Оказывается, до пограничного поста было двадцать километров.

Мы с моим Пацюком покинули город, и выбрались на просёлочную дорогу.

Не смотря на поздний час и холод, движение на дороге было оживлённым. Нам навстречу то и дело попадались УАЗики, тяжеловато пробивающиеся по замёрзшей колее.

— Куда это они? — поинтересовался я.

— Це контрабандисты, — охотно поддержал разговор. — Не ты же один через границу перебираешься. Кому охота налоги платить. Тут раньше проволока колюча була.

— Куда делась?

— А посрезали мужики. На металлолом посдавали. Нормально!

«Да, — подумал я, — нет предела изобретательности русского человека. Колючую проволоку на метеллолом — это даже символично».

Пацюк помолчал и продолжил.

— Уси хотять жить. Тут, на цей дороге, бувае, погранци облаву ставять.

— Ловят? — спросил я.

— Та ни… Соберуть соби гроши, та и годи. Тут шпионив нема. Уси жить хотять. А погранци — тоже люди, чи ни?

– Как же так? Это же граница!

— Нормально. Люди ж с понятием… Сам заробляешь — и людям дай.

«Этой норме нет предела, — подумал я. — И вообще — норме предела нет…»

Пацюк коротко хохотнул, хитро посмотрел на меня и сказал:

— Я ж тоби не питаю, чого тебе через границу несёт… Може, ты террорист какой. Глаза у тебе… Може, ты вохабит?

— Я православный. Русский я…

— Ото ж… А глаза у тебе не русски.

— У меня мама русская. Родом из-под Смоленска. А отец татарин. На половину.

— На яку? — снова хохотнул Пацюк.

— На отцовскую.

— А на другу?

Пацюку явно нравилось болтать со мной. Да и я болтал… Чтоб не думать о границе.

Странно устроены люди. В Москве — никто, и не разу не спросил, откуда у меня раскосые глаза. А тут… первый встречный.

Но вот что интересно: мне было легко разговаривать с Пацюком. Обстоятельства к тому располагали…

— А на другу? — переспросил Пацюк.

— А другая половина — ты не поверишь. Бабушка у меня — немка. Она родилась перед войной. Их во время войны выслали в Казахстан, как немцев.

Пацюк аж тормознул слегка.

— Так не бувае, — сказал он.

— Бывает, — вздохнул я. — А потом бабушка с дедом познакомились на целине. При Хрущёве.

— Да… протянул Пацюк. — При Хрущёве… Це да… А як же ж твоя хфамилия?

— Иванов, — честно признался я. — Вася Иванов.

Пацюк опять чуть не тормознул.

– Татарин?

Пацюк снова разразился своим замечательным хохотом. Самое смешное, что я тоже смеялся, вместе с ним.

— Татарин, — подтвердил я, отсмеявшись.

— А як же ж?

Почему я рассказывал этому человеку все семейные предания? По дороге через границу, которую я впервые в жизни пересекал нелегально…

— Это — давняя история… Ещё до революции, русский купец Иванов усыновил татарского мальчика… сироту… и дал ему свою фамилию, и даже наследником сделал. Крестил его, и назвал Иваном Ивановым. Хотел женить на своей дочери. Но тут случилась революция, и наследство… того… А фамилия осталась. Ваня вырос, и вместо купеческой дочери, женился на бедной татарке.

— И шо? Мусульманином не стал?

— Все уже были атеистами.

— А купец? Куды подевался?

— Купца растреляли. Дочь его умерла. Это я знаю по рассказам матери.

— Ты прям… ты — як учебник истории, — покачал головой Пацюк.

Так меня ещё никто не называл.

— А Вы? Вы откуда родом? — поинтересовался я.

— Чи не бачишь? Я хохол! Але…

— Что?

— Бабка була полячка.

По его последующему молчанию я понял, что он чего-то не договаривает.

— Что? — переспросил я.

— Ничого, — вздохнул Пацюк. — Ничого…

Он вдруг стал каким-то грустным. Кто знает, какой глубоко зарытый пласт его души пошевелил я своими признаниями.

Какие тайны рода Пацюков, идущие от гетмана Мазепы, или ещё дальше — подняли вдруг свои головы, проверяя, правильно ли их потомок распоряжается ими…

Какие письма, и каким турецким султанам писали его предки?

Ходячим учебником истории был и мой Пацюк, но содержания я так и не узнал. Страницы не открылись…

Холодный ветер со снежной крупой бил нам в ветровое стекло. Фонари встречных УАЗиков, везущих, по мере сил, свою контрабанду, на мгновение слепили нам глаза.

— Усе, — сказал Пацюк. — Подьезжаем.