…Папой римским был Павел VI. Иными словами, было это десять назад. Я смотрела итальянские новости и не смогла сдержать улыбку, услышав следующее: «В подтверждение дружеского отношения к народам других вероисповеданий Павел VI решил вернуть Турции исламский военный флаг, захваченный в 1571 году христианской эскадрой в битве при Лепанто. Сегодня папа вручил флаг турецкому послу в Италии».

Я признаю, что взятие флага противником во все времена расценивалось как крайнее унижение. Но ведь сражение при Лепанто произошло около четырехсот лет назад.

В стамбульском военном музее представлены все трофеи, захваченные турками в войнах с разными христианскими государствами, а вдоль улицы напротив музея выставлены пушки, взятые у армии Венецианской республики. Естественно, по прошествии стольких лет эти экспонаты воспринимаются скорее как исторические реликвии, а не трофеи.

Должно быть, в Турции долго ломали головы, решая, как поступить с этим флагом. Ведь в турецких учебниках До сих пор не упоминается о разгроме османской армии при Лепанто. Но что же еще, если не захваченный противником флаг, может свидетельствовать о поражении? Сомневаюсь, что турки горели желанием выставить его напоказ. С другой стороны, нельзя же просто сжечь то, что возвращено в знак дружбы.

Уверена, что этот хлопотный объект отправили в глубины какого-нибудь хранилища, ибо после той передачи по телевизору я ездила в Турцию и пыталась отыскать флаг, но тщетно. Я осмотрела дворец Топкапи, побывала в Военном музее, где собраны реликвии всех битв, которые Османская империя когда-либо вела на море или на суше. Я даже заглянула в вечно закрытый военно-морской музей, но и там не обнаружила флага.

Флаг был сделан из белого шелка, на нем золотом вышит аят из Корана. Этот символ привезли специально для битвы из Мекки, святыни мусульман. Во время сражения он развевался на мачте флагманского корабля великого османского адмирала Али-паши.

Теперь же благодаря псевдопрогрессивным идеалистам мы лишены возможности когда-либо снова увидеть этот флаг. Сомневаюсь, что теперь, четыреста лет спустя, знамя, пока оно еще находилось в музее в Ватикане, убеждало кого-нибудь в превосходстве христиан над мусульманами. Не думаю, что число оскорбленных мусульман оказалось значительным.

Сражение при Лепанто — это отдельное историческое событие. И оно, естественно, обладает своими характерными признаками. Но то, что исход битвы зависел исключительно от того, как сражались солдаты обеих сторон, делает эту схватку похожей на все остальные войны. Такой закон действовал во все времена, он не зависит от состава участников войны.

Битва при Лепанто завершила длительный период, на протяжении которого Средиземное море оставалось одной из главных сцен исторических событий. К тому же это последняя в истории крупная галерная битва.

Рядом с моим кабинетом (я называю его своим архивом) располагается длинная и узкая комната, посередине которой стоит стол. Уже несколько месяцев на нем лежит развернутая морская таблица размером один метр на семьдесят сантиметров. Если рядом с этой таблицей разложить карту морей, омывающих Лепанто, составленную британским флотом (масштаб 1 к 10 000), то они обе полностью покроют стол. А это, между прочим, средневековый монастырский стол размером двести сорок на семьдесят сантиметров. И тогда карта масштабом 1 к 1 000 000, составленная итальянским флотом и изображающая акваторию Эгейского моря от юга Италии до Греции, будет едва выглядывать из-под двух верхних.

В таблице представлено более четырехсот христианских и мусульманских кораблей, участвовавших в сражении при Лепанто. Правда, сведения о некоторых из них ограничены указанием эмблемы, названия и принадлежности судна, а также имени капитана. Эту таблицу я нашла в приложении к одному итальянскому учебнику, откуда ее и вырвала. Купила я учебник в каком-то книжном магазине исключительно ради этого свода.

Бумага, на которой изображена таблица, возможно, была хорошего качества, пока оставалась новой. Однако теперь, пятьдесят лет спустя, хотя лишь немногие брали таблицу в руки, она приобрела желтоватый оттенок, буквы на сгибах стерлись, а в четырех местах она и вовсе разорвалась. Первым делом я обвела карандашом стертые буквы и заклеила разрывы скотчем.

Верхняя половина таблицы разделена на две части. В левой указаны христианские военные суда, а в правой — мусульманские. Корабли различных христианских стран и состав левого крыла венецианской стороны перечислены вверху таблицы, состав центра — посредине, правое крыло показано в самом низу, а арьергард — чуть поодаль, еще левее. По такому же принципу представлен боевой порядок мусульманского флота: сверху правое крыло, центр — посредине, левое крыло — внизу.

Так передана точная расстановка кораблей обеих эскадр перед самым началом сражения, которое состоялось при входе в пролив Патраикос около полудня 7 октября 1571 года.

Я бы хотела выделить несколько наиболее важных записей. Вверху таблицы указана галера, стоявшая в дальней левой части левого крыла христианской стороны: «1. Флагманская галера флота Венецианской республики. Командующий левого крыла адмирал Агостино Барбариго. Капитан корабля — Федерико Нани. Командующий рыцарями — Сигизмондо Малатеста. Командующий пехотой — Сильвио де Портия».

Соответственно в дальней части правого крыла мусульманских сил имеем: «1. Египетская флагманская галера. Командир — правитель Александрии Мехмет Сулук».

Естественно, в таблице этого не указано, но правитель Александрии был больше известен под прозвищем Сирокко (что в переводе означает «юго-восточный ветер»). Его основным занятием оказалось пиратство, Сирокко — пиратский капитан.

В отличие от Венеции Турция не являлась морской державой. Она не могла похвастаться богатым военно-морским опытом. Поэтому турецкий флот опирался на силы мусульманских пиратов. Эти пираты законно назначались правителями или пашами в Александрии, Тунисе, Алжире и других местах, где базировались пираты. За это их призывали каждый раз, когда Османской империи приходилось воевать на море. Такая система стала выгодной не только для турецкого султана, но и для пиратских предводителей. Несмотря на их силу, пираты всегда считались изгнанниками. А благодаря такой системе они получали официальное признание.

Корабль, прикрывающий дальний край левого мусульманского крыла, находится в таблице справа внизу: «246. Алжирская флагманская галера. Капитан — правитель Алжира Улудж-Али, командир левого крыла мусульманского флота».

Улудж-Али тоже был пиратским капитаном. Но в отличие от остальных пиратов, греков или арабов по национальности, он был итальянцем. Этот человек родился на юге Италии под именем Джованни Гальени. Мальчиком он был похищен пиратами, в течение нескольких лет оставался галерным рабом. Зато теперь бывший пленник командовал левым крылом мусульманского флота. В войне оба крыла, как правило, доверялись заслуженным командующим; а у мусульман эти ключевые позиции занимали бывалые пираты.

Христианская сторона тоже укрепила свои крылья опытными капитанами. Командующий из Генуи, чьи морские традиции соперничали с венецианскими, возглавлял правое крыло, выступив против Улудж-Али. Левое крыло находилось под командованием Агостино Барбариго.

«167. Флагманская галера Дориа. Капитан — Джованни Андреа Дориа, командующий правого крыла христианского флота. На борту — Винченцо Карафа, Октавио Гонзага и многочисленные рыцари и дворяне».

Этот корабль указан в таблице слева внизу. В таблице об этом не сказано, но Дориа в действительности был адмиралом генуэзского флота. Он командовал лишь своей эскадрой. Члены семьи Дориа — наемные капитаны, и их корабли, матросы и даже солдаты тоже были наемными.

Патроном семьи Дориа на момент битвы при Лепанто оказался испанский король Филипп II. Кстати, генуэзская флагманская галера стояла около главной христианской эскадры, там сосредоточились все союзные флагманские корабли. Генуэзская флагманская галера в таблице представлена так: «Флагманская галера генуэзской эскадры. Капитан — Этоль Спиноза. На борту: герцог Александро Фалнузе».

Естественно, наибольшего внимания и интереса заслуживает галера главнокомандующего христианскими силами. Но к сожалению, эта запись находится в самом центре таблицы, где бумага наиболее повреждена. Здесь она не только пожелтела и истерлась, но еще и порвалась вдоль сгиба. Поэтому крайне сложно разобрать написанное. Но если хорошенько присмотреться, то можно выяснить следующее: «86. Флагманская галера христианских союзников. Капитан — Хуан Васкес де Коронадо. На борту — главнокомандующий объединенным флотом Священной Лиги дон Хуан, герцог Австрийский».

На галере находилось около ста присутствующих, в том числе испанские дворяне и священник Франсиско, личный духовник дона Хуана, специально назначенный Филиппом II. Кроме того, на борту имелось четыреста тщательно отобранных мушкетеров с Сардинии. Вдобавок к этой сильной галере в битве участвовали флагманские корабли еще двух стран из основных участников антитурецкой коалиции — Венецианской республики и Папского государства.

«85. Флагманская галера флота Венецианской республики. Командующий — адмирал Себастьян Веньеро».

«87. Флагманская галера флота Папского государства. Капитан — Гаспар Бруни. На борту — герцог Маркантонио Колонна, помощник главнокомандующего флотом Священной Лиги. Также на корабле — племянник папы римского Пия V Паоло Гизриели и многие другие римские дворяне, 25 швейцарских гвардейцев, 180 солдат пехоты и многочисленные рыцари-добровольцы из Франции».

На вышеприведенных галерах находились главные командиры флота. Рядовые военные корабли в таблице указаны в таком духе: «123. Флаг: изображение распятого Христа. Капитан — Бенедетто Соланцо». «33. Название корабля — „Ля Маркиза“. Эскадра Дориа. Капитан — Франсиско Санфедра».

Молодой Мигель Сервантес служил солдатом на последнем судне.

И хотя в таблицу занесены лишь сухие факты, нетрудно догадаться, что каждый из находившихся на этих судах переживал собственную драму. Однако сейчас было бы невероятно сложно восстановить все эти истории, ничего не додумывая от себя.

Как сказал Анатоль Франс, история — это перечисление значимых фактов. Даже если что-то обладает фактической ценностью, оно рискует не войти в историю, если не является примечательным. Без сомнения, участие Сервантеса в битве при Лепанто осталось бы незамеченным, не напиши он позже «Дон Кихота». Говорить об истории, учитывая каждого рядового человека, все-таки очень непросто.

Второе, чем я занималась, изучая таблицу в течение долгих месяцев, — это подчеркиванием имен капитанов и командующих, погибших в битве. Я была шокирована столь ужасающим числом смертей. В то же время это занятие помогло мне визуально определить, где сражение оказалось наиболее ожесточенным.

Лишь двести (а то и больше) лет спустя корабли во время морских сражений начали перестреливаться на расстоянии пушечными ядрами — например, в Трафальгарской битве. Однако во времена сражения при Лепанто так называемый морской бой подразумевал лишь то, что он происходил на море.

Само сражение представляло собой рукопашный бой с использованием сабель и прочего холодного оружия, а также луков и стрел. При этом солдаты переходили с одного корабля на другой, и здесь морская битва ничем не отличалась от битвы на суше.

Итак, отметки о гибели командиров позволяли мне точно определить места наиболее ожесточенных боев.

Кто сказал, что политика — это война без кровопролития, а война — это политика с пролитием крови? Мао Цзэдун? Клаузевиц? Оба? Дабы определить, есть ли в этой мысли хоть капля истины, я сначала расскажу о войне без кровопролития, а затем — о политике, проливающей кровь.

Битва при Лепанто началась как война без крови, затем перешла в кровавую политику, а после снова стала войной без кровопролития. В общем-то в этом все остальные войны ничем не отличаются от этой.

 

Венеция. Осень 1569 года

В этот день Агостино Барбариго покинул дворец Палаццо Дукале раньше обычного.

Он завершил двухгодичную службу на Кипре и уже неделя как вернулся в Венецию. Однако вместо того чтобы отдохнуть в домашней обстановке, которой он так надолго был лишен, Агостино занимался докладами в сенате и Совете Десяти.

Венецианские сановники были обеспокоены тем, что неверно просчитали намерения Османской империи в отношении Кипра. Приезд Барбариго предоставлял им блестящую возможность разведать обстановку. С тех пор как морской командующий вернулся домой, отслужив положенный срок, турок волновало даже не то, что он доложит властям о происходящем, сколько сам отзыв домой.

Даже когда обычное собеседование по выполненному заданию оказалось завершено, сановники еще несколько дней забрасывали его вопросами, желая знать мнение Барбариго, и при этом каждый раз покидали сенат затемно.

Однако Барбариго не унывал, хотя, прибыв в Венецию, он только и делал, что ходил во дворец. Флотоводец происходил из благородной семьи аристократов, поэтому чувство долга перед республикой оказалось неотделимым от него, подобно крови, текущей в венах.

Но жена Барбариго, тоже воспитанная в аристократической венецианской семье, не жила по принципам мужа. Он чаще отсутствовал, нежели бывал дома, поэтому даже когда он возвращался, это ничуть не влияло на ритм ее светской жизни. У них не было детей, а его племянник, которого они усыновили, служил помощником посла в Англии. Там в то время у власти находилась Елизавета I.

Барбариго вышел из дворца и направился к докам в Сан-Марко. Мягкий и теплый вечерний свет обволакивал его фигуру. На море стоял полный штиль. Гондолы, пришвартованные к доку, ожидали сановников, чтобы доставить их домой. Многие пожилые советники предпочитали из дворца отправляться на гондоле к самым дверям своего дома.

Барбариго был наконец свободен от затянувшихся расспросов и, наслаждаясь мягким солнечным светом, чувствовал огромное облегчение. Однако он знал, что вскоре ему дадут новое поручение. В такое время венецианские власти никак не могли оставить в покое человека, на протяжении двух лет служившего командующим на самой отдаленной венецианской территории — Кипре.

Барбариго отлично это понимал. Тем не менее он решил хотя бы на несколько дней уехать, чтобы расслабиться на своей венецианской вилле. Одна лишь мысль об отдыхе на вилле, окруженной фермами и полной юношеских воспоминаний, вызывала улыбку на его лице.

Однако прежде чем покинуть город, он должен был сделать еще кое-что. Это обязательство занимало его мысли последние два года, но только сейчас стало возможным его выполнить. Поэтому сегодня флотоводец покинул дворец через другую дверь, располагавшуюся напротив той, в которую он по обыкновению выходил, отправляясь домой.

Он собирался нанести визит в дом своего бывшего лейтенанта. Насколько ему было известно, это здание находилось в Сан-Северо, далеко от венецианского района для богачей.

Вечернее солнце светило за спиной. Барбариго легкой походкой перешел мост, разделявший длинный док на две части: Сан-Марко и Рива-делли-Скьявони. Флотские флагманские галеры находились у пирса вдоль Сан-Марко, а остальные боевые суда выстроились на Рива-делли-Скьявони. Когда доки не были заняты галерами, здесь бесконечными рядами стояли торговые суда.

Этот обширный порт давным-давно назвали Рива-делли-Скьявони, что в переводе означает «Славянский (Далматский) причал», — в знак уважения к Далмации, обеспечивавшей всем необходимым и военные, и торговые корабли Венеции — морской державы.

Многие рядовые моряки, служившие на венецианских судах, жили в окрестностях пирсов. Здесь находились даже православные греческие церкви. Прогуливаясь по набережной Рива-делли-Скьявони, Барбариго вдруг задумался, почему венецианские дворяне жили в таком районе. Однако он не стал углубляться в размышления. Ведь город Венеция и не делился на «богатые» и «простые» районы. Даже вдоль Гранд-канала стояло просто чуть больше богатых домов, чем на других улицах.

Барбариго пересек еще один по-венециански причудливо изогнутый мост. Он печально усмехнулся, подумав о том, что из-за долгого пребывания на чужбине даже забыл, какое наслаждение испытываешь, прогуливаясь по здешним местам.

Среди высоких венецианских дворян Агостино Барбариго не выделялся ростом. Но когда он находился среди восточных торговцев, далматских и греческих гребцов, наводнявших Рива-делли-Скьявони, его голова единственная возвышалась над толпой. А черная шерстяная мантия, которую флотоводец надевал на сенатские встречи, еще больше подчеркивала его рост.

Ему было немного за сорок. Волосы его до сих пор оставались густыми и почти полностью черными; коротко остриженные, они сильно вились. С такой короткой стрижкой оказалось гораздо легче надевать шлем. Черная борода покрывала нижнюю часть его лица, но, как и в волосах, здесь местами уже прокрадывалась седина. Барбариго носил бороду треугольной формы, и это доказывало, что он не был совсем уж равнодушен к своей внешности. А еще такая форма бороды придавала суровости его типично венецианскому лицу.

У него были глубокие и спокойные голубые глаза. И единственное, чем он отличался от расспрашивавших его сановников, так это загоревшей до светло-коричневого цвета кожей.

Он ничего не нес с собой, так как личные вещи лейтенанта уже были переданы по просьбе Барбариго ранее. Для него стало традицией по возможности посещать дома погибших, сражавшихся под его командованием, а также семьи убитых офицеров.

Он немного прошел вдоль Рива-делли-Скьявони, а затем свернул влево, на аллею. Этот путь проходил мимо церкви Сан-Заккариа, но был гораздо длиннее, хотя это казалось не столь уж важно. Флотоводец с детства был очарован церковью. Вообще-то его скорее притягивал ее фасад, нежели все здание в целом.

Церковь Сан-Заккариа всегда окружала тишина. В ее изящной форме, какую можно было встретить только в Венеции, не было ничего лишнего. Здание излучало благословенное спокойствие, возможно, дело было отчасти в том, что оно было полностью построено из белого мрамора.

Любуясь церковным фасадом, Барбариго каждый раз ощущал внутреннее спокойствие и легкость.

Хотя церковная площадь находилась менее чем в двадцати метрах от Рива-делли-Скьявони, сюда не доносились шумы из дока. Причиной непоколебимой тишины не было отсутствие прохожих на площади. Просто в отличие от других площадей Венеции эту сконструировали несколько иначе. Здесь можно было пройти лишь по одной стороне, а не переходить с аллеи на аллею, пересекая пространство. Возможно, именно благодаря отстраненности от мирской суеты церковь источала такое спокойствие. А остальные храмы в Венеции если и внушали подобное ощущение, то разве только глубокой ночью, когда все вокруг погружалось в сон.

Выйдя на площадь, Барбариго остановился. Церковный беломраморный фасад купался в вечернем солнце и отбрасывал мягкие тени. Мессу сейчас не служили. Может быть, потому вокруг и не было ни души, кроме единственного попрошайки, свернувшегося калачиком у дверей храма.

Барбариго наблюдал эту столь знакомую ему картину и понимал, что наконец-то вернулся домой.

Кафедральные двери распахнулись, и из них вышел мальчик, а за ним женщина.

Нищий, который казался спавшим, тут же поднялся и стал просить у посетителей милостыню. Сначала женщина хотела пройти мимо, но затем остановилась. Она что-то шепнула мальчику, а затем, вынув из своей маленькой сумочки немного мелочи, дала ему. Мальчик подошел к просящему, но не бросил подаяние, а нагнулся и высыпал монетки ему в руку. После этого мальчуган вернулся к женщине, ожидавшей его в нескольких шагах поодаль, и они вместе направились к аллее напротив той, где стоял Барбариго.

Без сомнения, это были мать и сын. В том, как женщина шептала мальчику на ухо и как он отвечал, чувствовалась особая близость. И незаметно даже для них самих эта близость со временем перешла в нежность, которая обычно возникает при взаимопонимании. Барбариго впервые за многие годы охватило чувство тоски по былому.

С первого же взгляда на мать Барбариго понял, что она — не венецианка.

Урожденные венецианки, как правило, были пышными женщинами с золотисто-рыжими волосами. И даже те, которые не были натуральными блондинками, подолгу осветляли волосы на солнце, добиваясь так называемого стиля «венецианских блондинок». Хотя голову женщины покрывала тонкая черная вуаль, было видно, что волосы у нее темные. Ее тело казалось стройным и гибким. По сравнению с большинством венецианок, шагавших тяжело и неуклюже, в ее походке присутствовала элегантная легкость.

Мальчику было около десяти лет. Его телосложение было гибким, как у матери, но мускулатура пока что оставалась по-детски неразвитой. Барбариго позабавило то, как он разговаривал с матерью. Сын следовал за ней по пятам, как щенок за хозяином, он не замолкал даже тогда, когда отставал от нее на пару шагов. Заглядывая снизу вверх в лицо матери, мальчуган перепрыгивал с одной мысли на другую. А она, не замедляя шага, нежно отвечала на каждый вопрос.

Мать и сын прошли под аркой по аллее, ведущей с площади. Дойдя до конца, где аллея была украшена рельефом с изображением Девы Марии, они повернули направо. Барбариго было с ними по пути, поэтому он следовал за двоими, отставая на двадцать — тридцать шагов. Ему хотелось задержать то чувство трепетной ностальгии, которое возникало при виде матери и ребенка.

Спустя некоторое время они вышли к каналу. Мать и сын шагали той же дорогой, но так как теперь она проходила вдоль канала, такая набережная называлась «фондамента» — «опора для пристани», а не «калле», что означало бы просто «дорожка». Венецию пересекали многочисленные каналы, оттого здесь повсюду встречались лодки. Поэтому всякое место, на которое можно было вытащить лодку, становилось еще и пирсом.

Пройдя немного по тротуару вдоль канала, они подошли к небольшому мостику Женщина с мальчиком стали переходить мост, сын все так же следовал за матерью. Барбариго вспомнил: чтобы попасть в Сан-Северо, ему тоже нужно было перейти канал в этом месте.

Флотоводец шел за двоими на расстоянии в пару дюжин шагов, но, добравшись до моста, потерял мать и сына из виду Их не было ни на мосту, ни впереди на дороге. Однако они не могли затеряться среди толпы, так как центр города был довольно далеко отсюда, кроме местных жителей, здесь редко кто бывал. Он увидел лишь кошку, крадущуюся по темной и унылой аллее, куда даже не проникал вечерний солнечный свет.

Барбариго вздохнул. У него было такое ощущение, будто некий темный занавес скрыл от его глаз столь трогательную сцену. С другой стороны, он сразу же вспомнил, куда и зачем шел. Флотоводец увидел маленькую адресную табличку из белого мрамора, прикрепленную к двери.

Венеция состоит из шести районов, так называемых «сестерье», каждый из которых, в свою очередь, подразделяется на кварталы — так называемые «пэриши». Таким образом, венецианские адреса состояли из номера дома, названия «пэриша» и указания соответствующего «сестерье».

Венеция стоит на воде, площадь суши здесь ограниченна, поэтому люди стремились и стремятся использовать каждый дюйм земли. О разнообразии способов использования участков суши свидетельствуют многочисленные названия — «пьяццо» (базарная площадь), «кампо» (площадь), «корте» (двор), «каре» (улицы), «викколо» (дороги), «фондамента» (тротуары) и «сотто портико» (переулки). В иных городах улицы определяются древнеримским способом, но только не в Венеции. Если в других городах адрес состоит из названия улицы и номера дома, то в Венеции такая система просто невозможна. И по сей день разыскать здесь дом по адресу очень сложно.

…Барбариго никак не мог найти нужный ему дом. Среди других зданий, плотно прижатых друг к другу, тут располагалась усадьба известной аристократической семьи Ириули. Ее адрес всего лишь на цифру отличался от того, который искал Барбариго. Он постучал в ворота, чтобы спросить, в какую сторону ему идти дальше. Слуга вежливо объяснил: нужный ему дом находится сразу за домом Ириули, — сообщив, как туда добраться.

Наконец Барбариго добрался до места назначения. Дом был практически скрыт от глаз прохожих растущим рядом деревом. Флотоводца впервые посетила мысль, что строения здесь теснились именно из-за ограниченности суши, даже дворянские дома не стали исключением. Такая система позволяла городу вместить всех приезжающих, а их было немало благодаря процветающей международной торговле. Здание, к которому подошел Барбариго, было как раз одним из съемных домов.

Над его головой в тени желтой листвы висел маленький металлический колокольчик для посетителей. Помешкав, Барбариго позвонил. Спустя пару минут дверь приоткрыла женщина лет пятидесяти, и посетитель, не заходя, объяснил причину своего визита. Он остался стоять, а женщина ушла доложить хозяйке о госте.

Пока Барбариго ждал, он размышлял о тосканском акценте служанки.

Она вернулась и впустила его, на сей раз распахнув двери полностью. Двор оказался настолько небольшим, что его трудно было назвать садом. Желтые листья непрерывно падали на землю. Каменная лестница сбоку дома вела на второй этаж, где и находился вход в помещение. Служанка провела Барбариго мимо прихожей, через маленькую комнатку, а затем открыла дверь в следующее помещение, где оставила его ждать, и удалилась.

Комната походила на гостиную. Она была небольшой, с двумя окнами на южной стороне, открывавшими вид на канал.

В Венеции солнечный свет обычно с трудом проникал в окна из-за узких каналов и четырех-пятиэтажных зданий, расположенных слишком близко друг к другу. Очень часто, выглянув в окно, человек видел лишь стены соседних домов. Однако комната, в которой находился Барбариго, не была ни темной, ни мрачной.

Один из углов гостиной занимал полукруглый камин, но без разожженного огня. Вероятно, этот этаж и остальные над ним были жилыми. Несмотря на то что комната была маленькой, здесь оказалось приятно благодаря живописному виду из окна, чем не могли похвастаться большинство домов Венеции.

Агостино Барбариго обратил внимание на убранство комнаты. Мебель и отделка были флорентийскими, они отличались довольно хорошим качеством.

В доме ничто не нарушало тишину Барбариго даже на минуту забыл, зачем сюда пришел. Он стоял у приоткрытого окна, рассеянно глядя на канал внизу. Затем гость почувствовал чье-то присутствие, обернулся и увидел в дверях женщину в светло-голубом платье.

И тут Барбариго сделал нечто совершенно ему несвойственное. Узнав женщину, он тотчас забыл, как, по обыкновению, элегантно кланялся в знак приветствия. Флотоводец уверенно шагнул ей навстречу и взял ее руки в свои. Но на хорошеньком, слегка накрашенном лице женщины не оказалось и следа удивления. Она только нежно улыбнулась.

Однако этот момент сердечной близости так же неожиданно улетучился.

Они сели, и Барбариго тихим голосом стал рассказывать женщине об обстоятельствах, при которых два года назад погиб ее супруг. Она спокойно слушала, не проронив ни слезинки. Мужа убила турецкая пуля во время морского сражения около Кипра.

Семью сразу же известили о его смерти. Однако тела погибших не отправляли на родину, поскольку во время долгого переезда в Венецию разложения было не избежать. Как правило, их хоронили на ближайших заставах Венецианской республики. Так, венецианцев хоронили на кладбищах Кипра, Крита и даже на Корфу, который от Венеции находился в десяти днях пути по морю. Поэтому многие семьи не могли навестить останки родных. Но и любая могила, находящаяся даже в самой Венеции, едва ли содержала хотя бы прядь волос убитого.

Служанка что-то сказала, не входя в комнату. Тем временем в гостиной стало совсем темно.

Служанка внесла свечи, и вдова приказала ей позвать сына, а затем попросила Барбариго повторить мальчику все то, о чем он только что рассказал. Флотоводец, конечно же, согласился.

Когда мальчик вошел, атмосфера в комнате сразу же изменилась. Он лукаво улыбнулся, вежливо поздоровался и сел напротив гостя. Барбариго повторил ту же историю, но на этот раз он рассказывал таким тоном, каким один взрослый мужчина обращается к другому. У него не было своих детей, потому он не знал, как нужно себя вести с ними. Но он и не желал говорить с десятилетним мальчиком как с ребенком, сообщая ему о смерти отца. А тот держался со всей серьезностью, которой от него ожидали. Он внимательно и по-взрослому сдержанно слушал гостя.

Во время рассказа мать сидела поодаль, наблюдая за ним. Ее лицо не выражало печали. Наоборот, оно кротко светилось от счастья, будто она снова ощутила давно забытое тепло.

…Покинув дом, Барбариго сел в гондолу у моста, назвал гондольеру свой адрес и устроился в кабинке, обитой изнутри черной шерстью. Лодка заскользила по воде, а пассажир предался воспоминаниям. Мысль об отъезде за город на виллу совершенно покинула его.

 

Константинополь. Осень 1569 года

При первой встрече с Маркантонио Барбаро человек обычно предполагал, что ему далеко за семьдесят. И хотя он выглядел именно на столько, на самом деле ему было лет на двенадцать меньше.

Прежде всего он был худым, словно щепка. Несмотря на высокий рост, тело его, как казалось, состояло из одних костей и мышц, обтянутых бронзовой кожей. На голове практически не осталось шевелюры, а там, где волосы еще росли, они небрежно свисали, спутавшись с бородой, почти полностью поседевшие и лишенные всяческого ухода. Издалека «прическа» смотрелась словно взбитое серое облако.

Лицо Барбаро избороздили глубокие морщины, а его нос, хоть и тонкий, был по-орлиному изогнут. Такая необычная внешность, а в придачу еще и сверкающий, пронизывающий насквозь взгляд ни у кого не оставляли сомнений, что это — непростой человек. И такое ощущение еще больше усиливалось при разговоре с ним.

Столь явный внешний отпечаток на Барбаро наложила служба венецианским послом в Турции. И подобную самоотдачу работе можно объяснить лишь тем, что ему довелось родиться в стране, высоко почитающей дипломатов.

В августе 1568 года Барбаро направили в Константинополь. Изначально предполагалось — на год. Посол никогда бы не подумал, что останется там на целых пять лет, три из которых проведет в плену.

До назначения в Константинополь он служил посланником при дворе могущественной Франции. В то время нельзя было доверять даже союзным христианским государствам, а что уж говорить о Турции. Для Венеции она была особым случаем. Дело в том, что интересы обеих стран относительно Восточного Средиземноморья сталкивались.

Поэтому в Турцию Венеция отправляла самых маститых посланников, имевших, как правило, дипломатический опыт во Франции или Испании. А когда отношения с Турцией стали особенно напряженными, венецианский сенат использовал Барбаро в качестве своего козыря. Выбор был не случаен, ведь никто больше не умел так быстро схватывать обстановку в любом месте, где он появлялся. В одном из своих докладов в Венецию посол как-то написал: «Дипломатические переговоры с Турцией — это как игра в стеклянный мяч. Другая сторона может грубо бросить его, однако мы не можем ответить ей с той же силой, но и упустить мяч тоже не должны».

Все-таки неудивительно, что он выглядел на десять лет старше.

Назначение в Турцию, являвшуюся главным потенциальным врагом Венеции, даже в мирное время сулило дипломату по одной морщине в месяц. А так как все шло к тому, что в этом году турки бросят «стеклянный мяч» сильнее обычного, осень 1569 года показалась Барбаро холодной зимой.

13 сентября на венецианской судоверфи, в так называемом Национальном арсенале, разгорелся сильнейший пожар. Этот арсенал не являлся обычной верфью, он представлял собой целый сборочный конвейер, на котором работы велись в отлаженной последовательности — от установки основного корпуса и обшивки досками будущих судов до спуска на воду готовых кораблей. Здесь находились склады, откуда корабли снаряжали пушками, а солдат — огнестрельным оружием и арбалетами. Еще тут хранились приспособления для сборки парусов, а также значительные пороховые запасы.

Поэтому арсенал и располагался далеко от центра Венеции, в северо-восточной ее части. В городе, где совершенно отсутствовали защитные стены, это было единственное укрепленное место.

Итак, пожар начался поздней ночью 13 сентября. И когда огонь дошел до пороховых складов, три арсенала взорвались, после чего разразилось настоящее пожарище. Всего прогремело четыре взрыва, в результате которых четырнадцать тысяч дукатов пороха превратились в золу, а в крепостной стене была пробита сорокаметровая дыра. Даже находившиеся поблизости церковь и женский монастырь оказались разрушенными. Однако корабли пострадали меньше всего, сгорело лишь четыре галеры.

Жители Венеции знали о пороховых складах на верфи, поэтому, опасаясь непредсказуемых последствий, люди покинули свои дома и до утра укрывались в лодках. Весь Гранд-канал был заполнен такими лодками. И разве что везением можно объяснить, почему огонь не добрался до остальных пороховых складов. Сущей удачей оказалось и то, что всего несколькими днями ранее со склада на Корфу отправили двести сорок тысяч либр пороху. А несколько дюжин наполовину готовых галер просто чудом избежали серьезных повреждений.

Рабочие сразу же отремонтировали все, что разрушили огонь и взрывы. Верфь меньше чем за неделю вернулась к нормальному состоянию.

Между прочим, обычно требовался месяц, чтобы вести из Венеции дошли до Константинополя. Однако на этот раз благоприятные для турок новости перенеслись за море гораздо быстрее. О пожаре сразу же доложили турецкому двору, хотя о ремонте там узнали гораздо позже.

Получив первые отчеты о событиях в Венеции, реакционисты турецкого двора тут же принялись действовать. Уверенные в полной безнадежности венецианского флота, они утверждали: для Турции настал подходящий момент возвратить себе Кипр и Крит. Умеренная фракция, ранее успешно сдерживавшая порывы реакционистов, понимала, что теперь их трудно будет утихомирить.

Умеренные силы, напротив, оставались верны идеям предшествующего султана Сулеймана, умершего три года назад. Лидером фракции на момент описываемых событий был великий визирь Сокуллу — единственный из турецких высших сановников, с которым послу Барбаро удалось найти общий язык.

Умеренные, как это нередко бывает, являлись реалистами. Они осознавали, что экономическая мощь Венецианской республики укрепляет и Османскую империю.

Венецианцы не стремились во что бы то ни стало расширить свои владения. Все, что им действительно было необходимо, — это свобода экономических действий. В этом плане Кипр и Крит представляли особую важность для республики. А Турция владела обширными территориями в Восточном Средиземноморье. Поэтому турецкие представители умеренных считали: государственные интересы их страны по сути своей совпадали с венецианскими. Они не видели причин для войны с республикой.

Реакционисты же во главе с Пиали-пашой только укреплялись в своем мнении, поддерживаемые придворным окружением нового султана Селима. Реакционистская фракция представляла собой собрание идеалистов, свято преданных догматам Корана и уверенных в необходимости всемирного распространения ислама. Неудивительно, что христианские форпосты на территории империи они расценивали не иначе как унижение. В то же время у них не было убедительных аргументов в пользу возвращения Кипра и Крита. Годовые выплаты Венеции за пользование Кипром оказались для Турции экономически намного выгоднее, чем управление этой территорией.

Однако реакционистов ничто не могло переубедить. Ведь Турция являлась могущественной империей, превосходившей даже Испанию. Потому изгнание христиан из Восточного Средиземноморья сделалось для них делом чести.

Хотя султан Селим был сыном правителя, которого во всем мире называли Сулейманом Великолепным, все, что он хорошо умел делать, — это пить. В трезвом же состоянии Селим превращался в сущего тирана, способного на поступки, которых даже его отец в свое время себе не позволял.

Венецианское правительство отправило послу Барбаро полную информацию о пожарище на верфи. Судя по всему, никто в Константинополе, кроме него, не обладал более подробными сведениями о потерях венецианцев.

Барбаро счел необходимым сообщить обо всем великому визирю Сокуллу. Сопровождаемый только переводчиком, он отправился во дворец Топкапи, где предоставил великому визирю полный отчет о случившемся — от подробного перечисления ущерба до того, сколько времени и денег потребовалось для восстановления Национального арсенала. Предполагалось, что владение такой важной информацией поможет умеренным вернуть свое влияние.

А тем временем настроения при дворе до того разбушевались, что проще было бы потушить еще один пожар на верфи, нежели успокоить турецких сановников. Реакционисты ни в какую не соглашались с доводами великого визиря, приводя собственные аргументы. Так, они утверждали, что пираты напали на турецкие торговые суда в Эгейском море именно потому, что венецианские патрульные лодки отказались их защищать. А Кипр предоставил безопасную гавань кораблям рыцарей ордена Святого Иоанна, которые намеревались атаковать османские суда.

Это были лишь необоснованные обвинения. Но к сожалению, султан молчаливо соглашался с ними. Доклады посла Барбаро и раньше отличались исключительной своевременностью, достоверностью и полнотой сведений. Но теперь он с еще большим усердием принялся изучать обстановку. В итоге посланник посчитал нужным немедленно отправить предупреждение венецианскому правительству. В своем письме от 11 ноября он сообщил, что турецкие действия приобретают опасный характер. Позже в отчете от 19 ноября он это подтвердил, предоставив очевидные доказательства назревающей угрозы. Содержание второго отчета можно свести к нескольким пунктам: «Кораблестроение во всех турецких портах ведется интенсивнее обычного. Особенно активно ведутся кораблестроительные работы в портах Средиземноморья. Достоверный источник сообщил: повышенная активность организована с целью дальнейшего нападения на Кипр».

Поэтому он разослал письма командующим на Кипре и на Крите, советуя укрепить защиту.

Посол Барбаро настаивал на том, чтобы венецианское правительство немедленно начало срочные военные приготовления, в том числе отправило дополнительные силы на оба острова, в особенности — на Кипр. Ибо Кипр был венецианской колонией на протяжении более ста лет, но единственной военной силой Венеции на нем оказалась стража.

Византийская империя (известная как Восточная Римская империя) пала в 1453 году. Константинополь, ставший в том же году столицей турок-победителей, был поделен на два района по обе стороны Золотого Рога — собственно Константинополь и Перу (или Галату).

Во времена Византийской империи генуэзцы были единственными торговцами-иностранцами в Пере, а венецианцы и другие европейцы сосредоточились в Константинополе, протянувшемся вдоль побережья Золотого Рога. В этой части города венецианцы, лютые соперники генуэзцев, оказались лучшими торговцами среди остальных западноевропейских купцов. У залива Золотой Рог располагалось посольство Венеции, а также торговый дом республики. Присутствие венецианцев было здесь настолько доминирующим, что даже местный рынок специй люди привыкли называть «Венецианским базаром».

Однако после падения Константинополя в 1453 году все изменилось коренным образом. Генуэзцы, на протяжении веков пользовавшиеся торговым преимуществом в Галате, теперь потеряли свою силу. Венецианцы и другие западноевропейцы стали перебираться в Галату, переименованную в Перу. Поэтому оставшиеся в Пере генуэзцы вынуждены были делить территорию своего былого влияния с новоприбывшими торговцами.

Венецианское посольство и торговый дом также переместились в Перу. Все, что осталось в Константинополе, — рынок специй. В итоге Золотой Рог был переполнен лодками западных купцов, переправляющихся туда-сюда между Перой и Константинополем.

После потери генуэзцами своей торговой монополии никто более в Константинополе не мог сравниться с могуществом Венеции. Как следствие, даже венецианскому посольству по сравнению с другими представительствами в Пере было отведено самое лучшее здание. Сам город располагался на холме, над Золотым Рогом. А посольство Венеции находилось на самой вершине этого холма, откуда открывался панорамный вид на город.

Это здание трудно было назвать роскошным. В нем едва хватало места послу (а он, как правило, приезжал без семьи), его заместителю, секретарю и слугам, включая повара. Меблировка здесь не шла ни в какое сравнение с благородными венецианскими домами. И причиной подобного аскетизма обстановки оказалось далеко не отсутствие средств. Просто венецианцы боялись оскорбить султана даже малейшим проявлением расточительности.

…Барбаро выглянул из окна самой уютной комнаты — и его взору открылся Константинополь в лучах зимнего солнца. Округлые крыши и остроконечные минареты не оставляли никаких сомнений в том, что это был мусульманский город. Посол давно не рассматривал столицу так внимательно.

Вчера он отправил венецианскому правительству срочный отчет в двух экземплярах, используя разные шифры и способы доставки. Теперь оставалось лишь ждать ответа, а также довести до конца еще одно задание.

На случай войны необходимо подготовить меры безопасности для венецианских торговцев в империи — особенно для тех, которые находятся в Константинополе. Поэтому посол отдал распоряжение константинопольским торговым домам закупить побольше пшеницы на вывоз.

В продовольственном плане Венеция не была самодостаточной. Многие продукты (в первую очередь пшеница) ввозились в республику из причерноморских областей. Без такого взаимодействия с Турцией стране пришлось бы тяжело. И хотя Барбаро приказал увеличить импорт, тем самым на какое-то время обеспечив свой народ продовольствием, все же рано или поздно любые запасы заканчиваются. Однако заниматься подобными вопросами — обязанность правительства. Крит был единственной венецианской колонией, продававшей пшеницу на вывоз.

Как бы то ни было, на дворе стояла зима. Барбаро молился, чтобы политическая ситуация не изменилась хотя бы до сбора зернового урожая.

Люди отнюдь не лишены способности понимать истинное положение дел. И все же чаще они видят лишь то, что хотят видеть. Замечательный тому пример — реакция венецианского правительства на отчет Барбаро. Нельзя сказать, чтобы там обладали недостаточными сведениями о сложившейся обстановке или не желали ее объективно оценить. Но все же республика вяло ответила на предупреждение.

В сенате, где бурно обсуждали, какую военную и дипломатическую политику следовало вести дальше, мнения разделились. Одна фракция была уверена, что Турция собирается напасть на Кипр, другая же объясняла турецкое поведение лишь намерением поднять морские пошлины, что Османская империя довольно часто делала.

В соответствии с республиканской системой Венеции решения в сенате принимались большинством голосов. К помощи Совета Десяти, совещания которого проходили при закрытых дверях, прибегали лишь в том случае, если сенат не мог прийти к единому мнению. Но, обсуждая данную проблему Совет тоже зашел в тупик. Но все же Совету удалось по крайней мере достичь согласия по двум вопросам. Так было решено, во-первых, дополнительно отправить солдат на помощь Кипру, а во-вторых — запустить судоверфь на полную мощность.

Для наблюдения за работами на верфи назначили специальную комиссию из трех дворян. Председателем комиссии стал Агостино Барбариго.

Барбариго с удовольствием согласился на новую должность. Ведь теперь у него появился повод все время находиться в Венеции, не выезжая за город, на виллу в Виченце.

Каждое утро он покидал свой дом, садился в собственную гондолу и по Гранд-каналу плыл к верфи, куда его впускали по специальному разрешению. Рабочий день Барбариго всегда начинал встречей в своем кабинете с главными корабелами. В первую очередь обсуждалась тема военного кораблестроения и способы его усовершенствования, нередко эти беседы перерастали в горячие споры.

К примеру, во время таких дебатов решалось, стоит ли ставить на носу боевых кораблей остроконечные стальные прутья, которыми можно протыкать корпуса вражеских судов.

Другой темой были галеасы. Так назывались гибриды галеры и парусника. Много спорили о том, где лучше разместить на них пушки. На тот момент галеасы были последним словом в военно-морском деле, они имелись только у Венеции.

На верфи Барбариго съедал свой обед в компании корабелов. Ему обычно доставляли из дома свежеприготовленную еду, а начальники и рабочие разворачивали принесенные с собой завтраки.

Каждый день после полудня Барбариго заходил к вдове — она жила неподалеку отсюда. К тому времени ее сын возвращался из школы, перекусывал, и они с Барбариго вместе отправлялись на верфь, где Агостино продолжал работать. Десятилетнему мальчику нравилось сопровождать его, когда тот разговаривал с мастерами во время осмотра кораблей. От возбуждения у пухлощекого мальчугана сверкали глаза, вместе с Барбариго он поднимался на корабли и даже заходил внутрь. Порой он, задирая голову и глядя снизу вверх, забрасывал своего провожатого наивными вопросами.

После вечернего колокольного перезвона на верфи воцарялась тишина. Барбариго уже по привычке отводил мальчика домой к матери, после чего через весь город возвращался к себе. Иногда вдова приглашала его остаться на обед, и за трапезой Агостино видел, как скромно они жили. Однако при всей непритязательности блюд мать и сына отличали безупречные манеры и чувство собственного достоинства, какие редко можно встретить даже за самыми аристократическими столами. В этом плане и Барбариго было чему у них поучиться.

Женщину звали Флора. Она родилась в столь знаменитой флорентийской семье, что Барбариго каждый раз при упоминании их фамилии почтительно кивал. Со своим мужем она познакомилась, когда тот служил во Флоренции венецианским послом. Они полюбили друг друга, поженились и уехали жить в Венецию. Пожилая служанка была няней Флоры, она отправилась вместе с ними. А сын Флоры появился на свет уже в Венеции.

У родителей ее мужа было два сына. И выбор младшего они полностью одобряли, так как он женился на венецианской дворянке. Старший же взял в жены чужачку-флорентийку. После смерти мужа Флора с сыном переехали в скромный дом, тогда как семья младшего брата поселилась в родительском поместье.

Даже при всем желании Флора не могла вернуться во Флоренцию к своей родне. Ее сын являлся потомком венецианской аристократии. Это означало, что по достижении двадцати лет ему гарантировалось место в республиканском управлении. А в тридцать его могли избрать в сенат. К тому же родители Флоры давно ушли из жизни, ее старший брат унаследовал фамильное имение. Вдове достались дом во Флоренции и загородная вилла, но все это вместе со своим приданым женщина продала. На вырученные средства она приобрела государственные ценные бумаги, на дивиденды от которых они и жили. В Венеции семьям погибших солдат-аристократов пенсия не полагалась.

Правда, Флору совсем не угнетала скромность домашней обстановки. Она твердо заявила, что для нее единственно важно воспитать сына достойным венецианским гражданином.

Затем лицо женщины слегка смягчилось, она поблагодарила Барбариго за удовольствие видеть своего мальчика таким восторженным.

В присутствии Барбариго Флора всегда вела себя вежливо и сдержанно. Лишь однажды она отреагировала иначе на сказанное им. После обеда они шли вдвоем в гостиную, и от волнения женщина даже отшатнулась, когда Агостино произнес следующее:

— Рассекающий моря корабль может быть в безупречном состоянии, но и тогда в какой-то момент ему необходимо зайти в порт, на отдых и ремонт. Каждому кораблю нужна такая гавань.

Мальчик и пожилая служанка находились в другой комнате. У потрескивающего огня стояли только Барбариго и Флора.

Темные глаза женщины широко распахнулись и наполнились слезами. Через мгновение слезинка упала на щеку, а затем слезы покатились по ее лицу Она ничего не говорила. Агостино, как и в тот первый раз, сжал ее руки в своих ладонях, но теперь отпустил не сразу.

Они долго так стояли, затем Барбариго нежно поцеловал руки Флоры. Мокрые от слез, они были солоноватыми…

В итоге Барбариго устроил свою «гавань»: он снял дом, в котором мог бы встречаться с Флорой. Дом находился далеко от центра города, на полпути между жилищем вдовы и верфью. Здесь они не боялись быть увиденными.

Барбариго имел несколько адресов сдававшихся для проезжих купцов домов, и поэтому ему не составило труда воспользоваться одним из них. Это тесноватое жилище всего с двумя комнатами обладало одним большим преимуществом: здесь имелся черный ход.

Агостино понимал, что Флоре было бы трудно превратить свой дом в ту самую «гавань». Несмотря на три этажа, здание сложно было именовать особняком. К тому же там давно установилась атмосфера, в которой женщина всегда выполняла роль матери.

Не говоря ни слова, он передал ей ключ вместе с указанием адреса, дня и времени свидания.

Барбариго ожидал в доме — настолько малюсеньком, что одним взглядом можно было охватить весь его интерьер. Нервно шагая взад и вперед по комнате, он все больше раздражался, что на него было совсем не похоже. Неожиданно подумалось, что она и вовсе не придет. Но в ту же минуту он услышал легкий шорох, затем кто-то неуверенно вставил ключ в незнакомый замок. Он подбежал к двери, намереваясь открыть ее, и одновременно дверь толкнули снаружи. На пороге стояла она.

Ни слова не было произнесено. Барбариго впустил ее в дом, и Флора упала в его объятия столь же естественно, как скользящий на спущенных парусах корабль плавно заходит в гавань.

Барбариго был уверен, что наконец-то встретил женщину, которой он был нужен. Сердце его ликовало.

 

Венеция. Весна 1570 года

В мирное время лишь корабли Венецианской республики патрулировали восток Средиземноморья. И даже зимой, когда остальные страны, по обыкновению, разоружались, венецианцы продолжали морское бдение.

В других государствах с начала зимы и до самой весны из портов отправлялись лишь торговые суда. Но венецианские военные корабли плавали даже в суровые зимы, когда и купцы не покидали гавань. Во многих странах суда на время холодов либо поднимали на сушу, либо отправляли на ремонт. При этом гребцов, матросов и многочисленных солдат, как правило, отпускали, чтобы затем весной снова их нанять.

В этом плане Венеция, кроме как зимним морским патрулированием, более ничем не отличалась от остальных держав. В холодное время республике нужна была хотя бы одна действующая верфь, которая на случай войны могла бы в срочном порядке предоставить корабли. Этим обеспечивалась постоянная боевая готовность страны. А с началом весны и до осени, когда учащались торговые перевозки, число венецианских патрульных судов удваивалось.

В гаванях Венеции постоянно имелся резерв из десяти боевых галер, предназначенных для экстренных случаев в северной части Адриатического моря. На Корфу, у самого входа в Адриатику, как правило, стояли от шести до восьми галер, охранявших юго-запад Греции и южную часть Адриатического моря. Командир этой эскадры носил титул «капитана залива» — высшее звание в венецианском военно-морском флоте. Дело в том, что тогда Адриатическое море называли Венецианским заливом. Вход в «залив» проходил у острова Корфу, по сути, он являлся морскими воротами Венецианской республики.

Южнее Корфу, у острова Занте, море патрулировала крупная боевая галера. Затем, еще южнее, где кончалось Эгейское море, располагался Крит — основная венецианская база на востоке Средиземноморья. Крит находился под венецианским правлением, поэтому даже зимой остров патрулировало как минимум четыре галеры. Здесь же располагалась и эскадра, охранявшая морские пути в Северную Африку.

Далее к востоку, в наиболее удаленной части Средиземноморья, располагался Кипр, передовой венецианский форпост против Турции. Неудивительно, что и здесь республика разместила четыре боевые галеры. Как раз этой эскадрой Барбариго руководил пару месяцев назад.

Конечно же, такая расстановка боевых сил на море не являлась строго утвержденной. В случае военного положения эскадры перераспределялись в места наибольшей необходимости. При этом командующий корфианской эскадры отвечал за срочную переброску сил.

Но если начиналась настоящая война, то из Венеции к югу отправлялась основная эскадра во главе с главнокомандующим, которого назначало венецианское правительство. И тогда все командующие на базах подчинялись главнокомандующему — «главному морскому капитану», если буквально перевести это итальянское звание.

Зимой 1569/70 года эскадры у Корфу, Крита и Кипра патрулировали до самой весны, как обычно. На всех трех островах имелись верфи, оборудованные лучшими на то время техническими приспособлениями. И все же верфь в Венеции была на порядок современнее.

И если островные судоверфи, как и прежде, продолжали ремонтировать и торговые корабли, то на венецианской (в Национальном арсенале) в соответствии с тайным указанием вовсю усиленно велось военное судостроение. Торговыми же судами занимались частные верфи. Таким образом, теперь Барбариго мог наконец-то сосредоточиться на военных кораблях, чего нельзя было позволить на Кипре.

Военные суда, строившиеся на главной верфи Венеции ранней весной 1570 года, можно разделить на три класса.

Во-первых, здесь создавали боевые галеры — так называемые «тонкие галеры». Один такой корабль составлял сорок метров в длину, четыре — в ширину, возвышаясь на полтора метра над водой. На одной из мачт галеры диагонально устанавливали сорокаметровую нок-рею. Здесь имелось много парусов, которые поднимали или сворачивали в зависимости от ветра. А при попутном ветре поднимали большой треугольный парус.

На корме «тонкой галеры» имелись лишь одни сходни, притом — без закрепленной крыши. Эти сходни представляли собой каркасы, обтянутые парусной тканью. Подобное отсутствие излишеств объясняется тем, что боевые корабли, как, например, гоночные яхты, строились для четко определенной цели. Здесь не следовало отвлекаться на эстетические нюансы и вопросы комфорта.

На носу галер закреплялись острые стальные прутья, которые издали смотрелись словно птичьи клювы.

На корабле сто шестьдесят гребцов орудовали таким же количеством весел. На борту находились двадцать матросов, они поднимали и опускали паруса, бросали якорь и т. д. Каждое судно комплектовали шестьюдесятью солдатами.

Таким образом, личный состав галеры оказывался довольно скромным по сравнению с кораблями других стран. Те, как правило, плавали с многочисленными отрядами солдат. Зато в отличие от судов иных государств (особенно исламских) гребцы на венецианских галерах были свободными гражданами, а не скованными цепями рабами. Поэтому во время сражения они тоже вступали в бой, чем и компенсировалась малочисленность бойцов. Пушки устанавливали только в носовой части.

Корабли второго вида были на порядок крупнее «тонких галер». На каждом из них имелось по три мачты, более двухсот гребцов. По сравнению с галерами они были вдвое выше. Трапы располагались в носовой и кормовой частях. Трапы на корме снабжались твердыми крышами, обычно для размещения артиллерии ими не пользовались. Несмотря на то что это были довольно крупные суда, орудия на них тоже устанавливались только на носу.

По сравнению с «тонкими галерами» эти двигались намного медленнее, поэтому обычно использовались для торговых целей. Во время сражений, как правило, они являлись флагманскими кораблями. «Тонкие галеры», напротив, отличались подвижностью, они непосредственно участвовали в боях.

Когда большую галеру назначали флагманским кораблем, ее окрашивали в малиновый цвет, тогда как остальные корабли были темно-коричневыми. Даже весла на флагманском корабле имели тот же малиновый, так называемый «венецианский розовый» цвет. Ведь это был государственный цвет республики, цвет венецианского флага, который украшал вышитый золотом лев святого Марка.

…Сын Флоры, как обычно, гулявший с Барбариго по верфи, заметил в доке два готовых флагманских корабля. Он повернулся к своему провожатому и поинтересовался, кто будет на них плавать. Агостино, посмотрев на мальчика сверху вниз, с улыбкой ответил, что этого пока никто не знает. Тогда он даже не догадывался, что этим самым человеком окажется именно он.

Мало кто знал, что на верфи готовили еще один вид кораблей. Речь идет о галеасах, которые ласково прозвали «бастардами». Сочетавшее в себе характеристики парусника и галеры, это судно стало новейшим изобретением венецианского военно-морского флота конца XVI века.

При длине в сорок метров и почти десятиметровой ширине рядом с флагманскими кораблями галеасы казались меньше. При высоте в десять метров над водой они могли служить и в качестве парусников.

Но вместо треугольных парусов, так характерных для парусных судов, у галеасов паруса были квадратные. И если у большинства кораблей имелось по три главных мачты, на носу у галеаса располагалась четвертая.

Поскольку галеас напоминал помесь парусника с галерой, он не зависел от ветра, в любом случае корабль мог двигаться вперед если не на парусах, то при помощи весел. В отличие от боевых галер тут гребцы находились под палубой корабля, а не наверху.

Так как галеасы стреляли по противнику с расстояния и не вступали в рукопашный бой, как делали маленькие галеры, то и гребцы размещались в отдалении от боевой территории корабля. К тому же под палубой они были защищены от вражеского огня.

Грузные галеасы создавали большее сопротивление воды и ветра по сравнению с миниатюрными галерами, потому маневрировали гораздо тяжелее. Они изначально задумывались как плавучие артбатареи. Орудия, расположенные на трапе, занимали весь полукруг носа корабля. Нос, в свою очередь, состоял из трех уровней. Это позволяло десяти пушкам стрелять с углом досягаемости в двести семьдесят градусов. На правом и левом крылах находилось по четыре пушки, еще от десяти до двенадцати маленьких орудий располагались на кормовом трапе. Оттого подобное судно можно было без преувеличения называть «артбатареей». А учитывая мушкеты, галеасы способны были выдавать по шестьдесят выстрелов одновременно.

Соответственно и число людей на борту увеличивалось по сравнению с более мелкими судами. Так, каждому галеасу требовалось от четырехсот до пятисот человек. Однако население Венеции было крайне немногочисленным, потому не могло идти и речи о применении в битвах так называемых «человеческих волн» — излюбленного метода Османской империи. Для республики мобилизация артиллерии на море оказалась наиболее эффективным и экономичным решением проблемы нехватки ресурсов.

Но в морских сражениях Венеция не могла положиться на одни галеасы. Поскольку турки часто атаковали на маленьких галерах, неповоротливые венецианские суда из-за своей малоподвижности были бы не в силах защититься. Поэтому республика планировала использовать как галеасы, так и «тонкие галеры». В Средиземноморье, где ветры так часто менялись, невозможно надеяться на одни только паруса.

В начале 1570 года на верфи в Венеции ежедневно спускали на воду по одной галере. Поддерживая такой темп на протяжении нескольких месяцев, страна выпустила сто пятьдесят боевых галер, двенадцать галеасов и более тридцати крупных парусных шлюпок. Последние не играли значительной роли в бою, но зато на них доставляли еду и боеприпасы.

В конце XVI века только Венеция производила в таких количествах военные корабли.

Однако победа в войне не достигается исключительно техническим превосходством. В шестнадцатом веке сражения часто выигрывали страны, владевшие обширными территориями, а значит — густонаселенные. В этом плане просторная Османская империя являлась серьезным противником для Венеции. Последняя, по существу, была городом-государством.

В середине февраля 1570 года в Венецию прибыл грек с посланием от турецкого султана. Он остановился у французского посла в Венеции.

Так как здесь у турок не имелось собственного дипломатического корпуса, они часто поручали даже крайне важные дела своим греческим подданным. Последние при необходимости могли говорить и по-турецки.

За неимением дипломатов Турция не нуждалась и в организации своих постоянных посольств. Прибывавшие в Венецию турецкие посланники останавливались в обычных гостиницах. Но совсем недавно Турция и Франция заключили союз, поэтому делегат-грек, уполномоченный Османской империи, теперь гостил в доме у французского дипломата.

Двадцать седьмого февраля в зале сената в Палаццо Дукале греческий подданный султана зачитал послание правителя, после чего попросил ответа. В письме, написанном в агрессивном тоне с первого слова и до последней точки, Турция требовала возвращения Кипра. Неудивительно, что при этом воздух в зале накалился. В итоге двумястами двадцатью голосами против ста девяносто девяти сенат принял решение об отказе требованиям Османской империи.

Тридцатилетнее перемирие с Турцией, установившееся в 1540 году, подходило к концу.

Настроения назревающей войны более всего охватили государственную судоверфь. Временно были мобилизованы дополнительные рабочие, даже женщины. В воздухе стоял грохот от молотков работников, новые паруса ткали с лихорадочной скоростью. На верфи появилось много матросов, судосборщикам вовсю выдавались специальные входные пропуска.

Барбариго посчитал, что будет лучше прекратить брать мальчика с собой на вошедшую в бешеный ритм верфь. Ребенок хоть и очень расстроился, но отнесся к этому с пониманием. Однако встречи с его матерью Агостино прерывать не собирался.

В конце февраля Барбариго неожиданно освободили от занимаемого поста. Его тайно вызвали в Совет Десяти, где поручили новое задание.

Несмотря на свое незатейливое название, Совет обладал огромной властью. Он состоял не из десяти, а из шестнадцати участников — десяти советников, дожа и его шести депутатов.

Дож занимал свой пост пожизненно, а остальные шестнадцать членов Совета назначались на год. Все шестнадцать в разное время избирались из сената. При этом в правительстве Венецианской республики были представлены все возрастные группы: уже пожилой, как правило, дож, шесть его депутатов в возрасте от пятидесяти до шестидесяти, а остальные десять советников чаще были людьми тридцати — сорока лет.

В делах, требовавших срочности и секретности, Совет Десяти обладал правом принимать решения на свое усмотрение, не советуясь с сенатом или ассамблеей.

Совет являлся информационным центром для республиканских разведывательных органов. Даже сам факт передачи поручений кому-либо хранился в секрете. Имя выполняющего задание тоже не оглашалось, и Барбариго не был исключением. По его просьбе отъезд отсрочили на три дня.

 

Эгейское море. Весна 1570 года

Мне неизвестно, в чем состояло секретное поручение Барбариго. Но думаю, ответ на этот вопрос можно найти, просмотрев материалы, касающиеся Совета Десяти (сейчас эти документы хранятся в архивах Венеции). Лично я этим не занималась, так как изучала исключительно источники, относящиеся непосредственно к битве при Лепанто. В тех записях ничего не упоминалось о характере секретных указаний флотоводцу Барбариго. И все же мы можем восстановить его действия. Если объединить имеющуюся информацию с данными других исторических источников, то получится понятная картина основных событий.

В феврале 1570 года венецианское правительство назначило Себастьяно Веньеро так называемым проведиторе острова Корфу. Это звание было уникальным, оно использовалось только в Венецианской республике. В данном случае это означает пост высшего командующего армией, тогда как слово «губернатор» подразумевает высшее гражданское звание. Так как Корфу являлся важнейшим аванпостом, избрание проведиторе требовало той же серьезности, что и назначение посла в страну противника.

Когда Барбариго покинул Венецию с тайным поручением, ему формально тоже присвоили звание проведиторе. Но в этом случае термин было бы правильнее рассматривать с этимологической точки зрения — в значении «инспектор» или «наблюдатель». Теперь, когда война была неизбежна, Барбариго было поручено следить за военной подготовкой отдаленных венецианских аванпостов. Но дабы не провоцировать турок, его назначили на эту должность без публичного оглашения.

Под видом обычного инспектора Барбариго сел на корабль, на котором проведиторе острова Корфу Веньеро отправился занимать свой пост. То, что они вместе отплывали на одном корабле, было специально предусмотрено Советом Десяти.

Однажды судьба уже сводила Барбариго с Себастьяно Веньеро, когда оба участвовали в конференции по поводу территориального спора между Венецианской республикой и империей Габсбургов. Это было лет шесть назад. Тогда Веньеро выступал главным делегатом, а Барбариго занимал второстепенную должность. Уже тогда Барбариго стал свидетелем его скверного характера. Несмотря на свои семьдесят четыре года, Веньеро не утратил твердости воли и цепкости. В сущности, назначение его главным чиновником, ответственным за оборону Корфу, подразумевало решительное намерение Венеции противостоять Турции.

В марте Барбариго уже один и на другой галере отправился с Корфу на Крит. Он собирался тщательно осмотреть все аванпосты, расположившиеся один за другим, подобно бусинкам розария, вдоль северного побережья острова. Начиная с запада, они следовали в такой очередности: Ханья, Суда, Ретимнон, столичный город Кандия и, наконец, остров Спиналонга, известный своей неприступной крепостью, возведенной посреди моря. (Кандия — ныне Ираклион.)

А Турция вела себя так, будто и не намеревалась нападать на Крит. Однако решения в этой стране часто принимались совершенно спонтанно — по прихоти султана. Поэтому, учитывая значимость Крита для Венеции, укреплением острова нельзя было пренебрегать.

Во время своего выступления в сенате Веньеро точно определил, какой важностью обладают иностранные аванпосты для республики: «Корфу — это наш выход в море. Занте — гавань для всех кораблей, плавающих на востоке Средиземного моря. Кипр экспортирует в Венецию соль, а также вино и хлопок. Кроме того, на территории Кипра проходит венецианская граница. Крит нее — наш главный аванпост в Восточном Средиземноморье. Его значимость неоценима».

На Крите Барбариго встретил своего старого знакомого Антонио да Канале.

Род Канале, как и семейство Барбариго, был знаменит своим аристократическим происхождением, но в Антонио ничто не выдавало благородных кровей. Манеры Барбариго всегда отличались безупречной элегантностью.

Канале же, ровесник Барбариго, был полным и коренастым мужчиной, который скорее походил на обычного корабельщика. Но в душе он оставался типичным венецианским аристократом шестнадцатого века, преисполненным чувства долга.

Несмотря на должность командующего, во время сражений Канале никогда не носил доспехи. Он утверждал: стальные латы, хотя они и защищают в бою, вместе с тем очень сковывают движения. Поэтому для битв он обычно надевал специально сшитый костюм из стеганого материала, набитого хлопком. Костюм был с капюшоном и доставал до пола, чем-то напоминая современные лыжные комбинезоны. В таком одеянии его трудно было не заметить на линии фронта. Канале казался огромным белым медведем среди матросов, по обыкновению, воевавших в черном. Турецкие солдаты страшились его и называли Монгольским Белым Медведем. К концу боя сей странный костюм сплошь покрывался темно-красными пятнами вражеской крови.

Канале выделил для Барбариго галеру, на которой тот отправился дальше на Кипр.

За галерой следовали два сопровождающих судна. Миновав Крит, им предстояло войти в воды противника. И сам Кипр, хотя он и являлся венецианским аванпостом, находился в неприятельских водах. С 1522 года остров Родос (между Критом и Кипром) стал турецкой территорией. Кроме того, османские земли на юге Малой Азии от Кипра отделяла всего одна ночь плавания.

Но благодаря попутному западному ветру корабль, который не заметили турки, беспрепятственно проследовал на восток. Без помощи весел галера неслась на одних парусах на полной скорости, отчего ее то и дело кидало из стороны в сторону. Заснуть в каюте оказалось сложно.

Барбариго удалось ненадолго вздремнуть, но вскоре он проснулся от боли: очередным толчком его отшвырнуло на край жесткой деревянной кровати. Одеяло по пояс обмоталось вокруг тела, а пока он распутывался, мягкое прикосновение ткани к рукам напомнило ему о Флоре. Он вспомнил вечер, когда узнал, что между ними — разница в возрасте в пятнадцать лет. Тогда же выяснилось, что в прошлом их дороги часто пересекались.

Так, в двадцать лет Барбариго ездил во Флоренцию с отцом, которого отправили туда в качестве посла. Пятилетняя Флора жила на той же улице, где остановились дипломат с сыном. Пятнадцать лет спустя они снова едва не встретились: тогда уже тридцатипятилетний Агостино приехал в Мадрид в составе венецианской делегации, направленной по случаю коронации Филиппа II. Оказывается, Флора на тот момент тоже была в Мадриде: ее отец, прибывший в столицу по делам, взял с собой единственную дочь. Многие претендовали на руку девушки, но отец всем отвечал отказом. Однако вскоре после той поездки он все же выдал свою любимицу за венецианского дворянина.

Печально вздыхая в объятиях Барбариго, Флора как-то спросила, почему Господь не позволил им встретиться раньше.

— Должно быть, он ждал момента, когда мы оба будем нужны друг другу, — ответил Агостино.

— В таком случае, — недовольно проговорила женщина, — он бы сделал так, чтобы мы встретились в Мадриде. Тогда уже можно было и пожениться.

Он молча улыбнулся и нежно поцеловал ее волосы.

Обычно стоило только Барбариго подумать о Флоре, как все вокруг начинало напоминать ему о ней. В окно подул ветер, запахло морем — и он вновь переживал ту ночь, когда целовал слезы на ее щеках, а она в ответ лишь улыбалась и повторяла: «Я люблю тебя». Каждый раз, когда она после ночи любви шептала эти слова, глядя куда-то вдаль, Агостино чувствовал что любит ее еще сильнее.

Дело, ожидавшее Барбариго на Кипре, было не таким уж и сложным, но все же угнетало его. За полгода его отсутствия на острове ничего не изменилось. Венецианское правительство и не собиралось что-либо здесь улучшать.

Кипр — третий по величине средиземноморский остров (после Сицилии и Сардинии). Хотя кое-кто поспорит, что третьим является Крит, все же внутренние земли Кипра гораздо обширнее по площади. Для Венецианской республики, стремившейся не расширить, а удержать свои колонии, основным недостатком острова оказалась невозможность полного его укрепления.

Вдобавок ко всему, столица острова Никосия располагалась на равнине в глубине территории и была полностью открыта для массовых атак турецкой армии. При этом многочисленные порты с военными подкреплениями из Венеции протягивались вдоль побережья, вдали от главного города. Самой крупной и надежной крепостью Кипра была Фамагуста, располагавшаяся в пяти километрах от столицы. А между Никосией и главной гаванью острова тянулись сплошные хлопковые поля.

На Кипре было менее пяти тысяч солдат. Отчасти это объяснялось тридцатилетним миром между Венецией и Турцией, а также дефицитом человеческих ресурсов Венеции. Такого количества военной силы на острове когда-то казалось достаточно. Но не теперь.

До середины XV века небольшого отряда лучших солдат здесь вполне хватало. Однако времена меняются. И в 1570 году Турция стала противником Венеции. Всем было известно, что империя часто выигрывала битвы за счет количественного превосходства в солдатах. Так, даже для захвата крошечного острова Родос Турция выделила сто тысяч воинов. А на атаку крупного Кипра, учитывая удаленность острова от Константинополя и легкость доставки подкреплений, Османская империя, несомненно, отравила бы еще более серьезные силы.

Большинство жителей Кипра были православными греками. Они знали, что Турция гарантировала религиозную свободу всем своим территориям, не исключая Константинополь. К тому же мало кто из них понимал, что своим экономическим процветанием и развитием остров был обязан именно Венеции. Поэтому в случае турецкой атаки острова республике не приходилось рассчитывать на помощь киприотов.

Около середины апреля Агостино Барбариго вернулся в Венецию. Город был поглощен приготовлениями к приближавшейся войне. 7 марта дож, облаченный в официальное торжественное одеяние, отслужил мессу в церкви Сан-Марко, молясь о победе над турками. Так Венеция публично объявила о начале войны. Тем временем правительство отправило в Рим делегата с целью убедить папу Пия V в необходимости создания объединенного союзного флота против Турции. Итогом этих переговоров можно считать то, что папа, в свою очередь, послал собственного делегата к испанскому королю Филиппу II с предложением вступить в союз.

30 марта из доков Сан-Марко были отправлены на подмогу Кипру шестьдесят боевых галер. Эскадрой командовал вновь назначенный главный морской капитан Джироламо Занне. Этим шагом Венеция более чем ясно давала понять, что готова к войне.

Барбариго встретил эскадру в Адриатическом море. Он возвращался на север, в Венецию, а корабли стояли у острова Зара — главного венецианского аванпоста в Далмации. После назначения главным морским капитаном в подчинение к Занне переходили следующие командующие: Себастьяно Веньеро на Корфу, Марко Квирини и Антонио да Канале на Крите, Маркантонио Брагадин на Кипре.

Прибыв в Венецию, Барбариго несколько дней занимался докладами в Совете Десяти, после чего вернулся к своим прежним обязанностям на верфи. А Флора, чье присутствие и само имя напоминали о весенних цветах, встретила его, светясь от счастья.

В Константинополь весна пришла позже, чем в Венецию. Месяцем раньше посол Барбаро получил секретные указания от Совета Десяти. И от добавившейся ответственности ему казалось, будто северные ветра в проливе Босфор дуют сильнее обычного.

Совет Десяти, поддерживавший объявление войны, приказывал Барбаро как можно дольше сохранять мирные отношения с Турцией. Это секретное поручение было составлено чуть ли не на следующий же день после того, как венецианский сенат категорически отклонил требования Османской империи. Правда, для республики было делом обычным вести переговоры о мире и одновременно готовиться к войне. Поэтому и теперь поведение Совета не стало неожиданностью, но Барбаро от этого не было легче.

Слишком явное стремление сохранить мир турки восприняли бы как признак слабости. От Барбаро требовалось извернуться так, чтобы в итоге была достигнута цель, но при этом следовало не потерять уверенной политической позиции своей страны. К несчастью, великий визирь Сокуллу, единственный человек, с которым можно было рационально вести переговоры, теперь явно оказался в меньшинстве среди придворных. Но несмотря на это, он оставался великим визирем, поэтому разговаривать все же предстояло с ним.

Учитывая создавшуюся обстановку, пришлось вести переговоры втайне. Для этого Барбаро прибег к помощи доктора-еврея по фамилии Ашкенази. Он являлся лечащим врачом жены великого визиря и в каком-то смысле стал доктором и для самого Барбаро. Посол ежедневно посылал за ним, жалуясь на диарею.

 

Рим. Весна 1570 года

Кроме Маркантонио Барбаро, был еще один венецианский дипломат, имевший все причины мучиться диареей. Семья Джованни Соланцо относилась к прославленному венецианскому роду. Подобно фамилиям Барбариго, Канале и Веньеро, род Соланцо насчитывал более четырехсот лет. Эти имена не требовали особого представления не только в Венеции, но и во всех королевских дворах Европы.

Семья Соланцо дала миру немало выдающихся личностей. Один из них, Франсиско Соланцо, еще в начале XVI века сказал: «Великая сила может позволить себе все, что пожелает, — и в мирное, и в военное время. И мы должны признать, что Венецианская республика более не является этой силой».

Он был абсолютно прав. Именно поэтому Джованни Соланцо направили в Рим в качестве чрезвычайного делегата и полномочного посла. Хотя Венеция и выпускала в день по целой боевой галере, все же она более не могла в одиночку противостоять туркам.

Венецианское правительство не желало доверить столь ответственное дело своему действующему послу в Риме. Для задания подобной важности решено было отправить специального делегата. При этом правительство виртуозно скрывало от Соланцо информацию о секретных директивах Барбариго всеми силами удерживать с турками мирные отношения.

Однако в неведении пребывал не один Соланцо.

Точных сведений о возрасте Джованни Соланцо на тот момент не имеется. Но, исходя из продолжительности его службы в правительстве, ему было около пятидесяти. Пытаясь убедить папу поддержать Венецию, этот дипломат проявил весь свой опыт и умение.

Папе Пию V было шестьдесят шесть. Его избрали четыре года назад, в 1566 году. Восхождению Пия, однако, никто особо обрадовался. Даже по прошествии четырех лет люди смотрели на него со страхом и подозрением.

До избрания папой римским он тридцать лет прослужил инквизитором, из них последние десять — великим инквизитором. Многие слышали о случае с одним книготорговцем: за продажу запрещенной церковью книги его подвергли пыткам, в результате признали виновным и жестоко наказали. В то время кардиналом был как раз Пий, он самолично обнаружил злополучную книгу в лавке несчастного.

Он также публично осуждал Елизавету I за арест шотландской королевы Марии, открыто оказывал поддержку Екатерине Медичи во время французских религиозных войн. Закономерно, что Пий V презирал немецких протестантских монархов и датских купцов, нисколько не скрывая этой антипатии.

Папа был уверен, что восстановление единой католической церкви, которой мешала протестантская реформация, требовало кардинальных мер. Прошло всего несколько лет с тех пор, как на Тридентском соборе обсуждалась реорганизация католической церкви. Мир был поглощен католической контрреформацией под предводительством Пия V, принадлежавшего к ордену доминиканцев и поистине являвшегося идейным лидером церковной перестройки.

Многие народы, особенно итальянцы, разумно рассуждая, боялись Пия V и не доверяли ему. Они опасались, как бы Ватикан не превратился в инквизиторское судилище. А тем временем папа постоянно обвинял монархов в недостаточной преданности церкви. В Италии же, где до сих пор сохранялась религиозная толерантность, судебные процессы обходились без таких жестокостей, как, например, сожжения на костре. Зато подобные методы вовсю будоражили другие европейские государства.

Пий V был крайне несимпатичен Венецианской республике — самой толерантной стране Европы. Вместе с тем Венеции требовались христианские союзники. Как раз в то время папа дал обет не есть мясо, а питаться только яйцами, пока не будут искоренены ересь и все неверные.

Венецианский план убеждения фанатичного Пия V не отличался простотой.

Венецианские сановники прекрасно знали его презрительное отношение к Венеции — воплощению неверности церкви. И то, что восточный торговый форпост Венеции находился под угрозой, ничуть не подвигло бы папу оказать помощь. Конечно, сперва можно было обратиться к королю Испании, чтобы тот затем уговорил Пия V. Но испанский король совсем не одобрял присутствие венецианцев в Средиземноморье. Захвати турки Кипр, он бы скорее обрадовался этому, нежели расстроился.

В итоге Венеция все же решила воззвать к крестоносной сознательности папы-яйцееда. При этом важно было заставить всех (и христианских монархов, и самого Пия V) поверить в то, что инициатива создания союза принадлежит папе. Дабы эта хитрость удалась, ни полномочный посланник Соланцо, ни венецианский Совет Десяти ничем не выдали своего ликования, когда Пий V объявил о формировании войска против неверных. Они даже демонстративно попытались оспорить его решение. Антимусульманский крестовый поход должен был восприниматься всеми как идея папы. И только так венецианцы могли получить необходимый результат.

Пана Пий V теперь полностью посвятил себя организации кампании. Он так рьяно принялся за новое дело, что иной мог только подивиться, откуда в этом длинном, худощавом теле оказалось столько энергии. Рим то и дело отправлял посланников к королю Испании Филиппу II, который лишь ограничивался общими фразами и медлил с окончательным ответом. Ведь вырази монарх хоть малейшее одобрение в отношении создания альянса, Пий V тут же расценил бы это как повод привлечь короля к союзу.

Венецианская республика часто раздражала папу. Но чем больше его злили, тем сильнее становилось желание собрать антитурецкий флот.

Тем временем Венеция торопилась. Ненадежное положение Кипра заставило ее в этой спешке потерять бдительность. Формированию союзного флота было уделено так много внимания, что не оставалось времени как следует подготовить собственную эскадру.

Каждому, кто хоть что-то понимает в войне, не говоря уже о битвах на море, при ознакомлении с материалами становится ясно: союзный флот 1570 года представлял собой наспех состряпанную сборную солянку. Но очевидно и то, что время шло, мешкать становилось непозволительно.

 

Эгейское море. Лето 1570 года

Казалось, что за тридцать лет мира с Османской империей венецианское правительство окончательно разучилось реагировать на угрозу. Да и людей трудно было убедить в том, что мирное время прошло. Вдобавок ко всему именно сейчас правительство республики занималось избранием нового дожа.

Дож служил пожизненно, кто-то другой мог занять этот пост только после его смерти. Выборы нового дожа можно было проводить и быстро, но кабинет все равно оставался пустым с момента первых признаков немощности дожа и до его кончины. После этого еще какое-то время требовалось для избрания нового.

…В отличие от папы Пия V испанский король Филипп II не был фанатиком. Он прекрасно понимал, что на самом деле объединенный флот предназначался для защиты Кипра от турок. К слову сказать, королей Испании в мире издавна величали «католическими монархами». Поэтому Филипп просто не мог не откликнуться на предложение папы, учитывая формальную причину формирования альянса. И пришлось откликнуться на просьбу Пия V.

Но при этом Филипп II передал тайное указание Джованни Андреа Дориа, генуэзцу, командовавшему испанским флотом. От него требовалось не участвовать в сражениях, выгодных для Венеции.

И хотя явных доказательств, подтверждавших позицию Испании, не было, Венеция догадывалась, как обстоят дела на самом деле. Именно поэтому республика решительно отказывалась назначить по испанской рекомендации капитана Дориа главнокомандующим союзного флота. Его знаменитый дядя, Андреа Дориа, легендарный наемный капитан, прославленный под прозвищем Средиземноморская Акула, давно ушел из жизни. Но род Дориа до сих пор славился своими наемными военно-морскими капитанами. К тому же они предоставляли как корабли, так и матросов.

Во времена Андреа Дориа эта фамилия сперва служила папам римским, затем — французским королям, а позднее стала работать во славу Испании — злейшего врага Франции. Этот переход к испанской короне тогда расценивался всеми как крайне скандальный и возмутительный поступок. И теперь Дориа все так же служили при испанском короле, но капитаном стал племянник Андреа — Джованни Андреа Дориа.

Наемные капитаны работают за деньги, и в этом вся их суть. Поэтому, естественно, Венеция, подозревавшая истинные намерения испанского короля, не могла доверить флот такому капитану. Венеция и Генуя были полярно разными государствами, хоть и говорили на одном языке. Венеция тоже могла воспользоваться услугами наемников, однако предпочитала набирать людей для флота из местных граждан. Кроме того, республика настаивала на том, что на пост главнокомандующего необходимо назначить венецианского офицера, ибо треть объединенного флота предоставлялась Венецией. Король Испании находил это неприемлемым.

Тогда папа нашел компромисс, предложив на пост главы союзного флота адмирала, командовавшего папским флотом, — Маркантонио Колонну. Но на этот раз не соглашались ни Венеция, ни Испания. Огромную флотилию нельзя доверять человеку без боевого опыта.

Итак, христиане никак не могли прийти к согласию. Ситуация усложнялась.

В июле на южном побережье Кипра очутились три сотни турецких галер, перевозивших сто тысяч солдат. Хорошо укрепленный венецианцами север острова планировалось захватить позже. А вдоль южного побережья тянулись бесконечные засоленные земли, там имелось всего несколько гаваней для торговых судов. Турки без труда высадились на остров.

Затем османская армия двинулась на север и окружила киприотскую столицу Никосию. Несмотря на прибывшее подкрепление, венецианские силы здесь насчитывали только три тысячи солдат. И даже после того, как венецианскому правительству сообщили о положении на Кипре, на защиту острова дополнительно отправили всего четыре тысячи бойцов.

Узнав о действиях турок, христианская сторона решила временно назначить Маркантонио Колонну главнокомандующим. Местом сбора союзных эскадр объявили бухту Суда у Крита.

Для Венеции 1570 год стал годом отступлений.

Через месяц после окончательного решения Венеции до последнего бороться в войне с Турцией республика выделила эскадру из шестидесяти галер для обороны Кипра. Главным морским капитаном был Джироламо Занне. В середине апреля он ввел свои корабли в док портового городка Зары, где оставался на якоре еще два месяца.

По пути на Кипр экипаж его эскадры охватила тяжелая эпидемия. Проплыв на юг по Адриатике всего треть пути, они были вынуждены остановиться. Вскоре после того, как корабли отчалили от Венеции, болезнь начала подкашивать людей одного за другим. Когда же мор немного отступил, эскадра покинула Зару и двинулась к пункту своего назначения — на остров Корфу. Оттуда Занне послал домой отчет, датированный 5 июля (через пять дней после высадки турецкой армии на Кипре).

Венеция приказывала флотилии на Корфу отплывать на Крит, чтобы там присоединиться к союзной армаде.

Планировалось, что папская и испанская эскадры встретятся в южной итальянской гавани Отранто, а оттуда все вместе двинутся на Крит. Но испанская эскадра (как предполагали, под командованием Дориа) не явилась. Скудный папский флот из нескольких галер во главе с Колонной тщетно ожидал в Отранто. Тем временем испанская эскадра стояла в Мессине, всего в нескольких днях плавания от сборного пункта. Но Дориа так и не получил от Филиппа II приказания об отплытии.

4 августа венецианская флотилия в сто тридцать галер, ослабленная эпидемией, зато дополненная кораблями с Корфу и Крита, уже стояла в порту критского города Суда. Всем не терпелось добраться до Кипра, где уже началась ожесточенная война. Колонна и Дориа до сих пор отсутствовали. Июльская жара становилась все невыносимее для истощенных болезнью солдат. Венецианские командующие нервно ожидали, опасаясь очередного удара от турок.

19 августа Дориа наконец-то прибыл в Отранто. Заждавшийся Колонна приказал незамедлительно плыть дальше на Крит. Но только к 31 августа папско-испанская флотилия добралась до залива Суда. Эскадру Дориа с натяжкой можно было назвать испанским флотом, так как это были исключительно его же наемные корабли, солдаты и матросы. Но и теперь, когда все оказались в полном сборе, объединенный флот не мог сразу же отправиться на помощь к Кипру.

На корабле Колонны состоялся военный совет. Дориа откровенно тормозил ход обсуждения. В итоге окончательного решения так и не приняли. Сначала командир наемников мотивировал задержки тем, что на венецианских кораблях слишком мало солдат. А тех, кому предстояло непосредственно воевать в сражении (не гребцов и матросов), скорее, можно было назвать моряками, нежели бойцами. Из-за болезни на многих венецианских кораблях, обычно вмещавших по шестьдесят солдат каждый, сейчас осталось лишь по двадцать.

Венецианцы опровергали доводы Дориа своими аргументами: гребцы на их судах были вольными, в случае необходимости они могли тоже вступить в бой. И все же двадцати солдат для одного корабля оказывалось недостаточно. Венецианцы отчаянно пытались восполнить потери в живой силе за счет критских жителей. Но военно-морское дело было профессией Дориа. Можно считать показателем то, что на каждом из его кораблей находилось по сто солдат. В сравнении с венецианской эскадрой разница кажется очевидной.

И все же командующие от республики были неумолимы. Венеция предоставила сто тридцать галер и двенадцать галеасов. Каждый раз, когда доводы Дориа полностью опровергались, он предъявлял новые. Так, командир наемников утверждал, что затевать войну в это время года уже поздно. Правда, пока что не наступило и середины сентября.

Лишь последнее слово главнокомандующего было способно вывести совет из тупикового положения. Но главным оказался Колонна. При его спокойной натуре ему бы впору было служить посредником, отдавать же приказания просто не позволял темперамент. От человека, который едва мог собраться с собственными силами, едва ли можно ожидать решительного шага.

По сути, Колонна был за отплытие. И поскольку его методы убеждения не отличались твердостью, потребовалось еще несколько дней, чтобы уговорить Дориа отправиться на восток.

18 сентября 1570 года союзный флот отчалил от Крита. В его состав входили сто восемьдесят боевых галер, двенадцать галеасов и тридцать транспортов. Но к тому времени Никосия уже пала под напором ста тысяч солдат и шестидесяти пушек.

Объединенная флотилия была на полпути к Кипру, когда стало известно о падении Никосии. Турки разгромили город 8 сентября, то есть еще за десять дней до отправления флота из залива Суда. Трехтысячное войско, державшее оборону, было практически полностью уничтожено; погибли все участвовавшие в битве венецианские дворяне. Захватив столицу, османское войско двинулось дальше на восток, к сильнейшей киприотской крепости Фамагусте.

Падение Фамагусты оказалось бы равнозначным сдаче всего острова. Поэтому венецианские дворяне, находившиеся в крепости под командованием Брагадина, должны были любой ценой отразить атаку. Но и здесь оборона оказалась малочисленной: всего пять тысяч человек. Конечно, Фамагуста, прикрывавшая гавань сзади, по своей прочности не уступала крепостям Крита и Корфу. Но даже при таких укреплениях пять тысяч солдат без помощи извне физически не могли справиться со стотысячным войском неприятеля. Тем временем союзный флот так и не смог прийти к согласию.

Дориа, отстаивавший интересы Испании, утверждал: плыть к Кипру бессмысленно, флотилии следует вернуться обратно. Венецианские адмиралы настаивали на продолжении кампании, а Колонна их поддерживал.

Пока командующие спорили, погода на море изменилась: поднялся сильный ветер, полили обильные дожди. Дориа еще упорнее гнул свою линию, тогда как Колонна, непривычный к морской непогоде, начинал сдаваться.

Видя перемену настроений, венецианский главнокомандующий Занне придумал компромисс. Дабы уйти от шторма, он предложил свернуть с курса и двинуться через Эгейское море на север и попытаться атаковать Негропонте или Константинополь. Колонна согласился с этим планом, Дориа же, напротив, не одобрил его. Дни проходили, буря усиливалась, а решение так и не приняли.

Двадцать четвертого сентября союзная флотилия из ста девяноста судов повернула назад — на восток. Как сообщила венецианская разведывательная лодка, турецкая эскадра у Кипра состояла из ста шестидесяти пяти галер. Венецианские адмиралы Веньеро, Квирини и Канале готовились оказать Кипру помощь. При этом одним из крыльев флотилии руководил командующий острова Корфу Себастьяно Веньеро.

И все же главнокомандующим венецианской эскадры остался Джироламо Занне. Он сам раздумывал, стоило ли плыть к Кипру. Возможно, следовало отправиться атаковать Константинополь. В результате он отправил в подкрепление Кипру критскую эскадру с двумя с половиной тысячами солдат под командованием Марко Квирини. Остальные суда во главе с самим Занне отплыли назад — сначала к Криту, а затем к Корфу.

Однако уже на подступах к Кипру путь спасительной эскадре Квирини преградили суда пиратского капитана Улудж-Али. Христианам больше ничего не оставалось, кроме как уйти восвояси, так и не высадившись на Кипре. Крепости Фамагуста пришлось бы сдаться.

Основная венецианская эскадра тоже столкнулась с препятствиями по дороге на Крит, а затем — на Корфу. В пути ее сопровождали непрекращающиеся дожди и ветра. Когда они наконец-то добрались до острова, работники в гавани были ошарашены тем, как сильно стихия повредила корабли. Этим судам хотя бы посчастливилось доплыть до суши, многие же галеры и вовсе затерялись где-то в море.

Колонна и Дориа привели свои эскадры к Сицилии, в Мессину. Из-за суровых штормов они прибыли сюда только поздней осенью. Лишь эскадра Дориа вернулась, не потеряв ни единого корабля. Это и неудивительно, ведь капитан был морским виртуозом.

Так, в 1570 году союзный флот еще до начала сражения понес значительные потери. Благодаря близившейся зиме осада Фамагусты слегка ослабла, что обеспечило осажденным короткую передышку.

 

Венеция. Весна 1571 года

Полномочный делегат Венеции Соланцо предчувствовал, что этот год будет непростым. Папская антитурецкая коалиция, названная Священной Лигой, должна была просуществовать до полного достижения намеченных целей. Но ее успех зависел от действий короля Испании. Только папа мог уговорить Филиппа II.

Соланцо считал, что на помощь Фамагусте, пока она не сдалась, следовало немедленно послать отдельную союзную эскадру, он намеревался любой ценой убедить в своей правоте Пия V.

Родную Венецию буквально прижали к стене. Джироламо Занне отстранили от командования и приказали возвращаться домой, где его ожидало судебное разбирательство за пренебрежение государственными обязанностями. Вместо Занне на должность главного морского капитана (но сути — главнокомандующего) назначили проведиторе острова Корфу Себастьяно Веньеро.

В венецианском военно-морском флоте была создана еще одна должность, вторая в иерархии после главнокомандующего, — генерал-проведиторе. Это звание можно перевести как «вице-главнокомандующий», «заместитель главнокомандующего» или же «начальник адмиральского состава». В обязанности такого человека входило постоянно находиться при главнокомандующем, чтобы при необходимости заменить его. На должность выбрали Агостино Барбариго. Это решение подразумевало больше, чем могло показаться на первый взгляд.

На пост второго после главного морского капитана требовался бывалый человек с большим опытом морского командования. В 1571 году венецианский флот располагал двумя такими кандидатами. Это Марко Квирини, руководивший аванпостом на Крите, а также его заместитель Антонио да Канале. Оба были поистине людьми моря, за свои жизни они провели больше времени на воде, чем на суше. Первый был на пять лет старше Барбариго, второй — его ровесником. Но этих двоих сенат назначил проведиторе (в данном случае — контр-адмиралами), в иерархии командования они следовали после Барбариго. Возможно, «вторым после главного» избрали бы и не Барбариго, если б только этим «главным» не являлся Веньеро.

В том году Себастьяно Веньеро исполнилось семьдесят пять, но он был неподвластен возрасту. Хотя былая юношеская живость и ушла с годами, ничто в этом поджаром теле не выдавало старческой дряхлости. Его редеющие волосы и густая борода полностью поседели, но лицо освежал молодцеватый румянец. Его проницательные глаза горели жизнью, и он весь был истинным воплощением лидерства.

На Корфу Веньеро служил меньше года, и за это короткое время он успел покорить сердца венецианских моряков, служивших в Эгейском море. Они дали ему уважительно ласкательное прозвище Монсеньор Бастион, что в переводе означает Монсеньор Крепость, или же просто Крепость.

Вместе с тем Веньеро был крайне вспыльчив. Нервничая по пустякам, он обычно быстро успокаивался, но стоило ему по-настоящему разъяриться, как он полностью терял над собой контроль.

От венецианского главнокомандующего требовалось не только лидерское, но и политическое мастерство. Это было особенно важно в случае с союзным флотом, состоявшим из представителей разных стран. Воспоминания о прошлогодней неудаче оказались еще свежи, на этот раз сенат желал видеть на посту главнокомандующего человека с твердыми убеждениями, способного при надобности отстоять свою точку зрения.

Именно таким был Веньеро, и сенаторы единогласно избрали его на столь важный пост. Но их беспокоила вспыльчивость капитана. Поэтому рядом с ним поместили человека, который сдерживал бы этот огонь. Выбрали именно Барбариго — не потому, что он обладал большим опытом или заслугами в сравнении с другими кандидатами. Все избиратели (сенат, шесть депутатов дожа и сам дож Мосениго) ясно понимали, что Барбариго будет не только контролировать эмоции Веньеро, но и внесет личный неоценимый вклад в кампанию.

В январе 1571 года Барбариго покинул доки Сан-Марко на борту республиканского флагмана, выкрашенного в «венецианский розовый». Будучи командиром второго ранга, которому в случае надобности предстояло заместить главнокомандующего, ему было приказано плыть на флагманском судне.

На главном корабле развевались официальные флаги Венецианской республики — малиновые, с вышитыми золотыми нитями изображениями льва святого Марка, чуть больше обычного по размерам. Во время сражений эти флаги устанавливали на кормовых трапах корабля. Тогда на венецианских военных судах запрещалось помещать стяги с фамильной геральдикой капитана. Если на кораблях других государств часто развевались флаги с фамильными гербами, венецианские украшал лишь символ республики. Еще на отплывавшем теперь флагмане находился командный жезл, который дож лично вручил Барбариго с просьбой передать его капитану Веньеро, ожидавшему на Корфу.

Второй малиновый флагман, предназначавшийся для командующего Веньеро, тоже отправился из доков Сан-Марко вместе с пятьюдесятью боевыми галерами и двадцатью крупными парусными судами. Барбариго поручили доставить эти корабли, а также государственные стяги и жезл главнокомандующему на Корфу. Как только эскадра достигла пункта своего назначения, венецианская сторона стала готовиться к активным действиям.

А тем временем на материковой части республики вовсю вербовали солдат для восполнения недостатка в войсках. Хотя необходимое количество (пять тысяч человек) уже отправили, солдат продолжали перевозить на Корфу.

Прибыв на Корфу, Барбариго выполнил все задания, в том числе встретился с Веньеро, только-только вернувшимся с патрулирования Крита. Старик рад был видеть Барбариго спустя почти год. Он шутливо заранее поблагодарил Агостино за то, что тот отныне будет присматривать за ним. От кого-нибудь другого эти слова звучали бы саркастично, но Веньеро знал собственные слабые стороны и не был против, чтобы кто-то контролировал его.

Отставленный главнокомандующий Занне еще находился на Корфу, но Барбариго передал ему официальный приказ возвращаться в Венецию. Веньеро отдельно предоставил ему галеру, которая должна была доставить Занне домой. Там его сразу же осудили за пренебрежение государственными обязанностями, подвергли пыткам, признали виновным и посадили в тюрьму.

Паллавичини, морского капитана, служившего под командованием Занне и много лет назад ставшего его помощником, постигла та же участь. Этих двоих признали единственными ответственными за неудачу экспедиции 1570 года.

Тем временем Венеция отчаянно пыталась удержать Кипр. И успех ее усилий во многом зависел от Рима. В крепости на Корфу Квирини и Канале, в чьи обязанности входила мобилизация венецианских морских сил, много дней вели серьезные и обоснованные дебаты. Веньеро председательствовал на этих встречах, поэтому придворная духота и торжественность оказались здесь лишними. В споре сцепились обожженные боями командиры. Они распалялись в дискуссии, но все понимали, что ожидало Кипр весной.

 

Корфу. Весна 1571 года

Коренные корфиотцы были греками. Так как остров на протяжении более чем четырехсот лет оставался венецианской колонией, здесь оказалось немало выходцев из Венеции. И ко второй половине XVI века крови настолько перемешались, что даже по фамилии стало уже невозможно определить происхождение человека. А на двух других важнейших аванпостах республики, на Крите и Кипре, ситуация складывалась совсем иначе.

Хотя оба острова находились во владении Венеции столь же долго, как и Корфу, местные жители не были преданы республике, как корфиоты. На Крите колонисты так породнились с местными, что здесь нередко вспыхивали мятежи против венецианского правительства. Зато на Кипре, формально отошедшем в республиканское владение около века назад, разделение на венецианцев-правителей и греков-подданных оказалось довольно ощутимым.

Еще от Крита и Кипра Корфу отличали природные условия. На Корфу был прекрасный мягкий климат, там располагалось множество водоемов, озер, окруженных кипарисами. Венецианец менее всего желал умереть и быть похороненным на Кипре или Крите, поскольку отношение корфиотов оказывалось совсем иным. Островитяне с одинаковым почтением ухаживали за могилами умерших местных жителей и венецианцев.

На Корфу Агостино Барбариго остановился в доме одного здешнего влиятельного купца. Тот только что вернулся из Константинополя, куда ездил по делам. В Венецианской республике солдаты и торговцы часто делили кров таким образом. При необходимости военные плавали на торговых судах, а купцам в любое время могли предоставить в пользование боевой корабль. Постоянная нехватка населения в Венеции создавала спрос на «многостаночников» — людей, способных работать в разных качествах, становиться и дипломатами, и политиками, и солдатами, и купцами.

Торговцы, как правило, являлись ценным источником новостей. Так, от хозяина дома Барбариго получил подробную информацию о ситуации в Константинополе, где вовсю кипели антивенецианские страсти.

Барбариго знал: в течение последнего года посол Барбаро находился под домашним арестом в венецианском посольстве в Пера, но детали не были известны. Наверное, только Совет Десяти оказался в курсе всего. В сенате говорили, что Барбаро, несмотря на ограничения, продолжает присылать отчеты.

В соответствии с рассказами корфиотского купца иногда эти отчеты попадали в руки туркам. Но им не удавалось расшифровать кодовый язык текстов. Тогда турецкие чиновники шли к Барбаро с требованиями разъяснить написанное. И тот соглашался.

Барбаро расшифровывал им собственные послания, опуская те части, о которых не следовало знать, озвучивая лишь маловажную информацию. Купец хохотал, рассказывая об одной из таких сцен, свидетелем которой он оказался. Торговец поражался, насколько убедительно Барбаро дурачил турок.

Но Барбариго ни словом не обмолвился о своем роде занятий.

Нужно признать: даже в самых непредвиденных и трудных ситуациях жизнь не перестает идти своим чередом. Весной 1571 года Корфу, казалось, вот-вот взорвется от напряжения. Но в воздухе каждый день все сильнее пахло опьяняющей свежестью, характерной для этого времени года; на острове распускались цветы. Перед домом торговца раскинулось маленькое озерцо. А через пару месяцев должен был начаться сезон бризов, от которых вода покрывалась рябью. Но пока была весна, в озере дрожали изумрудные отражения кипарисов…

Агостино Барбариго вспомнил утро, когда покинул Венецию.

Сам дож со своими депутатами и почти весь сенат явились к докам, чтобы проводить флагманский корабль. На доже был ослепительный костюм, по правую руку от него стояла жена главнокомандующего Веньеро, а по левую — супруга Барбариго. Обе надели роскошные торжественные платья. Из Сан-Марко с колокольни церкви доносились праздничные перезвоны, отдавался эхом пушечный салют. Орудия стояли на выстроившихся по обе стороны флагмана лодках.

Малиновый корабль отчаливал, венецианский флаг, развеваясь на самом верху мачты, сверкал на солнце золотой вышивкой. Люди столпились в доках Сан-Марко и на набережной Скьявони, глазея на торжественную процессию военных судов, следовавших за флагманом адмирала Барбариго. Каждый верил, что этот год принесет окончательную победу над турками.

Барбариго стоял на палубе и прощался с провожавшими, как вдруг узнал в толпе женщину, которую любил. Он сам себе удивился, как смог ее различить. Но она, казалось, выделялась среди всей массы, теперь он больше никого, кроме нее одной, и не видел. Он поймал и удерживал взгляд Флоры, понимая, что по-настоящему любит ее. Ее сынишка стоял рядом и, как и все вокруг, кричал и махал руками.

Когда стало известно, что Барбариго станет правой рукой главнокомандующего, когда назначили день отплытия, мальчик умолял Агостино взять его с собой. Ведь говорили, что Паскалиго, капитан одной из сопровождавших Барбариго галер, берет с собой двенадцатилетнего брата.

Но Агостино категорически отказал мальчику, ссылаясь на то, что тому исполнилось всего одиннадцать. Конечно, мальчишка утверждал, что скоро ему тоже исполнится двенадцать лет, как и этому счастливчику, брату Паскалиго.

Однако Барбариго был неумолим. «В таком возрасте, — доказывал он, — даже один год имеет огромное значение».

Мальчик был расстроен, но больше не настаивал. И дело было не только в возрасте. Барбариго чувствовал сердцем, что сыну лучше было остаться с матерью.

В тот вечер, когда Агостино сообщил о том, что скоро ему предстоит уехать, Флора не проронила ни слезинки. Она лишь произнесла глухим голосом: «Если с тобой что-то случится, я этого не переживу». До того как Барбариго появился в ее жизни, она жила одна и сама растила сына. Но теперь, прикипев к нему всей душой, женщина утратила былое мужество.

Он уходил на войну, а потому не хотел обнадеживать ее пустыми фразами. Барбариго и сам не знал, что его ждало там. И если бы он взял с собой ее сына и с мальчиком бы что-то стряслось, Флора этого горя точно не перенесла бы. Однако случись что-либо с Агостино, она нашла бы в себе силы жить дальше, пока сын остается рядом. Барбариго не взял бы мальчика, даже если бы тому было шестнадцать.

Он не мог сказать Флоре и ее сыну, когда вернется, ибо сам этого не знал. А они и не спрашивали. Но зато он обещал писать.

Эти письма были единственным, что с трудом давалось Барбариго на Корфу. Он без проблем исполнял свои служебные обязанности: участвовал в восстановлении здешней крепости, в подготовке артиллерии, пополнении пороховых запасов, починке галер. На Корфу было особенно легко работать, поскольку моряк мог доверять местным жителям, как своим. Да и послания писать он тоже привык. Ведь в качестве заместителя главнокомандующего он должен был отправлять ежедневные отчеты правительству в Венеции. Но когда доходило до того, чтобы написать мальчику и его матери, он каждый раз не знал, с чего начать. А дни между тем проходили…

Наконец Барбариго решил писать им так, как он обычно составлял доклады — с перечислением всех событий за день: о том, кого встретил, куда съездил и т. д. Понимая, что письма могут перехватить враги, он, естественно, никогда не упоминал о секретной информации. И когда у него накапливалось достаточно таких листов, он отправлял их обычной почтой одним из скорых кораблей, отплывавших в Венецию каждые два дня. Единственным намеком на нежность в этих суховатых письмах была подпись в конце: «С любовью — ваш Агостино».

И все же эти нарочито пресные послания бесконечно радовали Флору. Ее же ответные письма очень напоминали подробные дневниковые записи. Каждый раз, когда Барбариго читал их, у него перед глазами возникала картина жизни Флоры и ее мальчика, жизни, наполненной взаимной любовью и привязанностью.

 

Константинополь. Весна 1571 года

Венецианский посол Барбаро лишился свободы ровно год назад, весной 1570 года — 5 мая, если точнее. Специально выделенный отряд янычар, имперских охранников при султане, явился в тот день в посольство Венеции в Пера. Командир отряда громко зачитал приказ, в котором говорилось: посол и вся его свита признаны представляющими опасность для государства, а посему будут заточены в здании посольства.

По правде сказать, Барбаро не ожидал такого послабления. Он полагал, что с началом войны турецкое правительство, не признававшее дипломатической неприкосновенности, сразу же закроет посла и весь его штат в крепостной тюрьме Румели-Хисари, что протянулась вдоль Босфора. Но турки ограничились тем, что просто запретили покидать здание посольства. Это подбодрило венецианца и убедило его, что османский двор не был намерен окончательно рвать отношения с Венецией.

В одно утро к посольству пришли работники и заколотили досками окна. С тех пор в здании было так темно, что даже днем приходилось зажигать свечи. Но главное — дипломатов не бросили в тюрьму. К тому же посол, как и прежде, отсылал отчеты на родину и поддерживал связь с великим визирем Сокуллу.

Он мог направлять доклады в Венецию, поскольку, несмотря на заколоченные окна, в посольстве бывали посетители — в основном венецианские купцы из Константинополя. Визиты сложно было запретить, ибо отсюда торговцы отсылали письма в свои лавки и склады, находившиеся в Венеции, на венецианских аванпостах или в крупных городах Европы. В то время республика была единственной европейской страной, поддерживавшей регулярную почтовую связь с Турцией. Ее почтовое отделение как раз и располагалось в здании посольства. Сюда приходили не только купцы из Венеции, но и из других стран.

С приходящими торговцами можно было передавать секретные письма. Будучи за границей, венецианские граждане, в том числе и купцы, действовали в качестве шпионов. Любой из них охотно согласился бы помочь Барбаро. Более того, многие соглашались для маскировки указывать свои имена на конвертах с конфиденциальной корреспонденцией.

Так как венецианское посольство было единственным, предоставлявшим регулярные почтовые услуги (в том числе и для отправки писем в Западную Европу), послы других стран в Константинополе столь же часто пользовались этой почтой. Изначально венецианскую почту организовали исключительно для коммерческих нужд, поэтому конфиденциальность и скорость доставок гарантировались, хотя все письма сперва прибывали в Венецию.

Затем корреспонденция, шедшая в другие города, передавалась туда через французского посла в Венеции. На тот момент Франция не ладила с Испанией, поэтому охотно выполняла любые пожелания республики.

Однако Венеция, в свою очередь, не очень-то доверяла иностранцам, стараясь обходиться без услуг Франции. Очевидно, республика судила по себе. Хоть ее почта и гарантировала быструю и безопасную доставку дипломатических писем в другие государства, венецианцы никогда не пренебрегали возможностью читать эти послания первыми.

Естественно, такой системе доверять не приходилось. Для скорости и регулярности доставки почта не ограничивалась маршрутом Константинополь — Венеция. По обыкновению, из османской столицы письма отправлялись сначала в город Каттаро, что находился на Адриатике и входил в турецкие владения, а оттуда на скором корабле доставлялись в Венецию. Когда венециано-турецкие отношения ухудшились, турки стали перехватывать корреспонденцию. Хотя дипломаты перебивали даты отправления и пользовались тайными посланцами, все же большая часть почты проходила через руки турок.

Поэтому венецианский посол начат шифровать свои отчеты. Метод применения смеси лимонного сока с молоком, ставший популярным в Средние века, давно устарел. Приготовленные таким образом чернила при письме сразу же исчезали на бумаге, а затем проявлялись, когда лист подносили к огню. Но туркам эта техника оказалась хорошо известна.

Венецианские дипломаты использовали великое множество видов кодировки — от совсем простых до сложнейших. В одном письме, как правило, встречалось несколько способов шифровки. Например, для одной из таких техник использовали небольшую круглую таблицу-дешифратор. По крайней (самой верхней) окружности наносили буквы алфавита. Затем на остальных концентрических кругах таблицы вписывались иноязычные алфавиты: греческий, арабский, латинский и другие. В результате послание, написанное, к примеру, на латыни, расшифровывалось в итальянский текст.

Другой способ заключался в заранее согласованной взаимозамене букв. Например, «А» означала бы «В», символ «В» декодировался бы в «А» и т. д.

Суть третьего шифровального метода была в следующем: слова писались горизонтально слева направо, но буквы через одну переносились по вертикали на следующую строчку. К примеру, слово «FLOTTA», переводимое на русский как «флот», записывалось так:

F О Т

L T A

Единственным недостатком всех кодировок было то, что написанный таким образом текст выглядел явной шифровкой. Поэтому существовал еще один, четвертый способ. При нем послания представляли собой нотные записи на стандартном пятилинейном нотоносце. При этом каждая нота означала определенную букву. Адресат просто подписывал под каждой из нот соответствующую букву, чтобы получилось исходное послание.

Хотя это был довольно остроумный способ, но все же большое количество листов с нотами, отправляемых из посольства Константинополя в Венецию, явно насторожило бы турецкую сторону, вызвав подозрения. Поэтому документы, закодированные в виде музыки, посылались другими путями: либо через купцов, уезжавших в Венецию, либо через Крит.

За пять лет пребывания в Константинополе (включая три года домашнего ареста) Барбаро отослал домой более четырехсот отчетов. По крайней мере именно столько получило от него правительство. Более половины писем оказались закодированы.

Туркам ни разу так и не удалось дешифровать его тексты. Это приводило к смехотворным казусам, когда придворные сановники несли перехваченные письма к заточенному венецианскому послу. Ну а Барбаро полностью искажал содержание своих отчетов, зачитывая туркам именно то, что они хотели слышать.

Связь Барбаро с османской партией умеренных поддерживалась, как и прежде, через медика Ашкенази. Но однажды Пиали-паша, авторитетный предводитель турецких реакционистов и ближайший советник султана, вызвал доктора и потребовал выдать истинную цель его частых визитов в дом великого визиря. Ашкенази что-то придумал на месте, но этот случай насторожил его. Поняв, что возникла опасность, посредник немедленно сообщил Барбаро и великому визирю о своем предположении: кто-то узнал об их тайных переговорах.

Подозрение пало на переводчика, который присутствовал при встречах Ашкенази с великим визирем. Доктор с трудом говорил по-турецки, без толмача было не обойтись.

Подозрение скорее всего каким-то образом подтвердилось, ибо Барбаро и великий визирь решили избавиться от переводчика. Ашкенази приготовил яд, а великий визирь привел задуманное в действие. И все получилось. В своем очередном закодированном отчете Совету Десяти Барбаро написал: «Пять дней назад доктор исполнил поручение». Письмо было датировано 19 февраля 1571 года.

Но его дипломатические труды в государстве противника оказались далеки от завершения. Однако венецианские эмиссары в якобы дружественном Риме тоже переживали не лучшие времена.

 

Рим. Весна 1571 года

Соланцо, направленному Венецией в Рим в качестве чрезвычайного делегата и полномочного посла, зима 1570/71 года показалась неимоверно долгой. К весне он во что бы то ни стало должен был добиться формирования Священной Лиги. Вся надежда оставалась на крестоносное сознание папы Пия V, чей энтузиазм нисколько не убывал (невзирая на ограниченную яичную диету).

В марте папские кардиналы отправились с посланиями ко всем европейским дворам, хотя погода оставляла желать лучшего. Однако Соланцо заранее знал, что эти усилия окажутся безрезультатными. Монархи преследовали собственные политические интересы. Им не было никакого дела до реакционных призывов Пия V.

В минувшем году император Священной Римской империи Максимилиан II, правивший Германией, Австрией и Венгрией, заключил с султаном Селимом пакт о ненападении. Это было сделано, чтобы предотвратить турецкие набеги на его территории. Однако такая отговорка не удовлетворяла папу.

На французском троне сидел Карл IX, но регентом страны являлась Екатерина Медичи. Франции, ввязавшейся в войну между католиками и гугенотами, вступить в союз просто не позволяли средства. К тому же, враждуя с Испанией, она уже вступила ранее в союз с Турцией. Поэтому ее участие в каком-либо антитурецком альянсе оказалось крайне маловероятным.

В Англии царствовала Елизавета I. Специальному посланнику папы даже не удалось встретиться с королевой. Ранее Пий разозлил ее, заявив, что поддерживает Марию Стюарт. Тонкий намек-метафора на то, что на самом-то деле он желал вынуть кинжал из сердца Елизаветы, тоже не помог. Глупо было бы ожидать от Англии хотя бы одного рыцаря в помощь союзу.

Португальский король тоже ответил отказом. Заявление Мартина Лютера о том, что турецкий народ стоял в десять раз ближе к истине, означало, что и немецкие протестантские принцы не собирались вступать в альянс.

Мальтийские рыцари Святого Иоанна поддерживали папу в стремлении опрокинуть ислам. Однако после войны с турками, произошедшей шестью годами ранее, истощенные иоанниты были не в состоянии принять участие в кампании. Но все же они пообещали папским посланникам, что предоставят три боевых галеры во главе с самим предводителем рыцарей.

Мантуя, Феррара, Савойя, Урбино, Лукка и Генуя тоже согласились вступить в союз. Но их взносы оказались скромнее. Это были лишь мелкие итальянские государства, а не великие державы, по сути, правившие Европой. Лишь Савойя и Генуя были готовы предоставить несколько боевых галер. Остальные страны посылали только солдат, возглавляемых королевской родней или иными дворянами.

Великое герцогство Тосканское, столицей которого являлась Флоренция, тоже намеревалось присоединиться. Поскольку Ватикан не располагал собственным флотом, Тоскана пообещала снабдить его военными кораблями. Ватикану (по сути, главному зачинщику союза) не хотелось снова оказаться беспомощным в военном плане, как это случилось во время прошлогодней неудавшейся операции. Папа обратился за помощью к Тоскане, которая как раз принялась за активное кораблестроение в надежде стать самостоятельной морской державой.

Великий герцог Медичи ответил согласием на просьбу папы, ибо преследовал собственные интересы: так он намеревался укрепить свою власть в Тоскане. Герцог пообещал двенадцать боевых галер с солдатами. Так была создана папская флотилия Великого герцогства Тосканского.

Но главными участниками союза снова оказались Венеция и Испания. Папский специальный посланник при мадридском дворе сосредоточил все свое умение и волю, ибо успех всей задумки зависел от последнего слова Филиппа II.

Убедить его оказалось не так-то просто. Весь март и апрель письма и эмиссары путешествовали из Рима в Мадрид и обратно. Венецианцы изо всех сил поддерживали видимость, будто главным инициатором крестоносного плана являлся именно папа, они не ходатайствовали активно перед испанским королем, дабы не вызвать подозрения. Так, венецианский посол в Мадриде ограничился лишь тем, что сообщил монарху: Венеция решительно настроена начать войну. После этого королю Испании оказалось еще труднее отказаться.

Испания недолюбливала Венецию по трем причинам.

Во-первых, Венецианская республика была единственным итальянским государством, не принадлежавшим Испании. Это мешало последней установить свою власть на всем полуострове. Испания уже господствовала в Неаполе и на Сицилии на юге, а также в окрестностях Милана и Генуи на севере. Король женил великого тосканского герцога на испанке, сумел подбить под свое влияние Ватикан, управляемый контрреформистами. Венеция являлась единственной серьезной помехой Испании в достижении собственных целей.

Во-вторых, несмотря на то что Венеция оставалась католической, она провозглашала религиозную терпимость. В отличие от нее Испания гордилась тем, что являлась эпицентром ожесточенной и непримиримой контрреформации. Венеция же на протяжении всей истории постоянно отступала от догматов Ватикана и отделила церковь от государства. По сути, она была единственной страной, в которой допускалась религиозная свобода.

Бежавшие от будоражившей Европу инквизиции отправлялись в Венецию, ибо только здесь они могли чувствовать себя в полной безопасности. В республике разрешалось читать книги, объявленные папой негодными для добрых христиан, и не опасаться при этом сожжения на костре. Лютер, Макиавелли, античная эротическая поэзия свободно продавались в венецианских книжных лавках.

В-третьих, хотя испанцы и венецианцы этнически имели латинские корни, все же оба народа разительно отличались друг от друга. Дон Кихот, к примеру, никак не мог родиться в Венеции. Антагонизм между двумя странами был культурным и историческим.

Но их взаимоотношения еще более усложнялись оттого, что они не могли обойтись друг без друга. Так, Венеция была не в силах отразить турецкую угрозу самостоятельно. С другой стороны, если бы Испания собралась удовлетворить свои территориальные амбиции в Северной Африке, без венецианской поддержки ей было бы не обойтись. Иначе говоря, обе стороны понадобились друг другу в борьбе с врагами, но при этом одна оказалась бы счастлива наблюдать падение другой.

А что касается религии, то здесь Испания и Венеция всегда расходились во мнениях. По словам одного безымянного современника, все попытки Пия V примирить обе страны были обречены на провал. Но сейчас создание союзного флота оказалось крайне необходимым для Венеции. В марте, в самый последний момент, полномочный делегат Соланцо получил от своего правительства указание согласиться на компромисс.

Размер флота Священной Лиги составлял двести военных кораблей и пятьдесят тысяч солдат. Менее крупная флотилия оказалась бы просто неспособной противостоять турецкой армаде. Теперь важно было определить относительный вклад каждой из стран-участниц. Под вкладом имелись в виду не только суда. Так как галерные сражения подразумевали рукопашные схватки, солдаты представляли такую же ценность, как и корабли.

Соланцо был особенно настойчив в ходе переговоров. Он понимал, что союзный флот будет обречен на поражение, если Испания предоставит только наемные корабли Дориа. Чего бы ему это ни стоило, он должен был выпросить у Испании эскадру посолиднее. И проблема здесь заключалась даже не в количестве кораблей или солдат, а в желании испанского короля участвовать в этом альянсе.

Финансовые доли участников союза соотносились следующим образом: Испания выделила половину общей суммы, Венеция — треть, Ватикан предоставил шестую часть. Если эти цифры сопоставить с соответствующими данными о кораблях, то становится ясно: солдаты альянса ценились на вес золота. Испания выделила семьдесят три корабля (пятнадцать из испанских портов, тридцать шесть — с подвластных Филиппу Сицилии и Неаполя, двадцать два — из наемной эскадры Дориа).

От Ватикана прибыло двенадцать кораблей, малые итальянские государства прислали одиннадцать галер, рыцари Святого Иоанна — три. Из общей численности в двести девять кораблей Венеция предоставила сто десять. Каждая страна внесла в союз столько, сколько могла.

Перечисленные выше цифры были приблизительными. Поскольку кораблекрушения в пути являлись обычным делом, реальные данные не могли оказаться известны, пока суда не бросят якоря в назначенном для встречи порту. Только тогда их внимательно считали.

Теперь Лиге следовало конкретизировать свои стратегические цели. Тут Венеция первая требовала точности, потому как именно из-за неясности в этом вопросе прошлогодняя кампания потерпела неудачу. На сей раз цели следовало точно сформулировать.

Венеция в первую очередь думала об оказании помощи Кипру. Испания же хотела использовать объединенный флот для нападения на Северную Африку. Папу не волновало место сражения — лишь бы это была битва против ислама. Но поскольку война между христианами и мусульманами вспыхнула именно на Кипре, он считал более логичным направить флот туда. Испания, осознававшая весомость своего голоса, отказывалась ограничиться лишь востоком Средиземноморья. Впрочем, испанские требования нельзя было назвать иррациональными, посему папа, а затем и Венеция пошли в конце концов на уступки.

Альянсом было решено вступить в борьбу с неприятелем в любом месте, где он встретится: на востоке или на западе Средиземноморья. Стороны условились, что в случае нападения Турции на венецианские территории союзный флот, не исключая Испании, поможет Венеции. А если Османская империя посягнет на испанские территории, Венеция и все остальные участники Лиги должны вступить в бой за Испанию. Эта договоренность была главным достижением Соланцо, который пытался добиться ясности относительно оказания помощи Кипру. Очевидно, он полагал, что остров, уже занятый на тот момент турками, по умолчанию считался венецианской территорией. Однако субъективное предположение и всеобщее признание — весьма разные понятия.

Были достигнуты соглашения и по другим пунктам. Так, решили, что флотилия Священной Лиги будет собираться ежегодно, а закончив к марту все приготовления, ее отправят на войну в апреле. Однако понятно, что в марте и апреле 1571 года альянс все еще находился на стадии переговоров. Все области, отвоеванные в сражениях с неприятелем, возвращались первоначальному владельцу-государству. Исключениями сочли только Тунис, Триполитанию и Алжир. Они в случае захвата достались бы Испании. Турецко-венецианская торговля пшеницей прекратилась, потому Испания пообещала: южный итальянский регион Апулия обеспечит Венецию зерном (юг Италии на тот момент входил в испанские владения).

Наконец оставалось самое сложное: выборы главнокомандующего объединенного флота.

Венеция, как и в прошлом году, оказалась против испанской кандидатуры — Джованни Андреа Дориа. Испания, в свою очередь, не соглашалась назначить на этот пост венецианца Себастьяно Веньеро, главнокомандующего республиканским флотом.

Переговоры окончательно зашли в тупик, когда и Венеция, и Испания отклонили компромиссное предложение Ватикана, который надеялся на то, что изберут Маркантонио Колонну.

Решение было принято в начале мая, когда Испания предложила свою вторую кандидатуру — герцога дона Хуана Австрийского. Венеция опасалась, что дальнейшее затягивание спора окончательно испортит планы альянса, потому и согласилась. Но даже в Мадриде мало кто был уверен, способен ли был дон Хуан руководить огромнейшей флотилией. А венецианские командующие, никогда прежде не слышавшие о герцоге Австрийском, тем пуще недоумевали.

Герцогу дону Хуану Австрийскому, человеку, чье появление на международной арене выглядело столь неожиданным, едва исполнилось двадцать шесть лет. Он был сводным братом испанского короля Филиппа II, хотя они и не росли вместе. Дон Хуан родился в 1545 году на юге Германии, в городе Гегенсбурге, от короля Карла (предыдущего монарха Испании) и одной немецкой аристократки. До четырнадцати лет он тайно воспитывался в семье королевского слуги. Карл умер, когда мальчику было тринадцать, в следующем же году Филипп II, унаследовавший трон, признал четырнадцатилетнего дона Хуана своим младшим братом.

Изначально мальчика готовили в священники, но с годами он стал проявлять все больший интерес к военному делу. Тогда старший брат Филипп II решил назначить дона Хуана главнокомандующим Испании. Очевидно, он увидел в юноше истинный военный талант.

В двадцать три дон Хуан уже участвовал в Алжирской кампании. Годом позже он возглавил антимусульманскую кампанию на юге Испании. Таков был его военный опыт к 1571 году. Несмотря на то что в обоих предыдущих сражениях Хуан Австрийский одержал победу, все эти битвы проходили на суше. Он ни разу не воевал на море. Поэтому Венеция беспокоилась, не опрометчиво ли доверять весь союзный флот молодому дворянину без малейшего военно-морского опыта, Однако Соланцо удалось устранить замешательство.

Хотя дон Хуан не являлся самим королем, а был лишь его младшим братом, все же он лучше и престижнее смотрелся в роли главнокомандующего, нежели наемник вроде капитана Дориа.

Соланцо утверждал, что именно благородное происхождение дона Хуана убедило Венецию назначить его главнокомандующим флотом. На самом же деле республика тем самым стремилась исключить кандидатуру Дориа. Чтобы никто не волновался из-за отсутствия у дона Хуана военно-морского опыта, венецианский полномочный делегат предложил такое условие: главнокомандующий союзной флотилией не имеет права принимать какие-либо решения без единодушного согласия Веньеро и Колонны. И Филипп II пошел на этот компромисс. Возможно, он был уверен, что посредством брата сможет управлять флотом на свое усмотрение.

То же условие применили и относительно заместителя главнокомандующего. Поскольку папа римский являлся знаменосцем кампании, на этот пост должны были выбрать представителя папской эскадры. На сей раз кандидатура Колонны оказалась вне конкуренции. Его обязанность заключалась в том, чтобы в случае необходимости принять командование флотом. Но, помня прошлый год, на него сложно было положиться. Однако соглашение по поводу совместного принятия решений в какой-то степени компенсировало то, что огромная союзная флотилия доверялась, по сути, двум непрофессионалам.

Местом сбора флотилии выбрали сицилийский город Мессину. Но насчет даты встречи трудно было определиться из-за огромного количества участников. А тем временем пять тысяч солдат, специально посланных из Венеции на Корфу, до сих пор не добрались до острова.

Официально Священная Лига была создана 25 мая 1571 года в Риме, где страны-участницы подписали соглашение. На специальной мессе в соборе Святого Петра папа благословил флаг, специально предназначенный для корабля главнокомандующего. Формирование альянса далось всем с трудом. Из-за всевозможных препятствий он стал полноценно действовать лишь спустя месяц.

18 июня венецианский посол в Константинополе Барбаро получил от Совета Десяти сверхсекретную директиву завершить мирные переговоры с Турцией. С этого момента Венецианская республика окончательно вступила в войну. В ответном закодированном послании своему правительству Барбаро сообщил: турецкая эскадра под командованием Али-паши недавно покинула гавань и двинулась в южном направлении.

 

Мессина. Июль 1571 года

Немногочисленный, а потому мобильный папский флот во главе с Колонной принялся действовать сразу после формирования Священной Лиги. Получив всевозможные благословения, Маркантонио Колонна покинул 15 июля Рим и отправился в Чивитавеккью — главный порт Папского государства. Там его ожидала часть солдат и моряков. Римскую эскадру встречал племянник папы Пия V, семья главнокомандующего и даже Орсини — заклятые враги рода Колонна. На берегу собралась вся римская аристократия, что являло собой поистине впечатляющее зрелище. Сюда же прибыли двадцать пять швейцарских гвардейцев и сто восемьдесят солдат пехоты, выделенных папой из гарнизона.

Двенадцать боевых галер, посланных великим герцогом тосканским, прибыли в Чивитавеккью с целым войском флорентийских дворян на борту. На многих аристократах была надета форма процветавшего тогда флорентийского религиозного ордена рыцарей Святого Стефана. Остававшимся в гавани кораблям Колонна приказал плыть в Мессину сразу же по завершении приготовлений. 21 июня он с двенадцатью галерами покинул Чивитавеккью и двинулся к Неаполю, где находился очередной порт для захода эскадры.

В порт Неаполя они вошли 24 июня. Условились, что эскадра Колонны будет ждать в Неаполе дона Хуана, следовавшего из Испании. По прибытии главнокомандующего папский флот проследовал бы дальше в Мессину вместе с главной силой союза — испанской эскадрой.

Колонна привез в Неаполь благословенный стяг Священной Лиги, который при более благоприятных обстоятельствах папа должен был лично вручить дону Хуану. И пока герцог австрийский не принял этот флаг, он не мог официально считаться главнокомандующим объединенного флота.

Тем не менее Колонна так и не дождался дона Хуана. Испания, господствовавшая на всем юге Италии от Неаполя до Сицилии, поместила своего вице-короля как раз в Неаполе. Когда Колонна поинтересовался у него о причине опоздания дона Хуана, вице-король не смог ответить, ибо сам ничего не знал.

Колонна, пусть и не очень одаренный в военном плане, но очень преданный, с тем же усердием, что и Пий, боролся за создание единой армады. Поэтому после трех недель ожидания в Неаполе он решил, что папской эскадре следует самостоятельно отправляться в Мессину. Благословенный стяг он передал вице-королю, и 15 июля его эскадра отчалила от Неаполя. Она двинулась через Тирренское море на юг, а вечером 30 июля вошла в гавань Мессины.

Венецианская флотилия под командованием Веньеро прибыла туда неделей раньше. Мессина расположена на восточном побережье Сицилии, прямо напротив итальянского полуострова, от которого ее отделяет узкий, но порожистый пролив. И хотя венецианская эскадра прибыла первой, ее путь был нелегким. По дороге сюда им пришлось немалым пожертвовать.

Еще до того как основная османская флотилия покинула порт, турецкие сановники приказали Улудж-Али развернуть партизанскую войну против венецианского флота. Улудж-Али, итальянец по происхождению и христианин в прошлом, отправил двенадцать высокоскоростных галер в сосредоточенную атаку против венецианских судов, следовавших на помощь Кипру. Будучи пиратом, он знал Средиземноморье как свои пять пальцев и передвигался крайне быстро на небольших судах. Когда все думали, что он все еще около Кипра, его неожиданно замечали в окрестностях Родоса. Мародерствуя несколько дней у южного берега Крита, Улудж-Али вдруг появлялся в водах у Мальты.

А еще он был отважен. Ему каким-то образом удалось потопить три крупных венецианских парусника, когда те по пути на Кипр остановились в открытом море. Вездесущее бдение турок на море постоянно препятствовало спасательной венецианской эскадре, как только та отплыла на восток от Крита. Однако даже Улудж-Али был не в силах контролировать всю Адриатику. Венецианские корабли размещались как на Корфу, так и около Крита.

Поэтому для Венеции было разумным временно оставаться на Корфу и Крите. Но опаздывавшие в Мессину союзные эскадры задерживали отплытие всей армады. И венецианскому адмиралу Себастьяно Веньеро пришлось сделать нелегкий выбор.

Он решил отправляться в Мессину, взяв с собой единственную корфиотскую эскадру. Критской эскадре он приказал также немедленно плыть в Мессину, как только она получит соответствующий приказ.

Этот шаг стоил ему непомерно дорого: в результате воды от Корфу до Крита остались фактически неприкрытыми. Но Венеция не могла поступить иначе. Веньеро взял с собой в Мессину пятьдесят восемь боевых галер и три галеаса. Он ожидал, что вскоре туда прибудет и Марко Квирини с шестьюдесятью кораблями.

Можно догадаться, каким было настроение у Веньеро, когда Колонна, опоздав на целую неделю, наконец-то прибыл в порт. Когда же венецианский адмирал узнал, что корабли задержались, так как дон Хуан не явился, ярости его не было предела.

Тридцатишестилетний Маркантонио Колонна скорее походил на придворного подхалима, нежели на главнокомандующего. Был он худощав, низенького роста, уже начинал лысеть. Его чересчур большие глаза оставляли впечатление, будто этот человек постоянно болел в детстве.

Веньеро же был высоким и коренастым мужчиной, он зачесывал назад седые волосы. Будучи в гневе, он не кричал, а лишь громко отчитывал задержавшегося, но при этом напоминал орла, который вот-вот набросится на голубя.

Однако Колонна оказался исключительно верным слугой папы Пия V. Он родился и вырос в одном из благороднейших домов Рима, а потому был на короткой ноге с испанской королевской семьей. Венецианский адмирал не мог себе позволить нагрубить человеку такого уровня. Присутствовавший тут же Агостино Барбариго сменил тему разговора, чем и спас положение.

Барбариго спросил у Колонны о Дориа, руководившем испанской эскадрой. Благодарный Колонна охотно подхватил новую тему с явным облегчением в голосе. Он ответил, что Дориа плавал из страны в страну с просьбой выделить корабли в поддержку союзного флота — кто сколько может. По предположению Колонны, он должен был уже подходить к Мессине. Но хоть вслух об этом никто не говорил, все трое (и Веньеро, и Колонна, и Барбариго) знали, что ожидание связано с доном Хуаном, и лишь это по-настоящему их волновало.

Дон Хуан, находившийся в центре всеобщего внимания, покинул Мадрид 6 июня и направился к Барселоне. Маркиз де Санта-Крус со своими галерами уже ожидал его в гавани Барселоны. Все приготовления были завершены, они были готовы по первому же сигналу отправиться с эскадрой главнокомандующего дальше в путь. Но отплытие постоянно откладывали. Филипп II приказал эскадре доставить в Геную двоих дворян из Габсбургов, которые, погостив у своих испанских родственников, планировали вернуться в Германию, однако еще не подготовились к путешествию обратно.

Дон Хуан ждал. Жаркое барселонское лето находилось в самом разгаре. Наконец из Мадрида прибыли дворяне, отправление назначили на 20 июля. Прошло сорок три дня с тех пор, как дон Хуан приплыл в Барселону. 26 июля корабли достигли Генуи, где задержались еще на три дня из-за прощального банкета в честь немецких дворян. В Генуе эскадру пополнили шесть тысяч немецких солдат, две тысячи итальянцев и тысяча испанцев.

По обыкновению, эскадры, покидая свой домашний порт, не были экипированы людьми. Галеры отправлялись в путь лишь с группой главнокомандующих и несколькими матросами и гребцами на борту. По дороге они останавливались в портах, где добирали солдат. Солдаты (как правило, наемники) ожидали у каждого порта захода. Поэтому эскадра была вынуждена делать частые остановки. Испанская флотилия, у которой гребцы были невольниками, пошла тем же путем.

В отличие от испанцев венецианский флот в гребцы нанимал, как правило, свободных граждан. На отправившихся из Венеции кораблях плыли только командующие и судовые команды, а солдаты и гребцы присоединялись к ним в различных портах захода вдоль Адриатики. А к острову Корфу они подплыли уже в полном составе.

Корабли, доставленные доном Хуаном из Испании, должны были укомплектовываться в Генуе. 5 августа они вышли из Генуи в Неаполь, куда и прибыли 9 августа. Там они потратили еще десять дней на церемонию вручения папой христианского боевого знамени. И только после этого эскадра отчалила в Мессину 23 августа.

 

Мессина. Август 1571 года

Всеми ожидаемый дон Хуан внезапно прибыл в гавань Мессины, не послав вперед предупреждающего корабля. Солнце уже садилось за горами на противоположном берегу. Пролив окутало вечернее спокойствие, море золотилось, освещаемое закатным солнцем.

Ни Колонна, ни Веньеро не успели выстроить корабли для приветствия главнокомандующего. И все же с берега дали приветственный залп, после чего на воду спустили небольшие лодки с венецианскими и ватиканскими досточтимыми представителями. Теперь должна была состояться их первая встреча с командующим. В нетерпении они столпились в передних частях лодок и наблюдали за приближавшимся флагманом, на носу которого, конечно же, возвышалась фигура дона Хуана.

Он был хорошо сложен, высок. Хотя солнце освещало его со спины, все заметили чрезмерную бледность его кожи. Глаза у дона Хуана были ярко-голубыми, а волосы ослепительно отливали золотом. То, как он себя держал, выдавало утонченного человека.

Заметив корабли Колонны и Веньеро, выстроившиеся по обе стороны, главнокомандующий улыбнулся. Улыбка его обладала той непринужденностью и любезностью, какие появляются от чувства искренней уверенности в благородстве собственного происхождения.

Приветствия одновременно разразились с кораблей, собравшихся в гавани, и с берега, где столпились встречавшие люди. Над проливом на испанском и итальянском раздавались восклицания «Дон Хуан!» и «Дон Джованни!». Молодой человек мягко улыбался, подняв руку. Такое поведение слегка озадачило венецианцев, кичившихся своими республиканскими традициями. В Венеции не было принято кого-либо встречать так эмоционально.

Веньеро и Барбариго почувствовали облегчение. Вместе с тем оба с завистью признали значимость дона Хуана. Единственное, что пока было неясно, — это способность герцога выполнять обязанности главнокомандующего. Но по крайней мере одно его появление уже приободрило матросов и солдат.

Полагая, что главнокомандующий устал от столь длительного путешествия, приветственный банкет в тот вечер не устраивали. По той же причине и военный совет решили перенести на следующий день.

Только Колонна, как заместитель главнокомандующего, встретился с доном Хуаном. Содержание их часовой беседы точно неизвестно, однако позже Колонна отправил папе римскому письмо, в котором сообщил о специальной встрече с герцогом с целью убедиться, что последнему известно о договоренности по поводу принятия любых решений исключительно при единодушном согласии всех троих адмиралов.

Подхалим по натуре, Колонна отличался наблюдательностью. Он сразу же заметил постоянное присутствие гранда Реквезена рядом с доном Хуаном. И действительно, Филипп II поручил испанцу Реквезену под видом советника сопровождать дона Хуана, а по сути — контролировать его. Но Колонна желал встретиться с главнокомандующим один на один, без участия этого человека.

Первый военный совет собрался на следующий же день, 24-го числа, на борту главного флагманского корабля. Председательствовал дон Хуан, а Веньеро и Барбариго представляли Венецию. От Ватикана присутствовали Маркантонио Колонна и командующий войсками Просперо Колонна. Здесь собрались представители Савойи, Генуи и Мальты, выделивших корабли и людей, а также Флоренции, Лукки и Мантуи, отправивших солдат для союзного флота.

Гранд Реквезен молча стоял за доном Хуаном. В соответствии с секретной директивой испанского короля он должен был как можно дольше затягивать отправление единой флотилии. В случае же отплытия последней Реквезену следовало сделать так, чтобы корабли двинулись к Северной Африке.

На первом заседании военного совета подсчитали людей и имевшиеся суда. Венецианцы быстро разгадали намерение испанцев постоянно тормозить процесс.

— Эти толстощекие интриганы из Мадрида стоят своего короля! — процедил Веньеро, обращаясь к Барбариго. — Оба уже отплыли на лодке к своему кораблю…

На втором военном совете командование решило послать разведывательное судно. Никто не мог отрицать необходимости разузнать о вражеских планах и действиях. Гранд Реквезен предложил поручить это задание испанскому кораблю. Веньеро категорически отказался, ссылаясь на то, что венецианцы лучше всех ориентировались на востоке Средиземноморья. Испанцы же, в свою очередь, не соглашались отправить лишь венецианское судно. Тогда Колонна нашел компромисс, предложив назначить испанца капитаном разведывательного корабля, а его первым помощником — венецианского представителя. На том и порешили.

Такими темпами ежедневные военные советы все дальше откладывали выполнение намеченного плана. Еще одной трудностью оказался языковой барьер.

Испанцы говорили только по-испански, поэтому Веньеро требовался переводчик. Хотя Колонна вполне мог выступить в этом качестве, Веньеро считал, что римский дворянин в любом случае является сторонником Испании, а посему его переводу нельзя доверять. Переговоры часто затягивались надолго, так как переводчиком оказался Барбариго, чей испанский оставлял желать лучшего. Однако благодаря родственности языков итальянцы и испанцы довольно сносно понимали друг друга и без толмачей. Особенно хорошо узнаваемыми стали ругательства…

2 сентября Квирини прибыл с Крита в Мессину, доставив туда вторую венецианскую эскадру из шести кораблей. В тот же вечер в порт вошел Дориа во главе двадцати двух боевых галер. Южноитальянская эскадра под командованием маркиза де Санта-Крус пришла на следующий день.

Теперь армада была в полном сборе. Марко Квирини и Джованни Андреа Дориа, чьи лица были знакомы даже средиземноморским пиратам, присоединились к военному совету на главном флагмане.

С прибытием двух опытных капитанов работа совета, казалось бы, должна была ускориться. Но советник дона Хуана Реквезен настаивал: не следует ничего предпринимать до возвращения разведывательного судна. Отчасти он был прав. Поэтому все ждали еще четыре дня, пока не прибыло судно.

Венецианские командующие ночевали на своих кораблях, будучи готовыми к отплытию в любой момент. Они отказались квартировать на суше в Мессине, постоянное оттягивание отправления оказывалось для них невыносимым. Более того, никто не мог сказать, как долго это будет продолжаться. Веньеро рвал и метал. Хотя его помощники не могли позволить себе столь же открыто выражать свое недовольство, чувствовали они то же самое.

Фамагуста, осажденная турками, могла продержаться еще около года, но не дольше. Все, чем располагала Венеция, было направлено для союзного флота, теперь оказалось нечем защитить Кипр. Более того, в результате полного перемещения всего венецианского флота в Мессину греческие воды стали совершенно доступны для турок.

Пират Улудж-Али возглавил авангард турецкой эскадры, плывшей из Константинополя на юг. Он с энтузиазмом исполнял свои обязанности: грабил критские порты в Ханье и Ретимоне, даже сжег часть Корфу Затем он направился Адриатическим морем к северу, атакуя одну за другой венецианские земли вдоль Далматского побережья, после чего разграбил остров Коркула.

Коркула находилась в Адриатике, поэтому Венеция на всякий случай усилила здесь свои укрепления. Затем из отчетов стало известно о приближении турецкой эскадры. Пять тысяч солдат, которых все-таки собрали, намереваясь послать в Мессину, в итоге остались дома. Даже не добравшись до Адриатики, они стали бы жертвами этой османской флотилии.

Вся информация была в подробностях изложена венецианским командующим в Мессине, на что те ничем не могли ответить. Военному совету так и не удалось прийти к согласию.

Долгожданный разведывательный корабль вернулся 7 сентября. По просьбе венецианцев испанский капитан и его венецианский первый помощник докладывали поодиночке, что не было лишено оснований. Так, оба отчета полностью противоречили друг другу. Первый был обнадеживающим, а второй — удручающим.

Испанский капитан сообщал: турецкая эскадра из двухсот боевых кораблей и сотни транспортных судов направлялась из Корфу к Лепанто. Тогда многие из присутствовавших на совете впервые услышали название «Лепанто». Венецианцы сообщили о морской обстановке вокруг Лепанто испанцам и всем, кто не был знаком с востоком Средиземноморья.

Венецианский помощник капитана докладывал: турецкая эскадра состояла из ста пятидесяти боевых кораблей в относительно пригодном состоянии, а также примерно из сотни маленьких транспортных лодок. Их вооружение было нестандартным, оно в разы уступало по качеству тем же характеристикам венецианского флота. Успешно блокированная эскадра Улудж-Али теперь следовала на юг, чтобы соединиться с главным флотом. И все же точные масштабы флотилии Улудж-Али и число кораблей у Лепанто оставались неясными.

Военный совет признал отчет венецианца более значимым. В качестве подготовительного мероприятия совет решил организовать показательное построение.

Построение состоялось 8 сентября. Галера, на которой находились дон Хуан и остальные офицеры высшего командования, медленно проследовала вдоль выстроившихся в линию боевых кораблей.

Здесь собрались двести три галеры, шесть галеасов, пятьдесят маленьких галер (так называемых фрегатов) и тридцать широкопарусных транспортных судов. У фрегатов имелось по две мачты, наверху каждой из них развевался треугольный флаг. Фрегаты требовали по тридцать гребцов, вмещая по десять солдат каждый. Это были высокоскоростные корабли. Как правило, они использовались для разведки или передачи приказов.

Естественно, этимологически слово «фрегат» родственно английскому «frigate», что означает «сторожевой корабль». Как правило, каждый конвой включал два фрегата.

На кораблях, участвовавших в построении, находились матросы и гребцы, но совет приказал показать и весь солдатский личный состав. На кораблях красовались различные флаги и гербы, на палубах рядами выстроились все солдаты флота — от племянника папы до рядовых пехотинцев. Все они были в доспехах и с холодным оружием на поясе. Когда корабль дона Хуана проплывал вдоль линии, в рядах начинали шептаться.

Парад в темно-синем море под голубым средиземноморским небом поднял боевой дух армады. А молодой дон Хуан был особенно впечатлен зрелищем.

Симпатии главнокомандующего союзного флота постепенно менялись, хотя двое испанцев, которые в соответствии с приказом Филиппа II никогда не оставляли дона Хуана, казалось, ничего не заметили. В тот день перемены сыграли решающую роль. Гранд Реквезен несколько переоценивал собственные полномочия, возложенные на него испанским королем. Дон Хуан, в свою очередь, больше пекся о личной славе, нежели об интересах Испании, навязываемых ему сводным братом в Мадриде и обоими советниками в Мессине.

Но Реквезен и Франсиско не были единственными, кому монарх доверил свои интересы. Имелся еще генуэзец Андреа Дориа, руководивший королевской эскадрой. Дориа как раз попросили выступить первым на военном совете завтрашнего дня.

Капитану было всего тридцать два. Его имя «Джованни Андреа» можно толковать как «Андреа-младший». Действительно, он унаследовал мантию великого капитана морских наемников двенадцать лет назад, когда ему самому было всего двадцать. Джованни Андреа был мужчиной тучным, в чем совершенно отличался от дяди, который и в свои девяносто напоминал черного сокола. Рано облысев, Дориа-младший (видимо, из стеснения) никогда не снимал шлем во время сражений, а в мирное время всегда оставался в головном уборе. Но в присутствии дона Хуана ему все-таки приходилось его снимать.

Как генуэзский наемный командующий, Дориа располагал собственными военными кораблями, матросами и солдатами. Испания, которую с трудом можно было назвать морской державой, заключила с ним соглашение, по которому он обеспечивал страну реальным флотом.

Для Дориа в военном деле важными были не только победы. Военное дело являлось его профессией, лишь смерть могла положить конец этой карьере. Он получал тайные указания от Филиппа II. Поэтому претензии, предъявляемые Дориа на военных советах, касались двух основных пунктов. Он утверждал: во-первых, на венецианских кораблях катастрофически не хватало людей, с таким малочисленным составом нечего было и надеяться на победу над турками. Во-вторых, он заявлял, что уже идет середина сентября, а значит, сезон для морской войны завершился.

Оба испанца, советники дона Хуана, тоже мотивировали свое несогласие с венецианцами нехваткой солдат. Прошлогодняя эпидемия и пять тысяч бойцов, так и оставшихся в Венеции, привели к тому, что на каждом венецианском судне находилось по восемьдесят солдат. Для сравнения — на каждой испанской галере имелось по двести воинов.

Венецианцы отвечали, что их гребцы — свободные граждане, которые тоже могут сражаться во время боя. Но этот аргумент оказался малоубедительным, когда речь пошла о схватках вплотную между галерами. Тем временем венецианцы, с нетерпением ожидавшие отплытия союзной армады, более не желали терять время на споры. Когда дон Хуан выступил со своим предложением, им ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Главнокомандующий предложил, чтобы испанские корабли передали часть своих солдат венецианцам. Это означало, что на судах, экипированных исключительно преданными республике людьми (венецианскими дворянами, служащими офицерами, рядовыми матросами, плотниками и гребцами из Далмации), появились бы чужаки. Веньеро утверждал, что такое моральное единство поддерживало людей, он до последнего не одобрял идею дона Хуана. Но близилась поздняя осень. Даже Веньеро чувствовал, что выбора нет.

И когда решение уже было принято, Дориа настаивал, что отплывать в этом году слишком поздно. В ярости Веньеро вскочил со стула. Хотя корабль, на котором они заседали, изначально предназначался для королевской фамилии, потолок в каюте был низкий. Казалось, что Веньеро, самый высокий из присутствовавших, готов проломить его головой.

— То есть вы предлагаете начать все сначала? — воскликнул пожилой венецианский офицер. Он по отдельности оглядел всех сидевших в комнате, и даже дона Хуана, после чего добавил низким голосом, от которого у всех пробежали мурашки по коже: — Есть ли здесь еще кто-то, кто намерен продолжать этот и без того затянувшийся грязный фарс?

Никто не ответил. Наконец заговорил Колонна:

— Адмирал Веньеро, мы все вправе открыто говорить. Здесь каждый может свободно высказывать свое мнение. Но когда речь идет о принятии решений, то если двое из нас троих согласны, третий обязан подчиниться.

— Кто дал Дориа право принимать решения? — парировал Веньеро. Затем он снова стал доказывать им необходимость немедленного отплытия. Колонна, явно напуганный этой пылкой тирадой, робко отдал свой голос за отправление.

Все взоры устремились на дона Хуана, сидевшего в центре комнаты. Проголосуй он против — и решение об отплытии будет принято двумя голосами против одного. А поведение испанской стороны давало все основания ожидать от главнокомандующего очередной демонстрации своевольного упрямства. И его голос обладал особой весомостью.

Бледное лицо молодого человека раскраснелось. Когда он встал, показалось, что его лицо горит.

— Мы поплывем, — произнес он.

Эти слова всколыхнули атмосферу в комнате. Венецианские командиры тут же объявили решение принятым.

Двадцатишестилетний принц не забывал, какой значимостью обладал главнокомандующий союзной флотилии из более чем двухсот кораблей. Его молодое сердце сладко сжималось при мысли о том, что, возможно, им наконец-то удастся расквитаться с неверными турками, которые последние сорок лет возомнили себя хозяевами Средиземноморья.

Огонь его надежды еще больше разгорался при виде новых венецианских кораблей — фантастических галеасов. Выстроенные в линию, они напоминали собой плавучие крепости. Дон Хуан находил невыносимым ждать еще год, чтобы наконец пустить в ход эти корабли. К тому же не было никакой уверенности, что в следующем году в главнокомандующие снова произведут незаконного принца (кем он, по сути, являлся). Сейчас же у него был шанс, и дон Хуан готов был поставить на него все.

Реквезен и Франсиско сверлили его горящими глазами инквизиторов, но это больше не имело ни малейшего значения для молодого принца.

Приняв окончательное решение, военный совет сразу же принялся за обсуждение деталей. Отплытие было назначено на 16 сентября. Выбрали именно эту дату, ибо она приходилась на воскресенье — святой для христиан день.

 

Мессина. Сентябрь 1571 года

Союзный флот, отправлявшийся из гавани Мессины, состоял из двухсот четырех боевых галер, шести галеасов, пятидесяти разведывательных и тридцати крупных транспортных судов, тысячи восьмисот пятнадцати пушек, тринадцати тысяч матросов, сорока трех с половиной тысяч гребцов и двадцати восьми тысяч солдат.

Большинство крупных пушек, особенно те, которые обладали наибольшей досягаемостью, были размещены на галеасах. Поскольку эффективность боевых галер заключалась в их мобильности, их не нагружали тяжелой артиллерией. Венеция предоставила для флота галеасы и более половины боевых галер: сто двенадцать из общей численности в двести десять.

Однако что касается солдат, то от Испании их было в три раза больше, чем от республики. В основном это были рекруты из испанских вассальных государств: из Южной Италии и Генуи. Иными словами, король Испании обеспечил три четверти всех солдат.

Двадцать восемь тысяч солдат были разделены по галерам не поровну. В соответствии с предложением дона Хуана часть испанских войск переместили на недостаточно укомплектованные венецианские корабли. Но при этом Мальта, Генуя и Савойя требовали, чтобы на судах, где находились адмиралы, плыли лишь их собственные солдаты. В итоге это привело к различию в числе солдат на каждой из галер. Так, например, на венецианских кораблях было менее чем по сто человек. Зато для испанских галер эта цифра составляла сто пятьдесят, а то и свыше ста восьмидесяти.

Многие венецианские суда вынуждены были принять дополнительно испанских солдат, но относительно кораблей первостепенной важности венецианцы упорно настаивали на полностью своем личном составе. Поэтому ни на одном из шести галеасов не оказалось ни одного пришлого солдата.

Венецианцы придерживались той же политики в отношении корабля, на борту которого находились главный морской капитан Веньеро и главный проведиторе Барбариго, а также галер проведиторе Квирини и проведиторе Канале.

Даже когда окончательно определились с датой отправления, военное командование еще несколько дней совещалось. Сначала решили применить трехчастный боевой порядок с левым и правым крыльями, а также расположением основной флотилии по центру. Для подстраховки, на случай особенно трудных очагов сражения, была создана резервная эскадра. Она смогла бы восстановить потери союзников.

Возник вопрос о месторасположении главного флагманского корабля дона Хуана, который являлся предводителем всего объединенного флота. Решили, что он станет в самом центре формации. Тут же, слева от флагмана, должен был стоять корабль адмирала Веньеро, а слева — судно Колонны. Поначалу испанская сторона настаивала на том, чтобы в целях обеспечения безопасности принца его флагман с обеих сторон сопровождали корабли Испании с грандом Реквезеном и прочими королевскими посланниками на борту. Конечно же, это позволило бы им не выпускать из поля зрения брата Филиппа II.

Веньеро снова запротестовал. Он утверждал, что фланговые корабли, экипированные неопытным составом, никак не обезопасили бы главнокомандующего, напротив, подвергли бы его опасности. Вместо этого он предложил, чтобы испанские корабли следовали сразу же за судном дона Хуана. Все согласились, ибо и на этих позициях испанцы-наблюдатели находились бы вблизи флагманского корабля.

В состав основных сил вошли шестьдесят две боевые галеры, включая главный флагман. Флагманские корабли испанской, венецианской и папской эскадр сосредоточились в центре, а остальные суда напоминали собой теснящуюся массу, где флагманы менее влиятельных участников боролись за лучшие позиции. В основные силы входили также мальтийские рыцари Святого Иоанна, суда Генуэзской республики и герцогства Савойского.

Чтобы легче различать три части построения, на кораблях главной силы подняли небесно-голубые флаги, на галерах левого крыла — желтые, на правом крыле — зеленые. Резервные силы были отмечены белыми флагами.

Под командованием Агостино Барбариго находились пятьдесят пять боевых галер левого крыла (с желтыми флагами). Но сам флагман Барбариго не располагался в центре, скорее, он был на дальнем конце крыла, иными словами, занимал крайнюю левую позицию во всей формации. Справа от Барбариго плыл корабль адмирала Канале, а Квирини замыкал дальний правый край левого крыла.

В каждой из трех частей плыли корабли от различных стран. Отправляясь на войну во имя Христа, они назвали себя союзным флотом Священной Лиги. Борцы за веру должны были на время забыть, к каким орденам или странам они принадлежали, дабы доказать свою готовность сражаться как один. Венецианская республика при этом обладала подавляющим большинством кораблей. Центр и правое крыло были разношерстными в плане принадлежности судов, но левое крыло являлось полностью венецианским. Из пятидесяти семи кораблей сорок три представляли здесь республику.

Дориа руководил пятьюдесятью семью боевыми галерами эскадры правого крыла. В том числе здесь располагались двадцать пять венецианских кораблей. В сражении, несмотря на крайнее нежелание венецианцев, им предстояло идти под командованием наемного капитана. Корабль Дориа занимал дальнюю правую позицию, другими словами — ему доверили передовую линию обороны правого крыла.

Тридцатигалерным резервом руководил влиятельный неаполитанский порученец короля Испании маркиз де Санта-Крус. В запасе находилось шестнадцать испанских и двенадцать венецианских галер.

Закаленные в боях моряки из Венеции и Генуи находились на главных стратегических позициях. По той же причине три судна с опытными мальтийскими рыцарями Святого Иоанна расположились на правом краю главной силы. Корабль главнокомандующего дона Хуана окружали другие крупные и сильные флагманы. Крайние левую и правую позиции доверили Барбариго из Венеции и Дориа из Генуи. Именно в таком боевом порядке предстояло сражаться христианской армаде.

Многие люди, приняв какое-либо решение, стремятся поскорее реализовать его. И сейчас все (кроме пешек испанского короля) с волнением и нетерпением ожидали 16 сентября — дня отплытия.

Первым покинуть гавань должен был авангард из восьми кораблей — шести боевых галер и двух легких сопровождающих судов. Воздух сотрясался от залпов пушек, стоявших в крепости у входа в гавань.

В течение дня эти восемь кораблей вели разведку на акватории в тридцать квадратных морских миль, а ночью плыли в десяти милях позади от главной эскадры. В сражении все они, кроме двух разведывательных судов, должны были занять свои позиции в центральной части боевой формации.

Вслед за авангардом из гавани вышли шесть галеасов. В то утро ветра не было, поэтому их тянули разведывательные корабли. В случае битвы шести так называемым плавучим батареям следовало выдвинуться на передовую линию. Планировалось, что пушечным обстрелом они застигнут врага врасплох, расчистив путь боевым галерам, которые, по сути, являлись главной опорой флота.

Вслед за галеасами на расстоянии в шесть морских миль в море двинулась эскадра правого крыла во главе с флагманским кораблем Дориа (с зелеными флагами на носу). Они плыли тремя колоннами.

Затем гавань покинули главные силы из пятидесяти шести военных кораблей (еще шесть галер уже плыли впереди в составе авангарда). В этой части сосредоточилось большинство флагманов. Корабли Веньеро и Колонны плыли по обе стороны от дона Хуана, составляя безупречно ровную линию. На флагмане главнокомандующего весла были ослепительно белыми, а на корабле Веньеро — малиновыми. Три главные галеры рассекали волны, на их мачтах высоко развевались небесно-голубые флаги.

Позади следовали пятьдесят пять кораблей левого крыла. Первым шло судно командующего Агостино Барбариго, а замыкал колонну флагман адмирала Квирини. При столкновении с противником корабль Барбариго должен был остановиться и дождаться, пока галера Квирини не встанет справа от него, завершив построение левого крыла боевого формирования. Суда этой части плыли с желтыми флагами.

Был уже почти полдень, когда из гавани ушел арьергард под командованием маркиза де Санта-Крус. А так как к тому времени поднялся ветер, тридцать галер с белыми флагами следовали на полной скорости, догоняя остальной флот. Тридцать парусников во главе с маркизом Давалосом неслись следом на всей скорости. Благодаря попутному ветру их не пришлось тащить галерами, вскоре они скрылись за горизонтом, подобно стае белых чаек.

Филипп II, взбешенный неожиданным поворотом событий, отправил дону Хуану послание, приказывая возвращаться домой. Однако письмо пришло в Мессину через три дня после того, как союзная флотилия покинула порт.

 

Ионическое море. Сентябрь 1571 года

Хотя союзная флотилия отправилась из Мессины, соблюдая боевой порядок, все же к Италии корабли приплыли вразброд. Около «носка» полуострова им предстояло справиться с быстрыми течениями пролива. Очередность галер при переправе была обусловлена степенью сноровки каждого из экипажей, но всем хотелось быть в первых рядах. Это порождало пустые споры. Одна из таких перебранок возникла между савойским и мальтийским флагманами.

По всем правилам рыцарский корабль, располагавшийся на правом краю основной силы, должен был переправляться первым. Однако савойская команда не признавала подобной привилегии и обратилась к дону Хуану с просьбой рассудить этот в общем-то пустячный спор. Главнокомандующий разрешил кораблю из Савойи плыть первым. Савойя предоставила всего лишь три судна, но зато на их флагмане находился сам герцог Урбино со своими военными советниками. В знак уважения к Савойе и герцогу Урбино дон Хуан расположил их главный корабль справа от Колонны, то есть прямо рядом с флагманскими судами командующих адмиралов.

Союзная флотилия постоянно расстраивалась не только из-за подобных инцидентов, но еще и потому, что итальянские моряки, представители морской державы, оказались намного опытнее испанских. Но все же трехчастное разделение на правое крыло, центр и левое крыло кое-как удалось сохранить.

На третий день плавания, 18 сентября, погода была все так же благосклонна. В тот день флотилия обогнула южный берег Италии — «носок» так называемого «итальянского сапога». Затем она вошла в Ионическое море.

Флот, состоявший из более чем двухсот кораблей, являл собой потрясающее зрелище. Но на берегу не оказалось никого, кто бы мог любоваться этой грандиозной картиной. Большинство людей давно ушли отсюда в горы, спасаясь от многолетних издевательств мусульманских пиратов. Улудж-Али, прославленный своими успехами на службе в турецком флоте, происходил из этих мест. Он родился в рыбацкой деревне под названием Кастелла. Когда юноше минуло шестнадцать, его похитили османские пираты, а затем продали в рабство. Говорили, что ни одному городу на побережье юга Италии не удалось избежать мародерства исламских морских разбойников.

Тем временем союзная флотилия проследовала на северо-восток — от «носка сапога» к его изгибу. 20 сентября они прибыли к месту, прозванному моряками Капо-делла-Колонна (Колонный мыс). Это был пятый день путешествия, и начался он довольно неплохо.

Поскольку на переправе они сэкономили время, дон Хуан приказал всем кораблям остановиться здесь на отдых. Однако люди, хорошо знавшие море, были против. Они утверждали, что небо по всем признакам предвещало грозу. Но главнокомандующий и слышать ничего не пожелал. В итоге весь флот пришвартовался в тени гор. Дон Хуан отослал к кораблю Веньеро лодку с предложением пополнить солдатский состав еще шестьюстами людьми, которые ожидали неподалеку отсюда — в городе Кротоне.

Веньеро посчитал, что это будет лишней тратой драгоценного времени, а посему передал несогласие, даже не посоветовавшись со своей правой рукой — Барбариго.

Веньеро стремился скорее добраться до Кипра. Он предложил дону Хуану без замедлений двинуться в путь по Ионическому морю к острову Занте. Пока главнокомандующий союзного флота решал, как лучше поступить, погода стала резко портиться.

В ту ночь на флотилию обрушился сильнейший ливневый ураган. Свирепые ветра бушевали над морем. Корабли окончательно прибило волнами к берегу, а многие суда даже подтопило. Впервые страх перед морской стихией сломил дворян и рыцарей, чьи гордость и достоинство на суше всегда оказывались непоколебимыми.

20-го и 21-го числа буря продолжала бушевать. Казалось, ничто не предвещало послабления. Флотилию разбросало во все стороны. Дабы хоть как-то упорядочить этот хаос и не допустить, чтобы корабли отнесло далеко друг от друга, суда сцепляли.

К ночи 21-го числа погода более-менее утихла. Но на предложение Веньеро сейчас же двинуться Ионическим морем (именно через открытое море, без остановок в портах) все ответили единодушным отказом. Страшась перспективы многодневного путешествия в безжалостном море, дворяне и принцы склоняли главнокомандующего к тому, чтобы флотилия проследовала дальше вдоль побережья. Однако они были согласны отправиться напрямую к «каблуку» полуострова через порт Санта-Мария-ди-Леука, а не тащиться вдоль изгиба через Таранто. Тем временем море успокоилось, что позволило кораблям поднять паруса.

Утром 23 сентября союзная флотилия уже видела на горизонте выступ Санта-Марии-ди-Леука, даже самые испуганные успокоились близостью суши. Поэтому, дабы земля всегда оставалась на виду, корабли намеревались оплывать Адриатику вокруг, следуя на восток — к Корфу. Благодаря прекрасной погоде очертания острова появились на горизонте уже утром 24 сентября. Теперь флот находился в греческой части Ионического моря.

Корфу окружало множество мелких островов. Весь флот стал вблизи острова Самотраки и ждал там, пока подтянутся отставшие корабли. Судно Веньеро направилось к Корфу — важнейшей морской базе Венецианской республики. Следовало предупредить венецианцев на Корфу, чтобы те встретили главнокомандующего дона Хуана как подобает, демонстрируя благодарность ему. Поэтому Веньеро вырвался вперед, дабы все и всех подготовить.

Море снова взыграло, и отчалившей от Самотраки флотилии было трудно соблюдать порядок построения. В этих окрестностях океан был сравнительно мелким, поэтому холодные северо-западные ветра легко нагоняли волну. Вплоть до 26 сентября флоту никак не задавалось войти в гавань Корфу.

Из крепости в гавани салютовали пушки. Из доков убрали торговые корабли, расчистив место для прибывшей армады.

Корфу обеспечивал защиту выхода в Адриатическое море, которое еще называли Венецианским заливом. Возвышавшаяся над гаванью крепость, построенная корфиотами, выглядела столь внушительно, что у тех, кто прежде не встречал более красивых укреплений, при виде ее захватывало дух. Земли на горизонте с Корфу казались темно-фиолетовыми, а территории, вдававшиеся глубоко в море, представали почти перед самым носом. Это были турецкие владения.

Следы атак Улудж-Али на Корфу были заметны и впечатляющи, но защищенная крепостью гавань не пострадала. Турецкие войска высадились на слабо укрепленных территориях острова и разграбили их, прежде чем им пришлось отступить.

По прибытии на Корфу командующие альянса получили самую точную информацию о турецкой флотилии. Так, им стало известно: крупная эскадра Али-паши все еще находилась в греческих водах. Она состояла из трехсот кораблей, включая малые лодки. Предполагалось, что корабли Улудж-Али уже примкнули к этой эскадре.

Советом было решено оставить главные силы на якоре при Лепанто — в нескольких днях плавания от Корфу. Враг явно был на подступах…

На Корфу Барбариго забрал письма от Флоры, которых скопилось здесь немало, ибо пересылать их в Мессину не было возможности. Он перечитывал их снова и снова, как только находилась свободная минута. У человека, находившегося далеко на войне, мир и спокойствие, передаваемые в прозаичных описаниях повседневной жизни матери и сына, вызывали чувство ностальгии.

Он ответил ей. Но теперь его письма не были подробными, как прежде. С тех пор как дон Хуан прибыл в Мессину, у Агостино не хватало ни энергии, ни времени писать ей. Сейчас, после месячного перерыва в переписке, ему сложно было восстановить прежнюю регулярность. Более того, зная, что враг уже стоит у Лепанто, что война вот-вот начнется, Барбариго не мог, как раньше, просто перечислять свои каждодневные занятия так, будто эта рутина будет продолжаться вечно.

Словом, он не знал, о чем следовало бы писать. В итоге в посланиях Агостино делился разными мыслями, которые беспрестанно роились в его голове.

Перечитав готовое письмо, Барбариго грустно усмехнулся: оно было написано теплым (в сравнении с его обычным стилем) тоном. Но в то же время послание получилось слишком банальным.

Он наказал им хорошенько согреваться, но больше говорить было не о чем. И все письмо состояло из общих фраз. Затем, вспомнив, что не сможет написать, пока снова не вернется на Корфу, Барбариго дополнил: «Не волнуйтесь, если я пропаду на какое-то время». Письмо завершалось наставлением: «Обязательно берегите себя».

Агостино вспомнил, что в тексте повторил это предложение как минимум три раза. Он громко рассмеялся, и слуга даже приоткрыл дверь, дабы убедиться, все ли в порядке.

Письмо скорее всего отправилось на той же лодке, которая доставила флотилии на Корфу послание от венецианского сената со следующим напутствием: «Народ Венецианской республики сердцем с вами. Сражайтесь с врагом, покуда хватит ваших сил!»

 

Греческие воды. Октябрь 1571 года

Во время очередного военного совета на Корфу испанцы предложили новый план. По их мнению, огромные масштабы мусульманской армии делали маловероятной победу турок на море. Поэтому, как они утверждали, сейчас было самое время оккупировать греческий город Негропонте.

Веньеро снова запротестовал. Когда враг стоял совсем рядом, не было никакого смысла уходить от него в Негропонте. Напряжение между испанцами и венецианцами все больше нарастало.

Но им все же удалось принять единодушное решение — покинуть остров и отправиться в Игуменицу, гавань на побережье прямо напротив Корфу. Было начало октября.

Еще одна неприятность случилась по дороге из Игуменицы на юг (мимо Паксоса) к острову Сан-Маура.

Вражда среди командования неизбежно распространяется на низшие чины. Как правило, настроения верхушки отражаются на степени недовольства солдат. Но то, что адмиралы обычно выражают в словах, рядовые солдаты превращают в работу кулаков. Перепалки между испанскими и венецианскими бойцами начались еще в Мессине, во время сборов союзного флота. Напряжение еще больше усилилось после того, как дон Хуан предложил перекинуть часть испанских войск на венецианские корабли.

Испания выступала в качестве одной из главных сил Средиземноморья, со временем ее влияние на этих территориях только укреплялось. С другой стороны, лучшие времена Венеции остались в прошлом. И то, что Венеция выделила для флота свои последние корабли, служило очевидным доказательством ее истощения. А положение Испании было совершенно иным.

Как правило, люди, приобретая силу и власть, начинают смотреть свысока на тех, чье величие иссякло. И при условии незаменимости сильнейшего (как в данном случае) его поведение часто становится невыносимым. Ярким тому подтверждением послужил инцидент, произошедший на одном из венецианских кораблей.

В море на корабле самыми важными людьми являются те, что ведут судно и обеспечивают его движение. Паруса на боевых галерах были треугольные, и каждый раз, когда ветер менялся, матросы либо опускали нок-реи, либо меняли курс по направлению ветра, либо поднимали паруса другого типа (после чего требовалось поднимать на мачты длинные и тяжеловесные нок-реи). При этом проход между гребцами, сидевшими вдоль планширов, служил площадкой для умелого и оперативного проведения этих действий.

Для матросов подобные работы были привычным делом, поскольку на военные корабли назначались самые опытные люди. Ширина центрального прохода составляла не более метра, поэтому любой, кто от нечего делать слонялся здесь, всем мешал. Даже представитель королевских кровей в таких ситуациях мог напроситься на поток брани в свой адрес от матросов, выполнявших свою работу.

Однако испанские командующие, далекие от морской жизни, не знали здешних укладов. До сражения солдаты тоже страдали от безделья, их работа начиналась лишь при схватке с неприятелем. И если офицеры высшего командования посвящали себя совершенствованию боевой стратегии, то младшим офицерам и рядовым бойцам явно было нечем заняться. Редко кому удавалось не ввязаться в бучу во время плавания.

Венецианцы знали, на что потратить свободное время. Даже если человек находился на борту в качестве солдата, при возможности он помогал матросам. Правда, мало кто из них оказывался достаточно профессиональным, чтобы суметь сменить пост и выполнять основную работу моряка.

Но Испания и Франция не являлись военно-морскими державами. Их рыцари очень гордились тем, что принадлежали к классу носящих оружие, они-то никогда не опускались до того, чтобы помогать матросам. И даже если и попытались бы, то скорее всего только помешали бы.

Итак, испанские солдаты на венецианских кораблях слонялись по палубе без дела, загромождая центральный проход и вызывая новые перебранки.

Даже само столпотворение на палубах бесило венецианцев, но им приходилось терпеть это с тех пор, как флот покинул Мессину. Заносчивость испанцев только подливала масла в огонь. Так, однажды венецианский матрос резко отчитал испанского капитана, который бесцельно прогуливался по центральному проходу, мешая работавшим вокруг матросам.

Капитан не оставил оскорбление без ответа. Он позвал трех своих приятелей, и они вместе напали на матроса. Когда расправа закончилась, мертвый моряк лежал на палубе.

Убийство всполошило матросов и гребцов. Венецианские солдаты выбежали на подмогу, началась схватка врукопашную.

Узнав обо всем, Веньеро лично прибыл на злополучный корабль.

Капитан судна изложил ему случившийся инцидент. Тогда Веньеро приказал привести четырех провинившихся и тут же приговорил их к смерти. Подобный самосуд он объяснял тем, что любой человек, пусть даже иноземец, находившийся на венецианском корабле, подсуден главнокомандующему венецианского флота. В военное время смертная казнь за нарушение дисциплины являлась, по его мнению, разумной и законной мерой наказания. Ожидавшие с нетерпением гребцы исполнили приговор Веньеро. Четырех испанских солдат повесили в ряд на нок-рее.

Узнав о происшедшем, дон Хуан впал в бешенство.

Осознание первостепенности занимаемой им позиции главнокомандующего со временем только усиливалось. Именно вследствие этого самомнения герцог даже посмел пойти наперекор советчикам и своему сводному брату-королю, намереваясь достать врага в любом месте, где тот находится.

Веньеро казнил испанцев, даже не посоветовавшись с ним. Дон Хуан расценил его поступок как акт неповиновения верховному командованию и непризнание авторитета главнокомандующего.

Однако вместо Веньеро дон Хуан вызвал к себе Барбариго. Побледнев от злости, герцог высказал венецианцу следующее:

— Веньеро будет наказан так, как и те четверо испанских солдат, висящих на нок-рее.

Барбариго же в своей обычной невозмутимой манере сухо ответил:

— Ваше высочество, если что-либо подобное случится, всей венецианской флотилии не останется ничего, кроме как покинуть альянс.

Этого было достаточно, чтобы заставить дона Хуана замолчать. Присутствовавший тут же Колонна снова выступил посредником. Он предложил в качестве наказания исключить Веньеро из военного совета.

Немного подумав, дон Хуан согласился. Барбариго тоже нашел этот вариант приемлемым. С этого момента заместитель венецианского главнокомандующего стал главным представителем Венеции на совете.

Тем временем объединенный флот продвигался на юг. Двумя днями позже пришли новости, которые восстановили надломленный было дух союзной армии. Армия снова воспрянула, как это было в день отправления из Мессины.

Маленькая галера, возвращавшаяся домой в Венецию из Фамагусты, сообщила о падении крепости.

Это известие повергло всех в гнев и оцепенение. Сообщили, что Фамагуста сдалась 24 августа, на следующий день после прибытия дона Хуана в Мессину. О падении стало известно так поздно, поскольку все защитники крепости были убиты. Рассказать о событиях было буквально некому.

Битвы в водах около Фамагусты с мая становились все ожесточеннее. Тесная турецкая осада не позволяла приблизиться сюда даже со стороны Крита. Но критским венецианцам удалось разведать обстановку, тайно подобравшись с южного побережья Кипра. О том, что Фамагуста после года упорного сопротивления все же была захвачена, сообщили венецианцы, которые после падения проникли на остров, представившись греками.

У оборонявшей крепость армии закончилась провизия, оружие и порох, а на помощь извне не имелось никакой надежды. Годовая осада Фамагусты завершилась, когда Мустафа-паша от имени турецкой армии предложил защитникам добровольно и безопасно покинуть остров, предварительно сдавшись. В переговорах с командующим осажденной армии Брагадином турки гарантировали сохранить жизнь венецианским солдатам, а также местным жителям.

В итоге Брагадин согласился.

Однако турецкий полководец не сдержал своего слова. Как только крепость была открыта, всех венецианцев, от дворян до торговцев, сначала подвергли пыткам, а после убили. Что касается греков, помогавших защитникам, то стариков и детей убили, а остальных продали в рабство. Для Брагадина же, которого заставили наблюдать за массовой казнью, приготовили особое испытание в наказание за то, что он целый год сопротивлялся туркам.

Первым делом с венецианского командующего живьем содрали кожу, затем несколько раз окунали его в море. Но и после этого Брагадин все еще дышал, пока ему не отрубили голову. Затем турки сшили содранную кожу, набили соломой и сверху пришили отрубленную голову. Получившееся чучело из человечьей кожи отправили в Константинополь, где его выставили на осмеяние на центральной площади, а после возили для обозрения по всем провинциям обширной Османской империи.

Союзная армия более не делилась на испанцев и венецианцев. С искаженными яростью и болью лицами люди клялись отомстить неверным турецким варварам. Неудивительно, что венецианские моряки были особенно взбудоражены. И даже гребцы, которые на суше были признаны преступниками и теперь служили на судах, дабы заработать помилование, кипели от злости, били себя в грудь и скрежетали зубами. Теперь уже никто не предлагал вернуться.

Корабли союзной флотилии быстро и умело исследовали на исправность. Затем окончательно определили позиции артиллеристов и арбалетчиков, да и общее построение самого флота. Эскадры следовали на юг, готовые в любой момент сразиться с противником.

 

Лепанто. Октябрь 1571 года

Ветер успокоился, поэтому большинство кораблей плыли на веслах. Даже ночью они не останавливались. На море стоял такой штиль, что можно было любоваться мерцавшими звездами.

Но суда двигались ночами отнюдь не ради наслаждения понаблюдать за небесными светилами. Матросы пристально вглядывались в небо, прикидывая, какая погода их ожидает. А расстояния между кораблями в темное время суток определяли по фонарям, водруженным на носу и корме каждого из них.

Они проплыли на юг, миновав бухту Превеза, проследовав дальше вдоль западного побережья острова Сан-Маура. Вскоре на горизонте должны были показаться Одиссеева Итака и остров Кефалиния.

Цепь островов на этой территории принадлежала Венецианской республике. При этом все они, от Корфу до Кефалинии, находились так близко от греческих земель, захваченных Турцией, что являлись фактическими форпостами Венеции. Здесь следовало всегда оставаться начеку. Наблюдавшие за всем османские разведывательные суда скрывались где-то среди силуэтов островов.

На всех кораблях было приказано соблюдать тишину Безмолвие моря нарушал только скрип весел и звук прорезаемых галерами волн. Моряки даже потушили лишние факелы на мостиках. Но несмотря на это, армада из более чем двухсот кораблей, на носу и корме каждого из которых горели фонари, заметно освещала море. За счет оптического обмана, созданного огнями, турецкая разведка, наблюдающая за бесшумно шедшей флотилией, посчитала, что противник более многочисленный, чем было на самом деле.

Греческое название Лепанто — Навпактос. Венецианцы на протяжении многих лет владели этой территорией и использовали местный порт как прибежище для преследуемых противником кораблей. Сегодня, как и прежде, Лепанто является маленькой деревней. Стены, до сих пор окружающие здешние склоны, были построены еще венецианцами. Гавань Лепанто вдается глубоко в залив Патраикос, отделяющий греческие земли от полуострова Пелопоннес. Коринф находится к востоку отсюда.

Венецианцы неспроста использовали эту территорию в качестве безопасной гавани. Здесь любая эскадра находилась в полной недосягаемости для врага, ни одно судно невозможно было увести отсюда на восток, в залив Патраикос.

Был уже октябрь. Ввиду надвигавшейся войны гражданские корабли должны были отправляться в свои зимние порты. Гавань Лепанто могла вместить около трехсот кораблей, из чего опытные венецианские капитаны заключили, что турецкая флотилия имела примерно те же размеры. Это было единственное, что не давало им покоя.

Турецкие командующие в гавани Лепанто тоже не могли прийти к согласию насчет того, как справиться с союзом.

Из данных разведки им стало известно, что объединенная флотилия по размерам не превосходила их собственную. Многие считали благоразумным оставаться на месте и не начинать войну той осенью. Большинство пиратов тоже выступали за тактику выжидания. И хотя пиратский вклад в имперскую флотилию по числу кораблей был невелик, все же в плане мореходства и доблести в бою они служили опорой турецкой армии. И Улудж-Али, и Сулук, больше известный по прозвищу Сирокко, советовали подождать.

Турки знали, что страны Западной Европы не ладили между собой. События предыдущего года только подтвердили это. И хотя на тот момент европейцы, как казалось, только укрепились в своей разрозненности, никто не мог утверждать, что к следующему году они не помирятся. Но те, кто настаивал на выжидании, считали: ввиду поздней осени армии не стоит ввязываться в войну.

Так рассуждали не только пираты. К примеру, придворные министры, сопровождавшие великого адмирала Али-пашу, придерживались того же мнения. Многие из них служили империи еще при предыдущем султане Сулеймане, они состояли во фракции умеренных, возглавляемой в Константинополе великим визирем Сокуллу. Бывалые министры объясняли свою позицию тем, что Кипр империя уже захватила, а значит, цель войны была достигнута, и потому не было никакого смысла лишний раз испытывать силы христиан. Однако Али-паша принадлежал к более молодому поколению и жаждал войны.

Али-паше впервые доверили такую масштабную флотилию. Он оставался в стороне от соперничества между фракцией, желавшей продолжить политику Сулеймана, и намного более агрессивной правительственной группой, поддерживавшей нового султана. Али-паша был чистокровным турком и гордился честью быть сыном великой Османской империи. Он всегда помнил о боевом знамени с вышитым золотом аятом из Корана, подаренном ему султаном Селимом. Этот флаг развевался только на мачте флагманского корабля, с которого Али-паша руководил всей обширной флотилией. И как чистокровному турецкому адмиралу, ему была невыносима одна мысль о том, что они вернутся домой, а флаг так и не побывает в сражении.

Придворные же, противившиеся войне с неприятелем, являлись христианами, обращенными в ислам в детстве. И Сирокко, и Улудж-Али, хоть и были пиратскими предводителями и занимали посты правителей Александрии и Алжира, все же являлись лишь новообращенными мусульманами. Али-паша чувствовал, что в жилах этих людей текла иная кровь. Он же сам готов был чем угодно пожертвовать (даже двумя юными сыновьями, которых взял с собой) ради единственной битвы с врагом. Неофиты не могли похвастаться подобной решимостью.

У Али-паши было еще одно основание настаивать на сражении, тогда как остальные придворные министры и командующие протестовали. Покидая Константинополь, он получил от султана тайное указание во что бы то ни стало разгромить христианский флот. Но поскольку практически все советники были иного мнения, Али-паша отправил в столицу гонца, сообщая о раскольнических настроениях и советуясь насчет собственных дальнейших действий. Султан Селим настаивал на своем.

Тогда Али-паша обратился к министрам и пиратским вождям. Он напомнил им, что греческие осведомители подсчитали силы вражеской флотилии, включая транспортные суда. Получилось не более двухсот пятидесяти.

— Мы намного сильнее! — заключил он.

Правитель Алжира Улудж-Али опроверг это утверждение:

— Превосходство не определяется численностью кораблей. Куда важнее уровень вооружения. По сравнению с их судами наши намного меньше. Мы намного слабее противника в плане огневой мощи — в особенности рядом с этими шестью чудовищами. Сопоставлять их количество с таким же числом обычных турецких галер глупо. Кроме того, венецианским флотом командует Веньеро. Не сомневайтесь, что венецианцы под его руководством при первом же столкновении разгромят нас своей мощью.

Али-паша с выражением крайнего презрения взглянул на урожденного итальянцем пирата, почти что своего ровесника. Он жестко ответил:

— Говорят, пирата предыдущего поколения Барбарозу подкупил тогдашний испанский король Карл. А еще я слышал, что нынешний король Филипп II тоже приглашает некоторых пиратов, в прошлом христиан, вернуться в свою веру. Я надеюсь, твои рассуждения не свидетельствуют о том, что ты откликнулся на одно из таких предложений.

Улудж-Али ничего не ответил. На самом-то деле такие же слухи ходили и на христианском флоте.

Подбодренный молчанием пирата, турецкий великий адмирал заключил, будто нанес последний удар саблей:

— Говорят, предводитель христианской коалиции приходится младшим братом испанскому королю. И раз уж сам монарший брат снизошел до того, чтобы выступить в войне, мы не можем себе позволить просто снять и свернуть наши знамена. Единственным шагом, достойным Османской империи, станет сражение с врагом.

Больше никто не возражал. Было решено, что турецкая флотилия покинет бухту Лепанто с намерением схватиться с приближавшейся армадой.

Теперь туркам предстояло определиться с боевым построением флота перед сражением.

Планировалось, что основные силы турецкой армии во главе с Али-пашой встретятся соответственно с главными силами противника, которыми, несомненно, командовал брат испанского короля. Эскадра Али-паши включала девяносто шесть боевых галер, а его собственный флагман был специально экипирован отрядом из четырехсот янычаров. С обеих сторон флагманский корабль сопровождался судами, на которых плыли министры. Правое крыло состояло из пятидесяти пяти галер, ему предстояло сражаться с левым крылом христиан.

Командующим правого крыла был назначен правитель Александрии пиратский капитан Сирокко.

Левое крыло турок (94 галеры) должно было противостоять вражескому правому. Здесь командование поручили правителю Алжира — пирату Улудж-Али.

Корабли Сирокко и Улудж-Али размещались на крайних позициях правого и левого крыльев, то есть в крайних боевых точках всего боевого построения. Турция равномерно распределила своих морских ветеранов, дабы укрепить все формирование. Для резерва выделили тридцать кораблей во главе с капитаном Драгуцем. Запас по большей части состоял из маленьких галер.

Великий адмирал Али-паша отдал всему флоту приказание ранним утром 7 октября отправляться из Лепанто через залив Патраикос, где планировалось сражение.

Совещание произошло за два дня до того.

Скорее всего в далеком прошлом Итака и Кефалиния были одним островом. Судя по очертаниям, их можно было бы легко сложить воедино. И разделены-то они были узеньким проливом шириной всего в триста метров. При виде возвышающихся над водой утесов Итаки на ум приходят эпитеты из «Одиссеи» Гомера. А сильные и своенравные ветра, господствующие на острове, воскрешают в памяти другой термин относительно острова: продуваемая ветрами Итака.

Непонятно почему, но моряки прозвали этот пролив «Александрийской долиной». Стоя у входа в залив, союзный флот с нетерпением ждал возвращения последнего разведывательного корабля. Тот вернулся и сообщил, что неприятельская флотилия вовсю готовится к битве в водах неподалеку от гавани Лепанто: «Враг покидает свое логово!»

Члены военного совета с облегчением вздохнули и больше ни о чем не волновались. Единственное, что оставалось сделать, так это схватиться в битве.

В «Александрийской долине» ветер дул даже тогда, когда вокруг был штиль. В узеньком проливе легкий ветерок превращался в настоящую бурю. Но в переправе через этот пролив были и свои плюсы. Итака и Кефалиния принадлежали Венеции, на последней имелась безопасная гавань. К тому же 6 октября того года у пролива дул всего лишь слабый бриз.

Галеры и галеасы спустили все паруса и на веслах направились к югу. Парусники тащили на буксире галеры. И весь флот успел переправиться через пролив за один день. Когда союзники вышли из «Александрийской долины», с востока дул порывистый ветер.

Этот ветер словно сдул темноту ночи, на востоке забрезжил рассвет. Наступило 7 октября 1571 года. Те, кому удалось поспать, сонно вглядывались в восточный горизонт, а потом, окончательно проснувшись, вскакивали на ноги.

 

Лепанто. 7 октября 1571 года. Утро

В соответствии с планом союзники должны были ждать противника у входа в залив Патраикос, выстроившись в дугу Не было никаких сомнений в том, что растущая на восточном горизонте темная линия — турецкая флотилия. Грузовые и транспортные корабли отправились на запад, к Кефалинии. Там им следовало ждать дальнейших указаний. Остальные же галеры, выстроившись с юга на север в трехчастное формирование, переплыли «Александрийскую долину». Сильный ветер затруднял движение, переправа заняла больше времени, чем предполагалось изначально.

Турецкий флот тоже с трудом переплывал залив, соединявший бухты Лепанто и Патры. Хотя туркам в спину дул попутный ветер, а корабли неслись на всех парусах, все же это была огромная армада из трехсот судов. Это и обуславливало ее медлительность. Поскольку христианская флотилия двигалась строго на запад, а небо на востоке все еще было темным, турки не могли различить врага вдалеке. В этом случае многочисленность османской армии создавала лишь излишнюю путаницу.

Наконец турки вошли в залив Патраикос.

После этого христиане сразу же заметили противника. На фоне рассвета приближавшиеся на поднятых парусах корабли казались нарисованными силуэтами. Сначала можно было различить одно судно, затем два, четыре… Потом они заполнили все поле зрения.

Во всей военно-морской истории самой крупной и, как оказалось, последней битвой галер стало сражение при Лепанто. Как и в большинстве великих сражений, морских и сухопутных, здесь победа заключалась в обычной последовательности шагов: настигнуть врага и вступить с ним в схватку.

Хотя обе флотилии отличались друг от друга, они обладали и общими характеристиками. Каждая имела как минимум двести кораблей, свыше тринадцати тысяч моряков, более сорока тысяч гребцов и около тридцати тысяч солдат. Единственное значительное различие заключалось в количестве пушек. Так, у мусульманской стороны было семьсот пятьдесят орудий, а у христиан — тысяча восемьсот.

Это было сражение лицом к лицу, в котором участвовали пятьсот кораблей и сто семьдесят тысяч человек. При таких масштабах поистине достижением стало уже то, что флотилиям удалось выстроиться в боевые порядки.

Солнце уже высоко светило на безоблачном небе. Дул восточный левантийский ветер, а турецкий флот плыл по заливу Патраикос.

Воды, в которых христианская армия поджидала врага, с севера окаймлялись мелководьем, а к югу открывались к западному побережью полуострова Пелопоннес. За этот сектор отвечал наемный капитан Дориа, командующий правого крыла.

Во главе приближавшегося левого крыла турецкой флотилии плыл флагманский корабль со стягом, который Дориа не раз видел в прошлом. Все европейцы Средиземноморья знали Улудж-Али по имени, даже если не уточнялся его официальный титул — правитель Алжира. Теперь Дориа стало ясно, с кем ему предстоит сразиться. Пират, без сомнения, тоже узнал своего противника.

Дориа повернул свой флагман вправо. Они находились в открытом море, и его противником был Улудж-Али. Капитан наемников пытался обогнуть и поддеть врага справа.

Когда же корабль Дориа двигался в каком-либо направлении, все суда эскадры в точности повторяли его маневры. В результате этого между правым крылом и главными силами союзного флота образовался опасный зазор. Шесть галеасов попарно расположились перед левым крылом, центром и правым крылом формации. И те галеасы, которые стояли впереди правого крыла, теперь оказались вне строя. В отличие от галер эти плавучие батареи не могли легко маневрировать. Теперь оба галеаса остались в зазоре между правым крылом и центральными силами христиан.

Дабы замкнуть середину дуговой формации, главные силы из шестидесяти двух кораблей встали немного позади левого и правого крыльев.

В центре был флагманский корабль дона Хуана, слева от него находился венецианский корабль с Веньеро, а справа — Колонна на главном из папских судов. Флагманские корабли Савойи, Флоренции и других государств заняли середину центрального построения. Глава мальтийских рыцарей ордена Святого Иоанна встал на крайнем правом конце главной силы, а дальний левый край здесь контролировал флагман Генуэзской республики.

Как и мусульмане, христианская флотилия укрепила опытными морскими капитанами крайние правую и левую позиции. Однако у них не было возможности распределить профессиональных офицеров вдоль всего трехчастного формирования.

Оба корабля, на которых находилась придворная охрана испанского короля, носами практически касались кормы флагмана главнокомандующего. Резервная эскадра во главе с маркизом де Санта-Крус держалась строго за главной силой, которую она при необходимости первой должна была укрепить. На деле же маркиза де Санта-Крус, порученца короля Испании, не волновало ничего, кроме безопасности галеры дона Хуана.

Два галеаса встали перед главными силами. Франческо Дуодо, общий командующий всех шести морских великанов, находился на одном из них. Капитанами на других галеасах являлись представители венецианской аристократии, хотя своей мощью и силой «плавучие крепости» были обязаны венецианскому среднему классу — плотникам и корабельных дел мастерам.

Малиновый корабль Барбариго стоял на дальнем конце левого крыла. Слева от формирования виднелись речная отмель и маленькие островки. Справа от Барбариго находился корабль морского ветерана — капитана да Канале. Правый край левого крыла замыкал флагман Марко Квирини, которому не впервой было биться с турками.

Капитаны преимущественно венецианского левого крыла по приближавшемуся боевому флагу определили, что их противником будет Сирокко. Во время службы на Кипре Барбариго пару раз сталкивался с ним. А Канале и Квирини, долго служившие на Крите, часто страдали от выходок этого специфичного неприятеля. С палубы своего судна Марко Квирини прокричал Барбариго на понятном им обоим венецианском диалекте:

— Враг наш!

В знак согласия Агостино помахал ему рукой.

На боевое построение ушло много времени и сил, но это никого и не удивляло.

Солнце поднималось на востоке, а это значило, что во время сражения оно будет светить союзникам в глаза. К тому же ветер дул им прямо в лицо. Однако эти неприятные моменты сглаживало то, что турецкая сторона, несмотря на попутный ветер, выстраивалась долго.

Еще большая удача ожидала христиан около полудня.

Когда солнце достигло в небе наивысшего положения, ветер неожиданно прекратился. Туго натянутые паруса на мачтах турецких кораблей вдруг опали. В этот момент все союзные моряки почувствовали, что фортуна перешла на их сторону. Главнокомандующий дон Хуан сел в лодку и проплыл на ней перед всей флотилией. Нет, это не было совершением контрольного смотра. С энтузиазмом, присущим двадцатишестилетнему юноше, он намеревался этим действием поднять дух войск.

Высокая фигура молодого главнокомандующего была облачена в сверкающие стальные доспехи. Он громко подбадривал людей, сжимая серебряный крест высоко в правой руке, в которой обычно держал шпагу. Это вызвало мощный рев в рядах дворян, рыцарей и солдат, выстроившихся на палубах, откликнулись даже гребцы. Раскаты одобрительных возгласов переходили от левого крыла к правому, по мере продвижения лодки с главнокомандующим.

Когда дон Хуан проплывал мимо корабля Веньеро, он узнал старого адмирала, стоявшего посреди сумасшедшего рева. Дон Хуан прокричал ему на итальянском:

— Во имя чего мы сражаемся?

На Веньеро были доспехи, но он стоял без шлема. Его седые волосы развевались от морского бриза. Держа в правой руке арбалет, адмирал громко ответил:

— Сражаемся, потому что обязаны сражаться, ваше высочество! Вот и все!

Дон Хуан проследовал до противоположного края построения, после чего по его сигналу все суда опустили свои флаги и гербы. Затем главнокомандующий поднял на собственном флагмане освященное боевое знамя альянса: на небесно-голубом дамасте серебряными нитками был вышит символ Священной Лиги. В центре боевого союзного стяга помещалось изображение Христа, у ног которого находились эмблемы главных участников Лиги — Испании, Папского государства и Венецианской республики. Это величественное знамя было видно всем кораблям формирования.

Выстроившиеся на палубах прославленные дворяне и рыцари в роскошных латах, солдаты с арбалетами и ружьями в руках, матросы у штурвалов, гребцы на гребных платформах и даже ненадежные заключенные, которым после боя обещали свободу, — все до единого опустились на колени. Они воздали молитву Господу. Это был крестный ход — люди сражались во имя Господа Христа. Должно быть, в тот самый момент сама суть контрреформации выкристаллизовалась в единое чувство. Остальные мысли и заботы отодвинулись на второй план, и осталось лишь общее желание встретиться лицом к лицу с противником.

Все вернулись на свои посты. Гребцы подняли весла, матросы встали под спущенными парусами или у штурвалов на корме. Канониры поправили пушки, а артиллеристы и стрелки выстроились вдоль планширов по обеим сторонам палуб. Рыцари с саблями и копьями в руках тоже начали строиться в центральных проходах.

Капитаны на венецианских кораблях параллельно выступали в качестве командующих пехоты. Они руководили атаками, стоя на носах своих галер. На судах других стран капитаны, по обыкновению, становились на кормовых мостиках, дабы находиться ближе к кормчему. Венецианские же капитаны передавали по центральному проходу приказы своим рулевым.

После молитвы кораблям разрешили снова поднять на мостиках флаги и геральдику Развеваться на мачте полагалось только союзному знамени с серебряным крестом. Желтые, синие и зеленые флаги, выделявшие части боевого построения, взмыли на носах судов. Флаг альянса специально подняли выше остальных в знак того, что все едины и равны перед лицом и во имя христианства.

Все приготовления союзной стороны были завершены. Девяносто тысяч людей ждали только призыва к бою.

У мусульман тоже все было готово.

Турецкая флотилия также выбрала дуговое построение, напоминающее по форме полумесяц — исламский символ. За империю предстояло воевать наемным солдатам из Греции, Сирии, Египта и Северной Африки. Но все эти территории являлись османскими владениями, а потому на кораблях не было иноземных флагов. Зато с мачт развевались стяги с фонами из различных комбинаций красного, белого и зеленого, с изображениями белого, красного и желтого полумесяцев. Здесь было представлено множество хорошо узнаваемых пиратских флагов.

Боевое знамя турецкого флота с вышитым на нем золотом аятом из Корана развевалось высоко на мачте флагманского корабля великого адмирала Али-паши. Этот стяг привезли из Мекки специально для сражения. Аят переводился так:

Для мусульман эта война имела и священный смысл, являясь воплощением борьбы между крестом и полумесяцем.

 

Лепанто. 7 октября. День

Было чуть позже полудня, когда с корабля Али-паши раздался пушечный залп. Флагман дона Хуана немедля ответил тем же.

Пушки шести галеасов на передовой линии открыли огонь почти одновременно, объявив тем самым начало сражения. Они нанесли несколько прямых ударов по турецким кораблям, приближавшимся на веслах. После такого вступления так называемые «плавучие батареи» христианских сил продолжили обстрел. Они один за другим наносили удары по нескольким мусульманским кораблям, многие из последних накренились и горели. В некоторых местах турецкого «полумесяца» образовались прорехи. Те, кто стоял позади галеасов, ожидая своей очереди, немало приободрились, видя столь мгновенное расстройство неприятельской формации.

Казалось, турецкие корабли пытались как можно быстрее миновать галеасы. Христианские невольники были прикованы к палубам, и турки, словно безумные, хлестали их плетьми, дабы те работали еще быстрее.

Итак, мусульманские суда начали проникать дальше за галеасы. Тем временем бойницы на планширах галеасов тоже не бездействовали.

Турецкое формирование оказалось в полном беспорядке, но все же маленьким неприятельским галерам удалось пройти под пушечным огнем «плавучих батарей». Прорвавшись сквозь цепь галеасов, они ринулись к наступавшему союзному флоту.

Малоподвижным галеасам требовалось время, чтобы развернуться вслед за просочившимися вражескими кораблями. Теперь основными игроками сражения с христианской стороны стали галеры.

Началось сражение вплотную, мало чем отличавшееся от битвы на суше.

Вдоль средней и левой союзных линий весла противников сцепились. На кораблях, которым удалось приблизиться к врагу, солдаты спорили за возможность первым нанести удар. А в случае необходимости они готовы были перемахнуть через головы гребцов и вскарабкаться на вражеское судно.

Янычары ждали на носу флагмана Али-паши, устремившегося к кораблю дона Хуана. Эти воины составляли придворную охрану султана и считались самыми жестокими и бесстрашными бойцами во всей Османской империи. Они готовы были в любой момент вскарабкаться на неприятельское судно.

Оба флагмана с глухим звуком столкнулись. Ни один из них даже не попытался смягчить удар, всем было наплевать на повреждения.

Воспользовавшись моментом, Веньеро продвинул свой корабль так, чтобы сцепить весла судна, шедшего рядом с флагманом Али-паши. В результате турецкий корабль по инерции толкнул соседнее судно — флагман турецкого адмирала. Оба сцепили весла и остались неподвижны.

Однако это нимало не испугало янычаров. Не имевшие ни жен, ни детей, они были воинами до мозга костей — если их прижимали к стене, эти бойцы воевали еще отчаяннее.

Подобные схватки кораблей вспыхивали по всему сектору главных сил. Так, только один корабль Веньеро взял на себя три вражеских судна. Римские аристократы на флагмане Колонны проявляли не меньше доблести и отваги. Боевая линия окончательно расстроилась, ожесточенные схватки вспыхивали то тут, то там.

Особенно кровавым было сражение на левом крыле.

Сразу за заливом Патраикос, где проходила основная часть битвы, глубина моря достигала сорока — пятидесяти метров. Но стоило проплыть немного дальше, и глубина сразу же сокращалась до трех метров, а ближе к отмели и до метра. Столь неровное дно могло застать врасплох даже опытного моряка.

Агостино Барбариго еще ночью продумал собственную стратегию и не хотел отклоняться от нее. Он планировал обойти вражеский флагман справа и таким образом завести его на отмель. Однако этот турецкий корабль возглавлял самолично Сирокко. И если венецианский адмирал хорошо знал здешние воды, то что было говорить о пиратском капитане, для которого они стали родным домом! Сирокко пользовался такой популярностью, что даже дети всего средиземноморского побережья знали его по прозвищу.

Итак, выполнить план Барбариго было непростой задачей. Но посадка противника на отмель становилась самым верным способом победы. И если бы это не удалось союзникам, то турки сделали бы подобное с ними.

Барбариго понимал: у него нет иного выбора, кроме как толкнуть врага изо всех сил, не задумываясь о том, как это может повредить его корабль или другие суда формирования. Необходимо атаковать единым фронтом. При этом пираты, сражавшиеся якобы во имя ислама, первым делом инстинктивно постарались бы сохранить свои корабли в целости. Венецианцы же, напротив, превыше всего ставили интересы родины.

Два галеаса с остальными кораблями левого крыла под командованием Барбариго начали обстрел и окончательно повергли в смятение турецкое правое крыло. Но и в этих опасных водах мусульманам удалось быстро оправиться от мощного вступительного удара. Миновав галеасы, правое крыло на всей скорости устремилось к наступавшей союзной эскадре. Однако Квирини следовал плану Барбариго и, отступив вправо, пропустил турок. За флагманом Квирини последовало все левое крыло союза.

Христианские корабли безупречно приводили в действие намеченную стратегию. Так как все внимание врага сосредоточилось на стойком малиновом корабле Барбариго, Квирини тем временем быстро обогнул неприятельскую эскадру. В итоге союзное левое крыло, замыкаемое галерами Барбариго и Квирини, окружило правую часть турецкого полумесяца. Оставалось только стянуть кольцо.

Теперь для того, чтобы противник сел на мель, требовалось лишить его подвижности. Однако сделать это с малого расстояния оказалось сложно, ведь мусульманское правое крыло состояло в основном из сильных пиратских кораблей. Здесь любой неверный шаг мог оказаться фатальным, но три венецианских флотоводца, Барбариго, Канале и Квирини, не привыкли колебаться.

Галеасы, теперь выступавшие в качестве поддержки, пушечным огнем помогали галерам в плотной схватке. Особенно интенсивный огневой вал обеспечивал крайний левый галеас во главе с Амброзио Брагадином, демонстрируя тем самым поразительную мощь «плавучих батарей». Капитан Амброзио приходился родственником Маркантонио Брагадину — командующему на Кипре, с которого турки живьем содрали кожу.

Амброзио Брагадину удалось развернуть свой галеас быстрее остальных, теперь он накрывал мощным артиллерийским огнем правое крыло врага.

Турецкие корабли до последнего сопротивлялись сужавшемуся кольцу венецианской эскадры, но заградительный огонь все же надломил их моряков и физически, и психологически. Дело в том, что османы не привыкли к пушкам на море и использовали их лишь в сражениях на суше. На их глазах залпами срывало мачты, в палубах пробивались зияющие дыры. Они не знали, когда и откуда прилетит следующее пушечное ядро. Союзники видели, что противник сломлен.

С другой стороны, пушки не всегда попадали лишь в турецкие корабли. По мере того как круг венецианской эскадры сужался, ядра стали задевать и свои галеры. Брагадин знал об этом, но продолжал обстрел.

Малиновый флагман Барбариго занимал позицию на левом краю в самых мелких водах, в которых корабль способен был оставаться на плаву (глубина составляла пять метров). Неожиданно он двинулся к центру полукруга, увлекая за собой судно Канале. Оба быстро сцепили свои корабли. Галеры пошли на таран турецких судов, а за ними последовали остальные суда левого фланга, тоже соединенные в цепи.

Вдоль всей линии фронта весла христианских и мусульманских кораблей накрепко сцепились. Суда утратили способность передвигаться свободно, создавались морские заторы. Если перепрыгивать было слишком высоко, солдаты карабкались на вражеские корабли по сцепленным веслам. Венецианские гребцы, облаченные в обычные нагрудники и вооруженные палицами с острыми железными наконечниками, оставили весла и вступили в бой. Несмотря на хаос и смятение, христианские солдаты явно отличались от мусульманских. Последние, с тюрбанами различных цветов, сжимали в руках зловеще сверкавшие сабли в форме полумесяца.

В данной части фронта бой был преимущественно рукопашным. Корабль Барбариго врезался в самую середину вражеского крыла, но при этом Агостино ни разу не оставил свой пост на носу судна. Он был облачен в стальные доспехи, в левой руке держал саблю и отбивался ею, а правой сигналил с помощью флага.

Вдруг Барбариго подумал, что из-за шлема его голоса, вероятно, не слышно. Тогда он снял шлем и швырнул его на палубу. Краем глаза Агостино увидел, как упал командующий корабля справа — Антонио да Канале. Чудаковатую военную форму Канале, в которой тот напоминал белого медведя, сплошь усеяли вражеские стрелы…

Было три часа пополудни.

Вдали от рукопашных боев на мелководье, на правом крыле союзников разворачивалось сражение совсем иного характера. Здесь Улудж-Али и капитан Дориа вели битву на сообразительность и техническую смекалку, имитируя поединок двух профессионалов на пике игры.

И все же один из этих профессионалов просчитался. Дориа не уважал гордых венецианцев, которые в этой части формирования вели двадцать пять кораблей (они составляли почти половину эскадры в пятьдесят семь судов правого крыла). В морском деле венецианцы тоже были профессионалами, но их чрезмерный патриотизм иногда мешал им действовать разумно. Хотя Улудж-Али и командовал турецкими «дилетантами», но они по крайней мере слушались его.

Сражение проходило в открытом море, на глубине около пятидесяти метров. Дул северо-западный ветер мистраль. Хотя он не был сильным, все же погода помогала Дориа.

Как уже было упомянуто, в самом начале битвы Дориа передвинул свою флотилию к югу, чтобы закрыть путь эскадре Улудж-Али, обогнув ее справа. Подобным действием правое крыло Дориа лишило себя защиты галеасов, хотя именно галеасы с успехом прикрывали галеры левого крыла и центра. Неповоротливые «морские артбатареи» не могли резко отреагировать на внезапное изменение тактики Дориа, а потому просто остались на исходных позициях, сосредоточившись на главных силах неприятеля. Посему эскадра Улудж-Али не пострадала от ядер галеасов.

Видя, что корабли пирата практически целы, Дориа увел свой флагман еще дальше на юг. От этого незапланированного маневра зазоры между судами правого крыла стали еще шире. И только когда линия фронта союзников растянулась, слишком сузившись, чтобы вернуться к прежней расстановке, Дориа стало ясно: стратегия Улудж-Али позволяет ему совершить еще один неожиданный поворот.

На самом же деле Улудж-Али изначально все просчитал. Первым делом он планировал обогнуть эскадру Дориа слева, чтобы атаковать с тыла главные силы дона Хуана.

Дориа предугадал намерения пирата и отодвинул свои корабли, дабы не позволить противнику пройти сбоку. Однако Улудж-Али не был настолько глуп, чтобы столкнуться лбами с эскадрой Дориа. Поэтому пират быстро и умело развернул свой корабль и взял курс на северо-запад.

Дориа отодвинулся к югу, в результате между его крылом и главными силами образовался зазор. И теперь Улудж-Али направился к этому зазору, предоставлявшему отличную возможность атаковать флотилию дона Хуана с тыла. Именно на это турецкий пират и рассчитывал с самого начала.

Венецианцы на правом крыле сразу же разгадали план Улудж-Али. Поначалу они следовали за кораблем Дориа, но потом остановились, видя, что тот продолжает отодвигаться все дальше на юг. Без соответствующего приказа двадцать пять венецианских кораблей кинулись в атаку против эскадры Улудж-Али, проплывавшей прямо перед ними. Венецианцы словно бы рефлекторно отреагировали на ситуацию.

Турецкое левое крыло состояло из девяносто четырех кораблей, включая мелкие. Хотя венецианцы атаковали одну из частей османского формирования, оказалось, что на каждую из тех двадцати пяти отважных галер приходится по пять-шесть неприятельских судов.

Началась настоящая резня. Турецкие лодки напоминали стаю пираний, пожиравших плоть огромной рыбы. Погибавшая рыба изо всех сил сопротивлялась, ей даже удалось убить несколько пираний, но атакующие наступали все новыми волнами.

Бенедетто Соланцо, капитан одного из тех венецианских кораблей, стал свидетелем того, как пало большинство его команды. Заметив, что шесть мусульманских судов окружают его флагман, словно стремясь высосать из корабля последние капли крови, он приказал немногочисленным уцелевшим гребцам прыгать в море.

После этого капитан спустился в трюм и там поджег порох. Соланцо взорвался вместе со своим, кораблем, уничтожив шесть окруживших его вражеских судов. Тела капитана не нашли…

Венецианские силы понесли серьезные потери. Число капитанов, погибших в бою на правом крыле, не уступало соответствующим цифрам на левом, где сражались врукопашную.

Благодаря маневрам Дориа кораблям Улудж-Али все-таки удалось добраться до правого края основных сил союзников, разгромив при этом венецианцев. Морское мастерство пирата оказалось поистине поразительным.

 

Лепанто. 7 октября 1571 года. Вечер

За счет сцепленных весел противников образовалось нечто наподобие поля для битвы. При этом сражение проходило врукопашную, что делало галеасы неэффективными в этом плане. Хоть они и сбивали вражеские мачты своим пушечным огнем, но при этом рушившиеся мачты и нок-реи падали на союзников, сражавшихся под ними.

Поэтому с середины битвы галеасы стояли лишь в качестве наблюдательных постов.

Вернувшись в Венецию после сражения, Франческо Дуодо, командующий шести галеасов, предоставил следующий доклад: «Христиане и мусульмане напоминали охотников в лесу. Не обращая никакого внимания на то, что происходило в других частях леса, они сосредотачивались на своей добыче. Сцены, подобные этой, возникали снова и снова на поле боя в Лепанто».

Янычары, на которых держалась турецкая армия, бились тем отважнее, чем хаотичнее становился фронт. Эти уникальные воины составляли основные мусульманские силы под командованием Али-паши. Турецкие флагманы, как и у христиан, сосредоточились в центре боевого формирования.

Флагманский корабль великого адмирала Али-паши с обеих сторон сопровождали крупные военные суда, на которых плыли правители различных областей Османской империи. Естественно, корабли были экипированы элитными солдатами из турецкой армии — в основном янычарами. Эти воины, словно туман, окружали христиан.

Но бойцы на флагманах дона Хуана, Веньеро и Колонны, находившихся в центре христианского построения, оказались не менее доблестными. В их ушах отдавался грохот мушкетного огня и зловещего свиста стрел, рассекавших воздух. В этом шуме невозможно было отделить христианские боевые кличи от вражеских. Даже испанские рыцари, не привыкшие к морской качке, кое-как удерживались на ногах. Главнокомандующий дон Хуан и заместитель главнокомандующего Колонна, безусловно, могли доверить бой этим рыцарям и удалиться в безопасное место. Однако ни один ни на минуту не покинул передовой пост на мостике своего корабля.

Веньеро тоже стоял на мостике своего флагмана, будучи совершенно без защиты. Возможно, рефлексы семидесятипятилетнего человека и притупились, но он выжимал из себя все, что можно было выжать. У него не имелось ни копья, ни сабли. Если Веньеро не выкрикивал команды, то с железной тщательностью потчевал вражеских бойцов из арбалета.

Рядом стояли два помощника, которые подавали ему вновь заряженный арбалет каждый раз, когда тот пускал очередной болт по врагу. С начала битвы на Веньеро не было шлема, его седые волосы развевались на ветру, напоминая гриву взбешенного коня. Стрела, пущенная невидимым противником, воткнулась ему прямо в левое бедро, однако это не свалило Крепость. Он самостоятельно вытащил стрелу, оторвал повисшую на ее конце плоть и отшвырнул в сторону, будто это было обычным делом.

Янычары напали на корабль Веньеро и, конечно же, на флагман главнокомандующего. Но сардинские солдаты, защищавшие судно дона Хуана, доблестно исполнили свой долг. Когда не было возможности использовать оружие, они бились саблями. Павших бойцов замещали новоприбывшие солдаты с кораблей резерва.

Арьергард в тридцать галер тоже вступил в схватку. Заметив, что флагман дона Хуана в опасности, два венецианских корабля из состава арьергарда выдвинулись вперед и отразили часть янычарской атаки. Христианские солдаты продолжали биться даже в случае гибели своих капитанов.

Начиная с середины сражения, победа мало-помалу стала клониться на сторону союзников. Последние не только разгромили турецкую флотилию. Под обстрелом им удалось освободить пленных христиан-гребцов на захваченных кораблях. Затем эти освобожденные рабы атаковали мусульман с тыла.

В битве на левом крыле, где командовал Агостино Барбариго, явно произошел перевес в пользу союзных сил.

Войска противника здесь были представлены в основном пиратами. Если янычары являлись хребтом турецкой армии, то мусульманские пираты — истинной силой османского флота, они были равны опытным, закаленным в войнах солдатам. Всего двенадцать из пятидесяти пяти кораблей левого крыла были венецианскими, но такая малочисленность компенсировалась безграничной ненавистью к туркам, которая накопилась у венецианцев за последние годы.

К тому же турки совсем недавно захватили их остров Кипр, учинив жестокую расправу над их соотечественниками. В данном случае тактика не имела никакого значения. При необходимости венецианцы готовы были сражаться голыми руками, они желали весом своих тел уничтожить турецкого врага.

Но за победу им пришлось дорого заплатить. Антонио да Канале, «волк критских морей», лежал неподвижно на носу своего корабля, и белая стеганая форма была сплошь покрыта кровавыми пятнами. Когда капитан погиб, лейтенант корабля сразу же заступил на пост командира.

Самой крупной потерей на левом крыле был флагманский корабль адмирала Барбариго. Он был сцеплен с галерой да Канале, с тем чтобы посадить врага на отмель. Во время схватки с вражеской эскадрой малиновый флагман Барбариго своей яркой окраской привлекал наибольшее внимание. Восемь вражеских судов окружили и атаковали венецианский корабль. После того как огненные стрелы турок подожгли паруса, оттуда огонь перекинулся на мачты и нок-реи. А малиновые весла были сломаны и унесены волнами.

И даже после этого ни один человек не покинул корабль. Весь экипаж пытался общими силами потушить пламя, и каждый, кто мог держать оружие, гребцы, даже кок со священником, — сражались с врагом. А на взятых турецких судах освобождали христианских невольников, которые затем били противника с тыла.

Барбариго видел, как враг ослабевает, он понимал, что победа уже близко. Флотоводец стоял на носу флагмана и делал все, чтобы подбодрить своих солдат.

Внезапно мушкетная пуля попала ему в правый глаз. Агостино показалось, будто по голове ударили куском железа, но из последних сил удержался на ногах. Перед ним в мутные воды медленно погружался корабль Сирокко. Он увидел, как раненый Сирокко прыгнул в море, но тут же был вытащен венецианскими солдатами, которые на ялике спасали всех живых.

Сирокко, пиратский капитан и правитель Александрии, скончался от ран три дня спустя. Лишь убедившись, что турецкий капитан был обезврежен, Барбариго упал. Федерико Нани, находившийся в нескольких шагах от него, принял командование.

Барбариго отнесли в трюм под палубу Если бы корма не сгорела дотла, его поместили бы в капитанскую каюту на мостике. Позвали доктора. Выяснилось, что Барбариго не только был ранен в правый глаз. Стрела проникла глубоко между узкими швами доспехов.

Когда доктор вытащил стрелу, кровь хлынула, залила доспехи около ног, где и запеклась. Венецианский адмирал потерял очень много крови, она до сих пор лилась из его бесформенной правой глазницы. Даже доктор был не в силах ее остановить. Все присутствовавшие в комнате были поражены, насколько быстро его лицо теряло цвет.

В этот момент по деревянным ступенькам торопливо спустился солдат, доложивший: корабли на вражеском крыле тонут, горят либо захвачены. Только что был поднят победный флаг.

В первый раз бледное лицо Барбариго осветила спокойная улыбка…

Основные силы возвестили о победе почти одновременно с левым крылом.

Наконец-то утих ожесточенный бой. Беспомощный флагман Али-паши притянули к галере дона Хуана для осмотра главнокомандующим. Он наткнулся на тело верховного адмирала в хорошо обставленной каюте на корме корабля; сердце турецкого флотоводца насквозь пронзила стрела. Оба его сына были захвачены в плен на собственных судах.

Союзники отрубили турецкому адмиралу голову, насадили ее на копье и подняли на мачту флагмана дона Хуана. На фланге Барбариго ни одному турецкому судну не удалось уйти.

Однако битва между христианским правым и мусульманским левым крылами шла к совершенно иному завершению. Дориа и Улудж-Али держались друг от друга на безопасном расстоянии. Хотя их корабли стояли на передовых, ни один не попытался атаковать другого в лоб.

Дориа, по сути дела, не нападал на врага, а лишь подталкивал его. Поэтому венецианские корабли под его командованием самостоятельно вступили в бой с эскадрой Улудж-Али. За этим шагом последовала героическая схватка, кульминацией которой стал взрыв, устроенный Бендетто Соланцо.

Как и на левом крыле Барбариго, на правом во время сражения погибли шесть из двадцати пяти венецианских капитанов. Маневрирование Дориа на фоне серьезной кровавой битвы многими годами позже повторил Нельсон в Трафальгарской битве, а затем уже в XX веке — Хэйхатиро Того в сражении в Японском море. Можно сказать, что в битве при Лепанто родилось современное военно-морское дело.

Корабли турецкого левого крыла атаковали венецианцев где могли. Там, где нападать не было возможности, они просто маневрировали. Эти суда добрались до вод, где Дориа при всем своем желании не мог проследовать, они направились к основным силам дона Хуана.

Три корабля рыцарского ордена Святого Иоанна с Мальты прикрывали правый край центра. Предводитель рыцарей проплыл на своем флагмане к дальнему правому краю, где стояли многочисленные корабли испанских и французских иоаннитов, готовых положить свои жизни в борьбе с неверными. В этот орден входили сыновья многих европейских аристократических семей.

Мусульманский же пират Улудж-Али, бывший христианин, не руководствовался какими-либо духовными соображениями. Единственной его целью было атаковать именно эти неприятельские суда. Он являлся правителем Алжира, и эта схватка между пиратами Алжира и рыцарями, защищавшими Мальту, имела дополнительное значение.

Улудж-Али принялся атаковать сзади мальтийские корабли, пока те помогали главным эскадрам. Рыцари на мальтийском флагманском корабле доблестно сражались, но все же к концу битвы на палубах лежали не мусульманские пираты в тюрбанах, а стройные люди, облаченные в доспехи. Сначала Улудж-Али взял рыцарский штандарт, а после захватил и сам флагман, хотя рыцари и их командующий все еще сражались на палубе.

Однако Улудж-Али в отличие от прочих «охотников в лесу» был одним из немногих истинных воинов Османской империи. Он не мог не заметить победные сигналы сначала на левом крыле, а потом и со стороны главных сил союзников. Тогда пират снова сменил положение своего корабля, который на этот раз тащил на буксире мальтийский флагман.

Улудж-Али развернул свое судно на сто восемьдесят градусов — носом к кораблю Дориа.

Алжирский правитель попытался было уйти, но и сейчас венецианские галеры из эскадры правого крыла разгадали замысел врага. Те из галер, что уцелели, сообща ринулись в атаку на турецкое левое крыло, суда которого как раз проходили мимо них.

Тем временем галеры других государств решили поддержать венецианцев. Суда из Флоренции и Савойи бросились на неприятеля. Да и капитан Дориа не мог стоять в стороне, спокойно наблюдая, как турки уводят мальтийский корабль.

Галеры христианского правого крыла перешли в наступление, уничтожая один за другим османские суда. Мальтийский флагман был освобожден, но флаг ордена все же остался в руках пиратов.

Наконец-то правое крыло, сплотившись, вступило в бой. Но Улудж-Али все же удалось убежать, хоть и всего с четырьмя кораблями. Он вернулся в столичный Константинополь и привел с собой двадцать семь судов, отставших от флотилии у Модона на южном побережье полуострова Пелопоннес. Можно было лишь пожалеть невольников на этих кораблях, которые продолжали грести под ударами плетей, когда у них на глазах были освобождены их соотечественники.

После сорокадневного плавания суда Улудж-Али вошли в гавань Золотой Рог. Они плыли, таща по воде штандарт рыцарей Святого Иоанна.

Воды Лепанто наполнили трупы и христиан, и мусульман. Тут и там в местах наиболее ожесточенных боев догорали корабли. Среди накренившихся галер шевелились лишь тела турецких солдат, которые из последних сил держались на воде в надежде спастись.

Было пролито столько крови, что темно-синее море теперь выглядело так, будто в него вылили красного вина. Но понемногу вода приобретала золотистый отблеск от садившегося на западе солнца. Казалось, победители забыли поднять победный клич. Над морем, где только что завершилось сражение века, царила зловещая тишина.

 

Лепанто. 7 октября 1571 года. Ночь

Медленно, но верно сумерки окутывали море. Ветер крепчал, волны вздымались все выше. Никто не ожидал, что с наступлением ночи погода так резко переменится. Оставаться на море было опасно.

Отсюда в шести морских милях к северо-востоку находился маленький островок Петрос. Несмотря на соседство греческих земель, он не принадлежал Турции. Таким образом, союзный флот мог хотя бы переночевать в гавани Петроса. Союзники прихватили с собой все более или менее уцелевшие корабли неприятеля, оставив волнам те, которые сгорели дотла.

По прибытии на Петрос все командующие собрались на флагмане дона Хуана, чтобы поздравить друг друга. Двадцатишестилетний главнокомандующий, окрыленный своей первой великой победой, кинулся обнимать Веньеро. Тот, несмотря на пропитанные кровью бинты, тоже был бодр и счастлив. Дон Хуан так увлекся, обнимая венецианца, что забыл о своем высшем ранге. Старый венецианский адмирал тепло ему отвечал, будто радовался победе родного сына. Вошел Колонна, а за ним племянник папы Пия V и остальные римские аристократы. Тесную каюту наполнили громкие хвалебные восклицания.

Однако когда появился Дориа, общее веселье немного сникло, как будто остыло от проникшего в каюту холодного воздуха. Все смотрели на доспехи наемного капитана без единого пятна вражеской крови. Одежды дона Хуана и Колонны тут и там были забрызганы кровью, а у Веньеро практически пропиталась ею насквозь.

Дориа подошел к дону Хуану и сухим голосом поздравил с победой, так, будто его самого это не касалось. Главнокомандующий коротко и холодно поблагодарил. Венецианские адмиралы смотрели на генуэзского капитана, едва сдерживая гнев. Всем были известны действия Дориа на правом крыле, а также их последствия. Позже, когда папа Пий V услышал доклад о сражении, он сделал замечание, выражавшее всеобщее на тот момент чувство победоносной армии.

— О Господи, — произнес он, — смилуйся над этим жалким человеком, который повел себя как пират, а не как подобает морскому капитану!

Дориа эта критика могла показаться чересчур резкой, но все же битва при Лепанто требовала сражений между галерами, а не состязания боевых кораблей, как это позже случилось при Трафальгаре.

Так или иначе, но ликованию победителей не было границ.

Они доказали: турецкую армию, которую все считали непобедимой, можно было разгромить. С тех пор как Константинополь пал в 1453 году, христианские силы и прежде сталкивались с турецким неприятелем. Но редко когда им удавалось с ним справиться. Фактически за последние сто восемнадцать лет это была первая настоящая победа над турками. Несмотря на то что Улудж-Али все-таки ушел, она стала полным триумфом.

Молодому дону Хуану не терпелось разделить со всеми свою радость. И даже поприветствовав Дориа менее чем тепло, он все же не произнес ни слова упрека. Внезапно молодой принц заметил, что на этот праздник не явился человек, который присутствовал на всех военных советах. Сопровождаемый только Колонной и Веньеро, он вышел из каюты и приказал подать к кораблю лодку.

Люди на соседних кораблях сразу заметили главнокомандующего и двоих адмиралов на палубе, моряки принялись победно кричать. К ним присоединились и все остальные — рыцари, стрелки, артиллеристы, матросы и гребцы. Особенно громко приветствовали командующих вызволенные с мусульманских кораблей рабы и бывшие осужденные, ставшие в этот день свободными. Больше не опасаясь быть замеченными врагом, они вовсю жгли факелы, так ярко озаряя огромную флотилию и маленькую гавань, что было светло как днем.

Лодка, на которой плыли трое командующих, остановилась у флагмана Барбариго. Из-за сильных повреждений корабль не мог плыть самостоятельно, поэтому его на буксире притащили в гавань. Малиновые мачты переломились пополам, нок-реи сгорели дотла, не хватало более половины весел. Адмиралы поднялись на судно и по палубе прошли к трюму, где лежал Барбариго.

Веньеро известили о тяжелом ранении его заместителя как раз в тот момент, когда битва уже подходила к концу. Он сразу же поспешил к кораблю Барбариго. Когда Веньеро прибыл, там уже был Квирини — адмирал, сражавшийся рядом с флагманом раненого. Оба венецианца явились немедленно, но доктор сообщил им, что смертельно бледный Барбариго уже безнадежен.

Поэтому дон Хуан узнал о крайне тяжелом состоянии венецианского адмирала до того, как убедился в этом воочию. Ни молодой принц, ни Колонна не могли найти нужных утешительных слов. Узнав главнокомандующего, Барбариго попытался подняться с кровати, но силы подвели его. Дон Хуан опустился на колени рядом с ним и легко положил свою ладонь на леденеющую правую руку Барбариго. Шепотом, наполовину на итальянском, наполовину на испанском он сообщил раненому адмиралу о триумфе союзного флота.

У дона Хуана осталось приятное впечатление о Барбариго еще с первой их встречи в Мессине. Даже когда они с Веньеро готовы были разорвать друг друга, главнокомандующий всегда рад был видеть Агостино: его спокойная манера, непоколебимая уверенность, сдержанность внушали молодому принцу уважение и восхищение. Смертельное ранение адмирала было единственным случаем среди высшего командования, и принц всем сердцем сочувствовал ему.

На добрые слова главнокомандующего Барбариго отвечал лишь слабой улыбкой. Затем дон Хуан поднялся на ноги, продолжая держать в ладонях руку раненого. После этого Квирини вывел дона Хуана и Колонну из трюма. С Барбариго остался один Веньеро.

Семидесятипятилетний командующий встал на место, где перед тем стоял дон Хуан. Он попытался опуститься на колени, но не смог из-за ранения ноги. Верный своей манере, Веньеро скорее умер бы, чем произнес что-либо утешительное. Вместо этого он коротко сказал:

— Если могу чем-либо помочь вам, то я к вашим услугам.

Барбариго сразу подумал о Флоре. Сначала он представил, что она, как обычно, положила голову на его правую руку. Затем он вспомнил, как искренне она отдавалась ему, обвивая руками его шею.

Он стал перебирать прошлое. Момент, когда он впервые встретил ее напротив церкви Сан-Заккариа, Агостино увидел так явно, будто это было вчера. Барбариго вспомнил мальчика, бежавшего за своей матерью, и то, как нежно и терпеливо она отвечала на детские вопросы.

Барбариго от всей души улыбнулся. Пока сын рядом с Флорой, она сможет все преодолеть. И она знала, что даже после смерти (особенно после смерти!) Агостино всегда будет оберегать их. Такая двойная поддержка должна была помочь ей перенести любое горе.

Агостино Барбариго не мог просить присмотреть за ними Веньеро, презиравшего любое отступление от норм. Поэтому раненый, посмотрев вверх на старика, отрицательно помотал головой. Бывалый адмирал еще раз пристально посмотрел на Барбариго и покинул трюм корабля. Агостино остался один.

Он больше не чувствовал боли. Его охватило сильное желание уснуть. Барбариго снова попытался представить образ Флоры, но податливое еще секунду назад воображение теперь отказывало ему. Вдруг он ощутил ее тело в своих руках. Он гладил ее длинные волосы, мягкие, пышные волосы, касался ее влажного лба и тонкого изгиба шеи. А затем Агостино увидел ее улыбающуюся сквозь слезы и, утирая их, почувствовал ее слезы на своих пальцах…

Когда прислуга вошла в трюм, венецианский командующий уже умер. В «Отчете о битве при Лепанто», составленном правительством Венецианской республики, ему были посвящены следующие строки: «Пав смертью храбрых, генерал-проведиторе Агостино Барбариго вступил в ряды благословенных».

 

Остров Корфу, Осень 1571 года

Прибыв на венецианский аванпост Корфу, союзники начали подводить итоги сражения. Выяснилось, что в общей численности христианами было захвачено сто семнадцать турецких галер и сто десять мелких судов. Остальные неприятельские корабли (кроме тех четырех, с которыми сбежал Улудж-Али) либо потонули, либо сгорели.

Человеческие потери исламской стороны составили примерно восемь тысяч убитых. Среди них были и высшие командующие: Али-паша, капитан янычаров, правители Лесбоса, Хиоса, Негропонте и Родоса. Оба сына Барбароза, прославленного капитана старшего поколения, тоже погибли. Почти все основные командиры турецкой флотилии были убиты в сражении.

Союзники захватили в плен около десяти тысяч человек, среди них были оба сына Али-паши. Последних двоих дон Хуан решил преподнести в дар испанскому королю. Пират Сирокко тоже находился среди пленных, но скончался спустя два дня после сражения. В плен попали и многие придворные министры Турции. А около пятнадцати тысяч христианских невольников удалось освободить.

Трофеи разделили в соответствии с вкладом в битву каждого участника альянса. Так, король Испании получил пятьдесят семь боевых галер и соответствующее количество пленных. Большая часть золота и других драгоценностей, найденных на этих судах, тоже отошла испанскому королю, а остальная часть — дону Хуану.

Венецианская республика получила сорок три галеры, тридцать девять больших и восемьдесят шесть малых орудий. Кроме того, республике отдали 4162 пленных, двое из которых причитались лично Веньеро.

При дележке не были обижены Папское государство, орден рыцарей Святого Иоанна, герцогство Савойское и другие участники. Ранее у Папского государства не имелось ни одного собственного боевого корабля, теперь же оно приобрело семнадцать судов. Кроме того, ему отдали пятьсот сорок два пленника.

Вместе с тем нельзя сказать, что потери христианской стороны оказались незначительными. Число убитых по сравнению с исламской стороной было всего на пару сотен меньше: семь с половиной тысяч. Около восьми тысяч были ранены. Среди них был и Мигель де Сервантес, сражавшийся на одной из галер левого крыла и получивший огнестрельное ранение в левую руку. В таблице ниже представлены цифры по раненым и убитым из главных стран-участниц.

Достоверны лишь данные о Венеции, поскольку это государство вело точную статистику. Испания и Папское государство точно не подсчитывали личный состав с самого начала, когда экипировали корабли. Если во время переклички человек не отзывался, его считали убитым.

При оценке доли венецианских потерь из общего числа получаются впечатляющие цифры. Особенно поражает количество погибших командующих. Кроме двоих дворян Орсини на папском флагмане, практически все представители высшего командования, павшие при Лепанто, были венецианцами.

Все восемнадцать погибших капитанов кораблей тоже являлись венецианцами. Семья Барбариго потеряла четверых человек, из них три капитана; а семья Кантарини — двоих. Дома Соланцо и Веньеро потеряли по одному человеку, оба были капитанами судов. В списках убитых в битве при Лепанто — имена представителей самых благородных семей, прославивших тысячелетнюю историю Венеции. Педантичная в подсчетах Венецианская республика классифицировала список павших по рангам.

Не только аристократы боролись до последнего. А потому в цифрах упомянуты все — вплоть до коков, участвовавших в сражении.

Все убитые были преданы земле на Корфу, кроме тех, чьи тела унесли волны. А некоторых из погибших подданных других государств репатриировали. Прекрасный остров Корфу стал их последним пристанищем.

Могилы героев находятся на восточных склонах острова, целый день солнце заливает их своим светом. С тех пор большое кладбище на протяжении двух веков называли могилой сражавшихся при Лепанто.

 

Венеция. Осень 1571 года

Прибыв на Корфу той же ночью, Веньеро отправил скорый корабль с известием о триумфе. Когда эта галера пришла в Венецию, волоча по воде турецкое боевое знамя, среди местных жителей началось ликование.

Все знали, какой ценой христианам досталась победа, но даже для тех, у кого битва отняла родных, это было особенное событие. На протяжении века Венеция только и делала, что отсчитывала одно за другим поражения в борьбе против Османской империи. Стоило турецкому полумесяцу показаться на горизонте — и матросы иных стран сразу же отступали. Однако Венеция, будучи влиятельной державой Средиземноморья, не могла себе такого позволить. Каждый день и час венецианцы были начеку, ожидая от турок подвоха. Но на сей раз враг был полностью разбит.

Известные своей экспрессией венецианцы безумствовали от счастья. В домах допоздна горели огни, возбужденные толпы заполонили все улицы города. Таверны не закрывались до рассвета.

Узнав о триумфе армии, сановники плакали от радости. Но вместе с тем им требовалось принять меры, дабы обезопасить турецких и арабских торговцев города. Правительство поместило всех мусульман Венеции в одной резиденции в черте города, чтобы защитить их от возможных нападений опьяненных победой венецианцев. Так был основан Турецкий торговый дом.

7 октября правительство провозгласило ежегодным праздником в память о великом событии. Тициану, великому художнику республики, заказали большую фреску, которая бы изображала сражение. Но он отклонил эту просьбу, так как от короля Филиппа II уже принял заказ на тот же сюжет. В том году художнику исполнилось восемьдесят три, он являлся не только великим мастером Венеции, но и считался одним из лучших в Европе. В конце концов не венецианское правительство, а именно король Испании покровительствовал Тициану и выплачивал ему пенсию! Венецианцы это знали, им ничего не оставалось делать, кроме как поручить работу кому-нибудь другому.

Желающих принять заказ было немало. Вместо Тициана фреской занялся пятидесятитрехлетний Тинторетто, чья слава на тот момент находилась в зените. К тому же что касалось масштабных полотен, то здесь Тинторетто однозначно превосходил Тициана.

Художник сразу же принялся за работу. Его картина, предположительно изображавшая момент смертельного ранения Агостино Барбариго, была закончена три года спустя, в 1574 году. Работа украсила собой один из залов Палаццо Дукале, но, к сожалению, была уничтожена пожаром 1577 года. Позже Андреа Винцентино создал полотно на тот же сюжет. Сейчас работа находится в Сала-дела-Скрутинио — в избирательной палате Палаццо Дукале. В центре картины изображен Веньеро, Барбариго на ней нет.

Но несмотря на триумфальную осень 1571 года, Венеция не устраивала пышных празднований в честь прибытия адмиралов-победителей. Хоть сражение при Лепанто было выиграно, перед Венецией, как и прежде, стояла масса нерешенных проблем.

 

Греческие воды. Зима 1571 года

Веньеро планировал сразу вернуться на восток. Теперь, когда практически все Средиземноморье было открыто, а турецкий флот потерпел поражение и многие пиратские капитаны нашли свое последнее пристанище в водах у Лепанто, венецианцы могли смело потребовать обратно свои базы вдоль берега Пелопоннеса, некогда захваченные османами. Они могли вернуть и недавно потерянный Кипр, который еще не был полностью оккупирован. На Корфу Веньеро убедительно предлагал дону Хуану именно этот курс действий.

Но молодого главнокомандующего опьянила великая победа, которую называли его заслугой. И то, что этот успех не являлся результатом многолетнего скрупулезного планирования, а просто упал ему с неба, еще больше кружило голову. Все свои силы, а точнее, волю дон Хуан положил на победу у Лепанто. Теперь же молодой принц был более не в состоянии объективно рассуждать. Он не понимал, что эту удачу можно было развить в дальнейшие победы. Посланники испанского короля, как и раньше, утверждали, что сейчас не сезон для мореходства. Колонна, уже прикидывавший в воображении, какие награды он получит от Пия V, когда вернется в Рим, тоже не собирался снова выходить в море.

Веньеро был один. Дни шли, и, казалось, дон Хуан забыл о духе братства, который объединил их всех сразу же после сражения. Более того, он впал в ярость, узнав, что Веньеро отправил в Венецию корабль с вестью о победе, не спросив его позволения. Отношения между испанскими и итальянскими командующими снова испортились. Не хватало Барбариго, который умел одновременно отстаивать интересы Венеции и усмирять дона Хуана и Колонну.

Следующую встречу союзников назначили на весну 1572 года. На этот раз решено было встретиться не в Мессине, а на Корфу.

Как только этот вопрос был улажен, дон Хуан отплыл с собственной флотилией на запад. Колонна, взяв свою долю захваченных кораблей, направился к Анконе порту Папского государства на Адриатическом море. Оттуда он собирался добраться по суше до Рима, где его ожидало роскошное чествование, организованное самим папой. Корабли остальных стран, в том числе и галеры Дориа, тоже отправились домой.

На Корфу осталась лишь венецианская эскадра. Венецианцы не могли в одиночку выступить на восток Средиземноморья, но вместе с тем только так они могли защитить Корфу (по сути — выход в Адриатику) и Крит (венецианскую базу в Эгейском море).

Позже, весной следующего года, союзники договорились снова собраться на Корфу Однако венецианская эскадра осталась у острова еще за полгода до этой встречи. Дело в том, что Венеция предчувствовала, что состав объединенной флотилии будущего года окажется уже иным.

Дон Хуан вернулся в Мессину 1 ноября. Здесь, на южном острове Сицилия, во владениях испанского короля, моряки собирались перезимовать, купаясь в лучах славы.

Несколькими неделями позже Веньеро один отправился обратно в Венецию, но не для того, чтобы поспеть к триумфальному чествованию. Его официально вызвало правительство.

 

Константинополь. Зима 1571 года

В Константинополе Барбаро все так же жил при заколоченных окнах. Хотя посол целыми днями работал при свечах, он даже не пытался собирать какую-либо информацию, с тем чтобы потом отправить на родину. До него дошло известие о возвращении пирата Улудж-Али и тридцати одного корабля. Это было 18 ноября, то есть спустя месяц и десять дней после сражения при Лепанто. Посол Барбаро логически догадался, что прибывшие корабли — единственные уцелевшие в битве. Как обычно, он тайно (шифровкой) направил эту весть в Венецию.

Несколькими днями позже Барбаро впервые за последние полтора года вдохнул свежий воздух. Он получил приглашение от великого визиря Сокуллу. Но если до этого посол привык общаться с великим визирем через еврейского доктора, то на сей раз его приглашали на официальную встречу.

Посланник оделся согласно придворному этикету, а затем, сопровождаемый тремя помощниками и переводчиком, покинул посольство. Шестидесятилетний Барбаро боялся, что с непривычки ему будет сложно ехать весь путь верхом. Но, спустившись со склона в направлении к Золотому Рогу, они увидели ожидавшую их личную лодку посла, которой тот давно не пользовался.

Они сели в лодку, пересекли Золотой Рог и высадились в Константинополе, прямо на противоположном берегу. Оттуда посетители поднялись на невысокий холм, повернули налево и вошли в главные ворота дворца Топкапи.

Барбаро и прежде слышал, что окрестности Золотого Рога переживают не лучшие времена, но убедиться в этом воочию было совсем иным делом. Хоть торговля никогда и не являлась сильной стороной Турции, все же упадок был очень заметен. Империя кое-как опиралась на греческих и иудейских подданных, но полное прекращение коммерческих отношений с Европой привело к невосстановимому экономическому регрессу. И если столица пребывала в столь плачевном состоянии, можно было лишь догадываться, как скверно обстояли дела в Сирии и Египте. Даже на Родосе, теперь входившем в турецкие владения, о былом процветании острова оставалось лишь вспоминать. Без сомнения, это ожидало и Кипр.

Иными словами, пострадали не только западноевропейские купцы. Турки тоже были ослаблены событиями, связанными с торговлей, хоть это не умаляло их стремления расширять свои территории. Такое положение дел вгоняло Барбаро, представлявшего интересы Венеции, в немое отчаяние.

Пройдя через главные ворота дворца Топкапи, он пересек широкий внутренний двор с многочисленными дорожками. Справа от него находился большой продовольственный магазин, снабжавший весь султанский двор. Налево стояли бараки гвардейцев. Пройдя по центральной дороге, можно было дойти до вторых ворот, за которыми находилась библиотека и приемные залы — так называемые публичные и церемониальные помещения султана.

Узкая тропинка слева вела к гарему — в личные покои, где жил султан со своими женами и наложницами. Никто, даже работники кухни, не имел права входить на эту территорию. Это был мир, в котором султан был единственным мужчиной, не принимая в расчет евнухов. Здесь его окружали многочисленные женщины и дети.

Придворным туркам, а также послам и прочим иностранным приглашенным была хорошо знакома тропа между той, что вела в гарем, и центральной дорогой. Дело в том, что в конце этой тропы, сразу за личными покоями султана, находился кабинет, в котором проходили все важные встречи.

Именно по этой дорожке и прошел Барбаро. Обычно здешний сад буквально утопал в зелени, но сейчас, в конце ноября, он выглядел довольно уныло. За садом хорошо ухаживали, но ничего нельзя было поделать с сухими опадавшими листьями.

И все же, несмотря на это зимнее уныние, сердце Барбаро ликовало. Даже для такого опытного дипломата, как он, победа при Лепанто оказалась столь неожиданной и приятной, что сама мысль о триумфе будоражила его кровь.

Великий визирь Сокуллу ожидал в кабинете для приемов вместе с младшими визирями, сидевшими по обе стороны от него. Барбаро узнал Пиали-пашу — известного антиевропейского реакциониста.

Раньше даже послы независимых государств были обязаны, подобно вассалам, при необходимости каждый раз падать ниц, находясь при османском дворе. Это же требовалось и теперь на приеме у султана. Но западные европейцы подобную манеру раскланиваться находили унизительной. Потому со времен предыдущего властителя, султана Сулеймана Великолепного, такие великие державы, как Испания, Франция, Венеция, а также империя германских Габсбургов, освобождались от этой церемонии. На встрече с великим визирем или иными визирями не нужно было раскланиваться, как перед султаном. Кроме того, европейцам предоставляли специальные стулья, к которым они привыкли у себя на родине.

Именно от турок пошла мода сидеть на стульях, скрестив ноги, благо сиденья были не только широкими и удобными, но еще и относительно низкими. Современная софа (кушетка) с различными обивками и из всевозможных материалов — это лишь модернизированный турецкий диван.

И в самом деле, нередко приемный кабинет турецкого дворца часто называли «диваном», поскольку вдоль стен этой комнаты стояли кушетки. Сегодня в Стамбуле даже есть гостиница «Диван» — скорее всего она названа в честь министерского кабинета, а не в честь обычной неуклюжей кушетки. В современном итальянском кушетку до сих пор называют «дивано», это же слово употребляется и для софы. Само же слово «диван» имеет арабские и персидские этимологические корни.

Такой вид кушетки стал популярен в Западной Европе только после XVII века, и уже в XVIII веке, в период рококо, начали изготавливать самые элегантные кушетки в истории. В XVI веке в Западную Европу кушетки завозили с Востока, так как здесь их еще не производили. Кушетка эпохи Возрождения по виду очень напоминала ствол дерева…

Посла усадили не на турецкую кушетку, а на мягкий стул в западноевропейском стиле. Однако у Барбаро было непреходящее ощущение, будто справа позади него кто-то стоял, хотя его помощники остались ждать за дверью кабинета, а переводчик находился слева от посла. Поэтому справа никого не должно было оказаться.

Барбаро не ошибся. Часть стены с той стороны, где, как показалось послу, кто-то находился, была украшена мраморной лепниной, а над ней висела штора. Барбаро чувствовал, что именно за этой занавеской кто-то находился.

Посланник слышал раньше, будто султан приказал специально встроить в стену окно, чтобы он мог незаметно наблюдать за своими визирями. Значит, этот некто, чье присутствие ощущал посол, был сам султан Селим. В отличие от своего отца Сулеймана Селим переложил всю ответственность за управление страной на визирей, ибо предпочитал все свое время проводить с гаремом. А его хитрая уловка с окном позволяла ему иногда присматривать за придворными министрами.

Судя по атмосфере в кабинете, Барбаро предстояло услышать нечто неприятное, посол это тоже предчувствовал. И даже попытайся он воззвать к присутствовавшим здесь о принципах взаимовыгодного сотрудничества, его бы никто не понял и не поддержал. Разумные переговоры, которые венецианский посол когда-то вел с великим визирем, остались в прошлом.

Как он и ожидал, великий визирь заговорил с ним холодным тоном:

— В морском сражении при Лепанто мы потерпели сокрушительное поражение. Однако же нам удалось занять Кипр. Иными словами, вы потеряли руку, а мы — бороду. И если борода со временем отрастет, то рука потеряна навсегда.

К собственному великому сожалению, Барбаро признавал абсолютную справедливость слов великого визиря. Вместе с тем он заметил, что Сокуллу смотрел на него так выразительно, будто пытался о чем-то спросить. Но венецианский посол помнил о своей главной обязанности — представлять свою страну и ее интересы. Поэтому он проигнорировал немой знак, сделав вид, будто ничего не заметил.

Затем посланник подчеркнул, насколько значимыми оказались итоги битвы, и с оптимизмом заключил, что альянс Западной Европы будет существовать и дальше. При этих словах лицо Пиали-паши побагровело от злости.

Заседание завершилось. Барбаро вернулся в заколоченное посольство, где собирался составить для правительства отчет в двух экземплярах о событиях дня. Первый он написал обычным образом на венецианском диалекте, а второй зашифровал. В закодированном отчете Барбаро упомянул о говорящем взгляде визиря и о предположительном значении этого взгляда.

Но, получив послания Барбаро, венецианский Совет Десяти не отправил в ответ указаний о проведении мирных переговоров с Османской империей. В 1572 году Венеция опрометчиво сделала ставку на дальнейшее существование альянса.

Итак, никаких директив от правительства не последовало. Несмотря на это, послу Барбаро было чем заняться.

Султан Селим никак не осудил Улудж-Али за побег домой. Напротив, он даже дал пирату (бывшему христианину) новое прозвище: Килич-Али, что означало «Али-Сабля». Барбаро этот факт сразу же насторожил. Султан назначил Килич-Али новым капуданом турецкого флота, поручив ему следить за восстановлением исламской военно-морской мощи.

Была зима, и мореходство было приостановлено. Но Улудж-Али воспользовался вынужденным бездействием остальных стран. Если христианские моряки отдыхали в своих южных портах, пиратский капитан трудился вовсю. Судостроительные верфи в Константинополе и Галлиполи работали на полную мощь. Султан пообещал Улудж-Али неограниченную материальную поддержку всех его проектов.

Результаты оказались поразительными. На 5 января 1572 года (меньше чем по прошествии трех месяцев после разгрома у Лепанто) данные по восстановлению флота были представлены в докладе султану.

Кроме того, еще сто два корабля находились в процессе строительства в гаванях Малой Азии и Греции. То есть в сумме свежие ресурсы составляли сто девяносто девять кораблей. Этот флот на голову превосходил тот, что участвовал в сражении при Лепанто.

С приходом весны эта огромная флотилия должна была выйти в Средиземноморье под командованием Улудж-Али. Перо посла Барбаро печально скрипело, передавая бумаге мрачные факты. Венеции снова предстояло сразиться с неукротимым противником.

В исламской культуре борода считается символом мужской зрелости. Те, кто не носил бороды, были либо слишком молоды, и щетина у них просто не росла, либо не делали этого по причине гомосексуализма. Турецкому военно-морскому флоту, лишившемуся бороды при Лепанто, потребовалось всего полгода, чтобы восстановить свою мужественность.

А тем временем в Западной Европе здоровье шестидесятивосьмилетнего папы Пия V ухудшалось.

 

Рим. Весна 1572 года

По сравнению с 1571 годом, когда участники альянса постоянно пытались разгадать истинные намерения друг друга, понимая при этом, что пути назад уже нет, переговоры в 1572 году проходили намного спокойнее.

Все участники соглашались: если бы союзный флот продолжил атаки на ослабленных после Лепанто турок, то триумф христиан оказался бы однозначным. Все главные участники объединенной флотилии Священной Лиги (Испания, Венецианская республика, Папское государство) были крайне довольны выдающимися результатами прошлогоднего сражения. В связи с этим Папское государство перестало навязывать участие в союзе английскому, французскому и даже германскому монархам. Той весной папским специальным порученцам не пришлось скакать верхом по грязным дорогам Северной Европы, как случилось в предыдущем году.

Больше никто не оспаривал фигуру главнокомандующего: на этом посту все единогласно желали видеть дона Хуана. Даже венецианцы признали его талант руководства международной коалицией. Маркантонио Колонна оставался заместителем главнокомандующего.

И даже вопрос о дележе добычи не занял много времени. Захваченные турецкие корабли и пленные были распределены в соответствии с пожеланиями участников, дабы не возникло мелочных споров, как это произошло годом раньше. Теперь же каждая страна стремилась предоставить как можно больше кораблей и людей. Даже такие мелкие по численности участники, как Савойя и рыцари Святого Иоанна, за короткие сроки отремонтировали доставшиеся им турецкие суда. Поэтому не было нужды строить новые галеры для следующего сражения. К тому же на судостроительные работы уже не оставалось времени. Еще в 1571 году Папское государство не имело собственного флота. Но в обмен на официальное признание великого герцога Тосканского Медичи оно получило от тосканцев семнадцать кораблей, обладая теперь хоть каким-то своим военно-морским флотом.

В прошлом году Венеция страдала от недостатка экипажей — сначала из-за сильной эпидемии, а затем — из-за задержки пятитысячного войска рекрутов. Но на сей раз эта проблема более не беспокоила венецианцев. Во-первых, те пять тысяч людей так и остались дома, а потому теперь их можно было использовать. Во-вторых, тысячу турецких пленных венецианцы планировали посадить вместо своих гребцов.

Использование рабов в качестве гребцов обладало рядом преимуществ. В то время лучшими гребцами считались далматинцы и греки, за ними шли рабы, которые знали морскую работу лучше, а далее — неопытные североитальянские добровольцы. В таблице ниже указан национальный состав гребцов в венецианской флотилии перед самым сражением при Лепанто.

Поскольку добровольцы являлись свободными гражданами, им требовалось платить жалованье. С другой стороны, рабы и осужденные работали бесплатно. Но все же, несмотря на минимум затрат, Венецианская республика не могла доверить весла всех судов исключительно рабам.

На венецианских кораблях гребцы, как правило, сидели на палубе. Исключением были лишь галеасы — основные мишени для неприятельских артиллерийских обстрелов. А так как галерные битвы обычно подразумевали рукопашный бой, то когда корабль останавливался для схватки с противником, гребцы присоединялись к солдатам и сражались с ними наравне. Эта традиция поколениями практиковалась в итальянских городах-государствах, постоянно страдавших от нехватки людей. И Венеция в особенности применяла столь гибкий метод.

Доспехи, которые носили гребцы тех времен (нечто наподобие пуле- и стрелонепробиваемых жилетов), сегодня выставлены в зале вооружений Палаццо Дукале в Венеции. Эти жилеты изготавливались из плотной ткани, а сверху покрывались железом. Гребцы были вооружены острыми длинными шестами, покрытыми гвоздями. Известно, что венецианцы относились к своим гребцам как к полноценным солдатам. Если кто-то из них погибал в бою, то родным умершего назначалась пенсия. Она, кстати, не выплачивалась в случаях гибели семьям аристократов.

На протяжении веков Венеция заботилась не только о своих гребцах. Республика оказывала финансовую помощь тем регионам, где размещались венецианские военные базы и гавани. И потому неудивительно, что жители этих областей были верны Венеции, как родной стране. Так, в Далмации, на Корфу и других островах Ионического моря все признавали благотворное влияние республики на их территории. Жители этих земель оставались верны Венецианской республике вплоть до ее гибели.

Поэтому странно осознавать, что на территории той самой Далмации (ныне — распавшейся Югославии) сегодня население представлено в основном славянами, хотя все здесь, от колокольных башен до улиц, сохраняет венецианский стиль. Республика влияла на этот регион не только в экономическом и военном, но и в культурном плане.

Замена вольных гребцов турецкими пленными, кроме денежных затрат, повлекла за собой и другие последствия. Так, например, для рабов требовались надсмотрщики, что никак не соответствовало венецианским военно-морским традициям.

Еще в 1571 году Испания и Папское государство без особых трудностей набрали людей для союзного флота. В 1572 году рекрутировать солдат и матросов оказалось еще легче.

Весть о триумфе при Лепанто мгновенно облетела все побережье Средиземноморья. Те, кто раньше шел на войну, чтобы просто заработать, теперь, причастившись великой победы, смотрели на военное дело по-новому. Так, добровольцы прибывали не только из деревень в окрестностях Мессины, Неаполя и Генуи, но и из далеких Франции и Германии. За короткие сроки собралось огромное воинство новобранцев.

Эти обстоятельства предоставляли блестящий шанс, венецианское правительство намеревалось использовать его. И на этот раз сановники республики не желали повторять прошлогодних ошибок и ждать, пока до окончания мореходного сезона останется времени ровно на одно сражение. Венецианцы планировали использовать и лето, и осень. Таким образом, объединенный флот должен был выйти в море еще до начала лета.

Венеция постаралась заранее предвосхитить все проблемы, которые могли возникнуть. Для начала Себастьяна Веньеро сняли с должности главнокомандующего венецианским флотом. Поскольку это не являлось следствием пренебрежения служебными обязанностями, адмирала не судили. Вызвав Веньеро домой в Венецию, сенат сообщил ему: хотя он, без сомнения, проявил во время битвы героизм, достойный восхищения, правительство посчитало, что в интересах государства адмирал должен оставить занимаемый пост.

Все отлично понимали, что дон Хуан не очень ладил с Веньеро. И венецианский сенат скорее готов был устранить Крепость, нежели обидеть молодого принца. Пост занял Фоскарини — адмирал с миролюбивым характером.

Это обернулось самой большой ошибкой венецианского правительства. Республиканский флот потерял Барбариго и Канале, а теперь, после отставки Веньеро, единственным опытным командиром являлся Марко Квирини.

Но это не было единственным промахом Венеции. Ее сановники плохо продумали способ завоевания благосклонности дона Хуана. Так, они посчитали, что смогут подкупить его, тайно пообещав сделать его королем Мореи.

В то время Мореей называли полуостров Пелопоннес. Вплоть до начала XVI века венецианские базы располагались во всех стратегических точках полуострова. А два порта на юге Мореи, Модон и Корон, называли «глазами Венеции», поскольку они являлись наиболее важными военными базами республики после Крита, Кипра и Корфу. И даже сегодня в обоих портах (и дальше — в Нафплионе и Негропонте) остались венецианские крепости, привлекающие внимание моряков всех заходящих кораблей. Что касалось укрепления своих внутренних территорий, то венецианцев этот вопрос не столь беспокоил, как защита прибрежных баз.

И все же начиная с XVI века турки, разрушив Византийскую империю, начали понемногу захватывать земли полуострова Пелопоннес. Венеция же оказалась не в силах их остановить. Сначала внутренние, а позже и прибрежные регионы превратились из венецианских в турецкие. Поэтому земли Мореи, обещанные венецианцами дону Хуану, практически полностью принадлежали Османской империи. Однако венецианцы в скором времени планировали разгромить турок и вернуть эти территории себе.

Обещать территории, находившиеся в руках неприятеля, на первый взгляд казалось глупостью. Однако при условии хорошей подготовки армии Венеция вполне могла осуществить свои замыслы. Неудивительно, что и дон Хуан с воодушевлением отнесся к этой идее.

Хотя теперь дона Хуана прославляли как героя сражения при Лепанто, он все же не являлся престолонаследником. Ведь Филипп II далеко не из братской любви признал принцем незаконнорожденного сына своего отца, когда тому исполнилось четырнадцать. Это был возраст, в котором братья, которые росли вместе, нередко становились врагами. Часто родной брат доставлял куда больше хлопот, нежели чужой человек. Филипп II воспринимал своего сводного брата (который был на семнадцать лет моложе его) лишь пешкой в игре. Монарх, конечно, мог признать дона Хуана герцогом Австрийским или даже принцем, однако же он ни в коей мере не собирался делать его королем чего-либо.

Филипп II был выдающимся правителем, но его нельзя было назвать человеком открытым. Трагическая смерть его сына дона Карлоса, которая легла в основу одноименной оперы Верди, свидетельствует о сложных отношениях между отцом и сыном, виновником которых оказался не один лишь сын. Филипп II никогда не был откровенен с собственным отпрыском, потому неудивительно, что он не доверял и сводному брату, который, кстати, был почти ровесником сына короля. И если о братской вражде раньше только шептались, то после Лепанто эту тему все открыто обсуждали.

Действия венецианского правительства лишь усиливали подозрительность испанского короля. А дон Хуан, в силу своего характера, более не мог выносить подозрений могущественного брата.

И хотя на первый взгляд казалось, что организация крестового похода 1572 года успешно продвигалась, на самом деле кампания и на сей раз не обошлась без разногласий.

Более того, 1 мая скончался Пий V. Ему на смену пришел Григорий XIII, тоже итальянец. Однако новый папа был человеком мягким, которому была чужда любого рода борьба.

 

Мессина. Лето 1572 года

На Корфу Венеция собрала эскадру из ста боевых галер и шести галеасов. Таким образом, все приготовления к новой кампании были завершены. Новоизбранный венецианский главнокомандующий Фоскарини незамедлительно явился на остров Корфу.

Джованни Соланцо, занимавший теперь пост покойного Барбариго, отправился с Корфу в Мессину, ведя за собой двадцать пять галер. Он должен был встретиться с главнокомандующим доном Хуаном, который уже ожидал в Мессине. Говорили, что и папская эскадра во главе с Колонной тоже двинулась на юг. Командир испанской эскадры маркиз де Санта-Крус покинул Неаполь с тридцатью шестью кораблями. Еще два судна отправились с Мальты на север.

Однако когда венецианский адмирал прибыл в Мессину, возникла непредвиденная проблема. Как и в прошлом году, испанские посланники снова принялись оспаривать место сражения союзного флота. Они настаивали на том, чтобы на этот раз объединенная флотилия атаковала пиратов у Северной Африки. Венецианцы же хотели направить корабли на восток и там вновь разгромить турецкий флот. К тому же стало известно: османская армада под командованием Улудж-Али покинула Константинополь.

Испанцы не уступали, конфликт только разрастался. Тем временем в порт прибыл Колонна. Маркиз де Санта-Крус тоже явился и сразу принял испанскую сторону.

Наконец дон Хуан нашел компромисс. Он предложил Филиппу II сначала поддержать венецианцев в киприотской кампании. Взамен на это Венеция обещала передать Испании земли на востоке Средиземноморья. Но из Мадрида ответа не последовало. Тогда дон Хуан предложил атаковать летом только Алжир, где находились пираты Улудж-Али, а затем оттуда двинуться на восток Средиземноморья. Но и на это испанский король никак не отреагировал.

Дон Хуан, Колонна, Соланцо и Санта-Крус собрали военный совет, на котором было решено покинуть порт 14 июля.

Однако за два дня до назначенной даты дон Хуан неожиданно объявил, что отплытие откладывается на неопределенный срок.

Колонна и Соланцо были крайне озадачены подобным заявлением и потребовали объяснений от главнокомандующего. Поначалу дон Хуан отказывался назвать причины, но затем намекнул, что решение исходило от Филиппа II.

Дон Хуан и сам не мог понять, что происходит у короля в голове, почему он приказал остановиться именно сейчас. Но молодой принц передал в командование Колонны девять испанских галер, которые вместе с венецианскими кораблями отправились бы на восток Средиземноморья. Сам дон Хуан заявил, что остается в Мессине для приготовлений к атаке на Алжир.

Колонна сообщил принцу, что девяти галер недостаточно, он потребовал двадцать пять кораблей. Изначально Колонна надеялся, что на испанского короля будет влиять папа. Но теперь, когда новый папа был только что избран, эта тактика оказалась безуспешной. Дон Хуан посоветовался с испанскими посланниками и согласился выделить двадцать две галеры, тысячу испанских и четыре тысячи итальянских солдат.

Так образовалась флотилия, насчитывавшая сто тридцать четыре корабля. В нее вошли двадцать две испанские галеры, двенадцать папских, двадцать пять венецианских кораблей под командованием Соланцо и еще семьдесят пять венецианских судов, ожидавших на Корфу. К ним также присоединились шесть галеасов и несколько кораблей с Крита. В итоге собралось более ста пятидесяти кораблей. И хотя в прошлом году союзная флотилия насчитывала более двухсот судов, все же нынешняя казалась достаточно сильной, чтобы справиться с турецким флотом.

Итак, было решено двинуться к Восточному Средиземноморью на поиски врага. Пятнадцати испанским галерам пришлось немного отстать от остальных, поскольку они вынуждены были останавливаться и добирать солдат по пути. Но несмотря ни на что, венецианцы чувствовали облегчение.

15 июля они прибыли на Корфу, где их ждали семьдесят пять венецианских кораблей под руководством главнокомандующего Фоскарини. Объединенная флотилия покинула Корфу, обогнула полуостров Пелопоннес с юга и наконец-то взяла курс на восток. По дороге их догнала открепленная галера, сообщившая о том, что дон Хуан с оставшимися кораблями отправился из Мессины. Дело в том, что Филипп II отозвал предыдущую директиву.

Колонна и венецианские командующие принялись обсуждать, стоило ли им возвращаться на Корфу и там ждать дона Хуана, чтобы затем вместе отправиться на восток Средиземноморья, или же было разумнее плыть дальше, предложив молодому принцу догнать их, как только представится возможность. Но теперь, когда флотилия уже была в пути, венецианцы не хотели потерять столь драгоценный шанс столкнуться с противником и вернуться на базу в Мессине, которая по удобствам и безопасности намного уступала базе на Корфу. К тому же кто знал, когда они снова двинутся в путь оттуда?

Колонна согласился с венецианцами. Корабли проследовали дальше на восток, отправив дону Хуану ответное письмо.

4 августа флотилия остановилась у острова Цериго, расположенного у южного побережья полуострова Пелопоннес и принадлежавшего Венеции.

Было доложено, что турецкая эскадра из ста шестидесяти кораблей стояла в гавани Мальвазии. А так как это было в дне плавания от местонахождения христианской флотилии, союзники решили начать боевое построение.

Как и в Лепанто, формация получилась смешанной: корабли разных государств распределились по всем ее частям равномерно. Но в этом году венецианские суда составили подавляющее большинство. Поэтому было решено расположить галеры по группам из пяти: три корабля из Венеции, по одному — из Испании и Папского государства. Главная сила снова сосредоточилась в центре построения, вокруг флагманской галеры Колонны. С левого фланга от судна Колонны располагался венецианский главнокомандующий Фоскарини, а справа — командир испанской эскадры дон Андраде. Отсутствовал наемный капитан Дориа, чье поведение в прошлогодней кампании оказалось крайне подозрительным.

А тем временем Улудж-Али, узнавший о приближении христианской флотилии, решил не покидать гавань Мальвазии. Он оставался там до 10 августа, когда между противниками состоялась даже не битва, а незначительная стычка, в которой турки понесли больше потерь, чем христиане. Так, семь мусульманских галер были оставлены из-за невосстановимых повреждений. В итоге Улудж-Али с остатками своей эскадры удалился обратно в гавань.

Внезапно Колонна стал утверждать, что поскольку дон Хуан уже достиг Корфу, флотилия должна повернуть назад и встретиться с ним либо на Корфу, либо где-нибудь в другом месте по дороге от нынешнего местоположения объединенной флотилии. Свое решение Колонна мотивировал тем, что бывалому пирату Улудж-Али, знавшему Средиземноморье как свои пять пальцев, ничего не стоило ускользнуть от главной силы союзников и напасть на пятьдесят с небольшим галер дона Хуана. А пока этого не произошло, союзной флотилии необходимо без замедлений отправляться на помощь герцогу Австрийскому.

Венецианские командиры были категорически против, но на сей раз здесь не было Себастьяно Веньеро, который бы физически припугнул маленького и изящного Колонну, а словами заставил его сжаться от страха подобно голубю перед орлом.

Колонна воспользовался полномочиями главнокомандующего флотилии, которыми он располагал до объединения этих кораблей с галерами дона Хуана. Любезный венецианский адмирал Фоскарини, в свою очередь, уступил требованиям Колонны. В итоге флотилия, несмотря на то что враг был так доступен, решила уйти.

От острова Цериго они двинулись дальше, обогнув Пелопоннес. И даже достигнув острова Занте, они так и не встретились с доном Хуаном. Ничего не оставалось делать, кроме как продолжать следовать в северном направлении. Только у острова Корфу они наконец примкнули к кораблям молодого принца.

Дон Хуан был в бешенстве оттого, что венецианцы не подождали его, он даже грозился казнить дона Андраде, командира испанского состава. Затем герцог потребовал, чтобы часть испанских солдат перевели на венецианские галеры, на что венецианцы ответили решительным отказом. В прошлом году, когда на кораблях республики не хватало людей, они приняли предложение дона Хуана. Теперь же венецианские суда были полностью экипированы.

Но настойчивость дона Хуана можно объяснить скорее его тщеславием, нежели действительной надобностью предлагаемых действий. Молодой принц полностью вошел в роль главнокомандующего. Отказ венецианцев разъярил его. Колонна почувствовал, что в воздухе запахло грозой. Он предложил компромисс, который состоял в следующем: солдат с папских кораблей следовало перевести на венецианские, и тогда испанцы могли бы занять папские галеры. Венецианцы на это согласились.

В прошлом году подобный фарс был бы просто недопустим. Крепость Веньеро никогда не потакал прихотям дона Хуана, как бы тот ни злился. Наоборот, каждый спор заканчивался тем, что старый адмирал обрушивался с ругательствами на раздраженного герцога и озадаченного Колонну, а после выбегал вон из комнаты. Затем Барбариго приходилось снова все улаживать. Несмотря на то что Барбариго всегда при этом действовал спокойно и разумно, все же он никогда не поддавался капризам оппонентов.

К сожалению, среди высшего командования в 1572 году отсутствовала гармония «воды и огня», которая так чудесно срабатывала во время прошлой кампании. На этот раз венецианским командующим являлся человек недальновидный. Он постоянно шел на поводу у дона Хуана, все чаще уступая ему. В этом плане венецианский флот 1572 года напоминал поведение венецианского правительства в том же году.

Компромисс Колонны мог бы сохранить целостность союзного флота, если бы командование не тратило столько времени на пререкания. Лишь спустя десять дней христианская флотилия снова вышла в Ионическое море. Но к тому времени проворный Улудж-Али уже ушел. К тому же плохая погода убивала последнюю надежду на победу. Враг был окончательно упущен. Поэтому когда дон Хуан предложил вернуться на Корфу, с ним все единодушно согласились. Впоследствии между христианами и мусульманами возникали незначительные схватки (в основном между разведывательными эскадрами обеих сторон).

Дон Хуан с испанской эскадрой вернулся в Мессину, а Колонна отправился в Рим. Филипп II направил папе письмо, в котором пообещал предоставить еще более мощную флотилию в следующем году, однако венецианцы ему уже не верили.

Потеряв доверие к испанцам, Венеция тайно решила начать переговоры с турками. По этому поводу посол Барбаро получил сверхсекретную директиву от Совета Десяти.

 

Константинополь. Зима 1572 года

Мирные переговоры должны были проводиться в полной конфиденциальности. Ранее Венеция, Испания и Папское государство в хартии Священной Лиги условились не заключать мира с турками, не сообщив о том предварительно двум другим участникам. Может, Венецианская республика и перестала верить своим союзникам, но отрицался сам факт нарушения ею соглашения.

Так как секретность должна была соблюдаться и внутри самой Венеции, данная тема не обсуждалась в сенате, являвшемся международным форумом страны. Вопросом занимался Совет Десяти, известный своей конфиденциальностью и быстротой в принятии решений.

Мирные переговоры всегда были делом нелегким. В данном случае процесс еще больше усложнялся наличием измены союзникам. Соблюдая абсолютную секретность, венецианское правительство созвало расширенный Совет Десяти. В обычный Совет входили десять советников и дож с его шестью депутатами, то есть всего семнадцать человек. Все участники являлись дворянами старше тридцати, они состояли в сенате. Еще двадцать венецианских аристократов формировали так называемую «зонту», которая присоединялась к основным семнадцати членам, образуя расширенный Совет Десяти.

Подобные меры предусматривались венецианским законом в случаях, представлявших особую важность для республики. «Зонта» была представлена людьми, опытными в военной и дипломатической областях. Каждый из них имел право быть избранным в обычный Совет Десяти — главный исполнительный орган венецианской республиканской системы.

В соответствии с законом Венеции десять советников и шесть депутатов Совета Десяти ежегодно переизбирались. Однако в трудные для республики времена столь частая смена управленческого состава являлась не только бесполезной, но и пагубной для политики страны. Но что бы ни случилось, власть в республике регулярно сменялась, за счет чего соблюдался фундаментальный принцип венецианского правительства: препятствовать концентрации политической силы в отдельных руках. Эту систему оказалось крайне сложно изменить.

Система «зонты» являлась продолжением уникальной управленческой структуры Венеции. Несмотря на то что каждого нового советника через шесть месяцев сменял следующий, уже бывший советник мог остаться при высшем исполнительном органе, став одним из участников «зонты». А сановники из «зонты» позже снова могли быть избранными в Совет. Такая система позволяла стране удерживать относительно постоянный политический состав, а также экономила время, которое в ином случае требовалось бы на введение новичков в курс дела.

Итак, Совет Десяти и «зонта» приказали венецианскому послу в Константинополе возобновить мирные переговоры с турками касательно Кипра. Венецианцы желали вернуть себе остров взамен на значительное увеличение ежегодной подати (до войны она составляла восемь тысяч дукатов).

Расширенный Совет Десяти решил отправить послу Барбаро дискреционную сумму в пятьдесят тысяч дукатов для осуществления задания. Взяточничество считалось обычным делом при переговорах с турецкими министрами.

Совет Десяти и «зонта» планировали вовлечь в мирные переговоры и французов, сыграв на враждебности французского короля к Испании и на его сильном желании внести раздор в венециано-испанские отношения.

Тем временем переговоры в Константинополе проходили в нескольких направлениях одновременно: Барбаро встретился с великим визирем Сокуллу, Сокуллу — с французским дипломатом, а тот, в свою очередь, с Барбаро.

Хоть турки и потерпели сокрушительное поражение при Лепанто, от этого вести с ними переговоры оказалось не легче. Турция отлично понимала: Венеция больше не может положиться на Испанию, а своими силами республика уже ничего не сумеет сделать.

В битве при Лепанто Османская империя лишилась бороды, но благодаря усилиям Улудж-Али отрастила новую. В отличие от Барбаро турки снова были уверены в себе. Венецианский посол лишь надеялся, что поражение у Лепанто как-то повлияет на османов, что они все же согласятся на переговоры, несмотря на столь демонстративную самонадеянность.

С возобновлением переговоров окна венецианского посольства в Пера распечатали. Янычарский отряд покинул здание. Теперь оно по крайней мере не выглядело как вражеское представительство.

Неудивительно, что переговоры продвигались с трудом. Сейчас, когда Кипр был в руках у турок, они вряд ли собирались возвращать его даже в обмен на увеличение ежегодной подати за пользование островом.

С другой стороны, Венеция тоже не хотела окончательно покидать Кипр. Тридцать четыре года назад она таким же образом потеряла Нафплион и Мальвазию на полуострове Пелопоннес, однако же по степени военной и экономической важности эти две базы не шли ни в какое сравнение с Кипром.

Таким образом, стороны не шли на компромисс. Переговоры приостановились.

Почти сорок участников Совета Десяти и «зонты», затрудняясь действовать самостоятельно и дальше, обсуждали возможность посвящения сената в данный вопрос. Так по крайней мере ответственность за принимаемые решения ложилась бы на двести человек. Но за это предложение проголосовали только двое. Остальные же осознавали, насколько важно было сохранять секретность этой темы.

19 ноября, когда переговоры окончательно зашли в тупик, Совет Десяти дал послу в Константинополе указание прекратить требования Кипра обратно. До того как это письмо было отправлено, еще один человек проголосовал за передачу дела сенату, но три голоса все равно ни на что не повлияли.

Получив новый мандат, посол Барбаро снова окунулся в сложные переговоры. Дипломат уворачивался от ветров, дувших с Черного моря через весь Босфор… Приближалась суровая зима. Несмотря на разгром при Лепанто, антизападные реакционисты при турецком дворе с каждым днем приобретали все больше политической весомости.

 

Венеция. Весна 1573 года

7 марта 1573 года в результате переговоров стороны наконец-то пришли к официальному соглашению. Однако условия мира были крайне невыгодными для республики, хотя она и являлась победительницей в сражении.

Кипр официально признали турецкой территорией, поэтому Венеции больше не надо было платить ежегодную подать. В то же время в ближайшие три года венецианцы пообещали выплатить так называемый «торговый налог» в триста тысяч дукатов. Ежегодная подать за пользование островом Занте увеличилась с пятисот до тысячи дукатов.

Со своей стороны турки обязались вернуть имущество, отнятое у венецианцев, населявших турецкие земли, а также предоставляли венецианцам полную свободу экономических действий на территории Османской империи. Заключенный мир длился семьдесят два года (до 1643 года). Поэтому уступки, на которые пошла Венеция в 1573 году, и кровь, пролитая в сражении при Лепанто, обеспечили венецианцам несколько десятилетий мира и экономического процветания.

О венециано-турецком пакте публично объявили лишь после его официального подписания. Даже в сенате Венеции о мире стало известно только за день до оглашения. Несмотря на расформирование объединенного флота в октябре минувшего года, венецианские государственные судоверфи почти ежедневно спускали на воду новые военные корабли, параллельно для их экипировки набирались люди.

До того как о заключении мира стало публично известно, другие страны, да и сами венецианцы были уверены, что республика намерена продолжать войну Впрочем, у них не было никаких оснований полагать иначе.

В Западной Европе заявление о соглашении с турками встретили с осуждением. Единоличное заключение пакта называли изменой всему христианскому миру. Но ни одна страна не предложила создать против турок новый объединенный флот (уже без участия Венеции).

Тайно заключив мирное соглашение с Турцией, Венеция избежала участия в борьбе за власть, развернувшейся между наиболее влиятельными государствами Европы. Так, Франция и Испания имели виды на Северную Африку, в частности, на Алжир. От этого вражда между двумя могущественными государствами только разгоралась. Кроме того, при помощи турок Венеция могла защитить Средиземноморье от амбициозных намерений Испании.

А тем временем переговоры между французским послом в Константинополе и турецким двором продолжались. Обе стороны договорились о том, что французская армия нападет на Фландрию, а гурки, в свою очередь, отправят в Средиземноморье армаду из трехсот галер, чтобы атаковать земли Испании. Чтобы ослабить последнюю, Испанию и Венецию следовало поссорить, чему как раз и поспособствовал турецко-венецианский союз, окончательно изолировавший испанцев.

Но, подыгрывая французским махинациям, венецианцы не собирались становиться открытыми врагами Испании. Скорее, пакт с Османской империей позволял Венеции сохранять нейтральные отношения как с Испанией, так и с Францией — двумя великими державами Западной Европы XVI века.

После подписания мира Венеция принялась восстанавливать свою торговую структуру, в особенности в водах на востоке Средиземноморья. Но нельзя сказать, чтобы республика отодвинула военно-морской флот на задний план. Беспечность в этой области в прошлом уже сделала Венецию уязвимой для территориальных амбиций соседей, и такой опыт послужил ей хорошим уроком. 7 октября венецианцы провозгласили государственным праздником в честь славы всего венецианского флота, а не только отдельной победы при Лепанто.

Неистовое ликование в честь триумфа при Лепанто прозвучало эхом даже в далекой от Средиземноморья Англии. Сражение при Лепанто стало не только самой крупной, но и последней в истории галерной битвой. Более того, это был последний крестовый поход. После Лепанто более никто в Западной Европе не призывал к войне во имя Христа.

Западная Европа стала мировым центром, сменив в этой роли Средиземноморье. Дальнейшие исторически значимые битвы происходили уже не в Средиземном море, а в водах Атлантического океана. А на смену галерной эпохе пришло время парусных кораблей.

В 1645 году между Турцией и Венецией разгорелась двадцатипятилетняя война за остров Крит. Но на тот момент Средиземноморье утратило мировую весомость, война уже не рассматривалась как исторически важное событие, как было с битвой у Лепанто. Независимо от ее длительности и от пролитой крови к этой венециано-турецкой войне все отнеслись как к одному из локальных конфликтов.

Венецианская республика гордилась своей тысячелетней историей. После падения Византии в 1453 году Османская империя стала главной исторической силой. Но именно сражение при Лепанто положило начало краху ее могущества. Венеция тоже стала стремительно терять свою влиятельность. Это объяснялось не только ослаблением обоих государств, но и спадом мировой важности Средиземноморья — центра их действий и влияния. Это влияние уходило вместе с XVI веком.

Увяданию Средиземноморья по большому счету способствовало то, что все дальнейшие значимые битвы на море происходили в иных водах.

Военные достижения союзников в битве при Лепанто утратили какой-либо вес в следующем же году, когда альянс был расформирован.

И все же устрашающее кровопролитие не кануло бесследно в Лету.

Если бы в сражении при Лепанто победили турки, они тем самым еще больше утвердились бы в собственной непобедимости, а Средиземное море стало бы внутренним озером Османской империи. Кроме того, в случае победы турок нет уверенности, что дальнейшая османская экспансия остановилась бы около Вены и не простерлась бы дальше.

Сражение при Лепанто имело скорее психологический, нежели фактический эффект, лишний раз доказав историческую важность подобного психологического последействия. В итоге Венеция добилась семидесятилетнего мира, на протяжении которого она оставалась одним из богатейших и утонченных государств в Европе. Так, творения искусства и ремесленные изделия, выносившиеся на площадь Сан-Марко во время праздничных процессий, чтобы удивить приезжих иностранцев, оценивались в десять миллионов дукатов.

Благосостояние Венеции особенно поразило гостей с Дальнего Востока. Четырнадцать лет спустя после сражения при Лепанто, в 1585 году, в Венецию прибыли четверо японских юношей, посланных сюда в качестве иезуитских миссионеров тремя христианскими предводителями с острова Кюсю. Они намеревались посетить испанского короля Филиппа II и папу римского Григория XIII.

 

Судьбы участников битвы при Лепанто в последующие годы

В мае 1572 года, когда воспоминания о триумфе при Лепанто были еще свежи, а христианский союз, так и не решившийся на очередную битву, пока еще не расформировали, ушел из жизни папа Пий V. Вскоре после смерти его канонизировали, церковь признала покойного святым Пием.

Организация крестового похода и его успех поспособствовали решению о канонизации. В XIII веке французский король Людовик возглавил множество крестовых походов, все они увенчались неудачей. Но несмотря на это, монарха тоже возвели в святые. В Западной Европе святость и борьба против неверных становились взаимозависимыми понятиями.

Успехи дона Хуана закончились на победе при Лепанто. Вражда между ним и Филиппом II усугубилась, молодой принц без особо примечательных событий дожил до тридцати трех лет. В 1578 году дона Хуана не стало. Он ни разу не был женат.

Маркантонио Колонна после Лепанто тоже исчез с исторической сцены. С 1577 года он служил генерал-губернатором Сицилии, а в 1584 году умер в возрасте сорока девяти лет вдали от родной Испании.

Несмотря на массовую критику, Джованни Андреа Дориа до самой смерти продолжал карьеру наемного капитана. В 1606 году в возрасте шестидесяти семи лет он ушел из жизни. А поскольку важность Средиземноморья постепенно увядала, никто из его наследников более не достиг выдающихся карьерных высот.

Возможно, в качестве компенсации за отставку с поста адмирала венецианского флота Себастьяно Веньеро избрали дожем Венецианской республики. Это случилось шесть лет спустя после сражения при Лепанто. Во время его пребывания в новой должности у республики практически не возникало сложностей в отношениях с турками, поэтому Веньеро уже не так часто давал волю своему необузданному гневу.

К четырехсотой годовщине битвы у Лепанто от имени итальянского флота на стене его скромного дома на площади Фармоза повесили мраморную мемориальную табличку с указанием имени выдающегося морского командира.

С подписанием мирного соглашения с турками венецианскому послу в Константинополе Маркантонио Барбаро разрешили вернуться домой после пятилетней службы. Обычно вернувшийся на родину дипломат обязан предоставить сенату отчет. И Барбаро не был исключением из этого правила. В своем отчете он подверг безжалостной критике политику правительства, отчего собравшиеся сенаторы и администраторы побледнели: «Стабильность и устойчивость государства не зависят исключительно от его военного потенциала. Крайне важным является и то, как нас воспринимают другие страны, как мы относимся к ним. На протяжении вот уже многих лет турки считают, что мы, венецианцы, всегда избираем легкий путь компромисса. А все потому, что наше отношение к ним характеризуется не обычной дипломатической вежливостью, а скорее подобострастием. Мы побоялись окончательно убедить турок в их слабости, не смогли показать собственную силу. В итоге туркам больше ни к чему подавлять свое высокомерие, дерзость и заносчивость. Теперь они могут дать полную волю своим диким импульсам. Мы позволили им отобрать у нас Кипр взамен на клочок бумаги, доставленный каким-то греком. Разве это не доказывает позорности венецианской международной политики?»

Но даже после подобного отчета венецианское правительство не преминуло наградить Барбаро за все его достижения. Вскоре он получил пост (по важности второй после дожа) руководителя собора Сан-Марко.

Уполномоченные послы не должны были по возвращении отчитываться перед сенатом. Как было сказано ранее, в 1572 году коллега Барбаро, Джованни Соланцо, сменил погибшего Барбариго, став адмиралом венецианского флота. Четырьмя годами позже он руководил разведывательной эскадрой в Средиземноморье. Тогда же его корабли вступили в схватку с судами, принадлежавшими мальтийскому рыцарскому ордену Святого Иоанна. Во время военных действий Соланцо был убит. Дело в том, что после заключения мира между Венецией и Турцией орден настолько ополчился против республики, что стал нападать на республиканские корабли, будто они принадлежали неверным османам.

Улудж-Али дожил до семидесяти пяти лет. В 1595 году он скончался в своей постели в Константинополе. В моем сборнике «Любовные хроники» есть один рассказ под названием «Изумрудное море», в котором описан эпизод из романтической жизни пирата Улудж-Али.

Еще во времена сражения при Лепанто ходили слухи о намерении испанского короля Филиппа II переманить Улудж-Али на свою сторону. И судя по всему, позже монарх предпринимал подобные попытки. Однако бывший христианин с юга Италии ни разу не предал турок, которые, в свою очередь, ценили его так высоко, что даже назначили великим адмиралом османского флота.

Все свое состояние Улудж-Али потратил на возведение прекрасной мечети в Константинополе, которой передал многие сокровища, а после спокойно умер во сне, до последнего вздоха оставаясь мусульманином. Говорят, при жизни он держал венецианский флот в постоянном страхе.

 

Венеция. Зима 1571 года

Венецианское правительство запретило семьям погибших при Лепанто носить траур. Столь великое событие должно было вызывать лишь радость, а не печаль. На улицах повсюду висели только праздничные флаги, не было ни одного черного. И дож с сановниками Венецианской республики нанесли визит дому Агостино Барбариго, чтобы отпраздновать победу, а не выражать соболезнования. Вдова погибшего, как и полагалось, не в трауре, достойно приняла гостей. Весь город, в том числе и особняк Барбариго, охватило ощущение триумфального восторга, подавлявшего боль от потери любимых.

Но в Венеции была одна женщина, которая более чем кто-либо погрузилась в траур — и душой, и разумом. Она не могла носить траурную одежду, так как официально никого не потеряла.

Она даже ни разу не появилась в церкви, где находился фамильный склеп Барбариго. Эта женщина знала, что там захоронен лишь локон волос Агостино. Но не в том была причина.

Она не хотела идти на его могилу, потому что этим приравняла бы его смерть к гибели остальных.

Буйные празднования за окном были для нее лишь шумом, никак не относящимся к ней. Она могла понять людей, испытывавших радость победы, но не имела сил разделить с ними эту радость.

Старая служанка знала, что женщина была слишком потрясена, чтобы плакать, когда одновременно стало известно об успехе при Лепанто и о смерти ее любимого. Оказалось возможным лишь поддержать ее заботой. Не имея никого, чтобы разделить с ним свое горе, Флора запрятала боль глубоко в сердце.

У нее оставалось кое-что из его вещей. Это не были предметы, специально подаренные им на память. В основном это вещи, которыми они пользовались в домике, который он снял для нее, — изысканные венецианские бокалы, стеклянный кувшин для вина, рубашки, скатерти и салфетки, украшенные легкими, словно облака, кружевами, другие мелочи в том же духе.

Узнав о его кончине, она в тот же день отправилась в тот домик и унесла с собой все эти вещи. После этого она больше никогда не появлялась в этом месте, снятом на его имя.

От него у нее осталось еще кое-что: как-то провожая ее домой прохладной ночью, он накинул на нее свой плащ. Это была обычная одежда венецианских мужчин того времени — черный шерстяной плащ с меховой подкладкой. И теперь, надевая его, она успокаивалась, будто укрываясь любовью Агостино.

Ее горе было невыразимо, но она не чувствовала себя одинокой. Если однажды мужчина всем сердцем полюбил женщину, она уже никогда не будет страдать от гнетущего одиночества. Ей было больно лишь оттого, что она не может вернуть любимого. И она готова была терпеливо переносить эту печаль — столько, сколько потребовалось бы.

Хотя она ни разу не посетила склеп Барбариго, Флора, как и прежде, ходила с сыном в церковь Сан-Заккариа, стараясь бывать там после обеда, когда не было народу. В храме она молилась за Агостино.

Однако Флора не молилась за упокой его души. Ведь он погиб с осознанием победы, а потому (она в этом не сомневалась) ушел из жизни умиротворенным.

В один из таких дней она, помолившись, вышла из церкви Сан-Заккариа и остановилась напротив типичной венецианской купели, стоявшей посреди площади. Светило убаюкивающее зимнее солнце, Флора далее не сразу осознала, что остановилась. Она закрыла глаза и слегка подняла голову к солнцу, как будто загорая.

Она почувствовала, как кто-то сзади нежно обнял ее.

Это был ее сын.

— Мама, он умер командиром в великой битве…

Она с изумлением посмотрела на него. Флора считала его всего лишь ребенком, но он смог понять, что творилось у нее в душе. Еще она удивилась, как высоко он ее обнял — мальчик определенно подрос за последний год или два. Голос его стал ниже и спокойнее.

Она не смогла сдержать улыбки. Прежде Флора воспринимала его ребенком, но теперь он стал достаточно взрослым, чтобы поддержать ее. И осознание это скорее было забавным, чем приятным.

Удивительно, как незаметно дети взрослеют. Он всегда бегал за ней, как щенок, — и вот скоро ему должно исполниться тринадцать. А через три года предстояло сделать выбор между освоением искусства навигации и торговли в качестве стрелка на торговом судне и учебой на юриста или медика в университете в Падуе. Через семь лет, когда ему исполнилось бы двадцать, юноше, как сыну венецианца, должны были предоставить место в республиканской ассамблее. Таким образом, в последующие семь или максимум десять лет он не мог обойтись без матери.

— Мама, давай как-нибудь съездим на Корфу.

Флора кивнула.

Она посмотрела на сына, который был уже выше ее.

«Возможно, это как раз я в нем нуждаюсь», — подумала Флора. Впервые с тех пор, как она узнала о несчастье, у нее на глаза навернулись слезы и потекли по щекам.

Они покинули территорию церкви. Флора купила цветок у женщины, постоянно стоявшей около храма с деревенскими цветами. Женщина сказала Флоре, что если она будет ухаживать за цветком, он буйно разрастется, а к весне даже придется пересаживать его в горшок побольше.

Даже если бы ее сын выбрал путь мореходца, можно было с уверенностью сказать, что его никогда не прельстила бы турецкая сабля.

Агостино Барбариго передал свой талант сыну любимой.