1

– Узнаешь знакомые места? – спросил – Максима Княжич.

– Конечно, узнаю. Вон та дорога к нам, на Дон, ведет, другая на Москву, а вот и постоялый двор, на котором атаман дурил боярина.

– Выходит, и с тобой пришла пора расстаться, может, все-таки заедешь в златоглавую?

– Нет, Иван, не порть мне праздника, и так два года чернецом прожил, теперь душа гульнуть желает, а какая на Москве гульба, там же соглядатаев, что у барбоса блох. Оглянуться не успеешь, как в застенке окажешься, – заупрямился Максимка.

– Так уж прямо чернецом? – усмехнулся Ванька.

– А то, в Сибири ж вашей ни вина, ни баб достойных нету, если что и было, так сплошная срамота, даже стыдно вспомнить, – ответил есаул, блудливо посмотрев на Надьку, и в свою очередь спросил: – Может надо чем помочь? Тогда другое дело.

– Да нет, не думаю, что государь удумает меня казнить после того, как отпустил на все четыре стороны, – бодрым голосом ответил Княжич. На самом деле он не был полностью уверен в благостном исходе встречи с проклявшим его царем, но рисковать друзьями не хотелось.

– После Москвы к жене и сыну, чай, подашься? – вновь полюбопытствовал Максим.

– Моя жена уже почти три года в земле сырой лежит, будто сам не знаешь, – строго осадил его Иван.

– Да я не про Елену, я про Аришку говорю. Не думаю, что кузнецова дочь тебя так просто из своих лапок выпустит. Эта не шляхетская княгиня с ее мужьями да душевными терзаньями.

– Хватит вздор молоть, езжай, только разругаться нам с тобой недоставало напоследок, – шутливо пригрозил Иван и стал прощаться с каждым из хоперцев. Когда очередь дошла до Семки, он окликнул Бешененка: – Максим, Семена посели в моей усадьбе. Апостолу скажи, мол, так Иван распорядился.

– Ну вот, а я что говорил, – развел руками есаул. – Стало быть, в станицу возвращаться ты не собираешься? И где ж тебя теперь искать, в кремле или в имении Новосильцевском?

– Не знаю, я свой путь еще не выбрал, – задумчиво промолвил Ванька.

2

Уже в посаде Княжич заприметил перемену, произошедшую с обитателями столицы русской державы. Увидав его отряд, московский люд не стал, как прежде, прятаться по подворотням, а с явным интересом принялся разглядывать разодетую, словно заморская царица, Надьку.

– Ишь, осмелели, раньше нос из-за ворот боялись высунуть. Видать, под старость подобрел Иван Васильевич, – сказал он ехавшей по правую руку от него подруге юности.

– А может, царь взаправду помер, – ответила та.

– С чего ты так решила? – не на шутку встревожился Иван.

– Да я от баб в дороге слышала, что царь ваш помер. – Чего ж мне не сказала?

– Мало ли, что болтают. Надо толком все узнать. Есть у тебя в Москве друзья надежные?

Как ни странно, но известие о смерти государя Грозного вовсе не обрадовало Ваньку.

– Все надежные на Дон ушли или в Сибири остались, – с досадою промолвил он, направляя своего коня к знакомому кабаку. Кроме как к пройдохе Тишке, более обратиться было не к кому.

Тихон встретил Княжича с распростертыми объятиями.

– Здравствуй, атаман. Ты один иль вместе с князем ко мне пожаловал?

Обниматься с ним Иван не стал, но руку подал.

– И ты, хозяин, будь здоров. Приюти моих людей, – кивнул он на Надьку с Маметкулом да нескольких стрельцов во главе с десятником Федором. Остальные вместе с Глуховым разбрелись по своим домам, как только въехали в Москву. – Мне ж отдельный угол предоставь, хочу один побыть, там обо всем и побеседуем. Полагаю, нам обоим есть о чем друг другу рассказать.

– Тогда ступай, как в прошлый раз, в светелку моей бабы, она опять к родне уехала, а о друзьях не беспокойся, – ответил Тихон, шаловливо подмигнув при этом Надьке. – Кого-кого, а уж красавиц князь обучил меня достойно принимать.

Войдя в уютную опочивальню, Иван разулся и сразу же забрался на постель. Ему вдруг захотелось выпить, но не как Максиму – с бабами да шумною гульбой, а тихо, в одиночку, чтоб забыться и не думать ни о чем.

Не прошло и нескольких минут, как на пороге появился Тихон, судя по всему, пройдоха угадал желание Княжича, в обеих руках у него было по большому кувшину вина.

– Давай, что ль, выпьем ради встречи, – предложил он, присаживаясь рядом с гостем.

– Давай, – охотно согласился атаман. – А заодно Кольцо помянем.

– Значит, отгулялся князь, – растерянно промолвил Тишка, при этом в голосе его звучало искреннее сожаление.

– Уж скоро год, как погиб. Кстати, почему ты атамана князем называешь? – спросил Иван.

– Да потому, что князем он и был, самым настоящим, в стремянных ходил у государя Грозного.

– И как же побратим в казаки угодил?

– Уж коль из грязи в князи можно угодить, то из князей-то в грязь попасть намного проще, – усмехнулся Тихон. – Кольцо довольно близкою родней Филиппу Колычеву доводился, а когда меж патриархом и царем раздоры начались да начал Грозный-государь весь Колычевский род изничтожать, он за сестрою вслед в казаки и подался.

– А сестра-то тут при чем? – насторожился Ванька.

– То, атаман, особая история. Его сестрица старшая с любовником на Дон из дому отчего сбежала. Шибко осерчал тогда мой благодетель, на кабак-то князь мне денег дал, грозился даже порешить прелюбодеев, однако когда жареным запахло, сам примеру их последовал.

Княжич уже понял, о ком Тишка ведет речь, аж побледнев, он строго приказал:

– Ступай к себе, устал я очень, спать хочу.

Повторяться не пришлось, понятливо кивнув, Тихон тотчас же покорно удалился.

– Стало быть, Кольцо мне дядькой был. И самому давно уж можно было догадаться, что мы с Иваном кровная родня. С чего б разбойный атаман с чужим мальцом брататься стал да опекать его, – подумал Княжич и, тяжело вздохнув, принялся опустошать Тишкины кувшины.

3

Пил Иван три дня подряд без продыху. В хмельном бреду ему являлись одни лишь милые сердцу покойники: мама, отец, Еленка, Кольцо с Герасимом и даже Разгуляй с Лихарем, Никитой, Чубом и Игнатом. На третий день загула его лихую голову начали одолевать худые мысли.

– Видать, к себе меня зовут, а может взять да окочуриться от зелья в этом распроклятом кабаке.

Вернула к жизни удалого казака подруга юности. Войдя в светелку, Надия уставилась на Ваньку гневным взором и строго вопросила:

– И долго это продолжаться будет? Ты мне что, поганец, обещал, за царевича похлопотать, а сам в загул ударился.

Княжич было попытался ее выгнать:

– Да пошла ты к черту со своим татарином, не до него мне нынче, аль не видишь, я душой хвораю. Покличь-ка лучше Тихона, пускай еще вина принесет.

Но не тут-то было. Состроив Ваньке кукиш, Надька заорала:

– Шиш тебе, а не вина. Давай вставай да отправляйся в кремль.

По опыту былой совместной жизни Княжич знал – спорить с Надией нет смысла. Сев в постели, он потянулся за своей изрядно поистрепанной одеждой, но подруга юности сварливо заявила:

– Куда собрался-то с немытой харей? С таким просителем, скорей, в застенок можно угодить, чем на цареву службу. Лежи покуда, отсыпайся, под вечер в баню сходишь, а я тем временем тебе одежу справлю новую.

– На тебя не угодишь, как всегда, сама не знаешь толком, чего хочешь, – усмехнулся Ванька и попросил: – Вели хозяину, чтобы меха продал да денег добыл. Москва, она одних богатых любит.

В баню атаман отправился в сопровождении Тихона. Намывшись вдоволь да напарившись, он похмелился квасом и только после этого продолжил прерванную им три дня назад беседу.

– Значит, говоришь, что помер Грозный-государь.

– Вообще-то я не говорил тебе об этом, – улыбнулся хитроблудый Тишка. – Но царь и вправду помер. Еще раннею весной Иван Васильевич преставился.

– И кто же нынче властелин всея Руси?

– Сынок его, царь Федор Иоаннович, только, думаю, это ненадолго.

– С чего ты так решил? – не поверил поначалу Княжич.

– Так он же юродивый. Люди говорят, что новый государь каждый день с молитвы начинает – дай, Господи, не сделать никому ничего дурного. Разве можно так народом нашим править. Бориска Годунов уже всю власть к рукам прибрал. Царь Федор царствует, а он всем заправляет. Даже младшего брательника царева, младенца Дмитрия, вместе с мамкою его, царицей бывшей, с глаз долой подальше в Углич сплавил.

– Бориска парень ушлый, – согласился атаман с кабатчиком. – Погоди, он еще и настоящим царем будет, с него станется.

– Никогда, – заверил Тихон.

– Ну, не скажи. Вон поляки выбирают королей, отчего б у нас такому не случиться, – попытался возразить ему Княжич.

– То католики поганые, то мы, люди православные, – с гордостью изрек кабатчик и уверенно добавил: – С народом нашим лишь помазанник господний может совладать. Ну ты сам-то посуди, что будет, коль Борис взойдет на трон. Шуйские да Бельские иль те же Трубецкие сразу завопят – а чем мы хуже худородного татарина, зятя изверга Малюты. Тут такая круговерть начнется, какую не увидишь в самом страшном сне. Нет, нам власть законная и твердая нужна, иначе пропадем. Мой благодетель и твой друг сие прекрасно понимал. Хоть и не любил он государя Грозного, но несмотря на это, очень даже уважал.

Спорить Княжич с ним не стал, в глубине души он был согласен с Тихоном.

4

Проснувшись ранним утром, Иван увидел возле своей постели новенькие черного сафьяна сапоги, шаровары дорогого красного сукна, белую шелковую рубашку и тоже белый, отороченный соболем кунтуш, поверх которого лежал большой кошель. Ванька развязал его, тот был наполнен доверху червонцами.

– Ай да Тишка, никак, удумал побратима мною заменить. Ну что ж, свой человек в Москве мне завсегда сгодится, – решил Княжич и, облачившись во все новое, отправился на встречу со всесильным боярином Борисом.

У крыльца Ивана уже ждали царевич с Надькой и десятник Федька. «А ему-то что от меня надобно, наверно, хочет, чтоб я в сотники его определил заместо Бегича», – подумал Ванька и спросил:

– Ты чего до дому не идешь?

– Дело у меня к тебе, Иван Андреевич, имеется, – потупив взор, промолвил Федор.

– Ну, коли дело есть, поедешь с нами. Вот пристроим царевича на службу и тобой займемся.

Вскочив на своего Татарина, Княжич двинулся в сторону кремля. Проезжая по довольно людной, несмотря на утреннее время, улице, он снова обратился к стрельцу.

– Что в народе говорят, как поживает люд московский при новом государе?

– Да как жили, так и живут – богатый богатеет, нищий нищенствует. Государь-то новый, а бояре прежние остались, так что вряд ли в нашей жизни что-то шибко переменится, – ответил тот.

– Ну не скажи, малость оживились москвичи, хоть из домов своих повылезли, прежде-то в такую рань никого на улице не было, а теперь, вон, толпами шастают.

– Конечно, послабленье кой-какое есть, – согласился десятник.

– Нынче смертью мало казнят, зато новую забаву выдумали.

– Какую же?

– Доносы друг на друга писать. Подал челобитную и отправил недруга в ссылку, да еще с его имения долю получил, – пояснил Федор и печально усмехнулся: – Благо, есть теперь куда ссылать, благодаря стараньям нашим.

– Это ты про Сибирь?

– Про нее, голубушку, будь она неладна, – кивнул стрелец.

В том, что Федор прав, Княжич убедился, когда они подъехали к кремлю. Пушек на стенах меньше не стало, грозные орудия по-прежнему хищно скалились своими жерлами на площадь, стражи же у башенных ворот даже поприбавилось. Правда, в этот раз ему дорогу заступил не Тимофей Иванович Трубецкой, а какой-то стрелецкий голова.

– Кто таков? – грозно вопросил начальник стражи.

– Иван Княжич, казачий атаман, к государю на поклон из Сибири прибыл.

– Езжай в приказ посольский, челобитную подай, нужен будешь – вызовут. Теперь такой порядок, – спесиво заявил царев охранник.

Еле сдерживая гнев, Ванька снял с руки подарок Годунова.

– Передай-ка перстень сей моему приятелю, боярину Борису. Пусть он решает – нужен я ему, аль нет. Да не вздумай украсть, головой поплатишься.

Услышав имя Годунова, воевода вмиг утратил спесь. – А эти кто? – почтительно осведомился он, указав на Надьку с Маметкулом.

– Царевич Маметкул с женою да телохранителем.

Не вдаваясь в дальнейшие расспросы, стрелецкий голова поспешно скрылся за воротами.

– А вдруг нас не пропустят? – боязливо спросила Надия, пораженная величием кремлевских стен и башен.

– Не боись, пропустят, но подождать придется. Такова уж участь всех просителей, подолгу ждать, – успокоил ее Ванька.

Начальник стражи воротился довольно скоро. Еще издали он призывающее взмахнул рукой.

– Следуйте за мной. Борис Федорович повелел доставить вас к нему без промедления.

– Ну вот, а ты боялась, что не пустят. Окольничий мне самый близкий человек в Москве, понятно дело, после Тишки, – усмехнулся Ванька и первым въехал в ворота обители повелителей Святой Руси.

5

Проезжая по Соборной площади, Княжич вспомнил, как он ехал здесь с Еленой. Сердце сжалось от тоски и так заныло, что с губ его сорвался тихий стон.

– Что с тобой? – встревожилась подруга юности.

– Ничего, голова немного разболелась.

– Пить надо было меньше, – сварливо, истинно побабьи, упрекнула Надия.

Ванька ничего ей не ответил, лишь одарил ее печальным взглядом, подумав про себя: «Хоть ты, Надька, и княжна, и обошла-объехала полсвета, аж в Сибири побывала, а все едино бабой-дурою осталась. Елена никогда б так не сказала, Еленка редкой женщиной была, настоящей умницей-красавицей».

Ивану жутко захотелось, как и в прошлый раз, встать на колени да молиться на все четыре стороны, но не за собственное счастье иль удачу, а за спасение души любимой, своею волею покинувшей этот жестокий мир. Он даже было вынул сапог из стремени, но остановился. «Нет, нечего на людях душу наизнанку выворачивать. Подумают, что я в безумье впал, еще жалеть начнут. Пожалеть да посочувствовать несчастному у нас могут, но не более, потому как не способен смертный человек в полной мере ощутить страдания ближнего. Хотя, наверно, это даже к лучшему. Начни чужую боль всем сердцем принимать, так быстро от тоски помрешь. Видать, поэтому-то люди добрые и не живут подолгу».

Погруженный в свои безрадостные размышления Княжич даже не заметил, как стрелецкий голова довел их до крыльца великокняжеских палат, возле которого толпилось десятка два людей. Ивана поразила разношерстность сей маленькой толпы. Тут были и одетые в собольи шубы бояре, и какие-то нищенского вида оборванцы. Все они, почуяв его взгляд, тут же отворачивались, словно опасаясь, что казачий атаман их уличит в чем-то шибко постыдном. Ушлый Ванька сразу догадался, кто пред ним.

– Да это ж соглядатаи, видать, к всесильному боярину Бориске наушничать пришли. Вот уж воистину, не знает подлость ни рода, ни чинов.

Бесцеремонно растолкав доносчиков, начальник стражи поднялся на крыльцо и позвал Ивана.

– Ступай за мной, Борис Федорович сперва с тобой наедине поговорить желает, потом царевича с его царицей примет.

Шагая между уступившими ему дорогу соглядатаями, Иван услышал за своей спиною злобный ропот:

– Это кто такой?

– Аль не признал, да то ж тот самый злыдень, который в государя Грозного стрелял, а он его помиловал, в Сибирь лишь сослал. Прознал, наверное, про смерть царя Ивана и заявился на Москву, теперь-то ему нечего бояться.

– А Годунову он зачем понадобился?

– Видать, своим Малютою решил обзавестись.

– Вона как, в палачи меня уже определили, – печально улыбнулся атаман. – Оно, конечно, каждой сволочи приятно сознавать, что еще большая, чем он, сволочь есть на белом свете.

6

За три года, которые прошли с их первой встречи, Годунов изрядно изменился. На сей раз пред Княжичем предстал не побитый государем и задерганный нелегкой жизнью окольничий, ему явился величественный правитель всея Руси. Но не это поразило Ваньку, а совсем другое. На коленях у Бориса сидели дети – девочка и мальчик лет двух-трех, судя по всему, близняшки иль погодки.

– Отнеси их к няньке, – слегка смутившись, приказал Борис стрелецкому начальнику, как только они с Княжичем вошли в его покои.

– Твои? – спросил Иван, кивая вслед уносящему детишек воеводе.

Годунов нисколько не обиделся на то, что атаман обратился к нему, как к равному. Озарив лицо блаженною улыбкой, он с гордостью ответил:

– Мои, сыночек Федя да дочурка Ксюша, – и тут же предложил Ивану сесть. – Садись, казак, рассказывай, как дела идут у вас в Сибири.

– Да не ахти, – признался Ванька, садясь напротив всемогущего боярина. – Ермак погиб, Искер, сибирскую столицу, сдать пришлось.

– Ну, это дело поправимое, – махнул рукою Годунов. – С ляхами мы заключили мир, есть теперь, кого с царем Сибирским воевать отправить. Уж коль Ермак с разбойной шайкой сумел Кучума одолеть, то где ему супротив нашего войска устоять.

– Вообще-то казаки-разбойники и на войне с поляками не из последних были, – язвительно напомнил Княжич.

– Да знаю, наслышан я о подвигах твоих, – кивнул Борис.

– Так, может, мне на Дон отправиться, вновь казачий полк собрать и двинуться в Сибирь? – предложил Иван. – Там атаман Василий Мещеряк с горсткою бойцов остался, непременно надо им помочь.

– Без тебя в Сибири обойдутся, ты здесь мне нужен, – вкрадчиво промолвил Годунов.

– Это для каких же дел? – насторожился Ванька.

– Не боись, без дела не останешься, – строго заявил боярин и, тяжело вздохнув, доверительно добавил: – Царь Федор Иоаннович недужен, того гляди, вслед за отцом отправится. И что тогда? Да не успеет государь глаза закрыть, как всякие там Шуйские и Бельские на трон полезут. Поверь мне на слово, я этих сволочей прекрасно знаю.

– Так у царя ж наследник есть законный, брат его меньшой, царевич Дмитрий, – напомнил Иван.

– Ну-ну, ты еще про мать его, царицу Машку Нагую, вспомни, тоже кой-какое право на престол имеет, – рассмеялся Годунов. – Нет, Ваня, младенца Дмитрия не стоит брать в расчет, мало ли что с дитем случиться может, кабы все, кто уродился, дожили до зрелых лет, места на земле бы не осталось, – говорил Борис насмешливо, немного свысока, но глаза его блестели нехорошим, каким-то адским блеском.

«Никак, решил царевича убить и сам на трон взойти», – аж содрогнувшись от такой догадки, ужаснулся Княжич. Годунов тем временем продолжил делиться с ним своими замыслами.

– Чтобы гибели державы русской избежать, одно лишь средство есть – жестоко подавить мятеж в зародыше. Вот для этого ты мне и нужен. А насчет казачьего полка подумать надо, он бы очень даже пригодился, но не там, в Сибири, а здесь, в Москве. Решайся, атаман, в накладе не останешься, как только стану государем, тебя боярином первейшим сделаю.

Грозного, мать царевича Дмитрия.

Расценив молчание ошалевшего от его слов Княжича как знак согласия, он протянул ему ладонь, на которой лежал принесенный воеводой перстень.

– Вижу, ты согласен, тогда бери назад знак нашей дружбы, и пожмем друг другу руки.

Однако атаман уже сумел преодолеть свое волнение и принять решение, но совсем не то, что думал Годунов. Встав на ноги, Иван дерзко усмехнулся, твердо заявив:

– А вот это без меня.

– Что без тебя?

– Без меня за власть бодайтесь.

– Испугался, что ли? – с издевкой вопросил Борис.

– При чем тут страх, просто не желаю с собратьями по вере воевать. Я еще в отрочестве дал слово православных христиан не убивать, – ответил Ванька.

– И перед кем поклялся? – насмешливо, но уже более миролюбиво полюбопытствовал Годунов.

– Да пред самим собой, а уж хотя бы самого себя-то надо уважать, – задорно подмигнул ему Иван. – Да и зачем одну и ту же глупость дважды совершать. Хватит, раз уже поддался на посулы Шуйского, тот тоже обещал меня боярином и атаманом всего Дона сделать. Так тогда причина хоть имелась пойти на службу царскую, ровней стать хотел своей возлюбленной, она ж княгинею была, а чем все кончилось – Елену погубил и сам в застенке оказался.

Годунов прекрасно был осведомлен о побоище, которое устроил Княжич в вотчине у Новосильцева, и обо всем, что было после. Вновь тяжело вздохнув, он промолвил с явным разочарованием:

– Садись, чего вскочил-то. Стало быть, не хочешь порадеть за отечество.

– Ты свой корыстный интерес с интересами отечества не путай, – бесстрашно возразил Иван. Он нисколько не боялся Годунова, скорей, наоборот, жалел его и хотел предостеречь от грядущих бед. – Коли все, как ты предполагаешь, приключится, и бояре да князья взбунтуются, они ведь так же словесами о служении отчизне прикрываться станут. Непременно заблажат, что ты не богом данный государь, а самозванец. Я-то их повадки тоже знаю и прекрасно помню проповеди Шуйского о том, что нет на свете лучше доли, чем преданно служить власти, богом ниспосланной. Послушай моего совета, не садись не в свои сани, не лезь в цари и наследника престола, как зеницу ока, береги. Если с ним что случится, тень царевича-младенца над твоею головой тучей грозовой повиснет.

Княжич ожидал, что Годунов рассердится, да выгонит его, а то и что-нибудь похуже учудит, но тот лишь погрозил перстом и доверительно сказал:

– Мне, атаман, твои советы не нужны, советчиков и без тебя хватает. Думаешь, я сам не понимаю, что начнется, как только Федор Иоаннович помрет. Для того и подбираю людей надежных да удачливых, а ты на моей памяти единственный, кто из застенка государя Грозного живым ушел.

– Понимать-то, может, понимаешь, но, видно, позабыл, что такое русское междоусобие и чем оно кончается. Не с него ли иго началось. Ведь сперва князья между собою перегрызлись, а уж потом татары появились, – напомнил Княжич.

– Ну, теперь такого не случится, татарва нынче не в силе, – заверил Годунов.

– А ляхи? Шляхтичи народ назойливый, как только вы между собою сцепитесь, они опять с войной нагрянут и попытаются какую-нибудь сволочь, которая служить им согласится, на престол державы русской возвести. Католики ж давно мечтают нас в свою веру обратить, – возразил ему Иван. – Потому и говорю – без меня за власть бодайтесь, что ваша склока такою кровью может обернуться, какой Святая Русь и при орде не видела.

– Ты думаешь, я ради власти черту душу запродать готов? Нет, Ваня, ошибаешься, властью я уже насытился. И поверь, не так она сладка, как многим кажется, – с досадою изрек Борис. – Я о счастье детушек своих забочусь. Не хочу, чтобы какой-нибудь безумец колотил их посохом железным, как меня царь Грозный колотил.

– А не опасаешься, что за твои грехи им-то и придется отвечать? – спросил неугомонный Ванька.

На сей раз он все же вывел из себя всесильного боярина.

– Ладно, хватит разглагольствовать, ступай. С тобою, вижу, не договориться, – окинув атамана гневным взглядом, распорядился Годунов и положил в карман лежавший на ладони перстень.

«Скорей бы царевич подрастал, не то загубят Русь бояре, он-то, говорят, в отличие от братца своего блаженного, в батьку нравом удался, видно, потому и сплавили в Углич вместе с мамкою», – подумал Княжич, направляясь к выходу.

– Постой, – остановил его Борис. Порывшись на столе, он протянул Ивану какой-то свиток. – На-ка вот заместо перстня. Негоже покорителя Сибири без награды оставлять, а ты и тут единственный, кто уцелел из всех казачьих атаманов, что с Ермаком ходили за Урал. Ступай в приказ, скажешь тамошнему дьяку, мол, я распорядился отписать тебе какую-нибудь вотчину осиротелую, их немало нам в наследство от государя Грозного осталось.

Княжич, не привыкший быть перед кем-либо в долгу, очень кстати вспомнил Маметкула.

– Есть у меня надежный человек, для твоих дел вполне бы мог сгодиться.

– Кто таков? – поинтересовался Годунов без особой радости.

– Племяш хана Кучума, хочет к русскому царю на службу перейти, возле крыльца с тобою встречи дожидается. Вояка знатный, больше всех нам докучал в Сибири.

– А он, как ты, не заартачится?

– Не должен. Маметкул же здесь чужак, кроме как на службу царскую, ему некуда податься, да и наши заморочки с властью ордынского царевича навряд ли станут волновать.

– Ну что же, и на том спасибо, – кивнул Борис. – А теперь ступай в приказ, да выбери имение к Москве поближе, может быть, еще одумаешься, – понадеялся он, хотя в душе решил впредь не связываться с казаками, слишком уж они горды да своенравны. Это-то его и сгубит. Во время смуты казаки станут главною опорой как обоих самозванцев, так и других искателей престола державы русской вроде Митьки Трубецкого да Ваньки Заруцкого.

Когда Иван уже переступил порог, Годунов опять его окликнул:

– Говоришь, поклялся православных христиан не убивать, а как же слуги государевы, которых ты в имении своей княгини положил?

– Нелюди не в счет, они антихриста отродье, поэтому вне всякой веры пребывают, – ответил Княжич.

7

Из великокняжеских палат лихой казачий атаман вышел с чувством если и не страха, то изрядного душевного волнения. Было ясно, Годунов ни перед чем не остановится и при первом же удобном случае попытается взойти на престол, однако волчье Ванькино чутье подсказывало – добром это не кончится. Впрочем, даже сам Иван, конечно, не догадывался, насколько сбудутся его предположения, что царствование Бориса обернется погибелью не только ему, а и жене, и сыну, да кабы только им, в кровавой круговерти русской смуты сгинет половина населения Святой Руси.

Лишь на Соборной площади Княжич наконец заметил ехавшего позади него стрелецкого десятника.

– Почто с царевичем-то не остался? – спросил он Федора. – Шел бы вместе с ним к боярину. Глядишь, и тебе что-нибудь бы перепало.

– Бог с ней, с наградой, – отмахнулся тот. – У нас с тобою поважнее дело есть.

– О чем это ты речь ведешь? – изумился Ванька.

– Надобно Марию Николаевну проведать, о смерти Бегича оповестить ее. Это для нас он сволочь и предатель, а ей ведь мужем был, аж двух детишек прижили.

– А надо ль, рано или поздно все одно узнает. Вашихто десятка три в Москву вернулось, кто-нибудь из них и известит.

– Надо, – строго сказал стрелец..

– Коли надо, значит, надо, веди меня к ней, – согласился Княжич.

Дом Бегичей располагался в Китай-городе. Добротный, с тремя окнами в улицу, обнесенный высокой изгородью, он, скорей, напоминал жилище удачливого купчишки, чем стрелецкого сотника. Торгаши-то на Руси всегда живут намного лучше, нежели воины.

Ворота оказались заперты. Спешившись, Ванька постучал в калитку. В ответ раздался песий лай, затем сварливый возглас:

– Ступайте с миром, странники, своей дорогой, хозяин не велел убогим подавать.

– Я те покажу убогих, а ну открывай, не то душу вытрясу и из тебя, и из хозяина, – пригрозил Иван, да так ударил сапогом в калитку, что доски затрещали.

Калитка тотчас распахнулась. Пожилой, холопского вида мужик, судя по всему то ли конюх, то ли сторож, завидев Княжича, жалобно запричитал:

– Извиняй, ваша милость, бес попутал, шляются тут всякие, а хозяин не велел бродяг на двор пускать. Как прикажешь доложить о вас Лексей Евлампичу?

– Пошел ты к черту со своим Евлампичем. Мне хозяйка, Мария Николаевна, нужна, мы к ней с печальной вестью из Сибири прибыли, – ответил Ванька.

– Никак, с Евлампием Силантичем беда случилась. Вот напасть, хозяйка-то сама едва жива, и тут такое горе, как она, сердешная, его перенесет, – вновь запричитал мужик.

Услыхав про Машину болезнь, Княжич обратился к Федору:

– Прибери коней, похоже, мы надолго здесь задержимся, – а сам поспешным шагом направился к крыльцу.

8

За прошедшие три года Маша очень изменилась и, в отличие от Годунова, далеко не в лучшую сторону. Уходя в Сибирь, Иван прощался с красивой, разбитной бабенкой, а встретился теперь почти со старухой.

Закутанная в шубу, подарок атамана-полюбовника, Мария Николаевна сидела у стола, подперев щеку ладонью и глядя за окно на порхающие на ветру первые снежинки. Ее черные кудри сделались наполовину седыми, глаза утратили загадочно-задорный блеск, а исхудавший лик покрыла паутина морщин. Приходу Княжича она совсем не удивилась, словно ждала его. Более того, Маша сразу догадалась, с какою вестью он пожаловал.

– Здравствуй, Ванечка. Проходи, садись да рассказывай, зачем пришел. Никак, с Евлампием моим беда случилась.

– С чего ты так решила? – уклончиво ответил Ванька. Он хотел хоть как-то подготовить Машу к недоброй вести.

– Сердцем чую.

– Верно чуешь, – подтвердил Иван. – Погиб твой муж в Сибири.

– В бою погиб иль ты его убил?

– Я убил, – признался Княжич, он уже понял, что обманывать Марию нету смысла.

– Из-за меня иль по другой причине? – довольно равнодушно вопросила новоявленная вдова.

– По другой. Евлашка сорок казаков на растерзание татарам продал, в том числе и побратима моего. Да и выбора другого не было – или он меня, иль я его.

– Это хорошо, что я не виновата в смерти мужа. Пусть и одним грехом, а все же меньше, – обрадовалась Маша.

– Чего это грехи считать взялась, не рановато ли? – насмешливо поинтересовался Ванька, желая скрасить их нелегкую беседу.

– Да нет, Ванюша, в самый раз. Аль сам не видишь, хвораю я, судя по всему, недолго мне осталось глядеть на белый свет, – с горечью промолвила Мария и зашлась в надсадном кашле.

Лишь теперь Иван заметил, что в доме Бегичей не то, чтобы прохладно, а жутко холодно, потому хозяйка и закуталась в его подарок.

– Считай, зима уж на дворе, а ты сидишь больная в таком холоде, давай-ка печку затоплю, – предложил он Маше.

– Не надо, Алешка не велел дрова напрасно жечь, – испуганно пролепетала та ему в ответ.

Княжич было вознамерился разыскать столь бережливого Лексей Евлампича, да побеседовать с ним по душам, но в этот миг из-за занавески, прикрывавшей ход в чулан, выпорхнула маленькая девочка лет двух-трех, не более. Протопав крохотными ножками по ледяному полу, она забралась на колени к матери, юркнула под шубу и уставилась на Ваньку не по-детски строгим, испытующим взглядом.

Своими карими глазенками она напомнила Княжичу Андрейку. «Видно, шибко шустрая», – подумал он, углядев на лбу у девочки синяк, а вслух восторженно промолвил:

– До чего ж на сына моего похожа.

– На кого же ей похожей быть, как не на брата. Уж извини, что не сподобилась, как обещала, казака родить, девка получилась, – улыбнулась Мария.

Ванька вздрогнул, густо покраснел и, не сказав ни слова, да и что тут скажешь, обнял Машу с дочерью.

Кое-как преодолев свое смущение, Иван спросил у девочки:

– Как тебя зовут?

– Ка-тень-ка, – нараспев сказала та, на этот раз напомнив Княжичу Еленку. Новая волна смятения чувств накрыла Ваньку, тут были радость, гордость, стыд и угрызенья совести – все вместе взятые. Он попытался было взять у Маши дочь, но на крыльце послышались шаги. Испуганно воскликнув:

– Алека, – девчушка шмыгнула под стол.

Как только хлопнула входная дверь, Княжич оглянулся и увидел молодого Бегича. То, что перед ним Евлашкин сын, не вызывало никаких сомнений. Такой же злобный взгляд глубоко посаженных черных глаз, такой же тонкогубый рот и черные, курчавые волосы. Правда, борода у молодца была еще жидковата, да и статью он изрядно уступал далеко не хилому родителю.

– Знакомься, Алексей, это Иван Андреевич, приятель батюшки, со скорбной вестью из Сибири прибыл, – представила Мария атамана.

Княжич встал и протянул Алешке руку. Окинув алчным взглядом его перстни, тот с поганою ухмылкой нагло заявил:

– Вот вы с кем, маманя, Катьку прижили. Скорей бы вас обеих черт прибрал.

«Так он, гаденыш, мать с сестрою просто-напросто со свету сживает, оттого и в доме холод. Теперь понятно, откуда у Катеньки синяк», – догадался Ванька.

Поданная для рукопожатия ладонь невольно сжалась в кулак. Удар был столь силен, что Бегичев ублюдок не только вылетел за дверь, но и снес перила на крыльце.

– Не надо, Ванечка, – жалобно промолвила Мария.

– Не бойся, не убью, – пообещал Иван, направляясь вслед за юным нелюдем.

– Я не об этом, я о другом тебя прошу. Не говори моим сынам, что их отец изменник. Алексей-то ладно, ему, акромя денег, ничего не надобно, а вот Сергей совсем другое дело, он на отца-героя чуть не молится, сам собирается в стрелецкий полк на службу поступить, – пояснила Маша.

– Я ж не злыдень, чтоб детей отца грехами попрекать. Скажу, мол, с честью пал в сражении с нехристями, – заверил Княжич.

Сойдя с крыльца, он ухватил за шиворот утирающего кровяные сопли Лексей Евлампича и строго пригрозил:

– Ежели на мать с сестрой еще раз тявкнешь или, упаси тебя господь, хоть пальцем тронешь – убью. Ты меня понял?

– Да понял я, чего ж тут не понять. Только коль они тебе так дороги, так забирай к себе, а то повесил мне на шею свое отродье, да еще и кулаками в морду тычешь. Разве это справедливо? – довольно дерзко огрызнулся младший Бегич.

Отпустив Алешку, Иван направился к конюшне, размышляя на ходу: «Непременно надобно Марию с Катенькой отсюда забирать, иначе этот гад не мытьем так катаньем своего добьется. Похоже, он в отца не только харей, а и нутром поганым уродился – такой же злобный, жадный да упрямый, его и страх не остановит. Так что вовремя Борис мне вотчину пожаловал, нынче же Машу с дочкою туда свезу».

Немногословный, деловитый Федор расседлал уже коней, задал им вволю сена и беседовал теперь с каким-то парнем. Завидев Княжича, тот шагнул ему навстречу.

– Ну, здравствуй, дядя Ваня, – смущенно улыбаясь, поприветствовал атамана юноша.

Иван с трудом признал Сергуньку. В свои неполные пятнадцать лет младший Машин сын ростом был чуток пониже Ваньки, но широтою плеч уже не уступал лихому атаману.

– Здорово, Сергей, – довольно холодно ответил на приветствие Княжич и принялся седлать Татарина.

– Вижу, не понравилось у нас, коль, не успев приехать, покидаешь, – виновато вопросил добрый молодец.

– Покидаю и не только сам, но и Машу с дочерью сегодня же отсюда заберу.

– С Катериною ты правильно решил, – одобрительно кивнул Сережа. – А вот маманя никуда из дому не пойдет. Я уже пытался от Алешки отделиться, да она не дозволила. Так вот и живем.

– Вижу я, как вы живете, – возмутился Ванька. – Марию заморили чуть не до смерти, девчонку малую до синяков колотите, али скажешь, ты тут ни при чем, брат во всем виновен. А ты куда смотрел? Вон какой верзила вымахал, и за мать не можешь заступиться.

– Не знаю, как у вас в станице, но на Москве так многие живут. Здесь корысти ради сжить родню со свету – обыденное дело, – заявил Сергей и смело глянув Княжичу в глаза, добавил: – А что до мамы с Катенькой, так если бы не я, Алешка их давно б уж загубил. Думаешь, ты первый, кто его за жадность и паскудство проучил? Только братец мой из тех, про которых говорят – горбатого могила лишь исправит. Так что же мне, родного брата порешить прикажешь? Оттого и радуюсь, что Катерину забираешь. Теперь могу хоть со спокойною душой уйти на службу.

Княжич сразу поумерил гнев. У Сережи и даже у Алешки была своя правда. «А ты чего хотел, Иван Андреевич? Мать их совратил, отца убил, да еще и недоволен, что эти парни тебя без должного почтения встретили. Тебе б покаяться пред ними, а не по харе бить да поучать», – подумал Ванька. Каяться отважный атаман не стал, не в его то было правилах, вместо этого он дружелюбно вопросил:

– И где служить намерен?

– Там же, где отец служил, в полку Барятинского.

– А когда на службу отправляешься?

– Да нынче же, нет больше моих сил смотреть на все на это, – тяжело вздохнул Сергей.

Лишь теперь Иван приметил, что одет Сережа попоходному, на боку его висела сабля, в сапоге торчал кинжал. Заметив устремленный на клинок взгляд атамана, парень с гордостью изрек:

– Тот самый, который дядя Митя подарил. Кстати, как он поживает?

– Убит хорунжий наш с твоим отцом в одном сражении.

– Ты, дядя Ваня, ничего не перепутал? – с явным недоверием промолвил юноша. – А то я спрашивал стрельцов, тех, которые вернулись из Сибири, что с батюшкой? Так толком ничего и не добился. В один голос все твердят – убит, мол, сотник, но где и как, не говорят.

– Я ж сказал тебе – погиб твой батька геройской смертью за отечество и веру, на том и успокойся. Мы тогда в засаду угодили, я один в той схватке уцелел, потому не мудрено, что из стрельцов никто не знает обстоятельств его погибели, – врал Ванька убедительно, без малейшего зазрения совести, несмотря на свою набожность, ложь во благо он не считал большим грехом.

Увидав, что на глазах у парня навернулись слезы, Княжич приобнял его за не по-юношески крепкое плечо и предложил:

– Давай-ка я тебя на службу провожу, нам ж с тобою по пути, мне до челобитного приказа надо съездить, на имение грамоту выправить, а тебе, как понимаю, до стрелецкого.

– Проводи, – кивнул Сергей.

Федор отворил им ворота, и они двинулись в сторону кремля. Во время их недолгого пути атаман рассказывал молодому стрельцу о том, как его батька геройски проявил себя в бою на подступах к Искеру.

У приказных палат Иван простился с братом своей дочери.

– Удачи тебе, Сергей. В воинской судьбе, непредсказуемой, она всего главней.

– И тебе удачи, дядя Ваня, – ответил юноша, крепко пожимая руку Княжича.

Более они уже не встретятся. Сережа Бегич станет славным воином, дослужится аж до полковника, во время смуты особо отличится при обороне Троицко-Сергиевского монастыря, затем вступит в ополчение Пожарского и погибнет в битве за Москву в жестокой сече с ляхами гетмана Ходкевича, так и не дождавшись помощи от казачьей вольницы князя Трубецкого.

9

Пожилой, изрядно лысый приказный дьяк с заткнутыми аж за оба уха гусиными перьями, что делало его похожим на старого, облезлого черта, встретил – Княжича не очень-то приветливо. Взяв принесенный Иваном свиток, царев слуга брюзгливо вопросил:

– Почему так поздно заявился? Аль не знаешь, челобитную положено с утра пораньше подавать. Я уж до дому собрался, а теперь сиди, мозоль глаза при свечке над твоим доносом.

– С чего ты взял, что я с доносом прибыл? – возмутился атаман. – Мне сию грамоту боярин Годунов вручил. Сказал – ступай в приказ, там тебе имение осиротелое отпишут во владение.

Речи Посполитой.

– Вот оно как, – не на шутку удивился дьяк. – А то я сам дивлюсь – по одежке вроде бы казак, вид геройский, и с ябедой явился. И за что ж тебе такая милость?

– За поход в Сибирь, – довольно скромно пояснил Иван.

Услышав про Сибирь, царев слуга пристально взглянул на Ваньку, затем аж вздрогнул, растерянно сказав при этом:

– Так ты тот самый злыдень, который на Иван Васильевича руку поднял, и одной лишь ссылкой отделался. Тото, я гляжу, лицо знакомое, мне тебя воевода Мурашкин показывал, когда в поход вас провожали.

– Хватит языком чесать, займись-ка лучше делом, – прикрикнул на него Иван. Он нисколько не обиделся на злыдня, но облезлый черт пробудил в его душе тяжелые воспоминания. «Говоришь, легко отделался, да мне бы проще было самому три раза помереть, чем пережить все это», – подумал Княжич.

В ответ на оклик атамана дьяк испуганно засуетился. – Прям ума не приложу, что же предложить тебе. Хочешь подмосковные владения князей Ростовских? Именье знатное – три справных деревеньки и усадьба, просто загляденье.

– Нет, не хочу, – возразил ему Иван. – Отпиши мне лучше вотчину князя Новосильцева, ту, что стоит на коломенской дороге.

– Тебе решать, – пожал плечами дьяк. – Только наперед хочу предупредить – именье то на десять раз разграблено, и места там неспокойные, разбойники какие-то шалят. Ладно, просто бы разбойники, где их нынче нету, но тамошними ведьма верховодит. Стало быть, они с нечистой силой дружат. Намереваюсь все стрельцов туда послать, да как-то руки не доходят.

– Пиши, давай, – распорядился Княжич, обеспокоенный судьбой Андрейки и Аришки. За прошедшие почти три года могло случиться что угодно, а тут еще какие-то разбойники.

– Как скажешь, – согласился дьяк, вынимая из-за уха гусиное перо. Умокнув его в чернильницу, он строго вопросил:

– Говори, как звать тебя и величать.

– Атаман казачий, Ванька Княжич.

– Нет, брат, так дело не пойдет. Для того чтоб грамота была законною, воровская кличка не сгодится, – заартачился начальник челобитного приказа. – Толком говори, кто ты таков?

Неожиданно Ивану вспомнилось, что этот же вопрос задал ему Кольцо при их ночной беседе в кабаке у Тихона. Вспомнился топор, воткнутый в колоду для разделки туш и лежащие на ней шипы с его оков.

– Шип с оков, – с печалью в голосе ответил атаман, еле удержавшись, чтобы не добавить – сломленный и никому не нужный.

– Ну что ж, так и напишем – жалует Великий князь и царь всея Руси Федор Иоаннович за заслуги ратные Ивану, как тебя по батюшке?

– Андреевич.

– Ивану, сыну Андрееву, – продолжил дьяк, скрепя пером, – Шипсокову осиротелое имение князя Новосильцева.

Поймав недоуменный Ванькин взгляд, он убедительно изрек:

– А что, вполне достойная фамилия, ничем не хуже, чем многие другие, – и уже насмешливо добавил: – Я вон нынче на Нарышкиных донос читал, так до сих пор отрыжка мучает.

– Пиши, как сам считаешь нужным, – дозволил Княжич.

Закончив писанину, дьяк отдал грамоту Ивану.

– На, владей.

Ванька положил ее в карман, даже не читая, и одарил ярыжку целой горстью червонцев.

– Не надо, забери назад, – обиженно промолвил тот.

– Возьми и не куражься, я ведь все едино не поверю, чтоб дьяк приказный да мзду не брал, – усмехнулся атаман.

– Почему же не беру, беру, да еще как. С тех, которые доносами на ближнего промышляют, грех не взять, но ты – иное дело.

– Это чем же я тебе так приглянулся? – полюбопытствовал Ванька.

– Посиди на моем месте, да полюбуйся с утра до ночи на паскудные хари соглядатаев, тогда поймешь. Я здесь третий год служу, и впервые за все время настоящего героя награждаю, а с хорошим человеком повстречаться дорогого стоит. Забирай свои червонцы да не думай, будто бы одни лишь лихоимцы возле власти подвизаются, – не без гордости ответил дьяк и встал из-за стола, чтобы достойно попрощаться с атаманом. И тут Иван заметил, что он изрядно колченог, его правая нога была куда короче левой.

– Где это тебя так приголубили? – опять поинтересовался Княжич.

– На войне с поляками. Я, прежде чем сюда попасть, десять лет отвоевал в дворянской коннице под началом Трубецкого. Это князь, царствие ему небесное, определил меня, калеку, на сие место хлебное.

– Не знал, что Тимофей Иванович помер, – опечалился атаман. – И как давно?

– Вскоре после государя. В одночасье от удара скончался. – А где младший Трубецкой, князь Митька? Что-то не видать его в кремле.

– Ты и с ним знаком?

– Да уж знаком, и даже кое-чем обязан, – тяжело вздохнув, кивнул Иван.

– Так нет его в Москве. Говорят, на Дон подался. Не заладилась у них с Борисом дружба, слух прошел, что не без помощи всесильного боярина его отец покинул этот мир. Видать, князь Дмитрий счел за лучшее не испытывать судьбу, да приударил в вольные края, откуда выдачи нет, – шепотом поведал дьяк и, в свою очередь, спросил:

– Что-то я не разберу, чей ты будешь? Годунов тебя именьем награждает, а дружбу водишь с его недругами.

– Да ничей, я сам по себе, – уверенно ответил Ванька.

– Так не бывает, – заверил лысый черт.

– Это почему же, взять тебя, к примеру, десять лет служил у Трубецкого, а теперь Борису служишь, – напомнил ему Княжич.

– Нашел, чем упрекнуть, – обиделся ярыжка. – Эка невидаль, хозяина сменить, такое сплошь и рядом происходит, но вовсе неподвластным быть царям лишь дозволяется, да и то над ними бог стоит.

– Вот и я попробую только господу служить, а боле никому, – шаловливо подмигнул ему Иван.

– Что ж, попытайся. Да смотри, шею не сверни, – назидательно изрек царев слуга, протягивая руку для прощания.

10

Когда Княжич вышел из приказа, уже начало темнеть. Вспомнив, что Сергей ушел на службу, и надо нынче же забрать Марию с Катенькой, он, вскочив на своего Татарина, рысью миновал кремлевские ворота, а затем и вовсе сломя голову помчался к дому Бегичей.

Летя на всем скаку по узеньким московским улочкам, Иван едва не опрокинул возок, что выехал ему наперерез из распахнутых ворот какой-то богатой усадьбы, показавшейся ему знакомой. Услышав злобный бабий возглас:

– Куда несешься, оглашенный, глаза, что ль, дома позабыл? Вот скажу мужу, он тебе покажет, как воеводских жен конем топтать, – Ванька осадил Татарина и оглянулся. По выбившимся из-под шали рыжим волосам крикуньи Княжич без труда признал Агафью Тихоновну. Та тоже его узнала.

– Иди, ворота затвори, – приказала Мурашкина вознице. Как только тот ушел, она снова обратилась к атаману, но уже не злобным окликом, а загадочно-елейным голоском: – Ну, здравствуй, казачок. Каким на сей раз ветром занесло тебя в Москву?

– Да тем же все, царевой милости искать явился, – язвительно ответил Ванька.

– Один пришел иль, как тогда, с дружками?

– А что тебе друзья мои дались? Интерес, никак, до них имеешь?

– Конечно, имею, – блудливо усмехнулась рыжеволосая чаровница. С кем с кем, а с нею время ничего не сделало, разве только еще чуток подраздобрела.

– И к кому же, если не секрет?

– Будто сам не знаешь. К тому, дородному да лысоватому чуток.

– И зачем же он тебе понадобился?

– Да вот, сынком похвастаться хотела, – Мурашкина кивнула на ребенка, что сидел в возке. Глянув на щекастенького мальчика, Княжич сразу понял, кто его отец.

– Не перед кем хвастаться, погиб Никита мою Елену защищая, ту самую, на которую вы с муженьком донос писать хотели, – едва сдерживая ярость, строго заявил Иван.

– Слыхала я историю про то, как ты Грязного удавил, государевых кромешников побил без счету, но не знала, что дружки с тобою были. Говорили, озверел, мол, казачок из-за смерти полюбовницы и в одиночку покрошил в капусту половину царской стражи. Только я-то тут при чем. Донос ты отобрал, и на том все дело кончилось. Михайло тоже никого не выдавал. Он сам не свой ходил с полгода, боялся, государь про казаков дознается да за недогляд за вами с него взыщет, – поведала Агафья. – Нет, атаман, в своей погибели твоя княгиня сама виновата. Нельзя красивой быть такой.

– А какой же можно? – не на шутку разъярившись, воскликнул Княжич.

– Такой, как я, ничуть не больше и не меньше. Если меньше – в девках засидишься, а коли больше, вы же, кобели, на куски порвете, – глазом не моргнув, заверила Мурашкина. Выйдя из возка, она цепко ухватила немного ошалевшего от ее наглости Ваньку за рукав и предложила: – Что ты понапрасну злишься. Зашел бы лучше в гости, посидим, поговорим, наливочки попьем. Муженек-то мой уж второй месяц, как по воинским делам на границу с Польшею уехал, оставил нас с Никитушкой одних.

– С каким таким Никитушкой? – не сразу понял Княжич, о ком Агафья ведет речь.

– Да говорю ж, с сынком.

Ванька снова посмотрел на толстенького мальчика с большими, умными глазенками и его злобу как рукой сняло.

– Благодарствую, но только, полагаю, с мужа твоего и одного казачьего подарка хватит, – насмешливо ответил он.

– Коль не хочешь, так не надо, катись к своей стрельчихе хворой, скоро и она помрет, совсем один останешься, – обиженно промолвила Мурашкина, проявив изрядную осведомленность в Ванькиных делах.

– Ну и сука ты, – ругнулся атаман, однако прежней ярости уже не было. «Зря, наверное, Агафью я облаял, не мне, грешному, осуждать ее, – думал Ванька, двигаясь неспешным шагом по полутемной улице. – Не такая уж она и тварь, какою кажется. Никиту, вон, доселе помнит, даже сына нарекла его именем. Правильно в писании сказано – не суди, и несудимым будешь».

11

Разговор с Марией у Ивана был коротким, но далеко не радостным. В ответ на предложение атамана уехать с ним в дарованное Годуновым имение, Маша отказалась наотрез:

– Даже не проси. Я в этом доме больше чем полжизни прожила, никуда отсюда не поеду. Думаешь, я вовсе дура и не понимаю, что ты меня к себе из жалости берешь, а мне жалости ничьей не надо, даже, Ванечка, твоей.

– О себе не хочешь позаботиться, так о нашей дочери подумай. Здесь оставаться Катеньке никак нельзя. Твой Алешка рано или поздно все одно заморит, аль забыла про сынка? – попытался образумить ее Княжич.

– Катенька – совсем иное дело, если можешь, забери, она и твоя дочь, – дозволила Мария. Глаза ее при этом полыхнули властным блеском, и Ванька вновь увидел не хворую старуху, а прежнюю гордую женщину. – Я ведь Алексеево паскудство лишь из-за нее терплю, а то давно бы показала, кто хозяйка в доме. Все надеялась, помру, так Катерина не одна останется, а с каким ни есть, но братом, – пояснила Маша и тут же вопросила: – Когда ехать собираешься?

– Наверно, завтра поутру, нынче уже поздно, но забрать ее хочу сейчас, – ответил Княжич.

– Катя, доченька, поди сюда, – позвала Мария.

В ответ на ее зов девчушка выбежала их чулана, однако не полезла на колени к матери, как в прошлый раз, а остановилась перед Ванькой и принялась рассматривать его. Смотрела долго, строго, но под конец разулыбалась.

– Ну, значит, так тому и быть, – вздохнула Маша. – Давай-ка, Катерина, в путь-дорогу собираться. Только как же ты поедешь по такому холоду, – растерянно промолвила она и разрыдалась.

Ванька понял, что у дочери, кроме старенького платьишка, нет другой одежды. Достав кошель, в котором были все вырученные Тишкой за меха червонцы, он отдал его Марии.

– Возьми, за такие деньги Алексей тебя наверняка зауважает, да упреди, коль отберет – не заживется, как крысенка придавлю.

Затем снял свой новенький кунтуш, закутал в него Катеньку и в одной лишь шелковой рубашке выбежал во двор.

12

Тихон, Маметкул и Надька ожидали атамана в пустующем кабаке. Целовальник захотел с поистине купеческим размахом проводить своего нового благодетеля, а потому закрыл обитель Бахуса для кого б то ни было.

Увидав дрожащего от холода Ивана, да еще с ребенком на руках, Надия не удержалась от насмешки над другом юности:

– С прибавленьем вас, Иван Андреевич. Срамные девки в подоле детей приносят, но ты, как подобает атаману, в кунтуше принес.

– Не смей ерничать, это дочь моя, – попытался осадить ее Ванька.

– Да вижу, что твоя, а не царевича. Только ты же говорил, у тебя сын.

– Ну да, сынок Андрейка, а это дочка Катенька, – зардевшись от смущения, ответил Княжич.

– Видно, много семени ты, мой дружок, поразбросал, теперь богатый урожай собираешь, – не унималась Надька, гладя девочку по кучерявой головенке.

Ванька было вознамерился прикрикнуть на нее, но передумал, увидав в глазах блудницы жуткую тоску. Было ясно, Надия готова очень многое отдать, чтоб заиметь такую девочку.

– Дай мне ее, – попросила его подруга юности.

Взяв Катю на руки, она ласково спросила:

– Чего ты хочешь, милая?

– Мо-лоч-ка, – нараспев, но очень бойко для своих неполных трех лет сказала девочка.

– Молоко у тебя есть? – обратилась Надька к Тихону.

– От бешеной коровки – хоть отбавляй, – целовальник ткнул перстом в кувшины и сулеи, что стояли на кабацкой стойке. – А настоящего, пожалуй, нету. Уж ты не обессудь, но я не думал, что атаману молочко занадобится, – развел руками Тишка. – Видать, придется до соседей сбегать.

– Так беги, – распорядилась бывшая ногайская княжна и будущая русская полковничиха.

– Надия, ты шить умеешь? – поинтересовался Княжич.

– Я, Ваня, все умею, но шить гораздо хуже остального прочего. А зачем тебе мое шитье?

– Да с одежонкою у моей дочки худо, – признался Иван.

– Ладно, не печалься, что-нибудь придумаю, – пообещала Надька и, с опаскою взглянув на Маметкула, предложила полушепотом: – Как с дитем без няньки управляться будешь? Может быть, меня с собой возьмешь?

– Нет, Надюха, треснувший горшок не склеишь, – отказался Ванька.

– А я с тобой и не пошла бы, просто так сказала, испытать тебя хотела, – еще тише прошептала Надия, стараясь не глядеть в глаза Ивану.

– Ну и правильно, – улыбнулся атаман. – С Маметкулом тебе лучше будет, ведь ты одной с ним веры, это много значит. Кстати, как боярин-то вас принял?

– Достойно принял, благодаря твоим стараниям, спасибо тебе, Ваня, – поблагодарила Надька. – Поначалу так и заявил – тебя сам Княжич взять на службу мне советовал, сказал, ты воин знатный. Затем принялся расспрашивать, кем раньше был, а как узнал, что Маметкул уланами командовал, велел набрать отборный полк из казанских да касимовских татар и обещал начальником над ним поставить.

– Вот видишь, как все славно получается, – искренне обрадовался Ванька, но про себя заметил, на татар решил Бориска опереться. Гляди, не промахнись, боярин, орда, народ, конечно, шибко преданный, да только настоящим повелителям, причем своим, а не чужим.

Появление Катеньки не позволило Ивану с Тихоном гульнуть от всей души, к тому же помешала Надька. Увидев, что ее царевич пьет наравне с атаманом и кабатчиком, она сварливо заявила:

– Хватит зелье хлебать, у нас хлопот еще невпроворот, да и ребенку спать пора.

Спорить с ней никто не стал, все покорно поднялись из-за стола и стали расходиться. Первой ушла сама Надия, ей предстояло за одну лишь ночь пошить шубейку для дочки друга юности. Иван направился за нею вслед, однако Маметкул остановил его.

Непривычный к выпивке царевич был уже изрядно пьян, а потому, нисколько не смущаясь присутствием Тишки, он напрямую вопросил:

– Мне казаки говорили, что княжна твоею женщиной была, это правда?

И снова Княжичу пришлось соврать, второй уж раз за этот суетливый день.

– Врут, охальники. Их хлебом не корми, но дай о бабах помечтать. Мы с батюшкой ее дружили – это верно. Мурза ко мне частенько в гости заезжал, иногда и дочку брал с собою. Вот они себе вообразили черт знает что, – глазом не моргнув, ответил Ванька и с осуждением добавил: – Ты шибко-то вином не балуйся. Здесь, на Руси, велик соблазн с зеленым змием подружиться. Тьма людей хороших до смерти спилась.

– А плохие, что ли, не спиваются? – язвительно спросил Маметкул.

– Бывает и такое, но хорошие намного чаще, – с печалью в голосе заверил Княжич, невольно вспомнив Машу, и ее пророчество о нем самом.

«Видать, всерьез влюблен царевич в Надьку, коль ревновать задумал. Да, не позавидуешь ему. Любить блудницу дело непростое. Тут уж либо отпусти ей все грехи и позабудь о них навеки, либо дольше, чем на ночку, с ней не связывайся, – думал он, шагая с дочкой на руках в свою светелку, верней, в светелку Тишкиной жены.

13

Наутро следующего дня – Княжич покидал Москву. Подруга юности не подвела, она сшила его дочери не только шубку, но и сапожки с шапочкой, да не из какой-нибудь овчины, а из черно-бурых лис. Обряженная в драгоценный мех, шустрая кареглазая девчушка сама сделалась похожей на маленького лисенка.

– На, держи свое сокровище, – с сожалением и явной, однако белой завистью сказала Надия, вручая Катеньку уже вскочившему на своего Татарина атаману.

– Спасибо, прямо и не знаю, что бы делал без тебя, – поклонился ей Иван.

– Не за что. На том свете, коли встретимся, сочтемся, – поскромничала Надька, но все ж не удержалась и спросила: – Ты всерьез решил домой не возвращаться, иль спьяну давеча сболтнул, что намерен в княжеском имении обосноваться?

– А что мне делать на Дону? Соплеменников твоих, ногайцев, по степи гонять, так с ними и Максим управится, – весело ответил Ванька, затем, махнув рукою, заявил: – Поживем – увидим, только мнится мне, что здесь, неподалеку от Москвы, я казачеству гораздо больше пользы принесу, нежели в станице.

Княжич говорил полушутя, но знавшая его не первый день подруга юности сразу поняла – Иван не просто так, не ради озорства хочет перебраться из родного дома в дарованную государем вотчину. Но даже и она не знала истинных причин, подвигнувших лихого атамана принять столь необычное решение, а их, по сути, было две.

Первая и главная – это любовь к Елене. Помня давнюю мечту любимой, он задумал основать на месте ее гибели пристанище для вольных воинов, нечто вроде маленькой станицы, и жить в ней с сыном, а теперь еще и с дочерью, в окружении верных друзей. Второй причиной, как ни странно, была преданность казачеству и воинскому долгу. После гибели Кольцо, имевшего своих лазутчиков в самой Москве, стало некому предупреждать станичников о подлых замыслах бояр. Однако встреча с Годуновым убедила Ваньку, что от новой власти ждать добра казакам не приходится, даже более того. Грозныйцарь и сам был чуточку разбойником, а потому хоть и казнил порой отчаянных сынов батюшки Дона, но делал это без особого рвения, своих бояр великий государь ненавидел куда больше. Чего же ждать от умника Бориса, коли он пробьется к власти, можно было лишь догадываться, но, судя по тому, как он вцепился в Маметкула, ничего хорошего.

– Вот такие-то дела, подруга, – тяжело вздохнув, промолвил Ванька. Расставаться с Надией оказалось много тяжелей, чем он предполагал, первая любовь, как ни старайся позабыть ее, не забывается. – Целовать тебя не буду, ты теперь мужняя жена. Верно говорю, царевич? – обратился Княжич к Маметкулу, что стоял чуть позади своей избранницы, терзаемый похмельем и ревностью.

– За княжну не беспокойся, я ее в обиду никому не дам, – заверил тот, подавая атаману руку для прощания.

«Верю, потому и отдаю тебе Надюху», – подумал про себя Иван, но не сказал ни слова и обернулся к Тихону.

– А с тобою, брат, я не прощаюсь, непременно еще свидимся.

– Надеюсь, – плутовато улыбнулся Тишка, польщенный тем, что Княжич величает его братом. – Вам, казакамразбойникам, никак не обойтись без нас, без торгашей.

14

Миновав посад и, наконец-то выбравшись из деревянной тесноты московских улочек, Иван остановился прямо посреди дороги. Позади была златоглавая столица Святой Руси с ее царями да боярами и двадцать три года жизни, восемь из которых прошли в нескончаемых сражениях, а впереди – один господь лишь знает что. Как там Аришка с Андрейкой, живы ли они – неизвестно. Терзаемый томительным волнением, он спросил у Катеньки:

– Как ты, доченька? Не жалеешь, что от маменьки ко мне ушла?

– Нет, ты хороший, беленький, – бойко ответила девчушка и, высунув из рукава шубейки свою крохотную ручонку, ухватила Ваньку за усы.

– Ну тогда поехали, – ласково промолвил – Княжич, прикрывая Катеньку от ветра полою кунтуша.

К исходу дня они добрались до знакомого Ивану поселения. Будь атаман один, он, несомненно, продолжил бы путь и ночью, но нестись в кромешной мгле с ребенком на руках даже Ванька не отважился, а потому решил заночевать в том самом доме, в котором повстречал кода-то Ермака.

Покормив и уложив спать Катеньку, благо, Тихон на прощание привязал к его седлу мешок с провизией да большим кувшином молока, Иван и сам прилег прямо возле двери, опасаясь нападения лихих людей, ночью в придорожном поселении можно ожидать чего угодно. Однако сон не шел, заснуть лихому казаку не давали безрадостные мысли.

Никак не шли из головы Кольцо, Ермак, Лихарь с Разгуляем, и в особенности Мещеряк. При воспоминании об оставшемся в Сибири атамане Княжич остро ощутил угрызения совести. Впрочем, дело было не в Василии, причина Ванькиных переживаний таилась в нем самом. Он, конечно, не Захарка Бешеный, никого не обокрал, не предал, но как так получилось, что пожилой, ничем особо не приметный Мещеряк продолжил путь погибших сотоварищей, а неодолимый Княжич, которого сам Грозный-государь не осмелился казнить, оказался Ермаку лишь временным попутчиком в его великом замысле – прирастить Святую Русь Сибирью?

«Измельчал ты, брат, смолодушничал, – попрекнул себя Иван. – С царевичем ордынским дружбу водишь, вместо того, чтоб мстить за кровь собратьев павших, решил родителем примерным стать. Года три назад скажи тебе такое кто-нибудь, так ни за что бы ни поверил, в хрю б плюнул предсказателю за подобные пророчества. Хоть побратим с Мещеряком и предложили мне избрать сей путь, однако сами выбрали стезю иную – один смерть лютую принял на дело правое, другой лишь с полусотней стариков с царем Сибирским воевать остался, а я наслушался чужих советов и рад стараться. Бросил всех – и мертвых, и живых, да на покой подался, детишек нянчить. Неужто государево проклятие так на мне сказалось».

Вспомнив про царя, проклявшего его потомков аж в восьми коленах, Ванька не почувствовал ни трепета, ни злобы, скорей, наоборот, он ощутил сочувствие к покойному.

– Наворошил ты дел, Иван Васильевич. Намереньято твои благие были – хотел Святую Русь великою державой сделать, всех врагов ее поизвести, да шибко уж перестарался, как колесом, по нашим душам и телам проехал. Так проехал, что о державе, на крови великой созданной, никто и думать не желает, каждый только о себе печется. Даже к власти рвутся лишь затем, чтобы родню обезопасить да карман набить. Годунов, вон, ради детушек своих спокойствия малолетнего царевича готов убить. А мои Андрейка с Катенькой чем хуже?

Окончательно запутавшись в хитросплетениях жизни православных христиан, которым беззаветное служение Родине редко дарует счастье, атаман печально заключил:

– Да, незавидные дела твои, Русь-матушка, коль даже среди казаков перевелись охотники за тебя сражаться, – и попытался все-таки заснуть, но тут же новые переживания закрались в его душу.

– Что ж я теперь, примерным семьянином стану, состарюсь в хлопотах домашних да помру среди детей и внуков на своей постели? – почти что с ужасом подумал он. Сотни раз прошедший по острию клинка Иван раньше никогда всерьез не думал, как покинет этот мир, однако эдакая, казалось бы, вполне достойная кончина показалась Ваньке чуть ли не позорной. Успокоила его Еленка. Княжич не увидел лик любимой, а лишь услыхал ее задорный голосок:

– Не печалься, Ванечка. Такие, как ты, на печи не умирают.

Тоска мгновенно отступила, и атаман заснул. Проснулся Ванька оттого, что кто-то потянул его за волосы. Открыв глаза, он увидел Катеньку. Усевшись рядом с ним, она, блаженно улыбаясь, теребила кудри наконец-то обретенного защитника.

– Хороший, беленький, – вновь сказала девочка. Иван невольно позавидовал дочурке. Суровый мир был для нее пока что очень прост. Был черный, злой Алешка и белый добрый батюшка.

– Ты меня совсем забрал? – спросила Катенька.

– Совсем, – ответил Княжич.

– И никому не отдашь?

– Не отдам, ну разве только замуж, когда вырастешь, – улыбнулся атаман, подумав про себя. «Правильный я выбор сделал. Раз сподобился детьми обзавестись, значит, должен их на ноги поставить, а держава подождет, ее сам бог оберегает, он меня и призовет на службу, коль понадоблюсь. Да и мне служить царю небесному куда приятней, нежели Бориске».

15

Въезд на просеку, ведущую к имению Новосильцевых, был весь завален буреломом, Ивану даже спешиться пришлось, чтоб раскидать валежник. Шел снег и, проезжая через лес, атаман почти с благоговением взирал на его сказочную красоту – ничего на свете нет прекрасней припорошенных пушистыми снежинками молодых зеленых елочек.

Впереди уже виднелась гладь еще не замерзшего озера, как вдруг Татарин, злобно фыркнув, застыл на месте, словно вкопанный.

– Что это с ним? – удивился Ванька и глянул на тропу. Почти в сажень длинной, она была совсем не запорошена, а лишь присыпана опавшей хвоей.

– Странно как-то снег тут падает, – еще больше изумился Княжич. Отвязав мешок с провизией, он швырнул его под ноги коню. Сотканный из тонких веточек настил бесшумно рухнул, обнажив утыканное кольями зевало волчьей ямы.

– Гляньте, братцы, какой чуткий, прямо, как волчара стреляный. Ты откуда взялся такой ушлый? – прозвучал у Ваньки за спиной чей-то хрипловатый голос. Оглянувшись, он увидел меж деревьев с десяток всадников и сразу догадался – это, видимо, и есть те самые разбойники, о которых упреждал его ярыжка.

– Вы что, паскуды, вытворяете? – взбеленился Княжич, живо представив, что бы было с ним да Катенькой, не остановись Татарин.

Один из варнаков, по-видимому, старший, строго, однако без особой злобы иль издевки вопросил:

– А какого лешего тебе тут надобно? Лучше, парень, не собачься, отвечай начистоту – кто таков, зачем сюда явился да еще с ребенком малым на руках?

Не будь с Иваном Катеньки, он не стал бы долго рассусоливать с чуть не убившими их злыднями, но творить смертоубийство на глазах у малолетней дочери было както не с руки. Невольно вспомнилась Аришка и дикий ужас, который охватил ее при виде Ванькиной работы. Так кузнецова дочь была почти что взрослой девушкой, а Катенька совсем еще дите. Однако в жилах Катерины текла казачья кровь. Указав своею крохотной ручонкой на старшого, она сердито заявила:

– Злой, такой же, как Алешка, побей его.

– Ишь, какая шустрая, вся в батьку, – добродушно улыбнулся Ванькин собеседник и уже совсем по-свойски обратился к Княжичу: – Так все же, кто ты есть, мил человек, по какому делу к нам пожаловал?

– Я теперь хозяин здешних мест, – запросто ответил атаман.

– Ты, парень, ври, но меру знай. Наш хозяин, князь Димитрий Новосильцев, уж года три, как преставился, – попытался возразить ему старшой.

– Да чего ты с ним напрасно лясы точишь, зарубить его и делу конец, – встрял в разговор здоровенный молодой разбойничек и потянулся к сабле. Дурила даже не догадывался, что находится на волосок от смерти. Иванова рука уже легла на рукоять пистоли.

«На этих двух придется пули стратить, Катеньку в сугроб закину, чтоб под удар случайный не попала, да и не видала всего этого. С остальными, как обычно, – захотят удрать, пусть убегают, не гоняться же за ними по лесу, а коли в драку ввяжутся, так им же хуже», – подумал Княжич, представляя наперед ход предстоящей схватки. Однако до смертоубийства не дошло.

– Не лезь, Архип, поперед батьки в пекло, – строго осадил старшой не в меру ретивого сподвижникаю – Атаманша пусть решает, как с ним быть. Скачи-ка до нее, она возле погоста приотстала.

Не сказав ни слова поперек, верзила двинулся по направлению к озеру, а Ванька принялся разглядывать разбойничков.

Своим обличием лихие люди не были похожи на отпетых душегубов, они, скорей, напоминали посоху – воинов, набранных из деревенских мужиков, которых атаман немало повидал на польской войне в войске государя Грозного. Однако Княжича изрядно удивил их ухоженный вид. Волосы у варнаков не болтались грязными сосульками, стало быть, они совсем недавно мылись в бане. Все, как один, одеты были в добротные полушубки, на поясах висели пусть недорогие, без серебряных иль золотых оправ, но новенькие сабли. Старшой имел короткую пищаль, остальные – лук со стрелами.

На грабителей с большой дороги непохожи, на холопов беглых тоже, ярыжка сказывал, мол, ими ведьма верховодит. Ладно, подожду ее, глядишь, и ясно станет, что к чему, решил Иван.

Атаманша появилась через четверть часа. Это оказалась довольно крупная бабенка, вся одетая в броню. На голове разбойницы сидел посеребренный шлем-шишак с кольчужной оторочкой, почти полностью скрывавшей ее лик. Высокую, большую грудь и стройный стан облегал панцирь из стальных, начищенных до блеска блях. Поверх брони накинут был короткий соболий плащ. Длинные, подевичьи тонкие ноги туго обтягивали синего бархата штаны, заправленные в маленькие красные сапожки.

«Точь-в-точь такие мы с Еленкой для Аришки покупали», – припомнил Ванька.

Резво подскакав к своей ватаге, атаманша вопросила властным голосом:

– Что тут у вас стряслось?

Этот голос показался Княжичу знакомым, но еще более знакомы были льняные волосы разбойницы, которые струились по ее спине от шлема и до самого седла.

– Так вот, явился самозванец, – пояснил Архип, подъехавший следом за начальницей. – Говорит, что он хозяин здешних мест. Мы б его на месте зарубили, кабы не дите, да девчушка шибко шустрая при нем, ее и пожалели.

– Ну, Архипушка, кабы не дите, так ты б уже с дырой во лбу лежал, – насмешливо сказала атаманша и повернулась к Княжичу. – Верно говорю, Иван Андреевич?

Лишь теперь, взглянув в ее зеленые глаза, поразившие его еще при первой встрече схожестью с глазами мамы Натальи, Иван узнал Аришку.

– Арина, это ты, – ошалев от изумления, промолвил он.

– Конечно, я, а ты надеялся кого другого встретить? – в свою очередь спросила девица и, тяжело вздохнув, добавила: – Нет, Иван, чудес на свете не бывает, это всего лишь я.

Княжич понял, что Арина намекает на Елену.

– Отучила меня жизнь на чудеса надеяться, вообщето я к тебе и ехал, извини, что сразу не признал, шибко ты переменилась, – с горечью ответил атаман. Действительно, кого-кого, а кузнецову дочь прошедшие три года изменили до неузнаваемости. Уходя на верную погибель, Иван прощался с перепуганной девочкой-подростком, а встретил настоящую разбойницу, которой, судя по всему, беспрекословно подчинялись позабывшие о страхе мужики.

– Жить захочешь, переменишься, – сказала атаманша, и язвительно поинтересовалось: – Дитем-то где разжился?

– Так это Катерина, дочь моя, – смутился Ванька.

– Все ясно, как ты бабник был, таким ты и остался. Хорошо еще, что совесть не утратил, девочку на произвол судьбы не бросил. Давай-ка ее мне, негоже атаману, словно девке блудной, с ребенком на руках таскаться.

В ответ на зов разбойницы Катенька безо всяких возражений протянула к ней свои ручонки.

– Вот и славно, – одобрительно промолвила Арина, принимая девочку, и, заметив Ванькино смущение, поведала: – Ты очень кстати заявился. Я весточку недавно получила о том, что люди государевы намерены сюда пожаловать.

– И откуда же такие вести? Уж не из Москвы ли? – насмешливо спросил Иван.

– Из нее, голубушки, будь она неладна, – кивнула девица.

– Так ты и там бываешь?

– Мне много где бывать приходится, с разными людьми водиться, – шаловливо улыбнулась атаманша. – Чего не сделаешь ради того, чтоб вороги врасплох нас не застали. И ватагу в сотню сабель содержать дело непростое, сам же знаешь. Всех надобно одеть-обуть да накормить и обласкать, иначе разбегутся.

– Кончились твои страдания, мне эти земли царь в награду даровал, так что люди государевы теперь вам не страшны, – с явным недовольством промолвил атаман. Откровения Арины не вызвали в его душе восторга. «Ухмыляется почти как Надька, неужто и она блудницей сделалась, а что, немудрено при ее нынешнем занятии. Разбойничков в узде не только силой можно удержать, у баб для этого свои возможности имеются», – подумал он, дрожа от ревности.

– Тогда чего стоим, поехали, – позвала Арина.

Направляясь вслед за ней, Иван услышал недовольный ропот варнаков:

– Это что еще за черт явился. Ишь, хозяин выискался. Может, рубануть его по черепу да в яму сбросить, чтоб не морочил голову Ирине.

– Молчите, дураки, коль жить хотите. Это же тот самый Ванька Княжич, который царских стражников без счету покрошил, я его только теперь признал. Он в одиночку всех нас перебьет и глазом не моргнет, – пригрозил своим разбойничкам старшой.

16

Еще на подступах к имению Ванька услыхал удары молота.

– Как отец-то поживает? – спросил он у Аришки.

– Слава богу, жив-здоров. С утра до ночи кует железо, ему, видать, от этой жизни больше ничего не надобно, – язвительно ответила Арина. Княжич сразу же уразумел, что кузнец не очень-то доволен разбойными делами любимой доченьки.

– Пойду с Петром здороваться, – сказал Иван как только они въехали в ворота.

– Сходи, сходи, он о тебе частенько вспоминает, да смотри, не подеритесь, – предупредила девица.

Все такой же худощавый, но могучий Петр был занят любимым делом, однако в этот раз на наковальне лежала не подкова, а наконечник для стрелы. Завидев Княжича, он бросил молот и сурово вопросил:

– Надолго ль и зачем явился?

– Не знаю, поживем – увидим, – пожал плечами атаман. – Только, вижу, ты не шибко рад приезду моему, с чего бы это?

– А чему прикажешь радоваться? Тому, что дочь моя, благодаря твоим стараниям, из хорошей, работящей девки в разбойницу с большой дороги превратилась? По неделям дома не бывает, таскается черт знает где с ватагой мужиков, смертоубийству даже обучилась, – сердито упрекнул кузнец.

– Было б лучше, если бы она с тобою в кузнице горбатилась? – напомнил Ванька об их былой, не очень-то завидной жизни.

– Да уж не хуже, потому как хуже некуда. Не надо быть кудесником, чтоб предсказать, чем дело кончится. Ведь не может княжья вотчина остаться вовсе без хозяина. Со дня на день явятся сюда царевы люди, и придется дурочке моей за все и всех ответ держать. Эти ж олухи, которые за нею увиваются и Ириной величают, иль разбегутся, или сами ее выдадут, дабы шкуру уберечь, а что бывает с бабами, когда они во вражьи руки попадают, ты прекрасно знаешь, – с тоскою в голосе ответил Петр. – Тебе пока моей печали не понять. Вот заимеешь свою дочь, тогда узнаешь, каково девок растить, с ними, брат, хлопот побольше, нежели с парнями.

– У меня теперь, Прокопьевич, все имеется – и сын, и дочь, именьем даже,0 вон, разжился. На удачу тоже жаловаться грех, из всех казачьих атаманов, что в Сибирь ходили, я один вернулся. Одного лишь счастья нету, – посетовал Иван и тут же заступился за Арину. – Таких, как твоя дочь, одна на тысячу и то навряд ли сыщется, вон какой красавицею стала и не сидит, подобно мышке, возле теплой печки, а лучшей доли ищет.

– Одна уж доискалась, теперь ее черед, – с опаской глянув на Ивана, промолвил Петр.

Княжич без особого труда уразумел его намек.

– Молчи, убогий, – аж побелев от ярости, воскликнул атаман. – Сам сидишь с рождения по уши в дерьме и рукой пошевелить не хочешь, в своем говне боишься захлебнуться, так хоть дочерью гордись. Кабы не она да не Елена, вы б тут дикой шерстью заросли и сидели бы по норам, словно суслики.

– Вполне возможно, но может, это к лучшему, по крайней мере, меньше бы грешили, – попытался возразить кузнец.

– Навряд ли, скорей всего, как и положено зверью, друг друга с голодухи стали б жрать.

– Ну ты скажешь, разве может быть такое? – ужаснулся Петр.

– Сам не видал, но слышать доводилось, – уже спокойнее ответил Ванька, еще не зная, что воочию увидит чаны с вареным человечьим мясом, да не в какой-нибудь проклятой богом деревеньке, а в стенах московского кремля, и поедать себе подобных будут не какие-то там упыри иль вурдалаки, а благородные польские паны. – Нельзя ж зверью уподобляться. Человек, он от скотины тем и отличается, что рассудком наделен, – назидательно продолжил он. – Достойно надо жить, чтоб за тебя потомки не краснели, и обязательно с мечтой. Мечта для человека, словно парус для ладьи, она-то нас по жизни и ведет.

– Ты сам-то веришь в то, что говоришь? – пристально взглянув в глаза Ивану, перебил кузнец его напыщенную речь. – Я так думаю, что каждому своя судьба богом предназначена – кому царем, кому холопом быть, а кому лихим казачьим атаманом, и как ни тужься, выше своей жердочки не вскочишь.

Княжич сразу как-то сник, но тем не менее уверенно ответил:

– Не знаю, может быть, и так. В одном ты прав – война не бабье дело. Я Арину с толку сбил, значит, мне и возвращать ее обратно на путь истинный.

– Тебя тут только не хватало. Ты один раз уже за нас вступился, и чем все кончилось. Богом тебя, Ваня, заклинаю, забирай Андрейку да езжай к себе на Дон, а мы уж сами разберемся в наших бедах, – взмолился Петр. – Времена теперь иные, царь новый, говорят, на редкость добрый, стало быть, и слуги у него не такие кровожадные, как у царя Ивана, авось и пощадят мою дуреху.

– Непременно пощадят, уже считай что пощадил царев наместник твою разбойницу, – насмешливо заверил Ванька.

– Не надо так шутить, – обиделся кузнец.

– Да какие уж тут шутки, коли я и есть теперь хозяин вотчины, мне ее боярин думный Годунов за заслуги воинские жаловал.

Похлопав по плечу открывшего от изумления рот Петра Прокопьевича, Иван собрался было уходить, однако тот довольно быстро одолел свое смущение и шаловливо бросил ему вслед:

– Стало быть, с мечтою надо жить, но ведь, Ваня, возмечтать о чем угодно можно, а вдруг кому захочется птицей в облаках парить?

– Как знать, коль бог дозволит, так и на небо взлетим, в воде же плаваем, подобно рыбам, – ответил Княжич, покидая кузницу.

17

Ни Арины, ни ее разбойничков на подворье уже не было. Лишь Татарин, стоя у колодца, бил копытом припорошенную снегом землю. Увидев Ваньку, конь сердито фыркнул, как бы говоря:

– Меня вначале напои и накорми да на постой определи, а уж потом таскайся, где попало.

– Прости, брат, – извинился Княжич. Зачерпнув в бадью водицы, он подал ее коню, а сам принялся оглядывать свои владения.

С той поры, как казаки на месте пепелища отстроили князю Дмитрию новое имение, здесь мало что переменилось, разве что бревна частокола малость потемнели от дождя и снега. Однако нынешние обитатели опальной вотчины, в отличие от прежних, держали ухо востро. В башенке на крыше Ванька углядел дозорного. Еще трое стояли у больших ворот и двое возле малых.

– Молодец, Арина, – одобрил – Княжич атаманшу. – Хотя, все это девичья забава. Серьезную осаду тут не выдержать. Надо заново поставить частокол, да не такой, через который Лебедь перепрыгнуть смог, а как в Искере, в две сажени высотой. Можно будет ров еще прорыть и вал насыпать, – размышлял Иван.

Тем временем Татарин осушил бадейку и снова начал бить копытом.

– Какой же ты назойливый, прямо как ордынец, – беззлобно попрекнул его хозяин. – Не напрасно Емельян тебя Татарином назвал. Ну что ж, пойдем, поищем тебе место для ночлега.

Войдя в конюшню, Княжич тут же вспомнил, как в прошлый свой приезд намеревался взгреть Игната за загаженные стойла. Сейчас все было по-другому – навоз весь вычищен, земляной пол присыпан сеном, а возле жарко натопленной печи скучал еще один дозорный, в котором Ванька сразу же узнал старшого. Увидев атамана, он проворно вскочил на ноги и поприветствовал его.

– С прибытием тебя, Иван Андреевич, извини, что сразу не узнал.

– Мы что, встречались где-то? – изумленно вопросил Иван, стараясь вспомнить, где он ранее видался с этим человеком.

– Сраженье на Двине, костер, стрелецкая застава. В тебя тогда еще наш сотник стрельнул, а ты его побил за это, – напомнил разбойничек.

– Теперь припоминаю, – усмехнулся Княжич, подавая руку старому знакомцу. – Тебя как звать и величать?

– Зовут Сергей, по отчеству Иванович, только мы народ простой, не приучены к тому, чтоб величали нас по отчеству, – поскромничал варнак.

– А сюда-то каким ветром занесло? – поинтересовался Ванька.

– Это длинная история, – махнул рукой сподвижник атаманши, но все же пояснил: – Бегич на меня да всех других, кто был в заставе, шибко осерчал, мол, почему не заступились, и начал жрать нас поедом. На войне еще маленько сдерживался, там и пулю ненароком можно получить, а как в Москву вернулись – совсем житья не стало, вот я и ударился в бега, хотел на Дон податься. Лесом шел, скрывался от погони, там и повстречал Ирину.

– А как же Дон? – язвительно спросил Иван.

– Без меня в станице обойдутся, там беглецов таких хоть пруд пруди, а здесь я нужен. У Ирины же в ватаге мужики одни, ни стрелять, ни саблею рубить толком не умеют, потому она меня и старшим сделала. К тому же от добра добра не ищут. На такую девку только посмотреть – уже большое счастье, – откровенно признался Сергей.

– Стало быть, красивых девок любишь? – помрачнел атаман.

– Кто ж их не любит, – весело сказал стрелец, но, приметив в Ванькиных глазах печаль, предложил услужливо: – Может надо чем помочь, так ты скажи.

– Мне коня б куда поставить.

– Это можно, есть у нас пустое стойло, ступай за мной. Атаманша, правда, никого туда не допускает, но с тебя, я думаю, она не взыщет.

Княжич сразу же признал последнюю обитель Лебедя. Подцепив ногой чурбак, он приоткрыл отдушину, в которой прятал Аришку с Андрейкой.

– Прикрой, не лето, чай, – попросил Сергей, ежась от подувшего в дыру холодного, сквозного ветра. Иван покорно водрузил чурбак на место и потянул Татарина за повод.

– Входи, тут твой приятель раньше жил, ты, тварь упрямая, хвоста его не стоишь.

Конь недовольно фыркнул, гордо вскинув голову, словно хотел сказать:

– Еще большой вопрос, кто чего стоит. Я, вон, двух хозяев пережил, под тобою, оглашенным, третий год хожу и ничего, живой покуда.

– Ишь, какой смышленый, прям, как человек, – с восторгом вымолвил стрелец.

– Смышленый, – согласился Княжич. – Только шибко хитрый, кабы не был памятью о жене, тебе бы его отдал. Ты вот что, брат, ступай-ка по своим делам, а я коней постерегу.

– Понимаю, один побыть желаешь, – кивнул Сергей. – Боюсь вот только, атаманша осерчает, что я наказ ее нарушил.

– Не боись, не осерчает, теперь я на вас сердиться буду, а может, и не буду, если не заслужите, – пообещал Иван верному сподвижнику Арины и напоследок вопросил: – Так, говоришь, по моей милости в разбойники попал:

– При чем тут ты, – бойко возразил Серега. – Каждый сам своей судьбы хозяин. Мог бы и вступиться за начальство, теперь в десятниках ходил бы, а не скитался по лесам.

– Отчего ж не заступился, убоялся али совесть не дозволила? – усмехнулся Ванька.

– Всего, наверно, помаленьку. Вообще-то по одной причине редко что бывает, гораздо чаще переплетение страстей по жизни нас ведет, – глубокомысленно изрек стрелец.

– Да ты мудрец, как погляжу, – вновь улыбнулся Княжич.

– Какой с меня мудрец, коль даже грамоты не знаю, я всего лишь не дурак, через то и маюсь, сам же знаешь, дуракам-то легче жить, – задорно заявил разбойничек, направляясь к выходу.

«Славный малый, с Никитой Лысым чем-то схож», – подумал атаман, глядя ему вслед.

18

Оставшись в одиночестве, – Княжич начал обустраиваться на ночлег. Ни разжигать огонь, ни бегать по воду на сей раз не понадобилось. Печь полыхала жарким пламенем, возле нее лежала поленница березовых дровишек, а чуть поодаль стояла огромадная бочка, до краев наполненная водой. Хотя чему тут удивляться, дочь кузнеца всегда была рачительной хозяйкой, на которой держался весь княжеский терем. Ивану сразу вспомнилась Еленка с ее милой безалаберностью, и жуткая тоска сдавила сердце. Еле сдерживаясь, чтоб не разрыдаться, он уселся возле очага. Пред затуманенным слезою взором атамана поочередно представали срывающий одежды с полонянки великан-татарин; волны серебристо-пепельных волос еще неведомой ему девицы; обворожительная нагота и синие, бездонные глаза красавицы-шляхтянки; по-детски милый лик княгини Новосильцевой, закутанной в пуховый беленький платочек и столпившиеся у края крыши черные, как вороны, царские кромешники. В памяти воскресло все, что было связано с Еленой. Воспоминания не вызывали радости, скорей, тоскливую печаль, но ведь любовь и есть не что иное, как сладкое томление души.

Так и сидел Иван, неотрывно глядя на огонь, покуда не услышал торопливые шаги и взволнованный Аришкин голос:

– Вот ты где. Я ищу его, с ног сбилась, а он в конюшне спрятался, как бедный родственник. Вставай, пойдем.

– Куда идти, и так уже дошел, дальше некуда, – еле слышно прошептал Иван, не отрывая взгляда от огня.

– Наверх, в покои княжеские. Сам же объявил, мол, я теперь хозяин, так что поднимайся, нечего людей смешить, – возмутилась атаманша.

Княжич наконец-то оглянулся, и кузнецова дочь явилась перед ним в совсем ином обличии. Вместо стальной брони теперь на ней была лишь длинная белая сорочка да накинутый на плечи полушубок. Коса льняных волос лежала на груди и ниспадала до колен, а в больших зеленых девичьих глазах застыло тревожное ожидание. Атаман невольно поразился тому, с какою легкостью грозная разбойница превратилась в милую, истинно русскую красавицу.

– Ну что ж, пойдем, – согласился Ванька, хотя в мыслях был по-прежнему с Еленой. При виде поднимающейся по лестнице девицы, ее стройных, обутых в красные сапожки ног ему почудилось, что это вовсе не Арина. Вот сейчас она поднимется наверх, обернется и он увидит синие Еленкины глаза, прощальный взмах ее тонкой руки. Сердце снова сжалось, но уже не от тоски, от самой настоящей боли, да так, что Княжич тихо застонал и ухватился за перила.

– Что с тобой? – озабоченно спросила Аришка.

– Да ничего, просто ногу подвернул, – соврал Иван.

– Поосторожней будь, ты не первый, кто на лестнице на этой спотыкается, – усмехнулась девушка. Улыбка, правда, получилась невеселой, какой-то вымученной.

«Наверно, вспомнила, как сраный нелюдь тут над нею изгалялся», – подумал атаман.

Несколько минут они стояли молча, отрешенно глядя друг на друга. Каждому виделось свое: Княжичу – прекрасный лик любимой, Ирине – мерзкая, слюнявая харя душегуба. Аришка первой одолела наваждение. Встрепенувшись, словно перепуганная птица, она строго приказала:

– Идем отсюда поскорей, а то с ума свихнемся от наших радостных воспоминаний.

Иван не стал перечить, шагая вслед за нею, он спросил:

– Как там дети?

– Ничего, я их спать недавно уложила. Поначалу, правда, чуть не подрались. Катерина хоть и младше, но уж шибко боевая. Пришлось мирить да разъяснять, что они брат с сестрой. Не беспокойся, теперь будут душа в душу жить.

– Так говоришь, как будто они что-то понимают, – усомнился Ванька.

– Конечно, понимают, и не меньше нашего, а вот кривить душой еще не научились, – заверила Аришка и, тяжело вздохнув, печально заключила: – Человек взрослея лучше не становится. Умнеет – это верно, только, что такое мудрость, всего лишь навык ловчить да изворачиваться.

Иван с немалым интересом посмотрел на девушку, которая не переставала изумлять его и с каждым разом все больше и больше.

«Ну про тебя-то этого не скажешь, тебе прошедшие четыре года явно впрок пошли, из заморыша-девчонки вон в какую кралю превратилась. Прав Серега, на такую только посмотреть уже большое счастье», – подумал он и покраснел, поймав себя на мысли, что Аришка, ставшая Ириной, влечет его как женщина.

19

Покои атаманши поразили Княжича своею роскошью. Однако, присмотревшись, он без труда уразумел, что все это досталось ей в наследство от Еленки. Арина всегонавсего лишь уничтожила следы погрома, учиненного когда-то царскими кромешниками.

Глянув на пуховую перину, покрывавшую широкую постель, Ванька загрустил от вновь нахлынувших воспоминаний. «Та самая, которую мы вместе на торжище покупали, покойничек Никита тогда еще над нами насмехался», – припомнил атаман, а вслух спросил:

– Ну рассказывай, как тебя, такую молодую да красивую, разбойнички начальницей признали.

– Начальницей у нас была княгиня, я всего лишь тень ее, но тень достойная, коли сотня мужиков мне покорилась, – ответила девица.

Скинув полушубок, она шагнула к сундуку, достала из него кувшин с вином да пару кубков и пригласила Княжича к столу:

– Садись, в ногах-то правды нету, хотя в заду ее уж и подавно нет. Молодая, говоришь? – продолжила Аришка, наполняя кубки. – Я Елену как-то то же самое спросила, так княгиня мне ответила: ты годами жизнь мою не меряй. Вот и я за одну ночь, что мы с Андрейкою над мертвой Еленой просидели, лет на двадцать постарела. Хорошо, Митяй с казаками приехал, а то бы вовсе померли от холода и голода. Кстати, как он поживает?

– Погиб хорунжий наш, его в Сибири татарва зарезала, – ответил Княжич.

– Жаль, – опечаленно промолвила Ирина. – Митька очень славный был, тебе под стать – с виду ухарь оглашенный, а сердцем добрый, как дитя. Когда казаки выручать тебя пошли, я тоже попросилась, так Разгуляй меня не взял. Без тебя, мол, обойдемся, а ты ребенка расти. Только, думаю, что не в одном Андрейке было дело. Смерть княгини его шибко опечалила, вот он и решил грех на душу не брать, не рисковать девчонкой.

При упоминании Аришки о Елене Ванька вздрогнул, словно от удара. Заметив это, атаманша подала ему кубок.

– Не кори себя, Иван Андреич, понапрасну, нет твоей вины в их гибели. Давай-ка лучше выпьем за упокой души рабов божьих Елены и Димитрия.

Осушив единым духом чару, Иван нетерпеливо вопросил:

– А потом, когда браты уехали, что было?

– Да ничего особенного. Оставила Андрейку на отца и вслед за ними в Москву отправилась.

– А это еще зачем? – не столько удивился, сколь возмутился Ванька.

– Ну, у каждого свои причуды и долги. Разгуляю совесть не дозволила меня с собою взять, а мне велела на Москву идти, узнать хотя бы, что с тобою сотворило воронье поганое, – довольно равнодушно пояснила девица и, сделав несколько глотков вина, продолжила свое повествование. – Поначалу пешей шла, коней-то всех кромешники царевы увели, потом додумалась лошадку в придорожной деревеньке прикупить, деньги были, мне Елена много их оставила.

Представив, как Аришка идет одна ночью по лесной дороге, Иван испуганно воскликнул:

– Тебя ж могли ограбить и убить!

– Много что могли, – все так же равнодушно подтвердила атаманша. – Пытались даже, когда за лошадь начала расплачиваться. Пришлось пальнуть с пистоли для острастки. Так эти горе-варнаки аж в штаны со страху напустили. Одним словом, чуть ли не неделю до Москвы я добиралась. К тому времени ваш след уже простыл.

– Как же ты узнала, что мы в Сибирь ушли? – снова перебил Арину Княжич.

– Да уж узнала, – печально улыбнулась девица. – Я с княгиней на Москве не раз бывала, знала, как к кремлю пройти. Там-то меня стража и схватила. Хотела дурочкой юродивой прикинуться, но не вышло, они пистоль нашли. Я уж было приготовилась смерть позорную принять, благо, знала, как кромешники царевы поступают с девками, но тут князь Дмитрий за меня вступился.

– Какой князь Дмитрий, он же помер, – напомнил Ванька.

– Ясно дело, что не Новосильцев, царствие ему небесное, – перекрестилась атаманша. – Другой князь Дмитрий, Трубецкой – начальник царской стражи, совсем еще молоденький парнишка. Когда меня к нему приволокли, он даже засмущался малость, видно, не привык еще насильничать, а потому по-доброму решил уговорить. Стал расспрашивать, откуда я и кто я, зачем в обитель государеву пробраться вознамерилась, понимаю ли, что теперь со мною будет. Тут я твоей сестрой и назвалась. Брата, мол, ищу, Ивана Княжича, его царевы люди на Москву свезли. Князь аж побледнел, когда услышал твое имя. Смотрит на меня и говорит: похоже, что не врешь, такая же красивая да отчаянная до безумия. Уж не знаю, уважает он тебя или боится, но тут же перестал паскудные намеки делать и отпустил меня на все четыре стороны.

– Так вот взял да отпустил? – засомневался Княжич.

– Ну, не сразу, вначале рассказал, как тебя царь помиловал и в искупление грехов с сибирским ханом воевать отправил. Потом в Москве остаться предложил, служанкой в его доме.

– Что же не осталась? – ревниво вопросил Иван.

– Не привыкла мужикам служить, они мне сами служат, – с гордостью ответила Ирина.

– Видать, понравилась ты Митьке, он ведь головою рисковал, отпустив разбойницу, которая с пистолью в кремль явилась, – усмехнулся Ванька.

– Я многим нравлюсь, даже дьяку хромоногому, который вотчинами ведает, – подтвердила девица.

– А его-то ты откуда знаешь?

– Князь Митька познакомил. Этот дьяк за маленькую мзду почти три года нас оберегал, не присылал хозяев новых, а нынче уговор нарушил, видно, ты ему больше меня понравился.

– Да, нелегкое твое житье, – язвительно промолвил Княжич, сообразив, что знакомство атаманши с Трубецким было не таким уж мимолетным, каким она его пытается представить.

– И не говори, – с неподдельною печалью в голосе отозвалась Арина, не заметив Ванькиной насмешки.

– Когда я с Москвы вернулась, тут такое было, вспомнить тошно. Казаки-то, что с Игнатом Елену охраняли, все ушли, одни наши, деревенские, остались. А мужики они и есть мужики, как княгини не стало, сразу начали блудить, да тащить с имения все, что опричники царевы разграбить не успели, пришлось усмирять.

– Как же ты смогла их усмирить?

– Смогла, – зеленые глаза Арины полыхнули грозным блеском. – Собрала народ да стала речь держать, мол, прекращайте баловство, и будем жить, как при княгине жили. Мужики смеяться надо мною начали, говорят, и кто ж княгиней будет, уж не ты ли. Больше всех паскудник Мишка насмехался, тот самый, что меня еще девчонкой хотел разбойникам на поруганье выдать. Поначалу терпела, а когда он меня лапать начал, я его убила.

– Как убила? – не на шутку удивился Княжич.

– Так же, как и ты душегубов возле нашей кузни убивал. Взяла вон ту пистоль, – Аришка вскинула свою маленькую, но крепкую, привычную к работе руку и указала ею на висевшую у изголовья постели пару пистолетов, – да всадила пулю промеж глаз. Ты не поверишь – остальные мужики сразу присмирели, стали клясться в верности до гроба и просить стать ихней атаманшей.

– Отчего же не поверить, очень даже верю, – пожал плечами Княжич. – Это добро не каждый понимает, а зло, оно для всех понятно. Может, потому и кровожадные такие государи наши. Зачем что-то объяснять, кого-то уговаривать – перебил без счета подданных своих, жути понагнал, такой, чтоб люди рот раскрыть боялись, и правь себе без лишних хлопот. Даже если и напрасно загубил кого-то – это не беда. Душа невинная в блаженство вечное на небеса отправится, а людишек бабы новых нарожают.

– Грех такое говорить, – попрекнула Арина.

– Я-то тут при чем, али правда очи колет? – засмеялся Ванька. – Ты мне лучше расскажи, что дальше было.

– Поначалу шибко тяжко мне пришлось. Правда, вскоре Серега к нам прибился, сразу легче стало. Он на войне бывал, а потому на жизнь иначе смотрит, нежели наши мужики.

– Это как, иначе? – все так же шаловливо, но с явным интересом полюбопытствовал Иван.

– Будто сам не знаешь. Кто возле смерти покрутился, тот начинает понимать, что кроме денег да жратвы с вином, есть вещи поважней на белом свете, – пояснила девица.

– Какие, если не секрет?

– Удача, например, благоволеньем божьим нам ниспосланная.

– Ну, это если человек и без того достойным был, а гад какой, он на войне еще более звереет, – заверил Княжич, затем уже серьезно вопросил: – Поясни-ка ты мне лучше, как тебя, такую праведную, угораздило разбойницею стать? Мне ярыжка колченогий сказывал, что вы всю округу в страхе держите, никому проходу не даете.

– Жить-то надо было, да не просто жить, а еще ораву в сотню ртов кормить, – тяжело вздохнув, ответила Ирина и как бы в оправдание добавила. – К тому же мы одних богатых грабим, причем не дочиста, половину им товаров оставляем, с купцов, которые бедней, и вовсе – десятину лишь берем. Так что приукрасил дьяк тебе злодейство наше, видно, запугать хотел, чтоб не совался к нам, только разве такого запугаешь.

– Это верно, не ярыге хромоногому меня стращать, – охотно согласился Княжич, продолжая свой расспрос. – И с чего ты вдруг в разбой ударилась? Не проще ль было мирно жить? Сеяли бы хлеб, ловили рыбу, на зверье охотились. У тебя ж не казаки, а мужики в повиновении, им такая жизнь куда привычнее.

– Деньги были, Ваня, мне нужны, – потупив взор, призналась атаманша.

– На кой черт они тебе занадобились? Никак, приданое решила накопить, да замуж выйти? – не унимался Ванька.

– Дурак ты, атаман, – обиделась Ирина. – Долг мне надо было возвратить. Я на то, чтобы именье возродить да людей своих вооружить, много денег Елениных потратила. Вот и решила силой взять все то, что злыдни отобрали.

– Торгаши-то в чем виновны, вотчину царевы люди грабили, – попытался возразить ей Княжич.

– А купцы, по-твоему, святые? Как по мне, так все они единым миром мазаны, одно слово – кровопийцы, – запальчиво воскликнула Аришка.

Иван опять с немалым интересом посмотрел на девицу. Услыхать такое от Кольцо иль Разгуляя было б не в диковину, но от рожденной в нищете кузнецовой дочери речей подобных он никак не ожидал. Впрочем, это было только присказкой, сказка ожидала впереди.

Порасспросив Ивана о судьбе знакомых ей казаков, погоревав о Лихаре, Арина предложила:

– Ладно, хватит разговоры говорить, засиделись мы с тобою что-то, время позднее уже, давай-ка спать ложиться.

Княжич понял это как намек, мол, ступай, Иван Андреевич, восвояси. Он было вознамерился спросить, где она определила ему место для ночлега, но не успел. Подойдя к постели, Ирина скинула с себя сорочку.

Ванька малость ошалел, причем не столько от бесстыдства, сколь от красоты кузнецовой дочери и схожести с Еленой. Будь у нее синие глаза да чуть посеребри ей волосы, Арину трудно было б отличить от раскрасавицы шляхтянки.

Стыдливо прикрывая груди своими маленькими ручками, девушка с укором вопросила:

– Чего уставился? Поди, и не таких видал, охальник чертов, – и нырнула с головой под покрывало.

«Обычно бабы срам свой прикрывают, а эта глупая за сиськи ухватилась», – промелькнуло в голове у Ваньки. Он не знал уже, что и думать. В жизни удалого казака бывало всякое, но чтоб красавица-бабенка сама звала в постель, случалось редко. Чаще даже блудных девок приходилось хоть чуть-чуть да уговаривать. Впрочем, тут уж было не до размышлений, перед таким соблазном просто невозможно устоять.

20

Смелости отважной атаманше хватило только до постели. Как только Княжич попытался приобнять ее, он наткнулся на округлые коленки и острые локотки, за которыми она укрыла свои прелести.

– Что с тобой? – обеспокоенно спросил Иван дрожащую как в лихорадке девушку.

– Боюсь я, Ванечка.

– Чего боишься-то?

– Сама не знаю, боюсь и все, – шепотом ответила Аришка и из ее больших зеленых глаз покатились слезы.

Ванька начал целовать алые, припухлые, как у Еленки, губы, мокрые от слез глаза, Арина тихо застонала и опустила руки. Лишь теперь Иван увидел меж ее обворожительных грудей золотую цепочку, на которой вместе с крестиком висел его заветный перстень. «Возле сердца носит память обо мне», – с нежностью подумал атаман.

– Андрейка маленький еще, может потерять, – пояснила девушка.

– Как он?

– Ничего, смышлен не по годам и не хворает, слава богу. Я ему недавно рассказала, что его родная мать – княгиня польская, но он меня по-прежнему мамой называет.

– А своего сыночка хочешь? – вкрадчиво промолвил Княжич.

– Хочу, конечно, – не кривя душой, призналась девица. – Какая женщина дитя иметь не хочет.

Иван продолжил целовать ее уже не в губы, а маленькие, розовые соски. Арина снова застонала и вытянула ноги, явив ему поросшее густой, пушистой шерсткой лоно. Прижавшись к Ваньке, она жалобно пролепетала:

– Ты муж мой, делай все, что пожелаешь.

Стараясь быть как можно понежней, тот стал входить в нее и наконец-то понял причину слез лихой разбойницы – державшая в повиновении сотню мужиков грозная Ирина оказалась девочкой. Почуяв боль, Аришка вскрикнула:

– Ой, мамочка, – и даже попыталась вырваться, но уж тут, как говорится, извини, красавица. Ласково шепча:

– Не бойся, милая, сама скоро мамочкою станешь, – Иван лишил невинности горе-атаманшу.

То ли от того, что удалой казак давненько не был с женщиной, то ли потому, что девушка была прекрасна, как сама любовь, он раз за разом брал ее, не выпуская из своих объятий. Когда любовный пыл немного поугас, Ванька виновато попросил:

– Прости, Аринушка, нет у меня сил, чтобы сдержаться.

– Все хорошо, – ответила Ирина, бережно поглаживая своего избранника. – Только поначалу больно было, а потом приятно даже стало, как еще одно сердечко во мне забилось, – наивно поделилась новоявленная женщина впервые ей изведанными чувствами.

– Не жалеешь, что так получилась?

– О чем жалеть-то? О том, что девственность утратила с любимым человеком? Так все девки лишь об этом и мечтают, да далеко не всем такое счастье выпадает, – блаженно улыбнулась атаманша, однако тут же приумолкла, сообразив, что Княжич непременно вспомнит про Елену, и не ошиблась. Отпустив ее, Иван улегся на спину и закрыл глаза. Несколько минут они лежали молча. Наконец он вопросил:

– Ты взаправду меня любишь?

– Не любила б, так в постель тебя сама не позвала, – отрешенно глядя в потолок, промолвила Аришка.

– Я, когда еще в пещере ледяной с Андрейкою сидела, зарок дала – никого к себе не подпущу, кроме Ивана Андреевича, а ежели силком возьмут, так тут же удавлюсь.

Ванька вздрогнул, как ужаленный, и вновь прижал ее к себе, по выражению лица Ирины он понял – девица не шутит.

«Ну уж нет, с меня Еленки хватит, покуда жив, я тебя пальцем тронуть не дозволю никому», – подумал Княжич, но тут же вспомнил про разбойные дела кузнецовой дочери. Как воспримут мужики грехопадение атаманши, нетрудно было угадать, а про отца ее и думать не хотелось – обещал Петру наставить дочку на путь истинный и наставил, только шибко уж причудливым манером. Впрочем, здраво поразмыслив, он решил: – А по-иному с ней нельзя, с такой строптивицей, вот своего дитя родит, так сразу дури поубавится, не до разбоя на большой дороге станет.

Видно, угадавши его помыслы, Аришка робко прошептала:

– Ванечка, ты женишься на мне?

Княжич сразу вспомнил слова Максима, сказанные им при расставании: не думаю, что кузнецова дочь тебя так просто из своих лапок выпустит. «А есаул провидцем оказался. Похоже, вам, Иван Андреевич, действительно придется под венец пойти», – мысленно поиздевался Ванька над самим собой. Он уже хотел сказать:

– Женюсь, куда ж теперь деваться-то, – но, посмотрев в глаза Аришке, тут же передумал. В зеленых девичьих очах застыли страх, надежда и безграничная любовь к нему одновременно. – Негоже так, нельзя любимых обижать, тем более понапрасну, – упрекнул себя Иван и напомнил про их давний уговор.

– Женюсь, конечно. Я, если помнишь, тоже дал зарок еще когда с тобой на озере рыбачил, что года через три вернусь да на тебе женюсь. А слово мое крепкое, Княжич никого и никогда не предавал.

Прильнув к любимому, девушка смущенно позвала:

– Иди ко мне, – и снова отдалась ему всей своей чистою душою и прекрасным телом.

21

Атаман и атаманша не сомкнули глаз до самого утра. Когда за окнами совсем уж рассвело, а на дворе послышались людские голоса, Ирина с явным сожалением шепнула Ваньке на ухо:

– Все, Ванечка, вставать пора.

Вскочив с постели, она взяла свою сорочку, но истомленные неистовой любовью ножки красавицы не захотели слушаться своей хозяйки. Аришка пошатнулась и, растерянно пролепетав:

– Ой, да что это со мной, – снова повалилась на постель.

– И далеко ли собралась? – насмешливо поинтересовался Княжич.

– Так людей же надо озадачить, иначе снова забалуют.

– Ляг, поспи, я сам схожу, вразумлю твоих разбойничков, – распорядился Ванька.

Одев лишь шаровары с сапогами и рубашку, да накинув на себя Аринин полушубок – его кунтуш валялся по другую сторону постели и просто не попался на глаза, Иван отправился на встречу с мужиками, не взяв с собой даже заветного кинжала.

Почти вся Аришкина ватага уже собралась у крыльца. При виде заспанного Ваньки, да еще и в полушубке их любимой атаманши, в рядах разбойничков раздался злобный ропот.

– Похоже, вправду уломал кудрявый черт Ирину нашу.

Княжич очень рисковал, не взяв с собой оружия, с клинками он боец неодолимый, а так – обычный смертный человек. Впрочем, удалой казак нисколько не жалел об этом. Ночь, проведенная с юной девушкой, не прошла для него даром, Иван прекрасно понимал, что простонапросто не сможет никого убить, по крайней мере, этим утром.

Однако рассусоливать с озлобленными варнаками тоже было не ко времени. Покажи им только слабину, так враз бока намнут, а то и до смерти прибьют.

– Чего стоите, рты раззявив? Аль о службе позабыли? Ступайте в караул – один на башню, пятеро к воротам и с десяток конными в разъезд к большой дороге. Кто свободен, оружие и иную справу к досмотру приготовьте, через час проверю, – с улыбкою, но строгим голосом воскликнул Ванька, решив, как говориться, брать быка за рога.

– Ты кто такой, чтоб нам приказы отдавать? – осадил его Архипка.

Атаман собрался было дать ему по морде, даже подошел вплотную к бунтарю, но бить не стал и вовсе не из страха. Просто это было б не по совести. Архип спросил всего лишь то, о чем хотели вопросить, но не решались, все другие.

Пристально взглянув в глаза верзиле, Княжич вкрадчиво переспросил:

– Кто я таков? Ну если коротко, то муж Арины, а коли хочешь разузнать, кто я, во всех подробностях – Серегу расспроси, он меня знает, мы с ним вместе со шляхтой воевали.

– Тю, мужики, так это же тот самый казачок, который нанимал нас новый терем строить, – признал Ивана бородатый, пожилой разбойничек и уже шепотом добавил, обращаясь к стоявшим рядом сотоварищам: – Полюбовник матушки-княгини, который за ее, голубушку, тьму кромешников царевых перебил. Никак не думал, что он жив остался, его, наверно, сам господь оберегает.

– Признали наконец-то, ну и славно, – улыбнулся Ванька. – Ступайте с богом, мужики, а мне с тестем еще надо побеседовать, благословение на свадьбу получить.

Ненависть, что полыхала в глазах разбойничков, сменилась шаловливым блеском. Соблазнить невинную девицу за просто так – дело, может, и паскудное, но, что там говорить, весьма приятное, а вот жениться после этого на ней, особенно такой строптивой, как Ирина, это бабка надвое сказала. Еще большой вопрос, кому завидовать – тому, кто только помечтал о зеленоокой раскрасавице да ни с чем остался, или тому, кто угодил навек в ее сладостный капканчик.

– Похоже, крепко влип ты, атаман, – посочувствовал Архип. – С кузнецом поосторожней будь. Я его только что видал, мрачнее тучи ходит. Чай, не маленький, наверняка уж догадался обо всем. Как бы он тебе башку не раскроил своим молотом. Петруха, хоть и добр, как малое дитя, но за дочку может и убить.

– Не пугай, а то сбегу от вашей атаманши, – шутливо пригрозил Иван, направляясь к кузнице.

22

К Петру входил он в этот раз, как когда-то заходил к осажденным в придорожном поселении Кольцо и Ермаку, без боязни, но с изрядною опаской. Человек в отчаянии что угодно может натворить, а уж совратителя любимой дочери прибить – так и вообще святое дело.

Отец Арины опять был занят своей нелегкой работой. Однако, увидав, с каким остервенением тот бьет по наковальне, Ванька сразу догадался, что Петр Прокопьевич не столько трудится, сколь вымещает на раскаленном, огнедышащем железе обуревающую его ярость.

– Бог в помощь, батюшка, – поприветствовал он будущего тестя.

Окинув атамана гневным взглядом, кузнец забросил молот в дальний угол, чтоб не поддаться искушению опустить свою кувалду на белокурую головушку пришельца и, сокрушенно качая головою, попросил:

– Уйди, Иван.

– Вот те раз, и куда ж я от жены да двух детей пойду, – насмешливо ответил Княжич.

– Чего ты мелешь, княгиня-матушка уж почитай три года, как преставилась, да и не был ты ей мужем. Морочил голову бабенке разнесчастной, только и всего, – не удержался от упрека Петр Прокопьевич.

– Ну, это не тебе судить, – сердито огрызнулся Ванька. – За Еленку я пред господом отвечу, а с тобой я про Арину речь веду.

– Моя-то дурочка зачем тебе понадобилась?

– Она с Еленой очень схожа, – потупив взор, промолвил Княжич.

– Ну, чуток похожа на покойницу княгиню, и что с того? Ты же долго здесь не усидишь, все одно на свой казачий Дон подашься, а ей теперь, блудливой сучке, мужики проходу не дадут. Это ж надо было на глазах у всех греху любовному предаться, – посетовал Петр.

– Не смей Арину хаять, она теперь не только твоя дочь, но и моя жена, – воскликнул Ванька.

– Кто-кто, жена? – переспросил вконец обескураженный отец его избранницы и аж присел на наковальню.

– Ну да, жена. Я для того к тебе и заявился, чтоб благословенье получить. Иль ты не хочешь за меня, такого непутевого, дочку отдавать, – шаловливо подмигнул ему Княжич.

– Подумать можно, вы с Аришкой выбор мне оставили. Все у вас не по-людски, могли б вначале обвенчаться, а уж потом в постель ложиться, – с обидой в голосе промолвил Петр Прокопьевич.

– Что ж поделаешь – любовь сильнее разума, – заверил Княжич. – Она вообще всего сильнее, даже смерти.

– Ну, это ты перехватил, – возразил ему кузнец.

– Ничуть. Если б по-иному было, давно бы все повымерли, а мы живем, несмотря на все злодейство, что вокруг творится.

Спорить Петр не стал, вместо этого он строго вопросил:

– Иван, ты хорошо подумал? Ведь это на всю жизнь, мы, чай, не турки и не татарва, а христиане православные, нам лишь одна жена положена, одна и на всю жизнь.

– Да знаю, меня же поп воспитывал, – напомнил Княжич.

– А где родители твои?

– Отец в туретчине погиб, а маму нехристи сгубили.

– Как погляжу, досталось тебе, парень, – тяжело вздохнул кузнец и обнял столь нежданно обретенного зятя. – Иван, ведь я ж убить тебя хотел, – признался он.

– Так не убил же.

– Нет, не смог.

– Вот я и говорю – любовь сильнее смерти, – печально улыбнулся атаман.

23

Утром следующего дня Иван с Ириною отправились в Коломну на венчание. Сопровождали молодых почти все обитатели вотчины, лишь Сергей с десятком наиболее смышленых мужиков и пришлыми с деревни бабами остались сторожить имение да готовить свадебное пиршество.

В обитель прибыли уже далеко за полдень и сразу же пошли неурядицы. Вначале долго простояли у запертых ворот монастыря, затем вышедший навстречу жениху с невестой батюшка-священник, увидав одетую в броню Арину – венчаться в домашнем сарафане кузнецова дочь не пожелала, а обзавестись подвенечным платьем просто не успела, аж сплюнул от досады и, не сказав ни слова, удалился в церковь.

– Да он, никак, над нами издеваться вздумал? – грозно вопросил Архип.

– Умолкни, баламут, ты, чай, не на большой дороге, а в доме божьем, здесь надо миром все дела решать. Стойте тут и никуда не разбредайтесь, я вскорости вернусь, – распорядился Княжич, направляясь следом за священником.

В монастырской церкви царил полумрак. Святой отец был занят тем, что ставил свечи, видать, готовился к вечерней службе. Увидев Ваньку, он сердито заявил:

– Изыди, грешник. В храме божьем нету места для разбойников.

– Я не разбойник, я казак, – попытался возразить Иван.

– А казаки разве не разбойники? – спросил с усмешкой божий человек, при этом на лице его отобразился явный интерес к собеседнику.

– По-всякому бывает, и воры, и душегубы среди станичников встречаются, – согласился Княжич. – Но не думаю, чтоб чаще, чем средь всех других людей. Я, к примеру, атаман служивый, совсем недавно из Сибири воротился, за заслуги ратные в награду имение получил, теперь желаю вот обзавестись семейством, – рассудительно добавил он и, вынув из кармана грамоту, вручил ее священнику.

– Вона как, – с уважением промолвил тот, закончив чтение. – И за что ж тебе от государя эдакая милость? Что такое ты в Сибири этой самой совершил?

– Да ничего особенного – с сибирцами сражался, раны получал, товарищей любимых хоронил. Мы, станичники, не ангелы, это верно ты, батюшка, приметил, к постам и прочим воздержаниям не очень-то привержены, однако господу да матушке-Руси беззаветно преданы, за отечество и веру православную завсегда готовы жизнь отдать.

– Будя про казаков мне рассказывать, я сам донской казак, – прервал его святой отец. Увидев изумление в глазах Ивана, он запальчиво воскликнул: – Коль не веришь, так давай на саблях биться – поглядим, какой ты атаман.

– Верю, очень даже верю, – рассмеялся Ванька. – Эка невидаль – казак в попы подался. Я сам, считай, что в церкви произрос, меня станичный батюшка, отец Герасим, взял на воспитание, когда я круглым сиротой остался.

– Герасим, говоришь, – переспросил святой отец и, озарив свой лик печальною улыбкой, явно вызванной воспоминанием о делах давно минувших дней, доверительно промолвил: – Это он тебе отец Герасим, а я его еще знавал разбойным атаманом Гришкой по прозвищу Гроза. Стало быть, ты сын Григория приемный, потому и праведный такой.

– Какой уж есть, – пожал плечами Княжич.

– И как старинный мой приятель поживает?

– Так помер он.

– Давно?

– Нынче осенью уж пятый год пошел.

– Своею смертью помер, иль убили, – поинтересовался поп.

– От старости и от тоски скончался, – пояснил Иван.

– Да, кто бы мог подумать, что атаман мой так закончит путь земной. Я ж в есаулах у Григория, то бишь Герасима ходил. Много славных дел мы натворили. Караванов государевых на Волге да Дону разграбили – не счесть. Он тогда опричникам царевым за брата мстил, люто мстил, оттого, видать, душой и надломился. Как-то раз мне говорит, мол, кровью кровь не смыть и злодейством нашим брата не вернешь, а потому поеду в Киев слово божие изучать да за спасение его души молиться.

– Ну, с Герасимом все ясно, он про брата мне и сам рассказывал, даже саблю, что в наследство от него досталась, подарил, – кивнул Иван на свой булат. – Но ты-то как в священники попал?

– Так я вослед за ним подался, негоже есаулу атамана своего бросать, особенно когда душа того в смятеньи пребывает, – ответил батюшка и тут же принялся увещевать незваного пришельца. – Ишь, понятливый какой, все-то ему ясно, а мне вот невдомек, как ты, такой заслуженный да ладный на непотребной девке жениться вздумал. Это ж, судя по всему, та самая разбойница, которая купчишек на дороге нашей грабит. Напрочь стыд злодейка потеряла, под венец в кольчуге и штанах явилась. Недаром люди говорят, что она ведьма.

– Да какая там ведьма, так, овца заблудшая, – отмахнулся Ванька. – К тому же разве это плохо, душу грешную направить на путь истинный?

– Не знаю, как душа, но цыцки у ей знатные, такие даже под броней не скроешь, видать, на них, да косу длинную ты и позарился, – усмехнулся батюшка.

– Грех такое говорить, святой отец, – смиренно возразил Иван. – Арина верная подруга жены моей, сей бренный мир в расцвете лет покинувшей, она три года сына нашего растила, покуда я в Сибири воевал.

– Так вот ты кто, – упавшим голосом промолвил поп. – Тот самый атаман, который за красавицу полячку государя Грозного едва не застрелил. Уж не знаю, кто ты есть, праведник великий или грешник – не мне судить, пускай господь дела твои осудит. Так и быть, зови свою невесту, обвенчаю вас. Вы с ней, как погляжу, два сапога – пара.

– Благодарствую, святой отец, – ответил Княжич, правда, без особой радости. Напоминание о царе Иване, проклявшем его потомков аж в восьмом колене, пробудило в Ванькиной душе даже не страх, а какое-то тоскливое томление.

Выйдя на крыльцо, он призывно помахал рукой, мол, все улажено, входите. Первой в храм вошла Арина, за нею Петр Прокопьевич с Катериной и Андрейкой на руках, потом все остальные.

Уже стоя возле алтаря, Иван почуял чей-то взгляд. Понятно дело, что на жениха с невестою смотрели все, но этот взгляд был необычный, верней сказать, потусторонний и исходил откуда-то с небес. Княжич поднял голову, с расписного купола обители господней большими синими очами Елены на него смотрела Богородица. Взор ее был ласков и печален. Ваньке сделалось еще тоскливее, чем прежде.

– И зачем она меня оберегает? – подумал атаман. Иван был искренне уверен, что именно Еленка с божьей помощью спасла его как при разгроме побратимова отряда, так и при гибели дружины Ермака на Иртыше. – Нет в жизни справедливости и в смерти тоже нету. Митяй с Кольцо какие жизнерадостные были и погибли, а меня даже вино не радует, дни, что счастлив был, по пальцам можно счесть, и все живу, надеюсь на что-то. Вон, детей понаплодил и бросил да еще проклятие на них навлек, будут, бедные, как я, не жить, а маяться. Надо было мне с Еленою уйти, иль даже с мамой.

Поймав себя на том, что его помыслы кощунственны, Княжич глянул на священника. Тот уже заканчивал обряд венчания. Окропив святой водою жениха с невестой, он приказал:

– Целуйтесь!

Ванька снова посмотрел на образ Богородицы, еле слышно прошептал:

– Прости меня, – и только после этого поцеловал невесту, верней сказать, теперь уже жену.

Смышленая Арина сразу поняла, пред кем покаялся ее любимый Ванечка. Не сказав ни слова, она прижалась к его груди, а про себя подумала: «Зря терзаешься. Еленочка еще когда на смерть пошла, меня женой твоею стать благословила. Будь по-иному, я б тебе не отдалась и уж тем более венчаться бы не стала».

Святой отец от возмущенья аж закашлялся. Целоваться молодым у алтаря положено, но обниматься – это уже грех.

– Надо поскорее их спроваживать, не то того гляди сия негодница прямо в церкви скидывать с себя одежды станет. От ведьмы-то чего угодно можно ждать, – решил батюшка.

Дав новобрачным свое благословение «Живите, дети мои, в согласии и любви», казачий поп задорно подмигнул Ивану:

– Теперь ступайте с миром, да смотрите, шибко не грешите, иначе не будет вам удачи, а она для нас, станичников, всего главней.

24

Назад в имение возвращались ближе к вечеру. Обратная дорога, как обычно, показалась и короче, и намного веселей. Все пели песни, пили припасенное вино, тех, кто шибко перебрал, укладывали в сани. Княжич с молодой женой, детьми да тестем тоже ехал на санях, его Татарин и Аринин конь бежали позади.

Как только миновали просеку, и вдалеке мелькнули огоньки запаленных Сергеем у ворот имения праздничных костров, Ирина дала знак остановиться. Пересев с саней в седло, она, ни слова не сказав, направилась куда-то к озеру. Княжич тоже молча последовал за ней.

– Эй, вы куда, а как же свадьба-то? – окликнул их Архип.

– Чего ты раскудахтался, детей разбудишь, – сердито осадил его кузнец, бережно придерживая прикорнувших на его коленях Андрейку с Катенькой. – На поклон к княгине-матушке, видать, отправились, – поделился Петр Прокопьевич своей догадкой с остальными и тут же предложил: – Поехали. При въезде в вотчину как подобает встретим молодых. Серега даже вон костры там разложил.

Тем временем Иван с Ариной уже вышли к озеру. Несмотря на сумерки, глазастый Ванька еще издали приметил два креста. Один стоял почти что у воды, другой изрядно вдалеке, на возвышении.

– Вон там князь Дмитрий упокоился, – указав рукой на первый крест, пояснила – Княжичу Ирина. – А Елену мы на взгорке схоронили, – добавила она, направляясь к дальнему кресту.

– Отчего не рядом? Они же, какникак, женой и мужем были? – спросил Иван.

– Так Разгуляй распорядился. Он, видимо, решил, что для княгини в лучшем мире другой попутчик предназначен.

Разом спешившись, новобрачные приблизились к Еленкиной могиле. Увидев надпись на кресте, Княжич запалил огниво и вслух прочел:

– Елена Княжич.

– Это тоже Митька вырезал, – тихо, почти шепотом поведала Арина.

– Не знал, что Разгуляй силен был в грамоте, – удивился атаман.

– Немудрено. Пороки-то мы сразу замечаем, а на то, чтоб добродетели увидеть, даже у любимых и друзей годы порой уходят, – заверила Ивана молодая жена, но он, судя по всему, уже ее не слышал.

Словно подломившись, Княжич опустился на колени и обнял могильный бугорок, под которым обрела покой его единственная. Аришка села рядом с ним, припав щекой к спине любимого. Так они и сидели, словно в полузабытьи, Иван, обняв Еленку, а Ирина своего Ванечку.

Атаман очнулся первым. Порывисто вскочив, он подал жене руку:

– Вставай, а то, наверно, гости заждались.

– О чем ты говоришь, какие гости? – растерянно промолвила Арина.

– Вот те раз, у нас же свадьба, али позабыла, – напомнил Княжич.

– Ничего я не забыла, только думаю, не зря ли мы, Иван Андреевич, все это затеяли. Ну как я жить с тобою буду, ты же до сих пор Елену любишь, – ответила Аришка, при этом в голосе ее не прозвучало ни ревности, ни злобы, лишь одна тоскливая печаль.

– Будем жить, как батюшка велел, в согласии и любви, а вот долго или коротко – не знаю. Об одном тебя прошу, когда помру, здесь меня похорони, – Иван притопнул сапогом по заснеженной земле справа от Еленкиной могилы.

«Бог даст, так все тут ляжем. Княгиня слева от тебя, поближе к сердцу, как любимая, а я уж справа, на правах жены», – подумала Ирина, однако вслух насмешливо спросила:

– С чего взял, что первым-то преставишься? Может, тебе счастье улыбнется, и я вперед помру, при тех же родах, а ты себе еще красавицу-боярышню отыщешь.

– Негоже так шутить, – сурово возразил Иван. – Муж должен первым уходить, такое исстари заведено. У нас, на матушке-Руси, мужики, и уж тем более казаки не живут подолгу, не враги, так пьянки со свету сведут, – шаловливо подмигнув, добавил он.

– Да, весело жизнь моя замужняя начинается, решаем, кому первым хоронить кого придется, – язвительно заметила Аришка.

– Не серчай и не печалься понапрасну, все будет хорошо, поверь мне на слово, – пообещал Иван.

Княжич сдержит обещание, в мире да любви он проживет с Ириной более чем четверть века и уйдет из жизни первым.

25

Свадьба удалась на славу. Сергей изрядно постарался для своей любимой атаманши, подобравшей его, босого и голодного, в глухом лесу. Ирина нравилась стрельцу, верней сказать, он был в нее влюблен, но уступить девицу не какому-то Архипке-дуролому, а отважному казачьему полковнику, которого помиловал сам Грозный-царь, было не постыдно и даже не обидно. – Княжича Серега очень уважал.

Все шло, как подобает, пока Ванька, сам того не ведая, не растревожил души Аришкиных разбойничков. Выслушав заздравные речи вначале от Петра Прокопьевича, затем от остальных, он встал из-за стола и, поклонившись в пояс, поблагодарил гостей:

– Спасибо вам, казаки.

Мужики притихли, пораженные столь необычным обращением. Первым, как и следовало ждать, заговорил Архип.

– Так мы ведь не казаки, атаман.

– А кто ж вы есть? – задорно вопросил Иван.

– Да мы и сами не поймем. То ли ничейные холопы, то ли варнаки, – признался откровенно увалень.

– А казаками, как я понимаю, не хотите быть? – презрительно промолвил Княжич.

– Хотеть хотим, да сомневаемся, а вдруг не сдюжим, – загомонили горе-разбойнички.

– Коль желанье есть, так сдюжите, – приободрил их Иван.

– Казаками мало кто рождается, больше все из мужиков берутся. Мой лучший друг хорунжий Ярославец менее чем за год из беглого холопа-нетопыря в истинного воина превратился.

– Слыхал я про такого, – кивнул Серега.

– Решено, идем в казаки. Верно, мужики? – завопил Архипка.

Желающих остаться непонятно кем – то ли холопом, то ли разбойником не было. Все дружно поддержали парня.

– И когда на Дон отправитесь? – осведомился Петр Прокопьевич. В глубине души он ожидал от зятя нечто в этом роде. В том, что Арина отправится за мужем, кузнец не сомневался, поэтому впал в жуткую тоску. Остаться одному на склоне лет, без любимой дочери, врагу не пожелаешь. Иван, конечно, будет звать его собой, но кому он нужен в воинстве казачьем – старик убогий, а быть обузой кузнецу не позволял строптивый нрав. Княжич не замедлил развеять его печаль. Пожав плечами, Ванька хитро улыбнулся и сказал:

– Оно, конечно, можно и на Дон податься, коли, батюшка, тебе тут плохо.

– Да мне не плохо, – растерянно промолвил Петр Прокопьевич, ожидая новой каверзы от зятя.

– Тогда за чем же дело стало, здесь и обоснуем станицу, – предложил Иван, чем поверг в восторг не только тестя, но и всю Аришкину ватагу. Стать вольным воином хотелось всем, а вот покидать насиженное место да отправляться на суровый Дон опасались многие.

– Чтоб быть станичником, надо многое постичь и драться, как волчара, обучиться, – тяжело вздохнув, напомнил Сергей.

– Это верно, – поддержал его Архипка.

– Ну, то моя забота, мужики, – успокоил их Княжич, пообещав: – Всему, что сам умею, обучу. Мне здесь абы кого не надобно. Нужны истинные воины. Мы ж теперь тут как лазутчики во вражьем стане.

– Слава атаману! – заорали новоявленные станичники, и свадьба стала обретать черты лихого казачьего загула. Не каждому господь дал быть отважным воином, но – каждый православный, хлебнув лишнего, начинает чувствовать себя таковым.

Увидев это, Ирина недовольно сморщила свой носик, смотреть на эдакое непотребство кузнецовой дочери было непривычно.

– Пойдем отсюда, – позвала она Ивана.

– Не серчай на них, Иринушка, люди как умеют, так и радуются. По-другому счастливыми быть их, видать, никто не научил, – ответил Княжич, но не стал перечить и направился следом за женой.

Войдя в опочивальню, он было ухватил Арину, чтоб затащить в постель, но та ловко увернулась и строго попросила:

– Постой, давай дела сперва уладим.

Подойдя к одному из сундуков, что стояли вдоль стены, она достала знакомый Княжичу ларец.

– Вот, все до последней монетки возвернула, – с гордостью сказала атаманша, открывая крышку. Иван печально посмотрел на знакомые ему Еленкины сокровища и распорядился:

– Припрячь, еще сгодятся.

– Конечно, пригодятся, Андрейке на приданое.

– Андрей казак, зачем ему приданое, – печально улыбнулся атаман.

– Ну, тогда Катеньке.

– Такую девку без приданого с руками оторвут, да и не принято оно у казаков, – вновь возразил Иван и, немного помолчав, задумчиво добавил: – Мы на эти деньги пушки купим.

– Все шуткуешь, – не поверила Арина.

– Да какие уж тут шутки, времена грядут лихие, нам без пушек здесь никак не удержаться, да и имение из боярской вотчины надо в крепость превратить.

– Так ты взаправду здесь решил остаться, – шепотом промолвила Аришка, затем заплакала навзрыд, она припомнила слова Елены о том, что Княжича дитем не удержать. Как ошибалась ее старшая подруга и чем ей обошлась эта ошибка.

– Что с тобой? – стал успокаивать жену Иван.

– Да нет, это я так, от счастья, – слукавила та.

Княжич тоже не решился рассказать о том, что всего лишь исполняет давнюю Еленкину мечту о создании братства вольных воинов. Впрочем, ни Ирина, ни Иван не лгали, просто каждый человек имеет право сохранить свою заветную тайну.

Проворно сняв с себя одежды, Аришка властно позвала:

– Иди ко мне.

– Ишь, как разохотилась, – усмехнулся Ванька.

– А ты как думал, я ведь девка молодая, справная, четыре года о твоей любви мечтала.

В середине лета Ирина родит сына и, не смотря на предложение Ивана наречь младенца по деду – Петром, назовет его Ванечкой.