Утром, когда Кэтц еще спала, Коул в ванной взыскательно оглядывал себя в большое мутноватое зеркало.

– А что, не так уж плохо, – подвел он итог. – Совсем, черт подери, неплохо.

Напевая, он залез под душ.

Возвратившись в спальню номера, Коул с ностальгией вдохнул ароматы ночной любви. Кэтц, одетая, сидела на краю кровати.

– Давай скорей. – Она нетерпеливо притопнула ногой. – Одевайся, Стью. Поехали.

– Куда это тебя несет? – спросил он шутливо, запустив в Кэтц полотенцем.

Та раздраженно перехватила его и стала задумчиво наматывать на руку:

– У меня этой ночью был жуткий сон. Связанный с тем, что мне привиделось тогда на выступлении; в ту ночь, когда Город впервые явился в клуб. Нам надо уезжать с этого побережья. Не знаю – в Нью-Йорк, еще куда-нибудь…

– Ты с ума сошла!

– Я серьезно.

– Вот так все бросить и уехать?

– Именно. Корабль тонет, старичина. Ты вчера вообще непонятно как умудрился от него уйти. Он не хотел тебя отпускать.

– Но он же мог меня остановить!

– Он попытался тебя разубедить, но потом решил, что ты и так вернешься. Идем же!

– После того, что мы натворили, после всей этой пальбы? Я не могу вот так взять и отмахнуться, Кэтц.

Кэтц шевельнулась на кровати, поедая его глазами. Под ее испытующим взглядом Коулу стало неловко, и он начал одеваться. Одежду натягивал как попало, поэтому рубашку пришлось застегнуть заново. Подождав, пока он закончит, Кэтц спросила:

– Ну что, ты решил?

– Извини. Я не могу поехать. – (Мысль о том, почему именно, как-то даже не пришла в голову. Рыба без воды может жить от силы пару минут; причем не задается вопросом, почему ей не живется вне родимой стихии.)

– Да ты что, в конце концов? Прирос к нему, что ли? – в голосе Кэтц не было злости; скорее отчаяние. – Стью, миленький, – вздохнула она, – ты что, думаешь, активисты дадут тебе жить после вчерашнего? Один из них благополучно ушел. Ты вчера пристрелил нескольких этих подлюг, забыл? Они мертвы. А ты полагаешь, что теперь…

– Да ладно тебе! – Коул болезненно сморщился.

– Они убьют тебя. Только и всего.

– Они меня не отыщут. Меня Город защитит.

– Может быть. До тех пор, пока ты ему нужен. Вдумайся: ты знаешь, что он не может контролировать МТФ. МТФ контролируют его враги, теперь уже и твои, и они отрежут тебе доступ к твоим и без того не великим средствам. И закроют твой клуб. А ты даже в квартиру свою вернуться не можешь: они уже тебя там ждут.

Коул смотрел на нее вытаращенными глазами, объятый нахлынувшим ужасом, – Казанова, до которого дошло, что ему только что отстрелили орган любви…

– Боже ты мой, – только и выдохнул он. Человек без кредитного рейтинга, считай, что не жилец. Карточка без счета – своего рода социальная кастрация. – Но ведь… (слова с трудом выходили из горла)… в другом городе может быть не лучше. Там-то у меня вообще никакого счета нет, чтоб его!

– Это до поры. А постепенно можно и создать. Можешь пожить у меня: у меня есть счет в Чикаго. Несколько лет копила. Могли бы открыть там именной и на тебя – я знаю, что в Чикаго у Своры над МТФ контроля точно нет. Этот город слишком умен, чтобы дать себя оседлать оргпреступности; там с самого начала приняты жесткие меры предосторожности.

Коул расхаживал по номеру, шевеля пальцами возле рта – будто жестом помогая себе выговорить слова, непосильные губам.

– Он… да нет, это… б-блин… я думаю, что… – Он запустил подрагивающую пятерню себе в волосы, тщетно пытаясь выдумать какой-нибудь логический довод, который бы позволил ему остаться; что-нибудь такое, что убедило бы Кэтц. Ну почему, почему она никак не поймет? Он не может расстаться с Городом. Не может, по крайней мере, сейчас. Может, он действительно пустил корни – растение, которое зачахнет без особых химических компонентов, свойственных именно его родной почве. Без бетонных глыб с очертаниями Сан-Франциско; без брусчатки со следами пота, крови, рвоты, слез, семени всех тех, кто шаркает по нему, составляя его мистическую основу. Без путаницы медных проводов; без этого асфальта, алюминиевых лестниц. Без особой, лишь этому городу свойственной конфигурации башен из стекла и стали; без величавых серых громад, которые туристы ошибочно принимают за викторианские особняки… без самой почвы Сан-Франциско. – Ты предлагаешь вырвать из меня мою сущность и пересадить ее куда-нибудь, как лоскут кожи. Для меня это равносильно смерти.

Кэтц разыграла свой последний козырь:

– Ты готов скорее утратить меня, чем Город?

– Знаешь что! – ощетинился Коул. – Это просто несправедливо, вот так…

– Да ну ее на хер, эту справедливость! Нашел о чем вообще! Я люблю тебя, а они жаждут твоей смерти. Они убьют тебя. А он – он просто высосет тебя и выплюнет.

– Город? Нет, он…

– Он использует тебя!

– Откуда ты знаешь! – не вскрикнул, взвизгнул Коул, резко обернувшись. – Тебе ли об этом судить!

Она яростно тряхнула головой.

– Почему он не помог тебе, когда ты просил его спасти меня? И почему он лгал, что все обойдется без крови?!

Холодная решимость овладела вдруг Коулом. Он повелительно выставил вперед ладонь с растопыренными пальцами. Кэтц примолкла в ожидании.

– Я знаю, – сказал Коул. – Знаю. Понятно, ничего хорошего в этом нет. Совсем ничего. Я люблю, люблю тебя, Кэтц. Я бы сказал: я знаю, что он меня использует. И знаю, что люблю тебя. Но у меня нет выбора. Я давно уже присягнул на верность. И мне с этим жить, до конца. Я был избран.

– Меня тошнит от этого! «Избран»… Тупое оправдание для террористов, диктаторов и религиозных фанатиков – извечное прикрытие примитивного эгоизма. Я знаю, что ты собираешься сейчас сказать: «Кэтц, ты просто не понимаешь». Все я понимаю – и отвергаю. Я отказываюсь быть его рабой. Я готова взаимодействовать с интеллектами городов. Когда чувствую, что это на пользу. С некоторыми из них у меня живой взаимный контакт: тот же Нью-Йорк или Чикаго. Я связана с ними. Они такие же живые, как этот твой Город. Может, не такие активные – но у них есть замыслы. Думаю, они что-то планируют… сообща. Есть некое ментальное поле, в котором они меж собой общаются… так что, если ты…

– Кэтц…

– Если ты считаешь, что он не…

– Кэтц!

– Что?

– Я же сказал: я знаю, что он использует меня. Это нечто внутреннее, встроенное. Я должен. Всё?

Она глядела на него, не отступая.

– Нет. Не всё. Нет, на 'уй, не всё! Ты на пути к тому, чтобы стать частью заставки.

– Чего?

– Вот в чем наше основное отличие, парень. В каком-то смысле ты сам по себе, нонконформист или как там тебя. Но ты не хочешь им быть. Ты хочешь быть причастным, быть членом Сообщества, старым добрым трутнем в улье…

– Какая чушь!

– Да-да, в глубине души ты жаждешь именно этого. Уж поверь. Поэтому ты так легко контактируешь с Городом. Чтобы слиться. Я, наоборот, с ним не сливаюсь – и вообще избегаю сливаться с людской массой. Я боюсь в ней затеряться. В принципе, ничего особенного я собой не представляю – а кто вообще представляет? – но какой бы мелкой ни была моя личность, я не поступлюсь ею ради Города. Поэтому мне так невыносимо видеть, что происходит с тобой. Может, из ревности. Но я не могу стоять и смотреть. Поэтому, я думаю, он и хочет уничтожить меня. Потому что я всегда буду отмежевывать тебя от него… И неважно, на какие группировки или культы все дробится – будь то хоть неопуритане, хоть неопанки, – в конечном счете это всего лишь мода. Сраная «прикольность», не более. Даже ангст-рок. На самом деле я не ангст-рокерша – это лишь удобный для чужого понимания ярлык, который на меня лепят. А я не собираюсь сливаться с этой кучкой. Это просто упаковка.

– Но быть частью Города – это нечто иное. Да, безусловно, взаимосвязь; но добровольная, естественная…

– Нет, просто он тебе это внушает!

Между ними нависла нелегкая тишина. Кэтц пристально на него смотрела.

– Ты попусту теряешь время, – произнес Коул.

– Да, я вижу. Для тебя слишком поздно, всё… Знаешь, я уезжаю. В Чикаго один чувак говорит, что спродюсирует наш альбом, если я привезу достойный сингл. Так что мы засядем в студию…

– И будете шлепать альбом? Кто же из нас часть «великой машины конформизма»? Ты же будешь продавать себя…

– Нет. Просто получу возможность доходить до большей аудитории. С проповедью нонконформизма…

– Твой имидж упакуют в целлофан, наделают тысячи постеров… Расфасуют как надо; «стиль Кэтц Вэйлен»!

– Сарказм оставь при себе, он мне побоку. – Ее трясло. – Вот блин, а… – произнесла она негромко.

Кэтц пошла в ванную и пустила в раковину шумную струю воды – чтобы он не слышал, как она плачет.

Ранние сумерки; день на исходе. Тень уже вкрадчиво касается ущелистых подбрюший облаков.

Сидя в одиночестве в аэропорту Сан-Хосе, Коул наблюдал, как вылетающий на Чикаго самолет Кэтц, секунду помедлив для нагнетания воздуха в турбинах, разгоняется и плавно взмывает в небо. (Впрочем, «в одиночестве» относительном; люди вокруг казались не то чтобы незнакомыми. Они были не из Сан-Франциско. Не из города Коула. Чужаки.)

Во внутреннем кармане куртки он нашарил бумажку, где Кэтц черкнула свой телефонный номер в Чикаго… Группа уехала с ней. При этом выжига-басист начал было спорить, что, дескать, внес за свою конуру на целый месяц вперед, но уговорам Кэтц почти без боя сдался и передал Коулу ключ.

Может быть, она все-таки ошибалась, и счет ему полностью не обрежут. Может, и клуб у него все еще есть.

– Ага, жди, – усмехнулся он вслух.

Лайнер поглотила низкая гряда облаков, нависающих над аэропортом подобием зловещего джинна. Кэтц не стало.

Она далеко, а он – здесь, в Сан-Хосе, вдали от Города. Коул огляделся. Вокруг – незнакомцы, орды чужаков. Он один, совершенно один.

С трудом подавляя панику, он повернулся и заспешил к эскалатору со спасительной надписью: «ВЫХОД НА УЛИЦУ. К СТАНЦИИ "БАРТ"».

Экранчик банкомата МТФ Коул изучал даже с некоторым злорадством. «СЧЕТ АННУЛИРОВАН», – гласила надпись на дисплее. То есть даже не «ЗАБЛОКИРОВАН ВВИДУ НЕУПЛАТЫ». И уж тем более не «НА ДАННЫЙ МОМЕНТ ВЫПЛАТА НЕОСУЩЕСТВИМА». Применительно к нему, Стюарту Коулу, избрана редко практикуемая анафема: «СЧЕТ АННУЛИРОВАН». Такая, причем лишь в отдельных случаях, применима к террористам, вина которых доказана.

«Она была права», – подумал Коул, отодвигая дверь-гармошку и выходя на улицу. Он стоял на углу Маркета и Саттера, возле неосвещенного купола «Театра Терапевтической Эротики», афиша при входе возвещала: «ВО ВРЕМЯ СЕАНСОВ ПРАКТИКУЕТСЯ НАГЛЯДНОЕ ОБУЧЕНИЕ / ВСЕ МЕСТА СПЕЦИАЛЬНО ОБОРУДОВАНЫ / ОБУЧЕННЫЕ ТЕРАПЕВТЫ». «Обученные, как скот на бойне», – пробормотал Коул, отворачиваясь.

«СЧЕТ АННУЛИРОВАН»… Суть происходящего начинала запоздало доходить.

Он медленно двинулся вдоль улицы. Каждый шаг отзывался в груди тупой болью – саднящей раной отверженности.

– Легче просто проказой заразить, – невесело прикинул он вслух.

Миновал по дороге бомжа, храпящего в темной подворотне. «Даже у них есть счета, – размышлял он. – По крайней мере, номера социалки для неимущих и пособия по нетрудоспособности. У всех, кроме меня. Я теперь опущен ниже их».

Он подошел к телефонной будке и стал ждать, пристально на нее глядя. Что интересно, ждать долго не пришлось: телефон призывно зазвонил.

– Город?! – схватил Коул трубку с безумным облегчением.

– Бенни? – послышался на том конце голос с мексиканским акцентом. – Товар у тебя?

Ругаясь с такой злостью, что с трудом вспоминал смысл слов, Коул швырнул трубку и понуро зашагал прочь. «Город…» – протянул он, чуть не плача. Оглянулся вокруг со страхом, обволакивающим отверженность.

Город отступился от него. Коул чувствовал себя изолированным, блокированным от привычно живого контакта с городской средой.

Город его наказывал.

«Может, со мной все кончено, навсегда. Может, он нашел кого-то другого, кто справляется лучше. А меня… меня оставил навсегда».

Вынырнув слева, вниз по склону загромыхал троллейбус, сея снопы искр; чуть качнувшись, остановился, выпуская на остановке пассажиров. И стал снова набирать ход, уже метрах в тридцати. Сейчас он как раз шел вниз, так что остановиться на всем ходу будет сложновато. Это, пожалуй, единственный способ узнать, какие чувства питает к нему сейчас Город.

Коул выскочил на проезжую часть, чувствуя на лбу холодную испарину. Ему было страшно, очень. Он боялся смерти. Но уж лучше умереть, чем трепыхаться вот так, как подопытная мышка в колбе. Коул в прыжке распластался перед троллейбусом, стиснув кулаки, зажмурясь и стараясь не услышать визга шин. Слышны были вопли пассажиров, понесло озоном от сорвавшихся дуг; от приближающихся колес задрожал асфальт. Предвестьем смерти надвинулась его тень.

И тут улица буквально лопнула.

Коула отшвырнуло по склону вниз. Откатываясь вправо, он успел заметить вывернутую из земли массивную трубу, дыбом вставшую между ним и троллейбусом – тот вмялся в неожиданное препятствие и откинулся вбок, неуклюже взбрыкнув задними колесами. Коул, расставив руки, перестал катиться.

С гримасой боли он кое-как поднялся, поглаживая ободранные колени. Троллейбус, несколько раз качнувшись, встал, перегородив собой улицу. Никто серьезно не пострадал. К Коулу бежали люди, рассерженные лица словно обгоняли туловища; остальные стояли, дивясь на внушительных размеров трубу, остановившую троллейбус буквально за секунду до того, как тот раздавил бы дурака-самоубийцу.

– Эй! Ты, бля, какого… – орал кондуктор, подбегая к Коулу.

Переехав белую разделительную полосу, к Коулу откуда-то сзади вдруг поднырнуло такси, призывно распахнув дверцу со стороны пассажира. Коул бросился в салон, и машина рванула с места. Тяжело дыша, он обмяк на переднем сиденье.

Шофера за рулем не было.

– Город… – тихо произнес Коул, чувствуя на вкус соль своих нелепых слез.

Такси без водителя уносило его – куда? Квартал, другой, и машина остановилась. Коул, оглядевшись, увидел перед собой грязно-желтую свечу многоэтажки в квартале Тендерлойн. Эллис-стрит – не из самых знакомых по городу, но Коул теперь хотя бы не чувствовал себя одиноким. Закрыв глаза, он уловил, как в шести кварталах к югу с крыши взлетает вертолет. Перед внутренним взором предстала плавная вереница машин на междугороднем шоссе, к югу и северу. В транспортном потоке все они двигались с жутковатой равномерностью, с одинаковой скоростью и одинаковыми интервалами, словно несомые невидимым течением. Еще машины можно было сравнить с кровяными тельцами, опять же, несомыми кровотоком. Ощущалось, как проходит под ногами поезд на Барт, гукали и булькали трубы, что тянулись вдоль тоннелей подземки. С легким потрескиванием играло электричество в тысячемильной паутине проводов и кабелей. Доносились запахи целых водопадов сточных вод из канализации и тысяч мусоросжигателей, в которых удушливые газы смешивались с чадом тысяч духовок и печей, приготовляющих пищу. Для Коула это было благоуханием.

Открыв глаза, он пошел вверх по ступеням.

Квартиру он отыскал, рассматривая почтовые ящики: у басиста Кэтц на ящике был намалеван псевдоним: «М. Р. Твец». Коул пробирался по обшарпанной лестничной клетке между пустыми бутылками и влажной туалетной бумагой. Подошел к древнему (лет восемьдесят, а то и больше) лифту и, игнорируя табличку с надписью «НЕ РАБОТАЕТ», закрыл за собой решетчатую дверь. И лифт, вот уже долгие годы стоявший без движения, вдруг начал рывками подниматься, повизгивая и постанывая всеми частями своего проржавевшего подъемного механизма. Коул вышел на четвертом этаже и натянуто улыбнулся оплывшей тетке с сумкой, переполненной всякой всячиной, глазеющей на него в изумлении.

– О! Вот те на, эта хреновина уж с десяток лет не работала, – заметила она, оглядывая Коула белесыми глазами с таким видом, будто перед ней таракан ростом с человека.

– Да он и сейчас не работает, – успокоил Коул, протискиваясь мимо, – даже не пытайтесь. (Ч-черт, я же привлек к себе внимание.)

На площадке пованивало мочой, плесенью и мышами. Коврик – когда-то, возможно, коричневый – и цветом и фактурой напоминал теперь растоптанную в пыль грунтовку.

Он отыскал 14-ю квартиру. Дверь была не заперта; Коул сунул ключ обратно в карман и вошел.

Квартира была на манер студии: комната, санузел и кухня-ниша. На облезлой зеленой стене – концертный постер «Праязыка». Вот практически и все. Картонный ящик с нестиранным тряпьем, комплект гитарных струн (вскрытый), пустые пивные жестянки да потертый темно-синий диванчик с кирпичами вместо ножек. В углу, где пол опасно просел, лежал голый матрац, весь в отметинах от сигарет, возле которого – телевизор с позабытым одноразовым шприцем наверху… Телевизор допотопный, даже без пост-бокса. И само собой, без прорези под карточку. Кто-то (Кэтц?) забыл его выключить.

Звук включен не был. Тем не менее обставленный многочисленными микрофонами губернатор на трибуне, выразительно подаваясь вперед или откидываясь назад, с жаром отвечал на вопросы пресс-конференции. Коул включил звук и сел на матрац, упершись локтями в колени и положив подбородок на ладони. Слушал он отрешенно, дожидаясь, когда на экране появится Город.

Губернатор между тем вещал:

«…думаю, на данный момент преждевременно утверждать, что города умирают медленной смертью – хотя они, безусловно, меняются, причем меняются в радикальную сторону». Губернатор был из разряда молодых политиков: бесцветные волосы гладко зачесаны назад, безупречный галстук в тройную полоску отливает золотом на фоне коричневой жилетки. «…Мы можем наблюдать тенденцию, э-э… вполне предсказуемого роста, и, как вы уже заметили (здесь он улыбнулся, обращаясь, по-видимому, к задавшему вопрос корреспонденту), демографическая ситуация меняется путем перераспределения населения из так называемых «коренных районов». Люди переезжают, рассредоточиваются. Телефонная корпорация, со свойственным ей четким пониманием, э-э… – губернатор солидно кашлянул, заглядывая в бумаги, – пониманием изменений, привносимых прогрессом, открывает новый офис, объединяющий девяносто секторов в пригородах, каждый из которых находится на дому у одного из сорока пяти административных работников и сорока пяти ассистентов, каждый с фиброоптическим терминалом.

Не существует такой офисной работы, которую нельзя выполнять с помощью технерлинкового терминала. Главное – ее можно выполнять быстрее, поскольку она упраздняет неизбежные обычно бюрократические проволочки и элементарный расход канцтоваров. В конечном итоге она экономит и человеческую энергию, так как уничтожает саму необходимость в поездках на работу и обратно. Всех преимуществ просто не счесть».

Он снова заглянул в бумаги. «Что же из этого вытекает? Поскольку вся офисная работа, обработка данных – в том числе финансовых – может осуществляться через технерлинковые терминалы при содействии с МТФ, и поскольку все терминалы могут находиться – возьмем крайний пример – хоть по ту сторону земли, и при этом все так же легко сообщаться с местными секторами, для бизнеса отпадает всякая необходимость использовать все это, э-э, оборудование для концентрации кадров в городской черте… Складское хозяйство, дистрибуция пищепродуктов, грузоперевозки – все эти виды деятельности все в большей и большей степени автоматизируются… Кое-кто уже предсказывает, что в недалеком будущем – скажем, к началу будущего века – мы превратимся в нацию с электронной системой ухоженных и не слишком густонаселенных поселков, чистых и более пригодных для жизни, без всех тех негативных факторов, что плодят бедность и сутолоку… Те же, кто существует простым физическим трудом, смогут найти равнозначную работу на полях с подогревом от солнечных батарей или на гидропонных. Система, гонящая людей в города, словно в ульи, создает мнимое впечатление перенаселенности. На самом же деле основное жизненное пространство в США не используется; если бы население было…»

– Город! – вскрикнул Коул, слегка поперхнувшись: появление было внезапным.

Теперь в телевизоре был только он; губернатор исчез. Таким крупным его изображение Коул еще не помнил; незыблемые черты заполоняли весь экран. Глаза, как всегда, непроницаемы.

– Ты видишь? – задал он вопрос. – Видишь все это?

Коул кивнул.

– Ты слышал, что он сказал, – чеканил свое Город. – Люди из технерлинка работают в спайке с МТФ, и этот тип полностью под ними. Губернатор: они владеют им. – Голос Города вибрировал от нешуточного гнева. – Что, разве не очевидно?

– Да, – отозвался Коул, заранее обдумывая ответ. – После твоих слов я вижу: он действительно пытается навязать идею децентрализации населения. И конечно же, если дать им волю, технерлинк и МТФ создадут монополию, и все окажутся от них зависимы. – Коул говорил как бы машинально, монотонным голосом, а сам между тем недоумевал: «Он такой цельный, будто литой, немного не от мира сего – прямо киногерой. И почему Кэтц в нем усомнилась?»

Впрочем, его внимание тут же обратилось к Городу, едва тот произнес:

– Он хочет нас убить.

– Э-э… кто? – Коул даже слегка отпрянул. – Кто кого хочет убить?

– Технерлинк. Компьютер. Та самая раковая опухоль в моей груди. Его надо уничтожить – МТФ, технерлинк. Они хотят равномерно распределить людей по стране. Как соты в улье: такими же одинаковыми восьмиугольными ячейками.

– У города тоже есть единообразие, – заметил Коул как бы между прочим.

– Единообразие города выросло из конкуренции, соревновательности. Это соревновательность свободного предпринимательства. Это место обладает гибкостью металла – а значит, все будет совершаться спокойно, эффективно, тип-топ. С технерлинком МТФ города перестанут быть нужны. Мы перестанем быть нужны. И через эту дебильную одинаковость Свора стремится нами завладеть, застать нас врасплох. Оргпреступность, стоит дать ей легализоваться, пышным цветом расцветет под личиной упорядоченности…

– Я… я думаю, так оно и есть, – произнес Коул не совсем уверенно.

– Ты не веришь? – Лицо Города на экране приблизилось настолько, что видны остались только брови, «зеркала» и переносица.

Коул, потрясенный, снова упер подбородок в ладони.

– Почему! Я тебе, конечно же, верю; просто не вижу, каким образом вся эта чушь насчет поселков, м-м… каким-то образом облегчит задачу для всей этой клики. Децентрализация означает, что им всех своих шнырей придется повсеместно размазать ужасно тонким слоем. У меня все же есть ощущение, что технерлинк может находиться с МТФ в конкуренции, и тогда…

– Ты хочешь предать меня снова? – жестко спросил Город.

– Что ты! – Коул вздрогнул от такого обвинения и отвел глаза. – Я не хотел…

– С той женщиной. Ты бросил меня. Уехал в другой город. А ведь мне могла понадобиться твоя помощь. Ты же послушался ее. А как же мы с тобой?

И тут Коул ощутил въедливо-приятное, приторно-сладостное, милостиво-жестокое присутствие Города. Эти схемы-чертежи в сердцевине глазных яблок, эти согнездия силовых векторов и людских скоплений – все это затеплилось, замерцало в темноте внутреннего взора. И, тая внутри от этого несказанно глубинного чувства собственной причастности, Коул произнес:

– Мы дадим им бой.

Нужна была бомба. Существовали места внутри Города, куда он мог добраться с трудом; как, скажем, человеку нереально контролировать работу каждого внутреннего органа. Город мог открывать двери, ведущие к компьютеру, но не мог разрушить саму машину – это вам не асфальт взорвать или фонарный столб опрокинуть. Но у Города были руки – то есть Коул.

Бомбу обеспечил Город. Коул вынул ее из ячейки камеры хранения на автовокзале. Размером и формой устройство напоминало коробку конфет, только обернутую в вощеную бумагу. Под мышку входило идеально. Аккуратный надрез на одном углу обертки обнажал черный набалдашник с белым рубчиком. Его надо повернуть так, чтобы рубчик совпал с вытисненной на бумаге литерой «X»; через минуту устройство должно сработать.

Устройство компактное, но мощное, заверил Город.

Коул лишь мельком успел прикинуть, кто именно и как мог его собрать и оставить в заранее условленном месте.

И вот он уже стоял возле приземистого черного здания из искусственного гранита: операционный зал Центра Распределения Данных МТФ. В угоду Городу (а скорее из попытки очернить образ МТФ и подавить собственные сомнения), Коул представлял суперкомпьютер в недрах здания в виде гигантского тарантула, затаившегося в тенетах своих бесчисленных линий-терминалов…

Ему даже казалось, что он различает его негромкое гудение сквозь бетон у себя под ногами. Он стоял на тротуаре в нескольких метрах от южной стены этого неприметного строения и, изредка оглядываясь, выжидал. Короткий черный кожан, опрятные джинсы и кроссовки; маску Коул надевать не стал – его в ней уже видели. Он стоял под неработающим фонарем в кромешной тьме и ждал.

На его глазах тротуар разомкнулся (Город знал свое дело). С коротким, но внятным треском в бетонном перекрытии образовалась брешь. Расширилась; в темный проем с сухим шелестом посыпались кусочки бетона, мелко ударяясь о невидимое дно. Уровнем ниже, видимо, тоже образовался проем: вверх наискось тотчас стрельнул желтоватый луч света. Взрывное устройство Коул пристроил под полой, рядом с пистолетом (тем самым, к которому поклялся никогда не прикасаться). Еще раз оглядев безлюдную улицу (был третий час ночи), он опустился на землю и проник в лаз, под белесый свет запретной территории. Коснувшись ногами пола, первым делом проворно огляделся и нащупал оружие. Впрочем, вокруг никого не оказалось. Сверху послышался негромкий скрежет; Коул вскинул голову. Брешь в потолке затянулась сама собой. По широкому проходу Коул тронулся в сторону гранитного здания подземного компьютерного центра.

Какой-то зал, пугающе обширный и ярко освещенный, – Коул почувствовал себя беззащитным. Впрочем, никого не было.

Он двинулся дальше, инстинктивно пригибаясь (можно подумать, от этого он становился неслышным или незаметным). Перешел в смежный зал, осторожно огляделся: справа и слева ответвлялись одинаковые коридоры.

Те же лампы дневного света, та же белая плитка полов и стен… Куда же идти? И тут, как будто в ответ, лампы слева начали помаргивать. «Спасибо, Город». Коул пошел влево, вынув на всякий случай пистолет, он уютно лежал в ладони.

Город вокруг буквально вибрировал; стены подземного перехода резонировали, лишь усиливая ощущение. «Я у него под кожей», – мысленно сказал себе Коул, пьянея от такой доверительной близости. Поэтому даже не спрашивал себя: «Какого черта я вообще здесь делаю?» Пока.

Еще одна развилка. На этот раз лампы замигали справа. На стене светилось табло «КЦ МТФ»; красная стрелка внизу указывала вправо. Коул повернул туда, сделал три шага… и замер, сжав пистолет.

Прямо на него, чуть кренясь по ходу, катил робокоп, вяло, словно нехотя помахивая руками-щупальцами. «Город?» – спросил отчаянно Коул; автостраж продолжал катиться. «Город?…»

Робокоп, учтиво обогнув Коула, покатил себе дальше. «Спасибо…» – выдохнул Коул с облегчением.

С торца зал замыкала непреодолимая преграда: металлическая дверь с шишечками заклепок. В ней – небольшое решетчатое окошко, явно из пуленепробиваемого стекла. Коул, приблизившись, заглянул – и запоздало обругал себя за опрометчивость. Охранник в серой форменной бейсболке уже доставал из кобуры пистолет. Все это время он, видимо, пристально наблюдал с той стороны двери.

Дверь, чуть заметно дернувшись, подалась и начала отъезжать вбок, в стену – к безмерному удивлению охранника. Судя по выражению лица, такого он от нее не ожидал.

«Сейчас Он ему и оружие обезвредит».

Судя по всему, Город ждал, что охранник в эту же секунду получит пулю… но Коул мучительно колебался.

Дверь уже полностью ушла в стену. Охранник таращился на свой пистолет, теперь уже в двойном изумлении: оружие тоже не срабатывало. Сзади, у него за спиной, маячила стена из металла и огоньков; компьютер.

Какой-то абсолютно безмолвный миг двое мужчин, колеблясь, смотрели друг на друга. Зал беззвучно вибрировал, но никакого гудения не было. Компьютеры угрюмо молчали. Бесчисленные хромированные шкафы: безмолвные, хладные, самоуверенные. Тишина имеет оттенок хрома.

Человек метнулся, и Коул вскинул пистолет. Но стрелять медлил: метнулся он не на него, а куда-то вбок; видимо, к кнопке сигнализации. Которая тоже не сработала. И уже тогда в отчаянии крикнул: «Падла, с-сука!» – но, судя по голосу, уже не удивляясь.

– А мой работает, – заметил Коул, направляя ствол охраннику в грудь.

Тот попятился, тяжело дыша и не сводя с пистолета глаз. Почему-то нашлось время отметить, что человек этот молод и широк в кости; загорелый, волосы довольно длинные – в свободное время, наверно, увлекается серфингом. И достаточно сильный. Сузив голубые глаза, он спросил:

– Ты это… в чем дело-то? Ты чё удумал?

Коул прикусил губу. Чувствовалось, как Город буквально теребит за локоть: «Убей его убей его убей его убей его убей его…»

– Нет, – отозвался Коул.

– Чего? – ошалело переспросил охранник; губы его тряслись.

– Ничего. Сколько вас тут?

– Шестеро. Остальные наверху сейчас: перерыв.

Шестеро! Город все рассчитал как надо.

– На пол. Лежать, – скомандовал Коул. Человек медленно повиновался. «Кому-то точнокрышка, когда бомба сработает», – мимоходом подумал Коул, миновав охранника и наклонившись, чтобы приспособить сверток к панели компьютера. Его дрожащая рука зависла над набалдашником, он колебался…

Буквально секунду… И тут сзади обрушился удар; он опять проявил беспечность. И лежал теперь вниз лицом, а охранник сверху. Вот чужая рука, сильная, жилистая, пытается разомкнуть его стискивающие пистолет пальцы; на спину страшно давит вес чужого тела. Охранник пытался смять Коула, во что бы то ни стало вырвать оружие. Коул конвульсивно дважды нажал на курок. Гром выстрелов вспугнул охранника, тот ослабил хватку – достаточно, чтобы вырваться. Не выпуская оружия, Коул вскочил. Выпрыгнув за дверь, он пустился бежать по коридору – а сзади уже слышались выкрики. Выстрелы привлекли других охранников. Город замкнул перед ними двери; это могло какое-то время их удержать (если не всех, то хотя бы двоих-троих). Задыхаясь, с горящими легкими и железистым привкусом во рту Коул несся по коридору, заносясь на поворотах; ненавистное эхо вторило его бегу и дыханию, отскакивая от стен.

Где-то сверху, в отдалении, взвыли сирены.

Коул повернул налево, пронесся через зал, повернул направо. Куда дальше, теперь толком и не ясно. Сбоку распахнулась какая-то дверь, открывая пролет бетонных ступеней; Коул, не раздумывая, кинулся туда. Оказалось, какая-то котельная прямо под уровнем улицы. Пробираясь меж путаницы труб и водоводов, Коул набрел на вбитые в стену металлические скобы лесенки и, держа перед собой пистолет, стал неуклюже по ним взбираться, пока не уткнулся головой во что-то твердое. Пощупав, определил: крышка канализационного люка. Она поддалась и отодвинулась неожиданно легко («Город помогает»). Коул выкарабкался наружу в ночную темноту, с благодарностью вдыхая прохладный ночной воздух. Он оказался на подъездной аллее позади того гранитного здания. В стороне, на улице, мелькали отсветы фонарей, ночными призраками выли сирены, из-за угла доносились крики. Тут узкую аллейку зловеще очертили фары, и, блокируя выход, в нее завернул автомобиль. Коул в панике, вполголоса ругаясь, заметался в поисках какого-нибудь укрытия; тщетно. Автомобиль надвигался прямо на него; очертаний не было видно из-за слепящих фар. Машина остановилась в какой-нибудь паре метров; Коул распластался по стене. Фары погасли, и стало видно, что это – пустое такси с открытой дверцей.

– Слава тебе, Господи, – выдохнул Коул облегченно, сквозь облачко выхлопов направляясь к водительскому сиденью: лучше сесть там, а то не ровен час заметят, что машина без шофера. Дверца захлопнулась, сам собой передвинулся рычаг передачи, зажглись фары, и машина с помощью точно крутящегося руля проворно выехала задним ходом с аллейки на улицу.

Такси резко вильнуло вправо и понеслось. «Слишком быстро, – отметил Коул. – Такой спешкой он привлечет внимание». Ну вот: всего пять минут, и на хвосте уже висят две полицейских машины. Такси на всей скорости проскочило на красный свет (и Коул и Город знали, что в данный момент никто не поедет через перекресток наперерез) и полетело по пустому проспекту. Мимо кометами проносились встречные огни, чередуясь с островками тени – свет \ тень \ свет \ тень \ ы-ы \ и-и \ ы-ы \ и-и \ свет \тень \ свет \тень; в зеркале заднего вида красными демоническими бельмами вертелись мигалки двух патрульных машин, с воем мчащихся бок о бок. Из динамиков стереосистемы донесся голос Города:

– Ты не убил его. И не привел в действие часовой механизм…

– Я же говорил тебе: я не Джеймс Бонд, – сказал Коул, ерзая при мысли, что его опять заподозрили в предательстве.

Патрульные машины постепенно приближались. Из прилегающей улицы вынырнула еще одна и присоединилась к погоне. Скоро, должно быть, заблокируют и со встречной полосы.

Город все же вмешался. Настигшие было машины вдруг замедлили ход, почти остановились и начали выписывать нелепые кренделя – сначала одна, затем другая, и так по кругу, по кругу.

Глядя на них в зеркало, Коул заходился от хохота. «Что они, интересно, напишут у себя в отчете?» Хотелось по-детски показать им язык: «Машинка машинку танцует под сурдинку».

Такси неожиданно тормознуло, да так, что Коул едва не влепился головой в лобовое стекло; хорошо еще, ткнулся в руль. Прямо по ходу проезжую часть перегородили еще две патрульные машины. «СТОЯТЬ НА МЕСТЕ!…» – донеслось из динамиков мегафона.

Но тут грубый электрический голос в динамиках неожиданно сменился разухабистым танцевальным ритмом, а сами машины принялись выписывать-выруливать кренделя: перед-зад, пяточка-носочек… Из динамиков неслось диско, прошлогодний хит: 

Коул хохотал, такси свернуло на боковую улицу. Уже на более спокойной скорости оно доставило его к многоэтажке в Тендерлойне.

В хохоте Коула появился призвук истерии…