Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Ширман Григорий Яковлевич

СОЗВЕЗДИЕ ЗМЕИ

Три венка сонетов

 

 

СОЗВЕЗДИЕ ЗМЕИ

 

I

 

Веселый свет из гибельных мгновений Во мраке неоконченном я тку, И падает на тонкую строку Тяжелый блеск полночных вдохновений. Как мощь огромных крыл, как откровенье Ношу в себе я хаос и тоску, В тягучем том космическом соку, Который застывает в каждой вене. Я всасываю холод мировой, Я вздрагиваю огненной листвой, На спелые зрачки пал звездный иней, Но пальцы тысячами веретен Вонзились в ледяной эфир пустыни, Из вечностей морозный мрак сплетен.

 

II

 

Из вечностей морозный мрак сплетен, И рядом с солнцем он в эфире мчится. И ночь и день – крыло единой птицы, Но лишь не с одинаковых сторон. И, может быть, ничтожный электрон Встряхнул от основания до шпица Вселенную, и звезд блестят копытца, Звезд, покидающих ночной загон. Не оттого ли птица дня и ночи Тоскует и, минуя океан, То бурю, то покой земле пророчит, И розового утра дуновенье Рассеивает по водам туман Седою паутиною осенней.

 

III

 

Седою паутиною осенней Торжественно проносится тоска, И гибель неизбежная близка, И бледный луч заглядывает в сени. Мне говорит о тяжком приближеньи Дыхание последнего цветка, И молнию хоронят облака, И желтый шлейф листвы покрыл ступени. Острее смерти нет, ее двойник Луною истощенною возник Над сумрачно заплывшими полями, И выползая из лазурных лон, Во мгле дробя размеренное пламя, Змея миров повисла в небосклон.

 

IV

 

Змея миров повисла в небосклон. И шевелится чешуя седая, Сиянием холодным оседая На мраморе умолкнувших имен. Мне холодно, я в сумерки влюблен И больше солнца будущего рая Ценю луну, она молчит, сгорая, И облачков расчесывает лен. Зато умолкну, горестно не дрогнув, Как медный камень кану я на дно. Мне будет сон: золой моих восторгов Всё небо дикое заметено, И сумрак мой растет, а не забвенье, И славы ночи нет благословенней.

 

V

 

И славы ночи нет благословенней, И славы дня благословенней нет. По аметистовым путям планет И лун и солнц распластанные тени. По золоту пустынь, как по арене, С трезубцем строк идет большой поэт, Как пленник обреченный он одет, Чтобы толпу дразнило оперенье. И тени лун и солнц пред ним растут, Столетия выходят из минут, И гордою белеет он вершиной Над серым сбродом дней в тиши мышиной, Он знаком одиночества клеймен В гремучем хоре мыслей и времен.

 

VI

 

В гремучем хоре мыслей и времен Танцует молния, танцует скоро, Как палочка живая дирижера, Которой занавес перекрещен. Нам скучно ждать, пока взовьется он, Взлетит, как размалеванная стора Широкого окна, и свет простора Ворвется в зал на радость юных жен. Мы ждем как женщины нетерпеливо, И блещут мысли, хлещут времена В ужасный час вселенского прилива. Но в черную грозу не о спасеньи Мечтаю я, душа моя пьяна В глуши ее величественной сени.

 

VII

 

В глуши ее величественной сени, В тиши ее таинственных тревог Я пил ее, пока не изнемог, Возлюбленную ночь уединений. Она купалась в острой звездной пене, И, светлая от головы до ног, Она клялась, что золотой венок На бледное чело мое оденет. И я поверил ей и клятву дал Глядеть на мир сквозь голубой кристалл И обещал любить ее до гроба, И в нем тогда навек сольемся оба, Чтоб плыть туда, где средь ночных колонн Сосет медвежью лапу мудрый сон.

 

VIII

 

Сосет медвежью лапу мудрый сон, Как зимний лес душа непроходима, И день звенящий проезжает мимо, И розовых небес тяжел виссон. О, сумрак мудрости, веков спокон Соблазном золотым непобедимый, Храним недаром в сумрачной груди мы Твой бурый нераспутанный кокон. Личинка в нем стучит, не уставая, И чаще и размеренней * звезды, И буйственней, чем радость мировая. Медвежий сон я стуком расколдую За то, что оставляет здесь следы Лишь тот, кто строит храм и мастерскую.

 

IX

 

Лишь тот, кто строит храм и мастерскую, Смеется над житейскою бедой, И ледяным вином души седой Хрустальные глаза его ликуют. И взор пронзает чащу городскую, Где, ссорясь и крича наперебой, Человекообразные толпой Увесили асфальт и торжествуют. И в голубой волнующий простор Пытливый проникает этот взор, И мудрость примирения и меры Прохладною змеею темно-серой Того и жалит сладко и хранит, Кто знает белый страх и алый стыд.

 

X

 

Кто знает белый страх и алый стыд, Кто радугу влачит на липкий полюс, Кто золотому отдается полю И урожая ржи не сторожит, Тот с вечностью неотделимо слит, Как лед Арктида, громоздит он волю, Плывет по бледно-синему приволью, Где солнца беззакатен хризолит. Но хрусталя таинственные страны Ему поют, что солнце их мертво. Кто гордо тронул шар земли туманный, Перстами благородными рискуя, Кто светлое справляет торжество – Тот слышит мрака песню колдовскую.

 

XI

 

Тот слышит мрака песню колдовскую, Кто пишет непонятную строфу, То, в голубую падая траву, Агатовые голуби воркуют. Богиню черную, богиню злую Он видит пред собою наяву, Она без солнца радует сову И тянется к ночному поцелую. И мудрая сова пробуждена От крепкого полуденного сна И жадно вылетает на добычу. Так сумерки порой поэта кличут, И он идет, и тверже, чем гранит, И золотую пляску света зрит.

 

XII

 

И золотую пляску света зрит, И черное затишье гложет мрака Моя многоголовая собака, Чей весел хвост и чей ужасен вид. Угрюмым лаем цербер верещит, И плоские зрачки мерцают лаком. Ты, ад, во мне, моей смолой заплакан Прикрывший землю семишкурный щит. И мученицы-мысли, что без слова Когда-нибудь бродили там во мне, Теперь горят на радости багровой, Обнявшей материк и даль морскую. О, кто он, тот, кто ад воздвиг в огне? Я тот, я зодчий тот, и я тоскую.

 

XIII

 

Я тот, я зодчий тот, и я тоскую, И чуждо мне воздвигнутое мной. Пустыня в холод претворила зной И знаменитый мрамор в пыль земную. И как Юдифь, спасая Ветилую, Хохочет над кровавой головой, Так я гляжу на пестрый купол свой И хохочу, глумясь напропалую. Мне вечность улыбается в ответ Веселым черепом прошедших лет, И долгой и неровной тенью смеха С моей вершины прокатилось эхо, И заведенная тропа гремит В тени планет, веков и пирамид.

 

XIV

 

В тени планет, веков и пирамид Как первый зверь брожу я одиноко, Давно желанного ищу я сока, И сухость бытия меня томит. И лапы бродят по морозу плит, И всюду каменные знаки рока, А с моря дует бешеный сирокко И горькой солью мне глаза палит. О, воздух мутный, бешенствуй нелепей, Насилуй жадно воды на лету. Чтоб я не сгнил во мглистом вашем склепе, Я радость песни делаю из лени, Кочующей рукой своей плету Веселый свет из гибельных мгновений.

 

XV

 

Веселый свет из гибельных мгновений, Из вечностей морозный мрак сплетен. Седою паутиною осенней Змея миров повисла в небосклон. И славы ночи нет благословенней В гремучем хоре мыслей и времен, В глуши ее величественной сени Сосет медвежью лапу мудрый сон. Лишь тот, кто строит храм и мастерскую, Кто знает белый страх и алый стыд, Тот слышит мрака песню колдовскую И золотую пляску света зрит. Я тот, я зодчий тот, и я тоскую В тени планет, веков и пирамид.

 

ДЕМОН

 

I

 

То Мефистофель шпагою змеиной Утробу непроглядную рассек, И выпрямился первый человек, И облаков увидел он седины. И белый день изменчивой личиной Серебряную смерть ему предрек, И синюю в стекле лазурных рек, И темно-розовую в пасти львиной. И грубым трауром крутых волос От пяток он до темени оброс, И он сверкнул углами глаз раскосых, За сук он ухватился вековой И, крепко сжав, как женщину, свой посох, Смеялся над господней головой.

 

II

 

Смеялся над господней головой Стеклянными от ярости строками И сердце жаркое хватал, как камень, И я кровавил лик вечеровой. И звездных ран кровавый свист и вой Струились всё жесточе и упрямей, И голос ночи я услышал в яме, И нож ее увидел я кривой. Но не расцвел я пеною смиренной, Не лег на плаху липкую вселенной, Потухшей лавой не свернулся я. Я выпрыгнул из ямы той звериной И новой песней огласил поля: Когда над гладью розовою глины.

 

III

 

Когда над гладью розовою глины Стоял разочарованный господь, Услышал он воркующую плоть, Как отдаленный клекот соколиный. Он даль времен увидел из долины, Иуды недожеванный ломоть И теплый луч, успевший проколоть И волосы и сердце Магдалины. И раскалилась мастера душа, И, розовую глину сокруша, Она огнем взлетела величавым И понеслась над бездной бредовой, Крича: миры, не надо ль палача вам?.. Она разглядывала образ свой.

 

IV

 

Она разглядывала образ свой В печали холодеющего друга, Она к нему прижалася упруго Под розовой осеннею листвой. И молвил он: о, друг мой дорогой, Смотри, какая розовая вьюга, Такой не знает и пустыня юга, Сугробы розовые под ногой. Но для тебя заткну я воском уши, Забуду смех волны и зовы суши За то, что смертный холод и печаль Ты мне дала… И лапою тигриной Обнял ее, и мглой сползала даль И тень зеленая змеею длинной.

 

V

 

И тень зеленая змеею длинной, И синий шум листа, и звон иглы Опутали белесые стволы, И медленно качаются вершины. И говор их бессмысленный и чинный Я вознесу до радостной хвалы За то, что мне давно не тяжелы Их своды темные и бой старинный. То бьют часы неведомых времен, Их долгий ход по-своему умен. И свитки лет, как верные пружины, Не преступают свой закон машинный, Чтоб паутина всех листов и хвой Перекрестила купол мировой.

 

VI

 

Перекрестила купол мировой Морозная змея созвездья злого, По приказанью пламенного слова, Плясавшего над зыбкою землей. И зыбь земли коричневой корой Застыла металлически сурово, И в глубь горячую земного крова Сокрылся пламень темно-золотой. И стала звать его змея созвездья, И он услышал зов и для возмездья Восстал, и выглянул усатый злак, И тварь глазастая, и ветр пустынный, Но дремлют звезды, как межзвездный мрак И как иного здания руины.

 

VII

 

И как иного здания руины, И как веков далеких мавзолей, Ночь дремлет коридорами аллей И лунной плесенью и паутиной. И лишь предсмертной жалобой мушиной Трепещет тишина в глуши полей, И перстня изумрудного светлей Глухая песня светляка над тиной. И я один среди колонн стволов, И полумрак полуночи лилов. Сгоревших дней огромно пепелище. Чернеют рощи, уголь гробовой. Лишь в небе звезды, траурно и нище Земля покрылась тусклою травой.

 

VIII

 

Земля покрылась тусклою травой И музыкой беззвучной ароматов, И пригляделся глаз, как сумрак матов, Глядит не так, как он глядел впервой. Он – яблоко на ветке мозговой, Он – голубой алмаз в мильон каратов, Сгоревший весело, и, пепел спрятав, Гляжу на вас орбитой я пустой. Вы думаете, это треугольник, Где сумасшедших строф сидит невольник, И режет скуку словно мрамор он. Но этот мрамор вырос куполами, Его посеял тот, кто был влюблен, То демон синими зевал крылами.

 

IX

 

То демон синими зевал крылами, И сыпался на землю звездный пух. Бог сеял скуку, и зарей распух Бесплодный мрак над мертвыми полями. И день холодный серыми глазами Взглянул на мир, и беспощадно сух Был взгляд стеклянный, бабочек и мух Не всех он разбудил и мглою замер. Но мудрый жрец всесущей красоты Об этот взгляд зажег свои персты. Лиловой кровью он облил полотна, И разрубил он крылья… Потому Я Врубеля люблю бесповоротно. Он воскрешал поверженную тьму.

 

X

 

Он воскрешал поверженную тьму. День шел с грозой, с ее мгновенной ланью, И прежде чем вести ее к закланью, Зари поцеловал он бахрому. И в голубом густеющем дыму Спускалась ночь, и многозвездной данью Склонялось небо, чуждое страданью, Не отвечающее никому. И он воспел ее бессмертным звоном В аду самосожжения зловонном. Как стало жутко даже самому, Как обезумевший огонь запрыгал! Но он благословил безумье мига, И воскрешенье удалось ему.

 

XI

 

И воскрешенье удалось ему. Одно движение руки и глаза, И вновь восстал не только старый Лазарь, Глухой и равнодушный ко всему, Но все, что умирали в том дому И в той стране смоковницы и вяза, И во вселенной той, с которой связан Он, ведомый неведомо кому. До сей поры молчит апокалипсис, Что все миры в клубок кровавый слиплись, Как в солнце прокаженное одно, И в гневе крикнул он: пойду к ослам я, Им дам ячмень… И выпрыгнул в окно, И догорало солнечное пламя.

 

XII

 

И догорало солнечное пламя, И, охлаждаясь, жидкий день густел, Он леденел, и стаи звездных тел Садились и лились колоколами. И снилась мне прекрасная Суламифь С глазами, полными лучистых стрел, И я напрасной завистью горел К владыке над прекрасными телами. Сто сорок было их и без числа Рабынь, купавших долго их тела Маслами ароматными Сарона. И были все лишь рощею теней Одной, и плыли львы златые трона, И вечер плыл, и ночь, и звезды в ней.

 

XIII

 

И вечер плыл, и ночь, и звезды в ней Окошками кают далеких плыли. Корабль вселенной мчался в пенном мыле, Как конь храпел и рвался всё вольней. И ветер изумрудных гор морей Качал его, и бурь земных унылей Рыдал, и завывал в глухом бессильи Разбить корабль убийц и бунтарей. И я на палубе чугун перила Согрел, и ночь со мною говорила Блудливою волной своих огней. И сын реки длиннейшей в мире этом Стал кормчим в эту ночь, а я поэтом, Как в первый день, так до последних дней.

 

XIV

 

Как в первый день, так до последних дней Кричу я песню боли человечьей, Зрачки мои качаются, как свечи, И крик заливистей и всё больней. Но с каждым веком сердце тяжелей, Свинец сонливости от боли лечит. Я над гекзаметром сгибаю плечи, И замертво я падаю, Орфей. Не оттого ли волны наших строчек Теперь куда печальней и короче, И вдохновение не оттого ль С мгновением срифмовано невинно? О тот, кто сотворил огонь и боль!.. То Мефистофель шпагою змеиной.

 

XV

 

То Мефистофель шпагою змеиной Смеялся над господней головой, Когда над гладью розовою глины Она разглядывала образ свой. И тень зеленая змеею длинной Перекрестила купол мировой, И, как иного здания руины, Земля покрылась тусклою травой. То демон синими зевал крылами. Он воскрешал поверженную тьму, И воскрешенье удалось ему. И догорало солнечное пламя, И вечер плыл, и ночь, и звезды в ней, Как в первый день, так до последних дней.

 

ПРОМЕТЕЙ

 

I

 

Я к розовой скале давно прикручен Разгневанным огромным палачом, И молния над скованным плечом Ветвится пламенем своих излучин. Очарованья золотом летучим Наполнена вселенная – мой дом, И отдаленного творенья гром Уже ступает медленно по тучам. О, здравствуй, песнь, моею гостьей будь, Ты расскажи мне про лучистый путь, Которым во вселенную пришла ты. Чтоб холодом священным я продрог, Ты встрепени хрустальные палаты Окаменелыми цепями строк.

 

II

 

Окаменелыми цепями строк Опутали века живую душу, Умножу я тоску и то разрушу, Что как струю дробило мой клинок. Крылами обрасту от рук до ног, Катушками зрачков измерю сушу, Метель я буду мчать по Гиндукушу И петь блуждающему без дорог. О, Азия, ты шкурою косматой Распластана с востока до заката. Был древний зверь так зноен и широк, Что под ногами чувствую поныне Шерсть пламенную, как песок пустыни, Я вырваться хочу, но дремлет рок.

 

III

 

Я вырваться хочу, но дремлет рок, Тяжелой тишиной легла дремота, И тканью голубых теней обмотан, Как мумия, наш высохший мирок. Быть может, встать давно пора, и в рог Эфирно протрубил эфирный кто-то, Но мы не слышали, молчат ворота И медный страж зари как прежде строг. Над нами крышкой саркофага вечер, Гнилушками лазурный кедр просвечен, Мы разлагаемся, ползем на нет Под пирамидою вселенной жгучей, Под кучей солнц и каменных планет, И непробудны кварцевые кручи.

 

IV

 

И непробудны кварцевые кручи, И облака не шевелясь горят, Огнем пытают их, и пыток ряд Они выносят с гордостью тягучей. В дыму закат палачествует круче, Свершает свой палаческий обряд. И красками казненных я объят, Как Леонардо, Рубенс и Каруччи. Я в роще умирающих лучей, Палящих напоследок горячей, Ловлю гримасы их, сгребаю в кучи Их пепел золотой, их блеск ночной, И снова звездный трепет надо мной И коршун вдохновения могучий.

 

V

 

И коршун вдохновения могучий Крылом холодным не закроет вас, Везде, везде пожары ваших глаз, Чья синь в волнах и смех на берегу чей. Я проклинаю час тот неминучий, Когда передо мной в последний раз, Как розовый фарфор восточных ваз, Раскроется гарем моих созвучий. Ночами длинными я их ласкал. Ах, был я ненасытен, как шакал, Я плавал средь их стаи лебединой. Теперь во мне их красный бродит сок Кусками золота, но ржавой льдиной Рвет печень мне и золотой кусок.

 

VI

 

Рвет печень мне и золотой кусок Луны, из пасти вечера торчащей, И шевелящаяся зелень чащи, И гениальный радуги мазок. От боли я расту, и лоб высок, Как арка триумфальная, и чаще Кузнечика стучит, лучи тараща Во все концы вселенной, мой висок. Миров клубятся глиняные скалы, Я выбираю выступ самый алый И опускаю вздыбленный курок. И вспыхивает взлет предсмертной дичи Зарницей трепетной, и трепет птичий Горит над бездною недолгий срок.

 

VII

 

Горит над бездною недолгий срок Пугливое крыло любви желанной, И магнием над матовой поляной Цветет и увядает огонек. И вновь желанный аромат далек, И сердце вновь молчит, как гость незваный, И ждет, чтоб синий вечер из нирваны Улыбку розовую приволок. И сердцу холодно, и нет тулупа, Который бы согрел, а вечер глупо Упрямится, краснея как заря. Ему шепчу, как палачу: не мучай, Мы все умрем… Но слово блещет зря И рассыпается звездой падучей.

 

VIII

 

И рассыпается звездой падучей, И воскресает снова из золы, Зловеще мироздания углы Позолотит и корчится в падучей. О, творчество, о, час мой наилучший, Тебе тысячелетия малы, И от евангелья до каббалы Ты озаряешь каждый сон и случай. Пусть для детей родной моей страны Рукопожатия отменены, Но ты дай руку тонкую пера мне. С тобой останусь я наедине За то, что, раскаляя звездно камни, Крылатый холод бродит в вышине.

 

IX

 

Крылатый холод бродит в вышине, И с каждой ночью лик луны бескровней, И с каждой ночью звездные жаровни Дымятся злей и светятся вдвойне. Вселенная на медленном огне. Тельца горяч хребет, и череп Овний В Плеядах жарится, и, звезд любовник, Я в млечном их дыму, и сладко мне. Ключи стихий во мне журчат бессонно, Торжественная мощь растет Самсона Внутри меня и обрастает вне. И потрясаю я планет стропила, И вниз на дно летят они бескрыло, Внизу столетия ползут на дне.

 

X

 

Внизу столетия ползут на дне, Они зрачками блещут бредовыми. О, там на дне их вид еще не вымер, В роскошной размножаясь тишине. Прошедшее с грядущим наравне Сосут неисчерпаемое вымя, И в мраке молнии неуловимей Гонец судеб на огненном коне. О, время без конца, змея земная Тебя короче, но не холодней. Минувшее забвеньем пеленая, Мы в страхе ждем неведомых теней, Они скользят, минуя все преграды, Как медленные вымершие гады.

 

XI

 

Как медленные вымершие гады, Прилипли к поднебесью облака, Румянятся их тучные бока, И перламутра сыплются каскады. День золотом тяжел и ждет прохлады, Как освежающего родника, И ноша солнца к вечеру легка. О, черный веер, тень моей ограды. Старинным садом сумрачно расту, В зеленом сне вдыхаю высоту, Высоких строк зубчатым частоколом Я огражден от серой суеты, И блещет ночь в пруду моем тяжелом, В густом стекле подводной темноты.

 

XII

 

В густом стекле подводной темноты Почиет непробудное молчанье. Там черных струй неслышное качанье И спрутов каучуковые рты. О, черный ветр, на дне кочуешь ты, И зреют стрелы бурь в твоем колчане. С тобою полк имен, однополчане Твои Христос, и Гёте, и Батый. Планету все топтавшие копыта, Поэты, выставлявшие открыто Сердца и пьянствовавшие с тобой, И все, что презирали дар пощады, – Все дно скребут, во мгле наперебой Хвостами бархатными бьют в громады.

 

XIII

 

Хвостами бархатными бьют в громады Невымирающие вечера, Пестро проходит за порой пора, Но лики духа никакой не рады. Ему даны угрюмые отрады. Он любит угасание костра И холод звезд… О, будь росой сыра, Строка моя, в забвение не падай. Я полон дум холодных и крутых, Как полон звезд полночный неба бубен. Змея гремучая мой каждый стих, Уставился в неведомую глубь он, И кольца бьют в гранитные пласты, В крутые неразрытые хребты.

 

XIV

 

В крутые неразрытые хребты Я врезался платиновой киркою, Я глыбу ночи подыму строкою И кину с раскаленной высоты. И змеи звезд, и звездные кресты Посыплются толпою колдовскою, Вселенные запляшут подо мною, Как пляску смерти, пляску красоты. Я руки вытяну, как тот возница, Который мир везет, который снится. О, конь космический, он никому Не подчиняется… Как луч, горюч он, А я горючей озаряю тьму, Я к розовой скале давно прикручен

 

XV

 

Я к розовой скале давно прикручен Окаменелыми цепями строк. Я вырваться хочу, но дремлет рок И непробудны кварцевые кручи. И коршун вдохновения могучий Рвет печень мне, и золотой кусок Горит над бездною недолгий срок И рассыпается звездой падучей. Крылатый холод бродит в вышине, Внизу столетия ползут на дне, Как медленные вымершие гады В густом стекле подводной темноты Хвостами бархатными бьют в громады, В крутые неразрытые хребты.