Рано утром 23 декабря 1920 года «Великий князь Константин» вошел в Бизертский порт. Обогнув волнорез, поврежденный немецкой миной, он шел вдоль канала…
Мы стояли на палубе и смотрели на маленький, чистенький, живописный и спокойный город, европейской части которого было только 25 лет. Некоторые из нас состарятся с этим городом…
«Константин» отдал якорь у противоположной стороны канала, у южного берега, который казался малонаселенным. Никто из беженцев не понимал, почему французы выбрали для стоянки именно это место. Только много позже я узнала, что французское правительство, соглашаясь принять русский флот в Бизерте, рекомендовало адмиралтейству принять меры предосторожности против… «большевистского вируса». Адмирал де Бон, зная хорошо топографию местности, указал, что можно избежать всякого «риска заразы», выбрав место стоянки у мыса Мензель-Абдерахман и разрешив русским спускаться на берег только в пределах этого полуострова.
На русских судах сразу же подняли желтые карантинные флаги — самый верный способ помешать беженцам покинуть корабли. Люди, все потерявшие, пережившие бесчисленные опасности, обезоруженные полной неизвестностью, как могли они думать, что для кого-то представляют угрозу?! Большинству и в голову не приходило, что за ними следят. Адмирал Дарье сообщал в Париж 25 декабря 1920 года: «Русский флот стал на якорь у южного берега узкой части канала и в бухте Каруба. За ним наблюдают катера и патрули на суше. Дредноут „France“ проверяет узкую зону канала и централизует сведения».
Верил ли действительно де Бон в «вирус большевизма» и в возможность изолировать более 5000 человек в уголке Зарзуны? Еще во время пребывания эскадры в Константинополе, адмиралы де Бон и Дюмениль приложили все усилия, чтобы убедить Совет министров, который долго не решался принять русские корабли. Дюмениль пытался даже поднять вопрос о материальной выгоде для Франции: «Согласны ли Вы взять военный флот в залог?.. В таком случае я предлагаю Вам послать его в Бизерту как можно скорее… Наибольший интерес для нас представляют новый 23-тысячетонный „Алексеев“, корабль-мастерская „Кронштадт“ и большие миноносцы».
Адмирал Дюмениль не мог не знать о намерениях французского правительства отослать русских в Россию, оставив корабли под надсмотром французских специалистов для оценки их стоимости и возможности дальнейшего использования.
Морской префект в Бизерте адмирал Дарье сообщал в Париж: «Я видел адмирала Кедрова… По его словам, он никогда не слышал о предложении Врангеля отдать флот в залог Франции». Префект одновременно объяснял, что невозможно оценить корабли, пока они находятся у русских. С одной стороны, под предлогом «санитарных причин» они были поставлены в карантин; с другой стороны, адмирал Кедров принял меры, чтобы помешать вмешательству французских техников, объяснив сразу же, что в его распоряжении находятся русские квалифицированные инженеры.
Парижское министерство проявило даже вполне серьезный интерес к будто бы находившемуся на одном из кораблей «золотому запасу правительства Юга России». Осторожные расследования привели к «Кронштадту», на котором «открыли» 275 миллионов бумажных рублей, не имевших больше никакой стоимости.
Надо признать, что длительное пребывание Русской эскадры в Бизерте было связано для Франции с очень большими трудностями. Но какой бы ни была политика правительства, зависящая от складывающихся в данный момент обстоятельств, всегда за ней стоят люди. В те, 1920—1925 годы, когда решалась судьба Русского флота, французское военно-морское командование в Тунисе сделало все, чтобы помочь своим бывшим союзникам. Адмиралы Варней, Гранклеман, Жэен оставили в памяти эмигрантов светлое воспоминание.
Ни один русский моряк, переживший агонию флота, не забудет имя адмирала Эксельманса. Верный своему рыцарскому понятию о чести, адмирал не поколебался пожертвовать карьерой во имя своих убеждений. В 1920 году морским префектом был вице-адмирал Дарье, которого с 1921 года заменил вице-адмирал Варней. В настоящее время, с открытием архивов во Франции, можно проследить переписку между Парижем, французской резиденцией в городе Тунис и морским ведомством в Бизерте — переписку, касающуюся «эскадры Врангеля».
Но если высшее русское командование было отчасти в курсе обсуждаемых вопросов, то большинство моряков ничего о них не знало, и те, кто оставались на кораблях до 1925 года в надежде спасти их для России, прожили те годы замкнутой жизнью вне окружающего их мира.
Мало осталось в живых из жителей Бизерты, кто помнит еще далекие солнечные декабрьские дни 1920 года, когда русские корабли начали изо дня в день появляться в водах канала, чтобы окончательно стать на якорь у его южного берега или в бухте Каруба.
Вне сомнения, появление целой эскадры, где на военных кораблях находились женщины и дети, было необычным событием для жителей маленького городка. Для нас же после всего пережитого этот последний причал казался залогом более спокойного, хотя и неизвестного, но радужного будущего. Давно уже наши родители привыкли жить настоящим, а дети вообще никогда не заботятся о завтрашнем дне. Мы разглядывали с интересом пляжи и пальмы, новенькие дома и минареты мечетей и красочную толпу вдоль оживленной набережной — много красных фесок и белых широких восточных одеяний среди строгих костюмов и военных мундиров.
Наш «Константин» пришел одним из первых, и мы с радостью приветствовали появление каждого нового корабля. Праздником показался всем день, когда за волнорезом появились огромные башни «Алексеева»: Севастопольский Морской корпус прибыл в Бизерту.
Особенно торжественно был отмечен приход флагманского «Генерала Корнилова»: командующий эскадрой адмирал Кедров со своим штабом стоял на мостике крейсера и приветствовал каждое русское судно, уже стоявшее в бизертском порту.
К 29 декабря все суда, покинувшие Константинополь с первым конвоем, были в Бизерте, все… кроме маленького «Жаркого». Мама, как всегда, не проявляла своего беспокойства, но жена Бунчак-Калинского была вне себя. Мне кажется, что я слышала, как она взволнованно осуждала командира, «который отказался, чтобы его тащили на буксире, на что согласился бы всякий разумный человек». И наверное, я не слышала всего! По крайней мере, я помню, как позже она просила маму не повторять ее мужу то, что она говорила про его командира.
Бравый Демиан Логинович Чмель, назначенный на «Константин», переживал с нами отсутствие «Жаркого». Каждое утро, с восходом солнца, он уже был на палубе и обозревал горизонт. Он и увидел его первым!
2 января 1921 года, в 6 часов утра, мы проснулись от стука в каюту: «Зоя Николаевна, Зоя Николаевна, „Жаркий“ пришел!»
В утреннем тумане, на гладкой воде рейда, маленький миноносец — наконец на якоре — спал… спал в настоящем смысле слова. Никого не было видно на палубе. Ничего на нем не двигалось. Люди проспали еще долго, и мы поняли почему, слушая их рассказы о последнем переходе.
Когда они выходили из Аргостоли, море было спокойное и целый день стояла хорошая погода, но к вечеру шторм настиг их у берегов Калабрии. Новые повреждения заставили «Жаркий» искать убежище в какой-нибудь пустынной бухточке. К счастью, им пришел на помощь миноносец Национального итальянского флота под зелено-бело-красным флагом и дотащил их до Катаро.
Командир миноносца, вспомнив Мессину, пригласил русских офицеров на обед. Узнав, что они колебались из-за отсутствия приличного платья, он заявил, не без юмора, что приглашает не шинели, а товарищей в беде. Этот братский вечер вокруг гостеприимного стола, где вермут имел вкус времен давно прошедших, где воспоминания о глубокой древности, о Пифагоре и его законах отодвинули на миг тяжелую действительность, остался светлым пятном в трудном путешествии.
Вопрос нехватки горючего снова возник, когда «Жаркий» не встретился с «Кронштадтом» у берегов Сицилии, где он должен был загрузиться углем. Оставалось только одно: идти на Мальту, несмотря на запрет, проникать в английские воды.
Избегая лоцмана, которому нечем было заплатить, «Жаркий» вошел в Ла-Валлетту и стал на якорь посреди порта. Реакция портовых властей не заставила себя долго ждать. Английский офицер в полной форме появился через пять минут. Он был любезен, но тверд: английский адмирал, будучи очень занятым, освобождал командира от протокольного визита и просил не спускать никого на берег.
— Замечательный народ, эти англичане! Умеют говорить самые большие грубости с безупречной вежливостью… — охарактеризовал командир этот инцидент.
Но как быть с углем? Вопрос разрешился на следующее утро. Помощник начальника английского штаба, офицер, прослуживший все время войны на русском фронте, награжденный орденами Владимира и Станислава, дружески представился своим бывшим соратникам. Он предложил лично от себя обратиться к французскому консулу, который любезно и с полного согласия Парижа снабдил миноносец углем.
«Жаркий» покинул Ла-Валлетту в праздничный день нового, 1921 года, и вслед ему долетали на плохом русском языке пожелания новогоднего счастья и даже несколько букетиков фиалок, брошенных с мальтийских гондол. Еще несколько часов… и он будет в Бизерте.
* * *
Постскриптум: В своем рапорте от 30 декабря 1920 года капитан 1 ранга Бергасс дю Пти Туар, командир «Эдгара Кинэ», писал: «„Жаркий“ запоздал. Кедров считает возможным, и даже вероятным, неподчинение командира… молодого, увлекающегося офицера, который прекрасно мог зайти в Грецию или в Катаро».
Заметка автора: Моего отца нельзя обвинить в неподчинении: сложившиеся обстоятельства заставили его войти в Катаро и на Мальту. Конечно, он мог этого избежать, покинув Аргостоли на буксире. Сделал ли он все возможное, чтобы «Кронштадту» удалось взять его на буксир? Он всегда утверждал, что все попытки оказались тщетными, что буря срывала буксирные тросы, унося миноносец в глубину бухты с опасностью быть разбитым на скалах. Но, рассказывая про эту неудачу, заставившую «Кронштадт» уйти одному, он прибавлял: «Путь добрый!», и глаза его весело блестели.