Трудно сказать, как мы жили в течение шести месяцев, пока папа сидел в лагере. Кажется, мама продала все, что было возможно. Я никогда больше не видела на ней ни одной, даже самой скромной драгоценности.

Слава совсем исчез, и только много позже я узнала, что уже летом 1917 года Радены уехали на юг.

Все, кто понимал угрозу надвигавшихся событий, чувствовали необходимость объединиться для защиты Родины. Так зародилась Белая борьба под Андреевским флагом на суше, морях, озерах и реках России. Узнавались пункты, куда надо было пробираться, и, несмотря на постоянную слежку, многие уезжали с опасностью для жизни, главным образом холостые и старшие ученики военных училищ. Много труднее было семейным.

…Последние июльские дни в Ревеле… Ни поездов, ни почты, ни, конечно, сведений о родных и друзьях.

Рубежное! Только там могли бы мы быть у себя, но и там ждала нас полная неизвестность. После лозунгов, суливших крестьянам помещичьи земли, сколько помещиков было убито, сколько поместий разграблено и сожжено!

Однажды мама вернулась домой с новостью: формировался поезд-эшелон на Украину, которая объявила свою независимость. Мы чуть его не пропустили: поезд был для «украинцев», а не для «русских». После многих хлопот нам разрешили ехать как «уроженцам Украины». Единственным «уроженцем» была я, родившаяся в Лисичанске. Сколько раз впоследствии за границей столкнемся мы с таким же национальным фанатизмом!

Для сборов не потребовалось много времени. Мы жили в меблированной квартире, все ценное распродано. Наше имущество поместилось в одну корзину, довольно неудобную; не помню, как папа ее понес. Мама несла Люшу на руках, а я вела Бусю.

В товарном вагоне без окон мы разместились в углу на полу возле других пассажиров. Дверь оставалась открытой днем и ночью, и папа с мамой спали по очереди, опасаясь, что, встав ночью, я выпаду спросонья из поезда.

Как рассказать об этом путешествии?!

Часть нашей жизни перестала существовать. Не знаю, как проходил день, как мы одевались, как мы ели, о чем говорили, кто был вокруг нас. И тем не менее этот бег поезда с притихшими людьми оставил во мне такое впечатление, что я до сих пор ощущаю его реальность.

Однажды, рассказывая об этом, я заново так сильно все переживала, что это чувство передалось моему внуку: «Бабу, картина разлуки у поезда из „Доктора Живаго“ — это как твое путешествие».

Казалось, что мы никогда никуда не приедем. В полумраке вагона, бросаемого справа налево и слева направо, стремящегося под неровный стук колес к неопределенной цели, мы были полностью оторваны от нашей предыдущей жизни.

Иногда поезд останавливался посреди пустого поля. Недостаток угля? Близость фронта? Бандиты?.. Все выходили из вагонов…

Случалось, что в дороге мы получали помощь Красного Креста. Я навсегда запомнила неповторимый вкус сгущенного молока, которое раздавали детям.

Остановки! Русские равнины, поля, цветы, летнее солнце… Но измученные люди их больше не видели…

Наступил все же день, когда мы приехали в Харьков. Возвращение к жизни! Вероятно, в наши дни космонавты чувствуют то же самое, приземляясь. Поезд в Рубежное уходил с другого вокзала. Надо было взять извозчика.

— Сколько я вам должна? — спросила мама.

— Сорок рублей.

— Вот последние, — и мама опустошила кошелек.

Извозчик поднял на нас глаза; надо думать, что вид у нас был невеселый. Папа с корзиной, маленькая Люша, уже слишком тяжелая для мамы, и я с Бусей. «Давайте двадцать», — сказал извозчик. Мы запомнили этого человека на всю жизнь.

Ночь в поезде «Харьков — Рубежное» мы с Бусей просидели, приютившись в уголке широкой скамьи, на которой спали, растянувшись во весь рост, двое взрослых людей. Мне казалось несправедливым, что они не хотят уступить немного места таким маленьким, как мы!

Утром, когда мы были уже недалеко от станции Насветевич, папа стал расспрашивать пассажиров. Поместье Рубежное около Лисичанска?.. Никто ничего точно не знал. Некоторые слышали, что дом сгорел… Другие, что владелец ранен… Мама старалась нас успокоить: «Ну вы же видите, что это только все по слухам!» Но выбирать не приходилось. Короткая остановка перед маленьким белым вокзалом — и только мы одни спустились с поезда.

Как только он отошел и шум колес затих, нас окружила полная тишина. Железнодорожная станция… И ни одной живой души! И нас, конечно, никто не мог встретить. Прямой путь — это широкая тропа в гору, где высоко над Донцом, в глубине парка, прячется дом. Великолепие украинского лета, глубокая тишина знакомой природы, чувство, что мы у себя после бесконечных дней, полных неизвестности; от этого пережитые волнения отступали.

Мы поднимались медленно: багаж, жара, усталость и тревожный вопрос: «Что ждет нас наверху?» Мы часто останавливались, чтобы передохнуть, и снова собирались с силами, и снова в гору!..

Наконец, мы у садовой маленькой калитки, которой мало кто пользуется. Увы! Она забита толстой доской, все заброшено, все пустынно. Сколько тоски в этой заколоченной калитке! За разросшейся зеленью ничего не видно, ничего не слышно. Удручающая тишина. Кажется, что никого нет в большом доме и что все заросло, все вымерло в старом парке. «Если никого нет, мы пойдем в деревню к Анне Петровне», — решает мама. Опять в дорогу! Идем вдоль забора к главному подъезду.

Вдруг, через большую щель в заборе, выскакивает из парка маленькая девочка и от неожиданности останавливается как вкопанная. Первое для нас проявление жизни.

— Кто сейчас в большом доме?

— Барина нет, но генеральша здесь.

Баба Тата в Рубежном, и дом еще стоит! Усталости как не бывало!

Зачем нам парадное крыльцо, когда есть дыра в заборе! В конце двора небольшая прямая фигура, защищаясь рукой-козырьком от солнца, старается разглядеть новоприбывших. Радость неожиданной встречи переживается нами как чудо. Члены разбросанной семьи, без всякой связи друг с другом, в тяжелую минуту разлуки потянулись к верному убежищу — Рубежному. В шесть лет я возвращаюсь в мое волшебное царство, и для меня, мановением волшебной палочки, замок Спящей красавицы очнулся ото сна. Это твердое детское убеждение никогда меня не покидает.

Здесь было даже много народа: баба Тата и Кузен, дядя Ника и, конечно, Анна Георгиевна; даже старенькая Анна Петровна приходила каждый день. Повар Михаил Иванович и горничная Наташа еще помогали вести скромное домашнее хозяйство отживавшей усадьбы. Конец лета 1918 года был для нас концом навсегда ушедших времен, от которых вскоре не останется и следа.

Для меня настало время личных открытий. Я была уже «большая девочка». Не помню, чтобы я когда-нибудь скучала. Приходили ребятишки из деревни, вероятно, немного старше меня. Дома при мне всегда была Буся и бабушкина такса Тусик.

Постоянным спутником в прогулках по парку был мой сверстник Сережа. Мы знали каждую аллею, каждую тропу, лазили по деревьям и прятались в разросшихся кустах сирени. Я и по сей день знаю, где росли фиалки, где можно найти орешки и где так заманчиво ютились маленькие бархатистые огурчики. Крапива, которую собирали для супа, была нежно-зеленая, а розы для варенья отличались своими крупными головками со множеством пахучих лепестков.

Как интересно все для ребенка в жизни: конюшни и хлева, мягкие и теплые губы лошади, которая осторожно берет сахар с ладони, ласковые и глубокие глаза коровы, возня розовых поросят вокруг ведра дымящихся помоев, только что принесенных из кухни, и рыло свиньи, протянутое к любопытной маленькой визитерше, которая однажды резким движением всадила ей два пальца в ноздри. Я хотела сама кормить кур, и их кудахтанье, когда они в спешке пробегали мимо рассыпанных зерен, меня очень забавляло. Но к индюкам я не имела никакого доверия. Один из них однажды набросился на маленькую Люшу, гулявшую во дворе. Я запомнила, как Люша бежала, индюк за ней, а мы за индюком!

Зато гуси очень привязываются к хозяину. Мой добрый Кузен очень подружился с одним гусем, который часто садился к нему на колени.

Я ходила за Анной Петровной в погреб, выложенный из больших толстых камней: несколько ступенек вели под землю, где огромные куски льда, завернутые в солому, поддерживали все лето приятную прохладу. На полках, вдоль стен, стояли бесчисленные банки разных размеров: запасы варенья, сиропов, меда, солений и маринадов на всю зиму. Но в то лето мало что заготавливалось, хотя август и сентябрь прошли спокойно.

Еще до нашего приезда революционные лозунги докатились до Донбасса. Имение было разграблено, но дом не пострадал. Бабушка во время грабежа находилась в госпитале при раненом Нике и, вернувшись, ничего не нашла из своих вещей. Украли все, что можно унести. Единственно, что осталось, это белое кружевное домашнее платье, которое было на ней, когда Нику нашли в парке с простреленной грудью. Он пытался застрелиться: Ольга его не любила!

Весна 1918 года прошла здесь сравнительно спокойно. После Брест-Литовского мира в марте немцы заняли Украину, которая с 22 января объявила себя независимой республикой. С помощью немцев и под их контролем правительство гетмана Скоропадского, взявшее власть в апреле, пыталось восстановить порядок в стране.

Задача была трудная: слишком мало вооруженной силы, недостаток государственных чиновников, и, хотя Одесса и Николаев были включены в Украину, кораблей не было, за исключением нескольких маленьких рыболовных судов. Скоро в Рубежном появились немецкие солдаты.

Как часто бывает в таких случаях — стали сводиться личные счеты. По доносу немцами был невинно арестован еврей, бухгалтер стекольной фабрики. Бабушка хлопотала за него, и его освободили. Желая отблагодарить, он много позже, сам того не подозревая, спас маму от смерти.

Когда мы добрались до Рубежного в конце июля, немцев уже не было. Большевиков тоже. Мы оказались на каком-то перепутье, куда еще никто не дошел, и все дышали свободнее. Но как жить?! Денег не хватало.

Мужчины решили варить мыло и свечи с помощью польского химика по имени Макарень. Для начала построили печь. Утром они уходили по дороге в Лисичанск и возвращались под вечер, очень довольные. Мне кажется даже, что я видела большие куски мыла, но не знаю, как шла продажа.

Мыловарение скоро закончилось, так как папа и Кузен, очень странно одетые, куда-то ушли. Ника исчез раньше. Я поняла сама, что не надо об этом говорить. Они уехали на телеге с сеном до Харькова; потом никто не знал, как они будут пробираться на Кавказ, где по слухам организовывалось сопротивление.

Еще летом 1917 года среди молодых офицеров армии и флота и учащейся военной молодежи возникла мысль о необходимости объединиться для защиты Родины. Воспользовавшись именем Совета казачьих войск, находившегося в Петрограде на Знаменской улице, была создана патриотическая организация, во главе которой стоял командир лейб-гвардии Измайловского полка полковник Веденяпин.

Организация состояла из армейских офицеров, офицеров Дикой дивизии и моторизованных войск. Члены организации, группами в пять человек, пробирались в Новочеркасск, где с ноября 1917 года генерал Алексеев формировал Добровольческую армию. В Гельсингфорсе адмирал Михаил Андреевич Беренс разъяснял обращавшимся к нему молодым офицерам, как туда лучше добраться. Развал Балтийского флота прогрессировал. Это особенно чувствовалось после зверского убийства командующего флотом адмирала Непенина. С первых же дней революции моряки-офицеры поняли, что флоту грозит полное уничтожение. Их опасения подтвердили события 1918 года.

Декретом Совета народных комиссаров от 29 января 1918 года объявлялось, что Российский флот, «существующий на основах всеобщей воинской повинности, установленной царскими законами, объявляется распущенным и организуется социалистический рабоче-крестьянский флот на вольнонаемных началах».

Были распущены все военные училища и корпуса, в июне 1918 года Ленин и Троцкий подписали приказ затопить Черноморский флот в Новороссийске, до которого немцы так никогда и не дошли.

Такой же приказ получил Балтийский флот в Гельсингфорсе еще в начале года. Капитан 1 ранга А. Н. Щастный, возглавлявший «Ледовый поход» из Гельсингфорса в Кронштадт и спасший от немцев около 200 вымпелов, был обвинен Троцким в «саботаже» и расстрелян 22 июня 1918 года.

Все, кто тяжело переживал те события, кто имел возможность, стремились туда, где организовывалось сопротивление.

Так, осенью 1918 года все мужчины покинули Рубежное. Нет уже людей, переживших те дни, осталась только память. Как писал И. С. Шмелев: «Годы борьбы: Юг, Север, Ледяной Поход, Сибирь, Урал, Кубань и Крым!

...Три года бились — в пожаре…

С голыми руками пошли они… и доходили: до Орла, от Юга до Казани, от океана до Петрограда с Запада… Сотни тысяч их полегли в боях, брошены в овраги, в ямы, в реки, в моря…

И они ушли из России, в себе понесли Россию — носят в себе доселе.

Кто напишет о них достойное слово?»

Я хорошо знала многих из них. Вся моя жизнь прошла с ними в Бизерте, куда пришли умирать остатки Русского Императорского флота. Вот почему в моих воспоминаниях память о прежней славе, о Голгофе наших моряков и юная надежда на возрождение занимают такое большое место.