55. Митьки и Рекшан

Хочу сделать паблисити Владимиру Рекшану, это интересный образец деятеля культуры общего профиля. По образованию историк, в 70-е годы профессиональный спортсмен, рок-музыкант, затем писатель и журналист. По линии алкоголизма следовал за «Митьками», ездил к отцу Мартину. Во всех интервью обозначает себя «живым классиком», не уточняя, в какой области человеческой деятельности. У меня с Рекшаном были вполне хорошие отношения, говорили с ним иногда (по его определению «как живой классик с живым классиком»), хотя он не всегда слушает собеседника, приходится несколько раз повторять. Может, мыслями своими занят.

Несколько лет назад стал постоянно ходить в митьковскую ставку, а затем подключился к формированию новой митьковской культуры: начал ездить по провинциальным выставкам в должности массовика-затейника (я не в уничижительном смысле, массовик-затейник в нынешних «Митьках» — фигура ключевая, министр культуры). Одной живописи стало мало, требовалось развлекать людей концертами самодеятельности (на которых Рекшан играл на гитаре и пел песни про Гражданскую войну), чтением стихов, Митьковской олимпиадой. Олимпиада, которой заведовал Рекшан, состояла из двух увеселений: сеанс одновременной игры в Чапаева (если кто не помнит — щелкая по своей шашке, нужно выбивать шашки противника) и бросание женского чулка.

Помню, раньше в сельских клубах висели анонсы типа: «Сегодня в клубе — лекция о решениях пленума ЦК КПСС! По окончании лекции — кино, буфет и танцы». Функцию лекции о решениях пленума и выполняла выставка живописи. Рекшан мне по итогам передвижных выставок с восторгом объяснял, какой ценный бренд — «митьки», уже и живопись, в сущности, не нужна.

— А что же нужно? Олимпиада?

— Да ничего не нужно! Вешается громадный баннер: «Митьки приехали!», выходишь, надуваешь щеки — и свободен, иди за гонораром. Народ сам себя будет под этим плакатом веселить — водку пить, дискотека. Хорошо бы показать одного художника-митька, да не обязательно; в Красноярске нас пять человек оттягивалось без всяких художников.

Конечно, нелепо ожидать, что такой человек сочувственно отнесется к покушению на ценный бренд, но мы вполне дружелюбно общались и после моего ухода из группы. Вскоре после моего «скандала» встретились на улице, посмеялись, я вкратце описал ему, как Митя трудился, выталкивая меня. Рекшан допытывался: я действительно, навсегда вышел из «Митьков», или это такой рекламный ход.

— Зачем? Что я этим рекламирую?

— Да ведь это гениальный ход! Весь тираж сборника «Митьки» сметен за несколько дней.

— Я ведь четыре месяца как ушел, задолго до выхода сборника.

— Такой промоушен книге за большие деньги не сделаешь! (Рекшан, как это с ним случается, не слушает, а развивает свои мысли.)

— А что Митя? Доволен?

— С одной стороны, доволен, но обиделся, что вся пресса против него. Он как ребенок: все конфеты давали и вдруг ремень показали — непривычно ему. Ты-то береги себя, не нервничай! И прими мои поздравления: рекламный ход — гениальный!

Вот и весь разговор, а через несколько дней выходит наконец статья Рекшана с конфетой для Мити.

 

56. Владимир Рекшан: «Митьковские пляски»

Творческие люди, объединившиеся в коллектив, — это не кирпичи в кладке, а постоянная борьба амбиций и самолюбий. Если коллектив живет сам по себе, борьба здоровая, но если подключаются внешние силы, особенно СМИ...

Незадолго до перестройки в самиздате появилась книжка «Митьки, описанные Владимиром Шинкаревым и нарисованные Александром Флоренским». В книге талантливо передавались быт и речь нескольких художников, из которых наиболее характерным был Дмитрий Шагин. Сперва в слове «митьки» автор текста предложил делать ударение на первом слоге, но прототип Митя, сославшись на то, как его звал в детстве отец, посоветовал называть правильно и «ударять» в конце слова. Перестройка сделала кочегарочно-андеграундное явление всесоюзно популярным. Скоро пьяные и веселые «митьки» поехали по «европам», стали сниматься в кино и произносить публичные речи.

А потом, как водится, прошли годы. Советская власть превратилась в антисоветскую. Наступило время брендоносителей. Таковым у «митьков» стал Шагин. И никто, кроме Мити, в силу его врожденной обаятельности с этой ролью не совладал бы. Смею предположить, что без Шагина и никакой популярности у «митьков» бы не получилось. Да и сам автор «Митьков, описанных...» продолжил бы влачить малоизвестное существование.

После того как в середине девяностых в проекте «Митьковские песни» поучаствовали Юрий Шевчук, Чиж, Вячеслав Бутусов, Александр Скляр и другие титаны рок-сцены, движение «митьков» стало тотально культовым и теперь ассоциируется вовсе не только с художниками.

С митьковской агитбригадой я ездил в Чебоксары, на Урал и в Сибирь. И мнение мое таково — «митьки» популярны потому, что олицетворяют не только лучшие, но и худшие черты народа. Они не хотят никого победить, но хотят все съесть. Они часто обидчивы и злы, как дети. Но могут и последнюю рубаху с себя снять. Они голосуют и за Путина, и за коммунистов, и не голосуют вовсе. Многие из них концептуально перестали пить ядовитые алкогольные напитки. Однако некоторые эти самые напитки продолжают глотать без зазрения совести. Они стали похожи на Ленина, в том смысле, что ничто человеческое им тоже не чуждо.

После недавнего выхода в издательстве «Амфора» литературного сборника «Митьки» Владимир Шинкарев сделал заявление для прессы: дескать, ухожу из «митьков», поскольку «митьки» выродились, Митя плохой художник, а он, Шинкарев, наоборот, он, мол, все придумал, а его обокрали... Иными словами, проявил худшие черты народа — зависть, тщеславие и жадность. Это понять можно. Творческая среда вообще сборище довольно противных людей. Чужие успехи всегда сильно ранят. Твоего товарища (Митю) постоянно показывают в телевизоре, у него берут бесчисленные интервью, его поздравляет с днем рождения губернатор... Представьте себе сельские танцы. Одну деваху постоянно приглашают на вальс и краковяк, а с другой танцуют не очень. Выступив в роли неприглашаемой, Шинкарев подставился. Ведь если ты про другого говоришь, что он плох и рисует только тельники, то и о тебе разозленный скандалом зритель может сказать, что достал уж ты всех депрессивными пейзажами и постмодерновыми перерисовками чужих картин. Ведь если не хотят тебя приглашать на вальс и краковяк, то и не пригласят! Может, поэтому Шинкарев недавно издал книжку под названием «Митьковские пляски».

...Поставив эту точку, я вышел проветриться на улицу и... встретил Шинкарева. Мы немного поболтали, и мне стало его жалко. Он говорил, что ничего такого не хотел, пресса все переврала, но продолжал повторять, что «митьки» — его проект, он все придумал еще в конце семидесятых, да и от «ставки» на улице Марата ему ключей Митя не дал.

— Так это что — все тот же квартирный вопрос? — спросил я.

— А ты как думал! — честно воскликнул Шинкарев.

Я вернулся к компьютеру и несколько смягчил текст, поскольку до этого реагировал на медийную историю, а тут встретил хоть и самовлюбленного, но все-таки живого человека.

Этот скандал я скорее связываю с политикой. Действующий президент, выстраивая известную вертикаль, кое-кому «прикрутил фитильки» (цитата из Шагина). Но сами-то люди в СМИ остались. Власть они сильно укусить не могут, боясь лишиться довольствия, но тем, кто засветился рядом с ней, испортить настроение еще способны. Да, Митя, став брендом, периодически встречается с высшими городскими чинами (по их инициативе), а с губернатором рисовал картины во время Рождественской ярмарки на площади Искусств. Предполагаю, что и Шинкарев бы не отказался. Но позвали Митю. Если отбросить этику с эстетикой и вспомнить о судьбах Родины, то факты таковы: на январском аукционе в пользу реабилитационного центра «Дом Надежды на Горе», где бесплатно лечатся российские алкоголики (спасено уже более двух тысяч человек!), в пользу дома было продано картин на пять миллионов рублей. Два годовых бюджета, между прочим! Эта акция спасла дом от финансового краха, а точней — людей, которые там пройдут лечение и выживут!

Все, что не развивается, умирает. Митьки развиваются и поэтому еще живы. Ушли Флоренские, теперь ушел Шинкарев. Когда-то давно ушел Горяев, а теперь вернулся. Появляются новые люди. Существование «митьков» в данный момент не зависит ни от Шинкарева, ни от Шагина, ни от СМИ. И говорю я вам — это хорошо! («Невское время», 22.04.2008)

Статья явилась настолько странным продолжением нашего последнего разговора, что я опешил, не буду греха таить. Будто бы я пошел пешкой е2 — е4, а в ответ последовал удар ногой по затылку — из глаз искры, шахматы валятся на пол. Оказывается, соперник решил играть не в шахматы, а в бои без правил. Что ж делать, нужно помотать головой, собрать шахматы, расставить, и делать следующий ход с элементами боев без правил. Можно, конечно, сказать вслед за Мальволио: «Соловьи не отвечают галкам!», но это некорректно. Рекшан выбился в персонажи «Конца митьков», во многом он собой и олицетворяет этот конец. Следует его терпеливо наблюдать.

Мне же хотелось диалога, обсуждения — к Мите не пробиться много лет, поговорю с Рекшаном. Как идеолог с идеологом.

 

57. Разговор с идеологом

История бренда «Митьки», как ее видит Рекшан, относится к плутовскому жанру, но слишком заурядна, даже зубоскалить над ней скучновато. Типовая история: у рядового Иванова были сапоги. Но оказалось, что Авторитетному Дембелю эти сапоги как раз впору. Если бы Иванов попробовал с Дембелем и его братками сам поговорить в тихом переулке, это была бы борьба здоровая. Но рядовой Иванов стал при людях орать, что остался без сапог, то есть проявил худшие черты фраеров — зависть, тщеславие и жадность. Это понять можно. Фраера — это вообще сборище довольно противных людей. Авторитетный Дембель голенища сапог по-дембельски укоротил, а каблуки по-дембельски нарастил, что рядовой Иванов сделать нипочем бы не догадался. Успехи Авторитетного Дембеля сильно ранят Иванова, но само существование сапог в данный момент не зависит ни от Иванова, ни от Дембеля. И говорю я вам — это хорошо! (Не скрою, у меня раздражение вызывает эта псевдобиблейская интонация, фирменная для Рекшана: «И говорю я вам — это хорошо!» Да чего хорошего-то?)

Это метафора для краткости, а вот как разворачивалось это происшествие.

Начинает Рекшан со смелого противоречия с генеральной линией. (Напомню, какова она ныне: «Только что вышла книжка „Митьки“, приуроченная к 25-летию группы. Там собраны наши тексты и картины, начиная с зарождения „митьковства“ и до наших дней. Раньше такой книжки появиться не могло. Раньше у нас писал только Тихомиров, потому что не пил, а теперь, когда все побросали, выяснилось, что многие сочинять могут». Д. Шагин.) Он великодушно признает наличие книжки «Митьки, описанные Владимиром Шинкаревым и нарисованные Александром Флоренским». Это обозначение не является названием книги, а взято с рисунка Флоренского к титульному листу первого издания, но Рекшан и в дальнейшем называет книгу «Митьки» только «Митьки, описанные...». Этим нехитрым приемом часть авторства отнимается — в пользу, впрочем, не Мити, а Флоренского, делается групповым, где шут его знает, кто что придумал. В русле подростковой культуры это нормальная практика, о чем замечательно у Секацкого:

Нельзя не обратить внимание на недавно возникшую, но весьма знаменательную тенденцию иллюстрированных журналов в способе атрибуции публикуемых материалов. Теперь все чаще пишут: «текст такого-то, фото такого-то, дизайн такого-то». Ну ладно, а статья чья? Представим себе «Сказку о рыбаке и рыбке» в современном гламурно-подростковом журнале: текст Пушкина, фото Пупкина, оформление Тютькина — и еще не факт, что подписи будут следовать именно в таком порядке.

То есть вот публикуемый материал, с ним можно ознакомиться — целиком или частично. Если хочешь ознакомиться целиком — для самых настырных даже поясняется, что «текст Пушкина». Но можно ознакомиться бегло, проигнорировав приложение и ограничившись Пушкиным и Тютькиным, — в принципе, как раз на это рассчитывают авторы публикации, анонимные уполномоченные империи СМИ. Происходит глубокая регрессия к эпохе ярмарочных листков и лубочных картинок, к временам, когда статьи, вернее, заметки не подписывались (какая разница, кому принадлежит сопроводительный текст).

Так что возможно, Рекшан вслед за Митей искренне считает, что невелика разница — кто написал сопроводительный текст.

РЕКШАН: Сперва в слове «митьки» автор текста предложил делать ударение на первом слоге, но прототип Митя, сославшись на то, как его звал в детстве отец, посоветовал называть правильно и «ударять» в конце слова.

Митя считает вопрос об ударении принципиальным, постоянно этот момент подчеркивает (в данном случае через Рекшана), что дает ему моральное основание говорить журналистам: «Слово „митьки“ придумал я». Но эта подмена построена на ложном основании: изобретательница правильного ударения, Галя Подисокорская, жива и здорова, можно спросить у нее.

РЕКШАН: А потом, как водится, прошли годы. Советская власть превратилась в антисоветскую. Наступило время брендоносителей. Таковым у «митьков» стал Шагин. И никто, кроме Мити, в силу его врожденной обаятельности с этой ролью не совладал бы. Смею предположить, что без Шагина и никакой популярности у «митьков» бы не получилось. Да и сам автор «Митьков, описанных...» продолжал бы влачить малоизвестное существование.

«Ящик, гвозди и вещи; вещи пропали бы без ящика, ящик нельзя бы сколотить без гвоздей; но „гвоздь“ не самое главное, потому что все — „для вещей“, а с другой стороны, „ящик обнимает все“ и „больше всего“...» — я уже цитировал это рассуждение Розанова. Иной раз портится у меня настроение от этого «Конца митьков» — постыдным образом вскрываю постыдную диалектику развития, пишу, будто против воли увлекаемый течением... Мы начинали, не разбираясь, кто ужористее, а просто вместе дело делали, потом появилось политбюро и вот дошло до того, что пишу «Конец митьков», перебирая и оценивая, что важнее — гвоздь, ящик... Вот гвоздь — незаметная вещь, а «враг вступает в город, пленных не щадя, оттого что в кузнице не было гвоздя».

Конечно, Митя очень важен, но популярность получила именно книга «Митьки», а уж вследствие этого — Дмитрий Шагин в качестве ее заглавного персонажа, причем брендоносителем Шагин был назначен в первых строчках, а не стал таковым спустя годы. Впрочем, я допускаю, что Рекшан книгу «Митьки» не читал, а знает ее содержание опосредованно, понаслышке; думает: описание быта Шатана. Посередине своей статьи, псевдобиблейски молвив: «И мнение мое таково», — он вкратце перечисляет некоторые темы книги «Митьки» в качестве своих свежих наблюдений. Про выражение «прикрутить фитилек» поясняет: цитата из Шагина. Это цитата из «Адъютанта его превосходительства», о чем знает каждый, прочитавший первые страницы «Митьков». (Кстати, в тексте эту цитату произносит не Шагин, а абстрактный митек.)

Да, похоже, не читал: в нашу предпоследнюю встречу с Рекшаном, обсуждая его рецензию на тот самый сборник к 25-летию, я поинтересовался, почему рецензия (впрочем, очень лестная) касается только первой страницы одного из моих текстов — «Как митек черта надул», распространяя особенности именно этой страницы на всю мою литературу. Рекшан объяснил: «А я дальше и не читал».

Хорошо, это личное дело нового идеолога «Митьков» — что читать; а то, что он телефильмов не смотрит, — даже и похвально.

Разберемся с брендоносителем. У «Кока-Колы» кто является брендоносителем? Бутылка с напитком? Нет, скорее столб, на котором размещена реклама «Кока-Колы», ведь он именно несет на себе бренд. В этом смысле наблюдение точное: при антисоветской власти наступило время брендоносителей, весь город утыкали.

Желая правильно понять аргумент оппонента, я набрал слово «брендоноситель» в поисковой системе и оказалось, что моя ирония напрасна, этот термин действительно существует и означает именно то, что я предположил предмет с рекламой, например зонт-брендоноситель («зонт можно брендировать, нанеся на него фирменную символику»). В редких случаях — подставное предприятие («Авиалесохрана» — это всего лишь брендоноситель, который ничем не управляет и ни на что не влияет»), еще реже — некто, купивший или имеющий право использовать известный бренд.

Рекшан имеет в виду нечто среднее между этими значениями, причем брендоносители нравятся Рекшану гораздо больше самих брендов.

Рекшановское значение термина брендоноситель — это не бесчувственный столб и не зонт, это модель, которая носит на себе коллекцию какого-либо бренда. Красиво вышагивает в одежде, которую сконструировали, сшили и надели на нее. Я в этом плохо разбираюсь, но думаю, роль модели важна.

Представим: одному лопуху-модельеру удается найти форму для давно витающих в воздухе тенденций, изобрести новый стиль. Идет показ коллекции. По подиуму идет модель, идеально подходящая для этого стиля. Это не профессиональная модель, а подруга модельера, чей облик его и вдохновлял, потому сам стиль назван ее именем: стиль «Модель». Зал восхищенно замирает, аплодисменты, стиль так прост и самоочевиден, что почти каждый с удивлением думает: вот это-то я всегда и подразумевал! Стиль «Модель» становится всенародной любовью, фотографии модели в каждом журнале, на каждом столбе, толпы людей ломятся получить ее автограф. «Что модель думает по поводу экономического кризиса? » «Откуда возник стиль „Модель“?» «Делает ли модель в свободное время добрые дела?» Президент государства дарит стилю «Модель» модельное агентство. Все это лопуха-модельера сильно забавляет, пока не выясняется, что модель начинает распродавать под маркой «Стиль „Модель“» залежавшийся ширпотреб и вторсырье. Стиль «Модель» для многих становится синонимом халтуры, впрочем, это модельера уже не должно волновать: в модельное агентство его не пускают.

Модельер, пожалуй, заслуживает насмешки Рекшана, потому что лопух: надо было взять патент на стиль «Модель».

С митьками аналогия, как и любая, не вполне полная, вот хотя бы заключительный пункт. Сейчас я признаюсь в факте, который сильно повышает градус абсурда во всем выше- и нижеизложенном: у меня-то как раз есть патент на слово «митьки». Взял себя в руки, пошел к поверенному, представил первые издания книги и взял на использование слова «митьки» патент. (Кроме использования в названии молочной продукции и еще какой-то ерунды — для этих видов продукции один молочный предприниматель уже догадался взять патент.)

Мне ничто не мешает Мите сказать: если ты крупный мастер и выдающийся идейный вдохновитель — конечно, имей группу художников, только придумай ей другое название. И свои альбомы «Митьковский Питер» переименуй в «Питер Дмитрия Шагина». И выставка в Манеже пусть называется, скажем: «Выставка питерских художников». И кстати, освободи две митьковские ставки.

Митина семья покидает ставки, и все митьки получают там по комнате; в Манеже все-таки открывается выставка, собирающая всех митьков, а поскольку ретроспективная — и Дмитрий Шагин там представлен, да даже и Танин коллажик висит. Рекшан после минутной заминки пишет про Митю насмешливую статью, но, увы, впустую — общее собрание митьков не утвердит в группе должность массовика-затейника, ведь митьки, ликуя, отрясают со своих ног «новую митьковскую культуру» и становятся выдающимися творцами.

Этот жанр называется альтернативной историей, а скорее утопией. Печальный и бесполезный жанр. Патент у меня самый законный, но ничего с ним я делать не буду (и полюбившийся нам Шопенгауэр меня одобрит). О чем тут мечтать после истории «Митьков» последних лет, что можно исправить? Боюсь, что пытаться исправить имидж «Митьков» — это все равно что поправлять галстук человеку, раздавленному поездом. Не для пустых мечтаний пишу «Конец митьков», а для объективного описания процесса развития среднестатистического среза! И хватит об этом, продолжим разговор с идеологом.

РЕКШАН: После того как в середине девяностых в проекте «Митьковские песни» поучаствовали Юрий Шевчук, Чиж, Вячеслав Бутусов, Александр Скляр и другие титаны рок-сцены, движение «митьков» стало тотально культовым и теперь ассоциируется вовсе не только с художниками.

Собирательский проект «Митьковские песни» действительно Митино наибольшее достижение, он на него затратил не меньше сил, чем Лобанов, — и пел, и ходил на поклон к титанам. На первом, разминочном диске (всего вышло штук пятнадцать) Митя дал Оле Флоренской и мне спеть по песне, после чего к проекту категорически не подпускался никто из митьков, разве что иногда Лобанов требовал срочно написать и сдать картину какому-нибудь исполнителю или спонсору). Титаны рок-сцены от участия в проекте не стали митьками, у них просто выпросили по песне. Или Рекшан намекает, что к середине девяностых Митя перестал быть художником и целиком переключился на собирательство? В таком случае я хочу вступиться за честь и достоинство Дмитрия Шагина: он прежде всего художник. Будь он только удачливым собирателем — не было бы и драмы, конца митьков.

Про эпизод с «Митьковскими песнями» вот что говорит Дюша Романов — он и в музыке, и в митьках компетентнее Рекшана:

КОРРЕСПОНДЕНТ: Опять же среди рокеров стало модно совершать путешествия в историю — либо записывать старые песни, либо вообще исполнять чужие. Так поступили Скляр с Сукачевым, митьки. Не кажется ли вам, что это — некий кризис?

ДЮША: Нет, это чистая коммерция со стороны тех, кто на голубом глазу приходит на кухню к рокеру и говорит: «Споешь песенку в фонд помощи?» Человек берет и поет. А когда компиляция выходит, вы это расцениваете как целостное произведение. А то, что сделали митьки, оказалось чудовищным. Это меня потрясло. Митьковский проект просто чужд моему естеству. Какие же это «Митьковские песни», когда это не митьковские песни и поют их не митьки? И даже если поет Шагин, то какой он митек во множественном числе? Он — литературный герой в живом воплощении и не более того. И это не повод зарабатывать себе деньги — литературный герой должен быть литературным героем. Святые не писают, а этот хочет мочиться на каждом углу. Его создал Владимир Шинкарев.

КОРРЕСПОНДЕНТ: Вы не боитесь, что после этих слов Дмитрий Шагин на вас обидится?

ДЮША: Не боюсь! Более того, я хочу, чтобы они прозвучали. И я буду об этом говорить постоянно. Дмитрия Шагина люблю, люблю его семью, детей, жену, люблю его как художника, очень его уважаю. Но вот эту его игру не поддерживаю и отказываюсь в нее ввязываться. Люблю Владимира Шинкарева и, более того, поддерживаю его литературного героя митька Дмитрия Шагина. («В России разрушать нечего», Смена, 14.08.1997 г.)

Всегда сияющий, ласковый Дюша редко говорил с таким гневом, так запутанно — не обо всем, видно, может сказать корреспонденту прямо, хотя все не так сложно. Дюша несколько лет аккуратно разрабатывал музыкальный компонент движения митьков, слова и музыка митьков, все честно. Начиная с «Митьковских песен» забрезжила впереди «новая митьковская культура». Были полностью отстранены не только все митьки, но и Дюша: в тотально культовое движение митьков возьмут не всех, а только Митю.

Кстати, корреспондент справедливо опасается Митиной обиды, за такие разговорчики он обязательно прижучивает. Вскоре после интервью и Шагин, и Дюша оказались на Афоне (наш общий благодетель Женя Зубков организовал немало паломничеств: на Афон, в Иерусалим). Бывший с ними диакон о. Игорь Паначев оставил свидетельство:

Шагин постоянно дразнил Дюшу. Дюша по-мальчишески горячился, теряя в запальчивости чувство юмора. Шагина это подвигало на все новые и новые дразнилки. Остальная публика с наслаждением веселилась, наблюдая... (Из книги Дюши Романова «История АКВАРИУМА. Книга флейтиста».)

Я бы не советовал оказываться с Дмитрием Шагиным в месте, откуда нет путей отступления. На острове, в Боровичах каких-нибудь. На святой горе Афон. А вдруг у него будет настроение тебя прижучить? Конечно, Митя не хочет никого окончательно погубить, зачморить вчистую, но слабонервным рисковать не советую.

Дразниться Митя умеет что надо. Рекшан вот тоже большую часть статьи просто дразнится, но это не тот класс:

РЕКШАН: Твоего товарища (Митю. — В.Ш. ) постоянно показывают в телевизоре, у него берут бесчисленные интервью, его поздравляет с днем рождения губернатор... Представьте себе сельские танцы. Одну деваху постоянно приглашают на вальс и краковяк, а с другой танцуют не очень. Выступив в роли неприглашаемой, Шинкарев подставился. Ведь если ты про другого говоришь, что он плох и рисует только тельники, то и о тебе разозленный скандалом зритель может сказать, что достал ты всех депрессивными пейзажами и постмодерновыми перерисовками чужих картин. Ведь если не хотят тебя приглашать на вальс и краковяк, то и не пригласят!

Поскольку речь все-таки пошла про живопись — эта дразнилка не совсем в пользу Мити: именно Митя много лет жалуется, что его не приглашают. Например, лет пять назад он Флоренского и меня здорово извел: почему мы за него не хлопочем? Престижная выставка в Эрмитаже «Подношение к Рождеству», Голубева даже пригласили, а Митю нет. Я пошел, попросил устроителей и Митю взять — увы, отказались.

Был у нас 10 лет очень хороший художественный журнал «НоМИ», я уже упоминал о нем, вот он и был отчетом — кто кого приглашает. Если даже не читать, а пролистать, видно: меня не меньше десяти раз репродуцировали, много Флоренских, Яшке, Голубева, Тихомирова, у Кузи даже на обложке репродукция была. Митю ни одного раза не репродуцировали — так у него и выставок-то не было. Я не хочу сказать, что Митя не достоин выставок и его нигде не выставят, но факт таков: последняя персональная выставка у Дмитрия Ша-гина была в 1990 году, при этом Флоренские, Голубев, Тихомиров или я каждый год делаем по персональной выставке, а чаще по две. (В 2008 году Митя сделал еще одну выставку; также упомяну про несколько наших с Митей выставок на двоих — в Нью-Йорке, Лондоне; но это не вполне настоящие выставки — так, «джентльмен в поисках десятки», деньжат срубить.)

Рекшан каждую субботу приходит в Митину ставку, на других выставках не бывает. А в ставке — да, в ставке висят картины преимущественно Дмитрия Шатана. Они там все всегда висят. Но это же трагично, когда художник выставляется только в своей мастерской.

До данного случая Рекшан искусствоведческих статей не писал, вернее, была одна, подобострастно, без иронии названная «Гений, черт возьми!» («Вечерний Петербург», декабрь 1999). Забавно, но она тоже про меня — такую вот узкую имеет Рекшан искусствоведческую специализацию. (В статье «про гения» и понятийный аппарат похожий, ее краткое содержание: перечисление лиц, которым Рекшан раньше завидовал, и обоснование того, почему ныне Рекшан завидует мне.)

Итак, «разозленный скандалом зритель» (а как же «гениальный рекламный ход»? — скандал это единственный вид рекламы, который зрителя как раз не злит) жалуется, что я его достал «постмодерновыми» перерисовками чужих картин, — действительно, это несколько вульгарное, но верное определение серии моих картин «Живопись Нового Времени». Как и подобает искусствоведу, Рекшан глядит далеко вперед, ведь эту серию картин на момент написания статьи еще никто не видел, не слышал даже о ней.

Впрочем, нет, кое-кто видел: Митя, когда приходил ко мне в мастерскую для последнего разговора. Поэтому я не то что «смею предположить», а вот именно под Митиным руководством идеолог и работал над статьей.

Если бы Рекшан писал от себя и верил в то, что изобразил, то скорее не дразнился бы так злобно, а посочувствовал, как товарищу по несчастью. Как потерпевший потерпевшему, лузер лузеру. Живому классику хорошо знакома горечь девчачьей зависти, а точнее — рессентимента. Документально, без метафор с сельскими танцами, это показывает официальный сайт Владимира Рекшана, где так описано положение дел в отечественной рок-культуре:

Очень давно, в 1969 году, появилась группа «Санкт-Петербург» с фронтменом Владимиром Рекшаном.

КОРРЕСПОНДЕНТ: Какие группы оказали влияние на Ваше творчество?

РЕКШАН: <...> На меня оказывали влияние западные группы, на всех наших уже я оказывал влияние. <...> А уже наши не оказывали влияния на меня. (Интервью с Катей Лаптевой)

Поэтому естественно, что конец единственной независимой, самостоятельной группы означал конец рок-культуры.

Закончился культовый молодежный рок-н-ролл в 1974 году распадом «Санкт-Петербурга» («Культовый персонаж санкт-петербургской культуры о роке, литературе и о себе»).

Но кое-кто продолжает делать вид, что рок-музыка существует даже до сих пор, так вот надо это прекращать.

РЕКШАН: Моя задача такая: если «Санкт-Петербург» и Рекшан начали эту историю, то я ее должен и закончить.

ГУНИЦКИЙ: То есть после того, как ты закончишь, уже ничего в российском роке не будет происходить?

РЕКШАН: Надеюсь...

Гуницкий уводит разговор с больной темы, но Рек-шан спохватывается, что его угроза прозвучала недостаточно зловеще.

РЕКШАН: Я, как известно — может, не всем, — являюсь отцом русской рок-музыки. И я должен увидеть всё — от самого начала и до самого конца. Раз я провозгласил, что должен эту историю закончить, то я буду знать, когда сделать отмашку и сказать: «Хватит» (А. Гуницкий. Записки старого рокера. «Амфора», 2007).

Таковы и другие материалы сайта: три волоска, да растопорщены. Едва ли не в каждом из разделов хозяин сайта с раздраженной настойчивостью определяет себя:

Музыкант, писатель, публицист, историк, спортсмен и, без всяких оговорок, классик российской рок-культуры. Основатель и бессменный лидер, сердце и разум группы-легенды «Санкт-Петербург».

Такое самоопределение — уже печальный диагноз. Все как-то не складывается: значение «Санкт-Петербурга» не признают, «отец русской рок-музыки» стал массовиком-затейником при Дмитрии Шагине.

Мне интересно было обнаружить, что у Рекшана имеется еще одно занятие: он директор авторского общества «АНОВИС», в правление которого входит также Дмитрий Шагин.

«АНОВИС» — это автономная некоммерческая организация владельцев интеллектуальной собственности. Дело в том, что собственность — она при буржуазном обществе священна. Но собственность авторов ничем не отличается от собственности акционеров «Газпрома». Авторы, создатели музыкальных, литературных, художественных и актерских произведений, должны свои права знать и их защищать [18] . Поскольку я многократно был унижен и оскорблен как автор, я и возглавил организацию, цель которой — отстаивать имущественные интересы людей. (Интервью Владимира Рекшана для «Radio Liberty».)

Так это замечательно! Поскольку Рекшан понимает, что значит быть униженным и оскорбленным, пойду за правдой к нему, в Министерство Правды! Он защитит митьков, мою интеллектуальную собственность, запретит себе и Мите в дальнейшем это слово дискредитировать!

Шучу, ребята, пользуйтесь. Да и что есть «унижение и оскорбление»? Пиратские издания? Так это не оскорбление, а свидетельство востребованности автора. Или крадут картины с выставки, на что мне хозяйка галереи заявляет: «Какой ты счастливый! У других не крадут...» (У замечательного художника Геннадиева обчистили мастерскую: взяли все, даже полбутылки подсолнечного масла. Картины оставили. Вот тут да, это унижение и оскорбление автора.) Или взять книгу «Митьки». Могли я, придумав митьков, мечтать о том мистическом благоговении, которое они будут вызывать через четверть века: «Существование „митьков“ в данный момент не зависит ни от Шинкарева, ни от Шагина, ни от СМИ. И говорю я вам — это хорошо!» Признание творения всенаредным достоянием — это наивысшая похвала автору, дальше хвалить некуда.

А если посерьезнее, то, боюсь, не все понимают, чем занимаются авторские общества. Я знаю несколько случаев из их практики, например, год назад крупнейшее из этих обществ, РАО (Российское авторское общество) , сумело уничтожить единственный наш художественный журнал «НоМИ».

Издатель журнала «Искусство» М. Лернер поясняет:

На «НоМИ» наехало Российское авторское общество, РАО (оно, как вы знаете, пыталось получить деньги с Deep Purple за исполнение ими их же песен в России). Это, судя по всему, такая бандитская контора, которая, если ей отстегиваешь (как, например, видеопираты), — тебя не трогает («НоМИ закрывается?», www.OpenSpace.ru , 20.07.2009 г.).

В начале 90-х годов на каждом базаре были подобные авторские общества, гордящиеся своим красивым названием — рэкетиры. Так рэкетиры-то с доходов брали, а «НоМИ» с чего отстегивать? Некоммерческий, убыточный журнал, благотворительность для художественной среды.

Долгий у меня получается разговор с Рекшаном, он мне слово — я ему два. Еще одно все же обговорим:

РЕКШАН: Да, Митя, став брендом, периодически встречается с высшими городскими чинами (по их инициативе), а с губернатором рисовал картины во время Рождественской ярмарки на площади Искусств. Предполагаю, что и Шинкарев бы не отказался. Но позвали Митю. (Опять про зависть. Может, Рекшан подозревает, что я и ему завидую? Предоставили ключевую должность — бросать чулки и играть в Чапаева — тому, кто в силу врожденной обаятельности с ней совладает. И Шинкарев бы не отказался — но позвали Рекшана. — В.Ш. ) Если отбросить этику с эстетикой и вспомнить о судьбах Родины, то факты таковы: на январском аукционе в пользу реабилитационного центра «Дом Надежды на Горе», где бесплатно лечатся российские алкоголики (спасено уже более двух тысяч человек!), в пользу дома было продано картин на пять миллионов рублей.

Да, это так, Митя повернут к центру «Дом Надежды» лучшей своей стороной, а я, хоть и был в совете директоров, ничем центру помочь не смог. Вскоре после упомянутого аукциона администрация области повысила для центра земельный налог в две тысячи раз, и на сегодняшний день «Дом Надежды» находится на грани закрытия из-за долга в один миллион рублей: «Мы просто не в состоянии покрыть долг, а наш единственный грант, полученный от Рождественской ярмарки, — целевой, мы можем потратить его только на строительство пищеблока» (С. Моисеева, директор центра).

Все же решусь высказать разные соображения по поводу аукциона и этики с эстетикой. Такой аукцион проводится в Санкт-Петербурге уже четвертый год. К сожалению, тот, на котором рисовал Дмитрий Шагин, не освещался в прессе, но вот описание следующего:

На благотворительном аукционе в Санкт-Петербурге за миллион с лишним долларов была продана картина Владимира Путина «Узор». Даже творчество гораздо более опытной рисовальщицы — Валентины Матвиенко — было оценено втрое дешевле. Всего же аукцион собрал 70 миллионов рублей, которые пойдут в медицинские учреждения и в храм.

В минувшую субботу в третий раз в Петербурге проходила Рождественская ярмарка, и в третий раз ее венчал благотворительный аукцион. С молотка уходили произведения очень известных художников-непрофессионалов: балерины Дианы Вишневой, певицы Анны Нетребко, артиста Бориса Смолкина, дирижера Максима Шостаковича, тренера фигуристов-олимпийцев Алексея Мишина... В «Гранд-Отель Европа» съезжались финансовые тузы, готовые потратить за вечер миллион-другой. Но счет пошел на десятки миллионов! Когда организатор ярмарки и аукциона Игорь Гаврюшкин взял в руки молоток, в зале зазвучала «Барыня». И вошла Валентина Матвиенко. Не столько губернатор Петербурга, сколько ожидаемый лидер предстоящих торгов! Год назад ее полотно «Мишка» было продано за 11 миллионов рублей.

Стартовая цена всех лотов была 20 тысяч рублей. Начали лихо: «Ангел» Дианы Вишневой ушел за 800 тысяч. За «Дворец» Максима Шостаковича дали 380 тысяч. «Видимо, тот, кто купил мою картину, человек пьющий», — пошутил дирижер. Когда актер Семен Фурман поднялся поддержать своего «Индюка», то пообещал: если хорошо пойдет, он будет этим зарабатывать. Но как перевалило за полмиллиона — руками всплеснул: «Сколько сумасшедших-то, а?!» За «Индюка» дали 550 тысяч. Потом был новый рекорд: «Карета» Лизы Боярской — 850 тысяч. Наконец, дошло до лота номер 12. Это была «Метель» Валентины Матвиенко.

«Год от года растет мастерство, Валентина Ивановна, поздравляю!» — вскричал «митек» — художник Дмитрий Шагин. В восторге от полотна кто-то выкрикнул новую цену: «Миллион!» В конце концов остались два претендента, которые сражались за «Метель» не на жизнь, а на смерть. На отметке 10,5 миллиона торг, казалось, уже сник. Аукционист поднял молоток... Но соперники все-таки дошли до рекордной ставки — 11,5 миллиона. Картину приобрела юная Мария Александровна Евневич по поручению папы-предпринимателя.

Все ждали главного конкурента Валентины Матвиенко, что шел под номером 19. Наконец прозвучало: «Начинающий художник родом из Санкт-Петербурга, который посетил Рождественскую ярмарку 26 декабря!..» Зал взревел. И на сцену бережно вынесли полотно «Узор»: синее морозное окно, занавесочки, вверху — скромно: В. Путин.

Начинающим художникам, которые выставлялись на ярмарке, помогала профессионал — Надежда Анфалова. Но премьер-министр, по ее словам, самостоятельно справился с задачей. «Мое участие было минимально, — рассказала Надежда «Известиям». — Я помогала подобрать кисть нужного размера и смешать краски». Кроме того, закончив писать, Владимир Владимирович выразил желание, чтоб на окошке появились занавесочки, а на занавесочках — бусинки. Чем потом и снабдила творение художница. Претенденты на «Узор» не мелочились. По залу летало головокружительное: «Тринадцать миллионов!» — «Четырнадцать!» — «Пятнадцать!» — «Восемнадцать!» — «Тридцать два!» — «Тридцать три!«... И за 37 миллионов «Узор» Владимира Путина был продан.

Приобрела его столичная арт-галерея «Наши художники». Ее владелица Наталья Курникова рассказала «Известиям», что готова была сражаться дальше. «Хотя я и так превысила свои ожидания, — добавила она с улыбкой. — Ведь это еще одна грань выдающейся личности, возможно, первое и последнее его произведение как художника».

Картину Курникова намерена выставлять. Тем более что галерея расположена очень удобно для Владимира Владимировича — на Рублево-Успенском шоссе. «Хотя он работает в нескольких минутах от нас, но до сих пор у нас не бывал, — посетовала госпожа Курникова. — Теперь, надеюсь, посетит».

По словам Курниковой, «Узору» будет выделено очень почетное место отдельно от других художников.

Среди коллег у художника Путина есть достойные соперники. Картина самого известного в британской истории премьера Уинстона Черчилля «Вид марокканского города Тинхерир» в канун 2007 года на Сотбис была продана почти по той же цене» (И. Тукмакова «Картина Путина уедет на Рублевку», Известия 19.01.2009 г.).

Рекшан прав, этику и эстетику при чтении статьи следует отбросить, она — о судьбе России.

Только Черчилля не следовало бы поминать в связи с этим мероприятием. Черчилль был профессиональным художником, признавался: «Я готов бросить все ради занятия живописью». Был удостоен звания почетного члена Королевской академии художеств, но академики и понятия не имели, кого они приняли, ведь Черчилль всегда выставлялся под вымышленным именем (Чарльз Морин, затем Дэвид Винтер). Мучительно боялся, что псевдонимы раскроют и оценка художественных достоинств его картин будет искажена. «Тинхерир» относится к числу лучших картин Черчилля, к тому же имеет интересную историю (картина была подарена президенту Трумэну, который оценивал ее так: «Она станет самым ценным имуществом, которое я смогу оставить своей дочери»). Картина действительно хорошая, в стиле Марке, но, конечно, увы, цена ее в большей степени определяется тем, что это исторический артефакт.

Картины, которые пишутся на Рождественской ярмарке, отличаются от картин Черчилля тем, что пишутся одним махом, сразу. Умение написать картину за один сеанс — это особенность далеко не всякого художника. Быстро, да еще с кем-нибудь вдвоем — встречается куда реже, чем способность шахматиста к сеансу одновременной игры. Не сговариваясь пластически взаимодействовать — на это не способен почти никто. Это халтура: как вышло, так и ладно.

Митьки писали вместе быстро — на машинах, автобусах, пивных ларьках, голых девушках, — но это все же были не совместные картины, а картины, состоящие из отдельных сегментов.

Бывало и на грани профанации живописи, а в новом тысячелетии уже не раз переходило эту грань. Самое позорное, в чем я принял участие, — в Москве, на закрытой ярмарке для олигархов Митя, Фил и я написали большую картину из отдельных кусков; предполагалось,

что олигархи разрежут ее на куски и раскупят, вместо чего олигархи разодрали картину в клочья, разбросали по залу и повалили на следующий аттракцион, кинув нам тысячу, что ли, долларов. Мы все, включая Митю, устыдились такой издевки над смыслом живописи. Кощунства по отношению к ангелу живописи. Друг друга стыдились. Казалось: ну все, больше такого не будет.

Благотворительность — дело хорошее, но зачем этот юмор с совместными картинами? Картины дорогие, потому что обладают высокими художественными достоинствами?

Я предлагаю: все эти известные люди за миллион долларов, балеринам и тренерам поменьше, проводят по сеансу одновременной игры в шахматы, лучше всего вслепую. Помощник подсказывает правила игры, напоминает, как ходят пешки и фигуры. Преимущества очевидны: в отличие от живописи кое-как играть в шахматы умеют практически все, так что получится лучше.

Если нужно иметь реальный, конкретный артефакт от известного человека, то пусть на аукционах продаются их вышивки, вязанье, мужчины пусть соберут детекторный приемник или склеят модель самолета. В этом смысле я (вопреки мнению прессы, что мы с Митей не сходимся во взглядах на нового президента), одобряю поступок Дмитрия Медведева. Когда его пригласили на аукцион 2010 года — не стал президент заниматься профанацией живописи, честно признал: не умею. Прислал простую фотографию: она была продана за 51 миллион рублей, то есть почти 2 миллиона долларов.

Недостаток статьи Рекшана в том, что он, немолодой уже человек, считает свою систему ценностей абсолютной. Так свинья не сомневается, что все завидуют, рвутся к ее корыту; алкоголик, насколько помню, уверен, что почти все вокруг пьют, а кто не пьет — скучный дурак; художник пребывает в приятном заблуждении, считая всех людей способными оценить пластическую красоту произведения искусства.

Так ведь все разные, у каждого своя модель мира («такой уж родился, что всегда лучше всех все понимаю» — конечно, лучше, но только в своей модели мира). Блаженный Августин говорил: «Так и должно быть в мире: то, что для одного бесценная святыня, для другого — бесполезный хлам».

(Может, я неточно цитирую, но мне запомнились эти слова, потому что они буквально были сказаны однажды.

В середине 90-х годов Женя Зубков организовал паломничество в Иерусалим. Вернулся я, привез масла с Гроба Господня, святой воды из Иордана. Набрал камушков на горе Фавор, щепок из Гефсиманского сада. Моя жена всего понемногу послала своей подруге детства в провинцию, та пишет взволнованный ответ: «Какое счастье, что твой муж сподобился попасть на Святую Землю и привезти нам бесценных сокровищ!»

Оставшиеся реликвии я расставил на столе в мастерской. Зашла Люба Гуревич в гости, посмотрела: «Ты что, этот хлам тащил из Иерусалима?»)

Рекшан дразнится так, будто Митя оттер меня от чего-то поистине ценного, но то, от чего можно оттереть, — оно вообще не очень ценное. Мне, например, не представляются ценностями сборники «Митьковских песен» и «Митьковских олимпиад»; необходимость встречаться, да еще и периодически, с высшими городскими чинами по их инициативе вызвала бы у меня тревогу и тоску; да я даже метафору с сельскими танцами, в которой «одну деваху постоянно приглашают, а с другой танцуют не очень», видимо, воспринимаю неадекватно: вот и хорошо, что не лезут приглашать.

Если бы Рекшан учел, что все-таки конфликт ценностей в жизни бывает, его статья была бы интереснее. На то ты и идеолог, чтобы оспорить систему ценностей оппонента и утвердить свою, — только дразниться и похваляться врожденным обаянием мало.

Я бы посоветовал писать статью против Шинкарева так (помогу по старой дружбе).

 

58. Против Шинкарева

Живите, государи мои, люди русские, в ладу со своею старою сказкой. Чудная вещь старая сказка! Горе тому, у кого ее не будет под старость!

Н. Лесков

Историки литературы, возможно, знакомы с эссе Андрея Битова «Третий Жемчужников», в котором расследуется доля участия А К. Толстого и трех братьев Жемчужниковых в создании проекта «Козьма Прутков»: недобросовестные старшие братья пристыжены, а историческая справедливость по отношению к третьему брату восстановлена. Эссе интересно потому, что написано Андреем Битовым, но, в сущности, кому интересен предмет статьи, кроме нескольких специалистов? Подавляющему большинству читателей Козьмы Пруткова безразлично — сколько там было братьев, кто больше старался, да многие вообще впервые слышат про каких-то Жемчужниковых. Козьма Прутков — знаем, конечно, но кто там его придумал, чего при этом не поделили, то ли он украл, то ли у него украли — в общем, дело темное и неприятное.

А митьки? Да какая людям разница, кто именно и зачем придумал митьков? Такая информация только вредит очарованию митьков. Это заинтересует нескольких специалистов, но простому потребителю, вот, например, финским девушкам, приглашающим «Митьков» с выставкой, посетителям этой выставки, губернаторам, телеобозревателям, да всем, — без разницы.

Что ж, допустим, что нашелся потребитель, которому интересны не митьки, но разборка, затеянная Шинкаревым.

Основная мысль Шинкарева: идею митьков и одноименную группу художников погубила узурпация власти Дмитрием Шагиным. (Шинкарев в своей основной мысли не вполне уверен: прослеживая фазы развития группы в соответствии с концепцией Льва Гумилева и добравшись до естественного и неотвратимого для данной концепции конца «Митьков», он вдруг полностью к идеям Гумилева охладевает и всю вину сваливает на Шатана.)

«Взгляни на первую лужу — и в ней найдешь гада, который иройством своим всех прочих гадов превосходит и затемняет» (Салтыков-Щедрин). Что, в митьковской луже все обстоит иначе? Митьки никого не хотят победить? Этот тезис и сам-то является инструментом борьбы, а кстати, в книге «Митьки» он соседствует вот с каким наблюдением: «Из трех настоящих митьков сумевший выпить больше добился заслуженной победы в честной и равной борьбе». Подобное и произошло: Дмитрий Шагин был абсолютно прав, настойчиво борясь за первенство в политбюро. Хотя бы для того, чтобы обезопасить себя и всю группу от интриг, о которых сам же Шинкарев простодушно рассказывает.

«В творческом коллективе возможна только монархия», — сказал Марк Захаров, что подтвердит любой руководитель. Двух командиров, тем более трех, в боевом подразделении не бывает, а один необходим, и если командир вдруг утерян, то командование принимает самый предприимчивый солдат, тот, кто первым вскричит «слушай мою команду!» Политбюро, коллективное руководство (которое Шинкарев, впрочем, тоже не любит, предпочитая анархию) — куда менее эффективно, на что есть множество свидетельств, например: «...коллективный разум при любых обстоятельствах уступает индивидуальному. Неглупые, каждый поодиночке, люди, собравшись числом от трех и более... если и приходят в конце концов к общему мнению, то оно со всей неизбежностью оказывается глупее и беспомощней любого из прозвучавших» (В. Топоров).

Употреблять слово «узурпация» — не умнее, чем дразниться, это просто ругательство. Чем, по существу, плоха узурпация? Тот самый предприимчивый солдат, крикнувший «слушай мою команду», — узурпатор, ставший командиром «по факту предъявленного дембельства». Воцарение Екатерины Второй было самой типичной узурпацией, никаких легальных оснований у нее не было, — и ничего, вроде все остались довольны.

Вероятно, Шинкарев недоволен персоной узурпатора, лично Дмитрий Шагин ему постепенно разонравился.

Ну, извините, на вкус и цвет товарища нет, другим-то нравится, а обсуждать личные качества художника — недостойно. Одно дело — творчество, например, Достоевского, и совсем другое — поведение Достоевского в быту или за игорным столом, чем и пробавляются всякие «Сенсационные подробности» и «Скандальные разоблачения». Если Шинкарев числит свой «Конец митьков» в ряду подобной литературы, то он и не заслуживает ответа на свои нападки. Так что личные качества Дмитрия Шагина мы оставим в покое. Да и что, собственно, плохого в личных качествах Шагина?

Прижучивает? А как же! Руководитель просто обязан поддерживать порядок и субординацию, бороться с инакомыслием.

Митя эгоистичен, не подпустил никого из «Митьков» к «Митьковским песням»? Типичный для Шинкарева пример двойного стандарта — других он за аналогичные действия одобряет: «К мультфильму Флоренский Митю и близко не подпустил».

Не нравятся Митины самоуверенность и самовлюбленность? Эти качества позволяют лидеру действовать, когда митьки низшего и среднего звена топчутся в нерешительности. (Напомню историю возникновения митьковской группы Анонимных Алкоголиков, названной «группой имени отца Мартина». Когда перед Шагиным и Шинкаревым была поставлена задача создать собственную группу АА, Шинкарев принялся ежедневно ходить на все существовавшие в Петербурге группы, желая присмотреться, набраться опыта, понять принципы функционирования групп. Шагин ни разу никуда не пошел, а просто сказал: «сегодня собираемся и начинаем», — так и случилось. Представим, что прерогатива сказать «сегодня начинаем» была бы отдана Шинкареву, — да он бы еще месяцы присматривался и проникался ответственностью задачи. Как сказала Роза Люксембург: «Тот, кто ждет, пока наступят объективные условия для революции, — будет ждать вечно».)

При этом Митя редко что-либо предпринимает, «не годится в кураторы», слишком ленив? Лучший правитель, учили китайские философы, тот, чье правление народ не замечает. Или более конкретный пример: Германский Генеральный штаб в эпоху Первой мировой войны имел неписаную иерархию сотрудников. Низшая категория — глупые и активные. Чуть повыше — умные и активные. Затем глупые и пассивные и, наконец, элита — умные и пассивные.

Личные качества Дмитрия Шагина не так уж изменились с момента, когда Шинкарев «был очарован Митей с первого взгляда»; суть разногласий в другом.

Шинкарев имел свое представление о движении митьков, Шагин, естественно, свое, Флоренский свое — и так далее. До поры до времени эта разница обусловливала «цветущую сложность» (термин К. Леонтьева) митьков, приводила к синергетическому эффекту. С каждым прожитым днем, с каждой написанной картиной разница возрастала — художники развиваются и веером расходятся от пункта условного единства. Если противоречия делаются непреодолимы, художники покидают группу или устраивают раскол — все это совершенно естественно, виноватых в том нет.

«Митьки» тебе недостаточны для познания и описания мира, тебе тесно в «Митьках»? Не устраивает «новая митьковская культура»? Ну так и иди с Богом...

Шинкарев не хочет вежливо попрощаться и отойти. Он хочет, чтобы «Митьки» развивались, как ему мечтается, — или им не быть!

Но «Митьки» развиваются от совокупности действий членов группы; если действия Шинкарева не оказывают решающего влияния — кто ж виноват, что он мало действует. Значит, не может или не хочет действовать. С середины 90-х годов он более занимается собственными проектами, чем делами группы, у него и живопись-то давно немитьковская — а митьковские «недобитки», чье творчество остается простодушным и добрым, ему уже не по вкусу. Например, Фил, о котором Шинкарев с крокодиловым сожалением пишет: «Фил ранил меня. Его фрондирующее сочувствие продолжалось два дня... перестал мне звонить...» Фил никогда, ни одной — буквально ни одной — картины не выставлял вне «Митьков», и вот Шинкарев походя разрушает весь его жизненный уклад, надеясь на сочувствие! Давайте, мол, дурачье, прекращайте свою «новую мить-ковскую культуру»! Э, нет, это ты оставь нас, гордый человек. Спасибо тебе за текст «Митьки», — но он был важен на первом этапе, ледоколом, а теперь, на свободной воде, тексты вообще не нужны.

Четверть века назад митьки появились в тексте Шинкарева — но любое явление достигает силы и расцвета не в момент появления, а на гребне волны. Золотой век русской поэзии, начавшись Жуковским, Батюшковым, достиг гребня волны в Пушкине, что, разумеется, не отменяет значения Батюшкова, так ведь и Батюшков не требовал: пусть все по-моему идет или давайте-ка прекращайте золотой век русской поэзии! (Боюсь, Рекшану такая мысль не понравится — ведь он, как известно, и начало, и высшая точка, и конец русского рока.)

Да, когда-то Шинкарев придумал митьков, но кто первый придумал — иногда не столь важно. «Мыслю, следовательно, существую» — эту формулу придумал блаженный Августин, но весь мир условился считать, что это формула Декарта, потому что Декарту эта формула гораздо нужнее, чем блаженному Августину. Блок НАТО был создан (и возглавлен) вовсе не США, а Англией, но кто об этом знает?

Из придуманного не часто получается именно то, что придумывалось. Маркс и Энгельс не предполагали, что первая социалистическая революция произойдет в отсталой стране, к которой они относились с вполне расистским отвращением, — но все пошло не так, как они придумали, и марксизм стал официальной идеологией России. Благодарные русские ставили Марксу и Энгельсу памятники в каждом городе. Да Дмитрий Шагин тоже бы Шинкареву мемориальную комнату в одной из ставок устроил, если бы Шинкарев вовремя, не дай Бог, например, от инфаркта... Или на ночной площади ангел с фиолетовым лицом не отобрал бы у него все деньги за бутылку воды...

Нет, о грустном не надо, а надо, действительно, о социальной справедливости: справедливость требует, чтобы митьки принадлежали тем, кому они нужны! Митьки должны принадлежать Мите потому, что он — трудящийся на ниве митьков!

И напоследок какой-нибудь бравурный лозунг: «Землю — крестьянам! Воду — матросам! Митьков — Дмитрию Шагину!»

 

59. Двадцать пять лет движения митьков

 Прошло больше года с того дня, когда Митя приезжал ко мне в мастерскую для последнего разговора. Мы ни разу не посмотрели друг другу в глаза; увидевшись мельком, например, на похоронах Охапкина, — не кивнули.

Скандал в прессе по поводу моего ухода забылся — статья Рекшана была последней репликой, — и я начал влачить желанное малоизвестное существование.

Поздней осенью, идя по 7-й линии Васильевского острова, я поднял глаза и увидел Митю прямо перед собой. Мы уставились друг на друга посреди малолюдной темной улицы, как два барана на тропинке. Я кивнул ему. Он кивнул в ответ. Что было делать дальше — непонятно. Тут сбоку подошел известный петербургский фундаменталист Паша Крусанов, увидел, что мы стоим, как братки дорогие, поприветствовал нас, обратился с какими-то вопросами. Мы молча терпели его, как дуэлянты терпят излишние приготовления секундантов, и он пошел своей дорогой. Бить морды после общения с Крусановым было как-то поздно, начали потихоньку разговаривать.

Не сходя с места, мы простояли часа два, оттоптали ровный круг в инее на асфальте. Ну понятно — близкие люди, ближе не будет.

Осторожно пожаловались друг другу, ища сочувствия — и нашли его! Обсудили некоторые перипетии газетной кампании против нас, причем Митя несколько раз возвращался к статье Рекшана (мол, ну как, хороший у меня теперь идеолог?). Даже соболезновал, тем намекая на непреходящее и огорчительное для меня значение статьи:

— И еще в конце прибавляет, что после встречи с тобой смягчил текст! Что же еще хуже-то было?

— Это ход такой литературный: гляньте, как я его по стенке размазал, так это я его еще пожалел, а надо бы гораздо хуже.

— Ловко! Да, насчет ключей: надо было дать тебе ключи от ставки... Хотел! Все собирался дать. Это Флоренский говорил: не давай Шинкареву ключей, а то Алина появится, тоже будет в ставке толкаться... А я-то сразу хотел.

— Так Флоренский четыре года как ушел.

— Вот я и собирался дать ключи. Вот-вот бы дал.

Я совсем за год отвык от таких приемов. Слушал даже с ностальгией, хотя отметил небрежность исполнения. Техника приема такая: отвлекая внимание врага на интересную информацию о том, какой Дмитрий Шагин хороший и добрый, подложить мину под его отношения с Флоренским, а говорил это Флоренский, не говорил — не будет же враг проверять.

Митя кинул еще пару мин, но мне даже не нужно было тратить душевные силы на их разминирование — они не работали.

Пошел снег, мы совсем замерзли.

— Ну что, еще по сигарете выкурим?

— Да хватит, пора...

Он пошел в метро, а я побежал в мастерскую.

Митя стал заметно стареть после пятидесяти, ковыляет сгорбившись. Нет, я не смотрел ему вслед сквозь снег, подмечая, как он горбится (сцена в стиле «у Штирлица навернулись слезы: он понял, что пастор Шлаг совсем не умеет ходить на лыжах»). Не прощался патетически с митьками. Разве чуть-чуть, как Бродский прощался со своими героями, дописывая поэму «Шествие»:

Три месяца мне было что любить,

Что помнить, что любить, что торопить,

Что забывать на время. Ничего.

Теперь зима и скоро Рождество,

И мы увидим новую толпу.

Давно пора благодарить судьбу

За зрелища, даруемые нам

Не по часам, а иногда по дням,

А иногда, как мне, на месяца.

И вот теперь пишу слова конца. <...>

И я слова последние пишу.

Ни у кого прощенья не прошу

За все дурноты. Головы склоня,

Молчат герои. Хватит и с меня.

Стучит машинка. Вот и все, дружок.

В окно летит ноябрьский снежок, <...>

Шаги моих прохожих замело.

Стучит машинка. Шествие прошло.

Три месяца было что любить Бродскому... А двадцать пять лет каково? Ровно в сто раз больше, двадцать пять лет было мне что любить. (То-то я откладываю и откладываю конец, перепечатываю Бродского...)

Ну ладно, хватит. И за что мне, собственно, любить митьков? У меня митьками друга убило.

2010