Глава 1

Эта история произошла два года назад. Я тогда переходил в шестой класс обычной школы и в третий класс «художки», то есть школы художественной.

Сейчас мне уже четырнадцать (почти), но я постоянно вспоминаю эту историю.

Конечно, я вам ее расскажу, раз начал. Только сначала немного о себе, чтобы было понятнее.

Я — единственный ребенок в семье. Дело обычное. Я — обыкновенный ребенок. Это родители у меня… не совсем обыкновенные.

Они — художники. Папа преподает в той самой художественной школе, где я учусь. Только он старается не работать в моем классе. «Чтобы уберечься от инфаркта и других ужасных болезней», как он говорит.

Папа пишет картины и участвует в выставках. О нем частенько появляются статьи в журналах, его имя печатают в каталогах. Можно сказать, что мой папа — известный художник. Но папа никогда не зазнается. Это признают все его друзья, а главное — мама.

У моих родителей есть мастерская. Она переделана из чердака и расположена на шестом этаже пятиэтажного дома. Наша квартира — на пятом. Сейчас родители очень боятся, что пятиэтажка попадет под снос.

Боятся… Потому, что квартиру конечно же нам дадут. Может, и лучше прежней. Только вот как двум художникам существовать без мастерской?

Ведь мастерская — как бы это сказать? — словно бы сердцевина, словно бы душа нашей жизни. И не только нашей, но и жизни наших друзей.

Вернее, друзей моих родителей, которых я считаю и своими друзьями.

Все наши друзья собираются у нас в мастерской. Ведь это такое чудо — иметь мастерскую!

У мастерской есть своя история. Родители оборудовали ее сами. «Путем длительных согласований и некоторых подношений», как выражается отец, родителям разрешили пробить дырку на чердак, подвести к дырке лестницу и обустроить его.

Это случилось, когда мне исполнилось лет пять. Я, конечно, ни «согласований», ни «подношений» не помню. Но вот радость родителей… этот самый «праздник пробития потолка» я помню.

Кажется, это вообще мое первое воспоминание детства. Все прыгают вокруг кучи камней на полу…

Это потом уже появились и полки, и большие стеклянные окна, и обитые деревом стены.

Появились мольберты и подрамники, холсты, палитры и все прочее, что обязано находиться в мастерской художника.

Художников!

Появился тот самый, непередаваемый запах художественной мастерской, который ни с каким другим запахом не спутаешь.

Мама тоже пишет картины, только реже, чем папа. Она в основном делает иллюстрации для книг. Для детских.

Было бы удивительно, если бы меня с первого класса обычной школы не определили в «художку». Я просидел два года в подготовительном классе, так как (чего уж тут скрывать!) особого рвения к рисованию не проявлял с самого начала. Отсюда и пошли папины высказывания про «инфаркт».

Мне нравились (и сейчас нравятся) автомобили, поезда, самолеты. Все, что движется, гудит, питается бензином и пр. С первого класса я начал собирать коллекцию машинок. Я знал, чем отличаются «жигули» разных моделей, не говоря уже об «ауди», «мерседесах», «тойотах» и прочих представителях отряда четырехколесных!

«Жена, тебе мальчика в роддоме не подменили?» — интересовался папа.

«Сам смотри… — вяло отмахивалась мама. — По крайней мере, в нашем роду машины различают только по цвету. Красненькая, синенькая…»

«А в нашем — по размеру, — вторил папа. — Большая, маленькая… Чей мальчик? Откуда мальчик?»

Когда я учился в первом классе, я на эти шуточки обижался. Потом перестал.

Пусть смеются! Конечно, меня не подменили. Я похож на них обоих — на отца и мать.

Я любил их обоих! (То есть люблю!) Они оба еще молодые… красивые, особенно мама!

Ради любви я сидел два года в подготовительном классе «художки»! А из-за чего еще можно там сидеть, штукатуря надоевшие натюрморты с немыслимыми кувшинами и восковыми яблоками…

Штриховка туда, штриховка сюда… «Яблоко квадратное, кувшин завалился, драпировка деревянная…»

В конце пятого класса обычной школы я завершил учебу в третьем классе «художки». Конечно, к третьему классу в «художке» учиться стало интереснее. Потому что у меня начало наконец что-то получаться. Потому что кроме скучного рисунка появились и настоящая живопись, и композиция, и лепка из глины.

Рука стала тверже держать кисть.

Мне стало нравиться писать красками: смешивать цвета, класть мазки.

Вообще-то рисовать — это здорово! Когда твоя рука выводит на бумаге или на картоне сначала линию… Еще не понятно, что это будет… Одна линия, другая… Вот уже на листе показывается человек… Здорово!

Вдруг человек обретает цвет… Его глаза становятся карими. Его губы улыбаются… Вот на нем появляется шляпа…

Тут появляется учитель и говорит тебе в ухо: «Александр, ты не смотришь на натуру! Там вроде бы стоит кувшин, а ты опять нарисовал пирата!»

Ну и так далее и тому подобное…

Да! Еще могла, вслед за этим, последовать совсем уж нехорошая фраза: «Интересно, а как твой отец смотрит на эти художества?»

«Он зажмуривается!» — мысленно отвечал я.

Папа иногда зажмуривался, иногда — нет.

Бывало, что и попадало мне. Ну, как без этого…

 

Глава 2

В конце третьего класса «художки» полагалась практика. Выезд на натуру, на пленэр (в переводе с французского «на пленэр» означает: «на открытый воздух»).

Летом, после третьего класса, я мог бы отправиться в Крым. Две группы ребят из нашей «художки» (старшая и младшая) отправлялись туда каждое лето.

В прошлом году я родителям о Крыме даже не заикался. Тому имелась объективная причина.

Дело в том, что я в своем третьем классе «художки» самый маленький. Это сейчас мне четырнадцать (почти). А тогда еще двенадцати не исполнилось…

К нам в школу принимают с третьего, а то и с четвертого класса обычной школы. Это меня взяли с первого, потому что папа…

Несмотря на то что я просидел два года в подготовительном классе, я все равно оказался младше всех.

Папа на практику в этом году не ехал. Ему сделали большой заказ, который требовалось закончить в срок.

— Пущать или не пущать? Вот в чем вопрос? — размышляли мама с папой, сидя в мастерской за «рюмкой чаю» по случаю скорого окончания учебного года в «художке».

На мольбертах сохли неоконченные картины папы. В открытые окна проникали лучи закатного солнца.

В мастерской родители сидели не одни. Там же находились папин друг Мигель со своей спутницей Ариадной и папин друг Иваныч без спутницы. Правда, присутствовала мамина подруга Жанна. С Мигелем и Иванычем папа учился в Строгановке. Мама тоже там училась, только на три года позже.

Мигеля по-настоящему зовут Миша. Он тоже художник, только «свободный». Он так про себя и говорит:

— Я — свободный художник жизни!

Правда, я не видел его картин. Однажды я даже спросил у папы, где можно посмотреть картины Мигеля? Потому что Мигель сам как картина: черные длинные волосы, весь в каких-то разноцветных кофтах и шарфах, в каких-то ремнях, фенечках и завязочках…

— Я бы тоже хотел взглянуть на его картины… — вздохнул папа. — Только он давно уже кисточку в руках не держал.

— Он занимается перфо́мансом, — пояснила мама.

Я не понял. (Тогда не понимал.)

— Ну, берет разные штуки, ставит их с ног на голову и сам ходит посреди этого всего, — пояснил папа.

— На голове? — спросил я.

Почему-то мне представился Мигель со своими шарфами и фенечками, стоящий посреди разных штук именно на голове. Вернее, на ногах, но на потолке. И шарфы свисают вниз…

— Что — «на голове»?

— Ну ходит!

— А-а-а… — протянул папа. — Угу. Можно сказать и так. А эти всякие штуки называются «инсталля́ции».

— Не забивай ребенку голову, — попросила мама.

— Для общего развития, — пожал плечами папа. — Я же на выставку к Мигелю Сашку не приглашаю!

— Да, — отозвалась мама. — Не стоит ребенка пугать…

Мигель — он в общем-то дядька добродушный. Только с закидонами. Как выпьет, начинает читать стихи и бренчать на гитаре. А потом жаловаться на жизнь и плакать. Или смеяться.

Подружки с ним приходят разные. Наверно, потому, что ни одна долго не выдерживает. Или стихов, или слез, или этих… как их?., инсци… ну, этих всяких штук, поставленных с ног на голову.

Теперешняя Мигелева Ариадна ему под стать. Тоже вся в ремешках, бусах, поясах и серьгах. Лохматая. Молчаливая. В трех или четырех кофтах, выглядывающих одна из-под другой. Пришла к нам только второй раз.

Мигель сразу же принял участие в вопросе о моей практике:

— Пускай ребенок отдохнет от родителей! Пусть едет! Я — за! В Крыму хорошо! Тепло!

— Угу, — кивнула его подружка. — Я, например, сама сбегала из дома три раза.

По-моему, эта фраза оказалась единственной, которую она произнесла за весь вечер.

Я не думаю, что такой аргумент положительно подействовал на маму. Она внимательно взглянула на подружку Мигеля и предложила:

— Может, я его лучше на дачу к бабушке отправлю?

Я любил бабушку, мамину маму. Она оставалась единственной моей бабушкой: все остальные (бабушка и два дедушки) уже покинули этот мир. Я бы с удовольствием съездил к бабушке в гости.

Но практика! В Крыму! Вместе с ребятами из «художки»! Неужели родители не поймут, что я уже вырос!

— Ма, это же всего три недели! А на даче у бабушки мне и так все остальное лето загорать! — возразил я.

— Крым теперь чужая страна… — вздохнула мама. — Не знаю, как там обстановка. Граница, таможня…

— Он что, золото и бриллианты повезет? — поинтересовался Мигель.

— Наша школа ездит туда испокон веков, — не погрешил против правды папа. — Может, пусть съездит? Чтоб от товарищей не отстать?

Папа, кажется, склонялся на мою сторону. Тут мама привела последний аргумент:

— А если что-то случится?

На такую фразу ответить невозможно. Поэтому все замолчали. Я готов был заплакать.

Тут за меня заступился Иваныч.

— Я бы отпустил, — повел он своими плечищами. — Пусть мужиком становится.

Как я был благодарен Иванычу за поддержку!

 

Глава 3

Надо бы пару слов сказать и про Иваныча.

Иваныч писал русскую природу, Русь-матушку, церкви, красавиц в сарафанах и мужиков в белых вышитых рубахах. Пытался даже писать иконы, но, как он выражался, никак не мог «свою натуру вставить в канон».

Внешность у Иваныча соответствующая. Большой, сильный, косая сажень в плечах. Похож на грузчика или штангиста, а не на художника. Одним словом, русский богатырь. Только без меча или без палицы. Без кольчуги и коня. И немножко «без царя в голове», как выражается Жанна. Как будто у нее самой в голове одни «цари»..

Иваныч ходил в церковь и даже хотел определиться в монастырь (как я случайно узнал из разговора родителей). Но в монастырь Иваныча почему-то не приняли. По этому поводу он некоторое время провел «в тоске» и «пил горькую».

Но принципам жизни Иваныч не изменил. Натуру же не изменишь…

Знал я так же, что существовала некоторая симпатия между Иванычем и Жанной. Существовала давно, но как-то безвыходно и безрезультатно. То Иваныч в духовных исканиях, то Жанна в тоске, то еще что-нибудь.

Вот такая компания собиралась у нас в мастерской. Это не вся, конечно, компания. У нас много народу собиралось. И собирается…

Жанна, между прочим, совсем не художник. Она журналистка. Познакомилась с мамой, когда я родился: лежали вместе в роддоме.

Только у Жанны случилась беда: ее новорожденная дочка умерла. Потом муж ушел. А вот дружба с мамой осталась.

Жанна ничего не сказала насчет моей практики, только отвернулась к окну. Она вообще какая-то не очень веселая, эта Жанна.

Носит длинные юбки. Чуть что — крестится. В церковь часто ходит. Иногда, в праздники, Жанна зовет маму, и они отправляются в церковь вместе. Только для мамы надеть юбку или платок на голову равносильно подвигу. Она сама так говорит. Потому что любит ходить в джинсах или в каких-нибудь других брюках и даже зимой — без шапки.

Вы не думайте, что я называю друзей моих родителей по именам только сейчас. Нет, я их вообще-то всегда так называю. А никто и не возражает.

Иваныч однажды так и припечатал, когда кто-то из нечастых гостей удивился, что я всех называю по именам.

— Он тут равный среди равных, — объяснил гостю Иваныч. — И вообще, он у нас один на всех…

Иваныч прав. Среди взрослых друзей моих отца и матери я оказался единственным ребенком. Рожденным «по залёту».

Извините, но факт. Раньше я не знал, что это значит. Услышал эту фразу от взрослых и решил, что мои мама и папа летали где-то (в небесах от любви…) и от этого родился я.

В принципе, став старше, я понял, что не так уж и не прав.

Короче, я не только любил (люблю) своих родителей. Я еще им благодарен за то, что, витая в облаках своей любви, они не стали придумывать никакого ужасного способа избавиться от меня или просто сделать так, чтоб я и не начинался (а ведь могли бы!).

Честное слово, я старался не мешать им летать..

Мою маму зовут Тоня, а отца — Юрий. Так что я — Александр Юрьевич.

Меня отпустили на практику.

Отпустили!

Ура!

 

Глава 4

В Крым, в составе младшей группы, поехали двенадцать человек, в том числе и я. С нами отправились папины коллеги: Анастасия Никодимовна, или Никодимна, или просто — Гимназия, и Сергей Петрович, или просто — Петрович. Кроме того, в Крым отправлялась еще группа старших ребят. Более многочисленная, чем наша. Но старшие держались особняком.

В нашей группе за пять девчонок отвечала Анастасия Никодимовна, а Петрович — за семерых мальчишек.

На перроне, перед отъездом, родители в двадцать пятый или в сорок пятый раз пытались внушить мне, чтоб я никуда не лез без разрешения, чтоб не заплывал далеко, купался по пять минут, слушал Петровича, а также мыл руки, овощи и фрукты. Да! И чтоб кушал хорошо!

И вообще…

Родители надавали мне еще массу ценных советов, и я честно обещал все-все выполнять. Обещал звонить по мобильнику два раза в день. Я ведь их люблю, моих родителей.

Поезд тронулся.

Мои Тоня и Юра долго бежали вслед за вагоном, махая мне рукой. Да, я очень хотел в Крым, но расставание есть расставание.

Иногда, только расставаясь, понимаешь, как люди тебе дороги. Кажется, я даже заплакал. Чуть-чуть…

Поезд все шел и шел. От Москвы к морю.

С каждым километром делалось теплее. Менялась и природа. За окном становилось все меньше лесов. Все шире расстилались степи. Все чище, свободнее от всяких строений становилась линия горизонта.

И вот уже все мы застыли возле окон, наблюдая, как совершенно круглое розовое солнце садится за не замутненный никакими постройками или растительностью горизонт. Горизонт, словно бы прочерченный по линейке.

Мы смотрели, как солнце окрашивает небо всеми оттенками розового, оранжевого, желтого, лилового, фиолетового…

Наверно, не мне одному хотелось нарисовать этот закат. Петрович же, стоя вместе со всеми у окошка, повторял:

— Запоминайте, ребятки! Запоминайте…

Ночь в поезде пролетела незаметно, и вот наконец мы увидели море из окон нашего вагона.

— Ура! Ура! — кричали мы.

Никто из пассажиров нас не останавливал. Ведь именно к нему все и стремились — к теплому и ласковому морю. Ура!..

Мы выгрузились на железнодорожной станции, у въезда в пыльный южный городок, не доезжая до его центра. Нас уже поджидал маленький старый автобус, чтобы везти по назначению — в оздоровительный лагерь.

Мы (наша группа и группа «четвероклассников», то есть старших) погрузились в автобусик, и он запыхтел по узкой дороге со скоростью, едва ли превышающей пятьдесят километров в час.

В автобусе мне досталось место около окошка. Я как прилип к стеклу, так и не смог от него отлипнуть до конца пути.

Какая дорога открывалась передо мной!

Все-таки я недаром учился в художественной школе! Мне казалось, что каждые сто метров этой дороги можно мысленно одеть в рамки и представить в виде картин.

Автобусик, пыхтя от одышки, заползал все выше и выше. Он продвигался по узкому шоссе среди древних фиолетовых камней, поросших вековыми мхами.

Вдруг, прямо с высоты, перед нами открылась огромная синяя чаша.

Море! Море в обрамлении гор…

Кажется, я даже перестал дышать! Просто забыл, что мне надо дышать, и вспомнил об этом только тогда, когда… Ну, в общем, вспомнил.

Автобусик двинулся вниз. Вы не поверите, но временами я даже закрывал глаза, потому что красота переполняла меня через край.

В автобусе установилась тишина. Народ перестал переговариваться и приник к окнам. Ведь мы все были художниками.

Ну, почти художниками.

— Запоминайте, ребятки… Запоминайте…

 

Глава 5

Наш лагерь находился на берегу Черного моря, под старой, древней горой — потухшим вулканом.

Сама гора давно уже считается заповедником.

Лагерь стоит как раз на границе заповедника и старинного курортного поселка. Не буду описывать свое впечатление от местности. Оно ничем не отличалось от первого, автобусного впечатления.

Какая красота! Я даже предположить не мог, что такое бывает.

Споткнувшись, я остановился, случайно задрав голову. Мой друг Лёнчик наткнулся на меня:

— Ты чо? Окаменел?

Я показал Лёнчику на небо. Лёнчик поднял голову и тоже «окаменел».

Над нами разливалась такая синева… такая голубизна… такая лазурь! Без единого облачка… высоченная и бездонная.

Нас поселили в отдельный небольшой павильон и накормили. После обеда мы сразу отправились купаться и сидели в воде… не буду говорить сколько…

Чем только Петрович и Гимназия ни грозились нам — мы не вылезали. Но пострадал только я один.

Маму надо слушаться. Купаться надо по пять минут. Ну, по десять…

Потому что сразу после пляжа я замерз и даже натянул на себя свитер. Наверно, я глупо выглядел в свитере в жару, да еще после купания. Но мне было наплевать, как я выгляжу. Мне становилось все холоднее. В горле першило. Я едва притопал на ужин.

После ужина я свалился на кровать, закутался в простыню и покрывало, но никак не мог согреться. Пожалел, что теплого одеяла нет. Лето же! Одеял нам не раздали…

— Да ты, кажется, заболел. — Петрович положил руку мне на лоб. — Ступай-ка в изолятор! Сам найдешь дорогу?

— Я его провожу! — вызвался Лёнчик.

— Давай провожай! Только до изолятора — и назад! А то знаю я вас, провожальщиков!

Мы с Лёнчиком направились к изолятору. Меня уже просто колотило. Подбородок трясся помимо моей воли…

Изолятор располагался в стороне ото всех лагерных построек, на возвышенности, под самой заповедной горой. Маленький беленький домик с верандой. В середине — процедурный кабинет. Две палаты для больных, а в третьей палате жила, как я потом узнал, молодая врачиха, Вера Петровна, или Верочка.

Симпатичная, тоненькая, как девчонка, Вера Петровна изо всех сил хотела казаться строгой, но у нее это не очень получалось.

Верочка встретила нас на веранде. Она сразу поняла, кто болен.

— Ох-ох-ох! — всплеснула она руками, глядя на меня.

Мне сунули градусник. Я едва сидел.

— Тридцать девять и семь! — торжественно объявила Верочка, глядя на градусник. — Ну-ка, рот открой!

— А-э-э, — чуть не подавился я.

— Так и есть! Ангина начинается! Ты перекупался!

— Ничего я ни пере… ку… — попытался возразить я. — Я только… о-д-дин разок…

Зубы не дали мне договорить.

— Иди ложись на кушетку да то самое место готовь!

Верочка уже доставала шприц и ампулы с лекарствами.

— М-может, не надо? М-может, таблетку какую-нибудь? — попросил я пощады.

— Да, — поддержал меня Лёнчик, — чего зря дырявить человека?

— Сочувствующих просим удалиться! — Верочка уже стояла со шприцем наготове.

Я закусил губу.

— Ой! Ой-ой-ой!

— Да ладно тебе! Ничего страшного.

— Ага, вам хорошо говорить! — не согласился я с докторшей.

Верочка потрепала меня по волосам.

— Мне хорошо, а ты — терпи! А провожающий еще здесь? Марш в павильон! — повернулась она к Лёнчику.

Он тут же испарился, но не факт, что отправился в павильон. В лагере наверняка нашлось бы немало мест, достойных его внимания и исследования.

Через секунду я уже не думал о Лёнчике.

Я лежал на койке в изоляторе, на чистой, белой простыне, укрытый одеялом в белом пододеяльнике. Мне становилось тепло, и я потихоньку проваливался в сон.

Но я еще не спал… Я смотрел.

В свете заходящего солнца, рядом со стеклянной дверью моей палаты, возвышалась гора. Она была так близко, что мне даже показалось, что моя белая постель стоит прямо на ее склоне.

Я уже не понимал, наяву или во сне вижу эту гору, покрытую желтоватой, выжженной солнцем травой. Не понимал, наяву ли слышу стрекот кузнечиков и жужжание пчел, или это в моей голове что-то гудит и стрекочет. Все вокруг переливалось, блестело, жужжало и стрекотало… Неправдоподобно синяя полоска моря вдалеке казалась нарисованной.

Вечерние ароматы нахлынули на меня и словно унесли в неизведанные края. В края несорванных цветов, непуганых мотыльков, прозрачных стрекоз и свободно прыгающих кузнечиков.

Так, глядя на эту гору, я и заснул.

 

Глава 6

Я проснулся только на следующее утро. Мне полегчало, перестало знобить, но голова гудела, и болело горло.

Вера Петровна еще разок меня уколола и дала какие-то таблетки. Потом принесла мне в кружке что-то теплое и душистое.

— Полощи горло! Можешь и попить.

— А что это? — поинтересовался я.

— Это я тебе здешних трав заварила. Чудо, а не травы! Максимально возможная экологическая чистота в наше время, учти. Завтра здоров будешь. Давай полоскайся. Я тебе вечерком еще заварю.

Отвар я в основном выпил. Он был терпким и сладковатым.

До обеда я снова дремал.

Лёнчик принес мне еду из столовой. Налетел, как ветер:

— Как дела?

Я только открыл рот, чтоб рассказать, как Лёнчика уже и след простыл.

— Ты выздоравливай! — крикнул он с крылечка веранды. — Посуду я в ужин заберу! Мы идем на этюды! Тут так классно!

Есть мне не хотелось. Странное что-то творилось со мной. Наверно, на меня подействовала эта гора…

Я лежал на изоляторской кровати и смотрел на гору. И на море.

Ничего не было вокруг. Только я, эта гора и море вдалеке. Да, еще синее высоченное небо. И где-то в нем — невидимое, но ощутимое солнце.

Мои мысли текли как бы помимо меня.

Я никогда… Я никогда раньше так не думал…

Гора казалась теплой и живой. Она жила своей, отдельной жизнью, не связанной ни со мной, ни с моей болезнью… Удивительное дело! Среди пожухлой от жары травы цвели маленькие разноцветные цветочки. От того, что я не знал их названий, цветочкам было ни холодно, ни жарко. Они просто цвели… независимо от меня. Независимо от меня жужжали пчелы, цвиркали кузнечики. Над горой летали разноцветные непуганые бабочки по своим, только им известным маршрутам.

Вдали, вообще неподвластное моему разумению, располагалось огромное море, тоже наполненное жизнью, совершенно не зависящей от меня.

Вверху простиралось небо. Голубое, синее — до невозможности. Оно было от меня так далеко… так… как небо… Ослепительно жарко сияло солнце. Я не мог бы даже описать как…

Вот уж что от меня не зависело!

Неужели… совсем?

«Нет, — думал я, — такого не может быть, чтобы я оказался совершенно ни при чем! Слишком несправедливо, если бы я остался в стороне!»

Но как? Где находилась та самая точка пересечения меня и горы? Меня и моря, меня и неба? Меня и всех этих жучков-паучков, кузнечиков, птичек, цветочков?

Я закрыл глаза. От таких странных мыслей защемило в груди. В горе чувствовалась такая сила… такая мощь… такая торжественность…

— Спишь? Как дела?

Пришлось открыть глаза. В проеме стеклянной двери стояла Вера Петровна.

— Что делаешь? — спросила она.

— Смотрю на гору.

Вера Петровна присела на мою кровать.

— Я тоже иногда на нее смотрю. Когда больных нет. Удивительная гора. А воздух! Ты чувствуешь, какой здесь воздух? Его можно ножиком резать и на хлеб намазывать. Даже в лагере такого воздуха нет, как здесь, рядом с горой.

Я хотел было спросить у Верочки про то, о чем думал. Но как это выразить? Как я связан с горой? Смешно! Да никак я с ней не связан! Еще неизвестно, думают ли вообще взрослые о чем-нибудь подобном. Им бы сразу бутерброд…

 

Глава 7

Вечером навещать меня пришел Лёнчик и все наши. И Светка тоже пришла. Светка старше меня на год. Тогда она переходила в седьмой. Вот если бы я в то время сказал кому-нибудь, что я, пятиклашка, влюбился в Светку, наверно, народ посмеялся бы. Даже Лёнчик.

Я никому об этом и не говорил. Так, смотрел на Светку издали, и мне с каждым днем все больше нравилось смотреть на нее.

А она… она не смотрела в мою сторону. Даже здесь, в моей изоляторской палате, Светка смотрелась в зеркало, висящее над раковиной.

Зеркало отражало светлые, чуть вьющиеся волосы, серые глаза, пухлые губы…

Мне пришлось отвернуться и сосредоточить свой взгляд на Лёнчике.

Все, кто пришел меня навещать, сразу начали хохотать и дурачиться, за что были благополучно выставлены Верой Петровной за дверь.

Я снова остался один. Я смотрел, как сначала розовеет, затем темнеет небо. Как растворяется в сумерках полоска моря.

Сначала затихли пчелы, за ними — кузнечики. Началась иная, вечерняя музыка. Зазвенели цикады. Я их и раньше слышал, но не обращал внимания. А тут… Я не слышал ничего, кроме цикад, не видел ничего, кроме сумеречной горы.

Эй, гора! Расскажи мне, кто ты…

Гора молчала, кутаясь в сумерки. Она уходила в тень, но сила ее не убывала. От этой силы во мне все пело. Кажется, я сам звенел, как цикада.

Мое одиночество опять нарушила Вера Петровна. Послышались голоса, зажегся свет на веранде. Вера Петровна пришла не одна.

С ней притопал какой-то мужик. Видимо, физрук. Разговор взрослых я слышал весь, до последнего словечка.

— Вера, — приставал к докторше физрук, — ну сколько я могу ходить за тобой! Что ты ломаешься?

Голос его звучал довольно грубо.

— Сережа, отстаньте! Вон сколько молоденьких вожатых вокруг! Зачем я вам нужна?

— Нужна!

Тут, видимо, физрук попытался обнять Верочку, потому что послышался звук упавшего стула.

— Нет! Сергей, оставьте меня! Я сейчас закричу!

— Здесь никто не услышит.

— Но вы!.. Вы же меня слышите? Неужели вам не понятно, что вы не нравитесь мне! Что я не хочу! Не хочу! Подите прочь!

— Тоже мне! — проворчал физрук. — Была бы девочка! Я же знаю, что тебе тридцатник скоро! Чего ломаешься?

— Подите прочь!

Дальше в речи физрука появились слова непечатные, но, видимо, ему пришлось уйти, так как звук затихающих шагов я слышал уже вперемежку с Верочкиными всхлипываниями.

Мне стало жаль Верочку. Я поднялся с кровати и выглянул на веранду. Верочка сидела на крылечке и вытирала слезы.

Я потихоньку вышел из палаты и сел рядом с докторшей на крыльце.

— Не расстраивайтесь, — сказал я.

— Ты чего это вышел? Ну-ка в кровать! — возмутилась Верочка.

— Да мне легче… Я посижу, ладно?

Верочка поднялась, зашла в мою палату и вынесла покрывало. Она положила покрывало мне на плечи.

— Ладно, посиди. Закутайся только.

Верочка погасила свет на веранде. Только окно моей палаты квадратом освещало подступы к сумеречной горе.

Звенели цикады. Гора потемнела, но от нее ощутимо веяло теплом.

Ночью гора выглядела не менее величественно и не менее таинственно, чем днем. Море сливалось с небом на горизонте. Первые звездочки уже сияли.

Я никогда… Я нигде еще не видел ничего подобного. Казалось, я мог раствориться в этой горе. Полностью…

Но рядом со мной сидела Вера Петровна и все еще всхлипывала. Вернее, уже не всхлипывала, а так, сопела.

— Не расстраивайтесь из-за него, Вера Петровна, пожалуйста, — начал я успокаивать Верочку.

— Я и не расстраиваюсь из-за Серёги, — улыбнулась она.

— А чего же вы плачете?

— Сказать? Ладно… Плачу от того, что опять одна… как эта гора…

— Не надо плакать… Гора… хорошая…

Я не знал, как сказать о том, что я думал о горе.

— Да, гора прекрасна, — согласилась Верочка. — Конечно, это я себе польстила. Мне до этой горы… как до Луны. Люди ведь отличаются от гор.

«Интересно», — подумал я.

— Вера Петровна! А чем люди отличаются от гор?

Верочка помолчала. Потом посмотрела на меня, как бы проверяя, может ли она мне сказать то, что думает.

— Понимаешь… — начала она. — Гора — она гора. Море — это море. Небо — это небо. Ни в небе, ни в горе нет колебаний, нет сомнений. Гора ведь не сомневается в том, как ей поступить, что сделать, кого выбрать. Она просто есть. Она здесь поставлена… Богом, наверное. Поставлена и стоит. Зима, лето, солнце, дождик, день, ночь — а она стоит. Она не думает о том, куда бы ей убежать. Куда бы смыться… И море…

— А море не думает, куда бы испариться! Или выплеснуться!

— Да! — усмехнулась Вера Петровна. — Точно! Но человек… Он все время колеблется. Надо — не надо, хорошо — плохо, бежать или стоять, дать или забрать. С кем встречаться, кого прогнать. Как жить…

Верочка помолчала.

— Про сильного человека иногда говорят: «Непоколебим, как гора». А про слабого: «Как травинка на ветру». Слышал такие выражения?

— Слышал. Только я не задумывался, о чем они.

— Гора выполняет свое предназначение. А человек бьется головой о стену и никак не может определить, зачем он здесь находится… здесь, на Земле.

— Гора не зависит от человека, — сумел сказать я.

— Гора терпит человека. Наверное, терпеть нас входит в ее обязанности.

— И помогать, — вставил я. — Вы же травы на ней собирали.

— Травы, полезные ископаемые… да. Но это все так… применительно к человеку. Видимо, это не главное.

— А что главное? — не удержался я.

Верочка молчала.

Цикады звенели. Звезды набирали яркость и силу и как бы опускались все ниже, к самой горе. Ясно был виден Млечный Путь.

Я никогда, нигде не видел таких крупных и близких звезд.

Казалось, протяни руку — и звезда окажется у тебя на ладони. Ну, пусть не с крылечка… А если залезть на гору, протянуть руку, и…

— Разве мы в городе помним о море, небе и горах? — вздохнула Верочка. — Если помним, то только применительно к себе, к очередной своей суете: к купанию, оздоровлению, к престижу, к самолетам, пароходам, отелям, любовникам… Ох, извини!

— Да я не маленький.

— Не маленький… Я тут, рядом с этой горой, сижу иногда… одна… смотрю на нее и все думаю, как бы мне не забыть ее, эту гору. Не забыть ее, когда в город вернемся. Не забыть, когда настанет зима. Гора свободна. Она здесь поставлена, но она свободна! Понимаешь?

— Понимаю.

Я понимал.

Или не понимал…

— Говорят, здесь, на вершине горы, есть развалины старого монастыря. В древности монастырь был очень богатым. Сколько уж веков пролетело, а сокровищ монастыря так и не нашли. Если по тропинке от изолятора вверх подниматься, можно до него дойти. Мне лесник здешний рассказывал, смотритель заповедника. Жили там, на вершине, монахи. Богу молились. Вот кто понимал душу горы… — вздохнула Верочка и поднялась. — Ладно, пора уже. Спать иди. Спокойной ночи.

Через полчаса я лежал на своей изоляторской кровати и думал о том, что мне тоже нельзя ее забыть, эту гору. Мне вдруг захотелось — ну, конечно, немного стыдно об этом говорить, — мне захотелось понять душу горы! Мне хотелось стать таким же большим и сильным и таким же непоколебимым, как гора.

Мне хотелось быть мудрым, добрым, справедливым… и вообще…

 

Глава 8

Ангина от меня отступила, так и не начавшись как следует. Вера Петровна через пару дней отпустила меня из изолятора.

Я вышел и сразу окунулся в лагерную жизнь.

Права была Верочка. В этой суете думать о горе оказалось довольно сложно. Этюды, купание, спорт. Девчонки, танцы, Светка… И много чего еще!

Какая уж тут «душа горы»…

Падая после отбоя на кровать, я думал: «Гора! Не позволяй мне совсем забыть про тебя! Пожалуйста, гора!»

А еще я думал о том, как было бы здорово забраться на гору и найти тот старый, заброшенный монастырь, о котором говорила Верочка.

Вы уже, наверно, догадались, что хоть и не сразу, но я рассказал Лёнчику о монастыре. Лёнчик аж загорелся! Только не предания о монахах, которые понимали душу горы, так заинтересовали Лёнчика. Гораздо больше его взволновали рассказы о древних монастырских сокровищах, которые никто до сих пор не нашел.

Он заставил меня повторить рассказ о сокровищах.

— Давай! Что тут идти! Гора же не очень высокая! За день управимся! Я сразу сокровища найду! Понимаешь! Я чувствую! Я везучий! Только никому ни слова, куда мы пойдем! Понял?

— Это ты меня предупреждаешь? Или как? — возмутился я. — Только надо бы еще кого-нибудь взять. Все-таки это гора. Опасно…

— Кольку можно. Сережку…

Против Сережки я не возражал. А вот Колька…

Колька старше меня не на год, как почти все остальные, а на два. И еще… Колька на дискотеке все время приглашал Светку. А я так и не решился пригласить ее. Ни разу! Я же был ниже Светки на целых полголовы… Эх!

Нет, мне совсем не хотелось ничего рассказывать Кольке и брать его в поход на гору!

— Может, Кольку не надо? Давай кого-нибудь из девчонок возьмем! — Я даже сам не ожидал, что решусь это предложить.

— А это еще зачем?

Я не смог объяснить Лёнчику, зачем нам девчонки. Но Лёнчик подумал…

— Ладно, — подытожил он. — Послезавтра Петрович едет в город, а Гимназия даже внимания не обратит, сколько человек на обеде. Наших предупредим, что на этюды пошли. К вечеру же мы вернемся! — Он помолчал и добавил: — Заметано. Берем Серегу, так как он самый сильный. Кольку, потому что он самый старший.

Светку и Ольку, чтоб видимость создать, что мы на этюдах. Ну и мы с тобой. И всё, сокровища у нас в кармане!

Пришлось мне с кандидатурой Кольки согласиться.

— Зачем тебе сокровища? — спросил я у Лёнчика.

— Ну ты даешь! Спрашиваешь! — взмахнул руками Лёнчик.

— А все-таки? — не отставал я.

— Ну… У нас с мамой квартира теперь однокомнатная. Куплю дом! Машину куплю!

— А дальше?

— Отстань! Что, я не придумаю, куда деньги потратить!

Да, фантазии Лёнчика не хватило даже на кругосветное путешествие…

Лёнчик старше меня на год. Как и почти все ребята и девчонки. Его родители в начале года развелись. Он остался с мамой, хотя отец и звал его к себе — в большой дом, в котором все они жили раньше.

Но Лёнчик не смог оставить мать.

Он сначала сильно переживал и разрывался между родителями. Сейчас, видимо, боль его немного поутихла, но сундучок с сокровищами действительно Лёнчику бы не помешал. А кому бы он помешал, позвольте спросить?

Итак, на следующий день мы всех предупредили. Никто не отказался от поисков сокровищ! Не смог пойти только Серёга: накануне он растянул ногу, играя в футбол. Ходил к Верочке на компрессы и растирания. Но Серёга поклялся никому не проговориться, куда мы собираемся.

Мы сложили в рюкзак все съестное, что смогли собрать. (К тому времени мы почти съели свои домашние запасы, привезенные из Москвы.)

Хлеб и масло решили взять с завтрака. Позаботились и о воде: у Светки оказалась домашняя фляжка.

Позавтракав и помахав руками отъезжающему на автомобиле Петровичу, мы вышли на ту самую тропку, которую показала мне докторша Вера Петровна.

Сердце мое замирало. Наверно, я был самым счастливым изо всех, ступивших на тропу. Даже себе я не мог толком объяснить почему.

Эта гора звала меня!

Я ведь почти не думал о сокровищах. Но об этом никому не говорил, даже Лёнчику. Я просто знал, что мне надо, мне необходимо подняться на гору. И чем раньше, тем лучше.

Зачем?

Не знаю. Но надо. Необходимо.

Впереди меня шла Оля, а перед Олей — Света.

Цвиркали кузнечики, жужжали пчелы, порхали бабочки. Мы тащили с собой краски, бумагу, маленькие складные стульчики. Мы же были, кроме всего прочего, еще и художниками.

 

Глава 9

Конечно, мы поздновато вышли.

Пройдя немного, мы… короче, мы начали беситься. Гоняться за бабочками, рвать цветочки. Поиграли в «лова». Девчонки визжали, да и мы от них не отставали.

Кроме того, идти в гору оказалось довольно трудно. Солнце стояло высоко и пекло прямо в макушку. Так и хотелось улечься где-нибудь под кустиком, в тенечке. Но кустики пока оставались невысокими, а деревья маячили где-то на вершине.

Казалось, что с каждым нашим шагом они тоже взбираются все выше и выше. Уже и лагерь наш сверху казался маленьким… Вот он совсем скрылся за поворотом тропинки, а до вершины горы оставалось все так же далеко, как и в начале пути.

Высота горы оказалась обманчивой. А ведь я читал об этом в книгах! Но одно дело — о чем-то читать, и совсем другое — переживать на самом деле!

— Есть охота! — не выдержал Лёнчик. — Давайте перекусим, а то я уже не могу.

Никто не заставил себя просить дважды.

— Ребята, — робко заговорила Оля, раскрывая пакеты с едой, — может, вообще вернемся? Что-то, мне кажется, нам до вершины к вечеру не добраться. Да и…

— Что? — спросил Лёнчик. — Ты не веришь в сокровища?

— А ты сам посуди, — поувереннее продолжила Оля. — Сам подумай. Столько веков их искали — никто не нашел. А тут ты явился, а сокровища на тарелочке лежат, тебя дожидаются! Так?

— Ну…

— И правда, ребята, давайте вниз, — поддержала подружку Света. — Поедим, по этюду напишем — и вниз.

— Вы как хотите, а я все равно наверх пойду, — не сдавался Лёнчик. — Саня, ты как? Колька, а ты?

— Я — наверх, — подтвердил я. — Если не будем долго обедать…

— Я — как все, — уклончиво ответил Колька. — Но насчет сокровищ особых иллюзий не имею. Хотя, конечно, хорошо бы…

— Оль, — обратился Лёнчик к Оле и даже притронулся к ее руке. — Оль, нам теперь больше из лагеря не выбраться… За нами же теперь «сека» будет. Один раз убежали — значит, еще убежать можем. Понимаешь? Пошли! И вправду, надо идти быстрее! Доберемся! Никуда монастырь этот от нас не убежит! И сокровища нас ждут, а ни кого-нибудь. Да, Саня?

— Угу, — ответил я, хотя тоже не очень был уверен насчет сокровищ.

Я даже себе не мог точно объяснить, что так властно толкало меня на эту гору. Иногда мне казалось, что меня просто зовет сама гора. Но кому я мог рассказать об этом!

Мы быстро покидали в себя бутерброды, выпили по два глотка воды и двинулись наверх.

Идти по-прежнему было трудно. Все так же палило солнце. Так же медленно сокращалось расстояние до леса.

Наконец вот они, первые деревья…

Дойдя до них, мы просто свалились в тень. Лежали, не в силах даже стянуть с себя рюкзаки. Всем хотелось пить.

Светкина фляжка оказалась так мала… Мы выпили еще по глотку, и вода во фляжке закончилась.

— А вот об этом мы не подумали, — сказал Колька, стряхнув себе на язык последние капли. — Что будем делать без воды?

— Я же говори-и-ила, что надо возвращаться! — заныла Оля.

Казалось, еще немного — и она расплачется!

— Теперь нам нельзя идти назад, — начал рассуждать я. — Теперь нам вперед — ближе, чем назад. А возле монастыря обязательно должен быть источник.

— Откуда ты знаешь? — покачал головой Колька.

Он смотрел на меня, как на мелюзгу!

— А как монахи могли бы жить на горе без воды? И вообще, возле монастырей всегда бывают источники.

— Точно! — поддержала меня Света. — Мы с мамой ездили в монастырь, на источник чудотворный.

Как я был благодарен Светке за эти слова! Она, конечно, и не догадывалась об этом…

— А еще… — Тут Света полезла в свой рюкзак и вытащила почти полную литровую пластиковую бутылку с водой. — Я себе для акварели налила… из-под крана…

— Ура! — Лёнчик упал на спину и задрыгал ногами. — Может, кто-то еще тащит? Для акварели?

— Я… Только я… вытащить забыла… вчерашнюю… — улыбнулась Оля, вытирая подступившую слезу.

Эти слова уже сопровождались хохотом.

Олечка полезла в свой рюкзак и вытащила полбутылки воды. Под общий хохот и я достал свою «акварельную» бутылку, полную на две трети.

Хорошо, оказывается, быть художником!

 

Глава 10

Нет, мы и представить себе не могли, как быстро наступает ночь на юге… Еще минуту назад стояли сумерки — и вот уже на небо выкатилась первая звезда.

А мы только присели, чтоб поужинать…

Ночь застала нас на горе, а до вершины оставалось еще приличное расстояние.

Оля тихонько плакала. Света сидела рядом с ней и всхлипывала. Они уже десять раз пытались позвонить мамам в Москву, но телефон упрямо отвечал, что абоненты «вне зоны действия Сети». Вне зоны оказался и лагерь, и все, кто остался в нем.

Гора ненавязчиво отгородила нас от всего остального мира.

Колька ворчал и ругался нехорошими словами на меня, на Лёнчика, на сокровища, на гору, на Крым… И даже на «художку», которая вывозит своих воспитанников неизвестно куда и зачем.

Как будто кто-то, кроме Кольки, был виноват в том, что он согласился идти на гору за сокровищами.

Я молчал, а Лёнчик сначала отругивался, а потом начал устраиваться на ночлег.

— Чего зря ворчать? Чего реветь? — ни к кому конкретно не обращаясь, рассуждал он. — Думать надо! Надо наломать веток, подстелить, чтобы спать было помягче… Жаль, конечно, что никто спичек не взял или зажигалку. Потому что никто не курит. Все ведут здоровый образ жизни. Для жизни — это хорошо, а для похода — плохо. Ну ладно.

Я встал и тоже начал обрывать ветки с деревьев. После меня поднялся Колька и стал укладывать рюкзаки под головы.

А Лёнчик продолжал:

— Это же вам не дикие прерии! И в джунглях Амазонки люди живут! А тут! Да это же просто санаторий! Чистый воздух! Когда еще вы сможете оказаться на горной вершине, ночью? Это же кайф!

— Заткнись! — оборвал Лёнчика Колька.

— И когда еще ты почувствуешь плечо друга, которое поддержит тебя в трудную минуту! — продолжал Лёнчик. — Когда еще любимая девушка вдохновит тебя своим мужеством… или добротой…

Ну, про любимую девушку Лёнчик, конечно, загнул. Хотя… Неужели он тоже влюблен в Светку? Или в эту плаксу Оленьку? Нет, маловероятно… В Светку?

В Светку…

Мои шансы упали ниже плинтуса. Против друга… Лёнчик являлся единственным человеком, которого я мог бы так назвать. Хотя мы встречались с ним не часто, только в «художке». Но я всегда был рад написать ему «на мыло» и переговорить по скайпу…

Где ты, цивилизация?

Где ты, сотовая связь?

Ни цивилизации, ни любви…

 

Глава 11

Плачь не плачь, а надо устраиваться на ночлег. У Оленьки в рюкзаке оказалось довольно большое полотенце, на котором она загорала на пляже. Это полотенце послужило нам одеялом. Девчонок мы уложили в серединку. С одного края спал Коля, с другого — Лёнчик. Я, как самый маленький, был уложен между с Олей и Лёнчиком. А вот Света оказалась рядом с Колькой…

Сначала мы ворочались и пинали друг друга, потом смеялись неизвестно чему, а потом смотрели на огромные звезды, свисающие с небес.

Я никогда в жизни не видел таких звезд. Я вдруг вспомнил о том, что небо когда-то называли «куполом».

А ведь и вправду — мы лежали под огромным куполом, усыпанным алмазами.

Казалось, что сердце не выдержит ни этой высоты, ни блеска, ни величия.

И страх, и даже размышления о том, что может сейчас происходить в лагере из-за нашего отсутствия, отходили на второй план.

Оставалось только мерцание звезд.

Как я ни печалился от того, что рядом со Светой оказался Коля, а все же вскоре, глядя на звезды, незаметно заснул и проснулся только от того, что Лёнчик щекотал меня травинкой около носа.

Я отмахивался, а Лёнчик хохотал.

Да, так разбудить вас может только друг.

Солнце стояло уже высоко. Мы проспали часов до десяти. Дикие звери обошли нас стороной.

Мы доели последнюю еду. Воды у нас оставалось не так много: полбутылки у Оленьки и моя — полная только на треть. Или на две трети пустая. Кому как нравится…

Мы снова поругались, решая, куда идти: вверх или вниз. И снова пошли вверх, разумно рассудив, что теперь уже возвращаться просто смешно и что восемь бед — один ответ.

Я не участвовал в спорах. Странно, но я просто знал, что нам надо идти вверх. Ни на минуту не сомневался, что все правильно и что мы обязательно дойдем.

Хотя, как только я позволял себе подумать о том, где мы и что может с нами произойти, мне становилось страшновато. Но я не подпускал эти мысли на близкое расстояние, гнал их прочь.

Мы снова карабкались вверх. Подъем стал менее крутым, тропинка проходила среди деревьев, но все равно было жарко. Хотелось пить, хотелось есть.

Я вдруг поймал себя на том, что уже не замечаю красоты горы, не провожаю глазами каждую бабочку и даже не слышу кузнечиков.

Часов у меня не имелось. Часы оказались только на руке у Коли. Поминутно спрашивать у него, который час, совсем не хотелось. Я смотрел, как солнце перевалило зенит и начало снова опускаться к горе…

А мы всё шли, топали, карабкались вверх… Правда, теперь наш путь проходил по низкорослому лесу. Мы то и дело спотыкались о витые корни деревьев, вылезающие на тропу, и царапались о колючие растения.

Я вдруг понял, что смертельно устал и просто автоматически передвигаю ноги. И в эту минуту…

— Слушай, — обратился ко мне Коля, — а ты точно знаешь, что нам надо по этой дороге идти?

Ох, лучше бы он этого не спрашивал! Все остановились и уставились на меня, как будто я вмиг превратился в инопланетянина.

Я растерялся.

— Докторша в изоляторе говорила, что эта тропинка ведет к монастырю, — честно ответил я.

Ох, лучше бы я этого не говорил!

Колька разразился гневной тирадой, в которой фигурировали малолетние придурки, их родители, глупые докторши, дурацкие холмы и горы, мифические монастыри, выдуманные сокровища и многое, многое другое.

— И зачем я ввязался в эту авантюру! — орал Колька. — Всё! С меня хватит! Я сейчас же поворачиваю назад! Я еще жить хочу, а не загибаться тут с вами, на этой долбаной горе! Я поворачиваю! Кто со мной — пошли! Второго приглашения не будет!

Оленька присела на землю, под деревья, и опять заплакала, а Света молча стояла с ней рядом, покрасневшая, с расцарапанными колючками руками и ногами, но все равно удивительно красивая.

Я тоже молчал. Я не знал, что надо говорить людям в таких случаях.

Нет, я не струсил, но… Я просто растерялся и не знал, как объяснить Кольке, почему я потащил всех в гору.

И еще хотел сказать, что нельзя всех бросать, когда неясен результат. И просто — нельзя уходить злым… Но не мог.

Слова застряли у меня в глотке.

Я расстроился и подумал, что у меня не получается быть мудрым, справедливым и уверенным в себе. Непоколебимым, как гора…

 

Глава 12

А вот Лёнчик…

Лёнчик, видимо, тоже хотел удержать Кольку.

— Слышь, Колян… — довольно миролюбиво начал Лёнчик и шагнул к нему навстречу.

Мне кажется, он просто хотел подойти к Кольке, встряхнуть его, попробовать переубедить… Но так ничего и не успел сказать. Тот, вероятно, подумал, что Лёнчик хочет его ударить, и с силой толкнул его.

— Отстань! Не тронь меня! А то…

Лёнчик покачнулся…

Тропинка оказалась корявой. Рядом с ней находился склон, вроде небольшого овражка. Лёнчик оступился, нога его подвернулась…

— А-а-а! — заорал Лёнчик через мгновение, глядя на нас из овражка. — А-а-а… Нога! Моя нога!

Мы, все четверо, спустились к Лёнчику в овражек.

Лёнчик вопил. Нога его казалась как-то неестественно вывернутой. Лёнчик держался за нее. Лицо его сразу побледнело и покрылось испариной.

Мы с Колькой аккуратно подняли вопящего Лёнчика и вытащили на тропинку.

Света взялась за распухающую на глазах ногу Лёнчика и держала ее, пока мы с трудом усадили ее хозяина на землю.

— Перелом, — заключила Света. — Я знаю. У меня так было, когда я фигурным катанием занималась. Еще до «художки».

Лёнчик стонал.

— Чо делать? Чо делать надо? — В голосе Кольки слышался страх, ведь это же он толкнул Лёнчика!

Тут Лёнчик побледнел еще больше и стал оседать на тропинку.

— Лёня! Лёнечка! — Оля опустилась на колени перед Лёнчиком.

Потом вскочила, вытащила из рюкзака бутылку с водой. Набрала воды в рот и брызнула ему в лицо. Тот открыл глаза.

— Олька… — произнес он.

Тут я понял, что Лёнчику все-таки нравится Оля. Смотри-ка, слезы на ее глазах мгновенно высохли!

— Шину! — почти скомандовала она. — Надо наложить шину! Мою подставку под рисунки, фанерку! Ножом! Можно!

Мы с Колькой сразу поняли. Бросились к ее рюкзаку, достали фанерку. Вытащили из пенала нож, надрезали фанерку, сломали ее, чтоб получились две деревянные полоски, подходящие для шины. И так это быстро у нас получилось! Лёнчик больше не кричал, а тихо стонал, а мы это слышали.

Ногу пришлось еще раз подвинуть. Лёнчик пытался сдерживаться и сцепил зубы. Но все равно аж взвыл. Мы прислонили к ноге Лёнчика фанерные дощечки. Света держала ногу, Оля бинтовала ее полосами материи из разорванного пляжного полотенца.

Наконец мы закончили накладывать шину и упали тут же, на тропинке, рядом с Лёнчиком.

— Я не хотел… — прошептал Колька.

— Ладно… — смог ответить Лёнчик. — Чего уж теперь…

Мы продолжали молча лежать, как будто каждый из нас что-то сломал. Первым нарушил молчание Лёнчик:

— Нельзя поворачивать назад… за пять минут до вершины…

Мой друг произнес те самые слова, которые я не смог произнести до этого. Лёнчик чувствовал то же, что и я. Несмотря на то что сломал ногу, Лёнчик смог сказать самое главное.

— А если за пять минут до вершины ты вдруг понял, что шел неправильно? — спросила Света.

Она задала хороший вопрос!

Я сел. Потихоньку стали подниматься с земли и садиться все остальные, кроме Лёнчика.

— Если бы да кабы… Никто из нас не знает, правильно или неправильно мы идем, — тихо сказал Лёнчик. — Поэтому… за пять минут до вершины… нельзя бросать остальных…

Почему я не смог сказать этого вслух? Эх! У меня даже нога сломана не была… И еще: я же знал, я чувствовал, что мы правильно идем.

Гора — она не могла соврать.

Недаром я считал Лёнчика своим единственным другом. Он сумел сделать то, чего не смог я.

 

Глава 13

В этот момент мы услышали, как вверху, над нами, зашелестели ветки. Кто-то присвистнул, а потом спросил хрипловатым голосом:

— Кто это тут вопит?

Ветки раздвинулись, и мы увидели стоящих на тропинке двух пацанов. Именно «пацанов», а не мальчиков или мальчишек. Одного — примерно такого, как Колька, а другого — примерно такого, как я. Только меньше и худее.

Местные жители! Загорелые дочерна, в каких-то выцветших и совершенно бесформенных, просоленных футболках и шортах.

Младший — в потрепанных кедах, а старший — в пластмассовых шлепках, из которых выглядывали грязнющие, исцарапанные ступни.

Старший присвистнул еще раз, посмотрев на замотанную ногу Лёнчика.

— Сломал? — спросил он, спускаясь.

— Да! У нашего товарища перелом ноги! — ответила Оля.

Ответила и встала, как бы прикрывая собой Лёнчика.

— Да ладно тебе! — отодвинул Олю старший. — Дай посмотреть.

Мы все уже поднялись.

— Надо его вниз, в лагерь спустить, — настаивала Оля.

— Подожди. Так вы из лагеря?

— Да, — ответил Коля.

— А почему… без вожатого? Без лесника?

— А при чем тут лесник?

— Притом, что это заповедник и сюда экскурсии без лесника не пускают. А вы… Ха! — догадался старший. — Что, сбежали?

— Да мы не сбежали… — начал говорить я. — Мы думали, что к вечеру вернемся… Мы хотели найти старинный монастырь…

— И откопать там сокровища? Ха! — хохотнул старший.

— Ха! — эхом повторил за ним младший. — Много хотите! Сокровища! Держите карман шире!

— Так есть монастырь или нет? — спросил Колька.

Может быть, он хотел услышать, что монастыря нет и в помине… Кто его знает…

— Монастырь-то есть! — усмехнулся старший. — Только «отдыхашек» мы туда не пускаем… А самим вам его не найти.

— Не найти. Слабо! — поддакнул младший.

— Каких «отдыхашек» вы не пускаете? — не поняла Света.

— Таких. «Отдыхашек-подыхашек». Отдыхающих. Нечего вам там делать, — вылез вперед младший. — Это наш монастырь.

— Подожди… — остановил его старший. — Ладно. Человек ведь ногу сломал… Исключение. Мы ж не звери. Давай-ка мы с тобой его приподнимем, — обратился он к Коле, как к самому старшему.

Коля и старший пацан приподняли Лёнчика и оставили его стоять на одной ноге. Оля встала рядом и поддерживала Лёнчика, пока старший из местных показывал Кольке, как складывать руки в «замок». Лёнчика усадили на сложенные руки и медленно понесли вверх.

Через пять минут тихого хода тропинка свернула куда-то вбок, потом — еще раз и еще, и вдруг перед глазами открылась площадка, мощенная камнем. Мы с Лёнчиком оказались правы: до монастыря оставалось чуть больше пяти минут ходу.

Эх, совсем немного нам не хватило!

Старая, даже старинная площадка. Древние камни. Гладкие. Такие, что на некоторых поскользнуться можно.

За площадкой, чуть поодаль, возвышался монастырь. Вернее, то, что осталось от него за столько веков.

Стены были разрушены примерно наполовину. На главном храме совсем не оставалось верха. Не было купола или куполов. Правда, от храма шла небольшая боковая галерея, и вот над ней кое-где виднелась просевшая черепичная крыша.

В центре площадки сохранилось что-то вроде фонтана — выложенная из камешков башенка. По обрезку старой трубы текла тонкая струйка чистой, как слеза, и, как впоследствии оказалось, холодной воды, не согревающейся даже в самую сильную жару.

— Источник, — пояснил старший из местных. — Раньше считалось, что чудотворный.

— А сейчас? — спросила Света.

— А кому считать? Никого нет… — ответил старший и скомандовал Кольке: — Сгружаем больного около стены. Раз, два, три…

— Ох!.. — взвыл Лёнчик.

Даже небольшое шевеление вызывало боль в поломанной ноге.

— Надо Лёнчика этой чудотворной водой напоить, — сказала Оля. — Может, поможет.

— Конечно, напоим, — отозвался младший парнишка.

А я подумал: «Какое счастье, что эти ребята встретились нам на пути!..»

Эта мысль еще не раз приходила мне в голову, пока мы находились на горе и спускались с нее!

Какое счастье!

 

Глава 14

Лёнчик прислонился к стене и закрыл глаза. Оля хлопотала возле него. Солнце уже почти скрылось за горой.

— Нам надо спустить Лёнчика в лагерь, — тронул я за руку старшего. — Чем раньше, тем лучше.

— Да, — согласился он. — Но через час станет темно. Мы не успеем приготовить носилки.

Колька достал мобильник.

— Может, как-то спасателей вызвать… Пусть нас на вертолете отсюда снимают!

— Ага. «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете…» Спрячь мобилу. Здесь погран-зона и ничего не ловит. Пробовали уже. Можно было бы к леснику… он бы по рации погранцам сообщил.

— Так давайте к леснику! — встрепенулся Колька.

— Нет его… — вздохнул старший. — Уехал он сегодня. Вставайте да пошли в лес. Пока светло, надо найти пару ровных деревьев. Для носилок. Васька, а ты ставь макароны варить.

— С тушенкой? — спросил Васька.

— Угу!

— Можно я помогу? — спросила Света.

— А то! — ответил маленький Васька. — Пошли. Будешь макароны ломать.

Я, Колька и старший из местных, которого звали Денис, отправились в лес. У Дениса в руках откуда-то появился маленький топорик.

Найти два прямых дерева в ближайшем лесу оказалось делом довольно сложным. Все стволы оказались перекореженными и перекрученными от ветра. Мы ушли от монастыря на приличное расстояние, пока нам не начали попадаться прямые деревья.

Денис выбрал два дерева и начал рубить первое. Второе рубили мы с Колькой. Я рубил дерево впервые в жизни. Наверно, Коля тоже. У нас, конечно, не получилось так ловко, как у Дениса, хоть мы и передавали топорик друг другу.

— А ветки надо обрубать? — спросил Колька.

— Пока нет. Посмотрим, какие у нас тряпки внизу найдутся. Тогда и обрубим.

Денис не отличался разговорчивостью. Когда мы пошли искать деревья, Коля попытался выяснить у него:

— А вы что тут делаете?

— Живем.

— А… как?

— Молча.

— А родители?

— Не твое дело, — ответил Денис и тем самым положил конец разговору.

Дальше мы говорили только о деревьях и ветвях.

Мы срубили деревья и приволокли их на каменную площадку перед монастырем. Остатками Олиного полотенца да еще какими-то тряпками связали нужные ветви и обрубили топориком ненужные. Закончили, когда над горой уже начала всходить луна.

— Ну-ка, проверим! — сказал Денис. — Я ложусь, а вы, вчетвером, меня поднимаете!

Он улегся на носилки, а я, Коля и девчонки подняли их. Денис начал подпрыгивать и ёрзать. Носилки выдержали.

— Ставьте! — скомандовал Денис. — Вот и нормально. Завтра с самого утра и двинем вниз. Встанем рано. Я вас разбужу. Ты как? Выдержишь?

Этот вопрос относился к Лёнчику.

Лёнчик кивнул. Видно было, что нога у него болит, но Лёнчик терпел.

— Ничего, — подошел к нему Денис. — Сейчас поедим — полегчает… Вода-то у нас целебная!

— И макароны целебные, — пробасил младший, Васька, поднося ложку ко рту — он пробовал макароны. — И на соль — в самый раз! И тушенка хорошая попалась: мяса много. Повезло вам!

Какое счастье!

 

Глава 15

Макароны Васька и Света сварили на костре, добавив в них банку тушенки.

Костерок был маленький и находился в галерее, под прохудившейся крышей.

А что-то вроде лежанки — трава, покрытая старым широким покрывалом, — расположилось в той части галереи, над которой крыша сохранилась полностью.

— Чего это у вас костер — под крышей? — не удержался я, чтоб не спросить.

— От нескромных глаз, — ответил Денис.

Еда была готова. От запаха кружилась голова.

Лёнчика перенесли на лежанку из травы. Все расселись вокруг костерка. Девчонки, я и Коля достали свои складные стульчики.

— Ничего себе путешественники! — удивился стульчикам Васька. — Вы бы еще диваны с собой тащили!

— Да мы же хотели по парочке этюдов написать, — отозвалась Света. — Только времени не хватило.

— Вы что — художники? — не унимался Васька, раскладывая еду. — У вас что, и краски есть?

— Ну, мы пока не совсем художники, — махнула рукой Света.

— Мы учимся, — объяснил я. — В Москве, в художественной школе. А здесь мы на практике. Случайно узнали про монастырь и решили сходить. Думали, что до вечера управимся. А получилось, что уже вторую ночь гуляем.

— Ну-у!.. — протянул Васька. — Худоожники вы…

В голосе его чувствовалось восхищение… Или зависть… Или то и другое вместе.

— Васька у меня тоже рисовать любит, — пояснил Денис. — Ладно, давайте есть!

Мисок у пацанов имелось всего четыре. И четыре ложки. Одна миска, персональная, досталась Лёнчику. Другая — девчонкам, вместе с ложкой. Третья — Денису и Ваське. Теперь догадайтесь, кому достались четвертая миска и четвертая ложка…

Мы с Колькой передавали друг другу ложку и ели по очереди.

Эх, елки! Соседство Кольки немного испортило удовольствие от макарон, но все равно — ничего более вкусного я не ел до этого. Классные макароны!

А ведь потом был еще и чай! Не чай, а отвар из трав. Примерно такой, каким меня лечила доктор Верочка.

Когда перешли к чаю, Света спросила Дениса:

— Ребята, а вы что, братья?

— Можно сказать и та-ак, — протянул Денис. — Но… вообще-то нет.

— А что вы здесь делаете? Как вы тут очутились? — не отставала Света.

Всем нам хотелось услышать ответ на этот вопрос. Потому что… ну потому…

Не каждый же день встречаешь двух своих сверстников, живущих так, как Денис и Васька.

Денис повел плечами. Видимо, думал, отвечать ему на наши вопросы или нет.

Но Света опередила его:

— Только не говорите, что это не наше дело.

— Мы никому про вас не расскажем… если нельзя… — поддержал я Свету.

Денис взглянул на нас. Видно, решился и просто сказал:

— Смотрите! Вы обещали. Мы — в бегах. Мы сбежали из интерната.

После небольшого молчания Света спросила:

— Давно?

— В марте. С тех пор тут живем.

Все замолчали. Наши, видимо, переваривали информацию…

В это время Васька поднялся и подошел ко мне.

— Слышь, пацан!

— Саша. Сашкой меня зовут.

— Сань, а у тебя что, и бумага есть? На которой рисовать можно?

— Есть.

— А дай мне листок… и карандаш дай… если есть.

— Ты что, сейчас хочешь рисовать?

— Ну. Я всегда хочу рисовать. Только я уже все тетрадки изрисовал. Которые мне Дениска из поселка принес.

— На, бери! — Я поднялся и влез в свой рюкзак. — Вот бумага, вот подставка, вот пенал. Тут карандаши разные, твердые и мягкие, резинка. Тут — гелевая ручка, тут — фломастеры.

Васька аж дышать перестал, глядя на все это богатство.

— А что ты хочешь нарисовать? — спросил я.

— А вот… ее портрет… — Васька, к удивлению окружающих, указал на Олю.

Оля сидела на травяном настиле рядом с задремавшим после еды Лёнчиком. Она чуть опиралась на стену. Остатки пламени костра едва освещали ее. Но я понял, что Васька выбрал из сидящих самую примечательную на этот миг натуру. Что-то такое светилось в лице нашей Оленьки, что было достойно кисти мастера. Ну а за неимением кисти мастера — хотя бы карандаша горного самоучки.

Я встал и уступил Ваське свой стульчик.

— Зачем? — спросил он.

— Чтоб ты свободно мог выбрать место… ракурс.

— А-а-а…

Васька взял стульчик, походил вокруг костра, нашел место, уселся и приступил. Он неправильно, как-то по-особенному, держал карандаш, неумело, криво подкладывал под бумагу подставку.

Но дальше я перестал наблюдать за Васькой. Пусть себе рисует!

И Денис попросил:

— Вы его не смущайте. Не обращайте на него внимания, и всё!

 

Глава 16

Костер догорал. Сквозь прорехи в крыше светили звезды. Для тех, кто живет в городе, повторяю еще раз: звезды — они действительно светят. То есть освещают Землю и людей таким таинственным, мерцающим светом.

А небо и вправду похоже на огромный купол. Удивительный купол…

Денис тихонько продолжал свой невеселый рассказ.

— Меня в их интернат из другого интерната перевели, в начале года. Ну и я случайно увидел, как старшие пацаны издеваются над Васькой. Я вам не буду рассказывать как. Паскудно…

Мы молчали.

— Я в интернате только с десяти лет. У меня родители в автокатастрофе погибли, а потом бабушка умерла. Я-то хоть видел, как можно жить по-человечески. А Васька — он из отказников. От него мать в роддоме отказалась. Он вообще ничего не понимает… не знает жизни. У него… ну… характер такой… не интернатовский. Дерется плохо…

— Ты стал заступаться за него? — спросила Света.

— Сначала просто с пацанами решил поговорить. Раз поговорил, два. Потом они меня подкараулили и втемную побили. Закрыли одеялом и отдубасили. Чтоб я к ним не лез.

— А учителя? Ну, как их у вас называют — воспитатели? Что, они не видели ничего? — удивился я.

— Им наплевать на нас. Они и сами издеваться любят. В этом интернате и без обеда оставить могут, и на ночь в коридор вывести. И вообще… Они привыкли, что все над Васькой издеваются. Вот я сейчас про него рассказываю, а он не слышит. Он, когда рисует, отключается полностью. Не видит ничего, не слышит. От этого все издевательства и пошли. Его придурком считали. Он даже в психушке два раза лежал. А так — нормальный пацан…

— Ну, побили тебя, и что? — спросил Колька.

— Раз побили, два побили. Тут и весна наступила. Взял я Ваську, и рванули мы сюда. Так же, как и вы, сокровища искать. Нашли бы сокровища — купили бы дом. Я бы Ваську отправил учиться рисовать. Ну и сам бы… куда-нибудь…

— А что, нашли сокровища? — спросил Коля.

— Как видишь! — усмехнулся Денис. — Мы тут с марта лазим. В каждую щелочку заглянули. Враки все это, про сокровища… Нету ничего.

— А если не враки? Если вы просто не там искали? — не унимался Колька.

— Тут и до нас немало народу перебывало. Кстати, монахов отсюда выгнали не так уж и давно. После революции. Потом тут туристы лазили. Видимо-невидимо. Многие рыли, многие искали. Это сейчас, когда заповедник сделали, туристов нет. Через лагерь им не пройти, с берега пограничники не пускают. И дядя Паша, лесник, с ружьем ходит, штрафы собирает, если кто-то хоть шаг сделает за ограждение. Есть из поселка грунтовая дорога, с другой стороны, но там пост охраны и шлагбаум. Только начальство может проехать. Или пограничники. Иногда.

— Надо же! — удивлялся Колька. — Зачем так?

— Затем, что раньше, когда туристы здесь ходили, они гору совсем загадили. Замусорили. А тут разные растения редкие, животные… Кроме того, что здесь заповедник, тут еще и зона пограничная.

— А местные? Простые люди, местные — тоже не ходят?

— Что тут делать местным? Они уже сокровища не ищут — всё разрыли, ничего не нашли. Да и в заповедник никого не пускают.

— Если не нашли сокровища, может, они все-таки есть?

— Кто их знает. Мы с Васькой уже четыре месяца роем.

— А что, лесник дядя Паша не знает, что вы тут живете? — задала Света весьма резонный вопрос.

— Знает… Только вы его не закладывайте… Я его упросил, на одно лето. Он мне сам показал, где костер раскладывать, чтоб погранцам дыма не видно было.

— А где вы берете продукты?

— Где берете, где берете…

— Воруют! — сказал Колька.

Мог бы и не говорить…

— Можно сказать, и так, если кто-то по себе судит. — В глазах Дениса сверкнули отблески затухающего костра. — Я иногда с горы спускаюсь, подрабатываю. Грузы разные тягаю в ларьках или на рынке. Ну и дядя Паша нас подкармливает. Но в поселок ходим нечасто. Больше в деревню, по грунтовке. А то заметят нас — поймают. Дядю Пашу подведем.

— Что же дядя Паша вас к себе не взял? — наступал на Дениса Колька.

Денис помедлил с ответом. Он как-то странно взглянул на Кольку, потом вздохнул и сказал:

— Он в поселке живет. Жена больная, квартира маленькая. В сторожку нам нельзя: туда разные чиновники приходят. И вообще… Много ты видел, чтоб кто-нибудь кого-нибудь к себе брал? Вот, например, твои родители. Взяли бы себе сироту какого-нибудь?

— Ну ты загнул! Мои родители! Им такого добра не надо!

— Ну вот видишь! Да что там — твоим родителям… Тут свои дети некоторым родителям на фиг не нужны… Так что… Спасибо дяде Паше, вот и всё. Мог бы турнуть нас давным-давно.

Костерок догорел. Искрили только уголья. Пора пришла спать укладываться.

Но что-то еще удерживало всех у догоревшего костра.

 

Глава 17

A-а, вот что!

— Всё, нарисовал! — Васька вернулся к почти полностью потухшему костру, держа в руках лист бумаги.

Света взяла лист из его рук. Мы все, ученики «художки», кроме спящего Лёнчика, столпились вокруг нее, чтобы разглядеть рисунок при свете звезд.

— Подождите, — остановил нас Денис. — У меня есть фонарик. Только идите в тот край галереи. Оттуда тоже пограничникам света не видно.

Мы передвинулись в конец галереи и включили фонарик. Что-то странное встретило нас на листе. В тонких, казалось бы, хаотично переплетающихся линиях рисунка всплывало лицо Оли. Определенно, это была она, и именно с тем выражением, которое показалось мне замечательным полчаса назад.

Вот это да-а!

— Ну и ну! — не удержался Колька. — Дает!

— Посвети-ка мне, я поближе рассмотрю, — попросила Оля. — А что? Похожа вроде. Только как это он так?

— А он всегда так, — пояснил подошедший Денис. — Какие-то линии, палочки, точки. По-своему, а не по-нормальному. Ему за это все время двойки по рисованию ставили в интернате.

Мы вернулись к костру.

— Ему надо учиться, — заключил я. — То, что он делает, — это здорово. Это — неординарно!

Все-таки я был сыном преподавателя.

— Да я знаю, — махнул рукой Денис. — Только как это сделать?

— Я постараюсь что-нибудь придумать, — неизвестно почему пообещал я. — Может, родители помогут…

— Придумай.

Родители! Я напомнил всем о родителях! В первую очередь себе. Родители, возможно, сейчас не находят себе места, ведь нас нет в лагере вторые сутки. Им, наверное, уже сообщили, что мы потерялись. Ужас! Бедная мама… отец…

— Хоть бы телефоны здесь работали… — вздохнула Света. — Меня родители убьют.

— И меня… — вздохнул Колька.

— Не убьют вас ваши родители! — усмехнулся Денис.

— А ты… — Оля подступила близко к Кольке. — Это же ты Лёнчика толкнул! И даже прощения не попросил!

Прорвало Оленьку!

— Да я же не специально! Я нечаянно! — начал оправдываться Колька.

— Если бы специально, мы бы с тобой вообще не разговаривали!

— Я не обязан прощения просить! Я его даже не бил! Он сам свалился! — пошел в наступление Колька.

— Ты… Ты… — замахнулась на него Оля.

— И что ты мне сделаешь?! — усмехнулся Колька и легонько отодвинул Олю.

— Руки убери! — вскрикнула она.

Я встал. Эх, как бы я врезал этому Кольке! За всё!

Но между мной и Колькой встал Денис. Он отреагировал быстрее меня.

— У-у, как тут все запущено… — вздохнул он, положив мне руку на плечо. — Давайте спать, детки. Успокойтесь. Ваши папочки и мамочки приедут и заберут вас отсюда, целеньких и здоровеньких. Только без сокровищ…

Мне вдруг стало стыдно.

— Лёнчик больше всех мечтал сокровища найти, — сказал я.

Сказал я совсем не то, о чем подумал.

Мне никто не ответил. Может быть, стыдно стало кому-то еще. Из тех, у кого были и мамы, и папы.

Не знаю…

«Чужая душа — потемки», как иногда говорит мой папа.

Мама! Папа! Где вы? Что делаете? Наверно, вспоминаете обо мне?

Наверно…

Это ваши воспоминания согревают меня темной ночью, дорогие мои, любимые мама и папа!

Никогда и никому я не скажу этого вслух. Бедный Денис! Бедный Васька! Как же так?!

Как же можно так жить?

Мы вернулись к потухшему костру. В свете звезд увидели, что маленький художник Васька пробрался по травяному настилу под стенку и уже спит.

Оля потрогала голову спящего Лёнчика.

— Кажется, у него температура поднимается, — сказала она.

— Возможно, — ответил Денис. — Располагайтесь кто как может. Девчонки могут на настил залезть, к Ваське. Только больного не толкайте. Завтра всех подниму в четыре часа утра. Раньше выйдем — раньше до лагеря доберемся.

 

Глава 18

Я устроился под стенкой, на каком-то тряпье. Под голову положил рюкзак. Вертелся, вертелся, потом повернулся на спину и в прореху крыши стал смотреть на звезды. Я то широко открывал, то сощуривал, то закрывал глаза. Сияющие лучи звезд пробивались сквозь ресницы и, казалось, мерцали еще сильней.

«Эй вы, звезды! — думал я. — Что вам оттуда видно? Видны ли вам мы, люди? Может, вы висите там, на небе, и потешаетесь в свое удовольствие, глядя на нас? Как мы тут взбираемся в горы, ищем сокровища, ломаем ноги? Рисуем… Вы видите, как мы рисуем? Почему мальчик, который даже не знает, как звали его маму, рисует именно так, а не иначе? Рисует сам! Сам! Его никто не заставляет, не определяет в художественную школу, а он все равно рисует? Почему?»

Кажется, я даже позавидовал маленькому Ваське. Но быстро прогнал от себя это чувство. Мама меня всегда учила, что зависть надо гнать прочь от себя! Всем, но в особенности — художникам. Чем раньше художник научится избавляться от зависти, тем лучше. Потому что тот, кто завидует, разрушает сам себя.

Ведь мир огромен, и способность людей творить так же огромна, как мир. Каждый человек может придумать что-то свое. Даже представить трудно, сколько на свете людей и сколько всего они могут выдумать! Нет смысла завидовать — не назавидуешься. Так говорила моя мама, и я это запомнил.

Тот, кто завидует, уже не может сам создать ничего значительного, потому что все, что он захочет создать, будет замутнено завистью. Тот, кто завидует, теряет талант. Зависть — смертный грех. Мама повторяла это мне сто, или сто один, или сто двадцать один раз, чтобы я запомнил.

Я запомнил. Но когда я попросил маму рассказать о «смертных грехах» подробнее, мама замахала рукой и сказала: «А в этом ты сам потом разберешься».

Может, мама и сама была в этих вопросах не сильна? Это тетя Жанна у нас ходила в церковь, да Иваныч все рвался в монастырь.

«Кстати, чем не монастырь для Иваныча?» — подумал я и сам тихонько посмеялся своей мысли. Закрыл глаза и представил себе Иваныча с толстой горящей свечой, в монашеском одеянии, с огромным капюшоном, накинутом на голову, идущим по развалинам монастыря.

Тут я услышал музыку. Она была сначала нежная, возвышенная, потом — тревожная.

Под сводами старинного монастыря я увидел идущих один за другим монахов. В руках они держали зажженные тонкие свечи.

Монахи медленно подходили к иконе Богородицы, целовали образ и кланялись ему. Потом старший, похожий на Иваныча монах взял икону и начал оборачивать ее в несколько слоев материи и еще во что-то. После этого вложил икону в плоский деревянный ящик и понес к выходу. Процессия монахов двинулась вслед за ним. Молодые монахи ломами разворотили камни у боковой стены храма и вырыли там глубокую яму. Туда они и опустили икону. Яму зарыли, уложили камни снова, так что невозможно было догадаться, что камни вообще кто-то трогал. Оставшуюся землю разбросали по площадке.

На прощание тот самый монах, похожий на Иваныча, обернулся ко мне. Я почему-то бухнулся на колени.

Монах перекрестил меня несколько раз, ощутимо нажимая на лоб, живот и плечи. Сначала на правое, потом на левое.

«А теперь вставай! — приказал монах. — Пора».

 

Глава 19

— Вставай! Вставай! — теребил меня за плечо Денис. — Пора! Давно уже! Сколько можно дрыхнуть! У Леньки вашего температура. Я ему аспирину дал, но все равно бежать надо в лагерь.

Я вскочил.

Приснилось! Это все мне только приснилось! Но как же ясно! Как ясно все было там, во сне!

Я глянул на то место, где во сне монахи зарывали икону. Место как место. Такие же камни, как и на всей площадке возле храма.

Привидится же такое!

Тут я обернулся… На один миг мой взгляд упал с горы в сторону моря. Над морем вставало солнце…

Вы никогда не видели рассвет над морем? Жаль… Если будет возможность, посмотрите.

Одно я могу сказать: рассвет над морем так же прекрасен, как ночное небо. Ни то ни другое душа человека не способна вместить в полной мере, потому что и то и другое просто в человека не помещается. Просто переливается за край души, и всё…

Но у нас не было времени любоваться красотами: Лёнчику становилось хуже!

Через минуту я был готов тащить носилки вниз.

— Может начаться заражение крови, — тревожно сказал Денис нам с Колькой. — Видно, перелом непростой.

Мы погрузили на носилки Лёнчика. Он стонал и был горячий как огонь.

Впереди носилки несли Денис и Колька, а сзади — я с Васькой. Девчонки тащили наши вещи.

Идти вниз, да еще с носилками, оказалось нелегко. Хотя мы старались ступать потихоньку, носилки качало, и при каждом резком движении Лёнчик стонал. Сердце разрывалось слушать, как он стонет.

— Потерпи, Лёнчик! Потерпи, дорогой! — просили мы, стараясь не качать носилки.

Да как же их можно было не качать на такой тропинке!

Примерно часа в два, когда мы уже миновали место нашего первого ночлега, мы увидели внизу толпу людей, машущих руками и идущих нам навстречу.

Как мы впоследствии узнали, Серёга проговорился, где мы, только когда начали прилетать из Москвы наши родители. Тут же все: и спасатели, и солдаты, и родители — кинулись по тропинке в гору.

Вот сколько народу собралось, чтобы нас спасать!

Конечно, нам было стыдно. Очень стыдно!

А мне-то, наверно, стыднее всех. Вообще, чувства, меня переполнявшие, описанию не поддаются. Столько всего!

Долго я потом не мог прийти в себя…

Перед тем как мы соединились со спасателями, Денис и Васька передали девчонкам свои места у носилок. Встреча со взрослыми никак не входила в их планы.

— Всё, мы смываемся, — сказал Денис. — Пока они не посчитали, сколько нас. То есть вас. И смотрите! Вы обещали! Про нас — никому!

— Да, конечно! — подтвердил я.

— Да! — откликнулся Коля и девчонки.

— Сань, — вдруг вернулся ко мне отошедший немного Васька.

— Чего?

— Дай краски… Дай мне бумагу…

Васька стоял передо мной красный как рак. Я понимал, как ему стыдно… просить.

Я чуть пригнулся.

— Бери из рюкзака. Бери всё. У меня запасные краски есть. Оставь только сам пенал, а из пенала тоже все бери. Пенал мне папа подарил… Память…

— Спасибо!

Через минуту Васька и Денис с дорожки испарились.

Впереди встречающих бежала докторша Верочка с аптечкой. Она сразу вколола Лёнчику антибиотики и обезболивающие лекарства, поставила на ходу капельницу и вообще не отходила от больного до приезда бригады скорой помощи. Скорую вызвали пограничники по рации.

В скорую в лагере уже села не Верочка, а заплаканная, но счастливая мама Лёнчика. Счастливая, что сын нашелся, что сын жив и все такое прочее…

А не менее заплаканная Верочка махала одной рукой вслед скорой, придерживая другой свою опустошенную аптечку.

Мы нашлись.

Нас нашли. Слава богу!

 

Глава 20

Как ни странно, рассеянная Гимназия заметила, что нас нет, в тот же день, на обеде. Тогда все решили, что мы «зарисовались» и просто опоздали на обед. Тревогу подняли, когда нас не оказалось на ужине.

Своими силами облазили весь лагерь. Когда стало понятно, что мы не пришли ночевать, начальник лагеря сообщил в милицию. Милиция сначала искала нас в поселке, опрашивая местных жителей и прочесывая улицу за улицей.

Естественно — безрезультатно. Поиски продолжились утром и днем. Утром начальнику лагеря пришлось звонить нашим родителям. К вечеру прилетели родители Коли, мама Лёнчика и папа Оли.

Представляете, что пришлось выдержать им всем! Главное, родителям! А Петровичу, Гимназии, начальнику лагеря! Если бы с нами что-то случилось, они бы сели в тюрьму.

По крайней мере, родители Коли сразу закричали, что администрация лагеря должна возместить им стоимость авиабилетов. Что даже миллиона рублей за моральный ущерб им будет мало и только суд решит, как наказать нерадивых воспитателей и халатное лагерное начальство.

Если подумать, они, конечно, правы.

Только вот кто виноват?

Мы? Мы… Я…

Я виноват.

Поднимаясь в гору, я не чувствовал угрызений совести, но сейчас, когда мы все-таки спустились, я вдруг понял, как мы подвели наших преподавателей и ни в чем не повинное начальство.

А еще я понял, что все могло закончиться куда хуже… Об этом даже думать не хотелось!

Слава богу, мы живы! Только бы у Лёнчика все срослось как надо…

В лагере нас ждала и только что прилетевшая мама Светы. Я видел, как мать и дочь обнимают друг друга, и снова испытал так много всяких чувств…

В толпе бегущих по горе и встречающих в лагере родителей не было только никого из моих. Я не знал, радоваться этому или печалиться.

Девчонок из лагеря тут же увезли. О продолжении практики и речи не было!

— Хватит, нарисовались! — выразила мнение родителей мама Светы.

Оля с отцом и Света с мамой сразу же поехали на вокзал, чтоб в тот же день добраться до аэропорта. Мы со Светой не успели перемолвиться даже парой слов. А Оленька смогла только прокричать из такси, чтоб я позвонил ей, если узнаю что-нибудь про Лёнчика.

Я обещал.

Родители Коли поступили по-другому. Они сняли в поселке квартиру и тоже забрали Колю из лагеря — на квартиру. Отдыхать так отдыхать, раз уж приехали…

Меня снова положили в изолятор, как я ни противился.

— Хотя бы на одну ночь! — настаивала Верочка. — Я должна за тобой понаблюдать!

— Да что за мной наблюдать! — отнекивался я. — Я что, кролик подопытный?..

— Молчал бы уж! — вздыхала Верочка. — Неужели вы не подумали, что делаете? А если бы осыпь на горе? А если бы насмерть?

Пришлось мне опустить голову и потопать вслед за Верочкой в изолятор.

В изоляторе Верочка ненадолго успокоилась, но, видимо, чувства ее переполняли и требовали выхода. Она начала снова:

— Нет, а если бы насмерть? Неужели тебе это не понятно?

Понятно! Конечно, сейчас, когда все закончилось, — понятнее некуда.

Мне было грустно и одиноко. На душе кошки скребли. Сами понимаете от чего.

От всего…

От того, что поход получился таким неудачным, от того, что Лёнчик, единственный мой друг, пострадал. От того, что все ругали нас, пытаясь объяснить, какие мы безответственные, безалаберные, безумные и еще много-много всяких «без».

От угрызений совести.

Ну и самое главное. Родители… Где вы, родители? Я же потерялся, в конце концов! Почему приехали все, кроме вас?

Тут я вспомнил Дениса и Ваську, и мне стало еще грустнее.

Но все равно у меня оставалась надежда. Я знал, что родители существуют и я, рано или поздно, увижу их. А вот Васька и Денис? Каково им…

Да… Вместо сокровищ снова койка в изоляторе и гора. Что поделаешь. Изолятор так изолятор. Гора… Это хорошо, что гора, а не дыра…

Все правильно. Я вернулся туда, откуда все началось. Я должен поговорить с ней, с этой горой! Зачем она звала меня? Зачем толкала вверх? Почему пострадал мой друг?

Непонятно. Непонятно. Непонятно, гора!

Эх! Если бы гора могла отвечать на вопросы!

Уже ближе к ночи, лежа в кровати и приготовившись еще разок перед сном поговорить с горой, я услышал знакомые голоса.

Боже мой! Серёга привел на веранду изолятора их всех, всю команду: маму, папу, Иваныча, Мигеля и Жанну!

«Господи! — подумал я. — Спасибо… если это не сон…»

Да, только это я успел подумать, как меня уже теребили, тискали, пинали, обнимали, прижимали, подбрасывали и снова пинали, тискали и обнимали…

Серёга посмотрел на все это и ушел. А Верочка стояла и смотрела. Ей некуда было уходить: она тут жила.

 

Глава 21

Верные друзья решили поддержать моих родителей в трудную минуту. За билетами на самолет послали Мигеля, как самого свободного изо всех свободных художников.

Это был неправильный выбор. Потому что по дороге Мигель решил заехать туда, где его единомышленники готовили к выставке свои ин-ста… (короче, экспонаты).

Там он тормознул на полдня, забыв обо всем на свете. О чем искренне просил прощения, но уже к вечеру.

Может быть, и хорошо, что мои родители и их друзья прилетели позже всех. Меня больше целовали, чем ругали. Хотя, конечно, без «руга-ния» тоже не обошлось.

Мама даже заплакала, увидев меня. Сказать честно, я тоже…

— Как ты мог?! Как ты мог!! — повторяла мама. — Ведь ты мог погибнуть! Вы все могли погибнуть! Как…

— Ма, но я ведь живой… — вяло сопротивлялся я.

— Да, если бы ты был неживой… — хотел что-то умное сказать Мигель, но вовремя остановился.

— Слава Богу, слава Богу! — повторяла Жанна.

— Слава Богу! — крестился Иваныч.

Только отец молча отвесил мне внушительный подзатыльник и тут же прижал меня к себе.

— Потом поговорим, — шепнул он.

На подзатыльник я не обиделся.

Верочка разрешила всем переночевать в изоляторе, потому что была уже ночь. Мама с Жанной расположились в одной палате со мной, а мужчины — в соседней палате.

Все благодарили Верочку.

Как только разрешение на ночлег было получено, вся компания собралась за столом на веранде, разложив московские нарезки колбасы, рыбы и сыра и выставив бутылку московской водки. Верочка подумала и принесла бутылку крымского вина и тарелку с крупной сладкой черешней.

Чего-чего, а черешни не стало в миг…

…С того момента прошло уже больше двух лет, а я до сих пор вспоминаю это застолье на веранде изолятора. Наверно, буду вспоминать его еще долго. Может быть, и всю жизнь — кто знает…

Когда я вырасту окончательно, я очень постараюсь, чтобы у меня были такие же верные друзья. Не только верные, но еще и веселые, и умные, и способные… может, даже талантливые…

В общем, я хотел сказать, что мне хотелось бы… Совсем запутался! Короче, чтоб у моих детей были бы классные родители! И друзья!

Вот!

А пока все разлили вино и водку, произнесли первый тост и выпили за меня. За то, что я нашелся! За то, что я живой! Ура! Ура! Я нашелся! Я живой! Ура!

Я сидел рядом с мамой. Иногда она обнимала меня и прижимала к себе. И я чувствовал родной запах — недолго, одно мгновение…

Потом взрослые выпили за меня еще раз, потом — за моих родителей и всех присутствующих.

Потом — за Крым, а после этого — за весь мир, который остается прекрасным, несмотря ни на что.

Через некоторое время я заметил, что Мигель поменялся местами с моим папой и оказался в весьма опасной близости к нашей докторше.

Вот он уже накладывает ей в тарелку закуски, подливает вино в ее бокал… Вот уже его рука, как бы невзначай, оказывается на спинке стула Верочки, вроде бы обнимая ее… Ай да Мигель!

Я решил, что назавтра обязательно предупрежу Верочку, что Мигель — товарищ ненадежный. И что у этого Мигеля подружек как звезд на южном небе.

Только я об этом подумал, как Верочка сорвалась с места и через пять минут вернулась с гитарой. Наверно, попросила у кого-то.

— Только не очень громко… В лагере уже все спят, — попросила она.

— Только шепотом, — сладким голосом произнес Мигель, целуя держащую гриф гитары руку Верочки.

Ну всё! Пропала бедная Верочка! Сейчас Мигель ей замутит голову своим сладким голоском, своими песнями, плясками и монологами.

Мигель взял гитару.

— Саня, не пора ли тебе спать? — спросила мама. — Поздно уже. А мы будем петь тихо…

— Знаю я, как вы тихо поете, — проворчал я, вставая.

И правда, глаза мои слипались. «Ладно, пусть поют, — подумал я. — Им же тоже оторваться надо. Особенно моим. Устают ведь…»

Они пели не очень громко. Правда, мне мешал свет на веранде. Потому что я хотел увидеть гору. Хотя бы на мгновение. Чтобы сказать ей «спасибо» за то, что все мои оказались здесь, на этой веранде. Мама, папа и их друзья, которых я давно считал и своими друзьями.

Я хотел сказать, что верю ей, несмотря ни на что. Ей, и Тому, Кто поставил ее здесь. Кто разрешил ей поговорить со мной…

Я едва успел об этом подумать, как моментально заснул.

 

Глава 22

Весь следующий день мои родители и их друзья провели, разгуливая по поселку и валяясь на пляже. Я готов был завыть, но Верочка не отпустила меня с ними. У меня на руках появилась какая-то сыпь, вроде аллергии. Возможно, от какого-то из местных растений. Мама героически решила остаться со мной, но я стал прогонять ее к морю. Когда еще выберется!

Я провел полдня, рисуя букет полевых цветов, собранных Верочкой.

И который раз, сравнивая цветы со своим рисунком, думал о том, что от настоящих цветов до моего рисунка расстояние как до солнца. Или даже больше.

Вроде бы и получается, и краски не плывут, а не то!

Не то, и всё!

Кое-как завершив этюд, я свалился на кровать, не отмыв рук. Ох и красивые у меня руки!

На сыпи — пятна краски: синей, зеленой, желтой!

Нарисовать бы эти руки! Умения не хватит…

Пришлось сделать усилие и идти руки мыть. После чего я благополучно заснул, пока меня не разбудили на обед.

Вечером все снова собрались за столом. Шутили и смеялись, а Мигель вовсю ухаживал за Верочкой.

Благодаря стараниям докторши сыпь к вечеру почти прошла.

Правда, веранду изолятора посетил начальник лагеря и вежливо предупредил, что ночевать в изоляторе моим родителям и их друзьям больше не следует.

— Это может быть неправильно истолковано, — пояснил начальник. — Мы не имеем права сдавать лагерные помещения.

Все всё поняли. Поэтому во вторую ночь песен никто не пел, и все рано разошлись спать. Все, кроме, кажется, Мигеля.

Как вы думаете, какую картину я застал, проснувшись на следующее утро? Правда, я проснулся поздно: родители и Верочка дали мне отоспаться.

Итак, я вышел на веранду и увидел Мигеля, рисующего портрет Верочки.

О-ля-ля! Вот так чудеса!

Верочка, конечно, хорошая натура. Даже я смог это оценить!

Волосы Верочки просвечивали на солнце. Загорелое лицо и белый халат, состоящий из множества оттенков желтоватого, оранжеватого, голубоватого и других, чистых и сияющих, цветов. Все это на охристом фоне горы. Охристом, в разноцветных точках васильков, клевера и других цветов, чьих названий я не знал.

Верочка прекрасна, но Мигель!

Мигель взял в руки карандаш и кисточку!

Я впервые видел работающего над этюдом Мигеля.

Я подошел к нему сзади и стал наблюдать. Здорово! Он работал здорово! Мазки летели, как птицы, и ложились именно туда, куда требовалось. На листе бумаги оживала Верочка, словно сотканная из солнечных бликов.

Мама не дала мне насладиться процессом. Она обняла меня за плечи и тихонько сказала на ухо:

— Уйди. Спугнешь.

— Что?

— Пошли завтракать в палату. Пусть рисует. Не спугни.

— Что?

— Что-что! Вдохновение… — вздохнула мама и взъерошила мои волосы. — Может, еще что-то…

Мы уже закончили завтракать, а Мигель все никак не мог оторваться от портрета. Идиллию нарушили две маленькие девчонки, которые, как на аркане, притащили на веранду изолятора такого же мелкого, как они, упирающегося мальчишку.

— Вера Петровна, Вера Петровна! — щебетали они. — А Фёдоров коленку разбил, а к вам идти не хочет! Он зелёнки боится! Он трусит! Вера Петровна!

Коленка у мальчишки оказалась и впрямь разбитой. По пыльной ноге текла кровь. Верочка вскочила и кинулась обмывать ногу и обрабатывать ранку, а Мигель остался сидеть на веранде.

Он положил кисточки, опустил руки и уставился в пространство.

Даже вопли мученика от зелёнки не поколебали его. Он сидел не шевелясь.

Портрет был завершен.

— Вера Петровна, вы красивая! — щебетали девчонки, прыгая рядом с портретом. — А вы похожи! А у вас белый халат!

— Да, да… — отвечала Верочка. — Идите, идите. Идите, не падайте больше…

 

Глава 23

После завтрака все собрались в нашей палате на «военный совет». Требовалось решить, что делать дальше. Возвращаться в Москву или…

Можно догадаться, что решили. «Или» конечно же.

— Остаемся на неделю! — провозгласил Мигель. — А может, и на две!

— Мне надо на работу сообщить… — волновалась Жанна. — Может, я здесь какой-нибудь сюжет накопаю?

— Копай, копай! — отозвался Мигель. — А просто в море купаться — слабо? Обязательно надо что-то копать?

— Это ты у нас свободный художник кисти. Неизвестно, на что живешь, — возразила Жанна. — А я — нанятый художник слова.

— Кто на что учился! — парировал Мигель.

— Кто как приспособился… — вздохнула мама.

продекламировал Иваныч.

— Гм! — пожал плечами Мигель. — Тоже мне… «свиватель»! Много ли сам «свил»?

— Надо идти в поселок и свивать — тьфу! — снимать квартиру, — заключил папа.

— Две квартиры, — не согласился Мигель. — Или три! — усмехнулся Иваныч. — Бери больше, кидай дальше.

Жанна ничего не сказала и как-то странно посмотрела на Иваныча. А Жанна-то изменилась! Или это крымский воздух так повлиял на нее? Наконец-то сняла свою длинную юбку! И вообще, выглядела она здесь как-то иначе, чем в городе, — не так строго, не так неприступно. Я не сразу понял почему.

Да и на лице у нее появилось такое теплое и милое выражение, что хотелось все время смотреть на это лицо. Просто смотреть, и всё.

— С вами всё ясно, — продолжал папа. — Предлагаю взять в прокате или купить пару палаток и встать где-нибудь на берегу.

— А я? — спросил я.

— Ты пока останешься в лагере. У тебя, между прочим, практика, и ее никто не отменял. Кстати, готовься. Сейчас мы устроим просмотр.

— Что? — не понял я.

— Они собираются посмотреть на твои рисунки. — Мама погладила меня по голове. — Готовься к раздолбону.

— Так как насчет палаток? — не унимался папа. — Потом он повернулся ко мне: — А ты ставь работы на веранде! Ставь, ставь!

Голос папы не предвещал ничего хорошего.

Но мне ничего другого не оставалось, как разложить свои работы, прислонив часть из них к стене изолятора. Настроение у меня упало…

Итак, они вышли и начали просмотр. Папа, Мигель, Иваныч и Жанна пошли вдоль стены с видом профессоров.

Маме хватило одного беглого взгляда на мои творения. После чего она села поодаль и честно прикрыла глаза.

Участвовать в раздолбоне мама не стала: она же была моей мамой!

Дальше прозвучало:

— Гм…

— Н-да…

— Ну-ну…

— Ага…

И так далее и тому подобное.

— Но ему же только одиннадцать лет! — это сказала, конечно, Жанна.

Но папа ответил:

— Гм… Почти двенадцать…

Мне хотелось провалиться сквозь землю.

Пытка продолжалась. Появились какие-то проблески:

— Но цвет он видит…

— Узнаваемо, по крайней мере…

— Не безнадежно…

Ну хоть так!

Тут все четверо повернулись ко мне. Жанна сказала:

— Молодец!

Но не ее мнение было решающим.

Мигель:

— Живопись лучше, чем рисунок.

Иваныч:

— Кое-что есть, есть…

Иваныч хлопнул меня по плечу. Я ждал, что скажет папа. Папа протянул руку за ограждение веранды, сорвал травинку и начал ее жевать. Наконец он произнес:

— Понимаешь, твои рисунки — они и не плохие, и не хорошие. Они ученические. Море — синее, небо — фиолетовое, трава — зеленая. Все правильно. Но в них нет… как бы это сказать тебе, чтоб ты понял?

Сказал бы прямо: «Полный отстой!»

— Понимаешь, — продолжал папа, — люди едут в новые места, чтобы удивиться. Неужели ты ни разу не удивился, не восхитился?

Что я мог ответить? Что я только и делаю, что удивляюсь и восхищаюсь? Но что касается моих рисунков, как ни обидно, видимо, папа прав. Я старался прилизать их… ну, чтоб было как положено, как у всех. Да и Петрович наседал, чтоб я делал именно так.

Нет, нечего валить на Петровича.

— Нет индивидуальности. — Видимо, папа решил меня добить. — Нет души…

Я почти расплакался. Слезы подкатили к глазам.

Чтобы они не пролились, я поднял безнадежно опущенную голову и увидел гору. Услышал кузнечиков и пчел. Вытер нос тыльной стороной ладони.

Нет индивидуальности…

Ну нет ее. Нет.

Где же ее найти?

 

Глава 24

И тут я заметил, что куст на горе зашевелился, а из-за куста высунулась физиономия Васьки.

Потом он весь вылез и стал подавать мне какие-то непонятные знаки.

Вот это да! Индивидуальность!

Вот уж кого я не ожидал увидеть!

Васька приседал, хватался за живот и перебирал руками, как будто лез вверх. Я ничего не мог понять в этих жестах.

Единственное, в чем не могло быть сомнений: Ваську пригнала сюда такая нужда, с которой они вместе с Денисом не могли справиться сами.

Волей-неволей я стал отвечать Ваське, показывая руками, что вижу его, но ничего не понимаю.

— Что это ты гримасничаешь? — недовольно спросил папа.

— Ну… это… ко мне друг пришел…

Папа и все сидящие на веранде обернулись и увидели Ваську, размахивающего руками.

Васька тут же скрылся за кустом.

— Вот так всегда… — вздохнул папа. — Только соберешься поговорить с сыном о самом важном, как обязательно найдется друг, который… Что это он такой потрепанный у тебя? И боязливый такой?

— Он местный. Па, я сбегаю, поговорю с ним?

— Беги, беги, — разрешила мама.

Я побежал на гору. Васька спас меня от окончательного позора.

— Привет! — торопливо затараторил Васька. — Слава богу, что я тебя увидел. А то нам кранты!

— Что случилось? Где Денис?

— В пещере сидит. Он…

— В какой пещере?

— Ну там, дальше, за монастырем, есть пещеры. Ну, мы подумали: вдруг монахи в пещерах сокровища спрятали… Ну и полезли, блин… Денис — первый.

— И что?

— Провалился…

— Сломал что-нибудь?

— He-а… Но там глубоко… У меня даже веревки такой нет. Я думал — дерево подсунуть, срубил, а оно не лезет… там низенько… думал, из покрывала веревку сделать, а покрывало-то дрыхлявое. Побежал к дядь Паше — у него гости, делегация какая-то… Везде облом!

— Зачем вы полезли?

— Ну… короче, надо скорее… достань веревку… и я побегу. Там холодно, в пещере этой…

— И как ты его один вытянешь?

— Пошли со мной!

— Слышь, Васька, ты как хочешь, а я про тебя нашим расскажу. И про Дениса. Ты же понимаешь, что меня одного не пустят, а один ты его не вытянешь. У тебя сил не хватит. Ты же не хочешь, чтоб Денис там навсегда остался, в этой яме! Пошли!

Я потянул за собой Ваську.

— Расскажешь… А потом?

— Суп с котом!

— Не хочу я…

— Да замолчи ты! О Денисе подумай!

— Упекут в детдом!

— Сбежишь снова, — успокоил я Ваську.

Как это мне в голову пришло!

Аргумент подействовал мгновенно. Васька помчался к изоляторской веранде впереди меня.

 

Глава 25

Минут десять понадобилось, чтоб объяснить взрослым ситуацию. Еще минут пять, чтоб выслушать всяких «дураков», «безобразий», «беспределов» и прочих ругательных слов и выражений, а также охов, ахов и прочих восклицаний.

Еще пять минут, чтоб достать веревку и фонарь (с помощью Верочки). Верочку тоже пришлось ввести в курс дела. Пока мы суетились, она собрала аптечку и вручила ее Жанне, как самой подходящей для такого дела.

Кроме того, она согласилась предупредить начальство, что отпустила меня с родителями на прогулку.

Мама быстро собрала продукты и воду.

— С Богом! — произнес Иваныч, и мы двинулись…

Через двадцать минут после появления Васьки на веранде вся наша компания уже делала первые шаги вверх по горе.

Гора не успокоилась. Теперь она тащила к себе не только меня, но и моих близких.

Опять, как и в первый раз, я шагал в полной уверенности, что мы делаем все правильно. Не зря мы снова карабкаемся в гору, не зря!

Вероятно, в первый раз я ходил на разведку. Что ты на сей раз приготовила нам, гора?

Я не сомневался, что мы спасем Дениса. Кроме того, как и в первый раз, я радовался, сам не зная чему.

Наши сразу же приступили к Ваське с расспросами насчет детдома. Васька что-то буркнул, потом замкнулся и молчал, а потом вообще убежал вверх, метров на пять ото всех остальных. Так он и шел впереди, чтоб никто к нему не приставал.

Зато меня заставили рассказать все, что я знаю о монастыре и о Ваське с Денисом.

Сначала обсудили тему детдома. Тут все проявили единодушие. «Безобразие и беспредел» зазвучали снова, и только Жанна, после некоторого молчания, сказала:

— Да хватит вам! Всё «они», «они»! А мы? Чем мы лучше? В своей скорлупе сидим, ничего не хотим видеть! Нас, как котят, надо обязательно ткнуть носом в дерьмо, чтоб мы задумались!

Тут я увидел, как Иваныч тихонько взял в свою лапищу тоненькую руку Жанны. Ненадолго… Видимо, так он выражал свое согласие.

Эх, взрослые, взрослые! Как дети!

— Нет ничего страшнее сирот при живых родителях! — сказала мама.

— А кто же эти родители? — спросил Иваныч и сам себе ответил: — Мы.

— Ну не я! — откликнулся Мигель.

— Откуда ты знаешь? — спросила Жанна. — Откуда ты знаешь, есть ли у тебя дети и где они? Ты же у нас…

— Свободный художник жизни, — помогла Жанне мама. — Ладно, оставим Мигеля в покое. Все-таки детдом — это страшно.

Взрослые повозмущались еще немного и начали говорить — о чем бы вы думали? — конечно, о сокровищах!

— Едва ли там что-то вообще сохранилось, — сомневался папа. — Ведь столько лет прошло!

— Это смотря о каких сокровищах речь! — проявил компетентность Мигель. — Либо о каких-то средневековых, либо о современных. В Средние века умели прятать! Так что, может, что-то и лежит в земле.

— Угу! — сказал Иваныч. — Лежит и нас дожидается.

— Сокровища положено закапывать! — усмехнулась мама.

— Почему?

— Чтобы у следующих поколений появилась цель в жизни.

— Ну, мы-то не страдаем от отсутствия целей, — бодренько отреагировал Мигель.

— Это какие такие у вас цели, позвольте спросить? — поинтересовался папа. — Наворотить чего покруче или сотворить чего понепонятней?

— Или прилепить куда-нибудь чего-нибудь побесстыдней? — спросила Жанна.

— При отсутствии целей, будешь, батенька, целей! — пропел Мигель. — Не вмешивайтесь в творческий процесс, если не понимаете. Отсутствие цели — лучшая цель! Это, милый мой, философия!

— А о сокровищах-то думаем, — не унимался папа, — несмотря на философию.

— А ты не смешивай одно с другим. Мухи — отдельно, котлеты — отдельно.

— Двуличная личность… — вздохнул папа. — С кем я делю одну тропу!

— Я многолик и рукаст. Ты не стыдись меня: мне самому противно.

— Бедненький! — пожалела Мигеля мама. — Приходи к нам вечером, мы нальем тебе супу…

— Антонина! Если я найду сокровища, единственная, с кем я поделюсь, будешь ты, — снял шляпу Мигель.

— А как же симпатичная докторша? — спросил папа.

— О-о! — воскликнул Мигель. — Она — дитя природы! Разве я достоин такого счастья?

— Ладно вам балабонить! — крякнул Иваныч. — Словоблудие одно! Мешаете красотой любоваться. Да и о мальчиках детдомовских неплохо бы подумать. Может, им помощь какая-то нужна, кроме того, чтобы из ямы вытащить.

— Сытый голодного не разумеет, — вроде бы не к месту сказала Жанна.

Тут Иваныч снова догнал Жанну и взял ее руку в свою. Пожал и отпустил.

«Нет, тут всё не так просто…» — подумал я.

Я был согласен с ними со всеми. Даже с тем, что Верочка — «дитя природы». Потому что я радовался, что мы все карабкаемся в гору, чтоб спасти Дениса, чтоб вытащить его из глубокой ямы, куда он свалился, так и не перестав мечтать о сокровищах.

Да, пожалуй, ему бы они не помешали.

Сокровища…

Кто не мечтает найти сокровища?

Все мечтают… Но, если честно, в моих мечтах сокровища занимали самое последнее, двадцать пятое или сто шестое место.

Даже о таинственной «душе горы» я как-то подзабыл. Я просто делал то, что делал.

Я шел, куда шел.

И мне было — хорошо.

(Вот, стихи получились…)

 

Глава 26

Мы останавливались на пути всего один раз, чтобы слегка подкрепиться, и достигли вершины горы, когда сумерки еще только начали сгущаться. (Не то что наша первая экспедиция!)

Правда, взрослый темп был для меня тяжеловат, но я шел налегке и старался не тормозить подъем. Мысль о том, что Денис один сидит в холодной и темной пещере, подгоняла меня.

Надо думать, что и всех идущих.

Взрослые скинули рюкзаки и котомки около галереи и, не тратив времени на восторженные восклицания от встречи с монастырем, двинулись вслед за молчаливым Васькой.

Когда мы подошли ко входу в пещеру, на небе уже зажглись первые звезды.

— Денис! Денис! — закричал Васька куда-то в темноту. — Ты там? Сейчас мы тебя вытащим!

— Да здесь я!.. Куда ты пропал?.. Ты бы мне хоть куртку сб-б-б-росил б-б-бы… — донеслось откуда-то снизу. — Я зад-д-дубел совсем…

— Денис, сейчас мы сбросим тебе веревку! — прокричал папа и осветил вход в пещеру. — Ты обвяжись ею и крикнешь нам, когда будешь готов.

— Д-д-да… — донеслось снизу. — Вы осторожно… пров-в-ва́литесь… А вы к-к-кто?

— Это Сашкины родители! — крикнул Васька. — И еще… с ними…

— Не бойся! — крикнул Иваныч. — Все в порядке.

— Если в детдом, я не в-в-вылезу! — долетел из тьмы еле слышный голос Дениса.

— Нет, обещаем! — крикнул папа.

— Только по обоюдному согласию, — тихонько произнесла Жанна.

Папа первым протиснулся в узкий вход. Через минуту он вылез назад.

— Да, — сказал он, — провалиться можно. И низкие своды. Надо самого легкого человека обвязать веревкой, и чтоб он ползком добрался до провала. Иначе веревку не докинуть.

Перед папой появился Васька:

— Обвязывайте! Я знаю, куда ползти! Я там был, до ямы доползал!

— Па, я тоже худой! — сказал и я.

— А что, там несколько ям? — спросил папа.

— Нет, одна, — ответил Васька.

Папа застыл перед нами с веревкой в руке. Мама подошла к нему и встала рядом. Так они рядышком и стояли, на фоне неба, в свете звезд.

— Меня! — настаивал Васька. — Я легче!

— Меня, — сказал я. — Я надежнее.

Еще секунду папа раздумывал и сделал шаг в мою сторону.

— Давай!

Меня обвязали веревкой. (Оказалось, Верочка как угадала, — положила две веревки).

— Ползи осторожно, — инструктировал меня папа. — Как только увидишь впереди дыру, брось вниз веревку. Я буду тебе светить от входа.

Мама обняла меня, а Жанна перекрестила. Как будто мне километр надо было ползти, а не десять метров!

— Лучше бы я пополз… — вздохнул Васька.

— Если у Сашки не выйдет, попробуешь ты, — сказал папа.

Васька стоял рядом с Жанной. В свете звезд я увидел, как рука Жанны легла на плечо Васьки. Васька остолбенел. Потом покосился на руку Жанны, потихоньку освободился от нее и отошел подальше.

«Эх, Васька!» — подумал я и встал на четвереньки перед входом в пещеру.

— Да ложись ты! — крикнул мне Васька. — На пузе ползи!

— Без советов обойдусь, — ответил я и вполз в пещеру.

Меня сразу объяли холод и сырость. Свет фонаря вырывал из тьмы сырые камни и нависающие стены.

Мне стало так страшно! Показалось, что стены задрожали и сейчас свалятся прямо на меня. Захотелось закричать и вернуться назад.

Меня спас Денис.

— Кто т-т-там? — прозвучал его голос откуда-то снизу и сбоку.

— Я, С-с-сашка, — ответил я.

Я тоже трясся. Может, не столько от холода, сколько от страха.

— Д-д-держись, — дрожал я, продолжая ползти, — я с-с-сейчас…

Мне показалось, что до той ямы, где сидел Денис, я полз целый час.

— Как ты, Саня? Чего не отвечаешь?

Голос отца достиг меня, как достигает Земли сигнал с далекой звезды. Через сотни тысяч световых лет.

— Н-н-нормально, — послал я ответный сигнал. — Д-д-дополз до дырки.

— Кидай Денису веревку и отползи немного назад! Денис, обвязывайся! Только крепко, чтоб не развязалось по дороге.

Я бросил веревку в дыру. Казалось, дыра была бездонной. Как Денис просидел в ней целый день?

Кроме того, в пещере действительно оказалось очень холодно.

— Привязался, — донеслось из глубины.

Денис подергал веревку.

— Вира помалу! — донеслось снаружи.

Веревка задвигалась и натянулась. Через некоторое время над провалом показалась голова Дениса, а потом и он сам вылез на поверхность, перевалившись через край ямы.

Часть грунта осыпалась в дыру, но Денис удержался.

— Всё, не тащите больше! — закричал я.

Денис дотронулся до меня холодной и грязной рукой.

— Привет…

— Привет. Ползи вперед, — подтолкнул я его. — Я за тобой следом.

 

Глава 27

Прошла еще вечность и полвечности, пока наружу выполз Денис, а за ним — я. Иваныч подхватил Дениса на руки и отнес к костру, который успели разложить за это время Васька с Мигелем. Дениса уложили на травяной настил.

Его колотило от холода и нервного напряжения.

Жанна начала растирать водкой его руки и ноги, а потом укрыла одним из принесенных в рюкзаке одеял.

Меня же мама просто обняла, и мы с ней двинулись к костру.

Меня тоже немного знобило.

— Как ты, сынок? — спросила она.

— Х-хорошо, — ответил я.

— Ты молодец! Я рада…

— Да, ма…

Я не знал, что надо говорить. Я тоже был просто рад, что все закончилось и я наверху. Наверно, как и мама.

Неожиданно для себя я попросил маму:

— Ма… а давай… Ваську к себе возьмем… ну и Дениса…

Я давно уже думал об этом. Давно хотел попросить маму. Но боялся. Мне показалось, что сейчас — подходящий момент.

— Д-давай их усыновим… Н-нельзя их тут оставлять…

Мама внимательно посмотрела на меня и ничего не ответила. Наверно, потому, что мы подошли к костру.

Умница Верочка сунула маме в рюкзак термос, и Денису не пришлось ждать, пока закипит вода в котелке. Он уже полусидел на настиле и пил сладкий кофе маленькими глоточками. Казалось, с каждым глоточком жизнь возвращается к нему.

Рядом с ним хлопотала Жанна. Мигель влил в его чашку с кофе немного водки. Мне тоже дали выпить полчашки кофе из термоса.

Сладко и горячо. Горячо и сладко…

Дениса еще ощутимо колотило, но уже никто не сомневался, что он жив и даже почти здоров. От этого всем сразу полегчало. Все зашумели, заговорили, а Мигель даже начал что-то напевать.

— Вы это… потише, — остановил взрослых Васька. — Здесь шуметь нельзя. Погранзона! А то услышит кто-нибудь. Погранцы набегут.

Никто не мешал всем расположиться у костра. Мама и Жанна «накрыли стол» из бутербродов.

Ух как все на эти бутерброды накинулись!

А потом начался разговор. Без разговора, надо понимать, этот вечер не мог бы закончиться.

— Ну, вы, ребята, даете! — начал папа. — Это ж разве можно так? Одним — в пещеру!

— А как можно? — спросил Васька. — Вдвоем?

— Нельзя так жить, как вы, — сказала мама. — Ладно, лето. А зима настанет? Куда пойдете? В коллектор, на трубу?

— В поселке нас поймают, — совершенно практично возразил Васька. — На трубу мы не пойдем.

— Надо в б-большой город ехать. В Москву. Там и спрятаться, и заработать м-м-можно, — отозвался из-под одеяла Денис.

— Да-а… — протянул Мигель. — В Москве, конечно, можно заработать…

Все помолчали.

— Денис, а тебе сколько лет? — спросила Жанна.

— Пятнадцать с-скоро.

— А сколько классов ты закончил?

— Он из девятого сбежал, — ответил за Дениса Васька. — А я — из пятого. Только я не знаю ничего. Меня так… ну… переводили…

— Да ладно тебе! — оборвал его Денис. — Вы не думайте, он способный. Он рисовать любит. Он Сашки вашего краски почти все за день изрисовал… Дорвался… Ой!..

— Все нормально, не переживай, — поняла мама заминку Дениса. — Найдем мы краски для Сашки.

— А где же, Вася, рисунки твои? — подал голос Иваныч.

До этого он вообще не произнес ни слова. Сидел молча и смотрел в огонь.

— Ну-у… — протянул Васька.

— Ты не бойся, — ободрила его Жанна. — Они тут все… повёрнутые слегка. Все художники.

— Правильно, — поддержал Жанну Мигель. — Мы — художники. Только, может быть, это мы — норма, а все остальные — патология.

— За себя я не ручаюсь, но ты, Мигель, нормальнее нормального! — усмехнулся папа.

— Уж точно: ненормального нормальнее, — уточнил Мигель.

— Кто бы сомневался… — вздохнула Жанна.

— Ладно, Василий, завтра утром устроим тебе просмотр, — прервал папа выяснение отношений с Мигелем.

— Что? — не понял Васька.

— Рисунки твои посмотрим, — пояснила Жанна. — Вон у Сашки спроси, как это происходит. Он тебя просветит.

— Да будет вам, — поднялась мама. — Давайте мальчишек уложим и сами подумаем, как на ночлег расположиться. Утро вечера мудренее.

В результате мы с Васькой забрались под бок к Денису на травяной настил. Жанна дала Денису на ночь пару таблеток: аспирин и анальгин.

Я заснул мгновенно…

 

Глава 28

Проснулся ночью. Потихоньку выполз с нашего ложа, чтоб не потревожить Дениса и Ваську. Денис во сне сбросил с себя одеяло — видно, согрелся.

Мигель похрапывал в спальном мешке, мои родители — вдвоем, на одеяле, прикрывшись сверху другим. Иваныча и Жанны не было.

Я вышел на открытое место, к источнику. Надо мной простиралось небо, полное звезд.

Огромный сияющий купол.

Широкий Млечный Путь. Я давно понял, что это именно Млечный Путь, хотя никто мне его специально не показывал.

Просто дорога. Небесная дорога, которая манит людей уже столько веков! Наверно, с того самого дня, когда первобытный человек впервые поднял голову вверх…

От горы веяло теплом. Где-то вдали звенели цикады. Временами налетал порыв теплого ветра, несущий запахи трав…

Гора!

Это ты, гора, привела меня сюда! Ты показала мне эти звезды! Привела сюда моих близких, не оставила в беде двух сирот, нашедших у тебя пристанище.

Сколько тайн ты хранишь! Сколько всего скрываешь!

Ведь я ничего не знаю ни о тебе, ни об этих звездах…

Так, гора…

Я присел на каменный бортик у источника и подумал о монахах, которые жили на этой горе. Наверно, они тоже выходили ночью и молились Богу под этими звездами.

В моей душе все неожиданно сжалось, и захотелось громко закричать прямо в эти недоступные и прекрасные небеса.

Бог! Какой Он? Если Он поставил гору — значит, Он больше горы? Больше…

Но если я не могу понять гору, то…

Может, я бы еще долго сидел на бортике, но тут услышал голоса. К монастырю подходили Иваныч и Жанна. Почему-то мне не хотелось, чтоб они увидели меня. Я быстренько потопал к галерее и забрался на свое место, на травяной настил.

Иваныч и Жанна вошли под крышу.

— Всё, тихо! — услышал я голос Жанны. — Смотри, раскрылся! Спят!

Жанна склонилась над Денисом и натянула на него одеяло.

— Нормально дышит, — прошептала она.

— Пошли полежим, — шепотом ответил Иваныч. — Надо поспать хоть немного.

— Пошли. Может, на той стороне ляжем?

— Угу.

— Знаешь… я так благодарна тебе… я сама не могла этого предложить… Я ведь женщина все-таки… А про то, что надо этих ребят с собой забрать, я сразу подумала. Это Бог нам их дает. Спасибо тебе! Значит, мы думаем одинаково. Это здорово!

— Да.

— Даже не страшно, что они какие-то не такие будут. Генетика там всякая…

— Да. Поженимся и всё оформим.

— Спасибо! Спаси Бог, Сережа!

— Спокойной ночи, милая моя!

Вот оно в чем дело! Вот что я подслушал, сам того не желая! Они решили наконец пожениться! Более того: они тоже думают о том, чтоб забрать к себе Дениса и Ваську!

Да это же здорово! Здорово!

Гора! Это ты!

Только бы они не передумали, не испугались бы!

Я ведь уже знаю, как трудно потом выполнить то, что решил, глядя на гору… И что в жизни частенько хочется повернуть назад, даже за пять минут до вершины.

Особенно когда никто заранее не говорит тебе, правильно ты делаешь или неправильно.

Правильно идешь или нет…

 

Глава 29

Я проснулся от того, что мама теребила меня за плечо.

— Вставай, герой! Проспишь Царство Небесное!

Просыпать Небесное Царство мне не хотелось, и я открыл глаза. Увидел рядом Ваську, который зевал и потягивался. Видимо, тоже проснулся только что.

Наши уже сидели около костра.

Вдвоем мы быстро умылись у источника, вдоволь набрызгавшись прозрачной холодной водой. А потом присоединились ко всем остальным. В этот раз каждому досталось по пластиковой тарелке и пластиковой ложке. Верочка предусмотрела даже это!

Женщины сварили гречневую кашу с тушенкой. Очень вкусную. Не хуже, чем Васькины макароны.

Через пятнадцать минут каша была съедена и котелок вылизан.

— Что будем делать дальше? — спросил Мигель.

Этот вопрос мог задать друг другу каждый из сидящих.

— М-да… А что бы вы сказали, молодые люди, если бы мы предложили вам спуститься с нами в поселок? — произнес папа, обращаясь к Денису.

Васька придвинулся поближе к Денису. От греха подальше…

Наверно, и ребята ожидали чего-то подобного. Как же иначе?

— А вы долго здесь пробудете? — спросил Денис.

— Это будет зависеть от многих причин, — уклончиво ответил папа.

— Не, мы лучше здесь останемся! — не выдержал напряжения Васька. — Нам тут хорошо!

— А если бы мы предложили вам остаться с нами насовсем? — спросила мама.

«Значит, она успела переговорить с папой!» — подумал я.

Кажется, стало слышно, как колышутся крылышки у залетевшего на галерею маленького голубоватого мотылька.

Все очень внимательно начали следить за полетом мотылька. Он не привык к такому вниманию и выпорхнул в один из многочисленных проломов в стене.

— Или с нами, — сказал Иваныч.

— С кем — с «нами»? — поинтересовался папа.

— Со мной и с Жанной. Вместе с нами.

— С каких это пор? «С нами» — с каких это пор? — поднял глаза Мигель.

Все смотрели на Жанну и Иваныча.

— Неужели? — спросила мама. — Не прошло и десяти лет…

— Сергей вчера сделал мне предложение, — объявила Жанна. — Вот… как-то так…

— Ва-а-у!.. — протянула мама. — Неужели я до этого дожила?

— Так за это же надо выпить! — воскликнул Мигель. — А то все монастырь да монастырь! А, Иваныч?

— Как только спустимся с горы, я веду всех в ресторан! — во весь рот улыбнулся Иваныч. — Ура!

— Ловлю, ловлю на слове! — хлопнул в ладоши Мигель.

Напряжение разрядилось. Только Денис и Васька ничего не поняли. А я узнал эту новость еще ночью.

— И молчала! — Мама укоризненно толкнула в бок сидящую рядом Жанну.

— Да я сама только вчера ночью узнала! — махнула Жанна рукой в свое оправдание.

«Интересно, кто раньше узнал — я или Жанна? Наверно, я!» — посмеялся я про себя.

Во всеобщей радости не участвовали только Денис и Васька. Они сидели грустные.

— Вася! — Жанна приподнялась и подошла к Ваське. — Я прошу тебя стать нашим сыном. Мы поженимся, поедем в твой интернат и все документы на тебя оформим.

Мама с папой переглянулись. Мама взглянула на меня. Я тоже все понял. И не стал просить… Не стал настаивать, чтобы мама продолжала звать Ваську и Дениса к нам.

Почувствовал, что Жанне и Иванычу нужнее. Слишком долго каждый из них раздумывал. По-отдельности…

— Я без Дениса никуда не пойду! — дернул плечом Васька. — И вообще! Мне тут хорошо! Мы сокровища найдем!

А Жанна продолжала:

— И тебя, Денис, тоже прошу…

— А Денис пусть идет ко мне! — перебил Жанну Мигель.

— Одиноким авангардистам детей не доверяют… — вздохнул папа.

— А я женюсь! Чем я хуже Иваныча?

— Ты — лучше, — сказал Иваныч. — Ты — значительно лучше. Но чтоб ты женился…

— И на ком? — поинтересовалась мама.

— На докторше женюсь!

— Надо как бы… согласие еще получить.

— Еще не родилась та, которая бы мне отказала! — похвастался Мигель.

— Смотри, найдется, — покачала головой мама.

Мигель хотел продолжить. Он даже открыл рот. Мигель любил, чтоб за ним оставалось последнее слово.

Но тут папа его остановил:

— Кажется, разговор у нас не об этом. Денис, ты — старший. Ты подумай, кого ты вырастишь из Васьки, если вы здесь останетесь.

Папа обратился к Денису так, как обратился бы ко взрослому.

Денис понял.

Снова стало тихо у затухающего костерка.

 

Глава 30

— Можно, я подумаю? — спросил Денис.

— Конечно, — поднялся папа. — А пока… Ну-ка, Васька, картины свои выставляй!

— Чего? — не понял Васька.

— Картины ставь… снаружи, к стене галереи. Много их у тебя?

— А сколько бумаги было, — простодушно ответил Васька. — С двух сторон.

— Хорошо. Ставь сначала одну сторону, потом — другую.

В папке у меня оставалось листа четыре. Вот Васька и выставил четыре картины. Быстро он их…

Все потянулись на просмотр. Последними — я и Денис.

— Только бы не раздолбали, — шепнул мне Денис. — А то переживать будет.

— Сообразят, — ответил я.

Ну и ну! У меня аж челюсть отвисла от Васькиных картин! Изо всех моих кисточек Васька выбрал, конечно, самую большую. А поскольку он, видимо, совершенно не знал, как пользоваться акварелью, он накладывал краски на лист, используя минимум воды, чуть ли не всухую.

С картин смотрели квадратные облака и море, сияющее всеми цветами красок, которые были в моей немаленькой коробке. Включая черный, оранжевый, желтый и пр.

Возгласы взрослых были примерно такими:

— О-у!

— Ого!

— Ой-ой-ой!..

— Вот так компот!

— Неслабо!

Но когда Васька перевернул картины на другую сторону, я вообще не знал, как реагировать. С одной из картин на меня смотрела какая-то несусветная голова с антеннами. Голова почти человеческая, но чем-то неуловимо странная, большеглазая, испуганная. Странная, но совершенно живая! Удивленная! Чем-то похожая на самого Ваську, честное слово!

Видимо, этот рисунок заинтересовал не только меня.

— Инопланетянин? — предположил Мигель, рассматривая рисунок.

— Что это? — спросил Иваныч.

— Не что, а кто! — ответил Васька. — Это… это… Портрет кузнечика!

— Что-о-о?

— Я… Я его порву, — дернулся Васька.

— Стой! — Папа схватил Ваську за руку. — А как ты его рисовал? С натуры?

Васька не знал, что такое «с натуры». Он покраснел и замотал головой:

— He-а… Я его поймал…

— Кого?

— Кузнечика.

— И?

— В банку посадил… Вон в ту, от кабачковой икры. Я его выпустил потом!

Казалось, Васька сейчас разревется. Честно говоря, я бы тоже расплакался от такого «допроса с пристрастием».

Мне было жаль Ваську…

Тут все взрослые как начали хохотать! Иваныч с Мигелем даже сели на каменную площадку перед монастырем, а папа — на оградку источника. Потом Мигель лег на камни и задрыгал ногами.

— Ой, не могу! Не могу-у-у! — стонал Мигель.

Глядя на них, и мы начали смеяться: я, Денис и последним — Васька.

— Васька, у тебя — талант! — смеялся Мигель.

— Несомненно! — смеялся папа.

— Талантище! — смеялся Иваныч.

Раздолбона не получилось. Когда все отсмеялись, папа серьезно заключил:

— Василию надо учиться. Обязательно. Это даже не обсуждается. Денис, надеюсь, ты это понимаешь?

— Да, — ответил Денис. — Я это давно знаю. Но… он еще маленький, а я… Куда меня уже усыновлять? Я уже и сам могу…

— Я без Дениса никуда не пойду! — аж зарделся Васька.

Его белесый чуб прилип ко лбу.

— Тебе надо, Васька. А я… Куда мне? — сказал Денис. — Куда мне… усыновляться?

— Что это за настроения? — возмутился Мигель. — Да ты…

Иваныч в это время подошел к Денису и приобнял его за плечи:

— С тобой-то как раз проще всего. Ваську мы можем усыновить, а тебя взять под какую-нибудь опеку. Пока тебе восемнадцати нет. Устроим тебя в училище. Куда — сам выберешь. Захочешь — в общежитие пойдешь, захочешь — у нас поживешь, пока встанешь на ноги. Станешь самостоятельным и будешь к нам в гости приходить. А?

— Соглашайся, Денис! — не выдержал я. — К нам в гости приходить будете!

— Да… — чуть слышно произнес Денис.

— И к нам, — присоединился Мигель, — когда я женюсь на молодой докторше. Она будет нас всех лечить. От кори…

— И от всякой душевной хвори, — добавила мама. — Ей тогда пациенты не понадобятся, когда она за тебя выйдет. Если выйдет, конечно.

— Почему это?

— А ей тебя одного на всю жизнь хватит.

— Ты сам, дорогой, мозги вынесешь всем, кто захочет. Я бы подумала на месте Веры.

— Он и тем мозги вынесет, кто не захочет.

— Как все пекутся о моем душевном здравии! — воскликнул Мигель, картинно воздев руки.

— О тебе не попечешься — так ты сам на лету спечешься!

Так они стояли и подкалывали друг друга еще долго. Наверно, для того, чтоб немного расслабиться… Ведь произошло нечто важное, чему я не могу найти названия.

Раскрасневшийся Васька собрал свои рисунки и ушел под крышу.

А Денис подошел к источнику. Он набирал в ладони воду и пил, и умывался, и фыркал…

Наконец взрослые пришли в себя и затихли. Денис вернулся ко всей компании.

Васька же спрятался и не выходил.

— Между прочим, мы еще даже не входили в монастырь. Вернее, в храм, — вспомнил папа. — В разрушенный храм.

— Мы входили вчера ночью. С Жанной, — сказал Иваныч. — Но уже темно было.

— Так что же нам мешает? — спросил Мигель и направился ко входу.

Я подумал, что уже второй раз на горе, а в развалины храма тоже ни разу не заходил, и направился вслед за всеми.

У крылечка меня догнал Денис.

— А они… кто? Художники? — тихо спросил он.

— Иваныч — художник, а Жанна — журналистка.

— Моя мама была медсестрой, а папа в порту работал.

— Не переживай! — прошептал я. — Они хорошие люди. У Жанны дочка была, только умерла в роддоме. И муж бросил. А Иваныч в монастырь хотел уйти. Но его не приняли…

— Ладно, потом расскажешь!

Мы уже вошли. Можно сказать, что «под своды» храма. Но сводов не имелось. Вместо сводов сияло синее и высоченное небо.

— Класс! — не удержался я.

Стены, выложенные из ноздреватого светлого камня. Кое-где сохранились следы штукатурки, а на ней — даже остатки росписи. Полу истертые лики святых.

Росписей сохранилось совсем мало. Зато на стенах в изобилии красовались намалеванные краской чьи-то имена и даже непечатные слова.

Размалевали, когда гора еще не стала заповедником. Много людей сюда захаживало, привлеченных легендами о зарытых сокровищах.

— А это, наверно, алтарь, — поднялся на пару ступенек и перекрестился Иваныч. — Господи, прости!

— Да, — сказал папа. — Видеть больно оскверненную святыню. Интересно, возможно ли храм восстановить?

Иваныч потрогал остатки росписи:

— Все сыплется. Ты только представь: монастырь — на горе, да еще в заповеднике. Здесь нужна хорошая бригада реставраторов. Профессионалы нужны. А денег сколько!

— И вообще, Крым давно другая страна, — напомнил Мигель.

— Но патриархия-то, наверно, Московская.

— Уже легче. Но все равно обидно. И неизвестно, кому этот монастырь принадлежит. Патриархии или государству.

— Вернее, развалины кому принадлежат.

— Развалины…

— Сколько говорено об этой обиде… за Крым. Как можно было Крым сначала подарить, просто так, а потом словно бы выбросить, за ненужностью?! — сказала мама и провела рукой по древней стене.

— Предали Крым, да еще дважды.

— Обидно. А монастырь, наверно, можно восстановить, — заметил папа, трогая каменную стену. — Стена, например, стоит крепко.

— Умели люди строить на века! — отозвалась мама.

— А я тоже думал: вот какой хороший монастырь для Иваныча! — неожиданно для себя выпалил я.

— Когда это ты успел подумать такое? — спросил папа.

— А это когда мне сон про Иваныча приснился в тот наш первый подъем на гору.

Я уже и не рад был, что выпалил про свой сон. Мало ли что привидится человеку!

— Надо же! — удивился папа. — Откуда мог взяться сон про Иваныча?

— Расскажи! — попросила Жанна.

— Да, интересно, что может кому-то присниться обо мне… — повел богатырскими плечами Иваныч.

— А обо мне тебе ничего не приснилось? — поинтересовался Мигель.

— Нет, — ответил я.

«Придется рассказывать», — подумал я, видя, как ко мне подтягивается вся компания.

Выслушали меня молча и недоверчиво. Иваныч почесал затылок:

— Да…

— Чего только не привидится! — Папа потрепал меня по волосам.

Я отодвинулся.

— М-да… От поисков сокровищ может и крыша поехать!

Понятно, кому принадлежали эти слова…

А Жанна сказала:

— Вообще-то православные монахи не ходят в капюшонах.

— Это он, наверно, фильмов насмотрелся. «Пятый элемент», например, — пояснила мама.

Могла бы и не пояснять…

— «Куда ночь, туда и сон». Пошли, что ли… — заключил папа.

Все потянулись к выходу из храма.

На улице папа взглянул на солнце, уже висящее высоко, и сказал Денису:

— Ну, раз решение принято, собирайтесь. Пора, а то до ночи опять не успеем. А нам еще ночлег искать. Сашкин начальник не разрешил больше ночевать в изоляторе. Да и доктора симпатичного можем подвести.

— Надо бы дядю Пашу предупредить, — отозвался Денис. — А то нехорошо…

— А долго до дяди Паши добираться?

— Час примерно.

— Час туда, час обратно. Нет, никак не успеваем.

— Может, просто записку ему оставить? — предложила Жанна.

— Придется…

Денис писал записку. Васька как потерянный ходил по галерее и вокруг, как будто хотел найти что-то очень нужное, но никак не находил.

Мама, Жанна, папа и даже Мигель складывали в рюкзаки одеяла, чашки и прочие, неизвестно как расплодившиеся мелочи.

Во всеобщей суете не участвовал только Иваныч. Как изваяние, он сидел на бортике фонтана на фоне разрушенного монастыря и молчал.

Мне почему-то страшновато было даже смотреть в его сторону. А вдруг Иваныч раздумал?

Вдруг сейчас поднимется и скажет: «Ни на ком не женюсь. Никого усыновлять не собираюсь. Все бросаю и снова ухожу — в монастырь или куда-нибудь еще, только подальше ото всех вас…»

Ох как трудно идти до конца, когда даже не знаешь, правильно идешь или нет! Не знаешь — только чувствуешь.

Когда веришь только своему сердцу.

Ох как трудно!

Вещи наконец были собраны. Грустный Денис стоял с целлофановым пакетом. В пакет вместились все их с Васькой пожитки.

Васька шмыгал носом.

Я услышал, как Денис шепнул Ваське:

— Сбежим, если что. Смоемся!

Васька кивнул и чуть повеселел.

Все стояли какие-то грустные. Никто не решался сделать первый шаг с горы.

— Ну, с Богом! — произнес наконец папа и двинулся первым.

За ним — остальные. Молча, сосредоточенно, грустно. Мы дошли уже до первого поворота тропинки, когда Иваныч бросил на землю свой, самый большой, рюкзак и почти подбежал ко мне.

— Где? Ты хорошо помнишь, где они копали? — спросил он.

Я не сразу понял, о чем речь.

— Там, в твоем сне? Где они икону закапывали? Помнишь?

— Да.

— Пошли!

Эх, как все разом встрепенулись! Как быстро сбросили рюкзаки и покидали пакеты! Прямо на тропинку!

Молча развернулись и быстро, не сговариваясь, пошли вверх.

— Денис, лом есть? — на бегу спрашивал Иваныч.

— Есть!

— А лопата?

— Есть!

— Спрашиваешь! — потирал руки Мигель. — Здесь старые кладоискатели!

— Откуда лопата? — удивленно успела спросить мама.

— «Из лесу, вестимо…» — ответил за Дениса Мигель.

— От дяди Паши осталась, — не согласился Денис. — Он тоже… копал…

 

Глава 33

— Где? — спросил Иваныч, держа лом наперевес.

— Где? — спросил Мигель, помахивая лопатой.

Я подошел к стене храма.

— Здесь.

— О-хо-хо! — сказал Иваныч.

— Угу! — сказал Мигель.

Иваныч перекрестился и вонзил лом в промежуток между камнями. Мигель просто всадил лопату в землю, поплевав на руки, как заправский землекоп. Лопата жалобно звякнула, ударившись о камень.

Процесс начался резво, но продвигался весьма медленно. Лом едва входил. Мигель, папа и Денис откатывали камни руками.

За первым слоем небольших камней начался слой крупных, едва выворачиваемых валунов.

— Ну, Сашка! — подал голос Мигель.

Остальные молчали, но чувствовалось, что первый пыл улетучился и с каждым валуном надежда все уменьшалась и уменьшалась.

— Перекур, — объявил Иваныч.

Все разогнулись и присели на вывороченные камни.

— Бесполезная затея, — сплюнул Мигель. — Ну, Сашка, погоди!

— Может, Саня, ты и вправду… не это место видел? — спросила Жанна.

Я не знал, что сказать. Я не мог спутать! Я видел именно это место! Хотя…

Моя уверенность поколебалась, сомнение закралось в душу: «Это? Может, совсем не это? Может, с другого угла? Или с другой стороны?»

Да елки-палки! Яма уже достаточно вырыта, и в ней можно спрятать все, что угодно! Но яма пуста…

Гора! Это опять ты! За пять минут до вершины проверяешь меня, как сильно я тебе верю!

Или — за пять минут до глубины… До ширины… До того, как…

Я поднял глаза и увидел, что все смотрят на меня. Мама, папа, Мигель, Жанна, Иваныч, Васька и Денис.

Да, гора! Да! Всё не зря, гора.

Я посмотрел на родителей, на своих друзей и взял лежащую около Мигеля лопату. Подошел к яме. Копнул…

Было тяжело.

Через пару минут Мигель отодвинул меня и взял лопату из моих рук. Потом его сменил папа. Камней больше не встречалось.

Когда глубина ямы достигла примерно полутора метров, лопата уперлась в препятствие.

Еще какое-то время понадобилось, чтоб освободить от земли плоский деревянный ящик из твердого дерева, почти не тронутый разрушением, разве что чуть-чуть — по краям.

Иваныч встал на четвереньки и осторожно вытащил его.

— Сокровища… — прошептал Васька.

Да, это были сокровища монахов. Мы их нашли.

Тут я допустил небольшую слабину. Я сел на землю… и расплакался.

Никто не стал меня утешать.

Через некоторое время Денис просто поднял меня и стукнул по спине. В себя я пришел быстро, почти сразу.

Мигель сбегал за своим рюкзаком и вытащил из него полиэтиленовую пленку, взятую на случай дождя. С величайшей осторожностью Иваныч водрузил ящик на пленку и попытался открыть его. В конце концов, это ему удалось — петли ящика заскрипели…

Иваныч размотал еще несколько упаковок, и наконец на свет появилась потемневшая старинная икона, в металлическом окладе, похожем на серебряный. Оклад был украшен цветными камнями.

Камни блеснули на солнце.

— Драгоценные, — шепнул Васька.

Иваныч и Жанна перекрестились. И вдруг Васька тоже начал креститься, непонятно как переставляя руку, но много-много раз.

Мы все стояли на коленях вокруг иконы.

— Иверская, похоже, — заключил Иваныч. — Господи помилуй…

— Господи помилуй, — как эхо, отозвалась Жанна.

«Господи помилуй, — сказал я про себя. — Спасибо, гора!.. Спасибо, Бог!..»

 

Глава 34

Мы спустились с горы поздней ночью. Нас никто не видел, и мы снова расположились на ночлег в изоляторе. На этот раз мужчины, в том числе мы с Денисом и Васькой, устроились в одной из палат на полу, стащив матрасы с трех кроватей. Верочка обещала разбудить нас до подъема, чтоб мы успели уйти и не дразнили начальника.

Мы улеглись, только неуемный Мигель сбежал поболтать с Верочкой. Вернулся он ночью или нет — я не знаю.

Перед тем как я задремал, меня толкнул в бок Иваныч.

— Саня, ты, наверно, прав, — сказал он.

— Что? — не понял я.

— Это — мой монастырь, Саня. Ты прав.

Что я мог ответить на это? Я сказал:

— Угу, — и заснул.

Рано утром вся наша команда уже «загорала» на пляже. Собрались кружком и решали, с чего начать, куда и к кому идти в первую очередь: в детдом, в отдел опеки или к самому главному в городе священнику.

В конце концов договорились не делиться и идти всем вместе. А начать с того места, до которого ближе. Дальше — как Бог даст.

Детей — то есть меня, Ваську и Дениса — решили никуда не брать.

Ох и накупались же мы в тот день!

Несмотря на жару, Васькины губы приобрели синеватый оттенок и не переставали дрожать, даже когда он вываливался из моря на горячий песок.

Васька и Денис не часто купались в море в это лето — прятались на горе.

Да и я то лежал в изоляторе, то карабкался в гору. Поэтому тоже из воды не вылезал, но, даже загорая и купаясь, все время поглядывал на гору.

Гора возвышалась над морем все такая же огромная, непостижимая, живущая своей, совершенно мне непонятной жизнью.

Я поглядывал на нее, как бы спрашивая:

«Это ты? Стоишь?»

«Я, — отвечала гора. — Стою».

Я снова нырял, брызгался, смеялся, вопил. Потом мы с Васькой пытались «потопить» Дениса, потом ныряли, прыгая с плеч друг друга в воду.

Я выныривал и спрашивал:

«Стоишь?»

«Стою», — отвечала гора.

Так мы плескались и сушились до тех пор, пока солнце не начало поворачивать к закату. К тому моменту, когда на пляж вернулись взрослые, мы уже так хотели есть, что готовы были проглотить что угодно.

Нам велели собраться, и мы двинулись в поселок, в кафе. Там взрослые обещали ответить на все наши вопросы.

Квартиру в поселке все-таки сняли. Одну, но двухкомнатную. На пять дней. Наверно, это правильно. Потому что всем хотелось отдохнуть. Просто поваляться в кровати…

В кафе Денис держался более-менее уверенно, а вот Васька никак не мог прийти в себя. Стеснялся, мялся, озирался по сторонам. У него падала то ложка, то вилка. Васька двинул рукой — и разлил компот. Попытался вытереть компот салфеткой — опрокинул солонку.

Несмотря на то что мы купались в море целый день, руки у Дениса и Васьки выглядели грязными, а под ногтями залегала чернота.

Васька пытался спрятать руки и вообще не знал, куда их девать.

Иваныч старался приободрить его, шутил, а Жанна часто склонялась к нему и гладила то по голове, то по плечу. Но, по-моему, Васька ото всего этого чувствовал себя еще хуже и несчастнее.

Наконец папа не выдержал и сказал:

— Да не обращайте вы на него внимания! Оклемается! Привыкнет!

Все сразу всё поняли и заговорили о делах. Дела складывались не так уж плохо.

Да, можно было усыновить Ваську и взять Дениса под опеку. Только Иванычу и Жанне следовало срочно пожениться и собрать кучу документов. Для этого — быстренько лететь обратно в Москву.

Денису и Ваське требовалось вернуться в детдом. Тогда Иваныч мог написать заявление, чтоб взять их пока временно, до окончания летних каникул.

— Сделаем? — спросил Иваныч.

— Я в детдом не пойду! — сразу отреагировал Васька.

— Сделаем, — совсем уже по-взрослому ответил Денис.

— Спасибо, ребята!.. — вздохнул Иваныч. — Надо будет вам потерпеть. Пару дней.

— Потерпим, — посмотрел на Ваську Денис.

— Ладно, — буркнул Васька. — А сокровища как?

— Хорошо. — Папа облокотился на спинку стула. — Сокровища — хорошо… Говори ты, Иваныч.

 

Глава 35

Иваныч начал рассказывать. Сначала о монастыре.

Монастырь этот оказался, к сожалению, церкви не переданным. Он числился памятником архитектуры и принадлежал государству.

И этот памятник так и стоял на горе, не нужный на самом деле никому, а государству — в первую очередь.

Ветры и дожди довершали то, что начали когда-то люди, — разрушали его.

У государства не было средств, чтоб восстанавливать монастырь, да и взять их было неоткуда. Уже двадцать лет Крым, так любимый всеми, по какому-то нелепому или злому стечению обстоятельств оставался чужой страной.

Гора — заповедная. Заповедной она стала давно, еще в советское время. Людей просто так на гору не пускали. Если бы монастырь был более-менее отреставрированным, к нему можно было бы возить туристов на экскурсии. Много бы нашлось желающих набрать воды из чудотворного источника.

А вот на развалины…

Никто не водил экскурсий на развалины…

Иваныч закончил грустный рассказ о заброшенном монастыре. А дальше речь уже пошла о найденной иконе.

Не передать, как порадовались в поселковой церкви появлению старинной иконы! Это же равносильно чуду!

Многие сначала не поверили.

Сейчас же собрались все, кто был в храме. Но старый священник, благочинный южного городка, поверил сразу. Наверно, почувствовал. Он пал на колени и плакал перед образом Богородицы.

Потом отыскали и принесли старинные фотографии, напечатанные в какой-то дореволюционной книге. На фото изображался крестный ход с этой чудотворной иконой. Сличили фото и принесенную икону, после чего уже сомнений ни у кого не оставалось.

Про эту икону и в городе, и по всему Крыму ходили легенды. Рассказывали, что раньше люди исцелялись от болезней, молясь около нее и умываясь водой из источника.

После разграбления монастыря в революцию икона бесследно исчезла.

Так рассказал нам Иваныч.

Вот какое сокровище мы нашли!

Икону выставят в храме, и папа сразу же пообещал, что мы туда сходим.

И рассказал еще об одном… ну, почти чуде. Узнав, что Иваныч верующий и художник и что хотел когда-то уйти в монастырь, но его не приняли, батюшка сразу же поинтересовался, не хочет ли тот начать реставрационные работы. Даже не зная, что Иваныч сам уже думал об этом. Вот такое, можно сказать, чудесное совпадение.

— Видимо, вам Бог определил наш монастырь, а не тот, в который вы рвались, — сказал, благославляя Иваныча, батюшка. — Не зря вам в руки далась эта икона… Сколько народу там землю рыло, сокровища искало…

Иваныч и сам понимал, что не зря.

Но ему надо было оформить дела в Москве. А пока батюшка пообещал разузнать у городского начальства, что да как. И можно ли выбить какие-то средства под реставрационные работы. Ведь нельзя начинать такое дело без копейки денег.

— Господь управит, — подбодрил Иваныча священник. — Будет воля Божья — все получится! И деньги найдутся, и руки рабочие.

Осталось только согласиться…

— Священник еще удивлялся, как это наш Саня то место, где икона была зарыта, во сне увидел. Я тоже все хотел у тебя, Саня, спросить: как же это ты увидел, а? — поинтересовался Иваныч.

— Не знаю, — ответил я.

Не мог же я рассказывать про гору…

— А я радовалась, что никто Сане таких вопросов не задает… — вздохнула мама.

— Дух дышит где хочет, — как всегда неожиданно, отреагировала Жанна.

Денис все посматривал на Иваныча, мялся, мялся и наконец спросил о том, что его волновало:

— А денежки? Дадут нам за икону какие-нибудь денежки? Это же клад!

Иваныч ответил совершенно серьезно:

— Да, мы могли бы потребовать… Официально нам принадлежит двадцать пять процентов от стоимости иконы. Учитывая старинную работу, серебряный оклад и драгоценные камни, могла бы неплохая сумма получиться.

— И что? — спросил Денис.

— Мы отказались. В связи с тем, что нашли гораздо большее сокровище.

— Какое? — поинтересовался Васька.

Жанна не удержалась. Она прижала к себе Ваську, взъерошила его волосы и рассмеялась:

— Тебя, дурачок!

Тут все начали шуметь и смеяться. На шум обернулся официант:

— Что-нибудь подать? — склонился он.

— Шампанского! Бутылку! — заказал папа.

— И мороженного! На всех! — заказала Жанна.

— И коньяку пятьдесят грамм. Мне, — заказал Мигель.

— Почему это — тебе? — возразил Иваныч. — Думаю, три по сто — в самый раз.

— Мудрый ты, Иваныч! — воскликнул Мигель. — Сколько тебя знаю — не перестаю удивляться. Вот почему я сам не догадался?

— Ты мыслишь слишком прямолинейно и эгоистично… — вздохнула Жанна.

— Зато дешево и практично! — парировал Мигель. — Я, например, представить не могу, как Иваныч будет по инстанциям ходить и деньги на реставрацию выпрашивать. Особенно здесь, в чужой стране. Кому ты здесь нужен?

— А ты со мной приедешь монастырь восстанавливать? Расписывать стены приедешь? — неожиданно спросил Иваныч, в упор глядя на Мигеля.

— Как фишка ляжет, — отвел глаза Мигель.

— Это не ответ.

— А тебе так сразу все и скажи!

— Хотелось бы.

— Вот выпью свои сто и скажу.

— Хорошо. Я выпью свои сто и подожду, — повел могучими плечами Иваныч.

 

Глава 36

Мы проводили Дениса и Ваську до обшарпанного двухэтажного здания, стоящего меж чахлых южных деревьев.

На пороге их встретила неприветливого вида тетка — старший воспитатель.

Всклокоченные белые волосы, темные у корней. Одутловатое лицо. Толстая. Голос низкий, прокуренный.

— Явились — не запылились! Беглецы! Недоумки! — обрушила она на ребят водопад ругательных слов.

— Не ваше дело! — огрызнулся Васька.

Честное слово, я бы на такое ответил точно так же!

— Поговори мне! — рявкнула тетка.

Потом тетка повернулась к нам и начала обрабатывать:

— Вы что, хотите их на лето забрать?

— Да, — ответила Жанна.

— И усыновить?

— Да.

— Вы не представляете, какую обузу собираетесь на себя взвалить! Что это за типы! Вот этот, — она почти ткнула пальцем в Ваську, — этот вообще сумасшедший, а тот, старший, дерется, грубит. Слов совершенно не понимает! Асоциальный тип, склонный к бродяжничеству! Даже к воровству!

— А ты его поймала? — буркнул Васька.

— Спасибо, — прервал воспитателя Иваныч. — Мы уже приняли решение. И будем делать то, что решили.

— Еще не поздно переиграть, — возразила тетка. — Директор будет завтра. Это же уголовники! По ним тюрьма плачет!

— А по вам кто-нибудь вообще плачет? — неожиданно для себя самого спросил я. — Хотя бы дома?

Тетка фыркнула:

— Безобразие! Ну, если вы своего так воспитываете! Нет, я директору скажу… Нечего! Нечего им по людям ходить! Пусть сидят, где посажены! Попал в детдом — так не рыпайся! Нечего их баловать!

— Извините, но давать детей или не давать — это не в вашей компетенции, — вышел вперед Иваныч.

Его внушительная фигура подействовала на тетку. Она проворчала:

— Ладно, ладно! Заберете завтра свои сокровища! Мне меньше головной боли будет.

Тут мы переглянулись, вероятно одновременно подумав, что головная боль не оставит эту тетку еще долго.

Потому что у этой тетки, скорей всего, просто больная голова. Независимо от того, кто ее окружает.

Ну а насчет сокровищ — тут она в точку попала, честное слово!

Иваныч и Жанна пошли доделывать дела, Мигель вернулся в лагерь к своей (нашей) докторше, а я двинулся с родителями на съемную квартиру. Мама осталась варить еду, а мы с папой взяли бумагу, краски и направились к морю.

Папа так и сказал мне:

— Все это хорошо, но нельзя забывать и о практике. А она у тебя… увы…

По дороге отец спросил у меня:

— Ты понимаешь, почему мне твои работы не понравились?

— Ну…

Я, честно говоря, не знал, что ответить. Мне самому они не очень нравились.

— А можешь подумать и сказать мне, чем твои работы отличаются от Васькиных?

Опять я не смог выдавить из себя ничего, кроме:

— Ну…

— Понимаешь, Васька, конечно, не умеет рисовать. В общепринятом смысле. Но его душа рвется на бумагу. У него не рисунки. У него — голая душа.

Папа забежал вперед, обернулся и прошел несколько шагов задом наперед, глядя на меня.

— А ты рисовать немного научился. У тебя — рисунки. Но ты даже не догадался, что важен не только рисунок. Ведь у тебя есть душа? Она думает, она переживает? Да?

Тут я мог и промолчать…

— В этом — мастерство художника. Научившись рисовать, не потерять душу. В каждом твоем рисунке должен быть «портрет кузнечика». Даже если ты суперпрофессионал. Понимаешь? Впрочем, это касается не только тебя. И меня касается. И мамы. Может быть, это даже касается не только художников…

Я ничего не ответил отцу. Мне хотелось скорее начать. Я давно уже знал, что хочу отобразить на бумаге.

Когда я расположился напротив горы, я попросил отца:

— Па… ты только не подходи ко мне. Не подсказывай, не помогай.

Отец понял.

— Хорошо, — ответил он. — Свистнешь, когда будешь готов.

«Здравствуй, гора. Это я. Я набрался смелости и сейчас… сейчас постараюсь перенести тебя на бумагу. Вернее, не так…

Конечно, не так. Разве я могу перенести тебя? На бумагу? Целиком?

Нет! Конечно нет!

Я перенесу на бумагу все, что думаю о тебе.

Нет!

Не то, что думаю, — то, что чувствую!

Нет!

Не то, что чувствую… это даже не чувство! Ощущение? Нет… Отпечаток? Нет…

Гораздо больше!

Столько всего произошло за эти несколько дней!.. А ты, гора, вроде бы все та же — и не та…

По чьей воле ты зовешь человека, манишь его и делишься с ним? Если это Бог, значит, Бог сказал тебе, а ты — мне?

Как же это?.. Как Он мог все знать и сказать тебе?

Это Он разрешил тебе поделиться сокровищами? Он показал мне, где зарыта икона?

Но чтоб я смог увидеть этот сон, я же должен был подняться на тебя, гора?

Ты говоришь со всеми или только с некоторыми? Откуда ты знаешь, слышат тебя или не слышат?

А сокровища? Ты ведь не раздаешь их направо и налево… Сколько их еще у тебя осталось?

Сколько в тебе средневековых кладов? Сколько в тебе таких тайн, о которых я даже предположить не могу?

Над какими сокровищами прыгают твои кузнечики и порхают твои мотыльки?

Каких монахов ждут твои монастыри? Каких людей ты позовешь, а какие повернут назад, за пять минут до вершины?

Нет! Нет! Я не могу!

Я хочу вместить тебя, запечатлеть тебя на листе — но ты ускользаешь… ты не помещаешься..»

Я стоял напротив горы, почти автоматически подбирая краски и кладя мазки. Моя акварель оживала, гора оживала.

Такая, какой я видел ее в этот самый момент. Такая, какой я мог вместить ее в себя. В этот конкретный момент моей жизни.

Такая, какой я мог изобразить ее сейчас, со всем моим чувством и умением.

Ни больше ни меньше.

Я сравнялся с тем, что оживало на моем рисунке.

Всё…

Я сел на песок. Во мне все пело, но одновременно было такое чувство, что я чашка, из которой выпили всю воду.

Кажется, папа понял и подошел ко мне без зова.

— 0-у!.. — произнес, глядя на рисунок.

Потом он поднял меня с песка, взъерошил волосы и прижал к себе, что случалось чрезвычайно редко.

— Нет, нам не подменили мальчика в роддоме, — сказал папа.

А потом мы с ним с разбегу кинулись в море. И плескались и брызгались не меньше, чем с Денисом и Васькой.

Гора смотрела на нас…

Эй, гора!

Стой так долго, как можешь!

Вот, собственно, и всё. Мой рассказ подходит к концу. С тех пор пролетело уже больше двух лет.

Расскажу понемножку обо всех участниках истории. Хотя можно было бы и «помножку» рассказать!

Сначала про наших ребят из «художки».

У Лёнчика нога зажила, и следов не осталось. Мы по-прежнему учимся в одном классе, дружим, переписываемся и болтаем по скайпу. Только теперь еще частенько общаемся с Денисом и Васькой.

Колю родители из «художки» забрали. Вроде бы отдали в частную школу, к какому-то известному художнику. Я совсем не жалел о расставании с ним.

Оленька учится с нами, дружит с Лёнчиком.

А вот Света… Света потеряла интерес к рисованию, как до этого потеряла его к фигурному катанию, к гимнастике и лыжам.

Ее отдали учиться игре на гитаре. Я все реже и реже вспоминал Свету. Больше вспоминал о том, как ревновал ее к Кольке.

Наверно, я был… ну, не очень умен, что ли… Мучил себя, а оказалось — напрасно. В свое оправдание скажу, что это все случилось давно, после пятого класса, а теперь мне почти четырнадцать..

Иваныч и Жанна поженились. С большим трудом им удалось собрать необходимые бумаги, и только где-то перед Новым годом они окончательно перевезли Дениса и Ваську в Москву.

Денис и Васька стойко вытерпели несколько тяжелых месяцев в интернате.

Как только Васька стал столичным жителем, ему наняли репетиторов, чтоб за полгода-год дотянуть его до уровня шестого класса. Дальше Васька уже учится сам. И конечно же его определили в «художку».

В «художке» Ваське оказалось так же трудно, как и везде.

Ох как трудно!

Особенно сначала. Он смущался, дергался, нервничал. Он запарывал натюрморт за натюрмортом. Замалевывал рисунки, рвал бумагу. Как Иваныч, он не мог «вписать душу в канон», не мог следовать правилам.

Но на него не особенно давили, и Васька наконец понял, что у него ничего не отбирают, а только хотят чему-то научить.

Ему вообще трудно адаптироваться к нормальной жизни, нашему Ваське.

Процесс идет постепенно. Медленно и мучительно.

Но это — уже другая история.

Кстати, Жанна и Иваныч оказались такими терпеливыми родителями!

Денис учится в колледже по специальности «автомеханик». У него руки мастерового, и в машинах он разбирается не так, как я. То есть знает их не только снаружи, но и изнутри. Может быть, даже в институт соберется поступать после колледжа. Но это — тоже другая история.

Вот сколько историй ждут того, чтобы о них кто-то рассказал! А сколько еще историй ждут своего часа, чтобы произойти!

 

Глава 39

На следующий год родители не пустили меня на практику в Крым. Велели подрасти. Отправили к бабушке — писать русские просторы. Кстати, Ваську тоже в Крым не пустили. Ваське пришлось осваивать школьную науку. А Денис остался за компанию. Работал все лето на бензоколонке — деньги зарабатывал.

Не могу не рассказать о нашем монастыре.

В первый год после этой истории Иванычу пришлось несладко. Работы по восстановлению монастыря продвигались чрезвычайно медленно. Можно сказать, вообще не двигались.

Денег у Иваныча не было. Чужое государство не выделило монастырю ни копейки. Пришлось Иванычу кинуть клич и собирать с миру по нитке.

В чужой стране никак не могли понять, что же потерял наш Иваныч на заповедной горе и что он хочет найти в этих старых развалинах?

Зачем ему нужно это восстановление, за которое никто не собирался платить никакой зарплаты?

Рабочих Иваныч нанять не мог, так как рабочим надо платить, а платить было нечем.

«Куда ни кинь, всюду клин», — говорил он, сидя осенью в нашей мастерской и обнимая одной рукой Ваську, а другой Жанну, которая ждала ребенка.

Первое лето «восстановления» оказалось очень тяжелым. Но Иваныч не их тех, кто сдается и опускает руки.

А потом произошло еще одно событие. В мире. В стране.

Это событие затронуло всех нас и добавило надежды всем, особенно Иванычу.

О политике у нас в мастерской, конечно, разговаривали, но не часто и не много. Но в этом году…

Начались события на Украине. Странная, непонятная, нелепая война своих со своими.

Взрослые переживали и слушали репортажи с Украины, словно сводки с фронта. Мы, дети, тоже. Никак мы не могли понять, почему брат поднял руку на брата.

Во многих из нас течет украинская кровь. Например, во мне. Мой папа — наполовину украинец, потому что украинкой была его мама, моя бабушка.

И вдруг, как гром среди ясного неба, прозвучала новость о том, что Крым снова стал российским!

Крым вернулся в состав России!

Вы не представляете, какой радостью это оказалось для нас! Каким праздником! Как мы в нашей мастерской отмечали это знаменательное событие!

Наверно, так произошло со многими людьми. Ведь почти у каждого человека кроме «общего Крыма», Крыма «для всей страны», был или есть свой, особенный Крым. Есть какая-то заветная частичка солнечного полуострова, о которой особенно болит сердце.

Такая частичка есть и у меня. Именно о ней я и думал, глядя в голубой экран телевизора, слушая новости, тревожась и радуясь вместе со всеми.

 

Глава 40

А Иваныч! Ух как радовался! В его душе ликовал «свой» Крым! Наш Крым! Отметив праздник, Иваныч с новой силой двинулся по инстанциям. Теперь уже — по московским. Доказывал, убеждал, требовал…

Никто из наших и не подозревал, что Иваныч может так доказывать и убеждать.

Никто не предполагал, что он может обивать пороги и писать бумаги. Оказывается, Иванычу и это было по плечу. Монастырь заставил Иваныча действовать так, как мог только он — сильный, могучий человек.

Наверно, Иванычу изначально требовалось живое, настоящее дело. Такое, чтоб проникало до самой глубины его богатырской души. Чтоб он смог развернуться по полной.

Такое же большое и сильное, как он сам.

Вот он такое дело и нашел.

Короче, на следующее лето развалины монастыря ожили. Появилось несколько рабочих, а у Иваныча — добровольные помощники, такие же подвижники, как и он сам.

«Подобное притягивается подобным», — заключила мама, собирая вещи, чтоб отправить меня в Крым, на практику.

Все, что происходит в монастыре, я увидел уже собственными глазами летом. Вместе с Лёнчиком, Васькой и Денисом.

Теперь на лагерной мачте развевался российский флаг. Сменились вожатые. И доктор сменился. Правда, не в лучшую сторону. Вместо Верочки работала толстая пожилая тетка.

Хорошо, что никто из нас не заболел, пока мы находились в лагере.

Когда практика закончилась, мы с Васькой и Лёнчиком поднялись на гору и помогали Иванычу восстанавливать монастырь почти до конца лета.

Денис тоже приехал после окончания занятий в колледже.

Для росписи храма, о чем мы втроем мечтали, еще время не подошло, а вот на подсобных работах Иваныч нас использовал на все сто. Мы грузили камни, мешали бетон, вывозили мусор. Загорели дочерна, и мускулы появились, честное слово!

Лёнчик, кстати, очень жалел, что не присутствовал при нахождении иконы. Они с Васькой по-прежнему не теряют надежды найти сундук с золотом, зарытый на горе в Средние века.

Про себя я не могу сказать, что сильно жажду найти средневековые сокровища. Но… А вдруг? Кто знает, может, нам и повезет!

На пару недель приезжали и мои родители.

Мы с ними спускались в поселок и ходили в храм, к «нашей» чудотворной иконе. Икона продолжает исцелять людей, и народ стал приезжать к ней из разных мест.

Мы втроем стояли на службе. Я радовался и чувствовал себя именинником.

У Жанны и Иваныча родилась дочь. Назвали ее Ксенией. Жанна летом сняла в поселке жилье для себя и дочери, а мужчины раз в неделю спускаются к ней с горы. Все трое: Иваныч, Денис и Васька.

И я с ними.

В нашей компании я теперь не единственный ребенок, как вы понимаете. Нас уже четверо.

Работа по восстановлению монастыря продвигается медленно. Но продвигается! Не всё сразу. Ведь в Крыму только закончилось первое российское лето…

 

Глава 41

Гора…

Через два года я вернулся к своей горе. Почти два года разлуки.

Я вырос, а она не изменилась. Все так же цветут на ней безымянные цветы, порхают мотыльки и стрекочут кузнечики.

Гора осталась все той же — таинственной и манящей.

Неподдельной.

Гора ничуть не изменилась и от того, что изменилась страна, в которой она теперь находится.

Но мне кажется, что гора тоже радуется вместе с нами. Просто… не может же гора прыгать и хлопать в ладоши…

Здравствуй, гора!

Конечно, в Москве я не забывал о том, что гора существует. Я вспоминал о ней, но… Наверно, не так часто, как надо бы. Или не так… качественно, что ли.

Несколько раз, особенно после того, как мы вернулись из Крыма, я пытался нарисовать гору по памяти. Я пробовал рисовать ее с разных ракурсов, с разных сторон. Со стороны суши, со стороны моря. При штиле и во время бури, утром, на рассвете, днем, вечером и ночью.

Иногда у меня получалось, иногда — нет.

Я включил гору в одну из своих контрольных композиций. Правда, мне пришлось несколько изменить ее очертания, поставить на ней маяк и запустить в море несколько парусников.

На темном грозовом небе моей композиции гора сияла под солнечным лучом.

Когда я выставил композицию на просмотр, Лёнчик сразу же узнал гору:

— О, Саня! Это же наша гора! В Крыму!

— Ага, — кивнул я.

Я был очень благодарен Лёнчику за эту фразу, брошенную мимоходом.

И всё же…

Иногда мне казалось, что гора «подпускает» меня к себе на какое-то расстояние, известное только ей, и не дает подойти ближе. Потому что я еще не готов.

Но мне все равно становится тепло и хорошо. Потому что я знаю одно: гора есть. Она существует. Она ждет.

Душа горы не изменит. Не предаст. Не исчезнет.

Можно было бы закончить на этом мой рассказ. Но из песни слов не выкинешь.

 

Глава 42

Как же про Мигеля-то не рассказать!

Не думайте, что он стал художн и ком-реал истом. Все пролетевшие два года Мигель по-прежнему занимался своим перфомансом. В первый год после этой истории восстанавливать монастырь не поехал — готовился к выставке. Не где-нибудь — в Париже!

До выставки Мигель ходил и сиял, как новая копеечка, а вот после…

Вернулся с выставки злым и «многократно неоцененным», как выразилась мама.

Какое-то время Мигель тосковал. Забросил все и даже к нам приходил редко.

Но долго находиться в творческом кризисе Мигель себе не позволил. Начал все сначала. Снова появились разговоры о выставках. И подружек Мигель продолжал менять, но… «без вдохновения»!

По крайней мере, так он говорил всем.

А вот на второй год… вместе с нами… под видом летнего отдыха… поехал на недельку и просидел на горе два месяца.

У Мигеля на горе остался и свой интерес. Он сунулся в изолятор сразу же, как прилетел. Хотел найти Верочку, которой когда-то обещал писать, но… Но — увы…

Толстая тетка-врач встретила москвича приветливо и предложила ему померить температуру и давление. За умеренную плату.

Мигель поднялся на гору в расстроенных чувствах. Иваныч ему не сочувствовал. Он сказал:

— Надо было этой врачихе клизму тебе предложить! Ведёрную!

— Пол ведёрной бы хватило, — грустно ответил Мигель.

На что Иваныч язвительно заметил:

— Ты, брат, все жалеешь себя да поблажек ждешь. — И добавил: — Поезд ушел. Не догонишь теперь… А вообще — обидел ты девчонку. Это же тебе не какая-нибудь московская тусовщица!

Мигель спустился с горы и бросился искать Верочку. По тому адресу, который значился в администрации лагеря, Верочки не оказалось. Соседи не знали, куда она переехала. В адресном столе таковая не значилась. Мигель опустил руки и с головой ушел в восстановление монастыря.

Однажды, уже в конце лета, мы с Мигелем, Лёнчиком и Васькой спустились с горы, чтоб искупаться в море и купить продуктов в городе. Идем мы себе, идем, и вдруг Лёнчик оборачивается и здоровается с кем-то:

— Здравствуйте!

Кто-то ему ответил с противоположной стороны улицы.

Прошли мы немного, и я спрашиваю:

— С кем это ты там здороваешься? Откуда у тебя знакомые в городе?

А Лёнчик отвечает:

— Это докторша наша, которая раньше в лагере работала.

— Что? Где? Какая докторша? — Мигель аж затряс Лёнчика.

— Какая-какая! Вера Петровна! Она меня тогда колола, когда я ногу ломал!

— Где? Где она?

— Да мимо прошла. По той улице. Кажись, в магазин зашла…

Лёнчик не успел договорить.

Мигель оттолкнул его и перебежал на другую сторону улицы. Мы — за ним. Через несколько минут мы действительно увидели Верочку, выходящую из магазина. В прогулочной коляске она везла симпатичное создание, одетое в панамку и шорты.

Верочка везла малыша.

Мигель встал перед Верочкой, как столб, врытый в землю. Мы подошли поближе.

— Вера… прости… я… Вера… — лопотал Мигель. — Я искал… Я хотел… А это… Это — кто?

Верочка молчала. Мигель наклонился к малышу и спросил его:

— Ты кто?

— Ихалич, — ответило создание.

Оно тряхнуло головой, панамка слетела, и я совершенно точно перевел, что значит «Ихалич».

Создание оказалось как две капли воды похожим на Мигеля и представилось, как и положено солидному человеку: «Михалыч».

Мигель сел перед Михалычем на корточки. Потом он просто сел на асфальт и обхватил голову руками.

Так он долго сидел. Верочка молчала, мы — тоже. Правда, Лёнчик попытался спросить, в чем дело, но я шепнул ему, что потом всё объясню.

Сидел Мигель, сидел, пока Михалыч не потянулся к нему ручонкой и не дернул за волосы.

Тогда Мигель поднялся. Я никогда не видел, чтобы он так краснел. Краснота проступала даже сквозь темный загар. И таким взволнованным я никогда Мигеля не видел.

— Вера… я искал тебя…

— Наверно, плохо искал… — вздохнула Верочка. — Извини. Нам пора. Мы в поликлинику идем. На прививку.

Мало того что Мигель покраснел — он начал еще и заикаться.

— М-м-можно с вами?

— Лучше не надо. Я не хочу дважды входить в одну реку. Тем более что это — такая ненадежная река! Не дергал бы ты нас, Миша. Что было, то прошло.

Миша! Надо же, как она назвала Мигеля!

— Но ведь он — м-м-мой сын! Да?

— Твоего здесь ничего нет.

— А отчество?

— В честь архангела Михаила.

— Вера! Вера! Ты зам-м-м-мужем?

— Это тебя не касается.

— Значит, нет! Нет! Вера! Я ведь переменился!

— Не заметно! — Верочка улыбнулась и выразительно посмотрела на длинные волосы и вечные Мигелевы фенечки и ремешки.

— Сейчас! — воскликнул Мигель.

Он стоял на улице и лихорадочно озирался. Увидев будку сапожника, он метнулся к ней и начал что-то горячо объяснять ему.

Через мгновение он снова стоял перед Верочкой с большими ножницами в руках.

— Вот! — говорил Мигель и резал свои космы вместе с вплетенными в них бусинками. — Вот! Вот! Вот!!

— К чему такие демонстративные жертвы?.. — вздохнула Верочка. — Разве это — показатель перемен?

Южный морской ветер понес космы Мигеля по асфальту.

Михалыч смотрел на Мигеля и как будто все понимал. Грустно как-то смотрел…

Кончилось тем, что мы с Васькой и Лёнчиком пошли купаться, а Мигель потопал на прививку.

Думаю, Мигелю прививка не помешала бы. Хотя смотря от чего, конечно…

Нет, никто не стал бы возражать, чтоб в компании наших родителей и их друзей появился бы еще этот замечательный Михалыч. Впрочем, не стоит забегать вперед.

Вы спросите, что случилось дальше?

А это — тоже совсем другая история. Может быть, расскажу. Когда-нибудь…