Я — бабочка, бабочка, бабочка… Ах, устала, устала, устала… Я не могу, не могу, не могу… Я не могу вылететь на волю… Но ведь я её вижу, вижу, вижу… Там, за этой невозможной прозрачной стеной… За этой преградой…
Я вижу, вижу, вижу… Там небо… Там зелёные кусты… Там, там, там… Как я устала, устала, устала… Сейчас… Я наберусь сил… И снова попытаюсь…
Так, так, так… лапами, лапами, лапами… крыльями, крыльями, крыльями… Сейчас, сейчас, сейчас…
Нет… опять лапы не удержались… Опять я внизу, вниз, внизу… Но ведь мне надо туда…
Мне пора…Но как же я устала… Нет сил, нет сил, нет сил…
Сейчас, сейчас, сейчас… сейчас я попробую ещё раз…
Коричневая бабочка средней величины билась о стекло примерно в течение получаса. Она семенила своими лапками, быстро-быстро перебирала крыльями, и взбиралась по стеклу на самый верх, до самого края рамы.
Потом она срывалась вниз, какое-то короткое время сидела на раме, опустив крылья, и снова начинала всё сначала.
Тот, кто лежал на смятой, неопрятной постели, стоящей возле окна, уже проснулся. Он лежал почти без движения, и его заплывшие веки иногда приподнимались и снова опускались…
Лежащий попытался было натянуть одеяло на голову, но под натянутым одеялом было душно.
Приоткрыв глаза, он снова посмотрел на бабочку, бьющую крыльями о стекло.
Ой-ё… Сколько же она может тарабанить по стеклу… Разбудила меня, тварь… Неужели соображения у неё нет — вылететь в форточку…
Ой-ё… Что же это мне так плохо…
И пил-то вчера немного, вроде… Не больше, чем всегда… Но как мне плохо… Как плохо мне… Хоть кричи… У-у-у…
Лежащий на кровати издал нечленораздельный звук, похожий на мычание.
У-у-у… Что спрашиваешь, почему тебе плохо… что кочевряжишься-то, сам перед собой… знаешь ведь, почему так плохо-то…
У-у-у… Знаешь… Какого чёрта попёрся на эту вечеринку… ведь сам же их презираешь… А лебезил-то как перед ними, лебезил…
А чего лебезил-то… А чтобы должность получить, чтоб войти в их «круг»… чтоб своим стать… вернее, «ихним» уже стать, «ихним», до конца уже… До конца уже «ихним» стать…
И что… получилось у тебя… получилось, получилось… Сегодня уже явка к начальнику, в двенадцать ноль-ноль…
Пора вставать, бриться… Не могу…
Да сколько же ты можешь мне душу топтать… Ишь, крылышками бьёт… Дура… Выпустить тебя, что-ли… Или прихлопнуть уже совсем, чтоб не мучилась…
Лучше прихлопнуть… У-у-у… Как же мне плохо…
Лежащий тяжело перевернулся на бок. Он полежал немного на боку, откинул одеяло, и опустил ноги на пол. Потом он поднял своё тело и установил его в вертикальном положении, опираясь руками о подоконник.
Бабочка билась о стекло, повторяя подъёмы и падения с завидной периодичностью.
Лежащий, то есть уже — стоящий, занёс над ней свою руку, чтобы прихлопнуть её.
Рука его описала плавную дугу, и со всего размаху въехала в стекло.
Раздался звон, капли крови из разрезанной руки брызнули на осколки, на подоконник, на пол.
Чудо… Чудо, чудо, чудо… Я видела, видела, видела… мелькнула тень… огромная тень… А потом прозрачная преграда раскололась, раскололась, раскололась…И вот я лечу, лечу, лечу… Небо… трава… кусты… цветы…
Кровь продолжала течь. Порез был достаточно глубоким. Один из осколков стекла впился стоящему прямо в босую ногу, войдя в неё, как острый нож.
Ну, хоть так… Пусть уж летит… Хоть так я ей помог… Хоть так…
Стоящий сначала как-то неловко присел, зажимая порез на руке, а потом откинулся на пол, на мгновение потеряв сознание.
Мне же надо к начальнику… X начальнику надо… К двенадцати ноль-ноль… Не иду, значит… Как трясёт на этих носилках… Интересно, рука-то сгибаться будет… и нога… связки-то порезал, или нет…
Вот ведь как… не вышло… К начальнику — не вышло пойти-то… Эх, жаль… Как же я теперь…
А может, и к лучшему… Чёрт с ним, с начальником… Пресмыкаться не надо… Унижаться…
* * *
Я Ангел, хранитель людей… Я смотрел на него, смотрел… Неужели он не способен понять, куда он движется… Неужели он не может понять, когда идёт навстречу злу… Навстречу гибели… И не сообразит, что надо сделать шаг в сторону, и идти совсем иной дорогой… Ну, хоть так… Я помог ему — хоть так…
Бабочка же — давно приступила к своим непосредственным обязанностям. Она сидела на цветке. И рядом сидели её собратья, проживая свою, ещё неоконченную, жизнь.
И если можно спасти живую душу, надо сделать что-нибудь. Надо устранить преграду.