1

Провожать покорителей Сибири вышла чуть ли не вся Москва. Грозный-царь распорядился в их честь звонить в колокола. Сам Иван Васильевич на проводы казаков, конечно, не пришел, зато явились Годунов, отец и сын Трубецкие, почти все думные бояре и даже Мурашкин. На лицах государственных мужей не было присущих им чванства или подленького ехидства. Пред истинным геройством любое чванство и любая подлость просто меркнут.

– Я заместо Глухова просился, но государь не отпустил, дескать, здесь шибко нужен, – с искренним огорчением сказал младший Трубецкой, прощаясь с Княжичем. Однако Ваньке было не до Митькиных переживаний, он печально смотрел на ревущих в голос стрелецких жен. «А меня теперь оплакать будет некому, – подумал есаул, и тут же мысленному взору его представилась Аришка с Андрейкой на руках. – Как же с ними быть? Может, всетаки заехать в имение, попрощаться», – засомневался был, Княжич.

Глянув на него, Кольцо тут же догадался, о чем переживает побратим.

– Вань, ты понапрасну себе душу не томи. Андрейка твой совсем еще младенец, все одно пока что ничего не понимает. Вот ежели назад живым вернешься, тогда и заберешь к себе сынка, – поучительно промолвил атаман и шаловливо подмигнул: – Вместе с нянькой.

– А ты откуда про Аришку знаешь? – удивился Ванька.

– Андрюха рассказал.

– Вот пустобрех, – ругнулся Княжич, розовея от смущения при воспоминании о том, как девушка прижала его раненую голову к своей груди.

– Да ты не красней, лучше погляди, какая справная жена у нашего нового сотника, – не унимался побратим.

Княжич оглянулся и увидел Машу. В отличие от прочих баб, она не выла, а лишь смущенно улыбалась да покорно кивала головой в ответ на наставления мужа. Своею статью и богатой шубой, Ванькиным подарком, Мария выделялась из толпы. Не мудрено, что атаман почтил ее своим вниманием.

– Поехали, нечего на чужих жен заглядываться, – сердито ответил есаул. При виде своей случайной полюбовницы он вдруг почуял угрызения совести.

Кольцо не стал с ним спорить. Пальнув из пистолета, посланец Ермака немного подождал, пока толпа утихнет, и провозгласил:

– С богом, братцы. Прощай, Святая Русь, благослови на подвиг сыновей своих.

Первыми двинулись казаки во главе с Разгуляем, который на правах хорунжего вез знамя Хоперского полка. За ними шляхтичи Гусицкого, благодаря стараниям Яна превратившиеся из оборванцев в воинов, ничем не уступающих станичникам. Потом пошел обоз, кроме саней с припасами да пушками, в нем была добротная повозка новоявленных наместников Сибири, благоразумно решивших не трястись в седле до самого Искера. Замыкали шествие стрельцы.

Атаман и есаул уходили последними. Когда Княжич уже вскочил в седло, за его спиной раздался знакомый женский голос:

– А со мной проститься не желаешь, Ванечка? Али позабыл свою целительницу?

– Да нет, не позабыл, просто мужа твоего не захотел злобить, он, похоже, шибко ревнивый, а тебе с ним еще жить да жить.

– Сколько жить кому – лишь богу ведомо. С коня-то хоть сойди, надобно поговорить кой о чем, – сказала Маша, с опаской глядя вслед уходящему Бегичу.

Как только Ванька спешился, она взяла его под руку и отвела подальше от опешивших от подобного бесстыдства баб.

– Муженек-то мой, действительно, не в духе. Ему про нас с тобой Демьян что-то нашептал, тот самый купеческий приказчик, которого ты из дому прогнал, они с ним давние приятели, – блудливо усмехнулась неверная жена. – Собираются тебя да прочих атаманов извести, для того Евлампий и отправился в Сибирь, – уже с тревогою добавила она.

– А они-то тут при чем? Вроде я один с тобой грешил, – пожал плечами Княжич. Есаул не принимал всерьез опасений своей подруженьки.

– Да при том, что дело вовсе не во мне, ревность – это так, для подлости прикрытие. Шибко уж казачий атаман раззадорил их своим богатством. Вот Демьян с Евлампием и захотели земли новые к рукам прибрать. С Болховским да Глуховым договориться им труда большого не составит, помеха только в вас, старшинах казачьих.

– Я тебе уже как-то говорил – кишка тонка у мужа твоего со мной тягаться.

– Плохо ты его, Ванюша, знаешь, – тяжело вздохнула Маша. – Об одном тебя прошу, из-за меня не убивай Евлашку.

– А по другой причине, за измену, скажем? – шутливо вопросил Иван.

– Ну, это ваши, мужичьи дела.

– Что ж, и на том спасибо.

Есаулу нетерпелось поскорей уйти, после гибели Елены разговаривать с Марией ему было очень тяжко. Никогда особо не страдавший благочестием, Ванька чувствовал себя почти предателем, но жена Бегича встала на его пути. Тут же из толпы стрелецких жен послышалось:

– Вот бесстыжая, не успела мужа проводить, а уже на парне виснет.

– Какой он тебе парень, дура. Это же тот самый варнак, который за полячку-полюбовницу князя Одоевского убил и с ним в придачу еще шестнадцать государевых охранников, однако царь его помиловал. Видать, и сам Иван Васильевич эдакого злыдня испугался.

– Пусти, Маша, бабы ж смотрят, – стараясь не глядеть в блестящие от слез глаза своей нечаянной любовницы, попросил Иван.

– Да разве это бабы? Так – куры мокрохвостые. Меня корят, а сами бы полжизни отдали, чтоб такого мужика заполучить, – с досадою ответила Мария. – Жалеешь, вижу, что ту ночь со мной провел, так это зря. Елена, коль жива б была, тебя не осудила. Эка невидаль – мужику, с женой в разлуке целый год пребывающему, с чужою бабой переспать.

– Для нас с тобою это, может, и не диво, но Еленка-то по своей сути еще совсем девчонкой была, – печально вымолвил Иван и тут же строго вопросил: – А ты откуда про ее погибель знаешь?

– Так нынче ж на Москве лишь про то и говорят, – кивнула Маша на своих завистниц, – что один казачий атаман царю Сибирское царство подарил, а другой чуть не убил его за полячку-полюбовницу. И будто государь казнить сего великого злодея не стал, а повелел ему во имя искупления грехов в ту самую Сибирь отправиться да тамошнего хана изловить.

– Ну, мне и впрямь пора идти, а то казаки без меня царя Сибирского поймают, как тогда пред государем оправдаюсь, – усмехнулся Княжич.

– Поцеловать-то на прощанье тебя можно? – робко попросила Маша и, не дожидаясь дозволения, припала жадно к Ванькиным губам. – Ты почему такой горячий, Ванечка, и весь дрожишь? Уж не расхворался ль от своих печалей?

– Да нет, наверно, это от смущения. Не привык я на виду у всех с чужими женами обниматься, – попрежнему шутливо заявил Иван, хотя его и в самом деле жутко трепала лихоманка.

– Прощай, мой миленький. Все будет хорошо, твои старания напрасны не бывают, по себе знаю, – загадочно сверкнув своими черными очами, Мария направилась в толпу враз притихших стрелецких жен.

Кольцо, конечно же, не столь завистливо, как бабы, но тоже поглядывал за побратимом да женкой сотника и сразу догадался – дело тут нечисто. «Ну, Ванька и здесь, похоже, преуспел. Теперь понятно, какая кошка между вами с Бегичем пробежала», – насмешливо подумал он, даже не предполагая, что это заблуждение будет стоит ему жизни.

2

Чтоб догнать свое воинство, побратимы собрались приударить коней да понестись за ним вослед, но не тут-то было. Среди народу разнеслась уже весть, что именно они и есть те самые казачьи атаманы, которым не страшны ни Грозный-царь, ни хан сибирский, ни черт с рогами. Обступив столь долгожданных и наконец-то обретенных героев, московский люд старался, кто как мог, выразить им свое почтение. Мужики орали:

– Вы уж там, станичники, не оплошайте, лишь на вас надежда и осталась. С воевод-то наших толку, как шерсти со свиньи. С ляхами который год воюют, но никак не могут одолеть, вы же целую державу покорили.

Девки, в большинстве своем, помалкивали и с восторгом взирали на красавцев-казаков, а детные бабенки, подняв на руки своих чад, старались показать им истинных богатырей, которые, как оказалось, не перевелись еще на матушке-Руси.

– Чего это народ беснуется? – смутился есаул.

– А ты как хотел? Даже самый распоследний нетопырь, ежели в нем хоть капля гордости осталась, желает, чтобы Родина его была великой. Вот они победе нашей и радуются.

– Ну, пока еще не нашей, а твоей, – заскромничал Иван.

– Ничего, уж кто-кто, а ты свое наверстаешь, – обнадежил его Кольцо. Счастливо улыбнувшись, он неожиданно проникновенно вымолвил: – А знаешь, Ванька, вот из-за таких мгновений, наверное, и стоит жить. Глас народа, он ведь божий глас, стало быть, нас сам господь благодарит. Хоть верь, хоть не верь, а я за один взгляд любой из этих баб готов награду царскую отдать.

В подтверждение своих слов лихой разбойник без малейших сожалений снял с пальца перстень, всего лишь несколько минут назад врученный ему Годуновым от имени батюшки-царя, и протянул одетой во все черное красавице с заплаканными, но от этого еще более прекрасными очами.

– Возьми, родная, да помолись при случае за Ваньку Кольцо.

– Благодарствую, – тихо прошептала женщина, беря подарок. Взглянув на – Княжича, она вдруг неожиданно спросила: – Стрельчиха Марья говорила, будто ты Грязного, как крысу, придушил. Это правда?

– Правда, – коротко ответил есаул, пытаясь поскорей проехать дальше, но длиннопалая, тонкая, как у Елены, рука красавицы ухватилась за его стремя.

– Запомни сего витязя, сынок. Это он за смерть твоего батюшки и мамкино бесчестье отомстил, – с радостью и болью одновременно сказала странная бабенка, обращаясь к стоящему с ней рядом парнишке лет восьми.

Глядючи на них, Иван невольно вспомнил маму и себя. Вот таким же беленьким, худеньким мальчонкой он впервые в жизни убил врага, а потом, с благословления Кольцо, вступил на славный и жестокий ратный путь.

Боле оставаться посреди галдящей, радостной толпы Ваньке стало невмоготу. Он вскинул плеть, чтоб стегануть Татарина, однако женщина намертво вцепилась в рукав его белого кунтуша.

– Скажи мне свое имя, я за тебя молиться буду, да не при случае, а день и ночь.

– За что ж такая честь? – с удивлением поинтересовался есаул.

– За то, что сына моего от участи стать душегубом избавил. Ведь совсем еще малец, но уже одной лишь жаждой мести живет.

– Тоже Ванька, только Княжич. А тебя как звать, красавица?

– Сестра Анастасия, в прошлой жизни, мирской, княгиней Анною Ростовской была, – ответила монашка и, сунув что-то Ивану в руку, удалилась.

Лишь выехав из Китай-города, казаки наконец-то избавились от провожающих. Несколько минут Иваны ехали молча. Старший довольно улыбался, младший же разглядывал лежащий на его ладони образ Богородицы.

Первым заговорил Кольцо. Совершенно справедливо догадавшись, что разговор с монашкой не прибавил побратиму душевной бодрости, он захотел его немного раззадорить.

– А все-таки мы молодцы. Еще долго нас с тобою будут помнить в златоглавой.

– Ну, тебя-то, может, будут, хотя, как знать – недолговечна память человеческая, а меня и вовсе не за что.

– Не скажи, я всего лишь с братьями-казаками сибирцев победил, ты же в одиночку самого царя одолел.

– Вроде бы уже проспался, а все несешь, что ни попадя. Какой с меня победитель? – с раздражением ответил Ванька.

– Раз Иван Васильевич не стал тебя казнить, значит, ты взял верх. Это даже, вон, бабы понимают. Неспроста же Бегичева женка пред тобою мелким бесом рассыпалась, а монашка так вцепилась, что водой не разольешь.

– Перестань, Иван, не то всерьез поссоримся, – мученически улыбаясь и дрожа при этом, как осиновый лист на ветру, попросил есаул.

Атаман, конечно, малость ерничал, но при всем при этом был полностью прав. Все покорители Сибири, обретя которую Святая Русь стала еще и Великой, кто поименно, как Кольцо, а кто под общим сказочным прозванием Ермаковы лебеди, на веки вечные останутся в народной памяти.

– Ты чего дрожишь, не захворал ли? – обеспокоенно осведомился Ванька-старший. – То-то, я гляжу, на шутки злишься. На-ка, шубу мою надень, – и вновь, как давеча на площади кремлевской, накинул драгоценный свой наряд на побратима.

3

На третий день пути Княжич расхворался не на шутку. Когда остановились на ночлег, он уже не спрыгнул, а повалился с седла. Казаки занесли его в избу и принялись держать совет, как быть с ним дальше.

– Ваньку далее везти никак нельзя. Вона, руки пораспухли, весь огнем горит и бредит, – сказал Разгуляй, с жалостью глядя на товарища.

– Ладно, есть пока еще деревни по дороге, но ведь вскоре степь голая пойдет, под открытым небом ночевать придется, а несмотря на то, что март уж на исходе, холода стоят, как зимой. Тут здоровому-то дай бог не замерзнуть до смерти, для недужного же – верная погибель.

– Коли так, то я могу с Иваном здесь остаться, как только оклемается, мы вас догоним, – поддержал хорунжего Андрюха, вопрошающе глядя на Кольцо.

– Дальше, братцы, степи не будет, ее в Сибири вовсе нет, как и дорог. Там одни леса дремучие, а холода порой до мая стоят. Только Ваньку не оставишь одного. Он тут без нас с ума сойдет, иль руки на себя наложит. Думаете, я его из глупой прихоти всего израненного за собою потащил? – печально возразил атаман.

– Так никто же никого бросать не собирается. Княжич, он, как волк, живучий, через недельку оклемается, и мы за вами вслед пойдем, – попытался вразумить его Лунь.

– Ты, Андрей, похоже, до конца еще не понял, куда свою седую голову засунул. Пойти-то вы пойдете, но вряд ли уйдете далеко, – упрямо возразил Кольцо. – Нас сейчас почти три сотни собралось да еще при десяти орудиях, и то, только если очень повезет, чрез татарву в Искер пробьемся, половину людей не потеряв. Дай срок, тебе еще война с поляками забавой детскою покажется. Сибирские ордынцы куда лютее крымских и вооружены гораздо лучше. Одни уланы Маметкула чего стоят.

Лунь хотел полюбопытствовать, что за уланы, однако, убоявшись показаться пустобрехом, лишь сердито пробурчал:

– Сюда же вы дошли.

– Дошли, из сорока семнадцать человек. Мы двадцать три бойца в случайных стычках потеряли. Так тогда Кучум еще не ведал о посольстве нашем, а теперь наверняка смикитил, что казаки за подмогою пошли и везде засады порасставил, – пояснил атаман. – Нет, я брата посреди дороги не оставлю, если даже и помрет, то пусть уж лучше на моих руках. Жаль вот только, за недужными никто из нас ухаживать не может.

– Я могу, – вызвался Соленый. В отличие от своего дружка Максимки, он был немногословен, но при этом вовсе не похож на забитого тихоню, в нем чувствовалась немалая и добрая сила.

– Где же ты знахарству обучился? – недоверчиво спросил Бешененок.

– У мамки. Мы когда в осаде были, я не только сражался, а и за ранеными приглядывал.

– Что же ты наставника своего не излечил?

– Матвей Трофимычу стрела в живот угодила, такие раны смертельные, но он еще три дня прожил.

– Ну, ежели со мной что подобное случится, не пытайся исцелить, лучше сразу добей, чтоб не мучиться, – усмехнулся Максим.

– Прикуси язык, не то и впрямь беду накличешь, разве можно в таких делах шутить, – осадил его Кольцо. – А ты, парень, раздобудь в деревне чего надобно. Может, травы есть целебные у здешних стариков, пораспрошай. Да молока и меду прихвати – они от всех скорбей полезные.

– Ну как его везти? – возроптал Андрюха, сокрушенно качая головой.

– Покуда на санях. Поклажу на Иванова с Семеновым коней навьючим и одну повозку освободим, – словно не заметив возмущения сотника, спокойно ответил атаман.

– Может быть, со всем обозом так придется поступить, я ж сказал – дорог за Камнем нету. Места такие есть, что не только на санях, но и верхом не пройти. Приходится упряжки собачьи впереди пускать, чтоб путь торили.

– Да где же мы собак возьмем? – не унимался Лунь.

– Возьмем там, где оставили, – задорно подмигнул ему Кольцо. – Сюда на чем-то же дошли.

– Мы-то ладно, надо будет – можем и пешком пойти, а как князь с воеводой? Каково им будет, бедолагам, свою карету на собак менять, – язвительно изрек Назарка Лихарь.

– А я их за собой не звал, мне государь красавцев этих навязал, на него пущай и сетуют, – не менее ехидно ответил Ванька-старший и, глядя на Соленого, душевно попросил: – Я, Семен, конечно, понимаю, человеческая жизнь во власти божьей, но ты все же постарайся ради брата моего.

– Постараюсь, – аж покраснев от удовольствия, заверил Семка. Парню было очень лестно, что Кольцо запомнил его имя и не приказывает, как всесильный атаман, а просит, словно близкий друг.

4

– Просыпайся, Ванечка. Слышишь, как ангелы в серебряные трубы трубят, на бой тебя зовут, – сказала ласково Еленка и канула во тьме. Повинуясь зову своей единственной, Иван открыл глаза. Первое, что он увидел, возвратясь на этот раз с берега Леты-реки, отделяющей сей бренный мир от вечного блаженства иль страдания, было голубое небо да зеленые верхушки сосен.

«Значит, я еще живой, коль на земле, а не на небе пребываю, – подумал он, однако, вспомнив о государевом проклятии, спросил себя: – А с чего ты, друг сердешный, возомнил, что вознесешься в царствие небесное? Святотатцу, руку на помазанника божьего поднявшему, самое место в аду. Интересно, где он, под землей, наверное».

Размышления Ваньки о переселении праведных и грешных душ прервал радостный возглас.

– Атаман, гляди, брательник твой в себя пришел!

Княжич приподнялся и увидел молодого парня. Чистым взором голубых своих глаз он напомнил ему Сашку Ярославца.

– Да это же охранник Строганова, – с удивлением признал Иван одного из своих давешних ночных гостей. – Что, надоело у купчишки стражником служить, в казаки решил податься? – с трудом размежив спекшиеся губы, вопросил есаул.

– Ага, меня Максим Захарович в станичники позвал, я и согласился, – простодушно ответил Семка.

– Ну, коли сам Максим Захарович позвал, тогда и впрямь, деваться некуда. Такому славному воину просто грех отказывать, – улыбнулся Княжич. – Ты, брат, бери с него пример, только не наглей, как он, и цены тебе не будет.

– А где мы едем? – взглянув по сторонам, поинтересовался Ванька.

– Так уж две недели, как Каменный Пояс миновали, вскорости в Искер должны прибыть. Только вы в беспамятстве все это время были, вот и не заметили, как в Сибири очутились, – пояснил Соленый.

– То-то я смотрю, леса здесь необычные, ели ростом чуть не до небес и темные какие-то, аж синевою отливают. А собак зачем запрягли? Обычай, что ли, тут такой?

– Так снега же непролазные, вязнут в них лошади, а зверюгам этим все нипочем, – кивнул Семен на свору лохматых псов, без особого труда тащивших их сани.

– А куда мой конь девался? – забеспокоился Иван. Татарин дорог был ему, как память о Елене.

– Где-то позади идет с поклажей, – успокоил его юноша.

– Ну слава богу, оклемался, – воскликнул, подъезжая к ним, Кольцо. – Давай-ка, Ванька, поправляйся быстрей, в чутье твоем большая надобность имеется.

– Что-нибудь недоброе случилось? – встрепенулся Княжич.

– Пока что нет, но это меня и настораживает. Когда шли в Москву, так аж до самого Урала татаре нас клевали. Редкий день без бою обходился, а нынче тишь да благодать, за все время раза три лишь остяков-охотников встретили. Только это не к добру. Большую пакость, чую, нехристи затеяли, но какую, не могу понять, – поделился атаман своими опасениями с вновь обретенным верным есаулом.

– А далее куда наш путь лежит?

– Дальше легче будет. Через день-другой на реку выйдем. По льду сподручнее идти, чем через эти дебри продираться.

– Вот там и жди засаду.

– С чего ты так решил?

– Татарва всегда лавиной конной атакует, а здесь им развернуться негде, кони, вон, по пузо в снег проваливаются, – кивнул Иван на побратимова жеребца.

– Скорей всего, ордынцы нападут на нас в конце пути, когда мы будем думать, что опасность миновала, и утратим осторожность. Я б, по крайней мере, так поступил.

– Не приведи господь иметь с тобою дело, – уважительно изрек Кольцо, в очередной раз восторгаясь воинским талантом побратима.

5

– Ну все, считай, добрались. Вон от того мыса до Искера ровно день пути. Мы, когда к царю с посольством шли, тут на первую ночевку останавливались, – радостно поведал атаман. – Видать, Ерема татарву так припугнул, что они о нас и помнить позабыли, – насмешливо добавил он, похлопав Ваньку по плечу.

Два дня назад казачье воинство вышло к Иртышу, и – Княжич, невзирая на Семкины запреты, перебрался из саней в седло. Теперь оба побратима, как в былые удалые времена, ехали дозором впереди своей ватаги.

Есаул, в отличие от атамана, был настроен менее благодушно и с опаскою поглядывал на заросшие дремучим лесом берега. Посмотрев в ту сторону, куда указывал Кольцо, Иван остановил Татарина.

– Рано радуешься. Вон они как раз на мысе-то в засаде и стоят, а там, – кивнул он на противоположный высокий берег, – лучники, похоже, затаились. Кто-то шибко ушлый ордою верховодит. Обложили так, что лучше не придумаешь. Конница ударит сбоку и прижмет к обрыву, а те, что на горе стоят, станут нас на выбор в спину расстреливать.

– И что делать будем? – спросил Ванька-старший, тоже разглядев блестящие на ярком весеннем солнце стальные шлемы и кольчуги татар.

– Бой принимать, что ж еще нам остается, – весело ответил Княжич. – Поворачивай назад, надобно братов остановить, пока ордынцы их не заприметили, а там решим, что и как.

Завидев скачущих навстречу старшин, хорунжий сразу догадался – никак, засада впереди. Привстав на стременах, Митяй воскликнул:

– Сотники, ходи до атамана.

На призыв его откликнулись не только Лихарь, Лунь с Гусицким и Бегич, но и Глухов с Болховским.

– Чего встали? – чванливо вопросил царев наместник Разгуляя.

– Да на сибирцев, видно, напоролись, – равнодушно ответил Митька.

– Атаманы сейчас скажут, что к чему.

Чванство тут же уступило место страху в трусоватой княжеской душе, поэтому, когда подъехавший Кольцо распорядился:

– Готовьтесь, братцы, к бою, – он малодушно предложил:

– Может, лучше обождем, покуда нехристи уйдут.

Все глянули на Болховского, словно на юродивого, даже Глухову сделалось неловко за начальника.

– Шибко долго ждать придется, – язвительно промолвил воевода.

Атаман тем временем взглянул на – Княжича, мол, командуй, Ванька. Он по-прежнему всецело полагался на друга-есаула, который ни разу в жизни не подвел его.

– Ян, ты говорил, среди литвинов пушкари имеются, – обратился Княжич к Гусицкому.

– Найдутся, – кивнул шляхетский хорунжий.

– Тогда пущай орудия заряжают, да не ядрами, а крошевом железным. Я с вами и стрельцами вперед пойду. Когда ордынцы вдарят из засады, мы их встретим пушечным огнем. А ты, брат, с казаками вон тем оврагом поднимись на крутояр. Для начала лучников разгоните, потом пальбою нас поддержите.

– Ну а ежели татары сквозь огонь прорвутся? Как тогда? – попытался возразить Кольцо.

– Тогда мы их задержим, вы же далее пойдете, на Искер, кто-то должен государевых наместников спасатьоберегать, – усмехнулся Ванька.

– Это что же получается? Мы костьми тут ляжем, а казаки убегут, – возмутился Бегич.

– Ну почему же убегут. Я, Евлаша, с тобой останусь, негоже старого товарища в бою бросать, – с откровенною издевкой заверил Княжич.

– Да как ты смеешь, харя стрелецкая, начальнику перечить! – не замедлил вмешаться в перепалку Болховский. То ль с испугу, то ль по скудоумию он впрямь поверил, что есаул столь ревностно заботится о нем. – Умолкни, нетопырь, и поступай, как велено.

Склоку прекратил Кольцо.

– Значит, так, мне, чтоб лучников пугнуть, и полусотни хватит. Там наверняка одни вогулы с остяками – эти не татары, сразу разбегутся. Остальные казаки, Иван, с тобой пойдут. Ежели что, мы на заднице с горы к вам на помощь скатимся. Ну а воевода с князем люди смелые, бывалые, сами к Ермаку дорогу сыщут.

Между тем Гусицкий с литвинами уже готовил орудия к бою, проявляя завидную сноровку в пушкарском деле. Это московиты сначала будут спорить до хрипоты, что да как, а потом все сделают сикось-накось. У – шляхтичей заведено иначе. Поступил приказ – так исполняй его без промедлений, со всем усердием. Менее чем через полчаса все десять пушек, которые вместе со снятыми с колес лафетами везлись на вьючных лошадях, были установлены на сани и заряжены картечью.

– Как только нехристи появятся, сразу разворачивай на них орудия, но палить лишь по моей команде, – распорядился Княжич.

– С богом, братцы, – скомандовал Кольцо, и казачье воинство двинулось на затаившегося в засаде врага. Большая часть его под началом есаула шла, как прежде, по льду Иртыша, а атаман с полусотней хоперцев направился в обход.

Хоть Иван и ожидал нападения, но был немало удивлен видом вылетевшей из лесу ордынской лавы. Сплошь одетые в шлемы и кольчуги сибирцы, скачущие с пиками наперевес на мохнатых, вороных конях, боле походили на шляхетских гусар, чем на своих сородичей ногайцев или крымцев. Круто развернув повозку, он запалил фитиль и припал к орудию.

«Врага придется саженей на двадцать подпускать, поджилки-то не затрясутся?» – припомнились ему слова доставившего пушки мастера. Чуток подправив прицел, Ванька глянул на своих бойцов. За вторым и третьим орудиями стояли Бешененок с Соленым. Парни сами напросились в пушкари, а Иван не стал отговаривать. Толком сам не зная почему, есаул им верил, как самому себе. Наверно, потому, что новые друзья очень уж напоминали Маленького с Ярославцем. Опасения внушали лишь литвины, но и шляхтичи держались молодцами, ничем не хуже казачат. Преспокойно взирая на приближение не менее чем трехтысячной орды, они и в ус не дули, вернее, дули на зажатые в ладонях фитили.

Как только стали явственно видны искаженные лютой злобой лица атакующих, Иван решил – пора и поднес огонь к затравке. Пушка рявкнула, да так, что санные полозья подломились, не выдержав отката. В тот же миг ударили и остальные девять орудий, их рев слился в единый рокочущий залп. Стена огня остановила стальную лаву. Картечь скосила до сотни вражеских бойцов. Вид растерзанных железным крошевом собратьев поверг не очень-то привычных к пушечной пальбе сибирцев в полное смятение. Наиболее малодушные даже стали поворачивать коней.

– Нет, до гусар шляхетских им, пожалуй, далеко, – усмехнулся Княжич, но тут из превратившейся в толпу ордынской лавы выехал всадник на тонконогом, рыжей масти жеребце. Судя по его раззолоченному шлему, это был предводитель. Размахивая саблей, он принялся увещевать своих воинов, призывая вновь идти в атаку. Его старания возымели успех, татары снова двинулись на казаков.

Несмотря на понесенные потери, сибирцев было чуть не вдесятеро больше, и дело стало принимать весьма опасный оборот.

«А ведь можем не устоять», – подумал есаул. Вспоров мешочек с порохом, Иван поспешно начал перезаряжать орудие, чтоб вновь ударить по врагу картечью. Остальные пушкари стали делать то же самое, однако вряд ли бы успели, татары были впрямь уже не далее, чем в двух десятках саженей.

Выручил Бегич. Он приказал стрельцам встать в две шеренги, и те принялись почти беспрестанно бить по татарам из пищалей. Средь супостатов снова началось смятение. Одни, подбадриваемые криками начальника, пошли вперед. Другие продолжали топтаться на месте, невзирая на обещанную кару. Атака явно захлебывалась.

Евлампий стоял в ряду своих бойцов, шагов на десять позади орудий. Увидев Ваньку, сотник тут же поддался искушению и начал целить в его курчавый затылок.

– С Гришкой Красным, слава богу, все гладко обошлось, как-нибудь уж отверчусь и в этот раз. Жаль, среди сибирцев никого с оружием огненного бою нет, на стрельцов моих вину свалить придется, мол, в горячке боя ктото невзначай есаула подстрелил, – рассудил Евлампий. Он уже собрался нажать курок, как вдруг почуял чей-то пристальный взгляд.

Бешененок, засыпая порох в пушку, обернулся назад. Увидав, что Бегич целит не в атакующих сибирцев, а в Ванькину сторону, Максимка сразу догадался о его намерениях.

– У, сучонок, – ругнулся сотник и, повернув пищаль, стрельнул в ордынцев.

В это время на правобережной круче показались хоперцы. Легко рассеяв остяков с вогулами, они тоже принялись палить по татарам.

Отчаянный вожак сибирцев, по-волчьи взвыв, выронил саблю, из его простреленной руки шибко побежала кровь. Это и решило исход сражения. Прихватив с собою раненого предводителя, татары отошли обратно в лес.

Княжич не велел их преследовать, как говорится, от добра добра не ищут.

– Опять он от меня ушел, – раздался за спиною есаула гневный возглас Кольцо. Завидев, что татары вновь пошли в атаку, атаман, как обещал, скатился под гору на помощь побратиму.

– Это ты о ком, о нем? – кивнул Иван вслед всаднику в позолоченном шлеме.

– Ну да, о Маметкуле, пес его дери, – ответил Ванькастарший, засовывая за пояс еще дымящуюся пистоль. Судя по всему, это он подранил предводителя сибирцев.

– А что это за птица? – спросил Княжич.

– Самый храбрый воевода у татар. Я за ним с прошлой осени гоняюсь, все никак достать не могу. Лихой, собака, и хитрющий, почти как ты. Пленные ордынцы говорили, будто он Кучуму племянником приходится. Недаром хан его над своей лучшей конницей начальствовать поставил, – пояснил Кольцо и тут же предложил: – Вань, давай за ним вдогон пойдем. Чем черт не шутит, вдруг удастся царевича пленить, тогда, глядишь, и хан нам покорится.

– Ну, это вряд ли, – насмешливо ответил Ванька. – Не те люди цари да короли, чтоб ради сыновей, а уж тем более племянников, от власти отрекаться. Им, чем меньше возле них наследников, тем спокойнее живется. Ты лучше радуйся, что все остались живы. Не будь пушек – неизвестно, чем бы дело кончилось. Да и Бегич, надо должное ему отдать, крепко выручил. Я, признаться, от Евлашки не ждал подобной лихости. Ничего не скажешь – молодец.

Атаману сделалось неловко от своей наивности.

– Стало быть, за славой гнаться не желаешь, – виновато улыбнулся он.

– А чего за ней гоняться, нужен буду – сама найдет, – простодушно ответил есаул. – Слава же, как девка своенравная, чем больше перед нею распинаешься, тем она дольше кочевряжиться будет. Главное мы сделали, людей сберегли, а остальное – суета сует.

От откровений побратима Ваньке-старшему стало еще более не по себе. В стычке с остяками один станичник был убит да двое ранены, Княжич же отбил атаку Маметкуловых улан не потеряв ни одного бойца.

По-своему истолковав смущение друга, есаул махнул рукой, ободряюще сказав при этом:

– Да не печалься ты из-за какого-то татарина. Дай месяц сроку, я вот чуток освоюсь здесь, в Сибири, и притащу его к тебе на аркане.

Иван исполнит обещание, но не через месяц, а гораздо позже, когда Кольцо уже не будет в живых.

6

Пройдя еще с десяток верст, казаки стали на ночевку. Княжич расставил караулы и только после этого присел возле разведенного побратимом костра.

– Вань, скажи по совести, ты вправду не жалеешь, что рассорился с царем? – неожиданно спросил атаман. – Мне Бориска Годунов рассказывал, будто бы тебя атаманом всего Дона намеревались сделать, воевода Шуйский даже на смотрины к государю посылал, да ты сбежал.

– А окольничий не говорил, случаем, что я за атаманство должен был честью женщины любимой да головою друга расплатиться? – в свою очередь поинтересовался Ванька, при этом в голосе его Кольцо услышал печаль и ярость одновременно.

– Говорил, я потому и спрашиваю – отчего ты так своей судьбой распорядился? Ведь мог бы стать боярином, друзей да полюбовниц сколь угодно и каких угодно иметь.

– Нет, я только об одном жалею, что Шуйский, сволочь, в том сражении на Двине нам пушек не дал. Будь они у нас, как нынче, мы бы лучших бойцов не потеряли, и Ярославец с Маленьким теперь с нами были бы, – ответил Ванька. – А что касаемо любви, так ее у государственных мужей вовсе не бывает. Возле них одни лишь потаскухи да рабыни бессловесные приживаются. Недаром маменька с отцом на Дон сбежала, – немного помолчав, добавил он.

При упоминании Ивана о родителях Кольцо вздохнул и перевел свой взгляд на пламя костра.

– И друзей иных мне тоже не надобно, – уже весело продолжил есаул. – Вон, один Максимка чего стоит, – кивнул он на проходящего мимо Бешененка. – А про тебя да Разгуляя и вовсе речи нет.

7

Младший Бешеный не просто так слонялся меж костров, Максим разыскивал Бегича. Найдя Евлашку гордо восседающим в окружении подобострастно улыбающихся десятников, он без лишних церемоний поманил его перстом:

– Поди сюда.

Стрельцы, конечно, ожидали, что их герой-начальник пошлет невежу к чертовой матери, однако Евлампий встал и покорно последовал за юным наглецом.

Отведя сотника подальше от людей, Максимка вкрадчиво спросил:

– Ты, гад, зачем во время боя в Ваньку целил?

– Христос с тобой, да как тебе такое в голову могло прийти? – с откровенною издевкой ответил нелюдь.

– Христос всегда со мной, иначе б я и до своих семнадцати годов не дожил, – заверил Бешененок.

– Ну, это дело поправимое, станешь нос в мои дела совать – не заживешься, – погано ухмыльнулся Бегич, но тут же, получив удар в живот, согнулся пополам.

– Знай, если с Княжичем что случится, я дознаний проводить не стану, я тебя, гниду, не просто убью, а заживо сожгу и пепел над поганым болотом развею, чтоб от такой падали, как ты, даже следа на земле не осталось, – пообещал Максим.

– Не пугай, кончилась казачья вольница, теперь над вами царев наместник с воеводою стоят. За убийство сотника стрелецкого кару смертную примешь, – хватая воздух ртом, словно пойманная рыба, прохрипел Евлашка.

– Ты от роду дурак или как? Неужели еще не понял, что для нас с Княжичем никто не указ, кроме собственной совести, – презрительно изрек Максимка и, ткнув слугу царева на прощание в харю кулаком, неспешно удалился.

8

– Теперь уж несомненно добрались, – сказал Кольцо. Кивнув на идущую от берега вверх по косогору тропу, он распорядился:

– Туда сворачивай. Мы дорожку эту с осени проторили, когда струги в крепость волокли.

– А это еще зачем? – удивился Княжич.

– А затем, что тут тебе не Дон. Охнуть не успеешь, как татары уведут ладьи или сожгут. Здесь, брат, так – ходи да все время оглядывайся, из-за любого кустика стрела ордынская может в спину прилететь, – ответил атаман.

– Ладно, не учи ученого, – рассмеялся Ванька и, секанув Татарина нагайкой, первым въехал на гору.

Не боле чем в полуверсте от берега он увидел деревянный городок. Обнесенный деревянным частоколом со сторожевыми башнями, тот, скорее, походил на небольшую крепость, чем на столицу Сибири.

– Так это и есть Искер?

– Он самый, – подтвердил догадку друга Кольцо. – Что, не шибко впечатлил тебя Кучумов стольный град?

– Да уж не Москва, станица наша и та, пожалуй, попригляднее будет, – презрительно ответил Княжич. Атаман нисколько не обиделся, судя по всему, ему было не до побратимовых насмешек. С опаской оглядев окрестности, Ванька-старший озабоченно изрек:

– Безлюдно что-то, дозорных даже вон на башнях нету. Беда какая-то, наверно, приключилась.

– А не могли ордынцы город захватить? – предположил Иван.

– Навряд ли. Наши просто так бы не сдались, тут сейчас одни лишь головешки обгорелые торчали бы, – неуверенно промолвил атаман.

Словно в подтверждение его речей, ворота распахнулись и из крепости выехали трое всадников.

– Да нет, зря мы переполошились, вон Васька Мещеряк встречать нас едет, – повеселел Кольцо. – Эй, Митька, разворачивай свою хоругвь, да пушки поскорей сюда тащите – пущай Ермак на наше войско полюбуется во всей его красе.

Тем временем подъехали встречающие. Один из них – казак лет сорока пяти с очень добродушным выражением лица, радостно воскликнул:

– Иван, а мы уже совсем отчаялись, решили, что царь тебя казнил.

Ловко спрыгнув с коня, он бросился к Кольцо с распростертыми объятиями.

– Ну и зря переживали, я ж вам говорил, победителей не судят, – снисходительно напомнил атаман.

– Так это же у нас, казаков, так заведено, а власть имущих, их сам черт не разберет. От царя с боярами какой угодно подлости можно ожидать.

– Да ладно, Вася, неча государя зря срамить, не такой уж царь и изверг, каким кажется. Ванька, вон, его едва не пристрелил, и при всем при этом жив остался. Знакомься, кстати, это побратим мой, Ванька Княжич, Андрея Княжича сын, – представил он Мещеряку Ивана.

– Да ты что? А я голову ломаю, не могу понять, где мы раньше виделись, – искренне возрадовался Мещеряк.

Пожимая есаулу руку, он участливо спросил:

– Отец-то как, не отыскался?

– Помер батюшка от ран в плену турецком, – ответил Княжич.

– Это кто тебе такое сообщил? – изумленно вопросил Кольцо.

– Князь Дмитрий. Новосильцев же посланником царевым в Стамбуле был. Как только я в туретчину собрался ехать отца искать, он и рассказал, что помер батька мой в застенке накануне казни.

– Стало быть, не допустил господь, чтоб нехристи поганые глумились над славным воином, – крестясь, промолвил Мещеряк и ободряюще добавил: – Не печалься, парень, такова уж наша доля казачья – не на печке помирать. Но до чего же ты с родителем ликом схож, даже спутать вас немудрено. А вот статью, видно, в мамку удался, Андрюха-то в плечах пошире был и ростом выше.

– Не в стати дело, он один из лучших бойцов на всем Дону, в рубке ж сабельной и вовсе равных не имеет, – заверил Ванька-старший.

– Неужто даже ты не устоишь? – задорно подмигнул ему Василий.

– Даже я, – честно признался Кольцо.

– Ну вот и славно, бойцы лихие нам позарез нужны, – тяжело вздохнул Мещеряк и тут же разъяснил причину своей печали: – Беда у нас большая приключилась, Пан погиб.

– Когда?

– Три дня назад.

– И как это произошло?

– Да как обычно – в засаду угодил. Вовсе обнаглела татарва, носу высунуть из крепости не дают. На ловлю рыбную и ту теперь не менее чем полусотней ходим, и редкий раз без крови дело обходится. Вы-то как, удачно добрались?

– Удачно не то слово, – с гордостью сказал Кольцо. – На Чувашем мысе Маметкул с уланами своими попытался нас перехватить, да Ванька вовремя неладное почуял. Так пушками поганых пуганул, что еле ноги унесли.

– Так вы и пушки привезли?

– Мы, брат, всего понавезли, даже про винишко не забыли. А где Ермак, что не вышел посмотреть, каких орлов я на подмогу ему привел?

– С Паном он прощается. Почти все казаки на погост ушли. Я вот тоже туда собрался, да вас увидал.

– Получается, мы прямо к похоронам прибыли?

– Выходит, так, – грустно улыбнулся Василий и, обращаясь к Княжичу, спросил: – А ты, Иван, знавал Никиту?

– Еще с младенчества, он частенько у нас в доме гостил, – ответил Ванька. О том, что именно Никита и сманил отца идти в туретчину, он промолчал.

9

Никита Пан был родом из черкасс, тоесть малороссов. На Дону он объявился лет двадцать назад, когда султан турецкий с крымским ханом вознамерились отбить у московитов Астрахань, а заодно и изничтожить вольное донское воинство, которое не только мешало нехристям грабить Русь, но и стало доставлять им многие печали в их собственных владениях. Вот тогда-то на помощь донским станичникам и пришли запорожцы.

Объединившись со стрелецкими полками астраханского воеводы славного князя Серебряного, казаки разгромили басурман, да так, что из почти стотысячного войска нехристей назад вернулся только каждый пятый.

Однако вскоре средь православных воинов начались раздоры, но, как ни странно, не между запорожцами да донцами, а промеж самих малороссов. Их гетман, человек на редкость властный и не менее бессовестный, нечестно поделил богатую добычу. В знак протеста против вопиющей несправедливости один из лучших запорожских атаманов со звучным именем Пан переметнулся к русским казакам.

Хоть народная мудрость и гласит – где родился, там и пригодился, но веселый, отчаянный – Никита на Дону пришелся тоже ко двору. Дела имел он чаще всего с Кольцо, однако не чурался дружбою и с царскими волками, а потому станичники все до единого пожелали попрощаться с бывшим запорожцем, который стал им верным другом и отличался от своих теперешних собратьев лишь длинным малоросским чубом да широченными красными шароварами. С ними и чудным хохлацким выговором Пан не смог расстаться до самой смерти.

Оставив в крепости обоз с царевыми наместниками и стрельцами, хоперцы тоже отправились на погост.

Покорители Сибири хоронили павших товарищей прямо за стеной Искера, в березовой рощице. «Да, не малой кровушкой победа над Кучумом досталась, а сколь еще казаков здесь вечное пристанище обретет?» – подумал – Княжич, увидев меж деревьями не менее двух сотен могильных крестов. Он, конечно же, не знал, что Пан и все другие, нашедшие покой среди прекрасных, как юные девушки, березок, просто счастливчики. Ермак с Кольцо не будут с честью похоронены братами, их бренные тела достанутся на поругание проклятым супостатам.

10

Появление Кольцо с хоперцами было встречено восторженными криками. Печаль и радость завсегда соседствуют в человеческой душе, а уж тем более в казачьей.

– Ну, раз живым вернулся, значит, смог уговорить царя Сибирь в державу русскую принять, – сказал Ермак, обнимая своего ближайшего сподвижника, и, кивнув на лежащего у края свежевырытой могилы Пана, с тоскою в голосе добавил: – А нам похвастаться нечем. При последней вылазке Никиту с двенадцатью бойцами потеряли. Вот такие, брат, дела.

– Ничего, теперь-то несомненно все поправятся, – пообещал Кольцо, кивнув на Княжича. – Ты только посмотри, каких бойцов я за собой привел – волков царевых почти две сотни, сотню лучших стрельцов, отряд шляхетских рыцарей да еще десяток пушек в придачу.

– Стало быть, надежа-государь достойно тебя принял?

– Принял лучше некуда, почти как родного. О моих двух смертных приговорах даже не упомянул, а на прощание дорогущий перстень подарил, да я его одной красавице монашке отдал.

– Что ж ты так подарком государевым распорядился? – Не знаю, наверно, перед Иваном стало совестно. Он в великую опалу угодил, а я наградой царской красоваться буду. Вот и сбыл колечко поскорее с рук. У меня их вон сколько, – Ванька-старший растопырил свои унизанные перстнями пальцы.

– В опалу, говоришь, угодил, а я-то думал, братец твой наместником к нам прибыл, – удивился Ермак.

– Нет, он сюда простым бойцом отправлен, провинность кровью искупать.

– И что же он такое натворил?

– Да государя едва не застрелил.

– Вот те раз, как же так случилось? – еще боле удивленно вопросил всесильный атаман.

– Нравом, видно, не сошлись, оба шибко вспыльчивые. Вообще-то это длинная история, после расскажу.

– И то верно. А сейчас давай Никиту хоронить. Не забыл попа-то привезти?

– С попом заминка вышла, очень спешно покидать Москву пришлось. Да ладно, покуда Ванька сгодится. Отпевать и говорить слова прощальные он не хуже любого батюшки умеет.

– Ну что ж, зови его, – дозволил Ермак.

Уговаривать Ивана не пришлось. В свою бытность есаулом у Кольцо, а потом в Хоперском полку ему часто доводилось отпевать погибших сотоварищей. Поначалу Княжич сомневался – не грех ли это, творить молитвы по усопшим, не имея поповского сана. Однако, поразмыслив, решил – раз Священное Писание знает, значит, можно. Должен ж кто-то души православных воинов на суд божий отправлять.

Одев на шею подаренный монашкой образ Богородицы, Ванька заунывным голосом принялся читать поминальную молитву и первым бросил горсть промерзшей земли на тело Пана. Когда насыпан был могильный холмик, Ермак собственноручно водрузил деревянный крест над последним пристанищем своего верного соратника.

– Ну что, браты, пойдем помянем воина убиенного Никиту, – сказал он казакам.

Но тут вновь раздался голос Княжича, уже не заунывный, а звонкий от душевного волнения:

– Дозволь не только божьим словом, но и простым, казачьим, с отцовым другом попрощаться.

– Говори, – пожал плечами атаман, похоже, Княжич с каждым разом все больше удивлял его.

И Ванька вновь заговорил:

– Прими, – Никита, наш последний поклон. Покуда живы, все мы помнить будем, как помог ты казакам донским одолеть поганых басурман, как сражался, крови не жалея, за веру праведную и погиб на краю земли ради славы и могущества державы русской. Клянемся честью воинской, что не станет напрасной твоя погибель. Быть Сибири, подобно Дону и Днепру, землею вольной, неподвластной ни татарам, ни боярам.

Закончив речь, Ванька вынул оба пистолета и пальнул в затянутое серыми тучами небо. Все остальные, включая Ермака, последовали его примеру. Словно эхо, им ответили выстрелы орудий на башнях Искера.

11

На Руси обычно пьют по двум причинам – либо с горя, либо с радости, но, когда они приходят одновременно, тут такое начинается, что хоть иконы из дому выноси, чтоб не видели угодники святые, насколько непотребно выглядят в хмельном угаре христиане православные.

Поминки Пана и торжество по случаю прибытия пополнения обернулись таким загулом, какого столица Сибири еще не видела. Больше всех отличился Кольцо. Гордость за содеянное переплелась в душе лихого атамана с навеянными похоронами Пана недобрыми предчувствиями. И так большой охотник выпить, на сей раз он предался какой-то дикой, разнузданной гульбе. Поначалу Княжич сдерживал его, но вскоре сам изрядно захмелел. Последнее, что помнил Ванька, проснувшись утром следующего дня, было то, как они с Иваном, Яном и Максимкой отправились ловить Кучума.

– Это ж надо было так упиться, – ужаснулся есаул и попытался встать, но не тут-то было. Руки-ноги оказались крепко связанными, а сам он весь опутан рыбацкой сетью. В его гудящей с дикого похмелья голове промелькнула тревожная догадка: – Неужто в плен к татарам угодили.

Оглядевшись, Иван увидел, что лежит в какой-то сараюшке на охапке сена, да не один. Рядом с ним безмятежным сном праведников спали тоже связанные Бешененок и Гусицкий. Кое-как поднявшись на ноги, Княжич попытался добраться до двери, однако тут же спотыкнулся и рухнул на пол, опрокинув кадушку с водой. В ответ на Ванькину возню за дверью послышались шаги, лязгнул ржавый засов и на пороге появился не какой-нибудь злобный басурманин, а грустно улыбающийся Мещеряк.

– Ну что, очухался, Аника-воин, давай-ка помогу.

Ухватив Ивана за ворот кунтуша, он стал резать на нем путы, не пощадив при этом даже сеть. Есаул уже сообразил, что повязали его не шутки ради, а потому смущенно вопросил:

– Слышь, Василий, расскажи, что я натворил?

– Да ладно, никого не зарубил и слава богу, – отмахнулся Мещеряк.

– А все ж таки?

– Неужто сам не помнишь ничего?

– Помню только, как винище пили, потом, кажись, собрались хана изловить, а что далее было, убей бог, не помню.

– Да вообще-то ничего особенного. Вы ж все четверо лыка не вязали, вот дозорные и отказались вам ворота открыть. Кольцо осатанел, оружьем начал угрожать, ты туда же, а глядючи на вас, и лях с Захаркиным сынком за сабли схватились. Ваньку-то и этих, – кивнул Василий на Максимку с Яном, – без особого труда угомонили, но с тобою крепко повозиться пришлось. Хорошо еще, что Митька подоспел да надоумил сеть рыбацкую накинуть на тебя, не то бы непременно кого-нибудь срубил.

– А где мое оружие? – поинтересовался Княжич. Сабли с пистолетами при нем не оказалось, лишь кинжал торчал за голенищем сапога.

– Ермак забрал, – ответил Мещеряк и, одарив буяна сочувствующим взглядом, сообщил: – Он велел, как только ты проснешься, на правеж к нему доставить.

– Раз велел, так веди, – усмехнулся Ванька, хотя на сердце было донельзя паскудно и хотелось просто-напросто сквозь землю провалиться.

Обитель покорителя Сибири поразила есаула своею простотой. В отличие от побратимова жилища, где они вчера гуляли, здесь не было персидских ковров и прочей драгоценной утвари. Все богатство казачьего вождя составляли государевы дары, что лежали на застеленной медвежьей шкурой скамье, служившей, видимо, хозяину постелью. Опричь нее, еще имелся стол, три сосновых чурбака заместо кресел да пара бочек с порохом, причем одна початая.

«Вовремя мы прибыли, видать, они совсем пообнищали зельем огненным, коли первый атаман у себя под боком его хранит», – подумал Княжич.

Размышления его прервал разгневанный возглас Ермака:

– Ну рассказывай, что ты головой своей кудрявой думаешь, или ничего уже не думаешь, напрочь ум пропил? А ты не убегай, Василий, посиди, послушай, какие безобразия у нас творятся. После объяснишь, почему я от чужих людей о них узнаю, – обратился он уже к Мещеряку, который попытался было потихоньку улизнуть. Тот с явной неохотой уселся на лежанку и принялся рассматривать кольчугу с золотым орлом. Другая, точно такая же, была на Ермаке. Видать, перед приходом казаков он занимался тем, что примерял царские подарки.

Несмотря на угрызения совести, Иван обиделся на окрик вожака, он уже сообразил, что тут не обошлось без доброхотов, и не ошибся.

12

Загул Кольцо и даже учиненная им драка вполне могли сойти и вовсе не замеченными строгим предводителем. Вряд ли те, кто унимал буянов, стали бы наушничать. Однако вчера вечером, обходя крепость, Ермак спросил у вновь прибывшего стрелецкого сотника:

– Как у вас дела на новом месте?

– Мы-то ничего, а вот казаки спьяну стражу у ворот едва не перебили, – с печалью в голосе поведал тот.

– Да не может быть такого, – не поверил поначалу атаман.

– Еще как может, коли Ванька Княжич сюда прибыл. Он и раньше своеволием отличался, а опосля того, как государь его помиловал, вовсе обнаглел от безнаказанности, – преданно взглянув ему в глаза, сказал Евлампий.

– Ну государь как знает, но я подобного не потерплю. Обернувшись к Лихарю, который не участвовал в гульбе, потому что был назначен старшим в карауле, Ермак распорядился:

– Разоружить буянов и посадить под замок, а Княжич, как проспится, пускай явится ко мне да объяснит, почему драка приключилась.

– Уже, – сказал Назар, с презрением глядя на доносчика.

– Что уже?

– Ванька с Бешененком и Гусицким сидят в амбаре, вернее, спят, а Кольцо в его покои сволокли. Так что нет причины тяжбу затевать, – пояснил отважный сотник.

– Ну, это не тебе решать, – огрызнулся Бегич и продолжил фискальничать. – А дружки у Княжича ему под стать – поляк-пропойца да безумный татарчонок, с ними вместе народ и спаивает.

– Ты ври, стрелец, но меру знай. Кого это они споили, уж не Кольцо ли? Так Ванька-черт сам кого угодно в свою веру обратит, – возмутился Лихарь.

– Перестаньте лаяться, не хватало, чтобы вы еще передрались. Княжичем пусть Мещеряк займется, он парень честный, во всем по совести разберется, – приказал вожак казачьей вольницы.

За ночь атаман изрядно поостыл, дело-то и впрямь выеденного яйца не стоило. Эка невидаль – казаки спьяну подрались. А потому решил лишь малость пожурить опального царева волка. Однако, не увидев на красивом, но испитом Ванькином лице ни малейших следов раскаяния, снова крепко осерчал.

– Ты, случаем, не забыл, что по нашему закону за смертоубийство полагается? – строго вопросил он есаула.

– Да нет, покуда еще помню, – дерзко ответил тот. – А не боишься дурной смертью сгинуть?

– Смерь, она всегда дурная и всегда незваною приходит, – задумчиво промолвил Ванька, отрешенно глядя в окно.

Сообразив, что разговора по душам не получится, Ермак, ударив кулаком о стол, распорядился:

– Значит так, я не поп, и исповедовать тебя не собираюсь. Либо прекращай гульбу, либо убирайся к чертовой матери.

– Не торопись Ванькой Княжичем бросаться, может быть, еще сгожусь на что-нибудь, – печально улыбнулся есаул, направляясь к выходу.

– Постой, оружье забери свое, авось и вправду пригодишься, – остановил его атаман. Подойдя к лежанке, он откинул дарованную государем шубу, под которою лежали Ванькин булат и пистолеты.

«Меня срамит, а сабельку мою вместе с царскими дарами положил», – не без удовольствия подумал Княжич. Чтоб хоть как-то скрасить их отнюдь не дружественную беседу, Иван насмешливо пообещал:

– Каяться не буду, не умею, но даю зарок вина не пить.

– На сколько хватит твоего зарока? Дня на три, или, может быть, на целую неделю? – в тон ему полюбопытствовал Ермак.

– Нет, пока домой не возвращусь, к хмельному не притронусь.

Окинув Ваньку печальным взглядом, казачий вождь уже совсем по-дружески спросил:

– А ты надеешься вернуться?

– Непременно, мне помирать сейчас никак нельзя, сына надобно растить.

– И кто ж тебе его родил, уж не та ль красавица полячка? Кольцо по ней потом весь день с ума сходил.

– Она самая, – снова устремив свой взор в окно, ответил Ванька.

– Сын – это хорошо. Только разве казачье дело с детьми нянчиться? Для этого мамки имеются.

– Нету у нас мамки.

– Как же так? – не на шутку удивился атаман.

– Очень просто. Грозный-царь к Елене интерес проявил, а она такого счастья великого не вынесла, взяла кинжал да зарезалась, – наливающимся яростью голосом ответил Княжич и шагнул к двери.

– Иван.

– Ну что еще, – обернулся есаул на оклик Ермака.

Увидав в его глазах помесь лютой ненависти со смертельною тоской, покоритель Сибири враз уразумел, что ни в его, ни в чьем-либо другом сочувствии этот странный парень не нуждается, а потому немного невпопад спросил:

– Хочу у тебя справиться. Каков он из себя, стрелецкий сотник, который с вами прибыл?

– Бегич-то? Даже и не знаю, как сказать, – пожал плечами Ванька. – Как человек, Евлашка редкое дерьмо, но вояка, по стрелецким меркам, очень даже справный. В последней стычке и смекалку, и геройство проявил. Ты бы с ним наградой поделился, – указал Иван на царские подарки. – Он, бедолага, усрется с радости, и тебе от этого лишь польза будет, а то орленая кольчуга очень уж тяжелой может стать. Оглянуться не успеешь, как придется между нею и самым милым сердцу выбирать. Ты уж мне поверь, по себе знаю.

– Не пойму, к чему ты клонишь? – смущенно вопросил Ермак.

– Да к тому, что не приносит нам, казакам, счастья царева милость, она для нас, словно камень на шее у утопленника, – пояснил есаул, даже не догадываясь, что слова его пророческие. – Ладно, прощевайте, пойду грехи замаливать, шибко много у меня их накопилось, – пожав протянутую атаманом руку и кивнув Мещеряку, Княжич вышел из горницы.

– Зря ты с Ванькой так, – посетовал Василий, как только есаул удалился.

– Может, надо было ему в ноги поклониться за то, что на людей с саблей кинулся? – возмутился атаман.

– С Кольцо бы лучше спросил за буйство – это он упился до соплей зеленых, да ко всем подряд вязаться начал, а когда его стали усмирять, Иван за побратима и вступился.

– Шибко рьяно уж вступился, говорят, всю стражу у ворот едва не порубил.

– Ну разве Княжич виноват, что в рубке сабельной один десятка стоит. Хорошо еще, Разгуляй подоспел да оплел его сетью, как сома, – усмехнулся Мещеряк.

– Вот-вот, а ты защищаешь баламута эдакого.

– Я не защищаю, я о других заслугах Ванькиных хочу поведать.

– Он что, еще что-то натворил?

– Разве ябедник-стрелец не рассказал, как на Чувашем мысе Маметкул их разгромить пытался?

– Впервые от тебя такое слышу.

– Ну так вот, Княжич издали засаду учуял и так улан пальбою пушечной пугнул, что сотню самых лучших уложил, ни единого бойца не потеряв.

– Да он, выходит, не только саблей махать горазд?

– Ванька воин, каких по пальцам можно сосчитать и разуваться не придется. На войне с поляками полком командовал. Ему Шуйский дерзости за доблесть ратную прощал, а ты из-за какой-то пьяной драки его прогнать задумал.

– Что ж ты раньше мне об этом не сказал? – попенял Василию Ермак.

– Я и сам не знал, казаки рассказали. Ты ж повелел по совести с ним разобраться, вот я и поспрошал людей.

– И что говорят?

– И станичники наши, и стрельцы – все твердят в один голос, мол, с Княжичем не пропадем. Он сам заговоренный и товарищей своих никогда на потребу смерти не бросает. За таким начальником в огонь и в воду можно смело идти. Ну, а то, что Ванька малость шальной, тут уж ничего не поделаешь, – развел руками Василий. – Все, кого господь каким-либо талантом наградил, народец своевольный. Это только над убогими начальствовать легко, да что с них толку-то.

– Да, нескладно получилось, – задумчиво изрек атаман. – Я обычно без труда в людях разбираюсь, с первой встречи понимаю, кто есть кто, а с Иваном вижусь в третий раз и не могу взять в толк, каков он человек, чего от жизни хочет.

– Это, наверно, потому, что есаул особо ничего и не желает, идет своим путем, куда судьба ведет, да и только. Он и впрямь, похоже, богом отмеченный, – предположил Мещеряк.

13

Покинув Ермака, Княжич сразу вспомнил разговор о Бегиче.

– Наверняка паскуда эта меня пред атаманом и ославила. Пойти, что ль, харю ему набить, – вознамерился было Ванька, однако тут же передумал. – Что толку-то? Два раза уже учил его уму-разуму, и все не впрок. Как говорится, горбатого могила исправит. А убивать Евлашку вроде пока не за что. Да и Ермака не стоит лишний раз огорчать, он, судя по всему, человек душевный. Васька тоже славный малый, на покойничка Игната чем-то смахивает, – рассудил Иван и пошел вызволять своих непутевых приятелей.

Войдя в амбар, он принялся будить уже развязанных Мещеряком Максимку с Яном.

– Вставайте, забулдыги. Вы зачем сюда приехали, винище пить, иль с татарвой сражаться?

– Одно другому не мешает, – с трудом продрав заплывшие с похмелья очи, глубокомысленно изрек Гусицкий.

– Забудь про это, я тебе не Адамович, ежели нынче вновь напьешься, то и до утра не доживешь, – пригрозил ему Княжич и добавил: – Понатворили мы вчера делов, теперь будем вину заглаживать, да и время зря не следует терять. Пока ордынцы от той взбучки у мыса не очухались, надо дальше им хребет ломать. Они, что думают, я только отпевать братов умею? Нет, за смерть Никиты я кровавыми слезами их умою.

– Гляжу, уже придумал, как сибирцам хвост прищемить? – вставая на ноги, спросил Максим.

– Да есть одна мыслишка, – вкрадчиво ответил есаул. – Ну так вы идете иль и далее намерены, как свиньи супоросные, валяться? – прикрикнул он на друзей.

– Идем, конечно, куда ж ты без нас денешься, – сварливо огрызнулся Бешененок.

– Это верно, на тебя с хорунжим я особые надежды возлагаю, только надо бы еще бойца лихого подыскать.

– Чего искать-то, Семку Соленого возьмем, он давно о настоящем деле мечтает, – предложил Максимка, заправляя в шаровары разодранную до пупа рубаху.

– Не хочу я парня сразу в пекло совать, пусть пооботрется малость, – попытался возразить ему Иван.

– Вот в бою и оботрется, там не только оботрется, но и пообтешется саблями татарскими. Сам-то, что ли, как-то иначе начинал? – нисколь не сомневаясь в правоте своей, заявил бешеный татарчонок.

14

Вечером Ермак опять отправился проверить караулы. Вина Кольцо привез в избытке, а любителей хмельного зелья средь станичников и без него хватало. Подойдя к воротам, он увидел выезжающих из крепости всадников. То был Княжич да два совсем еще юных паренька. Один из них, чернявенький, своим нарядом и украшенным каменьями оружием почти не уступал есаулу. Другой, белесый, несмотря на бывшие при нем добротную пищаль и саблю, скорее, походил на мужичка, чем на станичника.

– Куда это они собрались на ночь глядя, – обеспокоился атаман, но не стал препятствовать Ивану.

Взойдя на башню, он увидел, что, отъехав от крепости не далее чем на пушечный выстрел, парни спешились и стали катать из подтаявшего за день снега колобки. Поставив в трех местах по большому снежному кому, они принялись играться в снежки.

«Совсем мальчишки. И Ванька, хоть прошел через огни и воды, даже сыном обзавелся, а все одно дурной еще. Интересно, как судьба их сложится», – тоскливо подумал Ермак. После гибели Барбоши с Паном его, как и Кольцо, начали одолевать недобрые предчувствия.

От печальных мыслей покорителя Сибири отвлекли литвины. Под началом своего, несмотря на давешний загул, свежего, как снятый с грядки огурец, хорунжего они затаскивали в башню новенькие пушки.

«Слава богу, нашли себе достойное занятие, все лучше, чем вино хлебать», – мысленно одобрил их строгий предводитель.

Утром следующего дня Ермак проснулся от грохота орудий.

– Никак, татары к Искеру подступили, – решил он и, наскоро одевшись, спешным шагом вышел на улицу.

Большинство казаков да стрельцов уже были на стенах. Лишь хоперцы расположились конным строем у ворот. Видать, они собрались идти на вылазку и с нетерпением взирали на Кольцо, который, встав на приставную лестницу, глядел за частокол, восторженно выкрикивая:

– Ай да побратим, я бы до такого не додумался.

Заметив Ермака, Ванька-старший помахал рукой:

– Иди сюда, ты подобного еще не видывал!

Позабыв о том, что собирался устроить ему выволочку, атаман взбежал по лестнице. Приобняв Кольцо за его крепкое плечо, он тоже выглянул за изгородь. Возле каждого из сложенных юнцами комьев снега лежало по десятку мертвых тел.

– Кто это их так?

– Сейчас увидишь, – весело ответил Иван.

В тот же миг на всем скаку из лесу вылетели Княжич с Бешененком и Соленый, а за ними лавина разъяренных татар. Вид поверженных сородичей, казалось бы, остановил их, но трое смельчаков не спешили прятаться в крепости. Осадив коней, они начали глумиться над врагами. При этом Ванька и Максимка крыли татарву на их родимом языке, а Семка строил кукиши да хрюкал, как свинья.

Нехристи народец очень злобный, необузданностью нрава казакам не уступят. На этом Княжич и построил свой расчет. Не стерпев обиды, сибирцы бросились на – насмешников. Как шкодливые коты, парни кинулись врассыпную, каждый к своему сугробу.

– Смотри, поляк, в Ваньку с казачатами не угоди, – закричал Кольцо.

– Не каркай под руку, от тебя и так одни невзгоды, – прозвучал в ответ ему сердитый голос Гусицкого.

Лихой разбойник нисколько не обиделся, в конце концов, не он же из-за Яна, а тот из-за него провел запрошлую ночь под замком.

– Вот зануда, еще тебя почище будет, – подмигнул он Ермаку.

Заливистый разбойный свист заставил атаманов разом оглянуться. Это Княжич подал знак своим отчаянным сподвижникам. Подхлестнув коней, парни стали отрываться от погони.

– Пали, – скомандовал шляхетский хорунжий, как только татарва приблизилась к сугробам. На сей раз литвины били из орудий попарно скованными цепью ядрами. Картечью-то и впрямь своих недолго зацепить, а такой заряд косит конницу немногим хуже железного крошева. Залп из десяти уже пристрелянных орудий оказался еще удачней предыдущего. Уцелевшие ордынцы с диким воем устремились обратно к лесу.

Выхватив клинки, Княжич с Бешененком принялись рубить бегущих без оглядки супостатов. Соленый попытался последовать их примеру, но, как говорится, влип. Настигнув здоровенного татарина, он не смог срубить его единым взмахом и тот, почуяв в нем никчемного бойца, сам набросился на Семку. Два его сородича, увидав, что за ними гонится один-единственный казак, тоже развернули коней. Первым же ударом верзила выбил саблю из юношеской руки.

– Ну вот и все, недолго я повоевал, – обомлев от страха, подумал Семка, но тут ему припомнился искаженный смертной мукой лик дяди Матвея и последние слова наставника «Не посрами меня».

– Не посрамлю, по крайней мере, живым не сдамся, – решил Соленый. Схватив свою заветную пищаль, он в упор пальнул в здоровяка татарина и, привстав на стременах, начал ею, как дубиной, отбиваться от нехристей.

– Пора, иначе пропадет малец, – сказал Ермак Кольцо, кивая на хоперцев.

– Не успеем, у него теперь одна надежда – на них, – ответил тот и указал перстом на Княжича с Бешененком. Прекратив преследовать убегающих ордынцев, они уже неслись на помощь другу.

А татарва тем временем почти что одолела Семку. Один достал его саблей в голову, другой ударил пикой в спину и вышиб из седла. С радостными воплями сибирцы спрыгнули с коней, чтоб захватить казака, но насладиться победой им не довелось, оба пали под ударами Ванькина клинка.

Когда уже со стороны реки появилась новая лавина ордынцев, Кольцо воскликнул:

– Вот теперь пора! – и прыгнув с лестницы прямо на коня, повел на вылазку хоперцев.

Иван с Максимкою не сразу заметили татар, оба хлопотали над Соленым. Хлопотал, вернее, есаул: разорвав свою рубаху, он принялся перевязывать окровавленную голову Семена. Бешененок стоял рядом и в свойственной ему манере нахваливал раненого друга.

– Молодец, главное, что ты перед врагом не обосрался. Я, так чуть в штаны не наложил, когда впервые довелось враз с тремя ордынцами сцепиться. Правда, мне тогда всего годов пятнадцать было, – добавил он, смутившись от своей излишней откровенности.

– Я тоже поначалу до смерти перепугался, даже рукиноги отнялись, но, как подумал, что в полон к татарам угодить могу и как они глумиться станут надо мною, сразу сила откуда-то взялась, – признался Соленый.

– Это верно, – кивнул Максим. – Нам, станичникам, во вражьи руки попадать никак нельзя, все одно замучают, так уж лучше сразу с честью голову сложить.

– Не зарекайтесь, в жизни всякое бывает, – нахмурившись, промолвил есаул, ему припомнился царский застенок.

– Все одно теперь ты, Семка, истинный казак, потому как в рубке сабельной не оплошал. Резаться с врагом лицом к лицу – это тебе не со стены из пищали в него постреливать, – заключил Бешененок.

Ощутив спиною приближение новой опасности, он обернулся.

– Глянь, браты, опять какие-то татаре на нас скачут. Похоже, надо ноги уносить.

– Да вижу, но давай уж до конца приманкой будем, сейчас Иван из крепости должен выступить, – берясь за рукояти пистолетов, ответил Княжич.

Видно, бог берег лихих лазутчиков, и Кольцо опередил сибирцев. Иван с Максимкою вскочили на коней, чтоб преследовать опрокинутых хоперцами татар. Соленый тоже попытался влезть в седло, но есаул остановил его.

– Сиди, с тебя на первый раз с избытком хватит, мы скоро возвернемся.

15

Оставив охранять Искер литвинов и стрельцов, Ермак с оставшимися казаками тоже вышел из крепости. Чем черт не шутит, вдруг ордынцы, что сбежали в лес, вновь соберутся с силами да ударят хоперцам в спину.

Проезжая по полю недавнего сражения, он увидел сидящего в снегу Семена.

– Живой, – искренне обрадовался атаман. – А я уж думал, все, конец молодцу пришел, когда увидел, как тебя ордынец пикой вдарил.

– Так я же в панцире, – смущенно улыбнулся юноша и встал перед большим начальником. – Мне Иван Андреевич свой одолжил. Я отказывался, говорил, вам самому кольчуга пригодится, а он ни в какую. Одевай и все, иначе в бой не пойдешь.

– Чем ж ты Княжичу так угодил, что он тебе подарок государев отдал? – насмешливо спросил Ермак, разглядев у парня на груди золотого двуглавого орла.

– Да ничем, просто есаул очень добрый, – еще более смутился Семка, однако тут же пояснил. – А кольчугу эту царь ему не дарил. Иван Андреевич ее в бою с его опричниками добыл.

– Даже так, а мне люди говорили, будто Княжич веройправдой государю Грозному служил, на войне с поляками аж до полковника дослужился.

– Мало ли, что народ болтает, – рассудительно изрек Соленый. – Вы бы лучше самого его спросили. Вон они с Максим Захаровичем и атаманом сюда едут.

И действительно, разгромив сибирцев в скоротечной, но жестокой схватке, хоперцы возвращались в крепость.

– Молодцы, давно мы татарву так не трепали, – радостно сказал Ермак, обнимая победителей. Заметив грусть в красивых Ванькиных очах, он насмешливо спросил: – А ты чего такой печальный? Неужто на меня до сих пор сердишься?

– За что сердиться-то? За то, что под замок упрятал? Так мне и не такое повидать довелось. И вообще, на наказанье справедливое только недоумок может осерчать.

– Тогда в чем дело?

– Да просто повода для радости не вижу, – ответил Княжич, махнув рукой в сторону убитых ордынцев. – Хоть и нехристи, а ведь тоже люди, у них, поди, и бабы с ребятишками были.

– Час от часу не легче, Ванька Княжич татарву пожалел. Ты, брат, наверное, еще от своей хвори не одыбался, – начал было ерничать Кольцо. На что Иван ему поведал совершенно искренне:

– А мне всех жаль. И нас, которых царь с боярами, как скотину, на погибель гонят, и их, за своего Кучума павших.

– Зачем тогда воюешь? – уже серьезно вопросил Ермак.

– Разные на то имеются причины? – задумчиво промолвил есаул. – Сегодня, например, за Пана мстил. Стать воином непросто, – кивнул он на Соленого. – А перестать им быть еще трудней.

– И что ж прикажешь делать? – поинтересовался атаман. В отличие от Кольцо, у покорителя Сибири речи Княжича вызвали не насмешку, а живой интерес.

– Договариваться надо, для начала хотя бы с остяками. Им какая разница, кому ясак платить, нам или татарам. Если к коренным сибирцам по-людски отнестись да послабление им сделать, они наверняка на нашу сторону переметнутся.

– Тебе, Иван, похоже, надобно вина испить, тогда, глядишь, и мудрствовать охота отпадет, – вмешался в разговор Максимка. – Надеюсь, на сей раз нам рук вязать не станут, – добавил он, дерзко посмотрев на Ермака.

Пораженный наглостью юнца, тот не сразу нашелся, что ответить. Это сделал есаул:

– Я те выпью, сопли подтирать сначала научись, – строго осадил он Бешененка.

– Все вы одинаковы, начальники. Как на погибель посылать, так о годах не спрашиваете, а как гульнуть, так молодой еще, – засмеялся Максим.

– Хватит зубы скалить, бери Семена и поехали, надо рану его толком посмотреть, – распорядился – Княжич и первым тронул коня в сторону Искера.

– Ты Ваньку-то не шибко слушай, он после смерти раскрасавицы своей малость не в себе, – шепнул Кольцо атаману.

– Да нет, брат твой дело говорит, я сам давно об этом думаю, – возразил Ермак и с явным интересом спросил: – Где это Иван себе товарища такого отыскал? Молодой, но, по всему видать, шибко ушлый.

– Так то Максимка, Захара Бешеного сын.

– Как же так, мне покойничек Барбоша сказывал, будто бы Захара Княжич зарубил.

– Ну и что?

– Да ничего, кроме того, что за родную кровь пристало мстить, а не дружбу с убийцей своего отца водить.

– А он и отомстил. Так Ваньку подстрелил, что тот едва душу богу не отдал, его Никита Лысый чудом выходил.

– Да, лихих ты мне бойцов привел, – посетовал вожак казачьей вольницы.

– А ты как думал, зря волками царскими не прозовут. С такими ухарями не только татарву, самого черта можно одолеть.

– Дай то бог.

– Он и так уж нам с тобою столько дал, что больше некуда, – заверил Ванька-старший.

Кольцо не ошибался. Великий подвиг дружины Ермака затмить не сможет даже смерть. Слава первых покорителей Сибири лишит покоя души многих православных воинов. Ища ответа на извечный на Руси вопрос – а чем я хуже, новые ватаги казаков отправятся искать удачи на краю земли.

16

– Неужели страх перед урусами совсем лишил вас разума и вам нечего сказать своему хану? – разгневанно спросил Кучум, глядя на стоящих на коленях перед ним наместников улусов. Взор его полуслепых, залитых гноем глаз смогли выдержать лишь Карача да Маметкул, остальные уткнулись ликом в землю.

– Говори, царевич, – дозволил царь Сибири.

– Великий хан, мои уланы рвутся в бой, прикажи, и завтра же мы выгоним неверных из Искера или умрем.

– Я уже об этом слышал от тебя в тот день, когда казаки захватили мою столицу, – досадливо поморщился Кучум.

– Однако с той поры ничего не изменилось, разве только уланов поубавилось. А ты что скажешь? – обратился он к Караче. В отличие от молодого, статного красавца Маметкула, тот был маленький, тощий старик, но взгляд его светился мудростью и воистину змеиным коварством.

– Силою урусов нам не одолеть, – уверенно изрек мурза, не опасаясь гнева повелителя, и рассудительно добавил: – Даже если царевич одолеет казаков, они всегда успеют отступить обратно в крепость, под защиту своих проклятых пушек. Надо выманить неверных из Искера, да не какой-то небольшой отряд – такое нам и раньше удавалось, а всех.

– Верно говоришь, но как это сделать? – мрачно усмехнулся Маметкул.

– Урусы, а особенно казаки, за друзей готовы без оглядки жизнь отдать, этим мы и воспользуемся.

– Что ты предлагаешь? – насторожился хан. Он уже почуял – Карача придумал нечто очень дельное, уж шибко смело ведет себя мурза.

– Недавно я князька остяцкого поймал, из тех, что начали платить урусам дань. Так он под пыткой много интересного поведал про неверных, – вкрадчиво сказал коварный старец.

– Лучший друг и правая рука у Ермака – Иван Кольцо. Человек необычайно храбрый, умный, однако не без слабостей. Любит перстни с самоцветами, к вину да девицам неравнодушен, впрочем, как и все казаки.

– Уж не собрался ль ты Ивана-атамана подкупить? Так зря надеешься, я его не понаслышке знаю – это он меня весной едва не застрелил. Такие не продаются, – возразил Маметкул.

– Зачем же подкупать, я подружиться с ним хочу.

– Для чего? – строго вопросил Кучум.

– Чтобы в гости пригласить да угостить, как подобает. Хмельное зелье у меня имеется, у купцов бухарских прикупил, и красавицы найдутся. Надия одна чего стоит.

– Это та ногайская княжна, которую за блудный нрав муж в рабство продал? – улыбнулся хан.

– Она самая. Сука Надия, конечно, редкостная, но перед чарами ее никто не устоит, – похотливо ухмыляясь, кивнул мурза.

– Да как ты смеешь даже думать о том, чтоб наших девиц бесчестили урусы! – возмутился молодой царевич.

– О каком бесчестии речь ведешь? Эта тварь почти что год на Дону средь казаков жила, нравы их прекрасно знает. Впрочем, думаю, до поругания дело не дойдет, обопьются гости наши зельем, разомлеют в женских объятиях, тут-то мы их и повырежем.

– Хороша твоя задумка, Карача, – одобрил хан. – Однако от всех бед она нас не избавит. Много ли Кольцо с собой бойцов возьмет – десятка три-четыре, остальные с Ермаком в Искере останутся.

– А вот тут-то мы казакам и напомним об их в дружбе преданности. Пошлем в Искер гонца, который сообщит Ермаку, что Кольцо попал в засаду и бьется из последних сил. Урусы сразу же на выручку пойдут, налегке пойдут, без своих проклятых пушек. Ну а дальше дело за царевичем.

– Что скажешь? – вопрошающе взглянул Кучум на Маметкула.

– Казаки не дураки, не дети малые, не поверят они нашему гонцу.

– Зачем же нашему, мы уруса пошлем. Своему товарищу, в бою израненному, непременно поверят, – пояснил Карача.

– Вряд ли ты изменника найдешь, – усомнился царевич. – Даже если кто из казаков на предательство под пыткой согласится, то, как только вырвется из наших рук, сразу же предупредит о засаде.

– А вот изменника мы купим. Казаков в Искере больше полутысячи. Средь такого множества людей всегда найдется кто-нибудь на все готовый ради золота, – заверил мудрый мурза.

– Может быть, и так, да только кто ж его отыщет? – вновь засомневался Маметкул.

– Наверно, мне придется. Не обессудь, но ты для этого не годишься.

– И как ты думаешь явиться к Ермаку? – спросил хан. – Так же, как и князь-остяк, казненный мною. Привезу ему богатые дары да попрошусь под его руку.

– А может, ты взаправду к казакам решил переметнуться? – усмехнулся Кучум, однако в голосе своего повелителя мурза услышал настоящую угрозу.

– Стар я, чтоб хозяина менять, – ответил Карача, причем настолько искренне, что было возникшие у Кучума подозрения сразу же развеялись.

– Когда намерен ты свой замысел исполнить?

– Коль дозволишь, завтра же в Искер отправлюсь, а там – посмотрим. Царевич прав, сложно будет найти предателя средь казаков, да и заманить Кольцо не так-то просто. Он умный, если стану сильно приглашением докучать, может заподозрить неладное. А вообще, урусы падки на вино и девок, коли гладко все пойдет, думаю, заявятся через неделю-другую. К тому времени царевич как раз всех воинов собрать успеет.

– Много ль у тебя бойцов осталось? – спросил хан у Маметкула.

– Верных тысяч пять наберется, вогулы с остяками ненадежны стали.

– Гляди, если упустишь казаков и в этот раз, на глаза мне лучше не являйся.

– Не упущу, – недовольно пробурчал царевич. Он был честный воин, и затея коварного мурзы ему не шибко понравилась.

17

Расположившись на носу передового струга, Иван задумчиво глядел в свинцово-серые речные волны, не замечая ни ледяного ветра, ни нещадно секущей по лицу снежной крупы. Его отряд из тридцати хоперцев и шляхтичей Гусицкого возвращался с верховьев Иртыша.

Поход прошел весьма удачно. Ясак собрали казачки богатый, не потеряв при этом ни единого бойца. Стычки с татарвою стали редкостью, но это-то и беспокоило чуткого на вражьи хитрости Ваньку-есаула.

«Не могли сибирцы с этих мест уйти, то, что мы Искер у них отвоевали, ничего еще не значит. Ермак с Иваном и Барбошей в свое время у ногайцев их Сарайчик вовсе дотла сожгли, а толку-то. Ногаи к царю посла с дарами да покорностью прислали, и казаки оказались виноватые кругом. Как бы в этот раз чего подобного не приключилось, – размышлял Иван. – Хотя, Кучум с царем – два сапога пара, во властолюбии один другому не уступят. Вряд ли хан захочет покориться государю православному. Видимо, от татарвы другой какой-то пакости надо ожидать, знать бы только, какой».

Чувственное сердце есаула с недавних пор стало ощущать приближение большой беды, но что она придет не из московского кремля, а притаилась здесь, в Искере, и имя ее – предательство, он пока еще не догадывался.

Не найдя ответа на свои вопросы, Княжич поглядел по сторонам.

«А Иртыш с Тоболом широтой своею Дону не уступят. Только там у нас кругом просторы, степь бескрайняя, а тут одни леса дремучие да непролазные болота и лета почти нет. До середины мая снег лежал и вот, на тебе, того гляди, наступит ледостав. Вовремя мы до дому подались. Нет, царя, наверное, не стоит опасаться. Кроме нас, станичников, других охотников идти в Сибирь своею волей Иван Васильевич вряд ли найдет, – подумал Ванька и печально улыбнулся. Уж он-то угодил в сей позабытый богом край не по своей охоте. – Может, я да Ян с его литвинами и первые, кто прямо из застенка сюда попал, но далеко не последние. Сердцем чую, изгадит государь с боярами нашу мечту о вольном казачьем царстве. Быть Сибири пристанищем кандальников».

– Атаман, чего сидишь, на воду смотришь, как колдун остяцкий, эдак мы мимо Искера проплывем, – окликнул Княжича Максим.

Впереди на левом берегу уже и впрямь виднелась поставленная по совету есаула сторожевая башня, из которой казачьи караулы теперь вели дозор за пристанью. Мыслимо ли дело струги в крепость каждый раз таскать.

– Будто сам не знаешь, что делать. Убирайте парус да садитесь на весла, – распорядился Княжич. Браты проворно исполнили приказ и все три струга, что составляли казачий караван, поплыли к берегу.

18

Соленый встречал своих друзей-наставников прямо на пристани. Он настолько стосковался по – Ваньке с – Бешененком, что всю последнюю неделю нес караул на башне за других.

– Здорово, парень, как у вас дела? Что хорошего, что худого приключилось, пока нас не было, – обнимая Семку, спросил Иван.

Максимка поприветствовал дружка на свой обычный лад:

– Да тебя, брат, не узнать. Глянь-ка, атаман, каким он молодцем стал. Из пердуна запечного в настоящего воина обратился, – насмешливо промолвил он и тут же озабоченно спросил: – Что с рукой-то?

За минувшие весну и лето Семен действительно сильно изменился. Теперь Соленый не походил на случайно затесавшегося средь станичников мужичка. На его раздавшихся вширь плечах ладно сидел соболий полушубок, подпоясанный широким кушаком с серебряными бляхами, за который была заткнута пистоль, а на боку висела кривая татарская сабля с золоченой рукоятью.

– Да на той неделе стрелой ордынцы малость угостили, – поморщившись, Семка шевельнул висящей на перевязи левой рукой. – Но это пустяки, до свадьбы заживет. К тому же свадьбы нам с тобой, Максим, играть еще нескоро. Наших, русских девок, здесь, в Сибири, не сыскать, а жениться на остячке нет охоты.

– А я что говорю, – ткнул Ивана локтем в бок Бешененок. – Совсем Семен наш возгордился, немытую остячку не желает, ему теперь не мене, чем купеческую дочку подавай.

– Зачем купеческую, мне и атаманская сгодится, – отшутился Соленый, даже не подозревая, что в далекой белокаменной Москве родилась уже на свет и подрастает его невеста.

Пропустив мимо ушей Максимкину насмешку, Иван спросил:

– Что, опять татары под Искером рыскать начали?

– Так вы же ничего еще не знаете, – воскликнул Семка и принялся делиться новостями: – Летом-то сибирцы редко к нам совались, однако с осени частенько стали появляться.

– Ну а вы дали нехристям острастку?

– А как же, с ними в стычке я и рану получил. Но вчера такое приключилось, что поначалу мы глазам своим не поверили.

– Никак сибирский хан в гости к вам пожаловал? – язвительно полюбопытствовал Максим.

– Нет, сам Кучум пока в лесах скрывается, а вот мурза его с повинной заявился и дань принес. Целых три повозки мягкой рухляди да к ним в придачу мяса, рыбы и прочей снеди.

– Даже так? – не на шутку изумился Княжич. – И что он хочет?

– А хочет он, чтоб русский царь его улус в свою державу принял, – торжественно изрек Семен. – Вот такие-то дела у нас творятся. Похоже, ханской власти конец приходит, коль не только остяки, но и татары под нашу руку просятся.

Иван отнесся к новостям довольно сдержанно. Похлопав Семку по плечу, он задумчиво промолвил:

– Хорошо, кабы так. А ты имени мурзы, случаем, не запомнил?

– Карача, кажись.

– Карача? – переспросил есаул – Странно, мне пленные ордынцы говорили, будто этот самый Карача Кучуму очень предан.

– Вы долго тут, на берегу, стоять собрались? Идемте в крепость, – позвал Максим. – Там на месте разберемся, что к чему. Ежели у тебя какие подозрения возникнут, атаман, ты мне только намекни, я этому мурзе враз башку срублю.

– Чего идти-то, я вас еще издали приметил, велел коней подать, – сказал Соленый.

– Уважаешь, стало быть, друзей? – вновь не удержался от насмешки Бешененок.

– Не таков я человек, чтоб о тебе с Иваном Андреевичем позабыть, – обиженно заверил Семка. – Кабы не вы, уже полгода бы лежал в земле сырой, иль того хуже – у купцов служил на побегушках.

А парень-то не только по обличию, но и душою стал казак. Волю вольную пуще жизни ценит, с удовольствием отметил Княжич.

19

Есаул и его юные друзья подъехали к Искеру как раз в то время, когда сибирцы покидали свою бывшую столицу. В воротах крепости они увидели Кольцо, который был изрядно пьян и о чем-то задушевно беседовал с богато разодетым стариком-татарином. Толмачом при этом им служил не кто иной, как Бегич. Стрелецкий сотник, первым увидав Ивана, отпрянул в сторону, но не ушел.

– Ванька, брат, – радостно воскликнул атаман при виде Княжича. – Где ж тебя нелегкая носила?

– А то не знаешь? Сибирцев в нашу веру обращать ходил.

– Надо было черт знает где таскаться. Они вон сами к нам с поклоном прибыли, – кивнул Кольцо на татарина. – Знакомься, Ваня, это Карача-мурза, наместник здешнего улуса.

– Приветствую тебя, мурза, – сказал Ванька потатарски, не подавая нехристю руки.

Ордынец вздрогнул, услыхав из уст станичника родную речь, и с опаской посмотрел на Княжича. Взгляды черных, словно уголь, глаз татарина и пестрых есаула скрестились, как клинки.

– С чего вдруг к нам решил переметнуться? – напрямую спросил Иван.

– Так ведь как у вас, урусов, говорится, сила солому ломит, – добродушно улыбнулся Карача.

– И не совестно на склоне лет стать изменником? – попрекнул Ванька старика.

Мурза аж побледнел и не от обиды вовсе, он просто понял – этот молодой, но, судя по всему, видавший виды казак умеет чуять сердцем и может очень помешать его коварным замыслам. Голову-то задурить кому угодно можно, а вот чувственное сердце не обманешь. Однако Карача был далеко не прост, он вмиг сообразил, как надо повести себя. Тяжело вздохнув, татарин, в свою очередь, по-русски рассудительно ответил:

– О какой совести быть может речь, когда имеешь дело с царями да ханами. Она им отродясь неведома.

Есаул немного подобрел, и уже почти с участием спросил:

– Не боишься, что Кучум тебя за дружбу с нами лютой смерти предаст?

– Боюсь, конечно, правда, мне большой Иван, – мурза почтительно притронулся к плечу Кольцо, – защиту обещал. Может быть, и ты с ним вместе погостить ко мне заедешь? У меня вино и женщины красивые имеются.

– Вина не пью, а женщины мои все в прошлой жизни остались. Так что без меня обойдетесь, – ответил Княжич суровым голосом.

Карача уразумел – дальнейшая беседа с есаулом до добра не доведет. Отвесив казакам поклон, он залепетал подобострастно:

– Ну, мне пора ехать, не буду славных воинов от их великих дел отвлекать.

– Евлаша, проводи гостей, да пусть покажут, как дорогу будут метить, а то заблудимся в этих лесах проклятых, когда надумаем к ним в гости заглянуть, – распорядился Кольцо.

Как только Бегич с татарами чуток отъехали, Ванькастарший, обернувшись к младшему, посетовал:

– Чего ты на него окрысился? Мурза к нам своею волей пришел, при этом головой всерьез рискует.

– Он меня винишком не поил еще, так что нет у меня повода с ним цацкаться, – язвительно ответил Княжич. – Это ты, гляжу, с даров ордынских шибко подобрел, паскуду Бегича Евлашей начал величать.

– Нашел, чем упрекнуть. Ну, подарил татарин мне вина бочонок. Должен же я был его испробовать, прежде чем братов угощать, вдруг оно с отравой. А что до Бегича касаемо, так это между вами кошка черная да кучерявая пробежала, у меня ж причины недовольным быть им нет, – блудливо ухмыльнулся атаман.

Княжич не пришел в восторг от шутки побратима, нахмурив брови, он сердито пробурчал:

– Что Ермак про все про это думает?

– Да ничего, он, как и ты, всегда во всем сомневается, – махнул рукой Кольцо и, горестно вздохнув, добавил: – Пойду, посплю, а то Ерема меня таким увидит, опять начнет корить, мол, казаков своей гульбой смущаю.

Отойдя на несколько шагов, он как-то странно, почти что жалобно попросил:

– Вань, зайди ко мне вечерком, посидим-поговорим, а то что-то на душе очень муторно.

– Зайду, только пить с тобой не буду, не надейся, – пообещал Иван.

– Ну что же, и на том спасибо, племяш, – прошептал лихой разбойник, отвернувшись в сторону. Впрочем, есаул и так его уже не слышал, Ванька пристально глядел вслед Караче и Бегичу.

– Ты чего на них уставился, али мало сволочей в своей жизни повидал? – обратился к нему Максим.

– Странно, мурза по-нашему лопочет, как я по-ихнему, вполне бы мог без толмача обойтись, зачем ему Евлашка занадобился?

– Мне татарин этот тоже не нравится, уж очень харя у него хитрющая. Может, рубануть мурзу по черепу на всякий случай? – шутливо предложил Бешененок, потянув клинок из ножен.

– Моя бы воля, так я бы их обоих порешил, но боюсь, никто нас не поймет. Побратим, и тот считает, что я из-за Марии на Евлашку зло держу.

– Какой такой Марии? Уж не той ли полонянки, которую ты в доме у себя приветил?

– Хватит лясы точить. Я к Ермаку пошел, а ты распорядись, чтобы ясак в амбар снесли, – приказал Иван и, вновь взглянув на сотника с татарином, с досадою промолвил: – А неплохо было бы узнать, о чем паскуды эти шепчутся.

20

Карача с Евлампием тем временем вели беседу, услышь которую Иван, они б и впрямь недолго прожили на этом свете.

– Кто такой сей белый воин? – спросил мурза, как только они отъехали подальше от ворот.

– То Ванька Княжич, младший брат Кольцо. Редкостный злодей, за полюбовницу свою полячку половину царской стражи перебил, но государь его помиловал, видно, родственную душу в нем учуял.

– Так он же говорил, что к девкам равнодушен.

– Все врет, волчара. Так пьет да буйствует, аж связывать приходится, и ни одной бабенки мимо не пропустит, даже к моей Машке подбирался, гад.

– А кто такая Машка? – Жена моя.

– Как же так, другой мужчина твою женщину хотел забрать, а ты его за это не убил, – презрительно изрек татарин.

– Два раза пытался, да не вышло. Княжича за всяко просто не убьешь, он заговоренный, его ни пуля, ни сабля не берет.

– Значит, это и есть тот самый белый шайтан, о котором мои воины сказки сказывают, – припомнил Карача и принялся напутствовать Бегича. – Когда казаков поведешь ко мне, сделай так, чтобы его среди вас не было.

– А вот этого пообещать не могу. Ваньке, злыдню, никто не указ, коль захочет с братом ехать, так и сам Ермак не остановит.

– Ладно, ежели заявится, придется Надией пожертвовать. Перед этой рыжей сукой ни один шайтан не устоит, – похотливо ощерился мурза.

У опушки леса он остановился.

– Далее не провожай, а то как бы казаки о нашем сговоре не заподозрили. Через неделю жду тебя с большим Иваном.

– Скажи мне все-таки, зачем тебе Кольцо, – полюбопытствовал Евлампий, подозрительно глядя на татарина.

– Так я же говорил уже, чтоб от Кучума защитил.

– Ну, это ты ему рассказывай, я-то вижу – дело здесь нечисто.

Карача задумался на миг. Мурза, конечно же, не посвятил стрельца во все подробности своего замысла, но, увидев недовольную всем и вся харю Бегича, сразу понял, он и есть тот самый человек, который ему нужен.

– А что если с атаманом беда какая приключится, ты сильно станешь горевать? – вкрадчиво спросил татарин.

– Да нет, а коли ты и братца младшего его спровадишь в преисподнюю, даже благодарен буду.

– Значит, по рукам, как у вас, урусов, говорится, – ордынец протянул Евлампию свою худую, старческую длань.

Оказавшись у последней черты, отделяющей его от предательства, сотник не на шутку испугался, однако ненависть к Ивану вкупе с жадностью одолели страх.

– По рукам-то по рукам, но у нас в делах столь важных задаток принято давать, – напомнил Бегич.

– Ну коль за этим только дело стало, тогда считай, договорились, – хитро подмигнув, Карача достал из-под полы халата вместительный кожаный кошель.

– Ежели там серебро, пошел он к черту, мурло немытое. Стану я из-за такой безделицы головой своею рисковать, – решил Евлампий.

Но мурза, в отличие от него, жадным не был. В кошеле вперемешку с золотыми монетами, лежали кольца с самоцветами и другие драгоценности. При виде этого несметного богатства у Евлашки закружилась голова.

– Не сумлевайся, все, как надо, сделаю, – прошептал он пересохшим от волнения языком.

– Да я не сомневаюсь. Отказаться полюбовника жены сгубить, да еще озолотиться ко всему в придачу лишь безумный может, а ты на дурака-то не похож, – заверил Карача и похлопал по плечу предателя. – Стало быть, до скорой встречи.

Простившись со своим змеем-искусителем, стрелецкий сотник неспешным шагом двинулся обратно к крепости. На душе у Бегича кошки скребли, даже полный золота с каменьями кошель не шибко радовал. Евлампий был уже немолод и по-житейски, в общем-то, не глуп, а потому прекрасно понимал, что участь у предателя обычно незавидна. От былых собратьев по оружию лишь презрения да кары можно ждать, но, как правило, и новые друзья не очень жалуют. Да и как иначе-то, разве можно уважать изменой прокаженного.

«Это Ванька, сволочь, до жизни эдакой меня довел», – подумал он, пытаясь хоть перед самим собою оправдать свою подлость.

21

Видно, мать-природа не желала гибели лихого Ваньки Кольцо. Сразу после отъезда Карачи наступила ранняя сибирская зима. Вначале ударили морозы, да такие, что земля потрескалась, а Иртыш в три дня покрылся льдом. Когда ж немного потеплело, посыпал снег. Бегич тосковал.

– Коли дальше так пойдет, позаметет все тропы, как тогда до стана Карачи будем добираться. А вдруг Кольцо возьмет да вовсе передумает к сибирцам ехать?

Томление Евлампия подогревал еще и страх, он опасался, что мурза заподозрит его в обмане и через тех же остяков даст знать казакам об их сговоре. Тоску предателя развеял сам разбойный атаман. Как-то раз при встрече с сотником он спросил:

– Ты чего такой печальный?

– Не знаю. То ль по Машке, своей бабе, заскучал, то ли выпить хочется.

– Я бы тоже от винца не отказался, да нет его, все вышло, – развел руками Ванька-старший, однако тут же предложил: – Может, съездим в гости к Караче, мурза поцарски обещал угостить.

– Коли Ермак дозволит, отчего ж не съездить, – с трудом скрывая радость, ответил Бегич.

– Дозволит, никуда не денется. Мы зачем сюда прибыли, Сибирь покорять, или в этом городишке поганом отсиживаться? – возмутился Кольцо. После своего удачного посольства в Москву да государева прощения он изрядно возгордился и держался очень независимо, на что Ермак смотрел довольно равнодушно, как всегда, прощая старому товарищу присущие его душе мятежной слабости.

– Собирайся, завтра утром и отправимся. Попутчиков надежных я сам выберу.

– Княжича с собой возьмешь? – стараясь не глядеть ему в глаза, поинтересовался Бегич.

– Что, не желаешь с Ванькой ехать? – усмехнулся атаман.

– Да нет, скорей, наоборот, давно хочу с ним помириться, а этот случай для такого дела очень подходящий, где, как не на гулянке, всего лучше прощать старые обиды.

– Ну вот и славно, – одобрительно кивнул большой Иван.

22

Вечером того же дня к Княжичу пришел Ермак. Оглядев его довольно скромное жилище, украшением которого служили лишь развешанная на стене кольчуга с золотым орлом да стоящее возле иконы знамя Хоперского полка, он сказал:

– Небогато живешь, а казаки говорили, мол, есаул наш роскошь любит.

– Так на тебя равняюсь, – язвительно ответил Ванька, затем спросил: – Никак, беда какая-то случилась?

– С чего ты так решил?

– Без нужды начальство на ночь глядя не является, особенно ко мне.

– Беды покуда нет, но опасения имеются. Иван собрался в гости к татарам ехать.

– К тем, которые давеча тут были?

– Ну не к Кучуму же, – сердито ответил атаман. – Хочу узнать, что ты об этом думаешь?

– Нельзя его к ордынцам отпускать, иль тебе Барбоши с Паном мало? – ничуть не сомневаясь, заверил Княжич.

– Оно, конечно, так, – горестно вздохнул вожак казачьей вольницы. – Ну а если Карача взаправду хочет наше подданство принять, а мы его отвергнем, что тогда?

– Тогда Кучум казнит мурзу, а от нас не только его люди отшатнутся, но и остяки с вогулами.

– И как же быть?

– Да никак. Когда Иван собрался ехать?

– Завтра поутру.

– Тогда я с ним поеду, хоть он меня и не звал. Негоже побратима без присмотра оставлять. У него от царской милости ум за разум зашел, а я быстро с татарвою разберусь. Даром, что ли, нас с покойничком Тимохой Большаком не раз станичники послами посылали к нехристям, – есаул печально улыбнулся, припомнив Надию. «Интересно, что с ней стало», – подумал он.

– Я вообще-то затем и заходил, чтоб попросить тебя Кольцо сопровождать, – признался атаман. – А сейчас передумал, полагаю, надо ехать самому, сколько можно за чужие спины прятаться.

– Ох и наградил господь начальничками. Одного спесь обуяла, да так, что дальше носа своего ничего не видит, а другой в переживания ударился, – посетовал Ванька. – Нет, тебе соваться во вражье логово никак нельзя. Меня убьют иль даже побратима – это полбеды. На наше место другие найдутся, но с твоей погибелью всему конец придет. Как узнает Грозный-царь, что Ермак убит, сразу же на покорении Сибири крест поставит. Ведь он у нас не только грозный, но еще и трусоватый, – голос Княжича звучал уверенно, а глаза светились хищным волчьим блеском. Ванька-есаул уже понял – дело предстоит весьма рискованное и, как всегда, в предчувствии смертельной опасности впал в радостное возбуждение.

– Спасибо, Иван, – растроганный вожак крепко пожал есаулу руку и неожиданно сказал: – Хоть особой дружбы между нами не было и нет, но я тебе, как никому другому, верю.

– Это почему?

– Должно быть потому, что все казаки в тебя верят. За тобою в бой идут куда охотней, чем даже за Кольцо с Мещеряком. Так и говорят – наш есаул за десять верст опасность чует.

– Сказки это все, ты еще про мамин заговор напомни, – заскромничал Княжич.

– Может быть, и так, но люди верят, а для человека вера – это главное.

Дав еще кое-какие наставления, атаман собрался уходить.

– Ну, я пошел, а ты, если что неладно будет, сразу шли гонца. Мы всем войском на помощь к вам придем.

– Не вздумай сделать такую глупость. Будь я на месте хана, так день и ночь лишь об одном бы думал – как всех урусов из Искера выманить.

– И как же быть, коль вы в засаду попадете? – растерянно спросил Ермак.

– Там видно будет, а пока мальцов какой-нибудь почетной службой озадачь да Андрюху займи делом.

– С парнями-то все ясно, а что Луня, седого черта, тоже жаль? – впервые за все время разговора улыбнулся атаман.

– Да ну его, опять напьется, как свинья, а мне возни и с побратимом хватит, – махнул рукою Ванька.

– А кого же ты намерен взять в попутчики?

– Конечно Митьку с Яном. Их споить у Карачи вина не хватит.

Уже переступив порог, Ермак кивнул на кольчугу с золотым орлом, что без толку висела на стене:

– Одень ее, когда отправишься к ордынцам.

– А это зачем?

– Глядишь, за царского наместника сойдешь.

– Рылом я в любимцы государевы не вышел. Ты лучше с нами Болховского пошли, а то сидит безвылазно, несчастный, в четырех стенах, так ведь и умом рехнуться можно. Или Бегичу свой панцирь одолжи, он тебе за эдакую милость не только руки расцелует, но еще и сапоги оближет, – зло ответил Княжич.

– Может быть, только не охоч я до подобных благодарностей. Сроду сам ни перед кем спины не гнул и над другими измываться не приучен. Да и ты, насколь я знаю, не любитель людей унижать. Может, оттого и тянутся к тебе казаки, несмотря на нрав твой шибко гордый, – назидательно изрек предводитель казачьей вольницы.

– Не скажи, по-всякому бывает, – не согласился Ванька. – Меня еще отец Герасим просветил: с добрым человеком обходись по-доброму, а со сволочью – по-сволочному, по-иному-то они не понимают.

– Ну, я не поп, нравоучений читать тебе не буду, ты и сам кого угодно на путь истинный наставишь, но кольчугу все-таки надень. Береженого, его и бог бережет.

23

Спал Иван в ту ночь крепко, безмятежно, но под утро ему приснился сон, в котором, как всегда, пришла Елена. Являясь Княжичу, любимая была обычно молчалива, однако на сей раз она с мольбою попросила:

– Ванечка, исполни Ермака наказ, одень броню.

– А надо ли, скорей убьют – скорее свидимся, – ответил ей Иван.

– Умирать не торопись, я подожду, я терпеливая, тебе ж другая встреча вскоре предстоит, – печально поведала Еленка, с укором глядя на него своими чудными синими очами.

Княжич попытался обнять свою единственную, но та с ужасом воскликнула:

– Не смей! Быть нам вместе время не настало, – и есаул проснулся. За окном уже брезжил рассвет.

«Вставать пора, не то брат без меня уедет, а еще надобно Митяя с Яном упредить, что к татарам отправляемся», – подумал Иван.

Вскочив с постели, он облачился в неизменную белую рубаху. Снимая со стены кольчугу, есаул засомневался:

– Толку-то с нее, аль я мало сам таких кольчуг своим клинком поизорвал? – однако, вспомнив сон, решил: – Ладно, надену, коль Еленочка просит.

Броня, которую Иван добыл совсем юнцом, и которая была тогда широковата, теперь пришлась ему впору. Смущал лишь золотой орел. Чтоб прикрыть драгоценную царскую отметину, он сменил кунтуш на полушубок и застегнул его по самый ворот. Покидая свое жилище, Княжич глянул на висевшую под иконкой Богородицы лампаду думая, задуть ее иль нет. Гасить святой огонь показалось Ваньке дурной приметой.

– Пускай горит, я ж завтра к вечеру вернусь.

Есаул действительно вернется, один-единственный из всей ватаги. Видать, монашенка, что подарила образок, не обманула и крепко помолилась за него.

24

Вопреки предположению Ивана с Ермаком, Кольцо прекрасно понимал, на что идет, и потому решил не брать с собою Княжича.

– Незачем нам вместе рисковать. Коль погибнем оба, тогда наш род прервется.

О том, что Ванька ему кровная родня, разбойный атаман никогда и никому не говорил, а почему не говорил, он расскажет лишь Гусицкому в их предсмертный с Яном час.

На гулянку к Караче бывший государев стремянной созвал весь цвет дружины Ермака. Набралось без малого полсотни лихих бойцов. Когда отряд уже готов был выступить, появились Княжич с Разгуляем и Гусицкий.

– Митяй, ты, случаем, не знаешь, куда это они собрались? – с издевкой вопросил Иван, обращаясь к хорунжему.

– По всему видать, татарских баб любить, ишь, как вырядились, словно женихи, – ответил Митька.

– А нас почто с собою не берут?

– Наверно, опасаются, что мы с Яном все винишко выпьем, а ты самых лучших девок умыкнешь.

– Да ладно, будет ерничать, езжайте с нами, коль охота есть, – не очень-то охотно предложил Кольцо.

– Ну спасибо, брат, уважил, – поклонился ему Ванька.

– Так ты же дал зарок не пить, вот я и решил новоявленного праведника лишний раз не искушать, – в свою очередь съязвил атаман.

– Это дело поправимое, ради нашей дружбы я готов и с зеленым змием помириться. К тому же Карача не вином единым потчевать обещал, но и кое-чем послаще, – напомнил Княжич.

Голос есаула звучал задорно, но в глазах его не было алчущего блеска, столь присущего любителям хмельного зелья да легкой, незатейливой любви.

«Вино и бабы тут, пожалуй, ни при чем. Не хочет, видно, побратим одного меня к сибирцам отпускать, – догадался атаман. – А может, так и к лучшему. Когда мы с Ванькой врозь – по-всякому бывало, но когда вместе, нас еще никто не сумел одолеть, даже Грозный-царь. И сотоварищи, что надо, с нами едут. С такими ухарями можно черту рыло набок своротить. Это ж не ватага, а стальной кулак», – подумал он.

Кольцо был прав лишь отчасти. Напади ордынцы из засады, его отряд, наверно, смог бы вырваться из западни, однако мудрый Карача поступит иначе. Вином да прелестями своих красавиц татарин разожмет стальной кулак и поодиночке перебьет падких на греховные утехи казаков.

– Ну, теперя все на месте, можно отправляться в путь, – радостно воскликнул Бегич, первым направляясь к уже распахнутым воротам. По-своему истолковав веселье сотника, Кольцо с усмешкой глянул на Евлампия.

– Погоди, ты Ваньку во хмелю еще не видел, как бы он заместо примирения тебе харю не набил. Надо будет упредить дурилу этого, коль Иван напьется, чтоб держался от него подальше.

Проезжая мимо башни, – Княжич увидал – Максима. Важно подбоченясь, Бешененок распекал пушкарей литвинов.

– Бочонки с порохом прикройте, да уберите подальше от бойниц, нето снегу в них наметет. Совсем пораспустились, огненный припас и тот не можете в порядке содержать. Погодите, вот стану настоящим старшиной, я вас быстро научу, как службу воинскую надобно справлять.

– Что это с ним? – удивился Разгуляй.

– А кто сегодня должен старшим в карауле быть? – напомнил ему Ванька.

– Да вроде я.

– Видать, Ермак теперь его назначил, вот парень с непривычки и усердствует.

Поравнявшись с юношей, Митяй, тая в усах усмешку, предложил:

– Поехали, Максимка, с нами.

– Обойдетесь без меня, не всем же жрать винище, ктото должен делом заниматься, – огрызнулся Бешененок, однако, разглядев ухмылку на лице хорунжего, осерчал уже всерьез и заорал: – Я из-за него должон всю ночь не спать, таскаться по морозу, а он еще насмешки строит.

– Ну извини, – развел руками Разгуляй. – Атаман самых достойных на гулянку ехать выбрал, служи исправно, придет и твой черед.

Желая прекратить меж ними перепалку, Иван спросил:

– А где Семен?

– Семка-то? Так их с Андрюхой Ермак в пушной амбар послал. Он в Москву ясак собрался отправлять, вот и повелел им лучшие меха для государя выбрать, – ответил Максим.

– Стало быть, исполнил мою просьбу атаман, – обрадовался Княжич и, шутливо попрощавшись с Бешененком: – Не серчай. Я тебе от Карачи гостинцы привезу, – последним выехал из крепости.

– Чай, не маленький, без гостинцев обойдусь, – сердито буркнул Бешененок ему вслед. На душе у парня вдруг стало неспокойно, он уже жалел, что поддался искушению побыть начальником и остался в Искере.

25

Не только Княжич с Кольцо, а и остальные казаки распрекрасно понимали, чем может обернуться их поездка в стан мурзы, однако, несмотря на это, все были веселы. У православных воинов исстари заведено, коль гулять, так во всю ширь души, ну а ежели помирать, то без особых сожалений.

Как только выехали из ворот, Разгуляй достал невесть откуда раздобытый остяцкий бубен. Колотя в него, он начал петь разбойничьи песни. Станичники охотно поддержали своего хорунжего. Так, с песнями да шуткамиприбаутками и шагнул отряд лихого Ваньки Кольцо навстречу своей гибели.

Бегич ехал впереди, определяя путь по оставленным татарами зарубкам на деревьях. Ближе к полудню дорогу казакам преградила туманная лощина. Поглядев на заиндевелые сосенки, которых краше могут быть лишь молодые девицы, есаул насмешливо сказал:

– Похоже, незамерзшее болото там, в низине. Никак, мурза задумал нас в трясине утопить.

– Ты так думаешь? – усомнился атаман.

– А чего тут думать, сейчас наверняка узнаем, – ответил Княжич. – Чего рот раззявил? Поехали, посмотрим, какую пакость нам твой дружок татарин приготовил, – приказал он сотнику.

Вдвоем они спустились в лощину. Туман был столь густой, что Ванька сразу потерял Евлампия из виду, однако вскоре он услышал стук копыт по бревенчатому настилу и радостный возглас Бегича:

– Зря ты, Ваня, на татар грешил, они для нас, вон, даже гать через болото проложили.

«Ишь, сучий потрох, друга Ваню себе нашел», – подумал Княжич, а вслух распорядился: – Вертай назад за остальными, я вперед проеду, посмотрю, что там далее.

Миновав лощину, Иван проехал с полверсты дремучим лесом и выбрался на берег Иртыша.

– Надо было через чащу да болото пробираться. Проще по реке сюда дойти, – раздался за спиною есаула недовольный голос Кольцо.

– Проще, только так-то, прямиком, гораздо ближе, а вот теперь дорога, как ты желаешь, вдоль берега пойдет, – ответил Княжич, настороженно глядя на утоптанную конскими копытами тропу. – Видать, сибирцы здесь совсем недавно были, – сказал он, обернувшись к побратиму.

– Ну и что с того, – улыбнулся атаман. – Шибко, брат, ты осторожным стал. Кабы я тебя похуже знал, подумал – трусишь.

Княжич не ответил ничего, лишь одарил Кольцо довольно странным взглядом, в котором было если не презрение, то явное превосходство, словно есаул хотел сказать:

– Мне давно уже бояться нечего, за вас, беспечных дуралеев, тревожусь.

Умом Иван, конечно, понимал, что опасения пока безосновательны, однако полная лишений и невзгод казачья жизнь приучила его больше полагаться на предчувствие, а сердце Ванькино чуяло беду, беду большую, непоправимую.

Кольцо аж покраснел от смущения, насмешки строить и впрямь было некстати. Кого-кого, а уж его-то Иваново чутье не раз спасало.

– Думаешь, ордынцы нападут на нас? – шепнул он Княжичу.

– Не знаю.

– Ну не поворачивать же нам назад с полдороги.

– Сие тебе решать. Одно могу сказать – не по душе мне это все, – так же тихо, чтоб не слышали другие казаки, ответил есаул.

– Эй, вы, угомонитесь, – прикрикнул атаман на снова расшумевшихся станичников. – Митяй, бросай свой бубен, бери с пяток бойцов да поезжай вперед, а то, не дай господь, нарвемся на засаду. Татарва – народец ненадежный, надо ухо востро держать.

– Не будет никакой засады, – задумчиво промолвил Ванька, глядя вслед ушедшему с дозором Разгуляю. – Погоди, мурза еще с распростертыми объятиями выйдет нас встречать.

– И как же быть? – растерянно спросил побратим.

Иван печально улыбнулся, припомнив, что сей вопрос совсем недавно задавал ему Ермак.

– Да очень просто. Станут угощать вином, так не напиваться до соплей зеленых, и быть всем вместе, держаться друг за друга, как малое дитя за материн подол.

26

Княжич не ошибся. Ближе к вечеру, когда багровый диск холодного сибирского солнца наполовину скрылся за вершинами елей, казаки увидели ордынцев. Их было мало, не более десятка. Поравнявшись с Митькиным дозором, татары поприветствовали станичников поклонами и все вместе направились к атаману. Еще издали Иван узнал разодетого в парчу да шелк Карачу. Заметив, что его люди вовсе безоружны, есаул подумал: «Хитрит мурза, напоказ миролюбие свое выставляет. Отродясь такого не бывало, чтоб татарин да без сабли был. Они ж, как мы, казаки, скорей с портками, чем с клинком расстанутся».

Мурза тем временем подъехал к атаману. Изобразив на своем старческом, морщинистом лице счастливую улыбку, он положил ему ладонь на плечо и шутливо посетовал:

– А я уже совсем отчаялся. Думал, позабыл меня большой Иван, отдал старика на растерзание хану.

Княжича мурза как будто не заметил, но все же есаул почуял украдкой брошенный колючий взгляд ордынца.

– Не те мы люди, чтоб друзей в беде бросать, – снисходительно изрек Евлашка, подавая руку Караче. Тот ответил на рукопожатие стрельца, но как-то без особой радости. Татарин злился на своего сообщника за то, что он не смог исполнить его просьбу полностью и привел с собою белого шайтана.

«Как бы атамана младший брат все дело не испортил, – подумал в свою очередь мурза, тайком разглядывая Ваньку. – Все урусы веселы, беспечны, предстоящему гулянью радуются, а этот волк заговоренный с опаской держится. Прошлый раз был разодет, словно князь, нынче же в простой овчинный полушубок облачился и весь оружием увешался, будто он не в гости, а лазутчиком во вражий стан пришел. Будет с ним хлопот, без Надии, пожалуй, никак не обойтись», – от этой мысли Карача аж задрожал от злости, отдавать красавицу неверному очень не хотелось. Хорошо еще старик не знал, что причиной неудачи его замысла станет именно любимая наложница, нето бы нехристя, наверное, удар хватил.

– Да не трясись ты, теперь уж все твои печали позади. Лучше посмотри, каких орлов я за собой привел. С такой защитою не только хан, сам черт не страшен, – ободряюще сказал Кольцо, решив, что Карача дрожит от страха пред Кучумом.

Коря себя за то, что не сумел сдержать свой гнев, мурза отвесил поясной поклон, вновь украсил лик улыбкой и принялся усердно льстить станичникам:

– Добро пожаловать, гости дорогие. Не обессудьте, коли что не так, мы обычаи ваши плохо знаем.

«Да неужели, а где ж ты, сволочь, так бойко лопотать по-нашему обучился, не за Камнем ли, когда в набеги на земли русские ходил», – усомнился Княжич, но говорить покуда ничего не стал, еще успеется.

27

Карача расположил свою стоянку на высоком берегу Иртыша. Судя по всему, ордынцы обосновались здесь совсем недавно, деревянных строений почти не было, зато хозяйская обитель поразила всех, даже Ваньку.

– Вот это юрта, побольше будет, чем шатер у короля Батория. Покойничек Рябой, кабы увидал такую, от зависти бы задохнулся, – сказал он побратиму, невольно вспомнив былого недруга.

– А ты что, у короля шляхетского в гостях бывал? – шаловливо подмигнул ему Кольцо и добавил, кивая на не менее чем десяток малых юрт, что окружали войлочный дворец Карачи, как курицу птенцы. – Жилище у мурзы, конечно, знатное, но ты лучше вон туда взгляни.

Княжич оглянулся и лишь теперь приметил возле каждой юрты миловидных, молодых бабенок. В отличие от побратима, красавицы пробудили в его сердце не любовный трепет, а еще большую тревогу. «Странно, ордынцы своих женщин в великой строгости содержат, и вдруг на тебе, напоказ нам выставили, что-то здесь нечисто. Наверняка мурза решил братов споить да к этим девкам на ночлег спровадить, там их голыми руками можно будет взять».

Есаул уже разгадал коварный замысел старого татарина, однако легче от этого не стало. Наоборот, чувство полной безысходности, под стать тому, что испытал он, стоя перед строем крылатых, польских рыцарей, охватило Ваньку.

«Истосковались казачки по бабам, теперь-то их уже ничем не остановишь. Брат, и тот, вон, слюни распустил, как молодой кобель», – с горечью подумал Княжич.

Станичники его, конечно, очень уважают, но попроси он атамана дать приказ вина не пить и девок не любить, все решат, что есаул просто-напросто умом рехнулся.

«Может, рубануть мурзу-паскуду да бежать отсюда поскорей, – вознамерился было Иван и даже положил ладонь на рукоять булата, но тут же передумал, вспомнив речи Ермака. – Ну а если Карача взаправду хочет наше подданство принять, и мы его отвергнем, как тогда? Тогда уж непременно все подумают, что я взбесился, – печально усмехнулся есаул. – Ладно, обожду, пусть мурза хоть чемнибудь себя проявит. Прикончить гада всегда успеется».

Ванька все же не был до конца уверен, что татарин заманил их в западню, а потому заколебался. Всю оставшуюся жизнь он будет укорять себя за проявленную в этот день нерешительность. Человеку русскому о не содеянном переживать, никак не меньше свойственно, чем о содеянном, уж такова особенность его мечтательной души.

А Карача зря время не терял. Подавая казакам пример, он спешился и приказал своим ордынцам:

– Коней примите.

Иван насторожился пуще прежнего:

– Ежели уведут татары наших лошадей, тогда уже никак не вырвемся.

Есаул собрался возразить и назначить коноводами кого-то из станичников, но мурза опередил его.

– Далеко не уводите, вон там поставьте, – кивнул он в сторону ближайшей коновязи, которая была не более чем в двадцати шагах от юрты. – Так гостям спокойней будет.

Когда казаки шумною толпою двинулись вслед за хозяином, Княжич все же предложил Кольцо:

– Давай свой караул возле коней оставим.

– Да перестань ты, Ваня, в страх меня вгонять, – отмахнулся тот. – Неужели еще не понял, отчего мурза на нашу сторону переметнулся?

– Сказать по правде, не совсем, ну-ка вразуми меня, такого непонятливого.

– Да оттого, что у него бойцы перевелись с нашею да божьей помощью, одни вон бабы остались.

– Может быть, он воинов в лесу попрятал, а девок напоказ нарочно выставил. Иль того хуже, послал гонца к Кучуму и тот с минуты на минуту со всей ордой сюда прибудет и нас на девках пьяными накроет. Что тогда? – негромко, но запальчиво сказал Иван.

– А тогда уже и караул не спасет, – ответил Ванькастарший. При этом в голосе его звучала вовсе не насмешка, а, скорей, покорность судьбе.

– Вот те раз, зачем же ты к татарам потащился, коль, подобно мне, мурзе не веришь?

– Наверно, чтоб свою удачу испытать, – задумчиво промолвил атаман и кивнул на шедших впереди собратьев. – Так же, как и все другие-прочие. Мы ж казаки-разбойники, спокойно жить не можем, нам риск подавай, иначе кровь, подобно молоку прокисшему, свернется в жилах. Аль не так?

– Пожалуй, так, – после недолгого раздумья согласился Иван.

– А коли так, пойдем, посмотрим, чем Карача нас будет угощать. Ежели поскупился, старый черт, так девок заберем да назад в Искер отправимся.

Но мурза, похоже, не скупился. Возле входа в юрту на мерцающих багровым отблеском углях жарились аж сразу три сохатых. Судя по их маленьким копытцам, лоси были шибко молодые, совсем еще телята.

Слава богу, конину не придется жрать, обрадовался Ванька. Однако радость тут же уступила место грусти – стало жаль телят. После гибели Елены с Княжичем вообще творилось что-то непонятное. Есаул не то чтобы сломался, но тоска по утерянной любимой сделала его намного мягче и добрей.

28

Впрочем, лоси оказались только присказкой, сказка ожидала впереди. Переступив порог обители мурзы, станичники увидели столы, на которых было все, чего душе угодно, – от залитых медом клюквы с брусникой до огромных нельм и осетров. Хотя, все это для Сибири не в диковинку. Гораздо больше снеди казачков обрадовало обилие кувшинов с вином. Иван к хмельному отнесся равнодушно – ему-то все одно его не пить. Поразили есаула яблоки, что горой лежали посреди стола на золоченом блюде. Большие, красные, точь-в-точь такие же, какими он когда-то угощал Еленку в шатре у князя Дмитрия.

– Говоришь, порядки наши плохо знаешь, а сам столы вон даже где-то раздобыл, – сказал Кольцо, довольно улыбаясь.

– Чего ради друзей не сделаешь, а мы ж теперь друзья, большой Иван, – развел руками Карача.

– А яблоки откуда? – поинтересовался Княжич, ухватив своими длинными, унизанными перстнями пальцами запретный плод, доведший до греха прародительницу рода человеческого Еву.

– Так я ж рассказывал, бухарцы привезли, – напомнил татарин и, с опаской прикоснувшись к Ванькиному плечу, угодливо заверил: – Они за золото что угодно и кого угодно продадут, даже мать родную.

– Ну, Иуду, при желании, в любом племени можно отыскать, – презрительно изрек Иван, сам не зная почему взглянув на Бегича.

Евлашка побледнел и отвернулся.

– Оно, конечно, так, но эти особенно продажны. За самоцветов горсть жену своего старейшины мне в рабство продали, – насмешливо поведал Карача.

– Не может быть такого, – не поверил Разгуляй.

– В жизни всякое бывает. Да вы садитесь, ешьте, пейте, поди, оголодали с дороги, а разговорами-то сыт не будешь, – начал приглашать гостей к столу радушный хозяин.

Долго уговаривать казаков не пришлось. Так и не поставив караула ни возле коновязи, ни у входа в юрту, они всей полусотенной ватагой расселись за столами.

Поначалу пили вроде бы умеренно, но лиха беда начало. Через полчаса уже никто, спеша наполнить свою чашу, не обращал внимания на строгий взгляд есаула. Иван сидел мрачнее тучи, с откровенной злобою взирая на ордынцев, которых, как по волшебству, становилось все больше и больше.

– А почему нам бабы не прислуживают? – строго вопросил он у татарина.

В это время слуги Карачи внесли в юрту на огромных серебряных блюдах наконец-то подоспевшее жареное мясо. Блюда были настолько велики, что каждое из них тащили двое здоровенных молодцев.

– Разве можно женщинам столь важное дело доверять. Еда, она всему начало, без нее уже ничто другое не понадобится, – поучительно изрек мурза.

Спорить с ним Иван не стал, хотя еще с младенчества уверовал – добро людьми творится по велению души, а всякое паскудство – зовом ненасытной человеческой утробы. Ваньке стало не до мудрых споров, когда увидел, что здоровяки, расставив блюда по столам, не удалились восвояси. Вместе с остальными слугами они уселись по татарскому обычаю прямо на полу, за спиной у казаков.

«То, что сабель у них нет, ничего не значит. Ножами в спину бить да горло резать куда сподручнее», – подумал Княжич. Щелкнув пистолетными курками и положив перед собой булат, он сел вполоборота, так, чтобы все нехристи были на виду. Теперь в искрящихся разбойной лихостью глазах Ивана была уже не злоба, а насмешливая угроза, мол, только суньтесь, я и в одиночку вас на мелкие кусочки покрошу.

– Ты чего, брат, всполошился? – изумился Кольцо.

– Об этом лучше у хозяина спроси, – ответил Ванька, кивнув на Карачу.

Однако верный подданный царя Сибирского не оплошал и на сей раз. Похолодев от страха под недоверчивыми взглядами казаков, он все же не утратил самообладания и с виноватою усмешкою ответил:

– Серчает на меня ваш есаул за то, что девиц нету. Так я нарочно напоследок их оставил, а то ведь эти сучки мокрохвостые ни выпить, ни поесть спокойно не дадут.

Встав из-за стола, татарин хлопнул в ладоши. В ответ на поданный им знак раздались звуки музыки и в юрту длинной вереницей потянулись женщины, все, как одна, одетые в нарядные собольи шубы. Замыкали шествие трое музыкантов. Один из них своею богатырской статью да зверским видом толстой хари напомнил Княжичу царева палача Данилку.

Подойдя к столам, девки выстроились полукругом и разом скинули с себя меха, оставшись в одних шальварах из полупрозрачной кисеи. Вид полуголых женщин вызвал у станичников дикий восторг, многие аж на ноги вскочили. Даже Ванька перестал следить за татарвой, он словно зачарованный уставился на ту, которая первой вошла в юрту. А поглядеть было на что. Высокая, поджарая, с небольшою грудью да копною огненно-рыжих волос девка оказалась чуть не вовсе голой, на поясе у ней была лишь тонкая повязка из той же кисеи. Впрочем, не только прелести красавицы поразили лихого есаула. Ему вдруг показалось, что он уже когда-то видел сие очаровательное тело. «До чего ж на Надию похожа, но Надька черною была, а эта рыжая, – припомнил Княжич, пытаясь разглядеть лицо девицы, которое до самых глаз было укутано шелковым розовым платком. – От стыда, видать, прикрыла лик. Наверняка паскудник старый ее заставит нагишом пред нами танцевать», – догадался Иван и с ненавистью глянул на мурзу. Однако Карачи на прежнем месте не было. Он стоял возле музыкантов, беседуя о чем-то с обладателем звероподобной хари.

29

Любимец хана уже понял, что ушлый братец атамана раскусил его, поэтому решил действовать на свой страх и риск. Бойцов у Карачи, действительно, было мало, и он даже не надеялся с бою одолеть отряд Кольцо. Однако если к делу подойти с умом, то девица-красавица десятка воинов может стоить, а они-то у мурзы водились. Любил старый греховодник позабавиться с молодками.

Подойдя к богатырю Ахмеду, который был телохранителем, палачом и музыкантом в одном лице, он тихо, чтобы даже женщины не слышали, осведомился:

– Маметкул с уланами не подошел?

Не отрывая губ от дудки, здоровяк мотнул своей огромной, как кадушка, головой, мол, нет еще.

– Видишь вон того красавца кучерявого?

Ахмед кивнул, все также молча, не прерывая музыки. – Как только пляски кончатся, ступай и стереги его возле юрты нашей огненной красавицы, да подручных с собой возьми, это ведь не абы кто, а сам белый шайтан.

– Ничего, скоро красным станет от крови своей, – нарушив, наконец, молчание, с угрозой вымолвил палач.

– Смотри мне, не устрой переполох. Если хоть один из них живым отсюда вырвется, даром пропадут мои старания. Есаула надобно убить без шума, так, чтобы другие ничего не заподозрили. Пусть думают, что он спать с Надией отправился, – продолжил наставлять убийцу Карача.

– Гляди, Ахмедка, коли оплошаешь, я тебя, медведя косолапого, живым в землю закопаю, – потрепав верзилу по плечу, без всякой злобы, даже ласково пообещал хозяин напоследок и направился к уже танцующим пред казаками девкам.

30

По-настоящему плясала лишь рыжеволосая, остальные, подняв руки к небу, качались, словно ковыль на ветру. Однако своей сноровкой в танце девица могла бы посоперничать с Митькой и Иваном вместе взятыми. То взмывая вверх, подобно сказочной жар-птице, то извиваясь, как змея, она являла редкостную ловкость, но, в отличие от Княжича и Разгуляя, не ее одну.

«Ишь, как разошлась, сразу видно – не впервой тебе неверных ублажать», – подумал Карача, ревниво глядя на любимую наложницу, бесстыже выставляющую напоказ казакам свои прелести. Пора кончать паскудство это, решил он, видно, позабыв, что сам заставил девок оголиться пред гостями.

Как только музыка утихла, мурза схватил лихую танцовщицу за волосы и указал перстом на Княжича. Та вздрогнула, увидев Ваньку, который, не в пример другим станичникам, с явным недовольством взирал на все происходящее.

– Чего дрожишь, подумать можно, ты с казаками раньше не спала? – язвительно спросил татарин.

– Спала, мой повелитель, я, наверно, только с чертом не спала. Просто не гадала, не ждала, что с погубителем моим здесь, в Сибири, доведется встретиться.

– Так ты никак знакома с ним?

– Знакома. Волосы-то отпусти, – не попросила, а, скорее, приказала Надия. – Не бойся, все, как надо, сделаю. У меня с шайтаном этим свои счеты.

Вырвавшись из рук ошалевшего от удивления хозяина, она вскочила на стол, сорвала с лица платок и запрыгнула к Ваньке на колени.

– Надька! – разом вскликнули сидевшие по обе стороны от есаула Кольцо и Разгуляй.

– Ну здравствуй, Ванечка, поди, уже не чаял со мною в этой жизни встретиться? – вкрадчиво спросила женщина, при этом в голосе ее звучали гнев, печаль и радость одновременно.

Не сказать, чтобы Иван не удивился, но любовь к Елене, даже мертвой, настолько владела его сердцем, что никому другому места в нем уже не было. Именно поэтому он почти спокойно, по крайней мере, без душевного трепета, ответил:

– Здравствуй, Надия, а тебя-то каким ветром в этот край, забытый богом, занесло?

Бывшая ногайская княжна ждала от бывшего любовника чего угодно, но не равнодушия. Дрожа от ярости, она вперилась в него испепеляющим взором и сразу поняла, что перед ней уже не прежний Ванька. Нет, внешне Княжич почти не изменился – все те же кудри, те же карие в зеленую искорку глаза, однако в них теперь была не только безудержная лихость, но и загадочная грусть, что свойственна лишь человеку, пережившему многие печали.

– А ты совсем другим стал, Ванечка, – сказала женщина.

– Да незаметно, чтоб Иван наш постарел, какие его годы, – игриво вымолвил Кольцо, желая подзадорить бывшую Ванькину подруженьку.

– Не в этом дело, раньше парень был, а нынче настоящим мужем стал, – пояснила Надия.

– Ну ты тоже зря время не теряла, вон, даже масть сменила, – насмешливо заметил Митька.

– Это когда в Персии жила. Там есть трава такая, ее отваром даже мужики красят бороды.

– А ты только для того, чтоб порыжеть, к персам ездила, али, может, по каким еще делам? – теперь уж с явною издевкой поинтересовался Разгуляй.

– Тебе-то что до моих дел? Может, хочешь у Карачи меня забрать по старой дружбе, да замуж взять? – в тон ему ответила блудница.

– Забрать, конечно, можно, но жениться – боже упаси. Это Иван на всех вас женится, через то и мается всю жизнь, а я с одною бабой больше месяца прожить не могу, – откровенно признался хорунжий.

– Тогда вопросов каверзных не задавай, да вина налей, а то у этих, – кивнула Надька на татар, – и капельки хмельного зелья не допросишься.

Когда любимая наложница мурзы единым духом осушила до краев наполненную Митькой чашу, стоявший позади нее Ахмед аж крякнул от такого непотребства.

– Не кряхти, Ахмедка, подай-ка лучше шубу, а то замерзла я.

Как бы в подтвержденье своих слов Надька принялась расстегивать Иванов полушубок, чтоб погреться на его груди, но отпрянула, увидев золотого двуглавого орла.

– Ты что, царю московскому служишь?

– Ага, грехи пред ним замаливаю, – сердито огрызнулся Княжич, запахивая полушубок.

Но следивший за ними Карача тоже углядел цареву отметину. «Теперь понятно, кто таков есаул. То-то казаки его не мене атамана уважают. Видно, это государя Грозного наместник, не иначе».

На какой-то миг хитрый старец все же усомнился, его смущала молодость Ивана. Однако, поразмыслив, он еще более утвердился в своей догадке. «Нет, все сходится – прибыл из Москвы с царевым войском, ничьей власти над собой не признает, да и кольчугу с золотым орлом не купишь на торжище. Бегич сказывал, таким же панцирем русский царь Ермака наградил. Ну что ж, с тебя, красавец, и начнем».

Ощутив недобрый взгляд хозяина, Княжич оглянулся, но Карача опять успел украсить лик подобострастною улыбкой и, приложив ладонь к груди, кивнул на девицу, мол, прими в подарок от моей щедрой души.

«Тоже мне, нашелся благодетель. Коли Надька пожелает, я ее и без твоего согласия отсюда увезу. Только вряд ли она этого захочет. Шибко уж сердита на меня подруга юности. Вон как смотрит, словно кошка на собаку, того гляди, ногтями в рожу вцепится. Непонятно только, за что, вроде бы мы с ней по-доброму расстались», – подумал Ванька. И тут ему припомнился вчерашний сон, синие Еленкины глаза, ее исполненный печалью голос. Вздрогнув, Княжич еле слышно прошептал:

– Не печалься, милая. Я даже память о тебе ни на кого и ни на что не променяю.

– Что ты там бормочешь? – блудливо ухмыльнулась Надька. – Никак, покаяться передо мною хочешь?

– Кому каяться и в чем – после разберемся, у нас с тобой на это время еще будет, – сердито заверил есаул.

– Зря так думаешь, – аж побледнев от страха, возразила чаровница.

Причиною ее испуга был Карача. Как только Ванька отвернулся, татарин погрозил наложнице перстом, а затем провел ладонью по своей морщинистой шее – гляди, мол, девка, ежели подведешь, за казачками вслед отправишься. Именно таким красноречивым жестом любимец хана выносил ослушникам смертный приговор.

А гульба уже переросла в настоящий загул. По примеру Надии да с молчаливого согласия хозяина и остальные девки уселись казакам на колени. Митька ухватил сразу двух.

– Пойдем отсюда, – брезгливо скуксившись, предложила бывшая княжна. Видимо, в гареме Карачи она была на особом положении, а потому сочла зазорным находиться за одним столом со своими менее благородными товарками.

– И чего тебе на месте не сидится, – недовольно пробурчал Иван, но все же встал из-за стола.

– Далеко ли собрались? – окликнул их Кольцо.

– Пойдем развеемся, заодно коней проведаю. Без меня не уходите, я скоро вернусь.

– Ну, что скоро-то, не зарекайся, – засмеялся Разгуляй. – Рыжие, они особо яростные на любовь.

Вот таким – в обнимку с девками, с чаркою в руке да блаженною улыбкой на лице, а не лежащим в луже собственной крови, он запомнился Княжичу.

31

К ночи похолодало, поэтому луна и звезды на мороз светили очень ярко, и Ванька сразу же заметил исчезновение коней.

– Это что еще за чертовщина! – воскликнул он, хватаясь за булат.

– Чего орешь как недорезанный? – равнодушно вопросила Надька.

– Не видишь, что ли, твои татары коней наших увели!

– Ну и что с того? Видать, они все сено здесь поели, вот их к другой коновязи и поставили. Пойдем, она как раз возле моей обители, – взяв есаула под руку, подруга юности повела его куда-то на другой конец ордынского стана.

– А разве ты не там живешь? – кивнул Иван на маленькие юрты.

– Скажешь тоже, разве может лиса в курятнике жить.

Идти пришлось довольно долго, но бывшая княжна не обманула. Возле дороги, уходящей в лес, действительно стоял загон для лошадей, а рядом с ним деревянный домик с плоской крышей, такие Ваньке доводилось раньше видеть в ногайском городке Сарайчике.

– А ты, гляжу, неплохо тут устроилась, почти как дома. Другие бабы не завидуют? – насмешливо поинтересовался есаул.

– Было дело, да я двоих самых бойких отравила, остальные сразу попритихли.

Услыхав столь откровенное признание, – Княжич посмотрел на Надьку с крайним изумлением.

– Чего уставился, иди, гляди своих коней, – презрительно сказала та и первою вошла в загон. Учуяв своего хозяина, Татарин радостно заржал.

– Твой конь?

– Мой.

– Смышленый, весь в тебя, – шаловливо подмигнула любимица мурзы. – Купил его иль с бою взял?

– От жены достался.

– Так ты женат, поди и дети есть.

– Есть сын, Андрейка, – с гордостью поведал Ванька. Увидав, что Надька завалилась на охапку сена и расстегивает шубу, он осуждающе добавил: – Прикройся, не то застудишь передок и не сможешь ни детей рожать, ни мурзу ублажать.

– Не беспокойся, ублажу, а детей рожать наложницам нет надобности, от них, ублюдков, маята одна. И вообще, я только раз была беременна, кстати, от тебя, поганца.

– Так у нас что, дите есть? – вновь воскликнул Княжич.

– Никого у нас с тобою нету, плод я вытравила, наверно, оттого и пустоцветом сделалась.

– Как так вытравила? – упавшим голосом переспросил есаул.

– Что да как, какая разница? Ты, чай, не девка, тебе сия наука вряд ли понадобится, – с гадючьей злобой прошипела женщина, но в глазах ее при этом блеснули слезы.

– Тогда рассказывай.

– О чем?

– О том, как докатилась до жизни эдакой, – усаживаясь рядом с бывшей полюбовницей строго приказал Иван. Да какой там полюбовницей, считай, женой, ведь почти год вместе прожили.

– Отчего ж не рассказать, коль есть о чем, – привалившись к Ваньке под бочок, покорно согласилась Надия. – Не сердись, я ведь только дома поняла, что пребываю в тягости, – пояснила она.

– А почему ко мне не возвернулась?

– И что бы я в станице вашей делала? С сосунком возилась да с войны тебя ждала, как твоя матушка? Ну уж нет, это не по мне.

– Конечно, дитя убить да в блудницы податься гораздо веселей, – недобро усмехнулся Княжич.

– А как еще мне было поступить? Хоть хана Крымского сынок, которому меня отец просватал, и оказался глупей барана, но все одно бы понял, что дите-то не его, а так я даже за девицу сошла.

– Как же ты наш грех сподобилась прикрыть? – удивился Иван.

– Много будешь знать, скоро состаришься, – строго осадила его Надька и, в свою очередь, насмешливо сказала: – До чего ж ты, Ваня, любопытен к нашим бабьим хитростям. Сразу видно, возле мамки рос, непонятно, как ты воином сделался.

– Наверно, жизнь заставила, – нисколько не обидевшись, задумчиво промолвил есаул.

– Ну а меня она, с твоею помощью, продажной сукой сделала, как говорится, каждому свое. Одним словом, с замужеством все гладко обошлось, и зажила я, словно птица в золоченой клетке.

– Почему как в клетке?

– А как еще гарем-то назовешь. Это, друг любезный мой, похуже тюрьмы. Хотя в темнице я, хвала аллаху, покуда не бывала.

– А мне вот довелось, – тяжело вздохнув, признался Ванька.

– Кто ж тебя, такого смелого, туда упрятал?

– Об этом после, лучше расскажи, как в Персию попала.

– Да все по твоей милости, ты же приучил меня единственною быть, а тут нас целый гарем, вот и стала в отместку мужу ночью к стражникам ходить.

– И он тебя за это не убил?

– Хотел, но жадность обуяла. Это ж только на словах поруганная честь крови требует, а на деле и деньгами может успокоиться. Видно, муженек мой решил, зачем добру зря пропадать, да и продал меня персам в рабство. Я ведь, Ваня, дорого стою.

Не дожидаясь, когда бывший полюбовник спросит о ее нынешней цене, блудница гордо заявила:

– За меня персидский шах три тысячи червонцев отдал.

«Нашла, дура, чему радоваться», – скорее с жалостью, чем с удивлением, подумал Княжич, а вслух спросил:

– Дальше-то что было?

– Чем дальше, Ваня, тем страшней, – откровенно пожаловалась Надька. – В Крыму-то я женой царевича была, пускай и не единственной, а в Персии рабой-наложницею стала.

– Подумать можно, что большая разница в том есть. У вас же, нехристей, все женщины рабыни.

– Оно, конечно, так, да не совсем. Наложница должна не только ублажать хозяина, но и женам его прислуживать, а какая из меня прислуга. К тому же госпожа досталась шибко подлая, ну я ее и отравила.

– А на этот раз как смерти избежала?

– Да уж избежала, – тяжело вздохнула Надия. – За рукуто не поймали, а признание даже пыткою не вырвали. Однако при себе меня оставить побоялся шах и сплавил в Бухару, как говорится, от греха подальше. Вот там я хорошо жила. Хозяин новый, старейшина купеческий, приставаниями не докучал, подарки дорогие делал и содержал почти что как жену.

– С чего бы это? – усомнился Княжич, прекрасно зная, что торгашеское племя себе в убыток щедрым не бывает.

– А я ему в делах помогала.

– В лавке, что ль, сидела? – усмехнулся Ванька.

– Да нет, конечно, он мною нужных людей угощал, как, к примеру, Карача тебя сегодня, – голос блудницы звучал бесстыже, даже нагловато, но в глазах была зеленая тоска, словно у побитой зря собаки.

– А в Сибирь за что попала?

– Ни за что, я тут только до весны, а как вскроется Иртыш, сюда прибудет муж с торговым караваном и заберет меня. У них с мурзою уговор – я зиму здесь живу, и за это Карача бухарцев через свой улус пропустит беспрепятственно.

– Что-то я, красавица, не разберу, кем тебе доводится купчишка, хозяином иль мужем? – сокрушенно качая головою, спросил Иван.

– Теперь уж мужем. Прежде чем на уговор поддаться да в Сибирь отправиться, я его женою объявить меня заставила, – похвасталась Надька.

– Теперь понятно, как ты дурою была, так дурой и осталась. Нашла, кому поверить. – басурманину. Это у нас, у православных, одна жена от венчания и до самой смерти, а у нехристей – на утренней молитве оженился, на вечерней отослал свою супружницу к чертям собачьим и все дела.

– Это ты к чему?

– К тому, что продал тебя бухарец, как кобылу старую сбыл с рук, правда, не за дешево, можешь радоваться.

– Откуда знаешь?

– Карача сказал.

– Я так и знала, – прошептала Надия и, истошно завыв: – У сволочи, всех вас ненавижу, – набросилась на Ваньку.

– Вот что, девка, ежели невтерпеж, иди мурзу щипли за бороденку жидкую, а я тут ни при чем, – осадил Иван подругу юности, ухватив за тонкие запястья.

– Это ты-то ни при чем, да через тебя, гада кучерявого, вся жизнь моя в сплошную муку обратилась, – запричитала несчастная бабенка.

– Врешь, ты сама себе судьбу такую выбрала. Я тебя не гнал, наоборот, просил остаться, – строго, но без всякого злорадства напомнил есаул. – А детей растить да мужу раны перевязывать и впрямь невелика радость. Только удовольствие и счастье – вещи разные, ты же это не смогла понять, потому и потаскухой сделалась.

Слово ранит порой больнее, чем кинжал. Вырвавшись из Ванькиных рук, Надия утерла слезы и злобно вопросила:

– Стало быть, я потаскуха?

– Конечно, как же иначе тебя назвать.

Княжич вовсе не хотел обидеть свою бывшую подруженьку, просто он решил ее немного образумить, а то ведь, коли дальше так пойдет, то через год-другой за корку хлеба продаваться будет.

– Славно мы с тобою побеседовали, – заключила Надька. Поднявшись на ноги, она зловещим шепотом распорядилась: – А ну пошли.

– Куда идти-то, и так уже дошла дальше некуда.

– Ко мне в обитель.

– А стоит ли, не думаю, что после эдакой беседы у нас с тобой что-нибудь получится, – попытался отшутиться Ванька.

– Ты сначала до нее дойди, а там посмотрим, получится ай нет, – наложница мурзы кивнула на тропинку, что вела от коновязи к ее домику. Княжич оглянулся и лишь теперь заметил трех здоровяков ордынцев, что стояли возле Надькина жилища.

– Да ты меня, видать, совсем забыла, коль вздумала какими-то шутами гороховыми стращать. Ну что ж, пойдем, послушаем, какую музыку они на этот раз сыграют, – отчаянно сверкнув своими пестрыми глазами, Иван направился к татарам, в которых сразу же признал давешних музыкантов. Те тоже двинулись ему навстречу. Поравнявшись с есаулом, двое расступились и оказались за его спиной, а третий – сам Ахмед, загородив дорогу Ваньке своей могучей тушей, ревниво вопросил:

– Ты куда, урус, повел нашу женщину?

Княжич ничего не ответил. Он сразу понял, что дело тут не в ревности и перед ним вовсе не музыканты, а подосланные Карачой убийцы. Причем убийцы, видимо, бывалые – уж шибко ловко окружили. Как всегда, не нагибаясь, а лишь слегка согнув в колене ногу, Ванька выхватил кинжал и саданул громилу клинком под подбородок, однако тут же сам почувствовал удар под левую лопатку. Судя по тому, как звякнула кольчуга, вдарили ножом. Не дожидаясь нового удара, теперь-то уж наверняка в незащищенную бронею шею, он сделал шаг вперед и, не глядя, прямо через полушубок пальнул в коварного врага. Третий нападающий испуганно воскликнул:

– Шайтан, урус шайтан, – и попытался убежать, но есаул всего лишь в два прыжка настиг его и упокоил, проломив затылок рукоятью пистолета.

32

Бабы любят отчаянных, а потому прощают им очень многое. Увидев, как Иван в одно мгновение расправился с душегубами, державшими в страхе весь улус, Надька, жалобно заныв:

– Ванечка, прости. Прости ты меня, суку окаянную, – упала на колени.

– Перестань, не в чем тебе передо мною каяться. Пускай нас бог рассудит, – с досадою промолвил Княжич.

Подруга юности бросилась к нему, намереваясь обнять, но вдруг застыла, как окаменелая. Устремив свой взор куда-то вдаль, она испуганно воскликнула:

– Иван, беги!

Ванька обернулся, чтоб уяснить причину ее страха, и приметил на лесной дороге цепочку огней, которые довольно быстро приближались.

– Что это?

– Это Маметкул с уланами подходит. Видать, не любит царевич темноты, вот факелами путь и освещает. Мурза, как только вы сюда явились, за ним послал.

В тот же миг холодный ветер, подувший с Иртыша, донес до них отчаянные крики.

– А это что?

– Наверно, Карача решил победу над казаками царевичу не уступать и сам твоих собратьев начал резать, – догадалась любимица мурзы, прекрасно знавшая повадки своего хозяина.

Княжич бросился обратно к коновязи, Надька побежала вслед за ним, вопрошая на бегу:

– Иван, я хоть чем-нибудь могу тебе помочь?

Отвязав Татарина, Ванька отдал повод подруге юности.

– Дорогу на Искер отыщешь?

– Конечно, отыщу. Али позабыл, как я с тобой израненным в степи не оплошала?

– Я все помню, – заверил есаул. – Найдешь Луня или кого другого из знакомых казаков. Пусть скажут Ермаку, чтоб из крепости носа не высовывал да готовился приступ отражать. Наверняка сибирцы на нас не остановятся и попытаются отбить свою столицу.

Уже вскочив на побратимова коня, Княжич неожиданно спросил:

– Надия, а ты меня взаправду ненавидишь иль так, в сердцах сказала?

– Конечно, ненавижу.

– За что?

– За то, что лучше не смогла найти. Полюбовники-то, Ваня, всякие бывали, но только ты мне другом был.

– Ну что же, и на том спасибо. А теперь прощай, постарайся лихом меня не поминать, – печально улыбнулся есаул и, секанув коня уздечкой меж ушей, помчался к юрте Карачи.

– Храни тебя твой бог Иисус Христос и мой аллах, – прошептала Надька, глядя ему вслед. Как ни странно, но она была уверена, что Иван уцелеет, что не сможет старый ворон молодого сокола заклевать.

33

Княжич подоспел, когда бой, верней, побоище, уже почти закончилось. Большинство казаков по-прежнему сидели за столом, кто с ножом в спине, кто с перерезанным горлом, лишь Кольцо, Гусицкий и Митяй еще рубились с нехристями. Все трое оказались тяжко ранеными. У атамана в животе засели две стрелы, Ян тоже едва держался на ногах, его правое колено было раздроблено ударом топора, а Митька зажимал ладонью перерезанное горло. Увидев Ваньку, Разгуляй остерегающе взмахнул рукой, мол, убегай, пока не поздно. При этом кровь ударила из раны алым родником, лихой хорунжий захрипел и повалился на пол.

– Прочь, твари, – диким голосом взревел Иван. Выхватив клинки, он принялся кромсать ордынцев. Сообразив, что в рубке сабельной его не одолеть, татары отступили да ударили из луков. Воинское счастье вновь не изменило есаулу. Все стрелы угодили в скрытую под полушубком кольчугу и отскочили от него, как от каменного идола.

– Шайтан, белый русский шайтан, – завопили супостаты, бросаясь врассыпную. Ванька не замедлил воспользоваться замешательством врага. Распоров кинжалом войлочную стену юрты, он взвалил на плечи Разгуляя, ухватил за ворот Яна с побратимом и, выбиваясь из последних сил, потащил товарищей к реке. Кое-как доковыляв до берега, казаки кубарем скатились с крутояра.

Первым делом – Княжич принялся осматривать израненных друзей. Разгуляй был мертв, Кольцо дышал, но пребывал в глубоком забытьи. Гусицкий, скрипя зубами от нестерпимой боли, костерил ордынцев, мешая польские ругательства с русским матом.

– Ты как? – спросил его Иван.

Вместо ответа Ян подал ему пороховницу и мешочек с пулями.

– На, возьми. Из меня теперь стрелок-то никудышный.

Ваньке стало совестно перед братами за свою удачливость. В схватке с татарвой он не получил ни единой царапины. Вынув из кармана чистую холстину, есаул перевязал Гусицкому колено, затем принялся за атамана. Стрел выдергивать не стал, лишь срезал их, чтоб меньше бередили раны. Углядев, что Яна бьет озноб, Ванька скинул полушубок, но гордый шляхтич несогласно помотал головой.

– Митьку лучше вон укрой, он, похоже, совсем плох. – Да нет, ему уже хорошо, по крайней мере, не холодно, не больно, – сказал Княжич, еле сдерживая слезы.

– Иван, пока не рассвело, ты б попытал удачу, авось прорвешься, – предложил Гусицкий.

– Никуда я не пойду.

– Это почему?

– Охоты нету, устал я очень, – тихо, но уверенно промолвил есаул и стал готовиться к теперь-то уж наверняка последнему бою.

34

Войдя в сторожевую башню, десятник Федор громко кашлянул, чтоб разбудить прикорнувшего на пушечном лафете строгого начальника. Бешененок вздрогнул и открыл глаза.

– Чего тебе?

– Максим Захарович, там какая-то бабенка в ворота ломится.

– Что за бабенка, откудова взялась?

– Я не знаю. Она Луня Андрюху требует али когонибудь еще из есауловых станичников.

Наказав литвинам-пушкарям:

– Ежели какой подвох, палите сразу же из всех орудий, – Максим направился к воротам.

Увидев Ванькину посланницу, он с изумлением спросил:

– Ты случаем не Надия, бывшая Княжича жена.

– Я-то Надия, а вот тебя что-то, парень, не припомню. – Не мудрено, когда ты в нашей станице проживала, я еще мальчонкой был, – чуток смутившись, пояснил Максимка, но тут же спохватился – не пристало старшине казачьему теряться перед бабой, и важно заявил: – То, что ты меня не помнишь, это не беда, хорошо, что я тебя припомнил. А теперь рассказывай, зачем приехала?

– Неужто не догадываешься? – кивнула Надька на Иванова Татарина.

– Никак, беда какая приключилась?

– Да уж приключилась, казаков ваших татары перерезали.

– Как перерезали? – растерянно переспросил Максим. – Ну, заладил, что да как. А ну веди меня к настоящему начальнику! – не на шутку разъярилась ногайская княжна.

– Федор, проводи ее до атамана, а я пока братов подниму, – распорядился Бешененок. От его растерянности не осталось и следа, голос парня звучал зло и решительно.

Ермак не спал, хотя было уже далеко за полночь. Душу покорителя Сибири томили нехорошие предчувствия, поэтому, когда в горницу вошел Андрюха в сопровождении красавицы-татарки, одетой в дорогую соболью шубу и с мешком в руках, он сразу догадался о случившемся. Обращаясь не к Луню, а к женщине, вожак казачьей вольницы строго приказал:

– Рассказывай, как все произошло?

– Да как обычно, – сказала Надия, усевшись на мешок, в который по неписаному бабьему закону, прежде чем сбежать от Карачи, она собрала все свои наряды. – Дорвались до вина казаки да перепились вусмерть, а сибирцы их пьяных и повырезали.

– Откуда ж ты обычаи наши знаешь? – с явным недоверием поинтересовался атаман.

– Так это ж Надька, бывшая подружка – Княжича, она у нас в станице почти что год жила, – вмешался в их беседу Лунь.

– И что, никто не уцелел?

– Ванька был живой, когда я уезжала. Это он меня к тебе послал, велел сказать, чтоб вы из крепости не выходили и готовились приступ отражать.

– А куда сам есаул подевался?

– Будто нрав его не знаешь, ясно дело, побежал товарищей спасать, – печально улыбнулась женщина.

– Андрей, поднимай свою и Лихаря сотни, выступаем через час, – без всяких колебаний да сомнений распорядился Ермак.

Как только вышел Лунь, рыжеволосая красавица подошла к казачьему вождю и, жалостливо глядя на него, промолвила:

– Смири гордыню, поступи, как – Княжич наказал, он зря не посоветует.

– Ну, это лишь Ивановы догадки, что сибирцы на Искер пойдут, а что у них на самом деле на уме, никому не ведомо, – возразил атаман.

– Почему же никому, я доподлинно мурзы затею знаю.

– И что же он намерен сотворить?

– То, что уже наполовину сделал. Перво-наперво Кольцо вином и девками в засаду заманить, затем тебя. Ты же друга-то в беде не бросишь. Ну а дальше все само собою образуется, ведь тело не живет без головы. Даже если кто из казачков и уцелеет, так вскоре сами из Сибири уйдут.

– Откуда тебе все это известно?

– Карача однажды ночью проболтался, я его любимою наложницей была, – откровенно призналась Надька.

– А не боится твой мурза пуп надорвать, со мною совладать не так-то просто, – нахмурился Ермак.

– Сам Карача с тобой тягаться не намерен, на это Маметкул имеется. У царевича одних улан пять тысяч да прочих воинов никак не меньше.

В это время за окном грянул пушечный выстрел, видать, Максим решил не дожидаться приказа и поднял в крепости тревогу.

– Ладно, хватит разговоры говорить. Ты тут пока располагайся, а мне пора.

– И не страшно на погибель верную идти?

– Нет, красавица, я иного опасаюсь.

– Чего же, если не секрет?

– Чтобы совесть не замучила за друзей, погибших по моей оплошности.

– Да вы, гляжу, с моим бывшим полюбовником два сапога – пара. Ванька тоже, если не от ран страдал, так дурью маялся, которую у вас, урусов, ради красного словца совестью прозвали.

– Ну уж извиняй, какие есть, – развел руками атаман и, задорно подмигнув блуднице, вышел из горницы.

Оставшись в одиночестве, Надька принялась разглядывать приютившую ее обитель.

– Тоже мне, властитель всей Сибири, самого Кучума в леса дремучие загнал, а живет еще беднее Княжича, – разочарованно подумала она. Однако тут же со свойственной бабенкам самоуверенной мечтательностью решила: – Ничего, это дело поправимое, коли с Ванькой снова не заладится, атаманом всерьез займусь. Мужик он видный и суровый только с виду, но в душе, похоже, добрый, как и большинство урусов.

35

Когда Ермак пришел на площадь, почти все войско было уже в сборе, лишь Болховской да Глухов где-то запропастились.

– Тоже мне, наместники царевы, как жареным запахло, сразу по углам попрятались, – возмутился было строгий казачий предводитель. Однако вскоре ему стало не до князя с воеводой.

Из проулка вылетел Бешененок, вздыбив своего породистого жеребца, он выхватил клинок и заорал:

– Чего стоите? Дожидаетесь, когда татары вам головы казачьи принесут?

– А ну-ка суету не наводи, – попытался образумить парня атаман, но не тут-то было, бешеного татарчонка понесло.

– А ты на горло мне не наступай. Ишь, нашелся царь и бог. Пока мы тут, по твоей милости, блох давим да царюИроду рухлядь понарядней выбираем, братов, наверно, на куски уже порезали.

По рядам станичников пронесся легкий ропот. Максимка был во многом прав, однако явно перехватывал через край. Не пристало бунтовать в столь грозный час. За мятеж во время боя, а сражение, считай, уж началось, головой недолго поплатиться.

Но потому Ермак и был велик, что умел держать в руках казачью вольницу. Даже не взглянув на Бешененка, он коротко и властно приказал:

– Старшины, ко мне.

Лихарь, Лунь да Мещеряк поспешно направились к начальнику.

– А ты чего, особого приглашения дожидаешься? – прикрикнул на Максима атаман. – Я тебя, кажись, за старшего в крепости поставил, и приказа своего пока еще не отменял.

Зардевшись от стыда, тот бросил саблю в ножны и покорился.

Между тем казачьему вождю предстояло сделать очень нелегкий выбор. Здравый смысл подсказывал, что надо внять совету Княжича да готовиться к осаде. Устоять против многотысячной орды можно было лишь укрывшись за стенами Искера. Однако, к сожалению, а может, к счастью, дать прямой ответ на это трудно, человеческому сердцу порою свойственны такие чувства, перед которыми меркнет здравый смысл.

Более никто не бунтовал, но, глянув в мрачные лица своих воинов, Ермак уразумел, что ни себе, а уж тем более ему, не простят казаки малодушия.

– Слов красивых говорить, я полагаю, нету надобности. Вижу, все готовы за други смерть принять, – одобрительно промолвил он и обратился уже к одним старшинам. – Выступаем тотчас же. В крепости останутся литвины со стрельцами, за старшего – Максим. Не подумай, будто это в наказание, просто больше некому начальствовать над пушкарями, а на орудия теперь вся надежда. Даже если нам удача улыбнется и отобьем братов, придется с боем отходить в Искер. Так что, есаул, готовь к осаде крепость. В подручные Соленого возьмешь, Семен, я слышал, знает в этом деле толк.

Произведенный в столь высокий и желанный чин, Бешененок все же попытался возразить, но атаман не грозно, а, скорее, по-отечески пригрозил:

– Молчи, Максимка, иначе плетью высеку, – он до конца решил исполнить просьбу Княжича.

Не теряя ни минуты, дружина Ермака понеслась на выручку своим товарищам, жаль вот только, выручать уже было некого.

36

Где-то рядом прогремели выстрелы – бах, бах. Кольцо негромко застонал и открыл глаза. Первое, что он увидел, придя в себя, был кучерявый Ванькин затылок да его стройная, прикрытая лишь тонкой шелковой рубахой спина.

«Слава богу, хоть Ванька жив, – подумал бывший государев стремянной, вновь опуская веки. Однако Княжич не исчез. Правда, мысленному взору атамана представился не нынешний, прошедший сквозь огни и воды, испытавший все – от любви прекраснейшей из женщин до проклятия грозного царя, матерый казачина, а худенький малец, стоящий над растерзанным телом своей матери и его, Ивана Колычева, сестры. – Видно, помираю, коль Натаха привиделась. От ран таких, как у меня, даже бы она не спасла», – решил Кольцо и снова тихо застонал.

– Никак, очухался? – спросил лежавший рядом с ним Гусицкий. – А я уж, грешным делом, думал, что ты помер.

– Да нет, покуда жив, но, судя по всему, недолго нам с тобой осталось смотреть на белый свет, – ответил Ванькастарший.

– Наверное, – с тяжелым вздохом согласился Ян и добавил: – Пока темно да есаул пальбою огрызается, робеет татарва, но скоро рассветет и порох у Ивана кончится, тогда-то уж они на нас навалятся.

– Может быть, и так, а могут для приманки оставить, чтоб остальных в ловушку заманить. Надо бы его в Искер отправить, Ермака предупредить, – кивнул Кольцо на Княжича, который, сидя по-ордынски прямо на снегу, с пистолетами в руках неотрывно следил за берегом. Как только кто-то из сибирцев пытался глянуть с обрыва вниз, тут же получал пулю промеж глаз.

– Да я уже пытался, только Ванька отказался наотрез, – посетовал Гусицкий. – Говорит, устал от смерти бегать, но я думаю, не в этом дело, видно, нас бросать не хочет татарве на растерзание.

– Иван, – окликнул побратима атаман.

В это время на прибрежной круче замаячили сибирцы. Княжич выстрелил два раза подряд и двое нехристей скатились под гору, остальные отпрянули назад.

– Да перестань ты порох жечь зазря, поди сюда.

– Никак, обидеть напоследок хочешь? – насмешливо промолвил есаул, присаживаясь рядом с умирающим. – Когда такое было, чтоб мои пули даром пропадали? Вона сколько супостатов наколотил, – указал он пистолетом на лежащие вдоль берега тела врагов. – А беречь заряды смысла нету. Когда татары всей ордой на нас попрут, перезаряжать пистоли станет некогда, клинками будем отбиваться, – голос Ваньки звучал задорно, даже весело.

– Молодец, вовсе смерти не боится, а вот я что-то оплошал, – устыдился Кольцо своей беспомощности и попытался сесть.

– Лежи покуда, силы набирайся, – бережно остановил его Иван. – Мы еще с тобою повоюем, эти сволочи надолго нас запомнят.

37

Время шло, уже совсем рассвело, но ордынцы почемуто не спешил добивать израненных урусов.

– И чего поганцы медлят, схлестнуться б с ними поскорей, даже если всех не перебьем, так хоть согреемся, – стуча от холода зубами, пошутил Иван.

Лишь теперь Кольцо заметил, что он укрыл его своим полушубком, а поверх кольчугу положил, чтобы вновь стрелой татары не достали.

«Негоже Ваньке с нами погибать, совсем ведь молодой еще, да и Колычевский род тогда прервется, – решил было атаман и даже вознамерился поведать Княжичу об их кровном родстве, однако вовремя одумался. – Нет, нельзя, расчувствоваться может, а тогда уж ни за что не уйдет».

Чтоб спасти Натальина с Андрюхой сына, Кольцо пошел на хитрость. Едва не вскрикнув от жуткой боли, он повернулся на бок и, одарив Ивана строгим взглядом, заявил:

– Вот что, брат. Ян напрочь обезножел, обо мне и речи нет, но ты, покуда в силе, уходи в Искер. Надо Ермака предупредить о постигшем нас несчастье.

– Никуда я не пойду, даже не проси, – заупрямился Княжич.

– А я и не прошу, я как атаман тебе приказываю. Или хочешь, чтоб и остальных казаков Карача в засаду заманил?

– За братов не опасайся, я к ним Надьку послал.

– А ты, гляжу, и тут зря время не терял, умыкнул-таки бабенку у мурзы, – несмотря на все свои страдания, усмехнулся старший Иван.

– Да нет, это она по старой дружбе нам помочь решила.

– Запомни, Ваня, по дружбе, а уж тем более по старой, девки ничего не делают. Видать, она надежды не теряет вновь тебя заполучить, – поучительно изрек Кольцо.

– Может быть, – пожал плечами Ванька и загадочно улыбнулся. Есаул и вправду не боялся смерти, в сей грозный час он думал не о ней, а, как ни странно, о любимых женщинах. После встречи с Надькой – Княжич убедился окончательно, что Елену заменить ему никто не сможет – ни беспутная ногайская княжна, ни рассудительная Маша. Единственная, с кем он мог бы связать свою судьбу, была, пожалуй, лишь Аришка. Ведь она стала приемной матерью его с Еленой сына. Любовные мечтания лихого казака прервал Гусицкий.

– Иван, а ну-ка глянь, похоже, татарва что-то затевает, – воскликнул Ян.

На тропинке, что вела к реке, появилась странная кавалькада. Впереди, ведя коня на поводу, шел Бегич, которого легко было узнать по красному стрелецкому кафтану. За ним ехали двое верховых – Карача и витязь в золоченом шлеме.

– Да это ж Маметкул, – догадался Княжич. – Стало быть, не обманула меня подруга юности, все вражье войско здесь собралось.

– Видно, сволочи задумали Евлашу на глазах у нас казнить, – предположил Кольцо.

Как бы в подтверждение его слов царевич выхватил клинок, но не рубанул сотника, а лишь легонько полоснул по плечу.

– Пытать, похоже, будут бедолагу, – в бессильной ярости промолвил атаман и попытался сесть, желая хотя бы взглядом проводить на небеса своего нового товарища.

Однако казнь на этом кончилась, и дальше начало твориться что-то непонятное. Кинув саблю в ножны, Маметкул поворотил назад. Мурза же, побеседовав о чемто с Бегичем, вручил ему мешок, который сотник тут же принялся развязывать. Когда утреннее солнце заиграло на золоченой чаше, вынутой Евлашкой из мешка, все стало ясно.

– Неужели он нас предал? – растерянно спросил атаман.

– Ну почему же предал, верней сказать продал, – ответил Княжич. – И, судя по всему, уже не нас, за нас-то он свои сребреники наверняка еще в Искере получил. Не тот Евлашка человек, чтоб бескорыстно головою рисковать.

– Да я ему ее сейчас голыми руками оторву1 – закричал Кольцо, поднимаясь на ноги.

Однако раны взяли свое. Сделав всего лишь один шаг, он повалился ничком на снег. И тут заговорил Гусицкий:

– Ванька, хватит дурью маяться, беги в Искер, о нас не беспокойся. Уж как-нибудь и без тебя сумеем смерть принять достойную.

– Нет, я вас не брошу. Иван мне как отец, а тебе я не только жизнью, но и честью воинской обязан, – упрямо заявил есаул. – А казаков Надия предупредит, она уже, наверно, добралась до крепости.

– Ты, парень, совесть с глупостью не путай, – строго возразил поляк. – Сам-то посуди, кому Ермак поверит – блудной девке татарских кровей иль собрату по оружию, в бою израненному. Да Бегич так все дело повернет, что твою Надьку как лазутчицу повесят. Себя не жаль, ее хоть пожалей.

Слова Гусицкого повергли Княжича в смятение. Неизвестно, чем бы все закончилось, если б не вмешался побратим. Приподнявшись на локтях, он уставился на Ваньку помутневшим от телесной и душевной муки взором.

– Иван, памятью о матери твоей, от поганых смерть принявшей лютую, заклинаю: догони эту тварь и убей. Иначе ни в раю, ни в преисподней не обрести душе моей покоя.

Знал Кольцо, как образумить своего воспитанника. Княжич даже не пытался артачиться. Побледнев лицом и весь напрягшись, он как-то сразу превратился из бесстрашной, но все же жертвы, в неумолимого карателя.

– Не сомневайся, от меня не уйдет, – заверил есаул и стал прощаться с товарищами. Первым делом поцеловал Митяя в холодный лоб, затем пожал руку Гусицкому.

– Прощай, католик, с тобой-то мы и на том свете вряд ли свидимся, а жаль.

– Прощай, схизмат, за всех за нас подольше поживи, – ответил Ян.

Прежде чем обняться с побратимом, Иван вручил ему свои пистолеты.

– На, возьми, с них-то уж наверняка еще двух ворогов отправишь на покой.

– А как же ты?

– Я и клинком пробьюсь, чай, не впервой.

– Ладно, оставляй, – дозволил Ванька-старший. Предложи Иван ему свои штаны, Кольцо б, наверно, взял и их, лишь бы поскорей его спровадить.

– Обо мне особо не печалься, я и так уже две жизни прожил, – попытался приободрить он воспитанника.

Заметив изумление в глазах Ивана, отчаянный разбойник пояснил:

– До этой вот, лихой казачьей, у меня совсем другая была. А ты-то не желаешь остепениться?

– Это как?

– Да как обычно люди делают – жениться, домом да детьми обзавестись. У тебя ж почти все есть для этого, за женою дело лишь осталось.

– Вряд ли у меня получится стать домоседом, – печально улыбнулся Ванька.

– Это почему?

– Думаю, что не дадут паскуды всякие вроде Бегича. – Ну, тогда не грех и снова саблю в руки взять. За родню и отчий дом поднять оружие – святое дело, но за царя, Ванюшка, больше не воюй. Катись он к чертовой матери, с него моей погибели с избытком хватит. Коли уцелеешь, возвращайся к сыну, а то растет парнишка сиротою при живом отце.

– Да, не повезло Андрейке моему с родителями, – с тяжелым вздохом согласился Княжич.

– Сам-то на себя не наговаривай, мне так кажется, ты очень даже славным батькой будешь – вон как проповедовать горазд. Если б я, душа пропащая, не сманил тебя в казаки–разбойники, наверняка попом бы сделался.

Силы покидали атамана, чтобы вновь не ткнуться ликом в снег, он привалился к Ванькину плечу и тихо прошептал:

– А помнишь, как мы на боярский караван ходили?

– Конечно, помню. Жизнь новую начать, пожалуй, можно, но прежнюю забыть никак нельзя, – еле сдерживаясь, чтоб не разрыдаться, ответил есаул.

– Ну все, ступай, а то еще расплачемся, как бабы, только этого нам недоставало, – скорее попросил, чем приказал атаман.

– Пора, Иван, татары вон, опять зашевелились, видать, хотят со всех сторон нас обложить, – поддержал его Гусицкий.

Княжич оглянулся, Карачи и Бегича на тропе уже не было. Растянувшись в редкую цепочку, по ней шла сотня Маметкуловых улан.

– Ну, погодите, сволочи, – недобро усмехнулся есаул и, держась поближе к круче, чтоб остаться незамеченным, легкими звериными прыжками рванул наперерез ордынцам. Дороги он достиг как раз в тот миг, когда последний приотставший воин стал спускаться к реке. Смерть досталась нехристю довольно легкая. Не издав ни стона, ни крика, улан свалился под копыта своего коня со свернутой шеей. Как только татарва отъехала на полет стрелы, есаул пронзительно свистнул и помчался уже изведанным путем к Искеру. Ордынцы ошалело глядели ему вслед, не зная, что же делать – исполнять приказ и сторожить засевших под обрывом урусов иль идти вдогон за беглецом.

Страх пред властью у татар в крови. В чем в чем, но в этом они забитым московитам не уступят. Не придумав ничего умней, их сотник направился к Маметкулу – пускай царевич сам решает, ему видней.

38

Проезжая мимо сложенных рядами возле юрты убитых казаков, предводители сибирцев вели неторопливую беседу.

– Пора кончать с урусами, покуда не сбежали, – сердито промолвил Маметкул.

– Не спеши, царевич, – хитро усмехнулся Карача. – Ермак очень осторожен, непременно лазутчиков пошлет узнать, что у нас творится, а коль поймет, что выручать уж некого, может и обратно повернуть.

– Гляди, мурза, самого себя не перехитри. Ни Кольцо, ни белого шайтана я здесь не вижу, – кивнул ордынский воевода на мертвые тела. – Стало быть, это они к реке пробились, а от таких бойцов чего угодно можно ожидать.

– Куда им деться, безлошадным да израненным, – хвастливо заявил старик, однако тут же озабоченно добавил: – Меня другое беспокоит – Надия пропала.

– Это та ногайская княжна, которую за блуд Гиреи в рабство продали?

– Она самая, – горестно вздохнул Карача.

– Седой уж весь, а все никак не уймешься. Нашел время о рыжей потаскухе горевать, – пристыдил его насмешливо царевич.

– Зря смеешься, эта тварь раньше дружбу с казаками водила, похоже, белого шайтана полюбовницей была.

– Полагаешь, она с ним сбежала?

– Все может быть, – неуверенно изрек мурза.

– Тогда тем более кончать урусов надо, заодно и девку твою вернем, – с откровенною издевкой сказал царевич.

Карача собрался было снова возразить, но не успел. В это время к ним подъехал уланский сотник. По его растерянно-испуганному лику оба поняли – опасения Маметкула оправдались.

– Говори, – строго, но беззлобно дозволил царевич. Он совершенно справедливо решил, что виноват во всем мурза со своими хитростями, а не его боец.

– Один из казаков сбежал, – став перед вождями на колени, виновато поведал улан.

– Да как ты смел такое допустить? – завопил Карача и рубанул несчастного клинком по склоненной шее.

– Зачем? – дрожа от гнева, вопросил отважный воевода. Что мурза распоряжается его уланами, еще куда ни шло, но что казнит безвинно – это чересчур.

– Должен ж кто-то виноватым быть, – преспокойно пояснил хитрый старец. – Или хочешь сам ответ держать перед Кучумом за то, что упустили Ермака? Неужели не понял – все пропало. Шайтан казаков упредит, и никакой предатель теперь нам не поможет, – сам не зная почему, Карача не сомневался, что убежал не кто иной, как есаул.

– Да нет, это лишь твои коварные затеи кончились, а настоящее сражение еще не начиналось, – гордо заверил Маметкул, глаза царевича при этом сверкнули радостным блеском. В отличие от Карачи, он был настоящий воин, и предстоящая решающая битва с казаками Ермака прельщала его куда больше, чем вся эта возня с предателем Евлашкой.

39

– Слышь, атаман, давно спросить хочу, кем все-таки Иван тебе доводится – просто другом или кровной родней? – глядя вслед ушедшему Княжичу, спросил Гусицкий.

– Ванька сын сестры моей, Натальи. Только он про то не знает.

– Как же так? – не на шутку удивился Ян.

– Да так уж получилось. Поначалу совестно признаться было. Дядька – это же, считай, почти отец, а я отдал мальца попу на воспитание. А потом, когда Ванюшка вырос и сделался одним из лучших на Дону бойцов, и вовсе стало совестно в родню набиваться.

– Не жалеешь, что не признался напоследок?

– Нет, тогда бы он от нас не ушел.

– Скорей всего, – кивнул согласно шляхтич и вновь спросил: – А кем ты в своей прежней жизни был?

– Княжичем.

– Да нет, всерьез.

– Я и говорю всерьез, одно время даже в стремянных ходил у государя Грозного.

– Как же ты в казаки угодил?

– Правду рассказать, так не поверишь. Сестрица мне пример и подала. Они с Андрюхой, Ванькиным отцом, чтоб пожениться, на Дон сбежали. Родитель наш им ни за что б благословения не дал. Андрей-то был из худородных, начальником охраны служил у батюшки. Мы с ним крепко дружили. Это он меня, боярского дитятю, настоящим воином сделал. Я тогда на них обоих крепко осерчал, сдуру даже обещал отцу убить прелюбодеев. Ну а когда на нас гонения начались да пришли за мной опричники, я и рассудил – Наташка, вон, не побоялась в люди вольные уйти, а я, Иван Колычев, как бессловесная скотина на заклание пойду. Вот и сбежал в казаки. Для начала на Волгу подался, там собрал ватагу удальцов, у которых, как и у меня, секира палача над головой висела, и с ней на Дон явился уже истинным разбойным атаманом.

Кольцо умолк, глотнул пригоршню снега и, тяжело вздохнув, закончил свой рассказ:

– Как раз в тот день, когда Натаху крымцы растерзали.

– И как ты с Ванькой встретился?

– А вот об этом я тебе поведать, видно, не успею. Татарва, кажись, идет по наши души. Давай вставать, негоже таким, как мы, бойцам в ногах у нехристей валяться.

Первым, опираясь на клинок, поднялся Ян. За ним, превозмогая боль неимоверным усилием воли, встал атаман. Под накинутым на плечи полушубком он припрятал Ванькины пистолеты.

– Ты только глянь, какая честь. Сам мурза с царевичем в придачу пришли нас убивать, – кивнул отважный шляхтич на Карачу и Маметкула, которые бок о бок ехали чуть впереди уланской сотни. В ответ Кольцо лишь скупо улыбнулся. В последние минуты жизни лихой разбойник желал лишь одного – удержаться на холодеющих ногах, чтоб стоя принять смерть.

Не доехав несколько шагов до обреченных, но не покоренных казаков, мурза остановился. Паскудно ухмыляясь он посетовал:

– Нехорошо, большой Иван. Я тебя так славно встретил, угостил от всей души, а ты сбежал не попрощавшись.

– Ну почему ж сбежал, вот видишь, дожидаюсь, когда ты провожать меня придешь. Прощай, Иуда.

Вскинув пистолет, Кольцо пальнул, целя в ненавистную харю, но ослабевшая рука немного дрогнула и пуля, сорвав лишь лоскут кожи с шеи Карачи, сразила одного из улан. Второго выстрела он сделать не успел. Повинуясь истошным воплям мурзы:

– Убейте их, убейте, – ордынцы осыпали казаков тучей стрел.

Ян умер сразу, но Кольцо еще дышал, когда татарин, наступив ему на грудь, стал отрезать кинжалом голову. Ухватив за волосы свою добычу, старик ликующе воскликнул:

– Хвала аллаху, будет хана чем порадовать. А ты, царевич, не желаешь свое копье украсить? – указал он окровавленной рукой на Гусицкого.

– Нету времени у меня над мертвыми глумиться, – презрительно ответил Маметкул. – К Искеру надо поспешать.

– А ежели Ермак из крепости не выйдет?

– Какая разница, выйдет или нет. Сейчас, после гибели Кольцо, казаки непременно придут в смятение и другой такой удачный случай одолеть неверных вряд ли нам представится, – сказал отважный воин.

40

Кроме Карачи и Маметкула с их ордой, у Княжича нашелся еще один, не менее грозный враг – лютый сибирский мороз. Проскакав пару верст навстречу ледяному ветру, Иван почувствовал, что замерзает окончательно. Пришлось расседлывать коня и кутаться в попону, а голову заматывать рубахой. Стало потеплей, однако, ненамного. Конек уланский тоже оказался так себе, не то, что с Лебедем, но и с Татарином своею резвостью не мог сравниться. Лишь только ближе к полудню есаул увидел далеко впереди Евлампия в его приметном красном кафтане. Видно, Бегич очень торопился отслужить полученные у татар сребреники и спешил к Искеру, не жалея сил, а потому, как ни старался Ванька, расстояние меж ними почти не сокращалось.

«А вдруг не догоню, – с отчаянием подумал Княжич. – Он ведь, сволочь, может в крепость не пойти, прямиком в бега податься, золотишко-то при нем».

Как ни чудно, но Бегич в этот миг помышлял о том же самом. Возвращаться к Ермаку да вести казаков на убой ему шибко не хотелось. Неизвестно, как себя ордынцы поведут, одержав победу. Одно слово – нехристи, чего доброго, отнимут золото, а его зарежут заодно со всеми прочими. Однако то, на что способен одинокий волк, не по силам псу поганому. Пробираться на Москву сквозь бескрайние сибирские просторы Евлашка просто забоялся. У свертка в лес стрелецкий сотник остановился и стал высматривать, куда бы схоронить свои сокровища. Оставлять их при себе было опасно. Прежде чем зарыть мешок под приметной, опаленной молнией осиной, Бегич пристально взглянул по сторонам и лишь теперь заметил преследователя.

– Уцелел-таки, трехжильный черт, – дрожа от страха, прошептал Евлашка, признав в нем Княжича. Есаула он боялся еще сильней, чем ненавидел, однако сразу же уразумел, что на сей раз без крови им не разойтись. Допустить Ивана в крепость означало вынести себе смертный приговор.

О честном поединке не могло быть речи, нелюдь распрекрасно понимал – Ванька порешит его, как кот крысенка. Хотя закоченевший, вооруженный только саблей да кинжалом Княжич теперь был уязвим, как никогда. Спешившись, Евлампий привязал коня к сосенке и, оставляя на снегу глубокие следы, прошел вглубь леса. Попетляв, как заяц, он перебрался на другую сторону дороги, где затаился под поваленной еще осенней бурей ветвистой елью. Свое оружие – пищаль с пистолью сотник изготовил к бою основательно, пороху засыпал чуть не вдвое больше супротив обычной меры.

Иван почти поддался на уловку Бегича. Он уже собрался было идти по его следу, как вдруг учуял еле уловимый, но столь знакомый запах дыма запаленного фитиля и сразу же рванул поводья, намереваясь повернуть коня. Тот взвился на дыбы, прикрыв собою всадника от пули. От пули-то прикрыл, однако ногу придавил, да так, что кости хрустнули. – Княжич попытался встать, но не тут-то было – одинокий волк попал в капкан. Страха не было, ему лишь стало жутко стыдно – так поддаться, и кому, убогому Евлашке.

Бегича сгубили ревность да глумливый нрав. Вместо того чтоб пристрелить заклятого врага без лишних слов и прочей суеты, он вознамерился пытать его.

– Коли хочешь легкой смерти, как дружок твой Гришка Красный, говори, что у вас с моею Машкой было? – прохрипел изменник, приставив запаленную пистоль к Ванькину виску.

Иван уже хотел ответить «Все», пускай помучается, гад, однако вовремя одумался: «Нет, нельзя. Коль признаюсь, эта сволочь непременно Машу со свету сживет». Печально улыбнувшись, он презрительно изрек:

– Продал православных христиан поганой татарве, а теперь совесть мучает. Свою жену с чего-то вдруг приплел. Да я ее всего однажды видел, когда из плену выручал.

Евлампий знал, что – Княжич спас Марию с сыном, но его упоминание об этом еще больше разозлило нелюдя.

– Насмехаешься, паскуда. Ну погоди, я харю-то тебе раскровеню, – заорал он, брызгая слюною, и попытался вдарить Ваньку пистолью по лицу. А вот это, и уж тем более признание в убийстве Красного, Бегич сделал совсем напрасно. Есаул, как истинный боец, привык сражаться до конца. Беседуя с предателем, Иван разгреб ладонью снег и дотянулся до кинжала.

Как только сотник вскинул руку и черный глаз пистоли перестал глядеть ему в висок, есаул метнул заветный свой клинок. Обоюдоостро отточенная сталь вошла в глазницу, а вышла из затылка, насквозь пронзив Евлашке череп. Корчась в смертной судороге, Бегич все-таки пальнул, но сделать верный прицел уже не смог, его пуля полетела в синь небесную, срезая по пути пушистые ветки елей.

С горем пополам – Княжич выбрался из-под убитого коня, лишь теперь заметив, что придавленная правая нога распухла и не сгибается в колене. «Вот дела, как же я до крепости-то добираться буду, – озабоченно подумал он. – Хотя, спешить уже некуда. Наказ Ивана я исполнил, Бегича-Иуду покарал, так что можно маленько отдохнуть, авось полегчает».

Пережитые страдания ввергли Ваньку в какое-то оцепенение. Не попытавшись даже доползти до Евлашкиного жеребца, есаул прилег возле своего спасителя, уланского конька, и задремал. Мороз сибирский лют, но все же более милостив, нежели человек. Прежде чем убить, он усыпляет свою жертву.

41

– Кажись, стреляют, – сказал Назарка, обращаясь к Ермаку.

– А не почудилось, может, это деревья от холода трещат, – усомнился атаман. Однако когда из-за болота прогремел новый выстрел, он позвал Мещеряка и распорядился: – Остаешься за меня. Гать покуда не переходите, ежели что, на ней удобнее обороняться, можно с сотней против тысячи устоять. А мы с Лихарем поедем поглядим, что там деется. Видать, из наших кто-то от сибирцев отбивается, больше-то палить здесь некому.

– И долго мне вас ждать? – недовольно пробурчал Василий, но не получил ответа.

Миновав туманную лощину, казачьи вожаки вскоре очутились на месте стычки Ивана с Бегичем.

– Кто же его так? – спросил Ермак, остановившись возле мертвого Евлампия.

– Наверно, Ванька, судя по кинжалу, – предположил Назар.

– А где он сам?

– Да вон, возле коня убитого лежит.

– Живой?

– Раз пар идет, значит, дышит, – радостно ответил Лихарь и, подбежав к Ивану, принялся тормошить его.

– Ванька, да очнись же ты.

Сотнику пришлось изрядно потрудиться, лишь когда он взял пригоршню снега и стал тереть им Княжичу лицо, тот открыл глаза.

– Назарка, ты?

– Конечно я, не ангел же небесный. Что тут у вас с Бегичем произошло?

– Да, как обычно, баб не поделили, – печально пошутил есаул.

– А ежели всерьез?

– Ну, ежели всерьез, тогда взгляни, что у этой сволочи в мешке лежит, иль атаман пусть глянет, ему, наверно, интересно будет узнать, во сколько Карача его голову оценил.

Не сказав ни слова, Ермак направился к стрелецкому коню и развязал притороченный к седлу мешок. К ногам покорителя Сибири посыпались серебряные чарки, кубки, блюда. Перебирая сапогом не шибко дорогую утварь, золотой была лишь уже виденная Иваном чаша, он насмешливо изрек:

– И впрямь недорого меня татары оценили.

– Ну, ты шибко не грусти. Тут, видимо, одна доплата, задаток-то наверняка побольше был, – в тон ему заверил Лихарь.

– С чего ты взял?

– А как иначе? Это склонить к измене человека нелегко, зато потом хоть веревки с него вей, потому как у предателя назад дороги нету. Удивительно еще, что это дали, могли бы просто пнуть под зад да дальше пакостить отправить, – как обычно рассудительно сказал Назар.

– То-то он возле мурзы вертелся, когда тот с покаянием к нам приезжал, – задумчиво промолвил вожак казачьей вольницы и обратился к Княжичу.

– Прости, Иван, я ведь, грешным делом, думал, что вы с Бегичем и вправду из-за бабы враждуете. Болтали казачки, будто у тебя с его женой любовь была.

– Кабы ты один – все так думали, даже побратим, – с горечью ответил Ванька. – А виниться тебе не в чем, это я кругом виноват. Меня Мария еще в Москве предупреждала, мол, собирается Евлашка всех старшин казачьих извести, но я ей не поверил. Решил, что эта сволочь просто перед бабою своей похваляется.

– Да перестаньте вы друг другу душу зря травить, тоже мне, нашли, о чем беседовать, – вмешался Лихарь. – Убил предателя и ладно, как говорится, собаке собачья смерть.

– Как вы тут? – с опаской вопросил подъехавший в сопровождении Луня и остальных хоперцев Мещеряк. За ослушание от друга-атамана недолго и нагайкой по спине получить. До наказания, однако, дело не дошло.

– А почему вы здесь? Разве Надия не добралась до крепости? – воскликнул Княжич.

– Добралась. И о несчастии, постигшем вас, поведала, и наказ твой мне передала, – тяжело вздохнул Ермак. – Но казаки решили все одно на выручку идти.

– Некого, братцы, выручать. Из всей ватаги я один в живых остался, – еле слышно прошептал Иван, впадая в забытье.

– Что это с ним? – забеспокоился Андрюха.

– Не видишь, что ли? Чуть не до смерти закоченел. Попробуй сам на эдаком морозе в одних штанах остаться. Хорошо еще, додумался в попону конскую закутаться, а то б совсем замерз, – пояснил Ермак.

Сняв с плеч дарованную государем шубу, он отдал ее Луню.

– На-ка вот, закутай есаула и вези в Искер без промедления, а мы с Назаром вперед проедем, поглядим, не идет ли татарва по его следу.

– А нам-то что делать? – спросил Мещеряк.

– Вас сюда никто не звал, назад вертайтесь и ждите, где приказано, – строго осадил своего друга вожак казачьей вольницы.

Негоже атаману самому в дозор ходить, на то старшины да простые казаки имеются, но Василий не стал перечить, и не потому, что побоялся. Он просто понял – после гибели Кольцо Ермак пришел в неистовство, и жалеть теперь не станет никого, а уж тем более самого себя. Назарка тоже понял это.

42

Выехав на берег Иртыша, они увидели идущую по льду реки орду сибирцев.

– Откуда столько их? – глядя на несметные полчища татар, удивленно вопросил Назар.

– Видать, со всех улусов хан бойцов собрал. Надия сказала, что у Маметкула войска десять тысяч и, судя по всему, не обманула, – ответил атаман.

– Так это ж получается по тридцать супостатов на каждого из нас.

– Выходит, так, но вся беда не в этом. Когда мы в первый раз сошлись с сибирцами, было то же самое. Другое плохо – осмелели ордынцы, попривыкли к огненному бою. Вон как лихо скачут, даже лестницы с собою волокут, наверняка хотят Искер с налету взять. На подъеме нынче татарва, а что у нас – боль в сердцах да смятение в умах. Кольцо же был не просто атаманом, Иван душою нашей был, а без души победу трудно одержать, – печально заключил Ермак.

– Но бой-то все одно принять придется.

– Конечно, придется.

– И где намереваешься сраженье дать, здесь, на болоте, или под Искером?

– Будем в крепость отступать, – немного поразмыслив, решил казачий предводитель и повернул коня. – Все, Назар, уходим.

Хоперский сотник нехотя повиновался. Он понимал, что атаман во многом прав. Супротив ордынской тьмы только с пушками и можно устоять, но к ним еще добраться надо. До Искера часа три пути, да все по лесу, а сибирские лошадки по чащобе и по снегу шибко ходкие, коней казачьих могут обойти. Представив, что произойдет, коли татары настигнут казаков в лесу или даже на подходе к крепости, Назар подумал: «Надо бы заслон оставить, но атаману говорить об этом вряд ли стоит. Наверняка, он сам захочет задержать сибирцев, а с нас и так уж душу вынули, коль еще и головы лишимся, тогда всему конец. Пускай уходит, без него управимся».

Лихарь был не только смелый воин, но и мудрый старшина, как сказал бы покойничек Гусицкий, достойный офицер. Когда казачье воинство поспешно двинулось в обратный путь, Назар окликнул Ермака.

– Атаман, дозволь разрушить переправу. Ордынцы сломя голову несутся, авось подвоха не заметят второпях да провалятся в трясину.

– Добро, – ответил тот. – Только долго не задерживайтесь, сам же видел, татары-то не более, чем в двух верстах от нас.

– Вот что, братцы, – обратился Лихарь к оставшимся при нем охотникам, – пару бревен с гати выдернуть да десяток нехристей в болоте утопить, пожалуй, мало будет. Надо их подольше задержать.

– И как же быть? – растерянно спросил Тимоха Ветер, сын павшего в бою с поляками Степана Ветра.

– Предлагаю здесь засаду им устроить.

– Да ты никак, Назар, ополоумел. Это ж верная погибель, сибирцев тысячи, а нас и полусотни не наберется, – испуганно воскликнул молодой казак.

– Не спеши, Тимоха, помирать раньше времени. Риск, конечно, есть, но разве Ванька Княжич меньше рисковал, когда с тремя десятками бойцов пошел в атаку на гусарский полк. Теперь и нам пришла пора свое воинское счастье изведать, – задорно улыбнулся Лихарь.

Назар нисколько не кривил душой. Он действительно не собирался умирать в свои неполных тридцать лет. Как и всякий православный христианин, удалой казачий старшина в глубине души надеялся на лучшее.

Напоминание о славном подвиге хоперцев и о войне, на которой погиб его отец, воодушевило Тимофея. Отчаянно взмахнув рукой, он смело заявил:

– Верно, братцы, сотник говорит. Где наша не пропадала, – и первым кинулся тягать с болота бревна, чтоб соорудить завал.

43

– Достал-таки шайтан твоего предателя, – кивнул царевич на лежащий у дороги труп Евлампия. – Ишь как ловко упокоил, одним ударом. Вот бы с кем хотел в бою я встретиться.

– Погоди немного, еще встретишься, – угрюмо огрызнулся Карача и разочарованно добавил: – Теперь-то уж Ермак наверняка из крепости не выйдет.

В это время впереди, на гати, прогремели выстрелы.

– Да нет, похоже, вышел. Езжай, узнай, что там происходит, – распорядился Маметкул.

Мурза скривился, но возражать не стал – царевич всетаки.

Воротился Карача довольно скоро. Дрожа от ярости, он сообщил:

– Казаки тропу через болото перекрыли.

– Они всем войском там стоят?

– Да нет, лишь небольшой отряд оставили в засаде, а остальные ушли.

– Так почему же ты не приказал очистить дорогу от неверных?

– Раз уж попытались, да не вышло ничего. Урусы бревна с гати поснимали, засеку сделали, так что стрелами теперь их трудно достать, и палят из своих луков огненных беспрестанно, а обойти не получается – топь кругом, – пояснил Карача.

– Твои бойцы ходили на завал? – сердито вопросил царевич.

– Мои, – кивнул старик.

– Прикажи им с переправы отойти, чтоб под ногами зря не путались. Я сам улан в атаку поведу, вы же только на одно способны – урусам пьяным в спину ножи вонзать.

– Зайти урусам в спину не так-то просто, на то особое уменье требуется, – ехидно усмехнулся Карача, глядя вслед ретивому начальнику.

Маметкулу крепко повезло. На середине гати его конь на всем скаку угодил копытом меж расшатанных бревен и рухнул с переломленной ногой. Бесстрашный воевода, полетев с седла, словно камень из пращи, плюхнулся в трясину. В тот же миг раздался стройный залп. Три первых ряда атакующих как корова языком слизнула. Потеряв от пуль станичников еще с десяток воинов, уланы все-таки сумели вытянуть царевича из болота, и лишь после этого отступили.

– Что же делать? – растерянно промолвил Маметкул, вопрошающе глядя на мурзу. – Неужели другой дороги нету?

– Есть еще одна тропа, но по ней лишь только пешему можно пройти, – вкрадчиво изрек коварный старец.

– Тогда веди, чего ты медлишь? – встрепенулся царевич, однако Карача остановил его.

– Не спеши, на-ка вот, переоденься, не то заледенеешь, – и подал Маметкулу невесть откуда взятые шальвары, рубаху и теплый стеганый халат. – Я с людишками моими урусов обойду, а ты еще раз попытайся прорваться через гать, да шибко не усердствуй, только помани их на себя, чтоб они нас подольше не заметили.

44

– А что, браты, не пора ль нам ноги уносить? – вопросил Назар своих бойцов.

– Давай еще разок утрем татарам сопли, бог любит троицу, – загомонили окрыленные удачей станичники.

– Ну, как знаете, сами напросились, – задорно улыбнулся Лихарь. Он даже не предполагал, что до гибели его отряда уже остались считанные минуты, те самые минуты, которые спасут дружину Ермака от истребления.

– Глянь, они опять полезли. Теперь не скачут, а на карачках ползут, – позвал его Тимоха Ветер.

Лихарь посмотрел на гать и сразу понял – дело принимает скверный оборот. На сей раз уланы шли в атаку пешими, что было плохо уже само по себе. Конницу остановить пальбою проще, а вот люди, в отличие от лошадей, быстро привыкают ко всему, в том числе и огненному бою. Чтоб хоть как-то уберечь себя от пуль, ордынцы небольшими стайками, кто согнувшись в три погибели, кто и вправду на карачках, карабкались по шатким бревнам.

«Поумнели, сволочи, но ведь так они вплотную подобраться могут, а это допустить никак нельзя, коли в рубке сабельной увязнем, тогда уже не оторвемся», – подумал сотник и приказал:

– Пали!

За грохотом пищалей казаки не услышали, как подкрался Карача со своими воинами. Без особого труда определив, кто старший, мурза метнул копье Назару в спину, остальные ударили из луков. Большинство станичников полегло на месте, даже оглянуться не успев. Каким-то чудом уцелел один Тимоха. Выхватив клинок, парень бросился на татарву и даже изловчился рубануть двоих ордынцев, но его тут же сбили с ног, да повязали.

Когда уланы Маметкула наконец-таки преодолели завал, побоище уже закончилось.

– Я же говорил, что со спины их бить куда сподручнее, – радостно ощерился старик, кивая на побитых казаков.

Царевич промолчал, в его душе творилось что-то непонятное. Сам не зная почему, он вдруг возненавидел Карачу гораздо больше, чем урусов. В это время к ним подвели израненного Тимофея.

– Ну что, казак, бросил вас Ермак на растерзание, а сам в Искер сбежал? – с издевкою спросил мурза.

– Никто нас не бросал, просто сотник предложил, а мы своей охотой вызвались погоню задержать, – гордо заявил Тимоха.

– Сотник, говоришь, – Карача направился к Назару и вырвал из него свое копье. Услышав слабый стон, старец злобно прошипел: – Живуч, вражина, – и снова обратился к Ветру. – Я сейчас обоих вас, смельчаков разэтаких, на осине за ноги подвешу, тогда иначе запоешь.

– От меня ты песен не дождешься, старый черт, – смело огрызнулся Тимка.

«Молодец, казак, достойно держится», – мысленно одобрил Маметкул уруса, а вслух распорядился:

– Не время казнью заниматься, может быть, еще успеем Ермака догнать.

Карача охотно согласился, он решил, что своенравный племянник хана пожелал предать виновников своей неудачи, да чего там неудачи, считай, позора, особо лютой смерти.

45

Лихарь не напрасно опасался резвости коней сибирцев, приученных к заснеженным дорогам. Когда дружина Ермака была уже на подступах к крепости, позади послышались яростные вопли татар. Казаки оглянулись и увидели несущуюся из лесу многотысячную конную лавину.

«Пропадем, если ворота заперты, и коль не заперты, тоже пропадем. Ордынцы на плечах у нас в Искер ворвутся», – подумал атаман.

Однако Бешененок с блеском доказал, что не зря был произведен в есаулы. Как только беглецы приблизились к воротам, те распахнулись настежь. В тот же миг все пушки крепости ударили картечью. Прицел орудий оказался верным. Просвистев над головами казаков, картечь смела висевших на хвосте у них ордынцев. Погоня была отсечена.

– Молодец, – одобрительно похлопал по плечу Максима атаман.

– Да я тут ни при чем. Это Лунь предупредил, что татарва за вами гонится, ну мы и встретили, как подобает, – заскромничал новоиспеченный есаул.

– Как Иван? – поинтересовался Ермак.

– Плоховат, но все же лучше чем, когда я его стрелой подранил, так что выживет, – печально усмехнувшись, пообещал Бешененок и, в свою очередь, спросил: – Неужели кроме Княжича никто не уцелел?

– Нет, только он один.

– Да как такое могло случиться?

– Бегич предал, но что теперь об этом говорить, братов погибших не вернешь. Давай-ка расставляй людей по стенам, сейчас сибирцы на приступ пойдут.

Казачий предводитель не ошибся. Озлобленная неудавшейся погоней орда полезла в крепость со всех сторон. Однако лестниц оказалось мало, те же, что имелись, были сбиты наспех и ломались под тяжестью нескольких бойцов, а лезть на стены поодиночке – верная погибель, проще самому зарезаться. Поднаторевший в отражении приступов Соленый тоже приготовил нехристям подарки, как только те сбивались в кучу, им на головы летели бревна и лился кипяток.

Увидев это, Маметкул решил не распылять усилия, а всеми силами ударить в сердце крепости. Невзирая на огромные потери от огня орудий, супостаты прорвались к воротам и принялись рубить их топорами.

Бешененок, дав еще один картечный залп, рассеял нападающих, но те, которым удалось вплотную подобраться к стенам, сделались уже недосягаемы для его орудий.

– Все, этих с башен не достать, тащи к воротам пушки, – приказал Максим Соленому.

– Не надо, не успеем, я их иначе возьму, – ответил Семка и вонзил кинжал в пороховой бочонок. Прорезав в днище дырку, он стал прилаживать фитиль. Максимка сразу понял, что намерен учинить его товарищ.

– Давай вместе, один ты далеко бочонок не метнешь, не дай бог, еще ворота взрывом вышибет.

Через бойницу парни выбрались на крышу башни. Ордынцы тут же их заметили и попытались подстрелить. Сразу две стрелы ударили Максиму в грудь, однако спас отцовский панцирь. Соленый тоже получил свое. Одна из стрел впилась ему в плечо, но Семен в горячке боя даже не заметил этого. Запалив фитиль, казаки принялись раскачивать бочонок. Раз, два, три – и без малого два пуда пороху обрушилось на головы врагов. Взрыв оказался столь силен, что башня заходила ходуном, а Бешененок с Семкой еле-еле удержались на крыше. Большинство прорвавшихся к воротам татар погибли или были покалечены. Немногие из уцелевших бросились спасаться бегством, увлекая за собою остальное войско. Литвины-пушкари уже без всякого приказа принялись палить по отступающим, еще более приумножая их смятение.

– Ну что, прогнали супостатов? – весело спросил Ермак, взойдя на башню.

– Верней сказать, отогнали, но опасаюсь, что недалеко и ненадолго. Вряд ли сибирцы с мечтой отбить Искер легко расстанутся. Недаром хан такую рать собрал, теперь они в осаду крепость возьмут, – выдергивая из плеча стрелу, сказал Соленый. Покривившись от боли, он посетовал: – Врасплох застала нас орда, съестных припасов-то почти не осталось, мехами все амбары позабиты. Хорошо еще, снегу много намело, от жажды хоть страдать не будем.

Кто-кто, а уж Семен не понаслышке знал, что такое осадный голод. Атаман с немалым изумлением взглянул на молодого казака, который менее чем за год превратился из забитого холопа не просто в хорошего бойца, а храброго, расчетливого воина. «Верно говорил Кольцо – с такою сменой и помирать не страшно», – подумал вождь казачьей вольницы.

46

Придя в себя, Назарка попытался встать, но не смог – руки жутко ослабели, а ноги вовсе его не слушались. Копье мурзы своим железным жалом перебило Лихарю хребет.

– Никак, очухался? – услышал он знакомый голос Ветра. Собрав остаток сил, сотник все же приподнялся и увидел, что лежит прямо на снегу под раскидистой, зеленой елью. Рядом с ним стоял связанный Тимоха. Шея парня была захлестнута петлей, другой конец веревки привязан к дереву.

– Ты уж извини, что не могу ничем помочь, – виновато улыбнулся Тимофей.

– Где мы?

– У татар в плену.

– Не знаешь, наши добрались до крепости?

– Похоже, добрались, но сибирцы всей ордой на штурм пошли. Слышишь, бой идет.

Действительно, совсем невдалеке раздавались яростные крики да гремели пушечные выстрелы.

– Браты дерутся, а я здесь валяюсь, – осерчал Назарка на свою беспомощность и снова попытался встать, но адская боль пронзила спину, и свет опять померк в его очах.

В другой раз Назар очнулся, когда уже все стихло. Почуяв чей-то пристальный взгляд, он открыл глаза и увидал молодого, статного татарина. Судя по украшенной серебряными бляхами кольчуге да позолоченному шлему, это был не просто воин, а кто-то из ордынских предводителей.

– Ты кто? – с трудом промолвил сотник.

– Я царевич Маметкул, – гордо заявил ордынец и тоже вопросил: – Что, страшно помирать? – при этом в голосе его прозвучала не издевка, а, скорее, сострадание.

– Сам узнаешь, когда твой черед придет, а мне, по крайней мере, не обидно, – даже тут, не изменив своей привычке, рассудительно ответил Лихарь.

– Это почему?

– Да потому, что ты здесь, а не в крепости, значит, устояли наши казачки.

– Устояли, благодаря твоим стараниям, – подтвердил догадку сотника Маметкул. – Но тебе-то с этого какая радость? Признайся честно, ведь жалеешь, что собой пожертвовал.

– Кабы только одним собой, – горестно вздохнул Назар. – Больше за братов погибших совесть мучает, да и себя, что греха таить, конечно, жаль.

Откровенность казака тронула царевича. Маметкулу очень захотелось иметь в сподвижниках храброго, бесхитростного воина вроде этого уруса, а не пройдоху Карачу.

Видно, угадав его мысли, хитрый старец не замедлил напомнить о себе.

– И что ты, повелитель мой, с ними возишься? Велика лучше отвести обоих к крепости, – кивнул он в сторону Искера, – да разорвать конями остальным урусам в назидание. Пусть знают, что их ждет. Глядишь, и прыти поубавится.

– По себе-то нас не меряй. Это ты, когда безносая с косой придет, наверняка в штаны наложишь да свиньею недорезанною завизжишь, а мы, донские казаки, не из пугливых, – дерзко сказал Ветер.

Сравнение с нечистой тварью не на шутку разозлило Карачу. Выхватив клинок, он шагнул к Тимохе, но царевич заступил ему дорогу.

– Не смей, – и тоже вынул саблю, но не за тем, чтобы расправиться над пленником, а чтоб освободить его. Разрубив на Тимофее путы, Маметкул торжественно изрек:

– Урус отважный воин, негоже соколу в неволе умирать. Забирай, казак, своего сотника и отправляйся в Искер.

– Может, их сопроводить, а то уланы наши шибко злы, могут растерзать неверных, – предложил один из телохранителей.

– Не растерзают, я с ними сам поеду.

– К Ермаку, никак, решил наведаться? – язвительно полюбопытствовал мурза.

– Ну ты же пил с Кольцо вино, аллахом проклятое, так отчего же мне не повидаться с атаманом.

– А не боишься, что казаки тебя в полон возьмут?

– Я теперь уж ничего не боюсь, даже твоего коварства, – усмехнулся Маметкул, направляясь к крепости.

Повидаться с Ермаком в тот день царевичу не довелось, зато он свел знакомство с есаулом Максимом Бешеным, который в скором времени спасет его лихую голову от сабли белого шайтана.

47

– Глянь, Максим, опять татары в гости к нам пожаловали, – окликнул Семка Бешененка.

– Да вижу, только не пойму, почему так мало их, – ответил тот, пристально разглядывая приближающийся к Искеру отряд ордынцев не более, чем в полсотни душ.

– То, наверное, посланники. Будут нас сейчас стращать да уговаривать без бою сдаться, – предположил Семен.

– Заряди-ка пушку, я их, сволочей, самих так пугану, что навсегда дорогу к нам забудут, – приказ есаул.

Сибирцы, видимо, почуяли неладное. За полверсты от крепости отряд остановился и только двое всадников продолжили свой путь.

– Постой, да это же Тимоха, – остановил Максим Соленого, который уже начал засыпать в орудие порох.

– И вправду Ветер, кажись, Назара раненого везет, а кто рядом с ним, никак не разберу, – растерянно промолвил Семка.

– Это Маметкул, племяш Кучумов. Я его еще в бою на мысе заприметил, – пояснил Бешененок.

– Отчаянный вожак у татарвы. Не побоялся без охраны к нам приехать, – похвалил врага Семен.

– Непонятно только вот, зачем он Тимку с собой привел.

– Чего гадать, пойдем, узнаем, – позвал – Максимка и направился к воротам.

Увидев вышедших навстречу им казаков, Тимоха чуть не выронил из рук едва живого сотника.

– Вот такие-то дела, – жалобно промолвил он и разрыдался.

– Помоги ему, а я с посланником ордынским побеседую, – распорядился Бешененок.

Как только Ветер с Семкой унесли Назара, Маметкул заносчиво изрек:

– Позови Ермака.

– Отдыхает после бою атаман, здесь я за старшего, коли надо что – проси меня, – еще более заносчиво ответил новоиспеченный есаул.

Царевич было вознамерился вспылить, но, встретив наглый взгляд раскосых черных глаз Максимки, сразу понял, что его коса нашла на очень твердый камень, а потому довольно сдержанно сказал:

– Ну ежели ты за старшего, так передай своим казакам – Маметкул вам предлагает Искер без бою сдать да убираться восвояси и обещает, что преследовать не будет.

– А для того, чтоб мы поверили, ты Назара с Тимофеем отпустил? – насмешливо спросил Максим.

– Ты что, казак, моим словам не веришь? – аж зарделся от обиды царевич.

– Не знаю даже, что ответить, тебе-то я поверил бы, пожалуй. Ты парень смелый, а храбрец коварным не бывает. Своих людей, вон, пожалел, – Бешененок указал на стоявших вдалеке телохранителей. – А это для царевичей вообще большая редкость. Только как на это все Кучум посмотрит. Опасенье я имею, что не твое последнее тут слово. Да и зачем, победу одержав, на милость побежденному сдаваться.

– Ты, видать, от грома ваших пушек совсем ума лишился, – возмутился Маметкул. – О какой победе речь ведешь? У вас бойцов и половины не осталось против прежнего, а съестных припасов – на неделю. Аль про Бегича забыл, он-то нам порассказал, что творится в крепости.

– Ну и что, Искер же мы сумели отстоять, значит, наша взяла, – возразил – Максим и, задорно подмигнув, добавил: – Да не кипятись ты понапрасну, и о том, что Лихаря с Тимохой отпустил, не сожалей, когда к Ивану в руки попадешь, тебе сие зачтется.

– Насмехаешься, казак, – с угрозою промолвил Маметкул, кладя ладонь на рукоять клинка.

– Ничуть, – невозмутимо заверил Бешененок. – Княжич обещал Кольцо тебя в Искер доставить на аркане, и то, что атамана нет в живых, для Ваньки ничего не означает. Он слов на ветер не бросает, а уж теперь-то непременно исполнит свой зарок.

Маметкул не то, чтоб испугался, но ему сделалось немного не по себе. Далее вести беседу стало не о чем.

– Выходит, не договорились, – заключил царевич. – Получается, что так, – кивнул Максимка.

Ордынский воевода уже собрался было гордо удалиться, но, глянув напоследок на уруса, неожиданно спросил:

– А ты кто будешь родом? Ликом-то не столь на московита, сколько на татарина похож.

– Моя мама крымчанкою была. Только нету на Дону ни русских, ни татар, ни литвинов с ляхами, все мы там одна семья – казаки вольные, – сказал Максим.

– Видать, поэтому и непонятные такие.

– Это чем же непонятные?

– Да тем, что чем вас больше бьешь, тем вы сильней становитесь, а от безысходности и вовсе невозможное творите, как сотни давеча.

– Уж извини, какие есть, – развел руками молодой есаул.

– Ну, стало быть, прощай, казак.

– Прощай, татарин.

Вернувшись в крепость, Бешененок первым делом поинтересовался у Соленого:

– Куда Назара отнесли?

– Атаман его к себе забрал.

– Что, шибко плох?

– Вовсе безнадежен, до утра навряд ли доживет.

Лихарь помер в тот же вечер на руках у Ермака. Перед самой смертью он спросил:

– Сейчас что, ночь иль уже утро?

– Полночь скоро.

– Это хорошо, коль новый день еще не начался. – Чего ж хорошего? – удивился атаман.

– Получается, что мой последний день стал самым главным во всей жизни, такое далеко не каждому дано, – прошептал Назар и умер тихо, без предсмертных судорог. Ермаку вначале даже показалось, будто бы он просто заснул.

48

Вопреки предположению Максима, поправлялся Княжич очень медленно. Дело было даже не в ноге, которая оказалась не сломана, а лишь выбита в колене. Разумеющий в знахарстве Семка ее вправил, да так ловко – только кости щелкнули. Обмороженные руки и лицо тоже быстро зажили, но с застуженным нутром все оказалось гораздо хуже. Две недели Ваньку била такая лихорадка, что порой впадал в беспамятство. Когда же жар пошел на убыль, начался надсадный кашель.

– Ну все, зачахну, как князь Дмитрий, – стал уже подумывать Иван. Однако снова выручил Соленый. Поняв, что дело вправду худо, он принялся поить болящего отварами из трав, собранных еще весною, да натирать барсучьим салом, и Княжичу полегчало. Но, как говорится, нет худа без добра, а добра без худа. Пока хворал, Иван почти не думал про еду, а тут почуял волчий голод.

Когда Семен поближе к вечеру принес парящий казанок, он с жадностью набросился на хлебово. Съев две ложки несоленой похлебки, в которой плавали кусочки конины да редкие зернышки пшеницы, есаул почуял приступ дурноты и вопрошающе взглянул на своего целителя. Увидав в его запавших от недоедания глазах голодный блеск, Ванька сразу же понял, что к чему.

– Неужели все так плохо?

– Да чего ж хорошего, считай, уж скоро месяц, как в осаде сидим. Хлеба с солью совсем нету, одной кониной и питаемся, – тяжело вздохнув, посетовал Семен. – Оно, конечно, и хужей бывало. Мне так сапоги с ремнями доводилось грызть, но только непривычны наши казачки к подобной снеди, все почти что животами маются, у многих зубы стали выпадать, а князь намедни вовсе помер.

Весть о смерти Болховского огорчила Ваньку. Царев наместник был не так уж плох, по крайней мере, зла не сделал никому.

– Прими с миром его душу грешную, господь, – перекрестился Княжич и спросил: – А что казаки говорят?

– Вчера на круг Ермак нас созывал. Хотели было на вылазку пойти да отогнать ордынцев от Искера, но решили обождать, покуда ты поправишься. Все, как один, на твою удачу надеются, атаман.

– Какой я атаман, – махнул рукою Княжич.

– Самый настоящий, наравне с Мещеряком, вчера и выбрали всем войском, заместо Кольцо, а есаул у нас теперь Максим Захарович.

О том, что сам он за отвагу и смекалку, проявленные при отражении штурма, возведен в хорунжии, Семка скромно умолчал.

– Ну что ж, коль атаманом выбрали, надобно вставать, как говорится, положение обязывает, – улыбнулся Княжич. – Подай-ка мне кунтуш, пойдем, на супостатов глянем, авось что-нибудь толковое на ум придет.

Опираясь на плечо Соленого, он в первый раз за три недели, что минули со дня гибели Кольцо, переступил порог своей обители, в которой под иконой Богородицы попрежнему горела неугасимая лампада.

На дворе уже стемнело и, как обычно, к ночи крепко приморозило.

«Благодать-то какая. Казалось бы, живи да радуйся, а нам снова со дня на день в пекло голову засунуть предстоит. Хотя, наверно, лишь ходя по краю и можно научиться жизнь по-настоящему любить», – подумал Ванька, вдохнув, пьянящего не хуже, чем вино, морозного ветерка.

У ворот казаки встретили Бешененка, который совершал обход выставленных на ночь караулов.

– Ну что, поднялся? Надоело, видно, на печи бока отлеживать, – сварливо пробурчал Максим, но, не совладав с обуявшей его радостью, бросился к Ивану.

– Да тише ты, чертяка бешеный, еще задушишь невзначай, – взмолился Княжич и, еле выбравшись из есауловых объятий, попросил: – Расскажи-ка лучше, как у нас дела, чем татары дышат?

– А что тут говорить, пойдем на башню, сам все увидишь, – предложил Максимка.

Взойдя наверх, Иван взглянул по сторонам. Сибирцы разожгли уже костры, и Искер был как бы в огненном кольце.

– Да, основательно обосновались нехристи, даже юрты свои приволокли, – задумчиво промолвил он.

– Не говори, обложили так, что и ночью не пройти, – кивнул Соленый. – Мы на днях вон с есаулом попытались пробраться к лесу, чтоб еловых веток для отвара наломать, от зубов он очень помогает, так еле ноги унесли.

– Надо среди бела дня по ним ударить, их до трети днем-то разбредается. Кто грабить остяков уходит, кто за рыбой на Иртыш идет – тоже ведь живые люди, тоже жрать хотят, – предложил Максим.

– Нет, месяц – наше солнышко казачье, а ночка темная – сродная сестра, – возразил Иван и указал перстом на войлочный шатер, что был, раскинут вдалеке, у самой кромки леса, но в аккурат напротив крепостных ворот. – А там что?

– Там, похоже, сам царевич с мурзой расположились, – предположил Семен.

– Вот с них-то и начнем, с этих сволочей особый будет спрос, – с угрозою промолвил Княжич.

– А я что говорил, – шепнул Максимка Семке. – Ванька из любой, даже самой распаскудной западни отыщет выход.

– Чего там шепчитесь? – строго вопросил новоявленный атаман.

– Да это я тебя расхваливаю.

– Смотри, не сглазь, – печально усмехнулся Княжич и, еще раз взглянув на вражье логово, добавил: – С Ермаком бы надо повидаться. Проводи меня, Семен, к нему, а то нога подкашивается, только с лестницы свалиться недоставало.

49

Простившись с Семкой на крыльце обители покорителя Сибири, Княжич принялся стучаться в дверь. Ответили не сразу, Иван уже собрался было уходить, когда лязгнул засов и на пороге появился явно чем-то взволнованный Ермак.

– А я гадаю, кто там, на ночь глядя, заявился. Уже подумал, не случилось ли чего, – сказал казачий вождь, при этом в голосе его звучали радость и смущение одновременно. – Ты как, совсем поправился? – спросил он, обнимая, Ваньку.

– Выходит, так, коль на ноги поднялся, – ответил тот. – Ну проходи, садись, в ногах-то правды нету. Надо нам с тобою кой-чего обмозговать.

Едва переступив порог, Княжич сразу уяснил причину беспокойства атамана. Убранство горницы почти не изменилось, но постель, задвинутая в дальний угол, теперь была укрыта занавеской, на которой красовался Надькин розовый платок.

«Зря, похоже, беспокоился я за подругу юности – эта нигде не пропадет, что в Персии, что здесь, в Сибири, нужную постель легко отыщет», – равнодушно подумал Ванька, к удивлению своему не ощутив ни малейшего укола ревности, а вслух сказал:

– Да я вообще-то мимоходом забрел, сообщить, что пребываю в добром здравии. Может, лучше завтра соберем старшин на воинский совет да все вместе и решим, с какого боку татарву прижать?

– Ну, как знаешь, – помрачнел Ермак, по-своему истолковав нежелание Ваньки с ним беседовать. Однако когда Княжич уже вышел на крыльцо, он догнал его.

– Иван, постой, хочу с тобой поговорить с глазу на глаз.

– Ежели о Надьке, так не стоит, что между нами было, давным-давно быльем поросло, к тому же я другую женщину люблю.

– Уж не ту ли раскрасавицу полячку, которую ты с ейным мужем стариком на Москву сопровождал?

– Ее самую.

– А Кольцо мне сказывал, что умерла она.

– Верней сказать, убили, только это ничего не значит, по крайней мере, для меня, – глядя на усыпанное звездами ночное небо, еле слышно прошептал Иван.

– Да как же так, разве можно умерших любить? – удивился атаман.

– А чему ты удивляешься? – печально улыбнулся Княжич. – Мы ж, православные, лишь ушедших в мир иной по-настоящему ценить умеем, а с живыми вечно спорим, вздорим, как, к примеру, ты сейчас со мной.

Желая сгладить возникшую между ними размолвку, Ермак заговорил о воинских делах.

– Мы давеча Соленого хорунжим выбрали вместо Разгуляя. Ты как, не против?

– А что тут возражать, Семка как никто иной с Митяем схож.

– Скажешь тоже, Митька-то, покойничек, на редкость весел нравом был, а из Семена слова лишнего щипцами не вытянешь, – не согласился атаман.

– Так-то оно так, да только суть не в том, что Разгуляй вина немеряно мог выпить, а Семен его на дух не переносит. Дело в том, что нынешний хорунжий, как и прежний, своим товарищам предан беззаветно, – пояснил Иван.

Положив ладонь на кучерявый Ванькин затылок, Ермак проникновенно вымолвил:

– Хороший ты, Ваня, человек, хоть и шибко странный.

– Да чем же странный? Самый что ни есть обыкновенный – русский, православный, – ответил тот, невольно вспомнив о Кольцо, и уже по-деловому вопросил: – Когда совет-то будем созывать?

– Давай назавтра, в полдень. Остальных я сам оповещу, – ответил атаман, а про себя подумал: «Созывать вот только почти некого, совсем мало нас осталось».

50

Маметкулу не спалось, воспоминания о последней встрече с Кучумом не давали царевичу покоя ни днем, ни ночью. Когда на следующий день после неудавшегося штурма Искера хитрый старец предложил ему:

– Ты б съездил к дядюшке, не то великий хан, не допусти того аллах, сам сюда явится, тогда обоим нам несдобровать, – он охотно согласился.

– И то верно. Заручусь вначале обещанием повелителя выпустить казаков из Искера, и тогда уж вновь поеду с ними договариваться, но вести беседу буду только с Ермаком, а не этим наглым малолеткой, тот-то непременно согласится. У урусов нынче просто выхода другого нет, кроме как обратно за Урал уйти, иначе им смерть, если не от наших сабель, так от голоду, – решил бесхитростный вожак ордынцев и начал собираться в путь.

Карача, завидев это, тут же притащил завязанный узлом овчинный полушубок да зеленый шелковый мешок.

– Это вот тебе, – елейным голосом промолвил он, развязывая узел, в котором были кольчуга с золотым орлом и пара пистолетов, украшенных каменьями да позолотой. – А вот это дядюшке отдашь, – кивнул старец на мешок. По бурым пятнам засохшей крови царевич без особого труда догадался о его содержимом.

– Бери, бери, – заверил Карача. – Более-то порадовать нам хана нечем.

Взяв с собой лишь трех телохранителей, царевич тотчас же отправился в дорогу. К вечеру он был уже на месте. Еще при въезде в стан Кучума отважный воевода заприметил, как сторонятся его дядюшкины люди. Терзаемый недобрыми предчувствиями, Маметкул подъехал к ханской юрте и увидел возле входа обезглавленное тело, судя по кольчуге, это был кто-то из его улан.

– За что? – спросил царевич стоявшего у входа стражника.

– За то, что весть принес плохую, – ответил тот, припадая на колени.

«Интересно, чей он соглядатай, хана или Карачи», – подумал Маметкул, сразу догадавшись, за какую весть поплатился головою незадачливый гонец.

Кучум сидел у очага, отрешенно глядя своими воспаленными глазами на мерцающее пламя. Возле его ног шаман-остяк то ли гадал, то ли колдовал на конском черепе. При появлении Маметкула великий хан запустил в кудесника березовым поленом, злобно прошипев при этом:

– Пошел прочь, обманщик, – затем глянул на племянника и не менее злобно вопросил: – А ты зачем пожаловал?

Удивленный столь холодной встречей, царевич молча протянул ему мешок. Подарок Карачи немного успокоил повелителя.

– Кто это? – уже более дружелюбно поинтересовался он.

– Атаман Иван Кольцо, правая рука Ермака.

Упоминание имени покорителя Сибири повергло хана в ярость.

– Мне не рука, мне голова его нужна, – зловеще прошептал Кучум, поднимаясь на ноги. – Опять казаков упустили. Вы что с мурзою обещали? Искер отбить, всех урусов под корень вырезать, а что я получил от вас вместо этого? Голову Ивана-атамана, которого другой Иван, шайтаном белым прозванный, легко заменит?

Царевич вздрогнул, пораженный дядиной осведомленностью, и побледнел лицом.

– Чего дрожишь? Думаешь, не знаю, что ты казаков пленных отпустил, – уже не сдерживая гнева, заорал Кучум. – Даже сам к Искеру их отвел. Видать, решил на всякий случай задобрить неверных. А может, ты, как Едигер, царю Московскому дань платить собрался. Гляжу, уже в кольчугу русскую с двуглавой птицей облачился.

Отправляясь к хану на поклон, Маметкул действительно надел нарядный Ванькин панцирь.

– О какой измене речь ведешь? – попытался возразить царевич. – Не скрою, ездил на переговоры с казаками, предлагал без бою сдать Искер да на Московию обратно убираться, а разве это плохо, нашу тяжбу с ними миром разрешить?

– Кто ж тебе так своевольничать дозволил? Да если хоть один урус живым вернется из Сибири, по его следу тысячи других придут, – еще пуще разъярился Кучум.

– Не только эта, все казачьи головы у моих ног лежать должны, – воскликнул он и вдарил Маметкула в грудь, аккурат по золотому орлу. – Ишь, чего удумал, за моей спиною с казаками договариваться. Спишь, поди, и во сне ханом себя видишь. Убирайся с глаз моих и больше без победы не являйся.

Не проронив ни слова, опальный воевода покинул ханскую обитель. Царевича душила горькая обида. Ведь это он, еще совсем мальчишкой став во главе ордынской конницы, помог Кучуму свергнуть Едигера и сделаться властителем Сибири. И вот она награда, дядя выгнал дважды раненного казаками племянника, как прогоняют искалеченного волком, обессилевшего пса. Пройдя несколько шагов, он оглянулся еще надеясь, что Кучум сменит гнев на милость, но услышал лишь исполненный презрением возглас повелителя:

– Шамана позови, тот хоть и врет, но поскладней, чем ты.

51

С тех пор прошел почти что месяц, однако никогда не отличавшийся особой чувственностью нрава Маметкул никак не мог найти душевного покоя.

В конце концов, дело было даже не в обиде. Человек обижен матушкой природой изначально хотя бы бренностью земного бытия – что ни сделай, кем ни стань, но все одно придется рано или поздно помирать. Простонапросто Кучум открыл племяннику глаза на всю бессмысленность и, в общем-то, никчемность его жизни. Ну кто он есть – клинок в руке своего дяди, который, ежели затупится, недолго на другой сменить. Чего-чего, а уж наследников у хана без него хватает. То, что сам Кучум всего-навсего удачливый мятежник, сумевший сладкими речами о возрождении былого могущества орды привлечь на свою сторону наместников улусов и свергнуть Едигера, было слабым утешением. А тут еще мурза, что называется, масла в огонь подлил.

До поры до времени старик помалкивал, глядя на терзания Маметкула, а нынче не сдержался и спросил:

– Давно хотел узнать, но не решался, уж шибко грозен стал ты после встречи с нашим повелителем. Какой же срок он нам отвел на взятие Искера?

– Да никакого. Велел, пока не отобьем столицу у неверных, на глаза ему не появляться.

– Так мы с тобою, получается, одним испугом обошлись, за невыполнение ханской воли смерть, вообще-то, полагается, – облегченно вздохнул старик.

– Не мы, а я, – сердито уточнил царевич. – Меня отправил к дяде на правеж, а сам-то здесь остался, да еще и соглядатая с доносом послал. Вот он и поплатился за неудачу нашу. До сих пор, наверно, в назидание другим возле ханского шатра обезглавленным валяется.

– Никого я никуда не посылал, у Кучума без меня доносчиков в избытке. Мы с тобой еще подумать не успеем, что и как, но ему уже все наши помыслы известны, – огрызнулся Карача и по-дружески добавил: – Понапрасну не греши на старика, у меня и так грехов хватает, а за то, что не поехал к хану, извини. Ну ты здраво рассуди – тебя Кучум лишь пожурил по-родственному и ты доселе ходишь сам не свой, а что б со мною было? Ведь мы же для него, что пыль под сапогом.

– Я не пыль, я воин, – гордо возразил Маметкул. – И далее так жить я не желаю.

– Тогда в казаки подавайся, – засмеялся Карача, кивая в сторону Искера. – У них нету ни рабов, ни господ – все равные.

– Как так нет господ, а Ермак?

– Дался вам этот Ермак, да он всего лишь старший среди равных. Его убьем, они другого атамана выберут, только и всего.

– Так что ж, на казаков совсем управы нет? – изумился царевич.

– Еще как есть, они ослушников не хуже нашего карают, сажают заживо в мешок да топят в речке, но не по прихоти вождя, а всем кагалом судят преступника. Ничего не скажешь, казаки по совести живут, потому и сильные такие, – заключил мурза.

Заметив, что его слова произвели на Маметкула сильное впечатление, Карача язвительно спросил:

– Что, никак, к урусам захотел уйти? Так не советую, пес волку не товарищ.

– Что ты мелешь, старый дуралей, убирайся к шайтану со своими домыслами, – заорал царевич.

– И то верно, пойду наложниц навещу, у них и заночую, а то всерьез рассоримся, – блудливо усмехнулся мурза, не подозревая, что бранный окрик Маметкула спасает ему жизнь. Хотя, как знать, чутьем на всякие невзгоды хитрый старец, наверно, мог бы потягаться с самим Ванькой Княжичем.

Уже переступив порог, он оглянулся и строго заявил:

– А вот шайтана к ночи не надо б поминать. Нам с тобой его пуще хана надо опасаться. Уж он-то брата своего нам не простит вовек.

Спровадив Карачу, царевич улегся на лежанку из пушистых лисьих шкур. Помимо воли, взгляд его упал на орленую кольчугу и пистоли, которые мурза повесил на стену в знак победы над ватагою Кольцо.

– Врешь, старик, не в совести да вольности, а в этих луках огненных урусов сила, – подумал он. Однако тут же вспомнился молоденький казачий старшина. – Совсем еще юнец, но к Ермаку не побежал, как, мол, быть, что вершить, а самолично решил Искер отстаивать, стало быть, не только в зелье огненном все дело.

От этих мыслей Маметкулу сделалось совсем тоскливо. Проворочавшись на своем роскошном лежбище почти до середины ночи, он уже начал было засыпать, как вдруг услышал какой-то странный, похожий на предсмертный, вскрик. По-хорошему, конечно, надо было выйти из шатра да проверить караулы, но истомленный безрадостными думами царевич лишь махнул рукой:

– Да пропади все пропадом.

И тут раздался выстрел. Поначалу Маметкулу показалось, что это выпалил один из дареных мурзой казачьих пистолетов. Он даже поглядел на них, но ни огня, ни дыму не было, а за стеной послышался знакомый юношеский голос:

– Чего возитесь, как блохи у собаки под хвостом, окружай шатер, пока паскуды эти не сбежали.

Дождались, казаки сами на вылазку пошли, догадался бывалый воевода. Наспех облачившись на сей раз уже в свои доспехи, Маметкул метнулся к выходу. У порога беглец столкнулся с давешним нахальным полукровкой. Свалив его ударом кулака в лицо, он добежал до коновязи и даже успел вскочить на своего коня, однако за спиною снова зазвучал все тот же звонкий голос:

– Да стреляй же, атаман, не то уйдет ордынское отродье.

– А ты сам-то кто? – невольно усмехнулся царевич. В тот же миг раздался гром, и словно молотом ударило по шлему. Не издав ни стона, ни крика, Маметкул повалился с седла. Придя в себя, он тут же попытался встать, но удар нарядного, красного сафьяна сапога снова повалил его на снег.

– Ну вот и все, кончились мои терзания, – с горечью подумал незадачливый родственник Кучума и взглянул на своего победителя. Это был на редкость ладный, молодой казак. По белому, измазанному кровью кунтушу, светлым кучерявым волосам и задумчиво-холодному взгляду необычных, зеленовато-карих глаз царевич сразу понял, что перед ним не кто иной, как белый шайтан.

52

Ермак окинул взглядом собравшихся, и аж сердце сжалось от тоски. Не было тут ни лихого Ваньки Кольцо, ни рассудительного ворчуна Барбоши, ни весельчака Никиты Пана. Из всех пришедших с ним в Сибирь старшин в живых остался один Вася Мещеряк.

– Простит ли мне господь погибель вашу? – спросил он мысленно павших сотоварищей, и сам себе ответил: – Наверное, простит, коль вместе с вами здесь полягу, а погибнуть, видимо, придется, положение наше шибко незавидное. Ну, я-то ладно, мальцов вот только жаль.

Под мальцами атаман, понятно дело, подразумевал Ивана и Максимку с Семкой.

«Может быть, пойти на сговор с Маметкулом да сдать Искер, авось не обманет и позволит нам уйти, – подумал Ермак, Бешененок все же передал ему предложение царевича. – Но тогда прощай задумка про царство вольное, о котором так Кольцо мечтал, за которое уже казачьей крови река пролита. Нет, отступать назад никак нельзя, я тем самым мертвых предам, да и живые меня вряд ли одобрят. Вон Иван с Максимкой, чего доброго, бунт затеять могут, с этих станется», – улыбнулся предводитель, глянув на исполненные отчаянной решимостью лица своих лучших бойцов. Впрочем, старики – Мещеряк с Лунем – тоже, судя по всему, были намерены сражаться до конца.

– Ну что, братья-атаманы, кто желает первым слово молвить? – торжественно изрек вожак казачьей вольницы, начиная воинский совет.

По старинному обычаю, вначале принято высказываться младшим, но Соленый этого не знал, и Княжичу пришлось нарушить давнюю традицию.

– Надобно на вылазку идти, против этого, я думаю, никто не возражает, – уверенно сказал Иван, вопрошающе взглянув на остальных старшин. Все дружно закивали головами, усомнился лишь Ермак.

– Выйти-то из крепости, конечно, можно, но дальше что? Ордынцев тысячи, а у нас способных биться сотни две осталось, остальные с голоду недужны иль изранены. Столь малой силою не истребить нам нехристей. В лучшем случае сумеем супостатам кровь пустить, и потом опять придется под прикрытие орудий отступать.

– Можно пушки, как тогда, в бою у мыса, на сани поставить, – попытался предложить Максим, однако Княжич перебил его.

– Вновь сражение большое затевать нет надобности. – И что ты предлагаешь? – с интересом вопросил атаман. Он сразу понял, что в кучерявой Ванькиной головушке уже созрел какой-то замысел.

– Предлагаю змею вражескому головы срубить, тогда поганый сам собою сдохнет.

– Ты нам толком говори, что делать надобно, а не сказки сказывай, – возмутился Лунь.

– Могу и толком для особо непонятливых, – усмехнулся Княжич. – Нынче ж ночью ударим по шатру, что стоит напротив крепости, мурза с царевичем наверняка в нем обитают. Для такого дела двухсот бойцов с лихвою хватит. В плен захватим их или убьем, уж как получится, но, лишившись вожаков, ордынцы сами разбегутся. Голову даю на отсечение – через три дня ни одного татарина под крепостью не будет. Я нравы нехристей прекрасно знаю, они храбры лишь из-под палки, потому как кары повелителей страшатся больше смерти.

– Верно, – воскликнули Лунь с Мещеряком.

Максимка с Семкой лишь восторженно глядели на Ивана.

– Затея неплохая, – сдержанно одобрил Ермак. – Но до шатра еще добраться надо.

– Конечно, неча наобум соваться, – согласился Княжич. – Для начала лазутчиков пошлем, чтоб стражу вырезали, ну а коли им удача улыбнется, тогда всем войском на вылазку пойдем.

– И кому ж охрану снять поручим, сие дело-то ведь шибко рискованное?

– А вот это не твоя забота, ты только прикажи – охотники найдутся, – снова усмехнулся Княжич и задорно подмигнул Максимке с Семкою. – Чай, не обеднял еще казачий Дон удальцами.

– Ну что же, значит, так тому и быть, – кивнул Ермак.

53

Первыми на вылазку пошли старшины. В три часа после полуночи, самое сонное для стражи время, Княжич, Бешененок, Мещеряк и Лунь с Соленым выбрались из крепости через орудийную бойницу. Чтобы быть понеприметней на снегу, все оделись в белые заячьи тулупы, лишь Иван остался в своем неизменном кунтуше. У ворот в тревожном ожидании застыло все казачье воинство, в любой миг готовое пойти на выручку лихих лазутчиков.

Поначалу перебежками, затем ползком казаки добрались до шатра. По обе стороны от входа в обитель предводителей сибирцев стояло по большой юрте, а между ними полыхал костер, у которого скучала пара промерзших до костей охранников.

– Напрочь обнаглела татарва, всего лишь двух бойцов в карауле оставили, остальные, видно, спят, – обрадовался Ванька. Обернувшись к Бешененку, он спросил:

– Ты как, стрелою бить еще не разучился?

– Навык, с детства обретенный, не прогуляешь, – насмешливо заверил тот.

– Ну что ж, тогда пошли.

Подкравшись к стражникам шагов на двадцать, казаки изготовились к стрельбе.

– В горло бей, чтобы не вскрикнул, – стал напутствовать Максимку Княжич.

– Не учи ученого, – сварливо огрызнулся юный есаул. Их стрелы, верно, отыскали цель. Не издав ни звука, оба стражника упали в костер.

– Ну как? – поинтересовался подбежавший к ним Мещеряк.

– Пока все тихо. Ты, Василий, с Максимом и Андрюхой тех, что справа на себя возьми, а мы с Семеном налево пойдем, – распорядился Иван.

Уже стоя возле юрты, из которой доносился храп сибирцев, Соленый робко вымолвил:

– Иван Андреевич, может быть, шумнем чуток, негоже как-то сонных убивать?

– Ты, парень, Митьку с горлом перерезанным не видел, а то бы так не говорил, – одернул его Ванька, однако тут же одобрительно похлопал парня по плечу. – Ладно, здесь постой, я и один управлюсь, но ежели кто выскочит, смотри, не упусти.

Широко перекрестившись и прошептав «Прости меня господь», Иван шагнул во вражье логово. Кляня себя за малодушие, Соленый встал у входа с обнаженной саблею в руке. За стеною юрты прозвучал задорно-злобный Ванькин голос:

– Просыпайтесь, сволочи, ваша смерть пришла, – видать, в последний миг он все же не сумел попрать законы чести воинской, затем послышалась возня и сдавленные, предсмертные вскрики. Через несколько минут все было кончено.

– Как там наши? – поинтересовался Княжич, вытирая о снег свои клинки. Его кунтуш был весь забрызган кровью, а взгляд не полыхал привычной разбойной лихостью, Семен приметил в нем усталость и печаль.

Между тем дела у их собратьев шли чуток похуже. Один из нехристей сподобился вырваться из юрты, объятый диким ужасом он бросился бежать куда глаза глядят. Гнаться вслед за обезумевшим от страха человеком не имело смысла, поэтому Луню пришлось пальнуть ему вдогон. Бешененок, как обычно, без малейшего зазрения совести ругнул своих старших товарищей и метнулся в шатер, но тут же вылетел обратно, сбитый с ног здоровяком ордынцем. По позолоченному шлему, который был на голове татарина, Княжич сразу же признал в нем Маметкула. А царевич между тем что было сил помчался к коновязи. Иван шагнул за ним, однако не совсем еще зажившая нога подвернулась, и он взял у Соленого его заветную пищаль. Поначалу Ванька вознамерился всадить татарину промеж лопаток пулю, так оно верней, но тут же передумал. Нет, это для тебя уж слишком просто будет, и под яростные крики Бешененка, утирающего свой разбитый нос, пальнул по шлему. Уже успевший вскочить в седло царевич упал ничком на снег.

Всего лишь оглушенный Маметкул пришел в себя как раз в тот миг, когда Иван, прихрамывая на больную ногу, приблизился к нему. Ордынский воевода попытался встать, но Ванька, позабыв про боль в колене, повалил его ударом сапога и уставился задумчиво-холодным взором на убийцу побратима.

– Атаман, ты только глянь, что я в татарском логове нашел, – окликнул Княжича Андрюха, который под шумок уже успел пошариться в шатре. В руках Луня была Иванова кольчуга и пистолеты.

– Откуда взял? – еле сдерживая ярость, спросил царевича белый шайтан.

– Какая тебе разница, – бесстрашно огрызнулся тот, вставая на ноги.

– Это верно, разницы особой нет, – кивнул Иван и, выхватив клинок, рубанул заклятого врага. Маметкул зажмурился, не столь от страха, сколь от искр, что брызнули ему в глаза, в последний миг Максимка изловчился отбить удар заветного булата. В ответ на удивленный взгляд начальника – чего суешься, мол, когда не просят, Бешененок пояснил:

– Я тебе, конечно, не указ, поступай, как хочешь, но знай – это он Назара с Тимкой из плену отпустил и даже сам в Искер доставил.

С сожаленьем глядючи на свой едва не перерубленный клинок, он сварливо заключил:

– Какие же вы оба сволочи, прям два сапога – пара. Один мурло мне разбил, другой саблю испоганил.

54

Ветер оказался легок на помине. Подскакав к лазутчикам во главе отряда десятка в три бойцов, Тимоха обратился к Княжичу:

– Вот, коней ваших привел. Ермак велел узнать, как тут у вас, да помочь, коль есть такая надобность.

– А сам он где?

– Пошел орду громить. Сказал, Иван без нас управится, а мы дадим сибирцам жару, чтоб им не до царевича с мурзою стало.

В тот же миг невдалеке раздались выстрелы и воинственные крики атакующей казачьей лавы. Видать, Ермак не удержался да решил пройтись огнем и сталью по вражескому стану.

– Гляжу, царевича схватили, – кивнул на Маметкула Тимофей. – А где мурза?

– Видать, убег.

– Так, может быть, вдогон за ним пойдем?

– Где ж ты его в лесу да в такой темени отыщешь, – разочарованно промолвил Ванька, затем распорядился: – Все, уходим.

Вскочив на своего Татарина, Иван заметил, что Маметкул стоит на месте и явно не намерен куда-либо идти.

– Чего стоишь, как пень, пошли в Искер, там разберемся, что к чему.

– Никуда я не пойду, кончайте меня здесь, – заупрямился царевич.

– Пойдешь, куда ты денешься, – язвительно заверил Ванька и накинул на него аркан.

Хлестнув коня, Княжич поскакал обратно к крепости. Наконец-то он исполнил обещание, данное Кольцо. Однако радости Иван не чувствовал и не только потому, что побратима уже не было в живых. «Вот так же и меня государевы кромешники тащили на веревке, словно пса, – невольно вспомнил проклятый царем мятежник. – И чего я так взъярился на него? Ведь если здраво рассудить, вины царевича в погибели Ивана вовсе нету. Ну, кто он есть, обычный воевода, который волю хана исполнял. До чего ж сей мир неправедно устроен – кто напаскудит донельзя, тот завсегда сбежит, а кто почти что не у дел, тому ответ держать приходится».

Проникнувшись сочувствием к пленнику, Ванька придержал Татарина, чтоб тот имел возможность подняться на ноги, а не тащиться волоком по снегу.

У крепостных ворот победителей встретили собратья, которые по немощи не участвовали в вылазке. Запалив огни, все вместе стали дожидаться возвращения Ермака с остальной дружиной.

Ждать пришлось недолго, менее чем через час в предрассветной мгле послышались радостные возгласы, и к крепости подъехал атаман со своим отягощенным богатою добычей воинством.

– Молодцы, – одобрил он лазутчиков, увидев Маметкула. – А мы вот оплошали, упустили мурзу. Он, гад, бабенками прикрылся да приударил с ними в лес, а там ищи его свищи.

– Зато съестной припас, который был у Карачи, захватили, – похвастался один из казаков. – И чего там только нет, даже вино имеется. Так что будет, чем отпраздновать победу.

– Ладно, погуляйте, только ум не пропивайте, – разрешил Ермак.

– Да какая же гульба без баб, не гульба, а просто пьянка, – разочарованно сказал Максим. Похоже, бегство наложниц Карачи огорчило его гораздо больше, чем бегство самого мурзы. С веселым смехом, вызванным страданием Бешененка по татаркам, казаки дружною гурьбой ввалились в крепость.

– Иван, – окликнул Княжича Ермак, – куда царевича решил определить?

– Да пусть покуда у меня побудет.

– Добро, только ты уж с ним помягче обходись, царевич все-таки. С него с живого пользы больше, чем с убитого. Можно будет выкуп взять иль обменять, а то и на поклон к царю отправить.

– Да что я вам, палач иль вурдалак какой-нибудь, – возмутился Ванька.

Сняв с татарина петлю, он, не оглядываясь, направился к своему жилищу.

Маметкул растерянно взглянул по сторонам и пошел за ним вослед. Скорее сердцем, чем умом, он понял, что из всей ликующей толпы урусов ему сейчас всех ближе белый шайтан.

55

Войдя в горницу, Иван снял пояс, положил на стол вновь обретенные пистоли и булат, затем пройдя в красный угол, начал поправлять огонь в лампаде.

– А не боишься, что я тебя твоей же саблей рубану? – с угрозой в голосе спросил Маметкул.

– Нет, не боюсь, – ответил Княжич.

– Неужто такой смелый?

– При чем тут смелость, просто в людях знаю толк, ты не из тех, кто станет в спину бить.

– Но ведь сам меня едва не зарубил, – напомнил царевич.

– Так то в запальчивости, – виновато усмехнулся Ванька.

– Вот я про то и говорю – человека довести до крайности несложно. Мне сейчас не то что на тебя смотреть, а даже жить не хочется. Проще было б помереть, чем, как собаке, за тобой тащиться на веревке. Потому не искушай, оружие прибери да спиной ко мне не поворачивайся.

– Понимаю, каково тебе, – посочувствовал Княжич. – Только что теперь поделаешь, видать, судьбою предназначено в плену казачьем побывать. Поверь мне на слово, это много лучше, чем ордынский плен.

Маметкул зарделся от смущения – сибирцы казаков в полон не брали вовсе, убивали их на месте, да еще глумились при этом, однако, тем не менее, он злобно возразил:

– Да что ты можешь понимать. Самому не пережив, понять такое невозможно. Я сейчас как в волчьей яме, ни обратно, ни вперед ходу нету.

– Вот я как раз прекрасно понимаю, потому что пережил гораздо худшее, – с печалью в голосе заверил Ванька. – Тебя хоть иноверцы-вороги лишили воли, а мне у государя нашего в застенке побывать довелось.

– И после этого ты за него воюешь? – язвительно спросил царевич.

– Я за себя воюю.

– Так не бывает. Воин завсегда державе служит.

– Верно, – согласился Княжич. – Но русская держава – не только Грозный-царь, а еще я, Ермак, Максим с Семеном да прочие казаки. Все мы вместе и есть Святая Русь.

Увидав, что его речи шибко озадачили царевича, Иван распорядился:

– Ладно, хватит мудрствовать, не то совсем умом рехнешься, давай-ка лучше трапезничать будем.

За стол-то пригласил, но тут же вспомнил, что в доме у него ни крошки хлеба, ни даже куска конины нет. Сообразив по выражению лица хозяина, в чем дело, Маметкул надменно улыбнулся. Он уже собрался было предложить своему голодному победителю послать гонца в ордынский стан за пропитанием, но в это время постучались в дверь, и в горницу вошел седой казак с мешком в руке.

– Вот, атаман, браты тебе подарочек прислали, – уважительно сказал Андрюха, кладя на стол куски вяленого мяса, связку сушеной рыбы, горшок залитой медом ягоды. В довершение ко всем, он вынул из мешка кувшин, который был наполнен явно не водой.

– Зачем зелье-то принес, аль позабыл, не пью ж я нынче, – посетовал Княжич.

– Ну по такому случаю и разговеться можно, – задорно усмехнулся Лунь. – Даже ты не каждый день царевичей в полон берешь, – и услужливо добавил: – Хочешь, нехристя я постерегу, а ты пойдешь погулеванишь.

– Благодарствую, не надо мне такой великой жертвы, ты ж, Андрюха, коль сегодня не напьешься, потом неделю будешь тосковать.

– Не хочешь, как хочешь. Наше дело предложить, ваше – отказаться, – обрадовался Лунь. Не предложить Ивану своей помощи он просто не мог, но и выпить хотелось донельзя.

– Ступай, ступай, покуда я не передумал, – усмехнулся Ванька, сообразив, какие страсти терзают душу друга. – А мы с царевичем маленько потолкуем кой о чем да, может, после к вам придем.

Как только Лунь ушел, Маметкул почти что с завистью промолвил:

– Хороший у тебя слуга, мне б такого.

– Никакой Андрюха не слуга, он мой приятель давний. Мы с ним с шляхетскими гусарами рубились, а это воины не чета твоим уланам.

Маметкул обиженно умолк, Иван же принялся кромсать ломтями мясо. Накрыв на стол, он шутливо вопросил:

– За своих бойцов, никак, обиделся, так это зря, на правду обижаться грех. Поляки воины от бога, они наш полк тогда наполовину истребили. Хотя твои уланы тоже ничего, супротив ногайцев с крымцами намного лучше бьются.

– А ты и с ними дрался?

– Я, брат, со всеми воевал, даже с чертом, – насмешливо ответил Ванька, вспомнив подземелье на берегу Двины. – Давай-ка ешь, а то речами сыт не будешь, – предложил он Маметкулу.

И молодые воины, царевич был постарше Ваньки года на три, а то и меньше, навалились на еду с жадностью матерых хищников. Почуяв жажду, Княжич подошел к кадушке, что стояла возле двери, но та была почти пуста.

– Похоже, впрямь придется разговеться, воды-то нет, – сказал он, наполняя кружки из принесенного Лунем кувшина.

– Мне пить вино аллах не дозволяет, – прикрыл ладонью свою чарку царевич.

– А мне Ермак. Уж шибко лихо погуляли мы с Иваном, когда сюда приехали, – признался Ванька, затем насмешливо спросил: – Так что же, так и будем солониною давиться всухомятку?

– Не знаю, – пожал плечами изумленный пленник. Разговор с казачьим атаманом становился для него чем дальше, тем все больше интересен.

– Вот так всегда у нас, каждый раз приходится меж законом и здравым смыслом выбирать.

– И как же вы живете?

– Так и живем – то нельзя, это нельзя, но если очень хочется, все можно. Не сомневайся, пей, татарин, я твой грех перед аллахом на себя беру.

Отчаянно взмахнув рукой, Иван единым духом осушил свою кружку. Маметкул невольно покорился и опасливо, мелкими глотками принялся вкушать дьявольское зелье. Испив хмельного, Княжич погрустнел. Одарив царевича суровым взглядом, он спросил:

– Ну а теперь рассказывай, как друзья мои, Иван и Ян, смерть приняли?

– Да как обычно воины помирают, – с печалью в голосе, но без малейшей робости ответил Маметкул. – Когда мы на реку спустились, они на ноги поднялись и начали стрелять из этих вот пистолей, – кивнул он на так и не прибранное Ванькой оружие. – Карачу чуток поранили да улана одного убили, тогда мурза и повелел их с луков застрелить.

– Стало быть, особо над братами над моими не глумились?

– По крайней мере, я, – уверенно ответил Маметкул. – А мурза?

– А вот об этом сам его спроси, когда поймаешь, – рассказывать о том, как Карача резал голову Кольцо, у отважного ордынца не то, чтоб не хватило мужества, просто это очень походило на пусть и праведный, но все-таки навет.

– Не боись, поймаю, – наливая по второй, заверил Княжич.

Непривычный до вина царевич через меру осмелел от выпитого, а потому довольно дерзко вопросил:

– Зачем меня к себе в покои поселил, теперь придется день и ночь стеречь.

– Ну прямо больше дел у меня нет, – сварливо возразил Иван.

– А отчего же на гулянку не идешь, тебя ж твои казаки звали?

– Не до гулянья мне, устал я очень, да и голова чтото разболелась. Сейчас еще маленько выпьем да ляжем спать.

Выпив второй кубок, Иван разделся до исподнего и улегся на свою лежанку.

– А ежели я в бега подамся, в одних подштанниках за мной побежишь? – не унимался Маметкул.

– До чего ж вы, татарва, народ тяжелый. Всего-то час с тобой беседуем, а надоел ты мне хуже горькой редьки. Уж по самые, как говорится, ноздри угодил в дерьмо, а все хорохоришься. Тебя Кучум после всего, что приключилось, в лучшем случае коней стеречь отправит, – ругнулся Княжич, однако, тяжело вздохнув, признался: – Хотя, мои дела и того хуже.

– Чем же ты царя так прогневил? – удивился Маметкул.

– Не я его, а он меня. Царевы слуги мою женщину убили.

Ошалевший от казачьих откровений, племянник хана приумолк, отрешенно глядя в свой кубок.

– Чего на зелье-то уставился? Хлебай его, коль к нам попал, иначе у нас не выживешь, с ума свихнешься, да спать ложись, утра вечера мудреней, хотя я толком уже не разберу, что сейчас – ночь, утро или вечер, – распорядился Княжич и с насмешкою добавил: – Ты уж не взыщи, царевич, второй лежанки нету, так что на полу располагайся. Полушубок вон возьми, да кунтушом моим укройся.

Уже сквозь сон он неожиданно промолвил:

– А что пути-дороги все тебе отрезаны – это ты, брат, врешь. Назад, оно, конечно, не вернешься, в прошлое вернуться вообще нельзя. Мой наставник, поп Герасим, сказывал, что латиняне или греки, толком уж не помню кто, даже присказку придумали, мол, в одну реку дважды не войдешь, потому как все течет, все изменяется. Но вперед всегда дорога есть.

– И куда же мне идти прикажешь? – печально улыбнувшись, поинтересовался царевич.

– Куда-куда, да на Москву, конечно, али мало вас, татар, царю Ивану служит. Его ближайший человек, Бориска Годунов, с немалой примесью татарской крови, почти как наш Максимка.

– А ты к Кучуму в услужение пойдешь? – вновь усмехнулся Маметкул.

– Мне новые пути искать нет надобности, я дорогою своею с малолетства иду. Моя семья – казачье братство. Меня товарищи, своею головой рискуя, из государева застенка вызволили, вот им и буду до самой смерти служить.

Закончив свою речь, – Княжич отвернулся к стенке и тут же заснул. Спал лихой казак спокойно, безмятежно, он даже не храпел, а лишь слегка посапывал, как маленький ребенок.

Предложение белого шайтана перейти на службу к русскому царю не на шутку растревожило царевича. «А почему б не перейти, ведь урусы веры нашей не касаются, значит, я аллаха не предам». При мысли об измене дяде он лишь скупо улыбнулся. У ордынских ханов зарезать брата, дядю и даже отца ради власти было делом весьма обыденным, так о какой уж тут измене речь. «В дальних странах побываю, посмотрю, как люди там живут,– мечтал изрядно захмелевший Маметкул. – Заодно и огненному бою обучусь». При этой мысли он окликнул Княжича.

– Иван.

– Ну чего тебе? – сразу отозвался чутко спящий Ванька.

– А ты из луков огненных палить меня обучишь?

– Ага, чтоб ты потом в братов моих стрелял?

А я дам слово на казаков руки не поднимать.

– Тогда придется обучить, куда от тебя денешься, – пообещал Иван и с укоризною добавил: – Казаки, Маметкул, тоже разные бывают. Иному вовсе б не мешало напрочь пулей голову снести. Да спи ты, нехристь. Ни днем, ни ночью от тебя покою нету. Завтра же переберусь к Кольцо в обитель, чтоб твоих речей назойливых не слушать. Наградил же пленником господь.

Помаленьку хмель сломил царевича, и он заснул, преисполненный великих намерений и надежд.

56

Проснулись атаман с царевичем лишь поздним утром следующего дня, верней сказать, проснулся Княжич.

– Вставай, татарин, сколько можно спать, пора и честь знать. Мне по воинским делам идти надобно, а ты покуда по Искеру погуляй, погляди, как изменилась столица ваша.

На крыльцо они вышли вместе.

– Вроде выпили вчера не очень много, а башка раскалывается, мочи нет, – пожаловался Ванька.

«Ишь, какой нежный. А сам мне голову вчера едва не прострелил, хорошо еще, что пуля по шлему вскользь прошла», – с обидою подумал Маметкул, однако тут же заприметил на виске у Княжича два шрама: один едва заметный, сабельный и, видимо, довольно старый, другой был много шире да свежей. Явно лука огненного след, догадался пленник.

– Видать, тебе, шайтан, и от своих и от чужих досталось и, несмотря на годы молодые, лиха пережить действительно немало довелось.

– Иди, гуляй, да смотри, к обеду не опаздывай, а то придется снова солонину трескать, – упредил царевича Иван и быстрым шагом направился к башне, на которой еще издали приметил золоченый панцирь Ермака.

Маметкул неторопливо двинулся по давно знакомой улице. Искер почти не пострадал от казачьего нашествия, жилища не были сожжены или разграблены. Правда, вместо униженно кланяющихся ордынцев его везде встречали весело смеющиеся казаки. Поначалу царевич решил, мол, урусы насмехаются над ним, но, оглянувшись, понял – казачьи взоры устремлены на разодетую, как царица, женщину, которая величавою походкой вышагивала чуть позади него в сопровождении рассыпающегося пред нею мелким бесом Максима.

– Вот сука, эта и средь казаков не пропадет, – злобно прошептал царевич, признав любимую наложницу Карачи. Как всякий басурманин, он не жаловал блудниц.

В ответ ему раздался изумленный Надькин возглас:

– Царевич, ты, а я тебя за Ваню по одежке приняла. Как это Иван тебя не казнил, да еще и шубой наградил.

Чтоб Маметкул не будоражил зря казаков своим видом, Княжич, выходя из дому, действительно обрядил его в свой полушубок.

– Видать, по нраву я пришелся атаману, – огрызнулся пленник.

– Выходит, так, – охотно согласилась Надька. – Ты первый, кто из племени ордынского от него живым ушел.

– Нет, он второй, – шаловливо возразил Бешененок. – Первым крымец был, который Ванькину ватагу из степи безводной вывел, когда мой батька там их бросил на произвол судьбы.

– И что же с батькой твоим стало? – с обычным бабьим любопытством поинтересовалась Надия.

– Будто не слыхала. Иван его на поединок вызвал да зарубил, – равнодушно поведал Максим.

Уже в который раз за свой короткий плен царевич ошалело посмотрел на обступивших их казаков и почти с испугом вопросил:

– Вы что, урусы, все такие очумелые?

– Нет, только мы, казаки, а московиты все покорны да пугливы, – заверил Бешененок, суя свою блудливую ладонь под шубу Надьке.

– Не дорос еще, не смей, а то возьму да атаману пожалуюсь, – шутливо пригрозила та.

– Это которому? У нас их целых три, – засмеялся юный есаул.

– Ермаку, понятно дело.

– Эко напугала. Смотри, не прогадай, дуреха. Я в его годы уже боярин буду.

– Может быть, и будешь, если доживешь, – печально усмехнулась Надька.

– А не доживу, так хоть вдоволь нагуляюсь, – не унимался Максим.

Обернувшись к Маметкулу, он пояснил :

– У нас вообще-то не пристало девок ревновать, они у нас все общие, – и тут же получил от Надьки по еще не зажившему носу. – Ты что, кобыла, вовсе одурела? – возмутился Бешененок, кидаясь на обидчицу.

Бить своего спасителя царевич не посмел, он лишь крепко тряханул его за плечи, с осуждением промолвив:

– Она же женщина.

– И ты туда же, нехристь, – еще пуще взъерепенился Максимка, хватаясь за кинжал. Он был изрядно пьян, и дело явно принимало скверный оборот.

Выручил Соленый. Врезавшись в толпу, Семка громко вскрикнул:

– Кончай, Максим Захарыч, склоку, атаман зовет. Там татарва опять зашевелилась, а тебя на месте нет. Так и сказал, коль тотчас же не явишься, из есаулов в кашевары угодишь.

Будущий боярин, видать, немало дорожил своим нынешним казачьим званием, а потому, махнув рукой на Надьку с Маметкулом, рысью побежал к воротам крепости. Остальные казаки устремились вслед за ним.

– Пойдем-ка от греха подальше, – позвала ногайская княжна сибирского царевича. – Ты у Ивана, что ли, проживаешь?

– У него, только он велел вернуться лишь к обеду, негоже без хозяина быть в его доме.

– Ничего, переживет. Заодно обед вам приготовлю, а то пойдете кашу из котла хлебать.

– Ты разве стряпать умеешь? – недоверчиво спросил Маметкул.

– Я, Маметкулушка, коль захочу, так все сумею.

Вернувшись в Ванькину обитель, царевич сел за стол и с удивленьем стал смотреть, как непутевая наложница мурзы, которая, по разумению его, умела только лихо нагишом отплясывать, довольно ловко хлопочет возле печки. Немного помолчав, он вопросил:

– Надия, вот ты довольно долго с казаками знаешься, объясни мне, почему они такие:

– Это какие же такие, самые, что ни есть, обыкновенные и довольно неплохие мужики.

– Ну да, Максим, к примеру, который не побил тебя едва.

– А чего ж ты с Бешененка хочешь, когда его маманю отец до смерти забил, причем ни за что и ни про что.

– Ну а Иван? Вроде бы хороший человек и в то же время кровопийца редкостный, сама ж дивилась тому, что он меня в живых оставил.

– Про Ивана лучше вовсе помолчи. Княжич с восьми лет воюет, и знаешь почему? Потому что его маму крымцы заживо конями в землю вколотили, а он все это видел, вернее, вместе с нею под копытами катался. Тоже мне, судья нашелся, – неожиданно вспылила Надька. – Сам-то много пленных пощадил? А если и щадил кого, так чтоб рабами сделать.

Увидев, как смутился Маметкул, она задумчиво добавила:

– Все наши беды и грехи из детства родом.

57

В отличие от пленного царевича, покорителю Сибири было не до душевных терзаний. Стоя рядом с Княжичем у орудийной бойницы, Ермак внимательно разглядывал гудящий, словно растревоженный пчелиный улей, ордынский стан. При появлении Максима он грозно вопросил:

– Ты где шатаешься? Орда вот-вот опять на штурм пойдет, а они все нагуляться не могут.

– Да я что, я ничего, так – проспал немного, – хлюпая разбитым носом, виновато пробурчал есаул.

– Ладно, после с тобой поговорим, сейчас ступай, готовь орудия к бою.

– Навряд ли надобность в том есть. Не будет никакого штурма, – уверенно промолвил Княжич.

– С чего ты так решил?

– А вот увидишь. Погалдят еще с часок и подадутся восвояси. Маметкул у нас, а других достойных воевод у хана нет. Карача-то лишь исподтишка умеет нападать.

– Хорошо бы, коли так.

– Ну, это как сказать, – недобро усмехнулся Ванька. – В бою открытом татарва ни разу нас не одолела, а засадами уже две трети наших извели.

Княжич не ошибся, к середине дня сибирцы разобрали свои юрты и нестройной, многотысячной толпой потянулись к лесу.

– Удалась твоя задумка, атаман. Я, признаться, поначалу не верил, что осаду сможем снять, да еще столь малой кровью, – приобняв Ивана за плечо, проникновенно вымолвил Ермак. – Эвон, как побитые собаки, поплелись.

Это действительно была победа, самая лихая и бескровная за весь поход дружины Ермака в Сибирь, но, к сожалению, последняя.

– А бойцов у нас и вправду маловато. Вот с делами малость разберемся, и снова надо на Москву посольство отправлять. Ты как, не возражаешь быть посланником?

– Да почему бы нет, – пожал плечами Ванька. – Кольцо вон дважды приговоренный к смерти не побоялся заявиться к Грозному-царю, а у меня пока всего один лишь приговор.

Ближе к осени Иван действительно отправится в Москву, но не с посольством, он уведет на Русь всех тех, кто уцелеет.

58

Домой вернулся Княжич, как и обещал, к обеду с казанком заправленной лосиным мясом каши и бадейкой ключевой воды. Поднимаясь на крыльцо, он услыхал печальный Надькин голос:

– Вот так меня насильно в Крым-то и просватали.

При появлении хозяина сидевшие бок о бок на лежанке Надия и Маметкул встрепенулись, но Ванька дозволительно махнул рукой, сидите, мол, чего всполошились.

– Я тут еду принес, давайте трапезничать, – предложил он, ставя казанок на стол. Подруга юности проворно вскочила с лежбища, глянула на угощение. Поморщившись, она язвительно сказала:

– Ты б, Ваня, кашеваров своих выпороть велел, или вовсе руки им поотрубить. Опять все пережгли, – затем направилась к печи, налила в миску какого-то варева и, поставив перед Ванькой, предложила: – Отведай лучше моей стряпни.

Хлебая вкусную, благоухающую какими-то приправами рыбную похлебку, Иван насмешливо спросил:

– Не отравишь?

– Нет, ты мне живой покуда нужен, – в тон ему ответила Надька.

– Это для какой же надобности?

– А вон царевичу поможешь на Москве службу получить достойную.

«Видно, поняла, что ей Ермак не по зубам, за царевича теперь решила взяться», – догадался Ванька. Взглянув на средний палец своей правой руки, который украшал подарок Годунова, он коротко заверил:

– Помогу.

Наевшись вдоволь, Княжич начал собирать пожитки. Из своего нехитрого хозяйства он взял лишь образ Богородицы с лампадой, знамя Хоперского полка, одежду да оружие.

– Уходишь все-таки? – с явным сожалением промолвил Маметкул.

– Сам же говорил, что тошно на меня смотреть, а думаешь, мне легче, – шаловливо подмигнул ему Иван.

Царевич криво усмехнулся:

– Было дело, говорил, – и неожиданно спросил: – Иван, мне Надия сказала, что ты ордынцев ненавидишь из-за матери, но ведь жену твою свои же, русские, сгубили. Так, может, суть не в том, казак ты иль татарин, а в том, каков ты человек?

– Да я теперь и сам так думаю, потому и не убил тебя, – ответил Княжич.

Прощально помахав рукой, он вышел из горницы, оставив Надьку далее вещать царевичу про свое и впрямь не очень сладкое житье-бытье.

59

После снятия осады жизнь в крепости пошла обычным чередом. Отряды казаков под началом своих отчаянных старшин вновь отправились в сибирские улусы. Остяки с вогулами принимали их с великою покорностью, каясь за оказанную хану помощь, и исправно платили дань. Все бы хорошо, но что-то надломилось в самом казачьем воинстве. Все чаще меж станичниками возникали ссоры, доходило дело и до драк. Ермак нещадно наказывал буянов, двоих аж смертью покарал за изнасилование остяцких девочек, однако толку с этого было мало.

Даже Княжич с Бешененком ухитрились крепко поругаться. Узнав, что парень снова стал вязаться к Надьке, Иван вначале по-хорошему попытался угомонить его.

– Не лезь ты к ней, видишь, баба как преобразилась. Более по улицам не шастает, пред казаками задом не вертит, все больше дома с царевичем сидит. Видать, у них любовь.

– Я, атаман, тебя, конечно, уважаю, но ты в мои дела не суйся. Отказался от красавицы, так и помалкивай теперь. Я что, должон остячек грязных пользовать аль на малолеток кидаться, чтоб потом в мешке с камнями в омут загреметь. Это ты у нас святым с недавних пор заделался, а я грешный молодой казак и не евнух, слава богу, – нагло заявил есаул.

– Будешь к людям лезть, станешь евнухом, – пригрозил Иван.

– Ах вот даже как? – яростно окрысился Максим. – Да что вы с Маметкулом этим возитесь? Ермак, и тот ему Надьку уступил. Скоро вы его на ханский трон посадите, а сами станете вокруг него плясать. По власти царской, что ль, соскучились. Я порой уже жалею, что не дал тебе эту сволочь зарубить.

Княжич понял – уговаривать Максимку бесполезно, плюнул ему под ноги и ушел.

Помирились они лишь через неделю, да и то в душе у каждого остался нехороший след.

А время шло, верней, летело неумолимо. Позднюю, но бурную сибирскую весну сменило жаркое, короткое лето.

60

Как-то раз, уже в начале августа, возвратившись из очередной поездки к остякам, Иван отправился на пристань искупаться да заодно и одежонку пропотевшую пополоскать. Спустившись к берегу, он увидел вдалеке Ермака, который в сопровождении Мещеряка, Соленого и Бешененка осматривал струги.

– Окунусь вначале, они как раз к тому времени сюда вернутся, тогда и побеседуем, – решил Иван и, скинув только сапоги, прыгнул в воду. Шаровары да рубаху он снимать не стал – пусть на плаву прополоскаются, не тереть же их о камни, как это бабы делают.

Заплыв на середину Иртыша, атаман лег на спину и стал смотреть в безоблачное небо. «Интересно, каково Еленке там», – подумал он. В тот же миг ему явился лик любимой, печальный, явно чем-то озабоченный. Последний раз она такой являлась накануне гибели Кольцо.

– Что, Еленочка, опять кольчугу надобно надеть? – спросил Княжич. В ответ Еленка несогласно покачала головою и исчезла. – Опять какая-то беда нас поджидает, а Елена о ней упреждает, – догадался Ванька, плывя обратно к берегу.

Ермак со старшинами тем временем уже вернулись к пристани.

– Ну и горазд же ты, Иван Андреевич, плавать. А через весь Иртыш туда-обратно можешь? – восторженно спросил Соленый.

– Да хоть сейчас, шаровары только вот сниму, – усмехнулся Княжич и тут же пояснил: – Одежонка-то ко дну изрядно тянет.

– А ежели плыть в броне придется? – снова вопросил хорунжий.

– В кольчуге плавать – верная погибель. Не вздумай даже пробовать такое, – предостерег его Иван и аж побледнел, вспомнив о явлении любимой.

«Видать, несчастье, о котором Еленочка предупреждает, на реке произойдет», – подумал он.

– Как к остякам сходил? – поинтересовался атаман, пожимая Ваньке руку.

– Да, как обычно. На словах, конечно, их маленько вразумил, но шибко притеснять не стал, ясак взял прежний.

– Ну и верно сделал. Незачем сибирцев зря злобить, – одобрительно кивнул вожак казачьей вольницы.

– Ступайте, братцы, созывайте казаков готовить струги, а мы покуда с атаманом побеседуем, – приказал он, обращаясь к своим спутникам.

Взойдя по сходне на передний струг, Ермак присел у борта. Иван поднялся вслед за ним и, оголившись, начал выжимать свою одежду.

– Эко тебя, брат, поиспятнали, как ты только жив еще доселе, – изумился предводитель, увидев Княжичевы шрамы.

– Да ничего, пока на силушку не жалуюсь. Голову вот только иногда прихватывает, – весело ответил Ванька.

– Не мудрено. Кому другому только этого хватило бы, чтоб помереть, – сказал Ермак и указал перстом на след Грязновской пули да Максимкину отметину.

– Нечего рубцы мои разглядывать, о деле лучше говори, – заскромничал Княжич.

– Хочу, Иван, совета твоего спросить, как дальше быть, сам знаешь, что не все в порядке в войске нашем.

– А ты чего хотел? Ни церкви, ни попа, ни белотелых русских баб, даже вина хорошего в Искере нету, вот и блажат казаки, всяк по-своему. Тут никакие кары не помогут.

– Значит, осуждаешь меня за тех двоих?

– Нисколечко, будь моя воля, я бы этих выродков не по казачьему закону утопил, а посажал на колья, как у турков принято. Просто говорю, что можно казачков понять, от такой житухи озвереешь.

– Понять любого можно, даже змею, когда она ужалить норовит, – вздохнул Ермак. – Ты посоветуй, что мне делать?

Облачившись в шаровары, Иван уселся рядом с ним. – У нас нынче два пути осталось – иль обратно за Камень уходить, или здесь жизнь человеческую налаживать.

– Это как же уходить, – возмутился покоритель Сибири. – Что ж мы, с позором на Москву вернемся?

– Не с позором, а с богатою добычей, и не на Москву, а на Дон. Гульнем там так, чтоб небу стало жарко. Тогда, глядючи на нас, сюда казаки целыми станицами попрут.

Ермак печально посмотрел на Ваньку, уж очень он напоминал ему Кольцо. Тот непременно предложил бы то же самое.

– Ну а коли здесь остаться хочешь, – продолжал Иван, – тогда к царю посольство надо отправлять, как мы хотели. Да только не одних стрельцов пусть даст, а еще девок незамужних, всяких там умельцев-мастеров, ну и священника, понятно дело.

– Так и сделаем, – кивнул казачий вождь. – Вот только мы с Вагая возвернемся, и ты поедешь на Москву.

– А на Вагай-то за каким вас чертом понесло? Ежель Кучума хочешь взять в полон, так там вам делать нечего. Я тут в походе изловил татарина, он мне сказал, мол, хан на юг откочевал, к степям Ишимским.

– У меня другие вести от князька остяцкого, полагаю, что они верней, чем бредни твоего татарина, – возразил Ермак.

– И что же тот князек тебе поведал? – насторожился Княжич, он уже понял – Карача с Кучумом снова затевают какую-то пакость.

– Что по Вагаю с Бухары купецкий караван пойдет, а хан его перехватить намерен.

– Ну и пущай перехватывает, – махнул рукою Ванька. – Ни свинца, ни пороху, ни соли с хлебом наверняка бухарцы не везут, а от их шелков да сладостей и прочей дребедени нам проку мало.

– Да разве в этом дело. Купцы из Бухары на Русь торговый путь торят, а татарва такой почин великий, для всей державы русской нужный, на корню загубит.

Теперь настал черед Ивана посмотреть на Ермака с печальным изумлением.

«Вот почему его судьба поставила над нами. Вот чем от всех от нас он отличается, хотя бы от меня, к примеру. Ну кто я есть, гулящий воин, который о себе, да о друзьях печется, атаман же за всю Святую Русь радеет и не душою, как все мы, христиане православные, а своим могучим разумом. Жалко будет, ежели столь нужный для державы человек в засаде ханской сгинет. Непременно с ним на этот чертовый Вагай пойду», – подумал Княжич, но вслух довольно равнодушно вопросил:

– А где этот князек? Мне б повидаться с ним.

– Еще вчера уехал.

– Жаль, надо б допросить его с пристрастием.

– На угли, что ли, пятками поставить бедолагу вознамерился? – улыбнулся Ермак.

– Можно так, а можно харею в светильник сунуть, эдак мне привычнее. Ну а коли говорить всерьез, что-то тут не клеится.

– Что не клеится? – насторожился вождь казачий, по достоинству успевший оценить Ванькино чутье.

– Я про этот караван еще зимой от Надьки слышал. Говорила, мол, что муж, купец бухарский, за ней приехать должен и забрать у Карачи.

– Надьку, что ль, в измене заподозрил? – помрачнел Ермак. Видать, уход рыжеволосой чаровницы к Маметкулу был ему небезразличен.

– Не в ней тут дело, но Карача мне похвалялся, что за самоцветов горсть купил ее у старейшины бухарских торгашей. Значит, он с купчишкою знаком и хоть о чем мог с ним договориться.

– О чем, к примеру?

– Да о том, что тот распустит слух про караван, который должен по Вагаю проходить. Я на той реке бывал. Берега у ней лесистые, и сама она не очень-то широкая. Место, чтоб засаду учинить, легко найдется. Ну ты сам-то посуди, зачем идти им по притоку, когда можно прямиком по Иртышу, и ближе, и на реке широкой нападенья избежать гораздо проще.

– Ну, Иван, это все абы да кабы. Что ж нам теперь, безвылазно сидеть в Искере, а хан с мурзою пусть творят, что хотят. Так и снова до осады можно досидеться, да и какие ж мы тогда Сибири покорители, – вспылил Ермак.

– Я не про то, чтоб вовсе не ходить, но надобно идти с большой опаской, и не ватагою в полсотни казаков, как мы обычно ходим, а большим отрядом.

– Вот это, брат, другое дело, – одобрительно похлопал атаман Ивана по колену. – Я так и собирался – оставить в крепости тебя с хоперцами твоими, потому как подустали вы в походе, да пушкарей.

– Пушки, что помельче, на струги можно взять. Коль настоящее сражение случится, они очень пригодятся, – деловито предложил Иван и, немного помолчав, почти по-детски попросил: – Слышь, Тимофеевич, возьми меня с собой.

Впервые за все время их знакомства Княжич обратился к Ермаку по отчеству.

– Я хотел тебя вместо себя оставить, – ответил тот. – А сдюжишь? Ты ж почти что месяц по лесам мотался, зачем так надрываться, какая надобность?

Рассказывать про свои видения да предчувствия Иван не стал, еще подумает Ермак, что он юродивый, а потому пошел на хитрость.

– Тоска что-то гложет, запить боюсь, иль еще чего похлеще учудить, – ответил он.

– Так ты же жаловался, что вина в Искере нету, – язвительно напомнил атаман.

– Будто сам не знаешь – свинья грязи завсегда найдет. Казачки, вон, с меду дикого да ягод бражку варят и потихоньку хлещут это пойло.

– Хлещут, а потом пердят с него, как с пушки бьют, – сердито пробурчал Ермак. – Ну, коли так, то лучше уж иди в поход, за меня Василий вон останется, – оставлять Искер на запившего Ваньку он просто побоялся.

– Пошли до крепости, неча зря рассиживать, дело надо делать, – позвал Ивана атаман.

Сойдя со струга, они дружно зашагали вверх по косогору. Воплотись бы воедино разум Ермака и Ванькино чутье с его неодолимой воинской удачей, все могло б сложиться по-иному, но не может простой смертный великим быть во всем – каждому свое, как говорится, а мечты про абы да кабы, наверно, самые дурацкие из всех, что только могут быть у человека.

61

Примостившись на носу передового струга, Княжич пристально глядел по сторонам. Миновало ровно две недели с той поры, как дружина Ермака выступила из Искера. Казачий вождь прислушался к совету молодого атамана и взял в поход почти все свое войско. В крепости остались только Мещеряк, Андрюха Лунь с Хоперской сотней да Соленый с половиной пушкарей.

Дойдя до правого притока Иртыша, реки Вагай, казаки обшарили ее снизу доверху, но не нашли не только самих бухарцев, а даже их следов, и теперь держали путь обратно на Искер.

Ермак уже прекрасно понял, что князь остяцкий обманул его, а потому велел идти совсем без роздыху, опасаясь нападения. К берегу не приставали даже ночью, плыли, освещая реку запаленными бадьями со смолой, вывесив их на шестах на носу у каждого второго струга. Казаки вымотались донельзя, однако не роптали. Не только чуткие, как волки, Княжич с Бешененком, но и все другие нет-нет да ощущали на себе брошенный с заросшего дремучим лесом берега злобный вражий взгляд.

– Иван, как думаешь, почему они не нападают? – обратился к Княжичу Максим.

– Боятся, видимо, чай, не полусотнею идем, а всей оравой да еще при пушках. К тому же, как им нас достать. Стрелу до стругов не докинешь, да и что нам стрелы, а челнами реку перекрыть они не смогут, мы их просто-напросто сомнем, потому как непривычны нехристи биться на воде. Это мой батька с Паном не боялись даже в море корабли турецкие громить.

При упоминании о своем отце Иван почувствовал смущение перед есаулом и, чтоб скорей закончить разговор, распорядился:

– Вели-ка лучше пушки зарядить.

Несмотря на их размолвку из-за Надьки с Маметкулом, – Максим всегда беспрекословно исполнял – приказы Княжича и не потому, что чуял за собой вину, просто он считал их совершенно правильными, но на этот раз Бешененок все же вопросил:

– Зачем? К вечеру выйдем на Иртыш, а там и до дому рукой подать.

– Карача с Кучумом хитрецы изрядные, в чем в чем, а уж в отсутствии коварства их не упрекнешь, могут даже возле самой крепости нас поджидать. Истина-то старая и им наверняка известная – подожди, когда твой враг решит, что опасность миновала, тогда и нападай на него. К тому же ты на небо погляди, коль ливень грянет, пушки зарядить будет очень трудно, только порох зря подмочим.

Максимка поднял голову. Близился закат, багряные лучи садящегося солнца, пробиваясь сквозь наползающие тучи, резали темнеющее небо, словно огненные клинки. Есаул и без Ивана знал, что коли солнышко садится в тучу, значит, быть дождю. Понятливо кивнув, но пошел на корму. Вскоре Княжич услыхал его задорный возглас:

– Эй вы, сами сделайте и передайте остальным, чтоб зарядили пушки да затравки с бочками пороховыми прикрыли шкурами звериными.

Литвины-пушкари, что были с ними, не дожидаясь для себя особого распоряжения, тут же принялись за дело.

Ермак, который шел на струге, замыкающем караван, видать, смекнул, в чем дело и, в свою очередь, отдал приказ налечь на весла.

Уже почти стемнело, когда казачье воинство наконецто вышло к Иртышу. И тут случилось то, чего и опасался Княжич. Сперва подул сильный встречный ветер, такой, что, несмотря на все усилия гребцов и попутное течение, струги перестали двигаться вперед, затем ударил ливень.

Сквозь шум дождя Иван с – Максимкою едва расслышали:

– Правьте к берегу.

Как ни хотел Ермак без роздыху дойти до крепости, но все же дал приказ остановиться. Другого выхода и впрямь, пожалуй, не было.

Выбиваясь из последних сил, гребцы сумели одолеть волну и выбраться на отмель.

– На берег не сходить. Старшины, к атаману, – словно эхо прозвучал передаваемый от струга к стругу очередной приказ.

– Пошли, – позвал Иван Максимку. Перепрыгнув через борт, они под проливным дождем двинулись вдоль берега и вскорости столкнулись с предводителем, который уже сам шел им навстречу.

– Ну, мать-природа, подложила нам свинью. Хошь не хошь, а бурю переждать придется, – посетовал Ермак и тут же начал отдавать распоряжения: – Струги на берег вытаскивать не будем, поставим на прикол, но вот людей придется отпустить, пускай от ливня под деревьями укроются. Под дождем сидеть всю ночь радость невеликая. А вы что скажите?

Максим, в отличие от Семки, прекрасно знал казацкие обычаи, поэтому по праву младшего чином ответил первым, как всегда, нахально и уверенно:

– Пушкари пусть у орудий остаются, зря мы, что ль, их заряжали, чай, не пряники медовые, не размокнут.

– А не взбунтуются твои литвины? – насмешливо поинтересовался атаман.

– Я им взбунтуюсь, сам на струге останусь им в пример.

– Добро, – кивнул Ермак и обратился к Княжичу. – А ты что скажешь?

– Да хоть так, хоть эдак делай – ничего хорошего. Коли буря еще пуще разыграется, с прикола струги может посрывать, а коль на берег вытянем, тогда при нападении трудно будет от ордынцев оторваться, – пожал плечами Ванька и добавил: – Давай-ка лучше я с дозором вдоль по берегу пройдусь на всякий случай.

– Я сам пойду, ты здесь распоряжайся, караулы не забудь поставить.

Взяв с собой десятка три бойцов, Ермак направился вглубь леса. Иван подумал: «Надо бы не в лес идти, а назад вдоль берега», – но лишь махнул рукой. Татарва могла быть где угодно – и впереди, и позади, и сбоку.

62

– Великий хан, они остановились, видать, аллах пришел на помощь к нам и послал бурю, – радостно воскликнул Карача, вбежав в шатер Кучума. Привыкший к поражениям хан не разделил восторга своего мурзы. Глядя на него полуслепым, но грозным взором, он спросил:

– Сколько в этот раз пришло урусов?

– Десять стругов, на каждом тридцать-сорок казаков.

– И пушки есть?

– По одной на струге, – упавшим голосом ответил Карача.

– Чему ж ты радуешься? Да их в Искере проще было б взять, чем на реке, – возмутился хан. – Хотя, аллаха милостью нельзя пренебрегать, – после недолгого раздумья добавил он, и снова вопросил: – Сколько дней они бухарцев ищут?

– Почти полмесяца.

– И что, все эти дни идут без роздыха, даже к берегу ни разу не пристали?

– Да, мой повелитель. Мне кажется порой, что казаки не из плоти с кровью, а из железа сделаны.

– При себе оставь эти дурные помыслы, – окрысился Кучум на своего верного слугу. – Не вздумай нашим воинам сказать что подобное. Кровь урусам мы пускали много раз, она у них такая же, как наша, красная. Поднимай моих людей, всех, какие есть. Выступаем тотчас же.

Услышав «выступаем», мурза с великим изумлением взглянул на повелителя.

– Да, на этот раз я сам вас поведу на бой с неверными, – воскликнул хан.

Менее чем через час Кучум с трехтысячной ордою двинулся на своего заклятого врага. По меркам прежних схваток с казаками, перевес сибирцев был совсем не велик, и он надеялся лишь на воинскую хитрость, а потому шли скрытно, за малейший шум ордынский повелитель велел казнить безотлагательно, на месте.

Пройдя верст пять, ехавшие во главе своего воинства Кучум и Карача почуяли холодный ветер, что дул с разбушевавшегося Иртыша. В тот же миг они услышали людские голоса, то были голоса урусов. Татары замерли в тревожном ожидании, однако голоса казаков стали отдаляться.

– Прикажешь их догнать? – еле слышно прошептал мурза.

– Зачем? Дозор захватим – остальные всполошатся, – промолвил хан обычным голосом.

– Так что же делать?

– Будем ждать.

– Чего?

– Когда заснут урусы. Нет ни под луною, ни под солнцем людей железных. Любого рано или поздно усталость сломит. Уж коли они к берегу пристали, значит, вовсе выбились из сил, – заверил царь Сибири.

В середине ночи один из ханских воинов задремал и ткнулся головою в гриву своего коня, тот жалобно заржал, видать, жалея хозяина. Карача схватился за клинок, чтоб покарать ослушника, но Кучум остановил его:

– Не надо, пускай лазутчиком в казачий стан идет, коль уцелеет, жив останется.

Отвесив повелителю земной поклон за столь великую милость, ордынец тут же исчез во тьме. Вернулся он довольно скоро.

– Урусы спят, – сказал опальный воин, упав перед Кучумом на колени.

– Все?

– Все, даже караульные.

– Ну, коли так, пойди и принеси мне лук их огненный, – распорядился хан.

На этот раз ордынец воротился еще быстрей, неся в руках пищаль с пороховницею.

– Ты уверен, что Ермак в Искере не остался? – с угрозою взглянув на Карачу, спросил Кучум. Хан не хотел рисковать своею головой ради какого-то простого атамана.

– Все здесь, и он, и белый шайтан, я сам их на Вагае видел, – злобно прошипел коварный старец.

– Тогда вперед, и да поможет нам аллах, – вздев руки к небу, торжественно изрек низвергнутый, но не покоренный Сибирский царь.

63

Дождавшись возвращения Ермака, Иван проверил караулы и только после этого присел под раскидистой елью. Верхушка дерева была настолько густа да велика, что, несмотря на ливень, трава под ним почти не намокла. Для начала Княжич вылил воду из сапог, отжал насквозь промокшую одежду, затем принялся за пистолеты – поправил кремни, поменял в затравках порох. Так, с пистолетами в руках, прикрывшись кунтушом, да прислонившись спиною к ели, он и заснул.

Уже перед рассветом сквозь чуткий, волчий сон Иван услышал то ли стоны, то ли вскрики.

– Надо встать, проверить караулы, – подумал атаман, но донельзя измученное тело не подчинялось разуму. И тут ему опять привиделась любимая. На этот раз Елена была не просто грустна и озабочена, в ее огромных синих очах застыл холодный ужас.

– Просыпайся, Ванечка, – воскликнула она.

Иван открыл глаза, вместо прекрасного Еленкиного лика он увидел ненавистную харю Карачи. Молнией блеснул клинок, и Княжич едва успел прикрыть рукою горло. Не дожидаясь нового удара, Иван пальнул в мурзу, но заветное оружие впервые подвело его, смененный на затравке порох вспыхнул, но не зажег заряд.

– Что, аллах залил своим дождем лук твой огненный? – глумливо вопросил Карача. Лучше бы ему не делать этого, а поскорее резать полусонного врага. Пистолет, что был в пораненной руке, оказался исправен. В предрассветной тишине громко грянул выстрел, мурза схватился за живот и уткнулся носом в землю. Добивать его Княжич не стал – сам подохнет, пусть помучается, гад, как мучился Кольцо. Выхватив клинки, он вскочил на ноги и заорал, что есть мочи:

– Просыпайтесь, казаки, татары нападают.

В ответ на Ванькин крик и выстрел со стругов вдарили из пушек. Неутомимый Бешененок даже не дремал, не давала качка, и сразу же отдал приказ палить. Стреляли ядрами да поверху, больше для острастки, чтоб пугануть татар и разбудить своих. Казаки стали просыпаться, но далеко не все. Почти две трети воинов Ермака было перерезано ордынцами, и они уже заснули вечным сном.

– К берегу, на струги отходите, – кричал Иван, рубя татар булатом.

– Не ввязывайся в рубку, отходи к реке, – раздался голос Ермака.

Встав спиной к спине, они начали вместе отбиваться от ордынцев. Понемногу к атаманам стали примыкать уцелевшие казаки и опьяненные столь легкою победою татары получили яростный отпор.

Максим тем временем решил пойти на риск. Он приказал палить уже картечью туда, откуда раздаются звуки боя, но чуть левее да правей, чтобы отсечь татар хотя бы с двух сторон. Посеченные железным крошевом сибирцы взвыли и отпрянули.

– Ходу, братцы, ходу, – закричал Ермак и первым побежал к реке, увлекая за собой остатки своего лихого воинства.

Прорвавшись к берегу, казаки кто вплавь, кто шагая по грудь в воде, стали пробираться к своим стругам.

– Руби веревки да поскорей отваливай, – распорядился предводитель. Обернувшись к Княжичу, он предложил:

– Бежим к Максимке.

До кола, к которому был привязан передний струг, оставалось уже несколько саженей, когда тот, видать, расшатанный бурей, выскользнул из глины, и могучие волны Иртыша стали сносить ладью. Иван услышал грозный окрик есаула:

– Навались на весла, дубины стоеросовые, держите к берегу, – но несмотря на все усилия малочисленных гребцов, его голос все более и более отдалялся.

– Видать, придется плыть, – сказал Ермак.

– А куда деваться-то, – согласился Княжич. Сняв кунтуш и сапоги, он покрепче затянул на себе пояс, задвинул за спину пистоли и, прежде чем зажать в зубах кинжал, скорей, не посоветовал, а приказал:

– Сними кольчугу-то.

В тот же миг татары стали бить по ним из луков. Две стрелы ударились о спину атамана, но отскочили – спас дареный государем панцирь.

– А, семь бед – один ответ, – махнул рукой казачий вождь. – Доберусь уж как-нибудь, тут недалече, – и толкнул Ивана в воду. – Плыви, давай, пока не подстрелили.

На этот раз Ванька плыл не как обычно, словно щука, а довольно медленно и не только потому, что плохо слушалась порезанная Карачей рука, Иван все время оглядывался на плывущего позади него атамана. В очередной раз обернувшись, он увидел не чернявую голову Ермака, а расходящиеся по воде круги. Недолго думая, Княжич повернул назад и даже ухватился за рукав кольчуги, но вытянуть из волн отягощенное бронею тело просто не было сил. Решив, что лучше сам утонет, чем выпустит из рук утопающего, он погрузился с головою в воду и пошел было ко дну, но удар могучей длани покорителя Сибири отбросил его в сторону. Атаман не принял жертвы своего отчаянного сподвижника.

Иван нырнул подряд три раза, но тщетно. Выбиваясь из последних сил, он поплыл уже не глядя и неведомо куда, пока не ткнулся в струг.

– Хватайся за руку, – раздался голос Бешененка. ухватив Максимкино запястье, Княжич поднял голову. Во взгляде есаула ему почудилось что-то недоброе.

«Наверно, Надьку вспомнил. Нет, скорей, отца», – подумал он и, разжав пальцы, снова бултыхнулся в воду, однако ловкая рука Максима тут же ухватила его за волосы. Нещадно матерясь, Бешененок затащил Ивана в струг. Более-менее потребным был лишь конец пламенной речи есаула:

– Ну и сволочь же ты, Ванька. Думаешь, что только у тебя есть совесть?

– Мне показалось, ты отца своего вспомнил, – растерянно промолвил Княжич.

– Ну вспомнил. Ну и что с того, – сердито огрызнулся Бешененок. – Давай-ка раз и навсегда договоримся. Я за батьку на тебя зла не держу, а даже благодарен, что ты убил его. Иначе рано или поздно мне б самому убить родителя пришлось.

– За что?

– За маму, за кого ж еще-то отца родного можно порешить.

– Зачем же ты тогда в меня стрелял? – изумленно вопросил Иван.

– Вроде бы и умный человек, а вопросы задаешь дурацкие. Отец же все-таки, – пояснил Максим и в свою очередь спросил: – Что с атаманом?

– Утоп Ермак. Ты меня вытянул, а я его не смог, – ответил Княжич, уткнувшись головой в колени. Хуже чем сейчас, Ванька чувствовал себя лишь после гибели Елены.

– Не казнись, твоей вины тут нету, – заверил есаул. – Неча было в государевой кольчуге щеголять, а уж тем более в ней вплавь пускаться. Давай-ка приходи в себя да принимай начальство. Теперя вся надежда только на тебя осталась.

С благодарностью взглянув на Бешененка, Иван поднялся на ноги и начал отдавать распоряжения. Впадать в тоску было не ко времени. Уж если после погибели Кольцо с полусотнею бойцов татары тотчас же пошли на приступ, то теперь-то и подавно Кучум не станет медлить.

– Прикажи поставить паруса да приналечь на весла. Завтра надо непременно быть в Искере, иначе хан опередит.

– Паруса поставим, а вот на весла налегать особо некому. У нас на струге вместе с нами семеро осталось, не думаю, что на других иначе, – посетовал Максим.

– Пускай уж постараются казаки, ладьи бросать никак нельзя, нам на них еще из этой богом проклятой Сибири выбираться предстоит, – ответил Княжич.

И все-таки четыре струга, на которых было лишь по несколько пушкарей, пришлось затопить. Вскоре крепко поредевший казачий караван, подгоняемый попутным ветром, двинулся к крепости.

64

Караче опять повезло. Пуля Ваньки угодила в толстую серебряную пряжку, которая украшала его пояс и крепко сотрясла нутро, так что чувств лишился, но не убила. Кривясь от боли, мурза шагал позади хана, рассматривавшего поверженных врагов.

– Почти три сотни казаков убито, хвала аллаху и тебе, мой повелитель, – угодливо промолвил Карача. Кучум взглянул на верного слугу своими воспаленными глазами, в которых не было не то, что торжества, а даже радостного блеска, и, тяжело вздохнув, ответил с явным разочарованием:

– Три сотни – это хорошо, но Ермака и белого шайтана среди них нету. Пойдем на берег, поглядим, что сбежавшие урусы делают.

Выйдя к Иртышу, они увидели казачьи струги, над шестью передними ладьями развевались паруса, а четыре задних медленно погружались в воду.

– Зачем они их топят? – изумился Сибирский царь.

– Видать, в Искер торопятся неверные, вот и топят опустевшие ладьи, на все десять у них теперь гребцов недостает, – пояснил Карача. Стараясь избежать грозного взгляда повелителя, он отвернулся в сторону и углядел невдалеке прибитого к берегу речными волнами мертвеца. Утопленник был облачен в добротный панцирь, украшенный двуглавым золотым орлом. Такого же орла коварный старец уже видел на груди у белого шайтана, которого и по сей день считал посланником русского царя. Забыв про свою боль, мурза метнулся к мертвецу и сразу же признал в нем Ермака.

– Сбылось, сбылось аллаха повеление, – завопил он, вскинув руки к небу.

Кучум не столь стремительно, но тоже подошел к утопленнику и строго вопросил:

– Кто это?

– Сам Ермак, – ответил Карача, припадая на колени.

– Вели его на берег вынести, – распорядился хан.

Мурза дал знак телохранителям, те подхватили тело атамана, привязали к дереву и с радостными криками принялись расстреливать из луков, видать, надеясь глумлением над мертвым врагом обрадовать повелителя, но Кучуму было не до угодливых рабов. Прикрыв ладонью воспаленные глаза от яркого утреннего солнца, хан пристально глядел вслед удаляющемуся казачьему каравану. Лишь когда струги скрылись из виду, он обратился к Караче.

– Да, торопятся урусы, хотят Искер к осаде подготовить, нам тоже надо поспешать.

– Не печалься, повелитель, пускай торопятся, по разумению моему, казаков и двух сотен не осталось. Дня за три соберем все войско и ударим по неверным. Теперь на одного уруса сотня наших воинов приходится, тут уж никакие пушки не спасут, – хвастливо заявил Карача. – Да и вряд ли казаки в осаду сядут, скорей всего, они уйдут.

– Куда уйдут? – встревожился Кучум.

– Откуда и пришли, в свою Московию. Наверняка у них теперь атаманом – Княжич станет, что шайтаном белым прозван, а он в Сибирь попал не по своей охоте, как Ермак или Кольцо, Бегич сказывал, мол, за какие-то грехи царем Иваном сюда сослан, стало быть, ему эта война не шибко в радость. К тому же Ванька жизнь своих друзей всего превыше ценит, и вряд ли станет их на верную погибель обрекать, уж он-то распрекрасно понимает, что Искера им никак не удержать.

– Может, и уйдут, – кивнул Кучум. – Чтоб потом назад вернуться, да не с ватагой казаков, подобно Ермаку, а с царским войском. Ты это понимаешь, старый дурень? – с каждым словом голос хана все больше наливался яростью.

– У нас не только трех дней, но и трех мгновений лишних нету. Тотчас посылай гонцов к Алею и по остальным улусам, – Алей был младший сын Кучума, который после пленения Маметкула встал во главе его улан. – Пусть все, кто лук в руках держать способен, поднимаются и на Искер идут. Ни один живой урус не должен из Сибири вырваться.

– Эй вы, псы поганые, – окликнул хан своих ликующих телохранителей. – Кто вам дозволил над великим воином глумиться? – и снова обращаясь к Караче, торжественно распорядился: – Ермака похоронить со всеми почестями, как меня бы хоронили. Он тоже был царем Сибирским.

65

Последние три дня Соленый даже ночевал на берегу, ожидая возвращения друзей. Увидав в вечерних сумерках плывущие к крепости ладьи, он радостно воскликнул:

– Наши возвращаются! – но тут же приумолк. Вместо десяти ушедших стругов он насчитал всего лишь шесть. – Никак, беда какая-то случилась. Скачи-ка в крепость да зови Мещеряка, – приказал хорунжий казаку, который вместе с ним нес караул.

Когда казачий караван причалил к пристани, там уже толпилась добрая половина обитателей Искера. Первым на берег сошел Максим, ведя под руку вконец измученного раненого Ваньку.

– А Тимофеевич где? – с испугом вопросил их Василий.

– Погиб Ермак, – ответил Бешененок. – Да как же так могло случиться?

– А как всегда. Дождались нехристи, когда мы встанем на ночлег и сонных вырезали, – сердито огрызнулся есаул. – Кабы не его чутье, так все бы там остались, – добавил он, кивнув на Княжича.

Старшим после Ермака считался Мещеряк, но все казаки глядели на Ивана, что он скажет?

– Струги на берег тащите, надо хорошенько просмолить их перед дорогой дальней, которая нам вскоре предстоит, а поутру на круг сбирайтесь, тогда и окончательно решим, как дальше быть, – распорядился младший атаман и обратился к старшему. – Воинский совет еще сегодня надобно созвать, чтоб было завтра людям что сказать. Предлагаю у меня собраться. Ты как, не возражаешь?

– Да чего ж тут возражать, – махнул рукою Мещеряк.

66

На воинский совет Иван позвал не только старшин, но и десятников, и воеводу Глухова, и даже Надьку с Маметкулом. В просторной, не в пример жилищу Ермака, обители Кольцо, доставшейся ему в наследство, всем хватило место.

Насущным был один вопрос – уходить или отстаивать Искер. Мещеряк еще на пристани сообразил, что Княжич хочет увести братов обратно, во владения Строгановых. Последний уцелевший атаман из тех, которые по зову Ермака первыми отправились в Сибирь, умом прекрасно понимал всю правоту своего молодого сподвижника, но душой никак не мог смириться с поражением, а потому, забыв про все законы, заговорил первым.

– Иван, может, все же попытаемся крепость отстоять? Пушкарей и пушки вы с Максимом сберегли, станем на стены да будем до последнего бойца обороняться, авось господь над нами смилостивится и поможет сибирцев одолеть.

– На стены встать и с честью помереть, конечно, можно, – печально улыбнулся Княжич. – Хан об этом только и мечтает.

– С чего ты так решил? – изумленно вопросил Василий.

– С того, что у него сейчас одна забота – всех нас поголовно извести и царствовать, как прежде. Да вы сами, братцы, посудите, что на Руси и на Дону подумают, ежели мы все костьми тут ляжем, – звонким от волнения голосом продолжил Княжич, обращаясь уже не к одному Мещеряку, а ко всему совету. – Ушел, мол, воевать Ермак царя Сибирского да со всей своей дружиной сгинул, невзирая на подмогу государя Грозного. Вряд ли много охотников найдется пойти за нами вслед. А вот ежели хоть кто-нибудь вернется…

– Куда вертаться-то? – с тоскою в голосе промолвил Мещеряк. – К царю Ивану на поклон или к купцам в охранники?

– А уж это кто куда захочет, мы люди вольные и каждый сам себе хозяин. Я привык домой, на Дон, из походов дальних возвращаться. Как поглядят станичники на нас живых да разодетых в соболя, так от желающих идти сибирцев воевать отбою не будет.

– Это верно, – подтвердил Максим, припомнивши, каким красавцем явился к ним Кольцо, и как хоперцы все до одного без всяких колебаний пошли за ним в Сибирь.

– А как же государь? Он ждет от нас вестей, а вы на Дон идти собрались, – напомнил Глухов.

– Ну за царя-то не печалься, воевода, о нем еще Ермак покойный позаботился. Собирался атаман меня послом отправить на Москву, когда вернемся. Вот мы с тобою его волю и исполним, вместе в златоглавую поедем пред государем каяться, если живы будем, – пообещал Иван и снова обратился к своим собратьям. – Неча время зря терять, решайтесь, братцы. Кто за то, чтобы уйти, пусть встанет, а кто за то, чтобы остаться и смертный бой принять, пускай сидит.

Первою вскочила Надька.

– Бежать отсюда надо, казаки, чудес на свете не бывает, а если и бывают, то те, которые дозволил вам ваш русский бог, вы все уже свершили.

«Уж тебе-то непременно надо ноги уносить из крепости. Татары к бабам состраданья не имеют и измены не простят, тут никакой царевич не поможет», – подумал Ванька, вставая на ноги. Вслед за ними поднялись Максим, Лунь с Соленым и большинство десятников. Не встали только Мещеряк и трое старых казаков, прошедших весь путь дружины Ермака от начала до конца.

Увидев, что он в явном меньшинстве, старый атаман не стал артачиться, но тут же передал начальство Княжичу.

– Распоряжайся, Ваня, думаю, и круг тебя поддержит. Как ни крути, а жить намного веселей, чем помирать.

– Ну, за жизнь еще повоевать придется. Не думаю, что хан так просто нас отпустит из Сибири, – сказал Иван и посмотрел на Маметкула. – Верно говорю, царевич?

– Верно.

– А сам что решил? Может, хочешь к своим вернуться, так иди, никто препятствовать не будет.

– Нет, я с вами, – негромко, но решительно ответил Маметкул, первым направляясь к выходу, за ним метнулась Надька и потянулись остальные. Остались только Лунь да Максим с Семеном.

– Чего молчишь, как в рот воды набрав, приказывай, что делать, – деловито вопросил есаул.

– Так ведь круг еще не собирался, окончательно решение не принято, – попытался возразить Иван.

– Ты дурака-то не валяй, будто казачков наших не знаешь. На риск пойти – это одно, а безнадежно подыхать совсем другое дело. И так все ясно, надо уходить без промедления, – закричал Максим.

– И то верно, – согласился Княжич и начал отдавать распоряжения. – Андрей, возьми десятка два бойцов да поезжай в дозор. Караулы ставь не возле крепости, а верст за пять иль даже далее, чтоб орда врасплох нас не застала. Семен, займись пушным амбаром и съестным. Выгребай меха все дочиста, набивай в мешки и волоки на струги, потом поделим. Голозадыми на Дон нам возвращаться никак нельзя. Пропитание бери все, какое есть, но вина не капли.

– Будет сделано, – кивнул Соленый.

– А ты, Максим, орудия осмотри, отбери, что поновей да понадежней, остальные в Иртыше придется утопить, более двух пушек брать на струг нет смысла, да и места нету, еще ж коней придется взять, хотя б по одному на казака.

– А с остальными как? – спросил есаул.

– Придется татарве оставить, ну не убивать же их. Но это завтра поутру, а сейчас иди, поспи, чай, тоже утомился.

Проводив друзей, Иван, не раздеваясь, повалился на постель и сразу же заснул мертвецким сном.

67

Проснулся Княжич со странным ощущением отрешенности от давешних забот. Даже печаль по Ермаку и прочим павшим сотоварищам уже не столь изрядно терзала его сердце. Ранее такое с ним бывало, если в жизни намечался какой-то новый поворот.

«Видать, и впрямь Сибирь покинуть предстоит, – подумал Ванька, привыкший доверять своим предчувствиям. Окинув взглядом обитель побратима, он невольно вспомнил последнее напутствие Кольцо: «За царя, Ванюшка, больше не воюй, с него моей погибели с избытком хватит. Коли уцелеешь, возвращайся к сыну, а то растет парнишка сиротою при живом отце». – Хватит по свету мотаться, словно в проруби дерьмо, об Андрейке надо позаботиться, ведь он моей с Еленкою любви творение, а любимая, вон, даже с того света меня оберегает», – решил Иван и, прихватив свои нехитрые пожитки, вышел на улицу.

Бешененок оказался прав. Казаки, не дожидаясь приказаний, уже начали сбираться в дальний путь. Однако Княжич счел несправедливым уйти из крепости, не узнав желание каждого, а потому взошел на башню и пальнул из пушки, призывая станичников на круг.

Через несколько минут все казачье воинство, в котором после побоища осталось лишь полторы сотни душ, собралось на площади. Последним заявился заспанный Максим.

– Ну ты мне удружил, отправил спать, я и продрых без задних ног, пока палить не начали, и ничего сделать не успел.

– Не печалься, чтобы пушки утопить много времени не понадобится, – успокоил его Княжич.

В тот же миг в раскрытые ворота крепости влетел Андрюха. Осадив коня, он закричал:

– Атаман, орда идет несметной силою. Всю Сибирь Кучум на нас поднял.

– И далеко ль они?

– Мы, как ты велел, верстах в пяти от крепости стояли, когда их заприметили, но сейчас уже, наверное, поближе.

– Ну что казаки, примем смертный бой или уходим? – вопросил Иван.

– Надо уходить, здесь нам не удержаться, – ответил Мещеряк. Вчера на пристани Василий до конца не осознал всю тяжесть поражения отряда Ермака, но сейчас, пересчитав оставшихся бойцов, он понял, что Княжич трижды прав и отстоять Искер нет никакой возможности.

– Уходим, незачем напрасно погибать, – загомонили вслед за ним все остальные.

– А коли так, тогда пожитки собирайте да спускайтесь к пристани, – распорядился Княжич и обратился к Семке: – Как у тебя дела?

– Что ты велел, все сделано. Струги просмолили и вновь спустили на воду. Меха да солонину погрузили, даже коней своих казаки на берег свели.

– Добро, – кивнул Иван. – Ступай на пристань, помоги Мещеряку, а мы с Максимом напоследок по Искеру прогуляемся.

Взяв первых подвернувшихся под руку коней, атаманова Татарина и жеребца Максим Захарыча услужливый Семен уже отвел на струг, они неспешным шагом двинулись по опустевшей улице. Объехав город из конца в конец и не найдя отставших, друзья вернулись на площадь.

– Ну вот, а ты переживал, вон как сыпанули казачки из крепости, словно горох из драного мешка, ни одной живой души в Искере не осталось. Надо пушкарей назад вернуть, пусть свои пушки тащат на берег, – усмехнулся Бешененок.

– Можем не успеть, судя по всему, татары уже близко, – засомневался Княжич.

– Тогда чего стоим, поехали. Мне, откровенно говоря, до того тут все осточертело, что сам дивлюсь, как я два года такой жизни выдержал, – признался есаул.

На полдороге к пристани Иван с Максимкою почуяли неладное и оглянулись. Вдалеке, у самой кромки леса, маячили конные ордынцы, видать, дозорные.

– Явились, сволочи, – ругнулся Бешененок, придержав коня.

– Не дури, поехали, – позвал его Иван.

– А как же пушки?

– Да и черт с ними, все одно ордынцы огненному бою не обучены, к тому же порох взять им негде, – попытался образумить есаула атаман.

– Зелье-то они найдут, у меня в башне про запас аж три бочонка припрятано, вряд ли Семка их забрал. Ты погоди чуток, я мигом обернусь. Ежели орда на крепость двинется, шумни мне как-нибудь, из пистолета, что ль, пальни, – не дожидаясь дозволения Княжича, Максимка повернул назад, к Искеру.

Вскоре над частоколом взвился сизый дым, а из распахнутых ворот стали выбегать испуганные казачьи кони. Завидев это, татары всей своею многотысячной ордой высыпали из лесу.

Княжич было потянулся за пистолетом, но расторопный Бешененок выезжал уже из крепости. Видать, Максимка малость оплошал – то ли замешкался, то ли фитиль короткий сделал. Не проехал он и несколько шагов, как грянул взрыв. Дымный смерч подбросил удалого есаула вместе с лошадью и швырнул на землю.

– Прям, как я тогда, в бою с поляками, – подумал Княжич.

А ордынская лавина уже неслась к Искеру. Иван рванул навстречу нехристям, видя пред собой не Бешененка, а целящегося в бочку с порохом Сашку Ярославца. Подхватив бесчувственного Максима, он приударил к берегу.

Все бы ничего, но случайно подвернувшийся конек вдруг заартачился. Доскакав до крутояра, он встал, как вкопанный, и жалобно заржал, а затем вовсе начал пятиться. Недолго думая, Княжич взял Максимку на руки и побежал к реке.

Спускаться к пристани под огонь казачьих пушек татары забоялись. Столпившись над обрывом, они принялись стрелять по беглецам из луков. Иван уже шагал по сходне, когда ордынская стрела угодила ему в ногу. Он пошатнулся и наверно бы упал, но выручил царевич. Ловко перепрыгнув через борт, Маметкул взвалил на плечи Бешененка, затем помог подраненному Ваньке забраться в струг.

– Отчаливай, – распорядился Княжич и обратился к Надьке. – Тряпье какое-нибудь есть?

– Зачем тебе?

– Максиму надо голову смочить, авось очнется.

Подруга юности взяла свой розовый платок, разорвала его на две половины, одну макнула в воду и положила Бешененку на лоб, с другою подошла к Ивану.

– Давай стрелу-то выну, не то кровью истечешь.

– А сумеешь? – шаловливо подмигнул ей Ванька.

– Чай, не впервой с тобой возиться, горе луковое, – напомнила бабенка.

Взяв заветный Княжичев кинжал, Надька распорола шаровары, срезала торчащий из раны наконечник, дернула стрелу и повязала ногу нежным шелком.

– Ну вот, теперь до свадьбы заживет, – заверила она, одарив Ивана преданно-влюбленным взглядом, почти таким, каким ногайская княжна пять лет назад смотрела на красавца есаула в своем родимом городке Сарайчике.

– Что это с ней, никак житье-бытье былое наше вспомнила, – догадался Княжич и взглянул на Маметкула, но царевичу было не до них. Уединившись на корме, он опустился на колени и, прикрыв лицо ладонями, творил свою, татарскую молитву.

– Семен, давай калекам нашим лежбище устроим, – предложила Надька. Развязав мешок, она высыпала на днище струга гору шкурок черно-бурых лис.

– Вот это по-нашему, – одобрительно изрек Соленый. – Такой постели даже у царя, наверно, нет.

Хорунжий бережно приподнял Бешененка и уложил на драгоценный мех. Иван прилег рядом с ним. Потревоженный Максим очнулся. Открыв глаза, он первым делом посмотрел на берег. Над косогором стелился густой дым.

– Откуда это?

– Искер горит, благодаря твоим стараниям, аль не помнишь, как ты Кучумову столицу запалил, – ответил Княжич.

– Ну и хорошо, что запалил, пускай запомнят, гады, есаула Бешеного.

– Ты не Бешеный, Максим, ты Бесстрашный. Не знаю, как другие, а я отныне так буду тебя звать, – пообещал Иван.

Несмотря на рану и пережитые утраты, Ваньке было хорошо. На чистом, без единой тучки небе светило теплое, но не палящее августовское солнце, за бортом струга ласково шелестела вода, рядом были верные друзья, Максимка с Семкой и все простившая ему подруга юности, а впереди ждала встреча с сыном.

– Ну вот и все, прощай, Сибирь, – еле слышно промолвил он.

– Что ты там бормочешь? – спросил Максим.

– С Сибирью, брат, прощаюсь. Хоть ты давеча ее и костерил, но с нами обошлась она намного ласковее, нежели со многими другими.

68

Татары шли за казаками, пока их караван не достиг реки Туры, которая брала исток уже в Казанских землях. Преследовать урусов за пределами Сибири Кучум не решился.

Пройдя на веслах вверх по реке еще с десяток верст и убедившись окончательно, что погоня отстала, Княжич приказал остановиться.

– Иван, поговорить бы надо, – обратился к Ваньке Мещеряк, едва они сошли на берег. – Ты уж не серчай, но мы решили здесь остаться.

– Кто это мы?

– Я да приятели мои, из тех, что первыми сюда пришли. Для нас Сибири покорение главным делом жизни стало, а ты с Максимкой и Семеном на Дон ступай, вы молодые, у вас еще все впереди.

– Серчать на тех, кто воинскую честь превыше живота своего ценит, не пристало, но ты подумай хорошенько, надо ль вам тут оставаться, ведь пропадете не за грош.

– Может, и не пропадем. Соорудим острожек, до зимы как раз управимся, и будем в нем заставою стоять, подмоги дожидаться.

– Коли оставаться, так уж всем, – заупрямился было Княжич.

– Ни в коем разе. Ты должен Ермака наказ исполнить и ехать к государю на поклон, просить, чтоб войско дал да всяких там умельцев. Кому, как не тебе, с царем беседовать, чай, недаром Княжичем зовешься. А Максим пускай на Дон отправляется. Этот так встряхнет станичников, что от охотников в Сибирь идти и впрямь отбою не станет, – строго возразил Василий.

Мещеряк понравился Ивану с их первой встречи, однако, по сравнению с лихим Кольцо, да и Барбошей с Паном, он был уж слишком мягок и нерешителен для атамана. Но сейчас, скрестив свой взор с суровым взглядом Васидобряка, Ванька понял, что не он, а Мещеряк истинный казачий предводитель, не побоявшийся принять на свои плечи великое дело Ермака.

– Как скажешь, – коротко ответил Княжич и обратился к казакам. – Кто со мной, своди коней на берег, дальше посуху пойдем.

Уйти решили большинство хоперцев и все бывшие стрельцы. Соленый было вознамерился остаться, но Бешененок быстро вразумил его:

– Поедешь с нами, какой же ты казак, коль на Дону ни разу не был.

Когда начали делить добычу, Василий щедро предложил:

– Меха берите все, мы этого добра, коль живы будем, еще добудем.

– Ну уж нет, – не на шутку возмутился Ванька. – Мы не нищие и в подаянии не нуждаемся. Ежели рухлядь вам ненадобна, можете ее на счастье в речку бросить, – ему припомнился его первый набег на боярский караван и гордый есаул Степан.

– Ладно, оставляй по полмешка на брата, мы ведь тоже не лыком шиты, теперь в собольих шубах будем с татарвою воевать, – дозволил Мещеряк.

Увидев, что казаки принялись делить меха, воевода испуганно воскликнул:

– Вы что творите? А с чем мы к государю на поклон явимся?

– До чего ж ты надоел мне со своим царем, – посетовал Василий. – Ну сам-то посуди, ему ж прямая выгода от того, что казаки на Дон с богатою добычею вернутся. Глядючи на них, и другие за зипуном в Сибирь пойдут, а не на Волгу караваны его грабить, – попытался убедить он воеводу. – Впрочем, если ты настаиваешь, можешь рухлядь всю в казну цареву сдать, пускай ее бояре разворуют, – уже насмешливо добавил Мещеряк. – Однако знай, тебе, как старшине, по нашему обычаю двойная доля полагается.

– Да ни на чем я не настаиваю, просто хочется как лучше поступить, – ответил Глухов, при этом в голосе его попрежнему звучал испуг, который выдавал теперь уже совсем иные чувства.

– Ну вот и хорошо.

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, – сердито заявил Иван. Его недавнее благодушие сменила жуткая тоска, он чувствовал себя почти предателем. Заметив это, старый атаман взял Ваньку под руку и отвел в сторонку, подальше от чужих ушей.

– Не печалься понапрасну, как случилось – так случилось, видать, на то господня воля. И ты верно сделал, что татарам крепость сдал, все одно они б не успокоилась, покуда нас всех до единого не извели, Искер для них святыня. Здесь же, на земле считай уже ничейной, сибирцы шибко-то усердствовать не будут. Ну, а если станут сильно докучать, на Печору пойдем иль на Каму.

– Так не проще ли всем вместе сразу же податься восвояси? – предложил Иван.

– Нет, Ваня, в этой жизни у каждого свой путь, – возразил Мещеряк.

– А я-то думал, что у всех казаков путь один – служить отечеству и вере православной, – печально усмехнулся Княжич.

– Верно говоришь, – кивнул Василий. – Только служба разною бывает. И Кольцо служил и твой отец приемный, поп Герасим, а кто усерднее, еще большой вопрос.

– Никак, в монахи предлагаешь мне пойти, – вновь улыбнулся Ванька.

– А почему бы нет. Ведь ты, Иван, свой путь еще не выбрал, плывешь по жизни, словно щепка по весеннему ручью, куда судьба кривая выведет. Я к тебе давно приглядываюсь. Воин ты, конечно, знатный, и народу положил не счесть, но в душе не душегуб.

– Все мы душегубы, воевать, не убивая, люди грешные еще не научились, – махнул рукою Княжич.

– Убить и душу загубить – вещи разные. Иную сволочь порешить, все одно, что от геенны огненной ее избавить. Господь, он милостив, глядишь, и пощадит хоть не невинно, но все же убиенного, – пояснил Мещеряк, затем, похлопав Ваньку по плечу, проникновенно вымолвил: – Кольцо мне сказывал, сынок у тебя есть, вот и езжай к нему. Человека вырастить сложнее, нежели убить, но, думаю, куда приятней. Так что, брат, не упускай своего счастья. Жизнь, она проходит быстро, и надо все успеть, а то останешься на склоне лет без дому, без семьи, как я, к примеру.

– Странные для казака ты речи говоришь, тем более для атамана, – удивился Ванька. – У нас в станице только мой отец и был женат. На Дону не принято детьми да бабами себя обременять.

– И что в этом хорошего? Поверь мне, Ваня, всем любви и ласки хочется. Я бы, грешный, все на свете отдал, чтоб жену с сыном заиметь, да поздно, годы-то мои уже не те. Одно теперь осталось – достойную погибель отыскать, – сказал Василий. Говорил он улыбаясь, как бы в шутку, но в глазах его Иван заметил горькую печаль.

«А ведь он прав, уж каким Захарка Бешеный зверюгой был, а как с Максимкою носился, даже на предательство ради него пошел», – подумал Княжич.

– Ну все, давай прощаться, даст бог, свидимся, – распорядился старый атаман, обнимая Ваньку.

– Навряд ли, – тяжело вздохнув, ответил тот, он сердцем чувствовал, что расстается с этим славным человеком навсегда.

В этой жизни они больше не увидятся. Мещеряк продолжит дело Ермака, еще три года на свой страх и риск будет воевать в Сибири и погибнет, защищая от татар основанный им первый за Уралом русский город.