайте, моя бедная девочка, что если этот человек от вас скрыл, что он собирается жениться, то лишь потому, что опасался, что вы покинете его, не закончив работу. После сцены, которая произошла в его мастерской, мадемуазель Дюбуа устроила другую Полю Амьену перед месье Верро. Она ревнует его к вам, и запретила своему будущему мужу видеться с вами. И он ей поклялся, что вашей ноги больше не будет у него в мастерской.

—

Но… я в это не верю… это было бы недостойно… и, кроме того, я его снова видела следующим днём.

—

Потому что он был заинтересован в том, чтобы не ссориться с вами. Месье Амьен ведёт двойную игру. Как мужчина, он заинтересован не потерять свою богатую невесту, а как художник он не хочет лишиться своей натурщицы, которую он не сможет заменить. И я разгадала его план. Скажите мне откровенно, Пия, не предложил ли он вам позировать для него в другой мастерской… не в его?

—

Он не говорил о другой мастерской, а лишь спросил у меня, не согласилась ли я ему позировать в месте, где мы будем с ним наедине… только он и я.

—

И вы приняли его?

—

Я ещё не дала ответ, так как жду новостей от месье Амьена…

—

И ещё вы ему пообещали не уезжать, не повидавшись снова с ним. Это — именно то, чего он добивался. И он придёт.

—

Сюда? — спросила девушка, поёживаясь от озноба, вдруг охватившего её тело.

—

Несомненно. Он знает, что в этой комнате вы будете в его власти до тех пор, пока он не закончит свою картину… все, как ему нужно, и за спасибо …

—

Я не буду его ждать, — решительно сказала Пия.

Девушка внезапно встала и, так как она зашаталась, добрая госпожа Бланшелен обхватила её своей рукой вокруг талии, чтобы поддержать.

—

Вы правы, моё дитя, — сказала она мурлыкающим голосом. — Не нужно, чтобы месье Амьен вас здесь нашел, нужно расстроить гадкие замыслы злодея. Пусть он женится на мадемуазель Дюбуа, потому что она богата… но пусть, по крайней мере, он не злоупотребляет вашей доверчивостью. Позировать, чтобы оказать услугу этому человеку, который недостойно насмехался над вами… в этом было бы проявление вашей слабости… и если я верю тому, что ещё сообщил месье Верро… который знает все… что Поль Амьен способен воспользоваться вашей изоляцией, чтобы попытаться вас соблазнить… Ему было бы трудно попытаться сделать это в его мастерской, куда его невеста могла прийти в любой момент, но здесь …

—

Я хочу уехать, — прервала её девушка, — уехать сегодня же вечером.

—

Этим вечером, возможно, мы уже не успеем это сделать, но и здесь вам оставаться нельзя. Вчера месье Амьен вам сообщил о своём предстоящем визите. И он придёт, разумеется, сегодня. Если вы стараетесь избегнуть встречи с ним, у вас нет ни одной свободной минуты, чтобы покинуть этот дом. А двери моего дома открыты для вас, Пия. Я вас туда отведу, и я вам клянусь, что не буду пытаться оказать влияние на ваши решения. Вы останетесь у меня ровно столько времени, сколько пожелаете сами… навсегда… или на несколько дней, которые вам понадобятся, чтобы разобрать вещи или документы, которые остались от вашей сестры, и которые необходимо забрать из комнаты вашей несчастной умершей сестры у мадам Корню.

—

Зачем? — прошептала Пия.

—

Это абсолютно необходимо, моё дорогое дитя. Вы не можете оставить в том доме принадлежащие вашей сестре вещи, ведь подумайте сами, что иначе они будут проданы с аукциона… её одежда, её белье… это было бы надругательством над памятью сестры… и затем… там могут быть документы, в которых вы можете нуждаться впоследствии. Я понимаю, что у вас не хватит мужества войти в дом, где жила Бьянка, да этого и не требуется. Я предупрежу мадам Корню, чтобы она все доставила ко мне домой.

—

Хорошо, пусть будет так! — Произнесла Пия, которая больше не могла думать ни о чем другом, кроме как о том, чтобы быстрее уйти из этого дома и избежать встречи с Полем Амьеном. Теперь она твёрдо полагала, что Поль её обманул. — Увезите меня, мадам, я готова за вами следовать, если вы мне обещаете, что завтра вечером я смогу уехать из Парижа.

—

Я вам это обещаю, и хотя мне это будет стоить расставания с вами на некоторое время, я не буду вас отговаривать от этого путешествия, если вы не хотите ждать, пока мой муж закончит свои приготовления к отъезду. Вы будете свободны, абсолютно свободны, Пия. Мы к вам присоединимся в Субиако, и я надеюсь, что там вы не откажетесь от того, чтобы нас увидеть. Но время летит быстро. Пойдёмте, моё дитя, я вас умоляю!

Пия была так возбуждена обрушившимися на неё новостями, что была уже не в состоянии здраво рассуждать… и не здраво тоже.

—

Я готова, мадам, — сказала она, устремляясь к двери, которую мадам Бланшелен открыла только что перед нею.

Пия пропустила вперёд эту женщину, и не позаботившись даже о том, чтобы забрать ключ, спустилась вслед за ней по лестнице.

Они по дороге никого не встретили, лишь отец Лоренсо курил свою трубку на пороге своего кабачка. Он дружелюбно приветствовал Пию, но она промолчала, и старик у неё не спросил, куда она шла.

Хорошо одетые люди ему внушали уважение, а дама, которая увозила его жиличку, носила шёлковое платье.

Дама села в фиакр, который ждал её у двери дома. Пия присоединилась к ней, после чего женщина сказала адрес кучеру, и опустила шторы на окне, когда лошадь рысью пошла в направлении набережной.

Предосторожность была вполне разумна, так как в это время другой фиакр приближался навстречу им, большой фиакр, предназначенный также для перевозки больших сундуков, в салоне которого сидели два господина.

Оба фиакра встретились на мостовой, и если мадам Бланшелен посмотрела на пассажиров другого фиакра, немного отодвинув штору в салоне, то они её не увидели… ни её, ни девушку, которую она в это время похищала.

Минутой спустя, эти два пассажира спрыгнули на тротуар перед доходным домом итальянского разбойника, к большому изумлению Лоренцо, не привыкшего к такой деловой активности.

—

Добрый день, старый бандит, — закричал ему первый спустившийся из фиакра мужчина, куривший глиняную трубку, которую он держал в одной руке, и с цветочным горшком в другой. Ты меня не признаешь, birbante

6

? Признай, по крайней мере, illustrissimo

7

синьора Амьена, благотворителя одной из твоих пансионерок!

—

Смотри-ка! Да это — вы месье Амьен! — произнёс Лоренцо на довольно хорошем французском языке.

Этот бандит на пенсии говорил немного на всех языках, получив возможность их изучить довольно курьёзным способом, увозя в горы путешественников по Италии со всего мира, где они проводили с ним много времени до тех пор, пока их родственники не заплатят за них выкуп, ибо в противном случае он без всякого сожаления отрезал им вначале уши, а потом, если это не помогало, и голову. И все это знали.

—

Да, старый брат дьявола, это именно я, — весело сказал художник. — Доставьте мне удовольствие и помогите кучеру спустить с крыши кареты мольберт.

Лоренцо повиновался, не говоря ни слова, в то время как Амьен оплачивал кучеру поездку.

—

Ты не ожидал нас здесь увидеть, месье достопочтенный разбойник, — произнёс Верро, как всегда пребывавший в весёлом расположении духа уже с утра. — Никогда ещё твой домишко не удостаивался визита двух талантливых художников, и такая честь будет ему оказываться каждый день в течение трёх недель. Я тебе советую поставить свечку в церкви в ради этого события. И тем временем, если у тебя есть бутылочка старого доброго Капри, ты можешь мне её принести. Я хочу чокнуться с тобой и твоими пансионерками. Почему они не выглядывают в окна, твои птички? Улетели…? Как…? Все? Всё ваше войско на пути к позированию…. В мастерские?

—

Осталась только мамаша Карлотта… у её малыша поднялась температура, — пробормотал Лоренцо, прислоняя к стене дома мольберт и холст, завёрнутый в ткань.

Фиакр, тем временем, освободившись от пассажиров и их багажа, уже катился по направлению к набережной.

—

Итак, как идут дела? — продолжал болтливый маляр. — Признайся, что эта профессия лучше, чем та, другая, которой ты занимался на тракте между Римом и Неаполем. Но не беспокой эту Карлотту. Она слишком уродлива, мне это известно. Когда я буду создавать шедевр, картину, на которой будет изображена колдунья, я обязательно воспользуюсь её услугами. Лучше уж мы с вами разопьём бутылочку вина на двоих. Синьор Амьен её оплатит, но не воспользуется содержимым. Нет ли у тебя только какого-нибудь мальчика, чтобы отнести всё это добро наверх? На какой этаж? Шестой, по крайней мере, не считая антресоль и подвал.

—

Значит вы приехали сюда работать? — Спросил его добрый с виду хозяин дома.

—

Да, отец Лоренцо, — ответил Амьен. — Мне нужно закончить одну картину.

—

Ты её видишь перед собой, эту картину, — прервал его Верро. — Берись за нее с респектом. Это — не просто картина, это-шедевр, и он будет закончен в твоём доме. Потомки будут упоминать этот факт в летописях.

—

Когда модель не хочет прийти к художнику, необходимо, чтобы художник пришел к модели, — продолжил Амьен.

—

Ах! Это вы о Пие! — выдохнул Лоренцо. — Это сущая правда. Она печалится, потому что её сестра умерла.

—

Ты знал её сестру?

—

Я видел её однажды вечером. Но она мне не ответила, когда я с ней заговорил. Я мог бы легко найти ей работу, если бы она согласилась попозировать какому-нибудь художнику. Но нет. Она была дикой, как горная птичка.

—

И когда она уходила, она села в омнибус на бульваре Сен-Жермен, не правда ли, папаша? — Спросил Верро.

—

Это вполне возможно, но мне неизвестно, и я не знаю, где она жила. Думаю, что она запретила Пие мне об этом говорить.

—

А вот и нет. Тут ты ошибаешься. Пия сама этого не знала.

—

Как, кстати, дела у Пии? — спросил Амьен, которого эта болтовня совершенно не интересовала.

—

Она не больна, синьор, но очень печальна. Плачет с утра до вечера, и ничего не ест.

—

Аппетит к ней возвратится, я на это надеюсь, и весёлое настроение также. Я беру на себя заботу излечения её от меланхолии. Шестичасовые сеансы каждый день, мой дорогой, заставят Пию забыть всё плохое, что приключилось с ней в последние дни.

—

Как! Сеансы прямо в её комнатке?

—

Да, отец Лоренцо. Она крохотная, и мне это прекрасно известно, но в ней, все-таки, достаточно места, чтобы поставить мой мольберт, а свет там должен там быть ещё лучше, чем в моей мастерской. Только, мой дорогой старик Лоренцо, я не хочу, чтобы об этом болтали в твоём доме. Ни одного слова твоим арендаторам. Они меня не увидят, так как весь день работают в городе, и я буду каждый день приезжать уже после того, как они отправятся на работу, а уезжать перед их возвращением.

—

Capito, signor… понял, месье Амьен.

—

Очень хорошо. Тогда, возьми мольберт на свою спину, а Верро понесёт холст, я же возьму на себя заботу о горшке с цветами. Пия будет приятно удивлена, увидев нас нагруженных, как грузчики на рынке…

—

Да… когда она возвратится.

—

Что! Она ушла?

—

Пять минут тому назад. И меня удивляет, что вы её не увидели. Фиакр, на котором уехала Пия, проехал навстречу вашему.

—

Как! Она уехала на фиакре… сейчас! — Воскликнул Верро. — Как теперь я понимаю, Пия больше не любит омнибусы.

—

Это — странно, — выдавил из себя Амьен, — она мне обещала…

—

Пия уехала вместе с дамой.

—

Как…! Она была не одна!

—

Нет. Дама, которая её увезла, приехала за ней на фиакре. Она оставалась наверху почти три четверти часа и спустилась вниз вместе с Пией, и все это время фиакр ждал её у входа, и они поднялись внутрь кареты непосредственно перед тем, как ваш экипаж показался на углу улицы.

—

Тогда, мы с ними пересеклись …

—

И я понимаю, почему мы их не увидели. Я вспомнил… Шторы их фиакра были опущены, — воскликнул Верро.

—

Это правда, я теперь тоже припоминаю этот странный фиакр, — прошептал Амьен задумчиво.

—

Как выглядела эта дама? — спросил Верро, обращаясь к хозяину дома. — Для начала скажи… была ли это дама? Или она выглядела, как художница, у которой ветер в голове, и которая искала модель для своей картины?

—

На ней было шёлковое платье и бархатное манто. И она сюда приходит не в первый раз.

—

Значит, она уже была знакома с Пией?

—

Нет, я так не думаю. В тот вечер, когда её сестра была наверху у нее, эта женщина тоже приходила сюда, и она у меня спросила, к кому пришла персона, которая только что вошла в дом. Я ей ответил, что не слежу за постояльцами, и она ушла, грубо ворча. Но сегодня утром она уже хорошо знала, чего хотела, так как сразу же назвала мне имя Пии Романо, и сказала, что та ждёт её наверху.

—

Эта дама, вполне очевидно, лгала. Пия не ожидала никого, кроме меня, — воскликнул Амьен.

—

Это тот вопрос, на который ты сейчас не знаешь ответа, — возразил Верро. — Малышка не рассказывала тебе о своих делах, и доказательством тому служит факт, что она тебе никогда не упоминала о Бьянке. И вероятно, что она не хотела, чтобы ты знал, куда она отправилась, так как она предусмотрительно опустила шторы своего фиакра.

—

Уверен ли ты, что окна фиакра были зашторены, и именно Пия это сделала? Этот внезапный отъезд похож на похищение, и обсуждаемая нами дама мне подозрительна. Пия тебе ничего не сказала, уезжая? — добавил Амьен, обращаясь к хозяину дома.

—

Ничего… совсем ничего, синьор. Она даже не посмотрела на меня, — ответил Лоренцо.

—

Значит, она собирается вернуться, — сделал свой обычный скоропалительный вывод Верро. — Раз она ничего не взяла из своей комнаты, то обязательно вернётся. Никто не переезжает, бросив всё в старой квартире.

—

Ты прав. Давайте поднимемся к Пие и подождём её в комнате, — сказал Амьен, устремляясь к лестнице, которая вела к мансарде на шестом этаже.

Верро последовал за ним, не обращая внимания на старика, который что-то бормотал себе то ли себе под нос, то ли в бороду.

Старый пройдоха жалеет лишь о том, что потерял свои комиссионные, — думал Верро, объясняя таким образом для себя ворчание старика.

Он не понял, что Лоренцо лишь предупреждал их, что Пия всегда уносила, когда уходила, ключ от комнаты с собой, и, вполне вероятно, они загнав себя таким бешеным темпом подъёма наверх, наткнутся на шестом этаже на закрытую дверь.

В чём, впрочем, Лоренцо ошибался, так как ключ остался в замке двери в комнату Пии.

Верро, войдя в её комнату после своего ничего не заметившего друга, обратил его внимание на этот довольно необычный факт.

—

Это странно, — сказал Верро, — я считал Пию более аккуратной хозяйкой. Она оставляет свою комнату в распоряжение первого встречного. Ладно бы ещё она пошла за покупками куда-нибудь по соседству, тогда это можно было бы с грехом пополам как-нибудь объяснить, но она уехала на карете, что, очевидно указывает на то, что Пия собирается провести продолжительное время вне дома. Справедливости ради нужно заметить, что здесь… ха-ха… практически нечего воровать.

Амьен молчал, но видя эту пустую комнатушку, почувствовал тяжесть в сердце, поймав себя на мысли, что ищет глазами письмо, адресованное ему.

Предчувствие ему подсказывало, что Пия упорхнула из этого гнёздышка навсегда, но это ему казалось невозможным… чтобы она уехала, не написав ему ни строчки… не попрощавшись с ним.

Он также спрашивал себя, кто была эта женщина, которая только что увезла Пию, и которую Лоренсо уже видел однажды вечером при довольно странных обстоятельствах, когда она пыталась у него справиться о Бьянке Романо.

И неясные подозрения начинали пускать ростки в его душе.

—

Интересно, — сказал Верро, меряя шагами мансарду, — как ты собирался здесь заканчивать свою картину. Комнатка настолько мала, что в ней едва ли поместится твой мольберт, а уж где ты хотел пристроить свою натурщицу… Лишь бы только этот плут Лоренсо не заставил нас ждать. Ах! Стучат, это — он. Боже мой, какая деликатность. Он не может запросто открыть дверь, боится нас побеспокоить, придётся мне идти и открывать ему дверь.

И он отправился открывать дверь, в то время как Амьен высунулся в окно, чтобы посмотреть на улицу в надежде, что вдруг это Пия вернулась, а не старого отца Лоренцо его друг Верро найдёт на лестничной площадке.

Внезапно, открывая дверь, Верро, чуть не снёс ею персону, которая так настойчиво требовала впустить её в комнату.

Это был мужчина, очень хорошо одетый господин самого респектабельного вида, каких нечасто можно было встретить в доме отца Лоренсо.

Верро едва успел отступить назад, уклоняясь от двери, и впадая в шоковое состояние от удивления при виде появившегося на пороге бородатого чучела.

—

Прошу прощения, — пробормотала эта персона, — я ошибся, без сомнения …

—

А вы кого ищите? — закричал ему Верро громовым голосом, то ли пугая пришельца, то ли предполагая, что тот глух, как пробка.

—

Я ищу девушку …

—

Как! в вашем возрасте?

—

Да… Итальянку, профессия которой натурщица…

—

Ничего себе! Надеюсь, что вы не станете меня уверять, что ваша профессия художник… с вашей то физиономией…!

—

Месье!

—

О! Не сердитесь. Это — комплимент. Вы слишком комильфо, чтобы быть художником. Вы мне на самом деле кажетесь советником в кассационном суде какой-нибудь провинциальной столицы. Как зовут эту вашу итальянку?

—

Пия Романо.

—

Ах…ба… вот это новость так новость!

—

Человек, который держит этот дом, мне сказал, что она жила на последнем этаже, и я …

—

Он не шутил. Это здесь. Что вы от неё хотите, от Пии Романо?

—

Я должен с ней поговорить о деле, которое персонально касается именно её.

—

Этой фразой, я надеюсь, вы хотите донести до моего мозга мысль, что нуждаетесь во мне и моих услугах по поиску упомянутой вами персоны. Я понимаю это, но, к сожалению, ничем вам помочь не могу. Малышка вышла.

—

Тогда я зайду сюда ещё раз попозже.

—

Подождите! Подождите же! — внезапно воскликнул Верро, рассматривая посетителя. — У меня есть неясное подозрение, что я вас уже видел где-то.

—

Это вполне возможно, месье, так как мне тоже кажется, что я вас уже встречал… только я не припоминаю, при каких обстоятельствах.

—

Сейчас… сейчас… Конечно! Ведь это вы приходили на пляс Пигаль… в мастерскую… и искали папашу Дюбуа.

—

Действительно, месье, и я теперь вспоминаю… тогда, там… вы тоже

открыли мне дверь.

—

Это точно, вы верно подметили… я ненавижу портье, но мне приходится их подменять время от времени. Так что, входите, месье.

—

Простите, но …

—

Мадемуазель Пия вышла, но она должна вернуться, и тем временем вы сможете побеседовать с двумя самыми близкими из её друзей. Эй! Амьен! — закричал Верро.

Амьен был рядом, как и все в этой мансарде, так что заслышав этот диалог он бесшумно приблизился к двери.

Как только он показался, посетитель снял свою шляпу и принял другое выражение лица. Очевидно, он находил, что у Амьена не было ничего общего с его плохо одетым и мало воспитанным товарищем, который представился ему первым, и что он вполне мог объясниться с ним.

—

Месье, — вежливо сказал он, — у меня уже была честь вас видеть, и я очень счастлив встретить вас здесь, так как я пришел сюда прямо от вас, от дверей вашего ателье.

—

Если я не ошибаюсь, месье, вы — нотариус месье Дюбуа, — спросил его Амьен, который вполне ясно вспоминал первый визит этого персонажа.

—

Его нотариус… нет… вы не совсем правы… не его… я был нотариусом его брата, месье Франсуа Буае, умершего совсем недавно в Амели-ле-Бэн.

—

Да…! Ладно, это, наверное, почти одно и тоже. Извините меня, мэтр, юриспруденция-это не моя стезя. Месье Дюбуа мне говорил о потере, которая его постигла только что… какое-то огромное наследство… но я его больше не видел с того самого дня, когда вы приходили в мою мастерскую, и …

—

И вы спрашиваете себя, какой мотив заставил меня пожелать вновь увидеть вас. Так вот, речь идёт …

—

Нет, нет, не здесь, — воскликнул Верро, увлекая посетителя в комнату. — Я вас встретил на лестничной площадке только потому, что не знал, с кем имел дело… а в первый раз я вас принял за комиссара полиции, но так как вы — нотариус, это кардинально меняет дело.

Должностное лицо вошло в комнатку, не заставляя себя упрашивать. Присутствие Амьена его успокоило.

—

Месье, сказал он, — меня зовут мэтр Дрюжон, и вы знаете, без сомнения, что я приехал в Париж, чтобы ознакомить месье Дюбуа с завещанием его брата, но вам наверное неизвестно… я предполагаю, что это завещание лишило его наследства.

—

Действительно, мне это неизвестно, — прошептал Амьен, чрезвычайно удивлённый таким началом.

—

Месье Франсуа Буае

оставил все своё состояние двум своим дочерям, которые у него появились на свет во время его пребывания в Италии и которые, не будучи признаны

им никогда до времени составления завещания, носят имя их матери и зовутся Бьянкой и Пией Романо.

—

Что! — воскликнул Амьен, — Пия-дочь этого месье Буае!? Племянница месье Дюбуа!?

—

По закону, нет, — ответил мэтр Дрюжон. — Её отец не признал Пию Романо своей дочерью при жизни. Если бы он это сделал, то не смог бы оставить ей и её сестре все своё состояние, так как французский закон, как бы это не было парадоксально, запрещает завещать собственному ребёнку то, что он позволяет завещать в пользу обыкновенного иностранца.

—

Лучше уж получить наследство, чем папашу-буржуа, — произнёс поучительно Верро, — особенно, если наследство крупное.

—

Более пятисот тысяч франков.

—

Вот это да… Полмиллиона, которые с неба падают в фартук Пии!.. Ах!.. Она богачка! Богаче всех нас, вместе взятых! И этот маленький бекасик упорхнул на прогулку в фиакре прямо перед тем, как ей в гнёздышко принесли такой куш. Представляю, какое у нее будет лицо, когда она вернётся назад! Так что, Поль, в моей голове появилась неприятная для тебя мысль, что ты никогда не закончишь свою картину. На этот раз она точно больше не захочет тебе позировать …

И для того, чтобы выразить свою радость по поводу этой новости, Верро исполнил в середине комнаты несколько па, которые, по его мнению, должны были изображать пляску радости итальянских горцев из Абруццо, к большому изумлению мэтра Дрюжона, который принял его за сумасшедшего, которого неожиданно настиг приступ безумия.

—

Месье, — сказал Амьен, взволнованный, но тем не менее не так экспансивно реагирующий на эту новость, как его друг, — я очень счастлив узнать, что этот ребёнок будет богат, так как он достоин счастья, и эта новость настигнет её весьма кстати, чтобы компенсировать несчастье, которое её поразило только что, ведь сестра её умерла внезапно… неожиданно.

—

Бьянка Романо была сонаследницей Пии Романо. Завещание месье Буае устанавливало равные доли в наследстве обоим дочерям Стеллы Романо, их матери, жившей в Субиако в Италии. И, в связи с кончиной старшей дочери месье Буае, совокупность состояния по завещанию переходит к младшей дочери наследодателя.

—

Пия об этом даже не подозревает.

—

Она могла бы никогда не узнать об этой удаче в своей жизни, так как никто о них, сестрах Романо, ничего не знал. Месье Буае не занимался своими дочерями, и когда он вспомнил о них, а это, нужно сказать вам честно и прямо, произошло лишь в последний момент его жизни, то не смог даже сказать, где они живут сейчас. Абсолютно случайно я получил позавчера известия о той дочери, которая осталась в живых. Но эти новости были очень неполными, можно сказать, скудными. Вы вспоминаете, месье, что я появился в вашей мастерской для того, чтобы поговорить с месье Дюбуа, которого отыскал там.

—

Я прекрасно это помню. И вы у меня чуть не встретили Пию Романо. А ведь тогда она узнала только что о смерти своей сестры, и ушла несколькими мгновениями раньше.

—

И выходя из вашего дома вместе с месье Дюбуа я узнал от него, что он видел только что у вас единственную наследницу своего брата …

—

Которая лишила его наследства. Это очень щедро с его стороны, так как за неимением справки, которую он вам, таким образом предоставил, возможно, что претензии Пии на наследство никогда не были бы обнаружены.

—

Да, вы правы, месье, это очень вероятно… Эта случайная информация была невероятно важна для установления истинного владельца будущего состояния. Но для того, чтобы реально отыскать наследницу, месье Дюбуа не может быть моим помощником… с ним я, вполне очевидно, не буду иметь успех.

—

Почему? Ничего легче для него быть не может. Для этого месье Дюбуа достаточно лишь справиться у меня о месте жительства Пии, и я тут же сообщил бы ему и вам её адрес.

—

Это — как раз то, что я его попросил сделать, но он мне ответил, что не собирается и пальцем шевелить ради выполнения завещания, которое лишило его наследства в пользу какой-то там иностранки.

—

Это странно… Ведь вы только что сказали, что без него вы бы не узнали, что Пия Романо позировала у меня.

—

Да, первый порыв души всегда хорош… поскольку спонтанен и не обдуман. Но вскоре дурной нрав и досада одержали верх над месье Дюбуа. У месье

брата месье Буае

действительно нет повода быть довольным, и мы не можем требовать от него, чтобы он принял близко к сердцу интересы этой девушки, которая унаследует состояние, которое он уже считал по праву своим.

—

Значит он отказался вам указать способ узнать адрес Пии?

—

Совершенно верно. Он мне заявил, что больше ничего не хочет слышать о наследнице. Мадемуазель Дюбуа, которая неожиданно появилась, во время нашей беседы, одобрила… вернее, была очень рада решению своего отца, и велела мне не вмешиваться больше в это дело, которое, как сказала она, меня больше не касается. Она даже добавила, что эта Пия была бродяжкой, как и её сестра, и что она, без сомнения, уже оставила Париж, и бесполезно её здесь искать.

—

Ничего себе! Вот так поворот сюжета! — процедил сквозь зубы Верро, — она никакая не дочь буржуа… а гораздо хуже. Какой там Рубенс! Кто бы в это поверил?

—

К счастью, месье, вы не последовали этому совету, — сказал взволнованно

Амьен.

—

Нет, — ответил нотариус, — я подумал, что не могу… не имею права пренебрегать долгом нотариуса и честного человека, и обязан сделать все, что в моих силах и что зависит от меня, дабы Пия Романо узнала последнюю волю своего отца. Я решил отложить свой отъезд из Парижа, несмотря на срочные дела дома, и ещё вчера пошёл справиться о мадемуазель Пие Романо в префектуре полиции.

—

В префектуре!? — воскликнул Верро. — О! Предполагаю, что они не должны были вам много рассказать об этом деле! Сестра Пии умерла при довольно странных обстоятельствах, и полиция пребывает в полном недоумении относительно её смерти.

—

Прошу прощения, месье, — продолжил нотариус, — но именно смерть этой сестры Романо указала мне дорогу к дому другой сестры. Они мне сказали, что недавно умершая Бьянка Романо жила на Монмартре в доходном доме. Я туда отправился этим утром, и персона, который держит этот дом мне сообщила, что Пия живёт на улице Дефоссе Сен-Бернар.

—

Какое счастье, — прошептал Амьен, — ведь еще вчера утром, прежде чем пойти на кладбище, старуха Корню его не знала.

—

Она не смогла мне сказать номер дома, но я встретил на углу набережной… итальянку в национальном костюме, и осведомился у неё …

—

А эта пейзанка из Ломбардии вам указала на барак отца Лоренсо, — прервал его Верро. — Единственное, что меня удивляет, так это то, что этот старый разбойник вас сюда впустил, так как он видел только что, как отсюда выводили мадемуазель Пию Романо.

—

Этот почтенный синьор казался достаточно удивлённым, когда я у него спросил, на каком этаже жила девушка, и не хотел мне отвечать, но в конце концов указал мне на шестой этаж, не добавив при этом, что у Пии в комнате уже были посетители. Я полагаю, что он принял меня за агента полиции.

—

Это меня совсем бы не удивило, — пробормотал Верро. — Старик-разбойник всю жизнь прожил в страхе, что нагрянет полиция. В душе он до сих пор остаётся налётчиком с большой дороги.

—

Месье, — сказал Амьен, делая своему товарищу знак замолчать, — я вас благодарю за ваше щедрое участие в судьбе девушки. Оно пришлось тем более кстати, что у меня есть причины беспокоиться в связи с отсутствием этой девушки. Я приехал сюда, чтобы закончить картину, для которой Пия мне позировала. Она мне обещала ждать меня, а хозяин дома нам рассказал только что, что она уехала в фиакре с изящно одетой женщиной… уехала неожиданно, не сказав ни слова, когда она вернётся… и вернётся ли вообще. Это очень странно, и я начинаю опасаться, как бы её не похитили.

—

Это не было бы непоправимым несчастьем, — возразил, улыбаясь, мэтр Дрюжон. — Хорошеньких девушек всегда похищают красивые кавалеры.

—

О! Речь идёт совсем не о том похищении, которое вы имеете ввиду. У Пии нет возлюбленного. Но она теперь богата, и возможно, кто-то страстно желает заполучить её состояние.

—

Да, Пия Романо богата… но мало кто об этом знает… хотя, если предположить, что кто-то хочет его заполучить… принимая во внимание универсальное правило… ищите того, кому это выгодно… я бы обратил ваше внимание на то, что её смертью может воспользоваться только месье Дюбуа.

—

Кажется, я все понял… как раз накануне того дня, когда месье Франсуа Буае умер в Амели-ле-Бэн, завещание относительно Бьянки уже не имело юридической силы, потому что мадемуазель Бьянка Романо умерла к тому времени, и месье Дюбуа это было прекрасно известно… потому-то он в моем присутствии с нетерпением ждал события, которое ему принесёт состояние его брата после его смерти… и вдруг я ему сообщил новость о том, что есть другая законная наследница, очень даже живая. И в этом он не мог сомневаться, так как он сам её видел… и потому-то его лицо так переменилось.

—

Бьянка была убита, — воскликнула Верро, — и те, кто её убил, убьют и Пию, это ясно, как божий день. Если они не убили Пию до сих пор, так это только потому, что им было неизвестно, что она наследница огромного состояния.

—

Убита… Бьянка…! — повторил оглушённый этими словами нотариус, — но, месье, вы же так не думаете. Полиция провела официальное расследование, и было установлено, что эта девушка умерла от разрыва аневризмы.

—

Ах! Да… Вы хотите поговорить об этом в полиции!? Да они там ничего слышать не хотят. Но я то здесь и к вашим услугам. И у меня есть доказательства убийства, а с помощью одного моего товарища, которого я знаю, я схвачу негодяев, которые совершили это грязное дело. Вопрос состоит лишь в том, успею ли я их схватить раньше, чем они отправят на тот свет младшую сестру вслед за старшей.

—

Достаточно! Теперь позволь мне говорить, — воскликнул выведенный из терпения Амьен.

И он продолжил, обращаясь к мэтру Дрюжону, которого речи Верро очень обеспокоили:

—

Месье, вот что произошло… Бьянка Романо умерла несколько дней тому назад поздно вечером, в омнибусе, в котором волею обстоятельств оказался и я… умерла чрезвычайно странно… не испустив не то что крика… нет, ни малейшего звука… не шелохнувшись. То, что она умерла, заметили только тогда, когда омнибус прибыл на конечную станцию, и я подобрал на полу в салоне длинную булавку, которую женщина, сидевшая рядом с Бьянкой, потеряла или бросила, использовав самым гнусным образом перед этим. На следующий день я случайно обнаружил, что эта булавка была отравлена. Кошка, которая укололась об неё, тут же свалилась замертво. Без малейшего звука.

—

Ах! мой Бог! Но тогда получается, что если эта женщина убила сестру Пии…

—

Она может убить также и Пию. И я почти уверен теперь, что именно эта женщина увезла только что несчастного ребёнка, которого вы ищете.

—

Но, месье, — воскликнул нотариус, — если вы не ошибаетесь, ваш долг состоит в том, чтобы незамедлительно сигнализировать органам правосудия обо всех фактах, которые вам известны. Меня удивляет, что вы так долго медлили и не сделали этого до сих пор.

—

Я ошибся, и я это теперь вижу, — сказал Амьен. — Но я не верил в преступление. Я не знал в то время, что мёртвая девушка была Бьянкой Романо, которая должна была унаследовать значительное состояние. Убийство бедной и неизвестной девушки мне казалось необъяснимым и невероятным, потому что я не видел интереса, причины, по которой её могли бы убить. Новость, которую вы мне сообщили только что, совершенно в другом свете освещает эту мрачную историю. Очевидно, что наследницам месье Франсуа Буае угрожает смерть.

—

Что касается меня, то я уже давно об этом догадался, — воскликнул Верро. — И кроме того, именно я конфисковал смертельную булавку.

—

Что ты с ней сделал? — внезапно спросил у него Амьен.

—

Ах! Ах! Что произошло… это невероятно… Ты решил выслушать меня… Ты мне больше не запрещаешь говорить, и мне кажется, что ты сам хочешь, чтобы я рассказал тебе о моих операциях. Ты невольно признаешь, что я был на правильном пути, и раз ты признал свои ошибки, я на тебя не сержусь. И тогда ты можешь узнать, что я вручил эту булавку одному человеку, который взял на себя труд отдать её на исследование первоклассному химику, чтобы определить природу яда, который покрывал острие этой булавки. Опыт, в настоящее время, должен быть уже закончен и результат известен. Нам остаётся только найти женщину, которая пронзила этой булавкой Бьянку, и мой друг Фурнье взял эту работу на себя. Это равносильно тому, что мы уже держим убийцу в наших руках, так как он номер один в расследовании запутанных преступлений. Я лично в этом убедился. Ему потребовалось всего полчаса, чтобы обнаружить меблированную комнату, где жила Бьянка.

—

Что!? Он сам тебя туда отвёл?

—

Тебе об этом было бы уже давно известно, если бы ты потрудился у меня об этом спросить. Но как только я открывал рот, чтобы произнести имя этого достойного месье Фурнье, ты мне затыкал рот.

—

Итак! Можешь рассказать всё это сейчас. Где он, этот умелый сыщик? Я надеюсь, что он не связан с открытием места, где жила Бьянка. Или он лично привёл тебя прямо к её дому?…

—

Как ты догадался об этом… но вот черт возьми! Я его больше не видел с того самого дня, когда он меня отвёл на улицу Аббатисс.

—

И ты не пошёл к нему домой, чтобы узнать, куда он пропал?

—

Нет… И по одной простой причине. Он забыл мне дать свой адрес.

—

Как! Ты поручил булавку… такую важную улику, индивиду, чей адрес ты даже не знаешь!

—

О! Не нужно столько эмоций… Зато мне известно одно заведение, завсегдатаем которого он является. Месье Фурнье не пришел туда вчера, но обязательно вернётся. Это — Гранд Бок.

—

И ты всерьёз рассчитываешь, что этот странный завсегдатай пивной найдёт убийц! Забудь об этом и успокойся. Я их сам найду. Я снова видел эту парочку вечером в театре… женщину из омнибуса, и представь себя, она была вместе со своим сообщником, мужчиной, который уступил ей место в салоне и поднялся на крышу, на открытую площадку, и этот человек— не кто иной, как торговый агент, услугами которого пользовался до сих пор и продолжает пользоваться до сих пор месье Дюбуа…

—

Торговый агент? Подождите-ка, — сказал мэтр Дрюжон. — Действительно, месье Дюбуа мне сказал, что ещё до смерти своего брата он, предвидя, что тот напишет завещание, которого он опасался, воспользовался услугами одного агента, чтобы собрать информацию в Италии на Стеллу Романо и её двух дочерях.

—

Он вам назвал его имя?

—

Нет, но он мне назовёт его имя, если я у него его спрошу, я в этом не сомневаюсь.

—

А я на это надеюсь. Не возражаете, месье, если мы незамедлительно отправимся к месье Дюбуа за этими данными?

—

Весьма охотно, если вы думаете, что он сможет нам предоставить нужную справку… извините за такое выражение… эта история омнибуса и отравленной булавки столь новы для меня, что я немного потерялся.

—

Я вам все это подробно объясню по дороге. Но мы не имеем права терять ни одной минуты.

—

А я? — Обескураженно спросил Верро.

—

Ты!.. А тебе я рекомендую бежать в твою любимую пивную и посмотреть, вдруг твой друг Фурнье объявился там, — объявил свой приговор Амьен, который не хотел больше сотрудничать с этим горе-сыщиком.

Открывая дверь, Поль оказался лицом к лицу с Лоренцо, согнувшимся под весом холста и мольберта, с которыми он наконец добрался до комнаты Пии.

—

Женщина, которая пришла за Пией… не было ли у нее красных пятен на лице? — Вдруг спросил он внезапно у старого разбойника.

—

Да… и ещё у неё были черные глаза… как уголь… и большой нос… римский, — сказал старик. — Если бы она захотела позировать в образе Медеи, я без труда нашел бы ей работу у богатого художника.

—

Это она, — прошептал Амьен. — Послушай меня, мой добрый человек. Ты сейчас оставишь здесь все, что ты принёс, закроешь комнату и заберёшь с собой ключ. Если Пия вернётся, ты ей помешаешь вновь уйти, если же она попытается это сделать, ты немедленно пошлёшь кого-нибудь разыскать меня. И если женщина, которая её увезла, осмелится вернутся сюда, тебе следует найти комиссара полиции и задержать её. Понял ли ты меня?

—

S

ì, синьор, да— ответил Лоренсо, который никогда и ничему не удивлялся.

Амьен был уже на лестнице. Нотариус последовал за ним. Он принял близко к сердцу это дело, и хотел внести и свою лепту в его разрешение, внести в него ясность.

—

Идите, дети мои, — бормотал Верро, оставшись позади, — консультируйтесь с вашим буржуа. Существует ещё такой мой товарищ Фурнье, и только он в состоянии распутать это дело, и когда я пожму его руку при встрече, он задаст вам жару

…

Часть X

Верро последовал совету, данному ему Амьеном при расставании на пороге дома отца Лоренцо.

В то время как его друг Амьен и нотариус Дрюжон начали собственную охоту и пустились по следу преступников, он прямиком отправился в кабачок Гранд-Бок, где надеялся, наконец-то, встретить месье Фурнье, и он рассчитывал, благодаря этому своему умелому помощнику, прийти на финиш расследования раньше остальных защитников Пии.

Речь шла прежде всего о том, чтобы её обнаружить и освободить из рук, как все на это указывало, её врагов.

У Верро была очень большая вера в таланты Фурнье, и ему не терпелось бросить их по следу пропавшей Пии Романо.

Только Фурнье, который менее, чем за один час смог обнаружить адрес места жительства Бьянки, был в состоянии обнаружить вертеп, в котором удерживали сейчас её сестру.

Верро, впрочем, имел целую кучу других вопросов, ответы на которые он хотел бы получить у этого своего ценного товарища, так как он его не видел со времени их экскурсии на улицу Аббатисс, и даже не знал в настоящее время, закончил ли его знакомый химик, который должен был исследовать булавку, свои опыты.

Итак, он бегом примчался, полный иллюзий, в Гранд-Бок, где нашел лишь патрона этого заведения, меланхолически сидящего у своей стойки, и Верро ничего не оставалось делать, кроме как лишь справиться у него о своём товарище и узнать о том, что Фурнье больше не показывался в этом кабачке.

Отец Пуавро, который пребывал, как всегда, в промежутке между двумя порциями абсента, начал изливать изумлённому горе-художнику свои печали, жалуясь на то, что вот уже несколько дней, как вся его клиентура таинственным образом пропала.

Бильярд пустовал без игроков, а питейный зал оставался пустым. Ушёл в отставку самый верный из завсегдатаев-торговец аптекарскими товарами, Морель, второй в этом списке верных посетителей, который тоже забыл дорогу к бедному Пуавро.

А тот приписывал это дезертирство неким слухам, которые распространились среди потребителей его алкоголя.

Шептались, что один полицейский стал посещать его кабачок, а эти господа завсегдатаи, которые не любили полицию, пошли пить и играть в другое место.

Этот агент, персону, которого никто не мог вычислить, но утверждали, что он приходил каждый день в Гранд-Бок, и маскировался таким образом, чтобы никто не мог догадаться, кто он есть на самом деле.

Из чего следовало, что подозревали всех, и особенно мирных буржуа, для которых Гранд-Бок служил местом ежедневных встреч.

Подозревали мраморщика, подозревали торговца аптекарскими товарами, в числе подозреваемых был и Фурнье, и патрон думал, что эти приличные люди, услышав оскорбительные намёки в свой адрес, бежали прочь, не желая быть измазанными с головы до ног этими потоками клеветы.

Так, что несчастный Пуавро, покинутый всей своей клиентурой, имел в перспективе лишь только одни неумолимо приближающиеся очертания руин его банкротства.

—

Когда я думаю о том, что в стукачестве обвинили даже вас

, мне хочется грязно выругаться…! — воскликнул Пуавро, ударяя кулаком по стойке. — Ах! Если бы я знал негодяя, который изобрёл эти истории, чтобы сделать меня нищим, я бы с огромным удовольствием его убил.

Верро мало волновали эти признания и переживания кабатчика. Слова о том, что подозрения о работе на префектуру полиции затронули и его были неудачливому художнику безразличны, а финансовые несчастья Пуавро его трогали ещё меньше. Но он подумал, что завсегдатаи этого заведения не так уж были и неправы в своих подозрениях, потому что лично он сам был убеждён в том, что Фурнье работает или ранее работал в полиции. Но неприятной стороной этих слухов стало то, что вероятно Фурнье, предупреждённый о них и подозрениях в его адрес, больше сюда не возвратится.

Где теперь его искать? Верро безутешно сожалел о своей глупой промашке, о том, что он не настоял на том, чтобы узнать, где жил Фурнье, и не видел больше иного средства выяснить его адрес, чем отправиться за этими сведениями в префектуру. Правда, он сомневался, что там захотят ему этот адрес сообщить.

Так как больше ничего интересного вытянуть из патрона кабачка не было никакой возможности, Верро ушёл, попросив его на всякий случай сказать Фурнье, если случайно тот вдруг появится в его заведении, что его друг Верро желал его увидеть, и чем раньше, тем лучше, и он будет ждать его каждое утро у себя на улице Мирра, в антресолях над пятым этажом.

По правде говоря, Верро не чересчур полагался на свой визит в кабулё, и подумал, что может быть сейчас было бы лучше всего попросту пойти к Софи Корню, и рассказав ей об исчезновении Пии, попытаться получить от домохозяйки несколько полезных указаний.

Он задумчиво шёл по бульвару Рошешуа, когда заметил сидящего на скамейке и беседующего с двумя индивидами довольно скверной наружности бывшего аптекаря Мореля, о чьём отсутствии так сожалел совсем недавно бедный Пуавро.

Тотчас же в голову Верро пришла идея спросить у него, не мог ли бы он ему сообщить какие-нибудь новости о Фурнье.

Морель сидел спиной к Верро и не видел, что художник приближается к нему, но Верро его узнал издалека, по особой манере сидеть и, главным образом, по большой конусообразной шляпе тромблон, которую в их квартале, где любимым украшением причёски служила шёлковая фуражка, носил только один человек-бывший аптекарь.

«С кем, черт возьми, он там беседует? — спросил себя Верро, рассматривая двух мужчин, застывших перед бывшим аптекарем. Для бывшего торговца это не самые лучшие знакомые.»

Эти люди, действительно, были довольно плохо одеты, и они сознавали, без сомнения, своё социальное положение, поскольку стояли навытяжку перед аптекарем, а Морель, сидящий на муниципальной скамье, казалось, давал им какие-то распоряжения.

Верро, ни мало не смущённый этой странной сценой, подошёл к ним, совершенно не переживая по поводу того, что его появление прервёт этот разговор.

Но он не заметил, что оба индивида, которые ему противостояли, наблюдали тайком за каждым его движением.

Они предупредили, без сомнения, отца Мореля, что какой-то господин приближается к ним, так как этот респектабельный старик друг повернул голову и узнал тотчас же Верро, поприветствовав его поощряющей улыбкой.

Незамедлительно оба собеседника попрощались с аптекарем и направились медленным шагом к пляс Пигаль.

«Хорошо! — подумал художник-недоучка, — теперь, когда старик остался один, я могу у него спросить, не видел ли он Фурнье. Придётся кричать во все горло, но мне все равно. На бульваре больше никого нет, и впрочем, у меня нет тайн которые мне нужно было бы ему сообщить.»

—

Добрый день, мой дорогой месье Верро, — сказал ему аптекарь на пенсии. — Я вас не видел целую вечность и очень доволен тем, что снова встретил.

—

Я тоже, папаша, доволен, так как вы не приходите больше в Гранд-Бок, а мне нужно с вами поговорить, — ответил Верро, повышая свой голос насколько это только возможно. — Скажите мне, почему вы покинули отца Пуавро? Я зашёл сегодня в его кабулё, и нашел бедного отца Пуавро с глазу на глаз лишь с бутылкой абсента, но не с его любимыми завсегдатаями. Он собирался её опустошить, чтобы успокоить нервы, расшатанные потерей вашей персоны.

—

Мой Бог! Я могу вам честно сказать, что Пуавро неплохой человек, но у него довольно своеобразная клиентура… в основном из мира, так сказать, отверженных и, между нами говоря, это общество не слишком привечает таких как я. Я ходил к нему из-за вас и из-за месье Фурнье… но вот уже несколько дней, как он покинул это заведение, и мне показалось, что вы тоже незамедлительно сделаете тоже самое.

—

Я… это будет зависеть… от решения моего друга Фурнье, которого я безуспешно везде разыскиваю.

—

Серьёзно? Получается, что вы не знаете, где он живёт?

—

Нет, а вы? — проорал Верро.

—

Нет… и это не удивительно. Я его видел только в этом кабачке… да и там он не часто общался со мной… вы ведь понимаете, что мало удовольствия беседовать с глухим …

—

Кто бы это говорил, скотина безухая! — проворчал Верро.

—

Кажется, что вы имеете такое же просвещённое мнение, — сказал Морель, громко рассмеявшись.

—

Вы же прекрасно видите, что это не так, ведь я специально остановился, чтобы поговорить с вами, — закричал ему в ответ Верро.

—

Это очень любезно с вашей стороны, но вряд ли вас развлекает, раз вы называете меня скотиной.

—

Как! Вы это услышали? — поразился Верро, всего лишь на мгновение смутившись.

—

Да, и вас это удивляет лишь потому, что вы никогда не жили вместе с глухими.

—

Нет… И слава богу!

—

Если бы вы провели некоторое время с ними, вам было бы известно, что на открытом воздухе у нас совершенно другой слух, чем в четырёх стенах здания, например. Здесь, на улице, на свежем воздухе, или в карете с открытыми окнами, например, мы слышим все.

—

Хорошо! Я прекрасно понял, что

как только мне нужно будет с вами о чем-нибудь поговорить, я найму фиакр, и мы будем кататься столько времени, сколько нам потребуется, чтобы побеседовать… только вы оплатите

эти часы.

—

О! Весьма охотно… но тем временем мы можем всегда поговорить немного здесь… в хорошую погоду я всегда провожу здесь несколько часов, и вы не будете нуждаться том, чтобы надрываться и драть горло во время нашей беседы.

—

Это меня устраивает, так как я не люблю привлекать внимание прохожих. Я у вас хотел спросить, не могли бы вы мне сообщить новости о Фурнье. Вы не знаете его адреса, но, возможно, вы его видели в последнее время.

—

Нет, к несчастью… так как я его очень люблю, этого мальчика, хотя он почти не ищет встречи со мной. Но я вам клянусь, что если бы я его заметил на улице, то обязательно подошёл бы к нему. Мне кажется, что он не живёт в нашем квартале.

—

Ба! Странно, ведь Фурнье постоянно торчал в Гранд-Боке, а рыбак обычно не ходит на рыбалку далеко от своего дома. Так что он должен вскоре найтись, и ради того, чтобы узнать, где он живёт, я готов пожертвовать своей любимой трубкой.

—

Значит вы в нем так сильно нуждаетесь? Спорим, что я догадываюсь, почему!

—

Ах! Я вам бросаю вызов, папаша.

—

Черт возьми! Это не сложно. Вы хотите, чтобы он вам вернул позолоченную булавку, которую вы ему накануне отдали у отца Пуавро?

—

Булавка! Как!? Вы это заметили …

—

Глухие замечают все. Черт возьми! Это совершенно ясно. Они не рассеянны, в отличии от других, так как не слышат ничего, и компенсируют этот недостаток внимательностью к мелким деталям.

—

Тогда… значит вы не слышали того, о чем я с ним говорил?

—

Ах! Этого… нет. В зале, где мы сидели, очень низкие потолки, а вы уже знаете, что нам нужно открытое пространство, чтобы наши уши открылись. Но иногда мы догадываемся о сказанном по жестам, по движениям губ, по выражению физиономии.

—

И догадались ли вы тогда, о чем мы разговаривали с Фурнье? Вам с вашего места было удобно нас рассматривать, так как мы сидели за одним с вами столом.

—

О! Я не могу сказать, что понял все, могу и ошибиться, но общее представление имею. Мне показалось, что вы ему рассказывали о том, что кого-то убили или поранили этой булавкой, и которую Фурнье обещал отдать на исследование, чтобы выяснить, не была ли она отравлена.

—

Вы смогли понять это? Ах! Думаю, это было трудно!

—

Ну нет, это, напротив, было совсем просто. Я хотел взглянуть на эту булавку, но вы остановили мою руку. Я сразу же подумал, что вы опасаетесь несчастного случая. И дальше!.. Вы показали ему разорванное пополам письмо, и я предположил, что вы его нашли вместе с булавкой.

—

Честное слово, отец Морель, я начинаю думать, что вы хитрец. А я то вас принимал за наивного человека!

—

Ба! Лучше скажите… дурака. Это бы нагляднее проиллюстрировало вашу мысль.

—

Мой бог! Это вполне возможно, — цинично сказал Верро, — но я не стыжусь провозгласить, что ошибся. Человек, который понимает, ничего не слыша, способен на многое… на всё.

—

Вы очень добры… Так значит, я все понял правильно. Булавкой воспользовались, чтобы совершить преступление.

—

Ею убили девушку в омнибусе.

—

Наверное, вы имеете ввиду случай в омнибусе на пляс Пигаль. Я читал об этом в Пети Журналь.

—

Точно, мой старый друг. И с того самого дня мы, я и мой друг Амьен, ищем негодяйку, которая сделала своё мерзкое дело, а также и бандита, который ей в этом помог. Амьен был в том омнибусе, и он их видел. К несчастью, Поль решил, что это был несчастный случай… и перестал заниматься этим делом. Что касается меня, то я продолжал считать, что было совершено преступление и сообщил о своих подозрениях Фурнье, и он согласился со мной. А в это время преступники продолжают свою деятельность. Они только что похитили сестру бедной девушки, которую они убили, и если мы не сумеем их схватить, то они разыграют с ней дурную комбинацию.

—

Почему? Что они имеют против этих бедных сестер… это какая-то месть…?

—

Слишком долго объяснять… и вряд ли вас это заинтересует. Небольшая история большого наследства. Один богатый буржуа, который был биологическим отцом обеих малышек, умирая, оставил им все своё немалое состояние.

—

И тогда родители этого буржуа… или другие родственники, претендующие на это наследство, заплатили бандитам, чтобы их убить и получить это состояние?

—

Это вполне возможно… хотя… нет… у покойника не было никого, никаких родных, кроме брата, месье Дюбуа, который очень богат и потому не должен быть, казалось, заинтересован в этом деле.

—

Кто его знает. Ради денег совершаются и не такие дела! Вы сказали, что его зовут Дюбуа… на вашем месте, я поискал бы адрес вашего друга у него… Вы знаете, где живёт этот месье Дюбуа?

—

Нет, но мой друг Амьен знает. Поль близко с ним знаком. И вы мне напомнили об одной вещи, которую он упомянул в этим утром в моем присутствии. Кажется, что месье Дюбуа прежде использовал одного торгового агента, который мог бы быть сообщником женщины с булавкой. Амьен видел этого человека в театре на следующий день или через день после преступления, и он его узнал… они вместе ехали в том самом омнибусе… только,… он не знает его имени.

—

Ему ничего не стоит спросить об этом месье Дюбуа.

—

Это как раз то, что он до

лжен сделать сегодня… сейчас…

а я в это время, когда заметил вас, шёл на улицу Аббатисс, повидаться с женщиной, которая поселила у себя покойную девушку… а потом намеревался отправиться к Амьену, чтобы понять, где мы находимся в процессе нашего расследовании.

—

Хотите ли бы Вы, чтобы мы пошли к нему вместе?

—

Как,…Отец Морель, вы думаете о том, чтобы вмешаться в это дело! Вот это новость! Я понимаю, что это вас развлечёт, но я спрашиваю себя, чем вы можете нам пригодиться…?

—

Вы несколько мгновений тому назад сказали, что я способен на все, — ответил, улыбаясь, аптекарь. — Итак! Попробуйте. Подвергните меня испытанию. Вы увидите, что глухота имеет и хорошие стороны. Таких людей никто не опасается. И затем, чем вы рискуете? Речь идёт только о том, чтобы сообщить мне адрес этого торгового агента. Я нанесу ему визит, и если во время беседы с ним я узнаю что-то новое, я вам обязательно сообщу.

—

Моя бог! — Воскликнул Верро, — я не вижу причин, почему я должен отказать вам… и почему бы мне не воспользоваться вашими услугами. Амьен, возможно, опять посмеётся надо мной, но мне все равно. Впрочем, я тоже, как и он,

имею право взять себе помощника, и я надеюсь, что вы будете также хитры, как и нотариус, который

ведёт поиски вместе с Полем.

—

Это для меня новость! Какой ещё нотариус?

—

Да один нотариус из провинции, который получил в своё распоряжение завещание отца обеих малышек. Ах! Он добрый малый, не волнуйтесь. Без него мы бы никогда не узнали последнюю волю покойного… и о том, что наследовали обе сестры Романо, а не одна… и с тех пор, как нотариус узнал, что наследница исчезла, он думает только о том, чтобы её найти. И, послушайте! Нотариус, возможно, в этот самый момент находится у месье Дюбуа, чтобы спросить адрес этого торгового агента.

—

Это очень хорошо, но месье Дюбуа, захочет ли он его ему сообщить?

—

И вы полагаете, что если он откажется сообщить его нотариусу, то

он даст его вам?

Впрочем, это в

озможно. Во всяком случае, ничего не стоит попробовать.

—

Ладно, мне будет любопытно посмотреть, как вы возьметесь за дело. Я не знаю в точности, где живёт буржуа, но Амьен нам подскажет. Пляс Пигаль не далеко. Давайте, папа, вперёд.

Морель стоял уже рядом с ним. Он вскочил со скамейки с юношеской живостью, и Верро не мог поверить изменениям, которые произошли в одно мгновенье в походке и даже лице аптекаря-пенсионера. Его спина внезапно распрямилась, лицо приняло умное выражение, а маленькие глаза засверкали. Перед ним стоял уже совершенно другой человек.

—

Морель, мой друг, вы неузнаваемы, — воскликнул Верро. — Если бы этот дорогой Фурнье, наш друг, вас сейчас повстречал, он бы принял вас за другого человека и не узнал. И я не могу поверить в это чудесное превращение. Раньше я никогда не видел, чтобы свежий воздух столь целебным образом воздействовал на глухих.

—

Вы увидите ещё и не такое, — сказал этот добрый человек, мягко улыбаясь кончиками губ. — Но, не будем терять время. Месье Дюбуа живёт, возможно, очень далеко, и кто его знает, куда он нас пошлёт, на какую окраину Парижа, чтобы мы нашли его торгового агента? Придётся взять фиакр, так как …

—

Послушайте! Смотрите, ваши друзья нас преследуют, — прервал его Верро, указывая пальцем на обоих индивидов, коих совсем недавно его прибытие к аптекарю обратило в бегство.

—

Не беспокойтесь о них, мой дорогой. Эти бедные люди работали у меня в те времена, когда я ещё держал свою лавку, и, когда они меня встречают на улице, то всегда подходят ко мне и справляются о моем здоровье.

—

А почему они так быстро ушли, когда увидели меня?

—

Потому что плохо одеты. Это их делает робкими.

—

По сравнению со мной, конечно, я ведь стараюсь следить за модой…! Да, вы правы, они действительно находят, что я выгляжу зажиточным господином. Это мне льстит.

И эти речи, и некоторые другие, не менее незначительные, веселили их по пути на пляс Пигаль.

Отец Морель, все более и более подвижный, шёл столь быстро, что Верро с трудом за ним поспевал.

Когда они подходили к дому художника, прямо перед ними у подъезда остановился фиакр, из которого спустились два господина.

—

Отлично! — воскликнул Верро, — вот как раз и Амьен с нотариусом. Черт! На них лица нет. Наверное, что-то случилось? Лишь бы только они не узнали, что Пия уже отравлена… так же, как и её сестра!

—

Спросите у вашего друга, что произошло, — сказал Морель. — А пока вы будете говорить с ним, я собираюсь побеседовать с нотариусом.

Так и было сделано. Верро потянул Амьена в сторону, а бывший аптекарь со шляпой в руке подошёл к мэтру Дрюжону, который, казалось, не был слишком удивлён, увидев его. Можно было даже предположить, что они были ранее знакомы.

—

Итак, — начал Верро, — ты узнал адрес агента?

—

Нет, — мрачно ответил ему Амьен. — Месье Дюбуа утверждает, что он его не помнит. Так что у нас осталось только одно средство узнать его: нам необходимо найти хозяйку доходного дома на улице Аббатисс. Она знает женщину из омнибуса, так как с ней вполне приятельски разговаривала на кладбище. Нужно будет добиться, чтобы она нам сказала, где её приятельница живёт. А что ты сделал хорошего…? Ничего, не правда ли? Твой знакомый из пивной посмеялся над тобой.

—

Я его не смог увидеть. Но смог завербовать ещё одного умного помощника.

—

Это этого маленького старичка, которое разговаривает сейчас с мэтром Дрюжоном?

—

Да, у него не самое умное лицо, но я полагаю, что он, тем не менее, достаточно проницателен. Я уже имел возможность в этом убедиться.

Амьен чуть не вскрикнул от ярости, но тут его глаза упали на крупную женщину, которая подходила к нему, качаясь на своих бёдрах, как судно на волнах.

—

Мне кажется, или ошибаюсь, — прошептал он. — Это ведь та самая продавщица апельсинов, с которой я ехал в тот злополучный вечер в омнибусе и которую я потом встретил возле театра Порт-Сен-Мартен.

—

Похоже, что вы меня не слишком запомнили, — сказала торговка-сплетница. — Черт! Понятное дело… сегодня я не продаю апельсины. Но я то вас сразу же признала, и если я позволяю себе с вами заговорить, то только потому, что теперь я знаю, где жила малышка из омнибуса.

—

Я тоже это знаю.

—

На улица Аббатисс, да? У Софи Корню. Тогда, я вам не сообщила ничего нового… но… это не все. Представьте себе, что я нашла женщину, которая была в омнибусе рядом с малышкой… ну вы знаете, ту, которая вышла из театра, в тоже самое время, что и вы… ну та, которой предлагал руку мужчина с верхней площадки омнибуса, с империала. И вы в жизни не догадаетесь, чем она занимается, эта красотка?

—

Нет, но если бы вы могли меня проинформировать о ней, вы мне оказали бы неоценимую услугу.

—

Она предсказывает большие приключения… гадает на картах… это госпожа Стелла с улица Сурдиер, 79. Мадам Корню её клиентка и вчера я их встретила, когда они разговаривали на бульваре Рошешуа, и так как я знаю уже давно эту бравую мадам Софи Корню, я подошла к ним… и так как вторая женщина не вспомнила моё лицо, она предложила мне погадать… и я попросила у неё адрес, где она окажет мне эту любезную услугу… и она мне его дала…

—

А вы ей не напомнили о происшествии в омнибусе?

—

О, Господи! Нет, конечно. Если бы я начала с ней говорить на эту тему, разговору не было бы конца, а у меня было мало времени. Но я ей обещала прийти к ней на сеанс спиритизма.

—

Не хотите ли Вы, чтобы мы пошли к ней вместе? — С некоторым усилием спросил Амьен.

—

Если это может вам доставить удовольствие… сама то я не верю в такие глупости… но меня это

развлечёт, тем не менее. Только, вы знаете, что я не богата, чтобы заплатить за такой визит…

—

О! Не волнуйтесь, я оплачу этот сеанс гадания.

—

Тогда это меня устраивает. Назначьте мне день и час.

—

Прямо сейчас. И я вас отвезу туда на фиакре.

—

Это меня устраивает ещё больше. Мне совершенно нечего делать до вечера. Я продаю мой товар только возле театров, когда начинаются вечерние спектакли.

—

Отлично! Подождите меня буквально пять минут, мне нужно сказать пару слов вот тому господину.

—

Тому, на котором белый галстук? У него хорошее лицо… Он походит на мирового судью из моей провинции. Но другой отличается от него… не так хорош.

—

Вы наблюдательны, мадам, и все-таки, чуть-чуть подождите меня, пока я не переговорю с мэтром Дрюжоном, — сказал Амьен, делая знак Верро, который уже понял его намерение.

—

Послушайте, мамаша, — начал художник-недоучка, подходя к торговке апельсинами, в то время, как его друг собирался присоединиться к нотариусу, начавшему с отцом Морелем

очень живописную беседу, — скажите мне, откуда вы знаете эту прекрасную Софи?

—

Это не так уж трудно. Её знает весь квартал. Надо вам сказать, что я живу на углу улицы Мюллер.

—

А я на улице Мирра… получается, что мы соседи. И когда вы захотите сделать ваш портрет, то я…

—

Значит, вы фотограф?

—

Ни за что в жизни. Как вы могли подумать… такое низменное занятие… фотография… Нет… Я изображаю, но… но не карточках… и не на зданиях …

—

Художник… значит? Мне нравятся художники. Ваш друг тоже художник?

—

Он художник номер один в Париже, и зарабатывает этим такие же хорошие деньги, как и вы. И я это говорю не для красного словца, не для того, чтобы сделать вам комплимент, но не могу удержаться от того, чтобы не сказать вам, что вы прекрасно выглядите… и сразу видно, что вы крепко стоите на нашей бренной земле.

—

Ну да… неплохо, но?… Но скажите мне запросто… не скрывая ничего от меня… почему и о чем ваш друг хочет проконсультироваться с гадалкой?

—

Он хочет узнать, от какой болезни умерла малышка из омнибуса.

—

Ничего себе… это — странная мы

сль. Что касается меня, то я неё собираюсь попросить средство, способное вылечить от тяжёлой болезни моего мужа, который не встаёт с постели уже месяц. Ах! А вот и ваш товарищ, который закончил говорить с этими двумя стариками.

—

Он высматривает вас, мамаша.

Амьен подошёл к ним с совершенно преображённым лицом, на котором сияли блестящие глаза. Верро был совершенно изумлён этим внезапным преображением.

«У него такое довольное выражение, как будто он уже нашел Пию, — подумал он.»

—

Моя прекрасная госпожа, — сказал Амьен торговке апельсинами, — эти господа хотят с вами поговорить.

—

Они очень вежливые с виду. И чего они хотят от меня?

—

Сведений, в которых они нуждаются. Они вам объяснят, в чем дело.

—

Тогда, пошли к ним… чего тянуть, — воскликнула толстуха.

—

И в то время как она двинулась вперёд, Верро проговорил сквозь зубы:

—

Если я понимаю то, что всё это означает, пусть тогда мне в нос воткнут ту булавку, которую я отдал Фурнье.

—

Ты поймёшь это позже. Сделай мне милость, поди, найди фиакр, — сказал ему Амьен.

—

Как! А где тот, на котором ты приехал? Смотри-ка! Папаша Морель и нотариус заставляют подняться в твой фиакр эту апельсиновую бочку, и сами садятся в него следом за ней. Там не хватит места для нас. Черт возьми, нет! Не может быть. Они хотят уехать без нас… но куда, черт возьми?

—

Ты это сейчас увидишь, так как мы поедем вслед за ними.

Часть XI

В тот же день для жителей улицы Сурдиер, которые прогуливались перед дверями своих респектабельных домов, состоялся совершенно непредусмотренный спектакль, чрезвычайно удививший местных аборигенов.

Два фиакра, которые следовали друг за другом буквально ноздря в ноздрю, остановились на углу улицы Гомбуст, куда они прибыли по улице Сен-Рош, и расположились в ряд напротив одного из домов.

Из первого спустились четверо мужчин и дородная женщина, которые тотчас же разделились на три группы.

Одновременно, двое других мужчин вышли из второй кареты и направились мелкими шажками к рынку Сен-Онора.

Женщина вошла на улицу Сурдиер. В десяти шагах за нею шёл маленький старик с нахлобученной на голову шляпой тромблон.

Немного дальше за стариком шли два больших черта довольно неприятной наружности, которые передвигались шеренгой и в ногу, как два солдата.

Пятый пассажир из первого отряда пошёл тем же путём, что и первые путешественники по тихой улочке. Он был одет в чёрный костюм и обвязан белым галстуком, как распорядитель на похоронах.

Все эти люди, которые, казалось, не были знакомы между собой, являлись между тем частью одной и той же экспедиции, хотя внимательный наблюдатель сразу же догадался бы об этом.

Но мелкие торговцы, которые видели, как они проходят мимо их окон, не догадывались о такой незамысловатой хитрости, и никто из них не прилип к окнам, чтобы посмотреть на них и на то, что будет происходить дальше.

Женщина вошла во двор, который предшествовал довольно красивому дому, и переговорила с консьержем.

Маленький старик, который шёл за ней, прибыл, прежде, чем коллоквиум был закончен и, так как они оба спрашивали одно и то же лицо, портье дал им обоим один и тот же ответ:

—

Первый этаж, дверь слева. Но я не знаю, мадам, принимает ли она, поскольку я слышал, что мадам прорицательница собирается отправиться в путешествие.

Они поднялись по лестнице вместе, не обменявшись при этом ни одним словом.

Когда эта пара прибыла на лестничную площадку, всё было уже совсем по другому.

—

Вы хорошо поняли, что должны сказать, не правда ли? — тихо спросил женщину старик. — Вы — сестра моей приходящей служанки. Я глух, как пробка, и сделал уже все, что мог, чтобы излечиться от этой напасти. Вы мне рассказали о мадам Стелле, которая даёт консультации по поводу всех болезней, и вы меня привели к ней, чтобы она назначила мне лечение.

—

Знаю! Знаю! — ответила толстуха.

—

И когда вы меня представите, вы мне позволите говорить самому.

—

Это меня вполне устраивает, потому что я не знаю, с чего мне начинать разговор.

—

Вот эта дверь, — продолжил мужчина, показывая на табличку, на которой сверкало имя ученицы мадемуазель Ленорман. — Звоните, моя добрая подруга.

И в то время, как его кумушка нажимала на медную кнопку звонка, он заметил другую надпись, которая располагалась визави табличке гадалки.

—

Отлично! — прошептал он, — и торговый агент напротив. Это — её компаньон, держу пари. И у меня есть идея, как убить одним ударом двух зайцев.

—

Не открывают, — сказала женщина.

—

Звоните сильнее.

Она возобновила усилия, но без особого успеха.

—

Постоянные посетители наверняка знают способ попасть на сеанс гадания, какой-то приём, по которому их отличают от остальных, — тихо сказал старик. — Речь идёт о том, чтобы узнать, как они дают знать о себе, а это не легко. Продолжай трезвонить, и посмотрим, что произойдёт.

Перезвон не произвёл никакого результата. Ничто не шевелилось в квартире гадалки, ни одного звука не доносилось из нее, но человек, который ещё недавно был совершенно глух, сумел расслышать шум шагов в квартире торгового агента, и тихо приблизился к его дверям, чтобы попытаться получше расслышать происходящее там.

Он собирался приложить своё ухо к двери, когда эта дверь вдруг приоткрылась.

—

Вот это да! — Воскликнул глухой старик, — это вы, месье Фурнье!

Одновременно он просунул свою голову и руку в щель приоткрывшейся двери.

—

Как! Это-вы, отец Морель! — воскликнул мужчина, открывший дверь.

—

Ах! Как я доволен тем, что вас вижу, так как у меня куча новостей для вас. Много чего странного случилось в Гранд-Боке с тех пор, как вы туда больше не приходите… А я не надеялся вас встретить здесь. Я приехал с моей хорошей знакомой, чтобы проконсультироваться с мадам Стеллой.

—

Её там нет, — закричал ему в ухо Фурнье, сделав из своих двух рук нечто подобие рупора.

—

Ах! Жаль. Мне говорили, что она мне может дать средство, которое меня освободит от моего недуга. Придётся мне приезжать к ней ещё

раз… но, так как вы вот… передо мной… я хотел бы беседовать с вами.

—

У меня сейчас совершенно нет времени.

—

О! Могу вас заверить, что это не надолго. Вы можете мне дать пять минут?

—

О чем вы должны мне сказать?

—

О тех вещах, которые вас, несомненно, заинтересуют. Вообразите себе, что уже два дня учреждение нашего уважаемого отца Пуавро полно доносчиков и шпионов, а все нормальные завсегдатаи его покинули.

Фурнье продолжал держать дверь лишь немного приоткрытой и не казался расположенным пропустить отца Мореля внутрь квартиры.

Он смотрел на происходящую перед его глазами сцену с подозрительным лицом, и также косился краем глаза на толстую продавщицу апельсинов, которая издалека с интересом посматривала на их коллоквиум.

Но, когда было произнесено слово «доносчиков»… торговый агент тут же изменил своё отношение к происходящему.

—

Так что там происходит в Гранд-Боке? — спросил он, крича во все горло, чтобы не пришлось, не дай бог, повторять свой вопрос.

—

Кажется, что ищут одного индивида, который оказался замешан в дело об убийстве, и который, как оказалось, посещает наш любимый кабачок под чужим именем. Я могу вам рассказать все детали происходящего. Но вы наверное, не можете меня принять, потому что вы не у себя дома, — сказал Морель, указывая на табличку, на которой было написано имя Бланшелен.

—

Я сейчас в гостях у одного из моих друзей, который отправился по делам и попросил меня заменить его на один час.

—

Тогда, я вас не побеспокою надолго, и у нас есть время, чтобы побеседовать. Только один момент… я лишь скажу моей знакомой, что собираюсь с вами поговорить, и чтобы она меня подождала на улице.

Это последнее предложение для Фурнье решило дело в пользу глухого Мореля. Торговый агент не хотел впускать в свой дом незнакомую ему женщину, но старика, не способного услышать колокол Нотр-Дам-де Пари он совершенно не опасался, и считал полезным для себя основательно его расспросить о манипуляциях полиции в забегаловке отца Пуавро.

—

Мы не можем здесь говорить, — продолжал орать Морель. — Мой недуг обязывает вас кричать, и не пройдёт и пары минут, как сюда сбегутся все соседи. Уходи, Вирджиния, — продолжил он, обращаясь к толстухе, — Если тебе неудобно ждать меня внизу, можешь пойти в сад Тюильри и посидеть на скамеечке перед большим фонтаном… я к тебе там вскоре присоединюсь.

Он прекрасно знал, что Вирджиния с полуслова поймёт его намёк, и она даже не собирается ни при каких обстоятельствах отправляться так далеко пешком.

Бравая продавщица апельсинов ему слепо повиновалась с тех пор, как узнала, с кем имеет дело. Она не требовала дальнейших объяснений, и сразу же безропотно спустилась по лестнице вниз, причём, что естественно, гораздо быстрее, чем чуть раньше по ней поднялась.

—

Входите, мой старый друг, — пригласил Мореля Фурнье, открывая широко дверь.

Морель зашёл внутрь. Фурнье следом закрыл на запор дверь и провел его в свой кабинет, по которому прогуливалась женщина, которую Амьен узнал бы без труда, если бы он был там, так как она была одета точно также, как в вечер представления постановки «Рыцарей тумана».

Эта дама нахмурилась, увидев мужчину, которого привёл её сообщник, и взглядом спросила его, кто это.

—

Не беспокойся, — сказал ей в пол голоса Фурнье. — Мне нужно вытянуть кое-какие сведения из этого дурака, и если я вдруг замечу, что это— полицейский шпион, он не выйдет отсюда живым.

Говоря таким образом, Фурнье украдкой посмотрел на доброго Мореля, на лице которого не дрогнул ни один мускул. Физиономия старика осталась улыбающейся и глупой, как обычно.

—

Отлично! Я убедился, что все в порядке, — продолжил так называемый Бланшелен. — Я боялся, как бы он не прикидывался глухим, не являясь таковым на самом деле. Теперь я уверен, что он действительно глух как пробка. Мы можем спокойно разговаривать между собой, как будто его здесь нет.

—

Но скажи мне, наконец, кто этот человек, и что он здесь делает?

—

Этот идиот является завсегдатаем алкоголической дыры под названием Гранд-Бок, и он пришел сюда не ко мне. Ты удивишься, но его подруга привела этого идиота к тебе, чтобы проконсультироваться по поводу его глухоты..

—

Так значит, это он трезвонил в мою дверь?

—

Нет, это его подруга, и когда я приоткрыл мою дверь, чтобы посмотреть, что там происходит, что за шум на нашей лестничной площадке, то нос к носу столкнулся с этим глухарём.

—

Хорошо, пусть это было так! Но зачем ты привёл его сюда?

—

Потому что он мне сказал, что видел агентов полиции в кабачке отца Пуавро, и я хочу знать, почему это происходит.

—

Тогда побыстрее разберись с ним и отправь его прочь, потому что я не хочу оставлять нашу малышку надолго одну. Она все время тараторит о том, что должна уехать сегодня вечером и, чтобы её успокоить, мне пришлось ей пообещать, что мы скоро поедем за сундуком её сестры к Софи Корню.

Во время этого обмена объяснениями Морель оставался недвижим, созерцая безмолвно даму и готовясь поприветствовать её добрыми словами.

—

Мадам — жена друга, который попросил меня заменить его на часик в этом кабинете, — закричал ему Фурнье.

—

Все мои комплименты месье вашему другу, месье Фурнье, и вам мадам— завопил глухой старик, склоняясь до земли.

—

Хорошо! Хорошо! Мы вас поняли. Сядьте и расскажите мне вашу историю. Итак, значит, полиция ищет какого— то убийцу у нашего бедного Пуавро?

—

Да… и мне кажется, что там его никто не схватит… просто напросто потому, что к Пуавро больше никто не ходит. Никто не любит полицейских, никто не хочет попасть под подозрение, и поэтому в Гранд Боке больше никого нет.

—

И все-таки, кого он убил, этот убийца из Гранд-Бока? Уже неделю, как газеты не сообщали ни об одном преступлении.

—

Скажем так, что это — старое дело. Девушка, которую убили… это произошло как будто бы ночью в омнибусе.

Этот ответ, данный аптекарем, совершенно беспристрастно и самым что ни на есть безразличным тоном, вполне очевидно сильно расстроил гадалку и её друга-пособника— соучастника.

Они не ожидали услышать того, что таким излишне безучастным тоном им говорил этот старик, ведь они уже не рассчитывали, что о смерти Бьянки Романо будут говорить в таком контексте, и им показалось, что аптекарь подаёт им эту новость так, как будто уже всему Парижу известно, что девушка умерла не естественной смертью, а была убита.

И этого было более чем достаточно, чтобы вызвать их недоверие к сказанному.

Они обменялись взглядом, и женщина сделала вид, что уходит.

—

Откуда вы это знаете? — спросил Фурнье экс-аптекаря, уже умышленно не повышая диапазон своего голоса.

—

Вы у меня спрашиваете имя убийцы, которого разыскивают, — прогрохотал Морель, делая себе рукой некое подобие слуховой трубки. — К несчастью, я об этом знаю не более чем вы. Завсегдатаев у отца Пуавро не так много, и подозрения понемногу распределяются между всеми ними… и, главным образом, распространяются на тех, кто перестал посещать его кабачок в последние дни. Но я могу вам назвать одну скотину, которая является причиной всего этого. Это мерзкий маляр, с которым вы играли в карты… которого зовут Верро. Кажется, что он подал жалобу в префектуру полиции.

—

Это меня не удивляет, — пробормотал Фурнье, обращаясь к своей спутнице. — Старик, вероятно, сказал правду, и я все более и более уверен, что он действительно глух, как пень, потому что ответил не на мой вопрос, а на какой-то свой. Он не услышал и не услышит ни слова из того, о чем мы говорим.

—

Я ему верю, — прошептала женщина, — но это не значит, что я думаю, что все действительно так серьёзно, как он это нам описал. Я имею ввиду его предположение, что это произошло именно потому, что этот дурак Верро вдруг отправился в полицию тебя разоблачать. Хотя… с твоей стороны было не очень осторожно говорить с ним об этом деле.

—

Я не мог без него обойтись, иначе как бы я сумел от него заполучить булавку и письмо. Но я не был бы удивлён, узнав, что этот маляр, не видя меня больше в этом кабачке, дойдёт до того, что начнёт подозревать меня… если конечно это его друг Амьен не подтолкнул его к этому дурацкому поступку. Он нас видел, этот Амьен, и если, к несчастью, Дюбуа ему дал адрес месье Бланшелена, своего торгового агента, мы с тобой окажемся в плохой ситуации.

—

То есть… вполне можно сказать другими словами, что мы с тобой в тот же день ляжем спать уже не здесь, а в тюремной камере на набережной Орфевр. Если ты мне веришь, то нам не следует играть в игры с мадемуазель Фортуной. И я хочу, чтобы мы уехали из Парижа сегодня же вечером вместе с Пией.

—

Но ты мне только что сказала, что она непременно хочет забрать сундук своей сестры.

—

Если бы следовало сделать только это, то я бы сама забрала этот несчастный сундук. Но она ещё также хочет пойти ещё раз на кладбище Сент-Уэн.

—

И потом она согласна уехать?

—

По крайней мере она просила меня только об этом.

—

Ладно! Отвези её к Софи Корню, а прямо от нее в Сент-Уэн. На это потребуется не больше трёх часов. У тебя ещё останется время, чтобы успеть на восьмичасовой вечерний скорый поезд до Марселя. Я думаю, что чем меньше времени она будет оставаться в Париже, тем лучше, потому что когда наш художник узнает, что малышка больше не появляется у Лоренцо, он вместе со свои другом маляром способен начать действовать, дабы разыскать её. К сожалению, мы теперь во власти случая… а вдруг они попадутся на вашем пути.

—

О! Я позабочусь о том, чтобы опустить шторы в нашем фиакре, и кроме того… возможно, что они ещё не разыскивают нашу бедную сиротку.

—

Возможно… Но завтра то они точно будут её искать, так что вам обязательно нужно сбежать из Парижа этим вечером в Марсель. А я там к вам присоединюсь послезавтра.

—

Я полагаю, что ты прав, и, чтобы не терять время, я отправлю свою маленькую негритяночку-обезьяночку искать мне фиакр.

—

И это правильно. Только подожди, пока я избавлюсь от этого старого дурачка, который нам оказал только что замечательную услугу.

И, повернувшись к аптекарю, который стоял позади него с блаженным видом, он настолько громко, как только мог, закричал:

—

Извините меня, отец Морель. Мадам мне рассказывала о том, что она читала в газетах об этой истории в омнибусе. Я думаю, что не стоит суетиться, история не стоит и выеденного яйца, и я постараюсь успокоить этого бедного черта Пуавро

Не хотите ли пойти сейчас в Гранд-Бок и подождать меня там? Я

там появлюсь через час.

—

С огромным удовольствием, — ответил глухой старик. — Вы, как и я, не бросаете в беде старика Пуавро. Но я не хочу больше вас беспокоить, и буду рад вас приветствовать в его заведении… и нижайший вам поклон. А я завтра приеду сюда опять, чтобы проконсультироваться с вашей соседкой, госпожой Стеллой, — добавил Морель, пятясь к выходу.

Фурнье проводил старика Мореля до лестничной площадки, и попрощался с ним довольно сильным рукопожатием, после чего закрыл на ключ дверь своей квартиры.

Как только он это сделал, аптекарь Морель буквально на глазах преобразился, распрямил плечи и стремительно сбежал вниз по ступенькам подъезда, быстро пересёк двор и принялся бежать со всех ног к улице Гомбуст, где его ожидали оба фиакра.

Часть XII

Маленькая негритяночка была проворна, как обезьянка, и при этом всегда была предельно услужлива, угодливо приседая перед своей хозяйке-колдунье. Стелле не пришлось ждать и десяти минут, как её чёрная посланница вернулась вместе с фиакром.

Ближайшая станция фиакров была, однако, не так уж и близко, но маленькой негритянке выпал шанс встретить порожний фиакр неподалёку от дома возле улицы Сурдиер.

Пия уже давно была готова отправиться за вещами сестры и на кладбище. В сущности, ей было очень просто собраться в дорогу, ведь у неё ничего не было в этом случайном пристанище, кроме одного-единственного платья, и то того, что было на ней. Так что Пия сразу же оказалась у дверей, когда её новая покровительница предложила ей немедленно поехать на улицу Аббатисс и на кладбище Сент-Уэн для того, чтобы они смогли успеть на вечерний поезд в Марсель, ведь ни о чем другом она свою новую покровительницу и не просила.

Пие было в принципе все равно, уехать в Италию одной или в компании, лишь бы только оставить Париж, и чем раньше, тем лучше.

Единственное, чего она опасалась, состояло в том, чтобы не встретиться в дороге с Полем Амьеном, потому что она боялась, что позволит себя уговорить, если он начнёт её умолять остаться в Париже.

Стелла, у которой было множество других опасений, гораздо более угрожающих, была не так спокойна, поэтому, когда они подошли к дверям фиакра, она бросила быстрый взгляд по обе стороны улицы.

Она там не увидела ничего подозрительного. Фиакр стоял напротив тротуара, а кучер, оставив своё место, беседовал с мужчиной, который судя по всему должен был быть одним из его товарищей, во временном отпуске, так как он носил непромокаемую шляпу из вощёной ткани и красный жилет поверх блузы, ка и большинство парижских кучеров.

—

Это вас привела моя служанка? — спросила его гадалка, — маленькая негритяночка двенадцати лет от роду?

—

Да, мадам… и если мадам хочет, она может подняться, — ответил кучер, — открывая дверь.

—

Я вас беру только на определённое время, и если вы будете передвигаться достаточно резво, у вас будут хорошие чаевые.

—

О! И меня это вполне устраивает… Мадам будет довольна… куда поедем?

—

На улицу Аббатисс… а по дороге туда на Монмартре вы повернёте налево и дальше наверх по улице Мучеников, а затем я вам скажу, где остановиться, когда мы окажемся перед нужным мне домом.

—

Хорошо, мадам… только, если мадам мне позволит… не мог бы я взять на место рядом со мной моего друга, вот этого, что стоит со мной. Я его высажу на площади у Мэрии, это в двух шагах от места, куда направляется мадам.

—

Делайте, как вам заблагорассудится, — ответила так называемая ученица мадемуазель Ленорман.

Она очень торопилась, и думала только о том, чтобы Пия быстрее поднялась в карету, и сразу же после этого опустить шторы на окне.

—

Вы же не хотите, чтобы вас увидели с улицы, не так ли, мой дорогой ребёнок? — спросила она у нее.

—

Вы же знаете, что нет, — прошептала малышка.

—

Предосторожность вынужденная… необходимая, так как нам придётся проехать через квартал художников. Нет другой дороги, чтобы попасть к Софи.

—

Какое это имеет значение? Я здесь хорошо скрыта от чужих взглядов… и впрочем, никто больше не думает обо мне, там, наверху, на Монмартре.

У Стеллы были основательные причины иметь совершенно противоположное мнение, но она не стала его высказывать, и поездка протекала в молчании.

Пия же была мрачной и подавленной. Она позволила везти себя, как везут в карете осуждённого к месту казни.

У её сопровождающей было достаточно ума для того, чтобы не пытаться вывести Пию из этого оцепенения, которое избавляло лже-прорицательницу от необходимости отвечать на затруднительные вопросы.

Она говорила себе:

«Всё, как мне кажется, в порядке. Корню предупреждена о нашем визите, и она должна была спуститься на аллею с вещами и бумагами Стеллы, и у нас на все про всё уйдёт не больше пяти минут у дома Бьянки. На кладбище, конечно, нам сильно не повезёт, если мы встретим кого-нибудь знакомого, но будем надеяться, что этого не произойдёт. И тогда этим вечером, в восемь часов, мы покатим на поезде к Марселю.»

Фиакр летел как ветер, и гадалка поздравляла себя c тем, что ей столь повезло с каретой. На бульваре лошадь перешла на рысь, и когда карета съехала с него, она помчалась вперёд умопомрачительным аллюром.

Стелла, укрытая шторой от нескромных взглядов прохожих, не имела, из-за этого, со своей стороны, возможности внимательно отслеживать маршрут поездки, и не заметила, какие улицы избрал на самом деле кучер на пути к цели их поездки. Но когда она однажды приподняла уголок шторы, чтобы выглянуть наружу, то тут же заметила, что кучер ошибся, и вместо того, чтобы подниматься вверх прямо к улице Аббатисс, он повернул налево.

Она стала стучать в окошко кучеру, чтобы предупредить его об ошибке, потом стала звонить в колокольчик, но все было бесполезно, кучер никак не реагировал на её сигналы.

Этот кучер был, должно быть, был совершенно глухим, как отец Морель, так как он остановился только на пляс Пигаль.

Стелла, изумлённая и взбешённая происходящим, утратила все своё хладнокровие и осторожность, и внезапно открыла одно из окон кареты, чтобы схватить за полу кафтана этого кучера-идиота, который провернул такой трюк и приехал совершенно не туда, куда ему указали.

Но, на тротуаре, напротив которого остановился этот непослушный фиакр, она увидела группу людей, которые, казалось, ожидали её. Она это сразу же поняла это, так как узнала среди них Амьена и Верро.

Тогда, не думая больше ни о чём, кроме спасения, гадалка попыталась убежать, и открыв дверь с другой стороны фиакра, она прыгнула вниз и буквально упала в руки мужчины в блузе, который спустился с кучерского места, чтобы подхватить её.

Гадалка попыталась от него ускользнуть, выворачиваясь, как угорь на сковородке, но кучер своими огромными ручищами схватил её в охапку, и поднял, как пёрышко, на уровень своих богатырских плеч, после чего отнёс женщину в вестибюль большого дома художников и поместил в комнатку портье, под наблюдение ожидавших её там двух полицейских.

Все это было проделано столь быстро, что у Стеллы не было времени и сил, чтобы даже закричать, и случайные прохожие решили, что шла речь об упавшей в обморок женщине.

Пия, погруженная в свои печальные мысли, ничего произошедшего даже и не заметила, образно говоря, но, почти в то же мгновение, другая дверь кареты открылась, и в проёме показался Поль Амьен.

—

Ах! — прошептала девушка, отклоняясь назад, — эта женщина меня обманула, она привезла меня к вам… оставьте меня! …

—

Эта женщина! — воскликнул Амьен, — Да знаешь ли ты, что это она убила твою сестру, и она убила бы и тебя, как убила Бьянку, если бы мы не сумели тебя вытащить из её когтей. Я не могу тебе объяснить всё это прямо здесь. Верро тебя отведёт в мастерскую, а я к тебе присоединюсь там через несколько минут. Вначале я должен помочь полиции разоблачить эту негодяйку.

—

В мастерскую! Никогда! — ответила Пия глухим голосом.

—

Почему? Что я тебя такого сделал, что ты…?

—

О! А я догадался! — воскликнул Верро, который в это время приблизился к ним. — Она боится наверху встретить мадемуазель Дюбуа. Итак! Малышка, я тебе клянусь, что эта блондинка не ступит больше туда ни одной ногой, и что если её респектабельный отец посмеет там появиться, я возьму на себя смелость выставить его вон за дверь. Спроси сама об этом у Амьена.

—

Я тебе клянусь, что так и будет! — продолжил его слова Амьен.

И его глаза говорили так красноречиво, что было сразу понятно, что он не лгал, так что Пия, бледная и дрожащая, согласилась принять руку, которую ей предлагал Верро, чтобы помочь спуститься, и позволила себя сопроводить в дом.

—

А теперь пора поговорить с вами, госпожа Фурнье, — процедил сквозь зубы Амьен.

—

Ах! Какая негодяйка! — воскликнула появившаяся перед ним торговка апельсинами, — Ведь она сидела прямо передо мной в омнибусе. Могла и меня убить. Но как вы это докажете.

—

О! Не сомневаюсь, что она не осмелится больше ничего отрицать, — сказал нотариус Дрюжон. — Но… схватили ли её сообщника?

—

Его уже должны были упаковать, — закричал мужчина, сидящий на козлах фиакра. — Патрон взял эту операцию на себя, так что минут через десять они будут здесь. Как вы находите, неплохо он организовал эту операцию?

—

Чудесно. Идея переодеть вас в кучеров, вас и вашего товарища, превосходная.

Амьен и Вирджиния Пилон оставили мэтра Дрюжона петь дифирамбы псевдо Морелю, который был на самом деле старшим офицером полиции Сюрте, и побежали в комнату привратника, где находилась под присмотром полицейских прорицательница Стелла.

Гадалка казалась похожей на загнанного в ловушку дикого зверя, и когда она увидела, как перед её глазами появляются два свидетеля, показания которых она не могла опровергнуть, молния гнева сверкнула в глазах женщины, но она не пошевелилась, и презрительно пренебрегла ответами на вопросы Амьена, который вскоре утомился их задавать и решил отправиться к Пие, да и в этот момент прибыл настоящий профессионал и псевдо аптекарь Морель. Умелый полицейский закончил свою работу на улице Сурдиер. Огюст Бланшелен был арестован у себя дома комиссаром, которому помогали четыре агента, и был уже на пути к камере заключения при префектуре.

Появление Мореля в комнате консьержа привело к неожиданной развязке. Стелла поняла, что она пропала и ей не удастся выкрутиться из этого грязного дела. Мнимый глухой оказался на поверку совсем не глухим, а значит прекрасно слышал каждое слово её разговор с сообщником, и он знал, в чем они виноваты… каждый.

—

Где булавка, которая послужила вам орудием убийства Бьянки Романо? — спросил он у неё с ходу, без преамбулы. — Она должна быть у вас с собой, и если вы мне её не отдадите, мадам, которая сидела рядом с вами в омнибусе, вас сейчас обыщет.

—

Это ни к чему, — сказало хриплым голосом это ужасное создание, — я вам её отдам. Вот…

Стелла держала булавку все это время, пока её тащили в комнату консьержа, в своей перчатке, и тут она, поднося свою руку со смертоносным оружием полицейскому, вдруг с силой сжала её, и упала, поражённая заморским ядом, не оставляющим шансов на жизнь. Ядовитое жало проникло в её ладонь.

Бьянка была отомщена.

—

Ну что же, она сэкономила работу суда присяжных, — философски произнёс Морель, в то время как к телу гадалки устремились полицейские, чтобы поднять мёртвую женщину с пола. — Держу пари, что у этого негодяя Фурнье не хватит мужества сделать тоже самое, что только что сотворила его сообщница. Справедливости ради нужно заметить, что сейчас у него появился шанс благополучно выпутаться из этого дела и сохранить свою голову на плечах. Теперь, когда его милая подруга сыграла в ящик, соучастие этого негодяя в убийстве будет трудно доказать. Но мне очень хотелось заполучить эту булавку. За неимением этого вещественного доказательства присяжные заседатели никогда не осудили бы его хотя бы на галеры.

И якобы аптекарь подобрал с пола комнаты смертоносное жало с позолоченной головкой и тщательно завернул его в газету.

Торговка апельсинами, увидев падение замертво гадалки, от испуга припустилась со всех ног к выходу, но у дверей в коридор столкнулась с мэтром Дрюжоном, который беседовал с персонажем, которого вряд ли кто-то ожидал здесь увидеть.

При виде фиакра, которым правил настоящий кучер, а не полицейский, из которого спустились месье и мадемуазель Дюбуа, нотариус, который прогуливался по тротуару, был ни мало удивлён тем, что увидел их здесь, так как буквально час тому назад месье Дюбуа отказался дать ему адрес торгового агента, и они расстались очень холодно.

Итак, месье Дюбуа было известно, что Амьен действовал совместно с мэтром Дрюжоном. Так что же он тогда искал в мастерской художника?

—

Я знаю его имя, — кричал Дюбуа, сходя с кареты. — Его зовут Бланшелен, и он живёт …

—

На улице Сурдиер. Вы мне не сообщили ничего нового, — прервал его нотариус. — Он уже арестован.

—

Арестован! Ах! Мой Бог! Так это, следовательно, была правда… он совершил преступление! Вы — свидетель, что я привёз его адрес месье Амьену, как только нашел его у себя в кабинете… не прошло и десяти минут после вашего отъезда, как я его обнаружил в моих бумагах.

Месье Дюбуа в глубине души был, конечно, совсем не спокоен, так как он думал о своих письмах торговому агенту и подписанному им обязательству, которые полиция должна была найти у Бланшелена. Он понял, что ему пора принять меры предосторожности, чтобы его не подозревали в заказанном этому негодяю убийстве. Поэтому, отправляясь к Амьену, он прихватил с собой свою дочь, чтобы придать видимость повода своему визиту.

—

Давайте поднимемся, мой отец, — сказала мадемуазель Аврора, ещё более крас

ивая и высокомерная, чем когда-

либо. — Месье Амьен нам объяснит, что происходит.

—

Я вас предупреждаю, что он не один, — прошептал мэтр Дрюжон.

—

Ах!..Что же… вот и ещё одна причина подняться наверх, — воскликнула Авроа. — И мы будем полностью осведомлены о происходящем.

Мадемуазель Дюбуа догадалась, что это маленькая итальянка была там, наверху, у художника, но она не была той девушкой, которая отступает. Аврора вошла в дом, а месье Дюбуа последовал за нею.

—

Только не смотрите в комнату портье, — закричала им вслед Вирджиния Пилон.

Она зря их предупреждала. Отец торопился попасть в мастерскую художника не меньше своей дочери.

Им не потребовалось звонить в дверь, чтобы зайти в мастерскую. Дверь была открыта, и они могли созерцать абсолютно непредвиденную картину. Пия сидела на том же самом месте, где мадемуазель Дюбуа её увидела в первый раз, но Пия больше не плакала.

На этот раз Пия с восторгом выслушивала клятвы Поля Амьена, вставшего на колени перед нею… Пия протянула свои руки художнику, который покрывал их поцелуями.

И Верро, как всегда весёлый, в своей обычной клоунской манере изображал священника и шутливым жестом благословлял их. И он был первым, кто заметил месье Дюбуа и его дочь, застывших на пороге, и у него хватило бесстыдства и наглости закричать им:

—

Разве это что это трогательно? Дафнис и Хлоя, ей богу!

Амьен в одно мгновение вскочил на ноги и пошёл прямо к ним.

Пия застыла, бледная, с тоскливым выражением лица. В этот момент должна была решиться её судьба.

—

Пойдёмте, мой отец, — сухо сказала надменная Аврора. — Ноги моей больше здесь не будет, так как месье принимает у себя создание, которое у вас украло наследство вашего брата.

—

Вы оскорбляете ребёнка, который несравненно лучше, чем вы, — возразил гневно Амьен. — Уходите! А вы, месье, — продолжил он, обращаясь к месье Дюбуа, — знайте, что всем прекрасно известно, что это как раз вы страстно желали получить неправедным путём наследство отца сестёр Романо, и пытались украсть наследство мадемуазель Пии Романо, приложив руку к смерти её сестры Бьянки. Я, со своей стороны, надеюсь, что юстиция не станет вас донимать рассмотрением ваших позорных тесных связей с преступниками, и лишь надеюсь на то, что больше никогда не увижу вас и вашу дочь.

Отец и дочь опустили голову. Пия сполна отомстила им, став равной Дюбуа по состоянию и положению в обществе, но, в отличие от них, с незапятнанной репутацией.

*

* *

Прошло три месяца. Заседание суда по делу Бланшелена, или так называемого Фурнье, состоится в ближайшее время. Обвиняемый надеется на смягчающие обстоятельства. Морелю успех в этом деле позволил получить продвижение по службе. Возможно, однажды, он даже станет шефом Сюртэ.

Мэтр Дрюжон возвратился к своим обязанностям нотариуса, одарённый благословениями Амьена и Пии, которые уехали в Италию. Они сыграют свадьбу в Субиако, и состояние месье Франсиса Буае позволит им вести тот образ жизни, о котором они мечтали, чтобы быть счастливыми, творческий и независимый. Амьен пропустил свою выставку в этом году, но счастье, которое его ожидает, очень даже стоило этой жертвы.

Верро успокаивается, попивая пиво в отсутствие своих старых друзей. Пия купила ему прекрасную студию в доме художников на пляс Пигаль, и он всерьёз задумался над тем… а не стоит ли ему бросить профессию частного сыщика и вновь заняться ремеслом художника. Месье Дюбуа был относительно счастлив, ведь его не беспокоили в связи с делом об убийстве в омнибусе благодаря хорошей работе его адвокатов. Но, несмотря на это, Аврора не может найти себе жениха. Проблема в том, что претенденты на её руку испарились. В Париже все знают обо всем, и громкое преступление в омнибусе причинило невосполнимый ущерб репутации семейства Дюбуа.

КОНЕЦ

Игорь Шинкаренко, [email protected] или [email protected]