Мы сидим прямо на земле, привалившись спинами к жертвеннику. Поза не слишком удобная, но тебе, похоже, все равно, а я... просто держу тебя за руку и время от времени стискиваю пальцы покрепче, чтобы удостовериться, что рядом со мной именно ты, а не бесплотная тень с берегов Ахерона. Сколько еще песчинок упадет с ладони Крона до того момента, как от тебя снова останется только смутное воспоминание? Сколько бы ни было - все равно этого мало, мало, мало! Ты молчишь и улыбаешься, эта улыбка раздирает мне грудь острыми крючьями, и я говорю, не переставая, чтобы хоть как-то отвлечься от проклятой боли. Меня не в силах остановить даже мысль о том, что ты забудешь все рассказанные истории, когда спустишься назад в багровый мрак Аида.

Я вспоминаю, как, вернувшись, наконец, в Афины, я начал метаться по Аттике словно раненый зверь по клетке. Мне казалось, погребальные обряды в честь отца каменной дверью толоса встали между мной и моим прошлым. Я потерял все, что было мне дорого, я потерял даже себя самого. Наивная пылкость и жизнерадостность, из-за которых ты подшучивал надо мной, ушли водой в песок. Холодный и расчетливый государственный муж проводил объединение общин, устанавливал законы, убеждал непокорных, убивал врагов - исключительно из соображений пользы для Афин. Народ требовал демократии - я ввел конституцию и отрекся от трона. Какая разница, как именоваться, если должности военачальника и главного крючкотвора-законника все равно остались за мной? Народ требовал зрелищ - я учредил Истмийские игры, назначив Посейдона их божественным покровителем. Народ требовал хлеба - я объявил земледельцев-геоморов опорой государства и начал чеканить деньги. Нет, не такие, как ваши "шкуры", которые и вдвоем не поднимешь, а ближе к финикийским сиклям. Только на их монетах изображен бог, а на моих - бык. Тебе смешно, Астерий?

Я потащился вместе с Гераклом под Фемискиру, столицу амазонок. Дочурке микенского ванакта страсть как захотелось заполучить пояс Ипполиты, который, якобы, давал его носительнице право повелевать всеми воинственными девами, а Эврисфею было все равно, куда отсылать героя - лишь бы подальше. Нам пришлось драться с женщинами из-за полоски кожи с несколькими драгоценными камнями, ты представляешь? В конце концов Гераклу достался пояс, а мне - Антиопа, советница царицы. Да я и не возражал. Антиопа так Антиопа, какая разница.

Знаешь, она ведь была красавица. Золотые косы до колен, очень белая кожа и глаза синие, почти как у... впрочем, неважно. Гордая амазонка влюбилась в правителя Афин Тесея и родила ему сына Ипполита. Афродита, должно быть, наслаждалась своей шуткой - все женщины, насильно увезенные из родного дома, падали к моим ногам спелыми яблоками. Я говорил тебе, что не люблю яблоки? Антиопа погибла через несколько лет, в бою, когда амазонки пытались взять Афины приступом.

Потом - дикая история с Федрой. Помнишь свою младшую сестренку? Она, конечно, была еще слишком мала, когда ты... Ну, в общем, Девкалион, став царем Крита вместо твоего отца, предложил Афинам союз, который следовало скрепить свадьбой. Конечно, я согласился - это было в интересах государства. Ипполита, по просьбе деда, я отправил к нему в Трезены, подальше от мачехи. Мальчик был хорош, как Адонис - весь в мать. Мне кажется, Питфей предчувствовал беду, только отвести ее все равно не удалось. Не смотри на меня с таким упреком! Да, ты рассказывал о проклятии этой пеннорожденной стервы, но я посчитал себя в безопасности - ведь мы с твоей сестрой не любили друг друга. Кто же знал, что Федра, отправившись с визитом к Питфею, влюбится в пасынка до умопомрачения? Ну, и когда тот приехал на Панафинейские игры, попыталась забраться к нему в постель. После отказа мальчишки она не нашла ничего лучшего, чем повеситься на дверях собственной спальни, оставив дикую записку, где обвиняла Ипполита во всех грехах, которые сумела придумать. Я сразу отослал парня обратно к деду. В городе шептались, будто я его проклял, только мне было плевать - через годик-другой эта история покрылась бы пылью, а потом и вовсе забылась, но... Случайность - нелепая, дикая: просто гроза, узкая тропинка над морем, высокие волны. Кони понесли, и он не смог их удержать, понимаешь? Я немедленно бросился в Трезены, когда от Питфея прибыл гонец, но погребальный костер уже прогорел, и мне остался только пепел. На деда было страшно смотреть, он меня поначалу и видеть не хотел, кричал, что это я виноват в гибели мальчика. На следующий же день на базаре шептались, будто я выпросил у Посейдона смерть Ипполита, потому что поверил записке жены. А я... я...

Твоя рука тянется к моей щеке и вытирает... слезу? Может, это просто вода капает с потолка пещеры? Но ты обнимаешь меня за плечи, а я наконец-то утыкаюсь носом тебе в грудь и даю волю рыданиям, которые недостойны взрослого сорокалетнего мужика, правителя и героя, но вполне простительны семнадцатилетнему юнцу, которым я сейчас себя ощущаю.

Строфа третья. Тесей.

Меня качает на ладонях утро, и мир затянут розовым туманом, и горькие полуденные травы мне аромат вливают прямо в душу, морскою солью выбелено небо над кудрями седого океана, и только ты...

Харонова задница!!! Водопад, внезапно обрушившийся на меня сверху, был таким холодным, что на миг перехватило дыхание, и вся мечтательная чепуха тут же вылетела из головы. Должно быть, смыло. Фыркая и отплевываясь, я вскакиваю со скамьи, на которой тихо и мирно лежал до этого вопиющего, бессовестного... стоп, как это лежал?! Я же завтракать собирался? Передумал, значит.

Повернувшись к неведомому доброхоту, я хотел было как следует поблагодарить его за заботу обо мне, но поперхнулся готовой к употреблению фразой. Теперь мне понятно, почему молодые воины боятся Астерия как огня. Вам случалось попадать в шторм в открытом море? Когда небо и вода смешиваются в одно целое в черном кипящем котле, когда молнии со всех сторон прошивают мироздание раскаленными стрелами, когда рев ветра заглушает не слова - мысли - и вбивает твое собственное дыхание тебе же в глотку? Так вот, я бы согласился сейчас оказаться посреди этого буйства в маленькой двадцативесельной скорлупке, только бы не смотреть Астерию в глаза.

- Ты что же творишь, сын Ехидны? - От страшного свистящего шепота по спине галопом понеслись стада мурашек. - Если ты твердо решил покончить с собственной никчемной жизнью, тогда заберись на Матальскую скалу и разбей свою пустую голову о камни - избавишь остальных от лишних хлопот. Я бегаю вокруг него, кудахча, как наседка над цыпленком - и, между прочим, не я один - а ему, видите ли, приключений на собственный афедрон не хватает. В следующий раз, когда надумаешь уделить время любовным утехам, иди лучше сразу на площадь перед дворцом, чтобы не заставлять любопытствующих за оливами прятаться.

Или я еще не проснулся, или сошел с ума. Или и то и другое одновременно. Я незаметно ущипнул себя за бедро и тут же стиснул зубы покрепче, чтобы не выругаться. А выругаться хотелось примерно так же, как выпить холодной воды в жаркий полдень. Ясно одно - Астерий видел нас с Ариадной, и то, что он видел, ему не понравилось. Интересно, он меня сразу убьет или даст помучаться? Моя немота, кажется, разозлила его еще сильнее.

- Ну, что же ты молчишь, герой? Или тебе язык откусили в порыве страсти? - он всмотрелся мне в лицо и с сожалением покачал головой. - Боги, да у тебя последние мозги в чресла ушли! Ты думаешь, что я пришел сюда вступаться за поруганную честь сестры? Будто мне есть дело до ваших забав! Ответь мне: ты потрудился узнать хоть что-нибудь о своей возлюбленной, кроме того, как она выглядит обнаженной в лунном свете? Впрочем, это был риторический вопрос. На тот маловероятный случай, если хоть крупица ума случайно застряла у тебя в голове, я расскажу тебе кое-что. Раз в девять лет у нас проводится обряд в честь Великой Богини-Матери - самый главный праздник в году. Он длится несколько дней, в нем участвуют все мужчины и женщины острова, способные покинуть свои жилища. По традиции главной жрицей в этом обряде является женщина из царствующего дома. Однажды, много лет назад, такой женщины не нашлось. Единственная дочь овдовевшего правителя сбежала с острова вместе со своим возлюбленным - говорят, он был финикийским торговцем, - и некому было провести ритуал. На остров обрушилась страшная беда - из моря поднялась огнедышащая гора, черные тучи из пыли и пепла закрыли солнце, земля дрожала у людей под ногами. Многие, очень многие погибли тогда. С тех пор порядок ни разу не нарушался. Ты понял, для чего я тебе об этом говорю?

- Верховной жрицей должна быть Пасифая, но она...

- Да.

- Поэтому единственная, кто остается - Ариадна?

- Именно. У нее есть младшая сестра, но она еще совсем кроха, поэтому ее в расчет можно не брать.

- Значит...

- Значит, Минос никогда не отпустит свою дочь с острова по доброй воле. А ты не только во всеуслышание заявил, что собираешься получить свободу и вернуться домой, но и милуешься с Ариадной чуть ли не на глазах у всего дворца. К тому же ты практически перестал спать, и я все время жду, когда ты заснешь прямо на бревне и, сверзившись оттуда, свернешь себе шею. Это решило бы сразу кучу проблем, но я сдуру пообещал приглядеть за тем, чтобы ничего такого не случилось.

Я сам не заметил, как уселся обратно на скамью и сжал гудящую голову руками. Ну и кретин! Вот это влип так влип - как муха в горшок с медом. Что же теперь делать-то? Кое в чем Астерий прав - трезво соображать у меня сейчас вряд ли получится. Я поднял на него глаза - боюсь, в них слишком ясно читалась растерянность.

- Послушай, - голос Астерия звучал ровно и почти безжизненно. - Ты мог бы выиграть состязания, получить свободу и остаться здесь. Трон тебе, конечно, не светит, все-таки у Миноса есть еще сыновья, но титул военачальника - вполне. Дом вам выстроим, молодая жена детей нарожает, кругом почет и уважение, а?

- Но я... я... Я не могу! У моего отца больше нет наследников, и если я не вернусь, трон захватят Паллантиды. Тогда отцу придется провести остаток своих дней в изгнании - это в лучшем случае.

- Крит станет военным союзником Афин. Если захочешь, ты сам поведешь войска на помощь Эгею.

- Астерий, к тому времени, как призыв о помощи достигнет берегов Крита, может быть уже поздно! Нет, я не могу остаться, не уговаривай меня.

- Тогда уезжай один. Оставь Ариадну здесь и уезжай.

Пугливая доверчивость маленького зверька. Ладошка, лежащая у меня на груди, похожа на птичку: шевельнись неловко - вспорхнет и поминай как звали. Темные, ночные глаза, пьющие лунный свет. Нет, любовь не сковывает меня цепями, и Эрот не стянул концы своей повязки у меня на затылке, но долг за спиной лязгает бронзовым щитом.

- Послушай, я же поклялся забрать ее с собой. Да и Афродита может разгневаться, что я пренебрегаю ее дарами.

- А эта... мммм... здесь с какого боку?

- Ну, перед отъездом сюда мне оракулом было велено воззвать к Киприде, прося помощи и покровительства. Возможно, Ариадна не полюбила бы меня, если бы не вмешательство богини, и...

Я замолкаю и гляжу на серебряный кубок с вином, который в руках Астерия медленно, но верно перестает быть кубком, превращаясь в бесформенный комок металла. Вино тяжелыми каплями стекает на землю жертвой Зевсу-Гостеприимцу.

- Тогда наш разговор не имеет смысла. Пусть все идет как идет - пока. Но ты... - разжав пальцы и выронив то, что было кубком, он нависает надо мной, как скала над морем. Мою попытку встать пресекает рука на плече. Очень тяжелая рука. - Запомни две вещи. Первая - ночи ты будешь проводить под крышей и под надзором. Ариадне придется любоваться луной в одиночестве. Вторая - ночевать будешь в моих комнатах, так мне будет легче за тобой присматривать. По крайней мере, это решит проблему змей в постели.

- Но что скажет об этом Минос, когда узнает?

- Сегодня отец отправляется к горе Дикте, дабы по обычаю совершить жертвоприношения и обряды в Идской пещере, и вернется только накануне игр, когда предпринимать что-то будет уже поздно. Ему останется только ждать окончания состязаний, а уж каким будет их исход - зависит от тебя, хотя, конечно, могут вмешаться люди, боги и слепой случай.

- А... твоя сестра?

- С Ариадной я сам поговорю. Вечером соберешь вещи, я пришлю кого-нибудь, кто тебя проводит. А сейчас - на тренировку, живо! И если ты не успел позавтракать, то это не мои проблемы.

По дороге на стадион, глядя в напряженно выпрямленную спину идущего впереди Астерия, мне почему-то нестерпимо хотелось догнать его, положить руку на плечо и шепнуть, что все будет в порядке. Вот только я сам себе не верил.

День то тянулся медленно и неспешно, как песня аэда о богах и героях, то срывался в бешеный галоп, как тот же аэд, удирающий от разъяренной толпы, не оценившей поэтического таланта. Мышцы деревенеют от усилий - это я в сотый раз подтягиваюсь на брусьях, врытых в песок. Если не удастся как следует оттолкнуться для прыжка, то нужно повиснуть у быка на рогах и держаться, пока "ловцы" не помогут тебе. Если сумеют. Глаза щиплет от пота - какое привычное ощущение. От загонов доносятся крики, сейчас двери откроют, и... но к зверю Астерий меня не подпускает, хмуро буркнув, чтобы я шел к бревну - мол, там мне самое место. Отхожу в сторону и смотрю, как, один за другим, мои спутники пробуют исполнить "бычий танец". У двоих получается более-менее сносно, хотя полный круг им выстоять не удалось, остальные либо промахиваются мимо спины животного, либо просто не могут прыгнуть как следует. Бык пренебрежительно фыркает, как будто смеется - вот скотина! Наш наставник в тысячный раз объясняет, поправляет, указывает на ошибки, а мне кажется, что мой взгляд намертво приклеился к нему.

Лучше всего "бычья пляска" выглядит в исполнении девушек. Контраст дикой мощи и силы с утонченной хрупкостью радует глаз истинного ценителя. Гибкая фигурка под мелодичный звон колокольчиков, по традиции вплетенных в волосы, ласточкой взмывает над двумя серпами крашенных охрой рогов и, пушинкой приземляясь на спину зверю, начинает завораживающий танец жизни и смерти... Нет, сам я этого не видел, конечно. Местные знатоки рассказывали, мечтательно закатывая глаза и цокая языками. Но почему-то я абсолютно уверен, что ни одна, даже самая прекрасная девушка, уже не потрясет мое воображение. Не после того, как я видел пляску Астерия.

Хрупкостью он, конечно, похвастаться не может - мощные пласты мышц вызовут зависть у иного быка. Нет в нем ни сверхъестественной гибкости, ни воздушной легкости... но на спине беснующегося чудовища он выглядит воплощением изначального хаоса, излучая абсолютную власть. Божество, смеющееся над попытками мира встать на дыбы, упивающееся игрой с небытием, у которого изначально нет шансов на победу. Правда, небытие никогда не сдается - у него в запасе целая вечность, чтобы однажды бог почувствовал на своем лице его смрадное дыхание... Тьфу ты! Что за поэтическая дурь? Астерий, будто почувствовав мое смятение, обернулся, тряхнул головой - тоже глупые мысли покоя не дают? - и решительно взмахнул рукой в сторону трибун.

Все, кто был на арене, расступились в стороны, и бронзовое тело, выгнувшись натянутым луком, уже знакомым движением взлетело в воздух. Бык, почувствовав на спине раздражающую тяжесть, всхрапнул и рванулся вперед, разбрасывая песок из-под копыт. И тут Астерий сделал совершенно дикую вещь - присел на корточки, будто находился на травке в саду, и с размаху хлопнул зверя по шее. Оскорбленный рев, раздавшийся вслед за этим, сделал бы честь Немейскому льву. Вместо быка в круге теперь исходило яростью существо из ночных кошмаров, брыкаясь так, будто от этого зависела его жизнь. А тот, кто вызвал эту бурю, вдруг как-то нелепо и неловко взмахнул руками и начал падать с бычьей спины прямо туда, где копыта высекали искры из матери-Геи. В следующий миг непонятным образом я очутился рядом с бушующим смерчем, с ужасом ощущая: это уже было - и тело на песке, свернувшееся в клубок, и смертельная опасность рядом, и безрассудный порыв откуда-то из глубины - спасти, защитить, прикрыть собой... Кажется, старик Крон зажал очередную песчинку в кулаке, не давая ей упасть, потому что все вокруг замерло в хрупком, неустойчивом равновесии... а потом бездыханное тело поднялось с земли и абсолютно спокойным голосом спросило:

- Все поняли, как нужно действовать, если бык вас сбросил? Откатиться в сторону, лечь на спину, руками прикрыть голову, ногами - живот. До сигнала ловца лучше не вставать, хотя обычно животное быстро успокаивается. А ты, Тесей, чего примчался? От бревна плохо видно?

М-да, горящие от стыда уши тоже уже были. Только на этот раз внутри начинает закипать ядовитое варево - обида, злость из-за насмешек, нелепое облегчение (все обошлось!), отголоски пережитого страха, и что-то еще, чему я не могу, да и не хочу, искать название. Вместо этого я хватаю Астерия за плечи и встряхиваю пару раз, прежде чем он освобождается от моих рук.

- Трезенец, тебе что, голову напекло? Иди в тенечке посиди.

- Сам иди... в тенечек. Я думал, ты с собой покончить решил таким заковыристым способом.

- Надеешься, что я облегчу тебе задачу? Так это ты зря, самому попыхтеть придется.

В ушах нарастает тонкий комариный писк - злость? растерянность? Я, конечно, собирался его убить, когда ехал сюда, но давно уже отказался от этой мысли. Неужели он думает, я... Видимо, мое лицо сильно изменилось, потому что Астерий хмыкнул и добавил:

- Я говорю о победе в состязаниях. А ты о чем подумал?

До самого вечера я не разговаривал с Астерием и старался даже не смотреть в его сторону. Не слишком-то приятно, когда над тобой издеваются. Впрочем, очень скоро на посторонние размышления не осталось сил. Кажется, кое в чем синеглазая язва права - по ночам стоит спать. Машинально передвигая ноги по направлению к постели, я надеялся, что в ней не окажется никаких посторонних предметов - упаду сверху и не замечу. Однако посторонний предмет имел на этот счет собственное мнение. На моем ложе сидела Ариадна.

Антистрофа третья. Минотавр.

К себе идти не хотелось. Вечер пах медом и солью, подзуживая сбежать в дальнюю бухту: валяться на песке, считать звезды, купаться в черной воде, разгонять крабов, выбирающихся по ночам на берег. Жаль, но сегодня спокойствию крабов, по-видимому, ничего не угрожает. Я так и не поговорил с сестренкой, а разговор этот, зная ее темперамент, лучше не откладывать. Пустит на дрова половину дворца и не заметит. Тяжело вздохнув, я направился было в сторону гинекея, как мне на глаза попался раб, которого я лично отослал к трезенцу - проводить к новому месту жительства. Вид у него - у раба, не у трезенца - был подозрительно помятый и всклокоченный, так что я просто взял несчастного за шиворот и приступил к допросу. Слова посыпались горохом из прохудившегося мешка, и стало ясно - я опоздал. Ариадна успела перехватить посланца, вытрясти из того суть моих распоряжений и, судя по всему, они ей не понравились. Поэтому она самолично направилась к афинскому гостю - отговаривать от нелепой затеи. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать туда же - возможно, я еще успею предотвратить убийство.

Зрителей снаружи набралось порядком. Все, конечно, делали вид, что заняты своими делами, но тишина во дворе стояла мертвая, и звуки, доносящиеся из дома, были слышны совершенно отчетливо. В данный момент там, похоже, бесновалась стая озверевших котов, дерущихся за право разорвать на мелкие клочки покрывало и занавеси, и время от времени раздавался шум падения чего-то тяжелого. Приказав зевакам немедленно расходиться - кажется, меня впервые не приняли всерьез - я тяжело вздохнул и вошел внутрь, на всякий случай прикрыв голову локтем. Маска маской, а глаза надо беречь. Как в воду глядел - мимо просвистела ваза и, разбившись о дверной косяк, обдала меня дождем из мелких осколков. Набрав в грудь побольше воздуха, я во всю мочь рявкнул: "Прекратить!" - аж у самого в ушах зазвенело. Наступившая после этого потрясенная тишина дала мне возможность наконец-то осмотреться и прикинуть масштаб разрушений.

Ариадна, раскрасневшись и тяжело дыша, стояла у окна, держа в руках очередной метательный снаряд - какой-то кувшин. Количество черепков на полу наводило на мысль, что она принесла с собой для разговора половину гончарной лавки. Тесея я заметил не сразу, даже хотел заглянуть под кровать - вдруг сестренка уже прикончила афинского героя, и теперь с помощью разбитой посуды заметает следы преступления? Но, обернувшись, увидел, что трезенец еще жив, только слегка растрепан и поцарапан. Видимо, он прятался от аргументов рассерженной женщины за парадным щитом, до того мирно висевшим на стене. Быки в дурном настроении явно казались ему сейчас более приятной компанией, чем хрупкая девушка. Не знаю, чего мне хотелось больше: отобрать у Ариадны последний кувшин и разбить его - хорошо бы о чью-нибудь голову - или от души посмеяться над "великой битвой". Не сумев сделать выбор, я выглянул во двор, подозвал к себе одного из рабов и коротко приказал ему отвести гостя ко мне в комнаты, сдав с рук на руки охране. Тесей молча повиновался моему жесту и, не оглянувшись, пошел за провожатым. Сестра рванулась было следом, но я решительно взял ее за локоть и повел в другую сторону. Хватит уже развлекать челядь.

Дотащив девчонку до закутка между двумя кладовыми, я отобрал у нее кувшин, который та все еще держала в руке, с наслаждением грохнул им о ближайшую стену и поинтересовался:

- Ну?

- Ты... ты... чудовище! Зверь! Я, дура, тебе верила, а ты... - и злые слезы ручьем.

- То, что я чудовище, известно далеко за пределами Крита. Немедленно перестань реветь и объясни, из-за чего ты устроила это безобразное представление.

- Я не позволю тебе забрать у меня Тесея! Он мой, слышишь ты? Мой!!!

Пожимаю плечами - я, наверное, никогда не научусь понимать женщин. Можно подумать, я собирался съесть трезенца на ужин.

- Если будешь продолжать в том же духе, то получишь его труп в полное свое распоряжение. Будет тихий, послушный, из дома ни ногой...

- Я так и знала! Теперь ты угрожаешь мне? Но он все равно не будет с тобой, я... да я сама тебя убью!

Не в силах больше слушать этот бред, я взял сестру за плечи и встряхнул. Легонько. Ее голова мотнулась, зубы клацнули - кажется, она даже прикусила язык, - но некоторая доля осмысленности вернулась в затуманенные глаза.

- А теперь давай сначала. Объясни. Что. Произошло. И без истерик, если можно.

Абсолютно не по-царски хлюпая носом, Ариадна рассказала, что кто-то из рабынь со слов одного из садовников наплел ей, будто я слишком много времени провожу наедине с Тесеем, по вечерам мы часто уходим гулять, держась за руки, и нас даже видели в объятиях друг друга. (Ага, вероятно, когда я учил трезенца держать равновесие на скользких валунах в ручье, тот оступился, и мне пришлось ловить героя, чтобы шею себе не свернул. Он смешно барахтался у меня в руках - как рыба, вытащенная из воды, - а я потом украдкой потирал плечо, потому что пушинкой Тесея никак не назовешь.) А сегодня утром повариха слышала, как я велел афинянину держаться подальше от его возлюбленной да еще и вознамерился поселить того у себя в подземельях. Любому ослу ясно, зачем.

Обессилено опустившись на землю, я, наконец, дал себе волю и захохотал. Из глаз текли слезы, живот болел, горло пересохло, но остановиться никак не получалось. Вид испуганно моргающей Ариадны только подливал масла в огонь. Кое-как успокоившись, я посмотрел на девчонку таким взглядом, что она, вздрогнув, выпустила из рук свой пояс, который нещадно терзала все это время, и почти сползла по стене вниз.

- Послушай, я очень устал. Сначала ты взваливаешь на меня свои проблемы по устройству личной жизни, потом из-за собственного легкомыслия подставляешь шею любовника Танатосу, потом на основании нелепых слухов бросаешься дурацкими обвинениями и посудой. Если считаешь, будто сможешь справиться сама - я ничуть не огорчусь, честно. Только учти, что отец уже пытался убить Тесея. Из-за тебя. И наверняка попытается снова - особенно после того, как ему доложат о сегодняшних событиях.

Округлившийся ротик. Подбородок слегка дрожит. Зевс Всемогущий, если она опять начнет рыдать - сбегу. Все равно куда, лишь бы подальше от этих... Эротом стукнутых. Говорят, он стреляет в сердце из маленького лука? В нашем случае, несомненно, воспользовались дубиной и били по голове. Поднявшись с земли, делаю шаг к выходу из закутка, но Ариадна, вовремя спохватившись, обнимает мои колени, перекрывая пути к отступлению.

- Астерий, прости... я не знаю, что на меня нашло. Умоляю, не сердись. Я сделаю все, как ты скажешь, только помоги!

Через некоторое время мне все же удалось вырваться из цепких ручек, взяв с сестренки клятву не приближаться к трезенцу до начала состязаний ближе чем на сотню шагов и еще тридцать три раза пообещав заботиться о нем, как родная мать. Правда, в моем случае такое обещание выглядит скорее тонкой издевкой.

Вернувшись к себе, первым делом допрашиваю охрану. Да, гостя привели. Нет, к нему больше никто не заходил. Да, он интересовался, когда вернется хозяин. Нет, уйти не пытался и вообще вел себя тихо. От души надеясь, что на сегодня метание кувшинов закончено, я открываю дверь и вхожу. Тесей стоит у стены, разглядывая обстановку. Я ухмыляюсь про себя, чувствуя не совсем уместную гордость - наверняка герой думал, будто у меня тут кромешная темень, духота, капает с потолка, бегают крысы... и теперь с удивлением косится на окна, через которые в комнату проникает солнечный свет. Подожди, ты еще купальню не видел! Вода из горного ручья по специальному желобу льется прямо в мозаичный бассейн - или в чан, стоящий на жаровне, если хочешь горячую ванную. Кстати, гостя надо бы туда отвести - на лице до сих пор засохшая кровь. Интересно, виноват осколок или женские ногти? Я кашляю - и он, наконец, замечает мое присутствие:

- Радуйся, Астерий.

- Угу. Прямо сейчас и начну, если ты мне подскажешь, какое именно событие достойно моей радости.

- Послушай, я пытался ее успокоить, но мне не удалось. Честное слово, с чудовищами намного легче - им не нужно ничего объяснять, только драться.

Да что это с ним? Тихий, пришибленный, глаза в пол... В который раз за день пожимаю плечами:

- Именно поэтому предпочитаю быков людям. Я поговорил с Ариадной, и мне удалось убедить ее, что упражнения в метании кувшинов следует отложить, хотя бы до окончания состязаний. Пусть пока выберет себе другую мишень, но... есть в тебе нечто привлекательное, надо признать.

Интересно, он в курсе, насколько смешно смотрятся круглые глаза на его физиономии?

- Т-ты о...

- Иногда мне тоже очень хочется в тебя чем-нибудь кинуть. Но у меня невероятное самообладание.

Опять молчит и смотрит в пол. Согласен, затейливый узор из темных и светлых полос дерева красив, но давно ли наш герой стал ценителем прекрасного?

- Она сказала, что нас считают... что мы... ну, вместе.

Тяжело вздыхаю - когда же этот день закончится?

- Нас считают любовниками - ты об этом? Послушай, по дворцу все время ходят самые дикие и невероятные сплетни. Ариадне пора бы научиться вести себя соответственно своему положению. Давай лучше я покажу тебе, где можно умыться.

Тесей кивает, но не двигается с места.

- Понимаешь, я... - боги, он покраснел! - У тебя тут только одно ложе, и я подумал...

- Тесей, я все больше убеждаюсь: героям думать вредно, - мой голос скрипит, как старое тележное колесо. Обида, усталость и непонятный жар высушили глотку. - Естественно, тут одно ложе, потому что ты будешь спать в соседней комнате. Откуда я знаю, вдруг ты храпишь во сне? И упаси тебя Аид сунуться ко мне ночью - сначала убью, потом разбираться буду.

Он краснеет еще сильнее, опускает длиннющие ресницы. Облегчение? Разочарование?! Мне одновременно хочется уйти, хлопнув дверью, и шагнуть поближе, взъерошить темные кудри. И тут в голове возникает шальная мысль, которую я выпускаю наружу, не успев обдумать.

- Есть предложение. Давай сбежим отсюда? - Недоуменный взгляд серых глаз вызывает странную щекотку в животе.

- Куда?

- К морю! - а почему бы и нет? В конце концов, я же все равно собирался. - Будем пить вино, купаться в бухте и пугать крабов.

Я слишком много пью в последнее время, но как прикажете справляться с этим хаосом на трезвую голову? Чужие губы расползаются в какой-то сумасшедшей улыбке, и она мне нравится - зеркало моей собственной, которую все равно никто не видит.

До укромной бухточки мы добираемся уже в полной темноте, хихикая, как недоросли, сбежавшие из палестры. Я осторожно спускаюсь по крутому склону, Тесей пробирается следом, но на середине пути все же падает и съезжает вниз, сбивая с ног и меня. Хорошо хоть амфору не расколотили. За ней, кстати, окончательно войдя в роль подростка, я лично лазил в кладовую, вместо того, чтобы послать слуг. Корзинка с едой, к счастью, менее чувствительна к ударам судьбы и выступающих древесных корней, иначе пришлось бы напиваться на голодный желудок. Мелкий песок, за день пропитавшийся солнцем, еще не успел остыть, и я падаю навзничь, раскинув руки, глядя в бесчисленные глаза звездного Аргуса. Я тоже - звездный, маленькая яркая точка на медном куполе неба, тщательно замазанная черной краской. Где мой Гермес-убийца с адамантовым серпом? Неужели потерялся в темноте? Шорох и звяканье заставляют слегка повернуть голову - Тесей пытается зажечь принесенный с собой светильник. Машу рукой, чтобы прекратил - скоро взойдет луна, и свет нам не понадобится. Кажется, понял - по крайней мере, перестал возиться и сел на песок рядом со мной. Мы долго молчали, и это было так хорошо, так правильно, что я непроизвольно поморщился, услышав его голос:

- А где же обещанные крабы? Или ты успел запугать их до такого состояния, что они уже не рискуют выходить на берег?

Хмыкаю и принимаю сидячее положение.

- Я, конечно, ужасен и могуч, но не настолько. А зачем тебе крабы? Не хватает компании?

Он улыбается, я в этом уверен, хотя почти ничего не вижу. Мы начинаем рыться в корзине, доставая кубки, лепешки, сыр, хотя чаще всего вместо еды под руку подворачиваются чужие пальцы. Потом пьем тягучее темное вино при свете огромной бледно-золотой луны, вальяжно занявшей свое законное место. Чуть заплетающимися языками рассказываем друг другу разные глупости, перемежая воспоминания невесть где услышанными байками.

- ... а потом он вернулся домой из похода, а жена его встречает с младенцем на руках. Он кричит: "Это еще что такое?" А она: "Ах, меня посетил сам бог войны Арей Эниалий! Радуйся, муж мой, этот ребенок вырастет великим воином". "А почему у него нос точь-в-точь как у нашего соседа Эвриноха?" "Представляешь, дорогой, Арей выбрал именно его облик, чтобы провести со мной ночь". Эвринох потом месяца два боялся свой приметный нос из дома высунуть.

Морской берег вместо пиршественного ложа, шум прибоя вместо придворного кифареда, ленивая болтовня ни о чем вместо напыщенных здравиц... давно мне не было так хорошо.

- А у нас однажды...

Тесей без предупреждения дергает меня за руку, которой я до этого опирался на песок, и вино из кубка оказывается на хитоне. Моем. Правду сказать, там и оставалось-то совсем чуть-чуть. Вскакиваю, собираясь жестоко отомстить, но трезенец в шутливом ужасе падает на колени, закрывая голову, и тянет на манер молитвенного гимна:

- Хай, великий Астерий, плечи твои без труда могут принять на себя тяжесть небесного свода, ноги твои уверенно попирают Гею, руки твои сильны - сам Тифон не смог бы разорвать их объятия! Не гневайся на ничтожного смертного, пойдем лучше купаться!

А что? Хорошая идея. Хватаю Тесея поперек туловища и волоку в воду прямо в одежде и сандалиях - в следующий раз подумает дважды, прежде чем ронять меня на землю и издеваться. Брыкайся, брыкайся, и не таких удерж... Плюх! Ну ничего, будем считать, что я просто решил смыть винные пятна. Только топить меня не надо, я от этого нервничать начинаю. Ага, а вот и обещанные крабы! Кто-то без них скучал? Сейчас я вас познакомлю поближе - место под хитоном героя подходит, по-моему, как нельзя лучше. Ай, прекрати, я щекотки боюсь!..

Наши тела разбивают вдребезги лунную дорожку, ее осколки взлетают к черному небу и, падая, запутываются в намокших темных прядях. Мягкие ладони моря гладят кожу, вымывая из мышц усталость длинного дня, растворяя злость и обиду, понимая и принимая. Вода слегка светится, намечая яркими дрожащими точками чужой силуэт - так близко, только вытяни руку и... Ах-ха, думал меня подловить? Враг будет разбит, победа будет за Критом!

Потом, лежа на песке в один ряд с мокрой одеждой, я вяло удивлялся, как это к нам на берег не сбежалась толпа зевак - шум мы подняли изрядный! А может, и сбежалась, но луна опять зашла, и зрителей ждало бы разочарование. Сбоку пыхтел и отплевывался Тесей: нахлебался морской водички. В голове шумело, но прибой тут был явно ни при чем. Снулыми рыбинами ворочались мысли, что домой нам в таком виде возвращаться, пожалуй, не стоит. Надо бы встать, костер развести - вот будет смеху, если простудимся! Я открыл было рот: изложить свои соображения трезенцу - пусть помогает, это ведь из-за него мы промокли - но тот, кому адресовалась пламенная речь, вдруг оказался близко-близко, закрывая собой звезды. Мокрый озноб ушел, сменившись внезапным жаром. Чужая рука, взлетев в воздух, помедлила мгновение в нерешительности, а потом опустилась мне на лоб - прикосновение обжигало даже сквозь маску. Тихий шепот почти сливается с шорохом волн, лижущих берег:

- Я давно хотел спросить... зачем ты ее носишь?

Губы шевелятся сами:

- Так надо.

- Кому? Твоему отцу?

- Не только. Мне. И всем остальным.

- Это - проклятие?

- Да. Но ты все равно ничего не понимаешь.

Ночь осыпается хлопьями на белый песок, ночь стынет в когда-то бывших серыми глазах - теперь они чернее бездны Тартара, ночь льет мне в глотку вязкую тьму, и меня рвет словами, которые должны были умереть вместе со мной.

- Пеннорожденная, поссорившись с Гелиосом, не рискнула мстить самому солнечному титану и решила отыграться на его потомках. Пасифая, моя мать - дочь Солнца. Все ее дети прокляты Афродитой. Все, понимаешь? Эта олимпийская дрянь сломала нам жизнь из-за того, что не сумела как следует скрыть от мужа свои похождения на стороне. Ни один из нас не будет счастлив в любви.

- Но маска - почему? Уродство?

Хриплый смех клокочет смоляным варевом в гортани.

- Это было бы слишком просто. Нет, Тесей, я прекрасен. Ослепителен, гидра меня заешь. До смерти, до умопомрачения, веришь? На безобразие можно закрыть глаза, но нельзя жить в добровольной слепоте все время.

- А если... ну, в темноте, например? А днем - маска?

- Это всего лишь отсрочка. Проклятая красота просачивается сквозь любые преграды, убивая тех, кто рядом - только медленнее.

- Послушай... мы оба промокли и устали, и во дворце нас никто не ждет. Снимешь эту штуку? Можешь сам завязать мне глаза, зато хоть поспишь как человек. Всего несколько часов - это ведь ничего, правда?

Не знаю, как ему удалось меня уговорить. В воздухе стоит кристально-чистый запах безумия, а в вино, должно быть, подсыпан яд, но в результате я впервые в жизни остаюсь без спасительницы-маски за пределами таких привычных и безопасных подземелий. Наверняка я об этом еще пожалею, только завтра, хорошо? - упрашиваю я неизвестно кого. Перед этим мы все-таки разводим небольшой костерок, причем Тесей, лазая по кустам в поисках сухих веток, спотыкается, украшая свою физиономию еще одной царапиной - не в пример роскошнее первой. Разодрав нашедшуюся в корзине тряпицу пополам, я завязываю ему глаза одной из получившихся полос, а вторую смачиваю водой и начинаю вытирать кровь и песок со скулы добытчика. Тот стоит, послушно запрокинув голову, и смуглая кожа вспыхивает у меня под пальцами - так, что обжечься можно. Неужели костер шутки шутит? Я несу всякий вздор: мол, шрамы - украшение настоящих воинов, которые не отступают перед колючим кустарником и летающими кувшинами. Улыбка, изогнувшая уголок рта, исчезает быстрее серебристого малька на мелководье. Движение чужой руки заставляет подавиться словами - тонкие пальцы скользят по лицу, пытаются запомнить, очертить, впитать в себя линии бровей, скул, подбородка, все то, в чем отказано глазам. Едва сдерживаюсь, чтобы не начать ловить их губами - эти безрассудные пальцы, упрямые, как и их хозяин. Сердце колотится в сумасшедшем ритме. Я на мгновение пугаюсь, что умру прямо сейчас, и тогда вторая ладонь накрывает место обитания глупого комочка.

Тесей так и засыпает, не убрав руку с моей груди, прижавшись щекой к плечу, иногда вздрагивая от ночной прохлады, а я еще долго лежу, глядя в небо, ошалев от неожиданно свалившегося счастья, и повторяю про себя в такт его дыханию: "Я должен проснуться перед рассветом, я должен проснуться перед рассветом, я... должен..."