На улице Юсинь быстро вытерла рукавом слёзы, опустилась на колени у порога дома и, отодвинув одну возмущённо-скрипучую деревяшку, вытащила свою самую большую драгоценность – толстый блокнот, в котором хранились её зарисовки почти за три года.

На страничках в клеточку были изображены и она, и Милька, и её кошка с собакой, и банка с ленивой лягушкой, и всякие мелочи, вроде любимых серёжек или найденного сорочьего пера, и главные герои любимых Юсиных книг, и даже одна особенно крупная серая крылатка, за которой девочка недавно подглядывала.

Юсинь погладила шершавую обложку. Хоть она и не может понравиться Мильке из-за того, что заикается, но ей всё равно есть чем гордиться: ведь никто в городе не рисует так же хорошо, как она.

Юся давно хотела показать блокнот Мильке, но почти на каждой страничке, где был изображён её друг, рядом непременно красовались сентиментальные сердечки. Юсинь просто не могла удержаться от того, чтобы не выводить их возле Милькиного лица. Недавно она придумала замазать их белой гуашью или специальным «штрихом», но пока не успела этого сделать.

Юся представила себе, как было бы здорово, если бы Милька однажды, увидев блокнотные зарисовки, сказал что-то вроде: «Это потрясающе! Пусть ты заикаешься, но ты такая талантливая и особенная, что я только что понял, что всегда любил тебя!»

Девочка улыбнулась наивной смелости собственных мыслей и уже собралась подняться с колен, чтобы поскорее покинуть это опасное (по мнению мамы) место, как вдруг ей показалось, что она слышит чей-то шёпот.

Первым делом Юсинь посмотрела на деревья: крылатки обыкновенно не набрасывались на людей у самого их жилища – они атаковали путников на тропинках, между деревьями. К тому же гадкие птицы обычно или кричали, как мартышки, или шипели, как змеи, или смеялись, как гиены. Никогда ещё Юся не слышала, чтобы они… шептались.

Но крылаток на деревьях не было. Ни одной. Юся почувствовала, как её спина, ноги и плечи покрываются мурашками страха.

За последние несколько месяцев странные птицы, не похожие ни на один известный науке вид, никогда не покидали своей излюбленной дубовой рощи. По крайней мере Юсинь, бывающая в этой части леса почти каждый день, такого ещё не наблюдала.

Странный шёпот становился всё более разборчивым – девочке показалось, что она даже услышала слово «рыжая».

Юсинь обернулась и с опаской поглядела на входную дверь. А вдруг это Милька решил вернуть Юсю и зло подшутить над ней? Она вспомнила, как когда-то давно призналась другу, что вылечить заикание, скорее всего, не удастся, а Милька весело предложил Юсе «хорошенько её испугать».

– Рыжая, рыжая-я-я… – снова послышалось так же тихо, но уже совсем отчетливо.

– Кто т-тут? – спросила Юсинь и прижала к себе блокнот.

– Как тебя зовут, рыжая? – Теперь, когда вопрос прозвучал совершенно ясно, девочка окончательно убедилась, что голос принадлежал не Мильке. Да и не мог он быть настолько жестоким, чтобы разыгрывать подругу, после того как она убежала от него в слезах.

– Меня зо-зовут Юсинь, – девочка, наконец, несмело поднялась, отряхнула коленки и, словно в замедленной съёмке, сделала несколько шагов вперёд. – Я вас не ви-вижу, кто в-вы?

– Я совсем рядом, подойди чуть ближе, – в голосе, хотя он был тихим и довольно приятным, всё же была твёрдость, словно вынуждавшая подчиняться.

Юсинь нестерпимо захотелось броситься прочь, подальше от леса, от их с Милькой тайного домика (да и от самого Мильки, который почему-то не решился вернуть Юсю, чтобы успокоить её или хотя бы проводить до дома). Но она в ужасе поняла, что просто не может пошевелиться: её тело будто закоченело и, хотя сегодняшний вечер не был промозглым, пальцы на руках и ногах сильно замёрзли.

– Юсинь, ты чем-то расстроена? Я хочу угостить тебя пирогом – он такой вкусный, что ты сразу забудешь все свои беды.

Девочка во все глаза смотрела туда, откуда шёл голос, но по-прежнему никого не видела.

– Как же я во-возьму его, если не ви-вижу вас?

– Да вот она я! Ну-ка посмотри направо.

Юсинь быстро повернулась… На расстоянии нескольких шагов от неё стояла невысокая сгорбленная старушка.

Она была вся белая-белая – словно вылепленная из снега. Седые волосы, заплетённые в две жидкие косички, ободок с белыми мелкими розами, выцветшие голубые глаза, бледная кожа и одежда, похожая на ночную рубашку, – всё в этой крошечной бабушке было каким-то нереальным. Она показалась Юсе персонажем из сказки.

– Ну что стоишь? Угощайся! – И старушка протянула Юсинь расписное блюдце, на котором лежал кусочек пирога. Кажется, это была шарлотка из яблок. Пирог был посыпан сахарной пудрой и орехами. Насколько Юся смогла рассмотреть издалека, рядом с шарлоткой лежали ещё и конфеты – то ли мармеладки, то ли карамельки.

– Я вас ни-никогда здесь ра-раньше не ви-видела.

Юся не понимала, как ей следует поступить. В последнее время мама часто расспрашивала дочку о том, не заговаривала ли с ней какая-нибудь незнакомая женщина, и, услышав отрицательный ответ, умоляла дочку сторониться чуть ли не всех, кого девочка не знает по имени. Обычно Юсинь так и делала, и, если не считать того, что она почти каждый вечер убегала из дома в самый опасный участок леса, кишащий крылатками, Юсю можно было бы назвать «послушной».

– Я живу совсем рядом, – решив не дожидаться Юсинь, бабушка сама двинулась девочке навстречу. Её шажки были такими мелкими и быстрыми, что на мгновение Юсе почудилось, что старушка летит. – И часто вижу тебя с твоим другом. Обычно вы возвращаетесь вдвоём. Что же случилось сегодня – поссорились?

– Мы не по-поссорились, м-мы, – не успела Юсинь ответить, как поняла, что незнакомка уже стоит напротив неё, на расстоянии вытянутой руки. – А как ва-вас зовут? – спросила Юся, бесцеремонно разглядывая старушку.

– Ох, я так стара, что уже и не помню этого, Юсинь, – ответила незнакомка и, словно демонстрируя, что угощение безопасно, положила в рот одну конфету с блюдца. – А вот у тебя очень красивое имя. Необычное. Кто тебя так назвал – мама или папа?

– Папа бы-был против этого и-имени, он хо-хотел назвать ме-меня Настей, – девочка чувствовала, что, чем дольше она разговаривает со старушкой, тем более милой она ей кажется. – Это мама п-придумала меня та-так назвать. Ей нравится всё не-необычное…

– Ну так, если сама не хочешь угоститься, может, что-нибудь для мамы возьмёшь? – Незнакомка улыбнулась, приоткрыв в улыбке ровные и белоснежные зубы.

– Пожалуй, во-возьму, – и Юсинь, желая, наконец, покончить с этой заминкой на пути к своему дому, протянула руку к тарелке. – Спасибо, – сказала девочка и, отлепив с горки конфет одну верхнюю, изумрудную мармеладку, начала прощаться: – До с-с-свидания, приятно бы-было по-познако…

Но Юсинь не договорила – ноги внезапно стали такими мягкими и непослушными, что не удержали её. Юся упала на землю, перед глазами всё смешалось в одно большое мутное пятно, блокнот выпал из рук, которые почему-то тоже превратились во что-то пуховое, и лишь голос старушки звучал всё так же отчётливо:

– Ну что ты, золотко, я ведь и готовить-то не умею. Лень мне, понимаешь, лень… – В руках у незнакомки было расписное блюдце, на котором вились дождевые черви и кивсяки-многоножки. По плоскому бурому камню, который только что был «пирогом», ползали жирные чёрные тараканы.

А на безвольной Юсиной ладони лежала зелёная «мармеладка» – клоп-вонючка.

* * *

Лысый мужчина сидел за столом, низко опустив голову. Перед ним стояла миска с варёной картошкой и квашеной капустой. Судя по всему, к еде не притрагивались. Со стороны могло показаться, что мужчина спит, – но собака, лежавшая в ногах у хозяина, знала, что он в большом смятении и не уснёт сегодня до тех пор, пока не решит свою проблему.

– Помогите! – закричал кто-то. – Помогите! Больно, так больно!

Чёрно-белая дворняжка встрепенулась и собралась было поднять лай, но мужчина встал из-за стола и замахнулся на неё кулаком:

– Замолчи, Мика! Мне ещё твоего тявканья не хватало…

Собака сразу утихла и приняла прежнюю умиротворённую позу.

– Уже иду! – крикнул мужчина и уныло зашагал в небольшую душную комнату.

– Что опять случилось? – спросил мужчина и присел на крашеную деревянную табуретку. Настолько миниатюрную, что он обязательно раздавил бы её, не будь она так добротно сделана.

– Мне больно, больно! – простонала женщина.

Она неподвижно лежала на узкой тахте, но её руки и ноги двигались так, будто захотели вдруг жить своей собственной, независимой жизнью. Черты лица женщины были прекрасны, но всклокоченные волосы, потрескавшиеся губы и влажный от пота лоб портили всю красоту.

– Они меня душат, они меня убивают…

– Постарайся успокоиться, постарайся понять, что никого, кроме нас, здесь сейчас нет, – мужчина попробовал взять несчастную за руки и удержать от бессмысленных подпрыгиваний. – Скоро Юся вернётся, скоро она будет рядом…

– Они и её убьют, они и ей сделают больно, – глаза женщины были прикрыты (будто ей и впрямь было нестерпимо больно), а голова непрерывно ёрзала по подушке из стороны в сторону – видимо, от этого волосы и превратились в нераспутываемый клубок.

– Никто Юсинь не тронет, – сказал мужчина таким тоном, что стало ясно – он произносит эти слова не в первый раз. – Никто не причинит ей вреда. Она чудесная девочка, самая лучшая девочка на свете. Вот увидишь, она скоро вернётся и будет с тобой рядом.

Но женщина не слышала своего мужа, она повторяла и повторяла, что ей больно, что её душат и убивают, взывала о помощи и стонала так громко, что казалось, ничто не в силах облегчить её страданий.

– Я не хотел этого делать, – вздохнул мужчина и подошел к тумбочке с большим зеркалом и множеством ящичков. – Врач сказала, что снотворное вызывает привыкание, и тебе лучше обходиться без него. Но сейчас я не вижу другого выхода. Прости меня, но мне придётся сделать тебе укол.

Он вытащил из первого ящика шприц и небольшую коробочку с десятью ампулами. Не обращая внимания на слова мужа, женщина продолжала биться в истерике… Когда тело её под действием лекарства наконец смогло расслабиться, мужчина снова сел на табурет рядом с кроватью. Он погладил жену по взлохмаченным волосам, вытер ладонью пот со лба и расплакался.

– Я так любил тебя, я думал, ты будешь счастлива со мной, я думал, что мои молитвы и вера помогут тебе, я был уверен, что я делаю всё правильно… Я не понимаю, почему так всё произошло. Я и сейчас люблю тебя, скажи мне, как тебе помочь? Скажи мне, что ты любила меня, скажи, что простила… – И папа Юсинь обнял спящую жену, зарывшись мокрым от слёз лицом в её одеяло. Он плакал второй раз в жизни.