Источники

Как известно, неотъемлемой и существенной частью культуры каждого народа являются его мифология и религия. Высокий уровень развития культуры кельтов свидетельствует о том, что они имели весьма развитую мифологию. Естественно, что ученые уже давно делали попытки изучить, проанализировать и восстановить кельтскую религиозно-мифологическую традицию. Эта задача оказалась исключительно сложной.

Один из лучших исследователей кельтской религиозно-мифологической традиции, французский ученый Ж. Вандри, автор классического исследования «Религия кельтов», изданного в Париже в 1948 г., писал: «По мере того как продвигаешься вперед в изучении религии кельтов, создается впечатление, что преследуешь цель, которая отступает без конца и скрывается при каждом приближении. Если же случится так, что повезет ухватить что-нибудь из нее, то в руках окажется только пустой конверт, содержимое которого исчезло без возврата». По мнению Вандри, теснейшая связь кельтской религии с мифологией еще более усложняет задачу: «От нас ускользают всегда глубины религии, они погружаются в мифологию, секрета которой мы не знаем. Мифология темна по природе и питается тайной». Более поздние исследователи после размышлений и поисков не раз возвращались к этому высказыванию Вандри.

Какие источники сведений о мифологии кельтов имеются в нашем распоряжении? Прежде всего, это свидетельства античных авторов о богах древней Галлии, центра кельтского мира. Самым полным из них является знаменитое сообщение Цезаря: «Из всех богов они [галлы] более всего почитают Меркурия, изображения которого наиболее многочисленны. Они считают его изобретателем всех искусств, покровителем дорог и путешествий, а также считают, что он имеет величайшее влияние при получении прибыли и в торговле. После него почитают Аполлона, Марса, Юпитера и Минерву.

О них они имеют почти то же мнение, что и другие народы: Аполлон отвращает болезни, Минерва передает начатки ремесел и искусств, Юпитер царит в небесах, Марс главенствует в войнах».

Вот, казалось бы, мы уже и знаем самую суть кельтской религиозно-мифологической традиции. Только тут сразу же закрадывается сомнение: а могла ли кельтская мифология быть так похожа на римскую (античную)? В основе греко-римской религии и мифологии лежит идеализация порядка, равновесия, меры. Источником сакральности в ней является совершенство форм. В пантеоне установлена строгая иерархия. У богов есть вождь, Зевс (Юпитер), гарант всеобщего порядка, воплощение закона. Под его руководством каждый бог или богиня исполняет четко определенную функцию, обладает собственными атрибутами. Есть бог-покровитель торговли, бог войны, бог-покровитель искусства, богиня любви, богиня охоты. Арес (Марс) никогда не стал бы выступать посредником в коммерческих сделках, а Артемида (Диана) — вмешиваться в чье-то любовное приключение. Вся небесная жизнь античного мира строго упорядочена.

Нетрудно заметить, что античная мифология построена по тем же правилам, подчинена той же логике, что и античное искусство. Однако кельтское искусство, в котором отсутствуют рационализм и гармония, основано на совершенно других принципах, являясь творением народов совсем другого психологического склада, чем у людей античного мира. Можно предположить, что сюжеты кельтских мифов так же причудливы, как орнаменты пластического стиля. Недаром Вандри называл образы кельтской религии и мифологии «ускользающими».

У кельтских богов не было ни такой строгой иерархии, как в античном пантеоне, ни столь узкой «специализации». Они совсем не заботились о том, чтобы поддерживать во Вселенной порядок и равновесие. Кроме того, в отличие от олимпийцев, галльские боги не были эталонами красоты: для кельта важно было не совершенство форм, а своеобразие, некая странность.

Как бы то ни было, ученые Нового времени относятся с осторожностью, а иногда с недоверием к тем сведениям о религиозных верованиях кельтов, которые сообщают античные авторы. Ж. Вандри высказывался на этот счет достаточно резко. «Все античные свидетельства о кельтской религии, — писал он, — можно подозревать в том, что они искажены из-за легкомыслия или невежества, если это не сделано добровольно из-за подчинения некоторым тенденциям или из желания польстить той или другой стороне». Кроме того, Вандри отмечал, что все античные исследователи кельтской религии, кроме Цезаря, лишь воспроизводили свидетельство своих предшественников. В особенности, по его мнению, это относилось к последователям Посидония.

Сам Посидоний (II-I вв. до н. э. ), философ-стоик, известный историк и этнограф, бывал в Галлии и наблюдал жизнь и обычаи кельтов. Он стоял у истоков античной традиции, дающей нам сведения о кельтах доримского периода. К посидониевской традиции относят свидетельства о кельтах Страбона, Цезаря, Цицерона, Лукана, Плиния Старшего, Светония, Тацита и др. Из этого ряда писателей следует выделить Лукана, римского поэта I в. н. э. Он называет трех главных галльских богов их кельтскими именами: Тевтатес, Езус, Таранис.

Цезарь также обращался к трудам Посидония, поэтому его свидетельства также относят к посидониевской традиции. Однако в его работах главное место занимал личный опыт. Цезарь восемь лет провел в Галлии, наблюдая ее природу, быт, обычаи, общаясь с местными жителями. В частности, известно, что его другом был галльский жрец Дивитиак, так что о жрецах и религии галлов Цезарь мог получить самые достоверные сведения. Правда, возникает сомнение в том, что Дивитиак мог раскрыть непосвященному, к тому же чужестранцу, сокровенные тайны учения кельтских жрецов и кельтской религии.

Другим источником информации о кельтских верованиях, более богатым и искренним, чем свидетельства античных авторов, является эпиграфика. Огромная масса надписей, распространенных по всему римскому миру, дает возможность узнать места культа и имена кельтских божеств. Кроме того, сохранилось большое число скульптурных памятников с изображениями галло-римских божеств. Но даже они не могут служить абсолютно достоверными источниками информации о кельтской религии и мифологии. Кельтская скульптура сформировалась в подражание греко-римской. И часто бывает трудно отличить, что из ее мотивов принадлежит собственно кельтам, а что — античным образцам.

Чтобы получить сведения о религии и мифологии кельтов, недостаточно знакомства только с античными источниками. Один из крупных исследователей начала XX в., классик кельтологии (науки о кельтах) французский исследователь Ж. Доттен писал: «Кажется естественным получать сведения о кельтах от самих кельтов». Литературная традиция кельтов сохранилась в Ирландии. Вообще положение Ирландии было особым: римляне так и не смогли завоевать ее.

В Ирландии очень рано, еще в IV в., появилось христианство, пустившее весьма глубокие корни. Место древних героев здесь заняли великие христианские проповедники, основатели монастырей, первые епископы и чудотворцы. Величайший из них, святой Патрик, стал настоящим национальным героем Ирландии. По преданию, «апостол Ирландии» родился в Британии, был захвачен ирландскими разбойниками и увезен в Улад, северное королевство Ирландии, где несколько лет пас стада. В один прекрасный день Патрику было внушено свыше бежать на корабле, направлявшемся в Галлию. Там он стал христианином, а потом сумел отыскать семью. Когда казалось, что скитания Патрика наконец завершились, голос Всевышнего повелел ему вернуться в Ирландию и обратить в христианство ее жителей. И в 432 г. святой Патрик прибыл в Ирландию.

Хотя первые очаги христианства появились в Ирландии уже в IV в., именно первая половина V в., на которую приходится деятельность великого ирландского апостола, стала переломным моментом в процессе христианизации острова. С введением христианства в Ирландии начинается настоящий «золотой век», который длится приблизительно три столетия, до начала скандинавских вторжений. Такого длительного периода спокойствия, процветания и единства не знал ни один другой кельтский народ. В результате смогла сформироваться ирландская нация.

В VII-IX вв. в Ирландии новый расцвет переживало кельтское прикладное искусство, особенно художественная обработка металла. Мастера по металлу, использовавшие богатую и древнюю кельтскую традицию, изготавливали главным образом предметы культа и церковного обихода — раки для хранения святых мощей, футляры для евангелий, колокольчики и др. Эти изделия украшены великолепными орнаментами, часть мотивов которых заимствована из искусства поздней античности или с востока — от коптов и сирийцев. Элементы восточного стиля попали в Ирландию вместе с восточными христианскими монахами, искавшими там убежища от исламской экспансии.

Необыкновенного расцвета в Ирландии достигло также иллюминирование книг, больше похожее на каллиграфию (рисунки пером лишь слегка оттенялись красками). Книги религиозного содержания, главным образом евангелия, обычно украшали орнаментами абстрактного и геометрического характера, иногда встречались сильно стилизованные изображения людей. Примером развитого искусства иллюминирования является роскошное евангелие из Келлса (Ирландия, недалеко от Дублина).

Однако самым большим культурным достижением средневековой Ирландии была запись кельтской литературной традиции, которая представлена древними сагами, складывающимися в эпос. До настоящего времени дошли два списка саг (так называемые список А и список Б). Они содержат более 250 названий, хотя саг сохранилось значительно меньше. Конечно, в обоих списках представлена лишь небольшая часть кельтских преданий. Например, оллам, поэт самого высокого ранга, должен был знать 350 историй. Классификацию саг восстановили средневековые поэты. Прежде всего, различались «большие», или «главные», и «малые», или «вводные», саги, которые предваряли основные саги. «Большие» саги были разделены по сюжетному признаку: приключения, похищения, плавания, сватовства, разрушения и т. д.

Ученые нового времени делят ирландский эпос на четыре цикла: мифологический цикл, повествующий о сменявших друг друга древнейших обитателях острова, уладский цикл (названный так потому, что основную роль в нем играли жители северного ирландского королевства Улада), исторический (королевский) цикл и цикл Финна. Сначала ирландский эпос существовал в устной традиции в виде так называемых прото— или правариантов саг, и уже в устной передаче он прошел длительный путь развития. Утвердившееся в V в. в Ирландии христианство принесло с собой письменность. Саги начали записывать в скрипториях монастырей (с VI по X в. в Ирландии работало не менее ста скрипториев). Первая редакция саг относится к VII-VIII вв. Наиболее древние из сохранившихся рукописей датируются XI-XII вв.: это — Книга бурой коровы (получившая название по происхождению пергамента, на котором она написана), созданная около 1100 г., и Лейнстерская книга, относящаяся к середине XII в.

В средневековой Ирландии эпос составлял фундаментальную часть аристократической культуры. Саги сочиняли и декламировали филиды — поэты высокого ранга. Долгими зимними вечерами в больших залах замков, возле горящего очага, филиды читали наизусть отрывки из эпических поэм или целые поэмы королям и их вассалам. В одной саге ученый поэт Форголл декламирует поэтические истории Моргану, королю Улада, каждую ночь на протяжении зимы «от Самайна до Бельтайна» (от 1 ноября до 1 мая). Обычай рассказывать истории зимой по ночам нельзя объяснить лишь практическими соображениями. Известно, что у народов разных стран Европы, Африки, Азии, Америки существовал запрет на рассказ сакральных историй летом или при дневном свете, за исключением некоторых особых случаев. При этом чтение возле очага связано с важной ролью огня в индоевропейской и других традициях.

В средневековой Ирландии поэты были членами привилегированного сословия, входившего в состав класса образованных людей. Их ученичество было долгим и трудным; приходилось заучивать наизусть сотни стихов. Поэты-филиды занимали место ученых и историков при королевских дворах и были составителями королевских генеалогий. Похвалы поэта утверждали и поддерживали власть короля, а его сатира могла повредить правителю и стране. Филиды были знатоками прав и обязанностей короля, а главный поэт-оллам перед законом был равен королю. Филиды исполняли такие жреческие функции, как прорицание и пророчество.

Саги играли важную религиозно-магическую роль. Их исполняли в определенные моменты жизни человека или общины. Тексты саг указывают на то, что их исполнение при обстоятельствах, сходных с сюжетами, может даровать удачу. Поэтому «плавания» декламировали перед морским путешествием, «сватовства» — на свадьбах, «битвы» — перед началом войны и т. д. Вообще существовало поверье, что слушание саг приносит счастье, процветание. Ведь для людей традиционной, архаической культуры миф был живой реальностью, существовавшей в изначальные времена. Эта реальность является первичной, более великой и важной, чем современная жизнь. Более того, она управляет современной жизнью, судьбой, деятельностью человека.

Таким образом, ирландские саги представляют для нас важный источник знаний о мифологии древних кельтов. Однако не будем забывать, что даже древнейшие из сохранившихся рукописей созданы христианскими монахами через века после завоевания кельтского мира римлянами. Поэтому исследователей, желающих познакомиться с кельтскими мифами по ирландским сагам, обычно волнуют два вопроса: насколько христианские переписчики изменили содержание кельтских мифов под влиянием своей веры и каково в сагах соотношение мифологического и исторического элемента.

Конечно, имела место некоторая христианизация саг. Она проявлялась в стремлении христианских переписчиков согласовать кельтскую мифологическую традицию с библейской историей, в затушевывании некоторых черт языческих верований. Иногда в сагах встречаются христианские стихотворные вставки, никак не сочетающиеся с общим содержанием. Например, в саге «Плавание Брана» в описание кельтского Другого Мира вставлены пять строф, в которых возвещается рождение Христа и прославляется христианская вера. Изредка к саге даже приписывали новую развязку, в которой действующими лицами становились святые, монахи, аббаты, епископы (как в саге «Смерть Муйрхертаха»).

Однако случаев коренной переработки целых саг не наблюдается. Ирландское духовенство отличалось удивительной терпимостью. Его отношение к сагам хорошо иллюстрирует древняя легенда о встрече святого Патрика со свирепым воином Кайльте, соратником Финна, дожившим до прихода в Ирландию провозвестника новой эры. Заслушавшись рассказов Кайльте о его кровавых подвигах, Патрик внезапно спохватился, что предается грешному удовольствию; но его тотчас же успокоил раздавшийся с неба голос ангела: «Не смущайся, Патрик, в этом нет греха; напротив, все, что ты слышал, ты должен с точностью записать для потомства».

Вообще христианство в Ирландии сыграло положительную роль в сохранении памятников ирландской литературной традиции. Ирландские монастыри, где переписывались саги, быстро стали центрами образования и культуры. В то же время рядом с ними продолжали существовать школы филидов, сохранявшие полную независимость. Филиды проникали даже в монастыри и читали мифологические повести монахам, которые затем записывали услышанное. Старое ирландское язычество проявляется во всех сагах без исключения. Даже жития святых кишат языческими чудесами. Святые там соперничают в магии с кельтскими жрецами. «Новая вера, — писал Ж. Вандри, — долгое время оставалась пропитанной мифологией». Так кельтская традиция выжила в условиях христианизированной Ирландии.

Вопрос же о соотношении мифологического и исторического моментов в ирландском эпосе имеет чрезвычайно давнюю традицию и связан с гораздо более широким и общим вопросом об истолковании мифов. Например, философы античности отказывались от буквального понимания мифов и старались найти в них скрытый смысл. Наибольшее распространение получило аллегорическое истолкование мифов, когда в богах видели персонификацию их функций: например, Марс олицетворял войну, Венера — любовь, Минерва — мудрость и т. д. Греческий философ III в. до н. э. Евгемер считал, что боги греческих мифов — это обожествленные исторические деятели. Такое толкование мифов, пережившее Евгемера, получило название «евгемеризация» и сохранилось до нового времени.

Ученые нового времени, в свою очередь, создали целый ряд теорий, которые по-разному истолковывают происхождение и значение мифов, соотношение мифического и реального (исторического) в древних эпосах. Так, в XIX в. была распространена теория, согласно которой боги древних мифов являются солярными (солнечными) символами или образными обобщениями природных явлений. Эту теорию принято называть солярно-метеорологической или натуралистической. Мирча Элиаде, один из лучших историков религии XX в., считал мифы образцами и архетипами для всех видов человеческой деятельности. С его точки зрения, человек архаического общества верил, что прообразы всех его действий и нормы многочисленных правил поведения были явлены в начале времен, а значит, имели сверхъестественное происхождение.

Изучение ирландского эпоса в таком плане началось со второй половины XIX в. Ученые толковали ирландские саги, иногда высказывая прямо противоположные точки зрения. Некоторые вслед за Евгемером считали главных действующих лиц уладского цикла — королеву Медб, короля Айлиля, героя Кухулина — историческими персонажами; даже в рассказах о фантастических переселенцах в Ирландию они видели отзвуки реальных вторжений на остров новых народов, происходивших в дорийский период кельтской истории. Противоположная точка зрения состояла в том, что в духе «солярной теории» все персонажи ирландских саг считались воплощениями тех или иных природных явлений.

Современная наука далека от этих крайностей. Теперь ни у кого не вызывает сомнений, что первый цикл ирландского эпоса, повествующий о чудесных переселенцах в Ирландию, целиком принадлежит мифологической традиции (недаром он называется мифологическим циклом) и описывает мифическую предысторию острова. Полнее всего она изложена в рукописи XII в. «Книга Захватов Ирландии». Конец «Книги Захватов» как бы «перетекал» в историю: там был помещен рассказ о потомках легендарного Миля, предках современных ирландцев, положивших начало многочисленным династиям королей Ирландии. К «Книге Захватов» примыкают так называемые «Списки королей», где наряду с мифическими правителями упоминаются и исторические фигуры.

Далее следует уладский героический цикл, время действия которого сами ирландцы традиционно относили к рубежу нашей эры. Он располагается между двух эпох: мифологической и следующей, исторической. Из всей ирландской традиции уладский цикл более всего напоминает героический эпос, который обычно соотносят с определенным историческим периодом в жизни того или другого народа (как, например, греческий эпос — с гомеровским периодом греческой истории). Археологические материалы подтверждают реальность того мира, о котором повествуют саги уладского цикла. Они показали, что на рубеже новой эры в Ирландии действительно существовала Эмайн Маха, резиденция короля Конхобара в Уладе, а также резиденция верховного правителя Ирландии Тара и многие другие поселения. В сагах уладского цикла нашли отражение многочисленные реалии. Это относится к деталям одежды, оружию, устройству колесниц, способам ведения боя. Саги уладского цикла действительно описывают тот отрезок истории, куда помещает их традиция.

Однако, как заметил один современный отечественный исследователь: «Мир саг и сами саги — далеко не одно и то же». Если римляне исторически переосмысливали свою мифологию, то кельты, наоборот, мифологически переосмысливали свою историю. Поэтому не стоит искать прямых исторических аналогий и параллелей с персонажами и событиями, изображенными в сагах уладского цикла. К тому же ко времени формирования цикла (а первая редакция саг была осуществлена в VII-VIII вв. ) Уладское королевство давно уже перестало существовать, его прошлое превратилось в своего рода героический идеал, который легко было мифологизировать.

Кельтская мифологическая традиция прослеживается также в валлийском (уэльском) эпосе, крупнейшим памятником которого является «Мабиногион», сравнимый в некоторых отношениях с ирландским мифологическим циклом. Первоначальный смысл названия «Мабиногион» не установлен. Под этим названием объединены 11 сказаний, 7 из которых сложены в XI-XIII вв. и основаны на более древней устной традиции. «Мабиногион» состоит из четырех сказаний, или «ветвей», рисующих историю четырех легендарных уэльских родов. К кельтской традиции восходят также поэмы и истории артуровского цикла, знакомого нам по «романам Круглого стола» Робера де Борона и Кретьена де Труа (XII в. ).

 

Хранители кельтских мифов (друиды и друидизм)

Таким образом, у нас есть несколько категорий источников сведений о кельтской религиозно-мифологической традиции. Из этих источников мы знаем, что у кельтской традиции были хранители — могущественные и таинственные друиды. Может быть, самым поразительным явлением кельтской культуры было наличие ордена друидов — предсказателей, астрологов, магов, врачевателей и судей, обладавших неограниченным правом отлучения от культа тех, кто не повиновался их решениям. Построенный на принципах жесткой иерархии и строгой внутренней дисциплины, имевший большой политический авторитет орден друидов не имеет аналогий в религиозных организациях древнего или нового времени.

Античных авторов интересовало тайное знание, которым, по их мнению, обладали друиды; они считали друидов великими философами и мудрецами, сохранившими пифагорейскую традицию. О происхождении названия «друид» писал Плиний Старший: «... Они [друиды] выбирают дубовые леса и во всех своих обрядах обязательно используют ветвь дуба; так что вполне возможно, что сами друиды взяли свое имя от греческого названия этого дерева». Многие ученые нового времени принимают это объяснение Плиния, хотя тут возникают сомнения. Если «друиды» — это самоназвание кельтских жрецов, то почему оно происходит от греческого названия дуба («дрюс»)? Поэтому более правильной представляется другая версия: слово «друид» может состоять из двух элементов индоевропейского происхождения — усилительной частицы «дрю» и корня «вид» (знать), так что общее значение слова — «весьма знающие».

Каково же происхождение друидов и их вероучения — друидизма? У нас есть на первый взгляд достаточно ясное свидетельство Цезаря, содержащее точное географическое указание: «Их [друидов] наука, как думают, возникла в Британии и оттуда была перенесена в Галлию; до сих пор, чтобы основательнее с нею познакомиться, отправляются туда для ее изучения».

Страницы ирландских саг пестрят именами друидов, рассказами об их деяниях; есть там и сведения о происхождении друидизма. Вот что рассказывается в центральной саге мифологического цикла «Битва при Маг Туиред» об изначальном месте пребывания кельтских богов, Туата де Дананн (Племен богини Дану): «На Островах на Севере Мира были Племена богини Дану и постигали там премудрость, магию, знание друидов, чары и прочие тайны, покуда не превзошли искусных людей со всего света.

В четырех городах постигали они премудрость, тайное знание и дьявольское ремесло — Фалиасе и Гориасе, Муриасе и Финдиасе...

Четыре друида были в тех четырех городах: Морфеса в Фалиасе, Эсрас в Гориасе, Ускиас в Финдиасе, Семиас в Муриасе. У этих четырех поэтов и постигли Племена богини премудрость и знание».

Таким образом, мифологическая традиция кельтов представляла друидов выходцами с островов, расположенных на Севере Мира. В действительности друиды пришли оттуда же, откуда и все кельты, — с общей прародины индоевропейцев. Согласно одной из гипотез, она находилась на севере Европы: в Скандинавии или на северных побережьях Германии и окаймляющих их островах. Одна из античных исторических традиций помещала прародину кельтов в те же места. Ее крупнейший представитель Аммиан Марцеллин писал: «Друиды рассказывают, что часть народа галлов местного происхождения, но остальные прибыли с отдаленных островов и из зарейнских областей, изгнанные из своей страны частыми войнами и наступлением разбушевавшегося моря». Однако эти отдаленные острова принадлежат скорее легендарной, чем реальной географии, так как рассказы друидов касались не только национальной истории кельтов, но в значительной степени содержали сюжеты кельтской мифологии.

Античные авторы тоже писали об «Островах на Севере Мира» — так они называли северные побережья Галлии, Британских островов и северное островное окружение Британии, населенные кельтами. В то же время в древности для различных народов (кельтов, греков и др. ) было характерно представление об особой сакральности островов, обусловленной самим их положением. Даже в современном кельтском фольклоре обитатели островов отличаются от обычных смертных: они не подчинены общей судьбе. Еще в XIX в. жители маленького островка Фуды (одного из Внешних Гебрид) считали себя непобедимыми днем и бессильными после захода солнца.

Античные авторы знали легенды кельтов о сакральности северных островов и добавляли к ним свои собственные мифы о «Золотом веке», об «Островах Блаженных», населенных гиперборейцами — по их представлениям, теми же кельтами. Поэтому для них все «Острова на Севере Мира», принадлежащие как мифической, так и реальной географии, были священными. Они называли Ирландию священным островом, посвященным Сатурну и к тому же «изобилующим травами» — этот эпитет также подтверждал ее сакральность. У этих островов мы встречаем рассказ о небольшом острове, расположенном у юго-западного побережья Британии, все жители которого, силуры, обладали даром прорицания.

Наконец, знаменитый греческий писатель II в. н. э. Плутарх говорит о сакральности всего островного окружения Британии: «Среди островов, которые окружают Британию, многие пустынны, рассеяны там и сям, и некоторые называются по именам демонов и героев». На одном из этих островов «жителей немного, но всех их британцы считают священными и по этой причине никогда не обижают». По прибытии на остров путешественника, рассказчика легенды, «вдруг великое волнение сделалось в воздухе в сопровождении многочисленных небесных знаков. Задули ветры, послышались раскаты грома, и засверкали молнии. Потом, когда спокойствие восстановилось, островные жители сказали, что причиной бури было исчезновение какого-то высшего существа. Так, добавили они, лампа, которую зажигают, безвредна, но когда ее гасят, она становится причиной несчастий для многих людей. Точно так же во всем их сиянии и славе великие души творят добро и никогда не делают зла. Но когда они собираются погаснуть или погибнуть, часто, как сейчас, они порождают ветер и град и даже отравляют воздух зловонными испарениями».

Далее Плутарх передает легенду о совсем уж сказочном острове Огигии, центре отдаленного северного архипелага. «Нет ничего более волшебного, — пишет Плутарх, — чем природа этого острова, где воздух напоен чарующей сладостью». Затем Плутарх сообщает, что на Огигии, «согласно рассказам варваров, Юпитер держит в плену Сатурна. Сатурн живет в глубоком гроте, где спит на скале, блистающей так, как будто она сделана из чистого золота. Эта скала источает восхитительный запах, который наполняет благоуханием весь остров. Птицы, гнездящиеся на ее вершине, прилетают к божественному пленнику и приносят ему амброзию. Сатурну служат демоны, наделенные даром пророчества и способные обучать искусству геометрии и философии».

Плутарх передает также сведения об обитателях чудесного острова, полученные, по его словам, от тех же варваров. Под «варварами» в данном случае подразумеваются кельты, с которыми общался Плутарх или автор, от которого он узнал эту легенду. Варвары рассказывали, что примерно в пяти тысячах стадий от Огигии лежит большой континент. Море, разделяющее континент и остров Сатурна, называется морем Кроноса или Сатурна. Пересечь его можно только на веслах. Когда Сатурн входит в знак Быка (что происходит раз в тридцать лет), обитатели континента совершают древний обряд жертвоприношения и готовят морскую экспедицию: люди, выбранные по жребию, снаряжают корабли для морского путешествия на веслах и достаточно долгого пребывания на чужбине. Те, кто сумеет преодолеть трудности и опасности морского плавания, попадают на остров Сатурна.

Здесь они, окруженные вниманием и заботой, проводят девяносто дней. По прошествии этого срока попутные ветры уносят их обратно. Никто другой не живет на острове Сатурна, кроме них и тех, кто были посланы туда еще раньше. Некоторые из прибывших остаются на острове гораздо дольше: в течение тринадцати лет они справляют культ бога, после чего они могут отправиться обратно. Большая часть предпочитает остаться: одни — потому что уже привыкли, другие — потому что они все здесь получают в изобилии, без трудов и забот. Оставшиеся совершают жертвоприношения и сакральные обряды, изучают философию под руководством демонов из свиты Сатурна.

Нетрудно заметить, что Огигия из легенды, переданной Плутархом, — как раз такой Остров, где можно «постигнуть премудрость, магию, знание друидов, чары и прочие тайны», как на родине кельтских богов, о которой рассказывает ирландская сага. Кроме того, на Огигию отправлялись за инициацией (посвящением), новыми тайными знаниями и переходом на более высокую ступень посвящения — как нам известно, с теми же целями друиды в свидетельстве Цезаря посещали Британию.

Цезарь, использовавший греческие источники, при написании своего этнографического очерка о нравах и обычаях галлов, вполне мог знать кельтские легенды об «Островах на Севере Мира». Он до предела упростил и рационализировал миф, связав его с современными ему друидами. Однако друиды жили в реальном мире, поэтому Цезарь вместо легендарной Огигии в качестве сакрального инициирующего друидического центра называет Британию. Эта точная географическая отсылка не меняет существа дела, потому что Великобритания (которую в Ирландии называли Альба, а в Галлии — Британия) — это остров. Символически, как всякий остров, она является инициирующим центром. К тому же это самый большой из «Островов на Севере Мира». Получается, что такое на первый взгляд ясное свидетельство Цезаря не разъясняет тайны происхождения друидизма.

Однако у нас есть три источника, которые прямо рассказывают о встречах римлян с живыми, реальными друидами. Первый источник — это рассказ Цезаря о знаменитом Дивитиаке, его близком друге, который часто появляется на страницах «Записок о галльской войне»: «Цезарь знал, что... Дивитиак отличается великой преданностью римскому народу и расположением лично к нему и что это — человек в высшей степени верный, справедливый и разумный». Дивитиак был человеком весьма знатного происхождения: он и его младший брат Думнорикс были представителями самой прославленной семьи и самыми влиятельными лицами галльского племени эдуев. Дивитиак был друидом, а Думнорикс магистратом, занимавшим высокую должность в общине. Дивитиак был женат и имел детей. Говоря о том, что эдуи были вынуждены отдать секванам в заложники своих знатнейших граждан, Дивитиак замечает, что он оказался единственным во всей общине эдуев, кого не удалось принудить к выдаче своих детей в заложники. Дивитиак, несомненно, был очень богат, так как своим влиянием и средствами смог содействовать возвышению брата.

Пример Дивитиака показывает, что никакие законы, — ни религиозные, ни гражданские — не запрещали друидам участвовать в сражениях: Дивитиак явно принимал участие в галльской войне на стороне римлян. Из рассказа Цезаря явствует, что Дивитиак отнюдь не был отторгнут от политической жизни: он был признанным вождем эдуев, политиком и дипломатом, хорошо известным всей Галлии. По словам Цезаря, после поражения гельветов в 57 г. до н. э. вожди почти всех галльских общин умоляли его защитить их от растущей власти германского вождя Ариовиста. И от лица всего народа выступал именно Дивитиак. Ему поручались важнейшие дипломатические миссии. А в 60 г. до н. э. он был послан эдуями в Рим, чтобы выступить в сенате с просьбой о помощи в войне против германского племени свевов, опустошавшего земли эдуев.

Однако Цезарь, подробно рассказывая о военной и дипломатической деятельности Дивитиака, нигде не упоминает о том, что он был друидом. Об этом мы узнаем из другого источника. Во время путешествия в Рим Дивитиак познакомился с римским политиком, оратором и писателем Цицероном. Он гостил в доме его брата Квинта, а с самим Цицероном беседовал об искусстве прорицания. Цицерон рассказывает о разговорах с Дивитиаком в своем сочинении «Об искусстве прорицания», составленном в форме диалога между ним и Квинтом: «Искусство прорицания не находится в пренебрежении даже у варварских народов; в Галлии есть друиды, из каковых я сам знал Дивитиака Эдуя, твоего гостя. Он заявлял, что ему известна наука о природе, которую греки называют „физиологией“, и что он предсказывал будущее частично с помощью гадания, частично путем догадок».

Вторая историческая встреча друидов и римлян была отнюдь не такой сердечной и дружеской, как общение Дивитиака с Цезарем и с Цицероном. Тацит рассказывает, что в 58 г. в Британии началось антиримское восстание, подавить которое было поручено римскому наместнику в Британии Светонию Паулину. Он организовал военную экспедицию на остров Мону (ныне Англси), где находилось святилище друидов.

Переправившись на остров, римская пехота и конница оказались лицом к лицу с вражеским войском, вид которого поразил римлян. Среди стоявших в полном вооружении воинов бегали похожие на фурий женщины в траурных одеяниях, с распущенными волосами, с горящими факелами в руках. Находившиеся тут же друиды с воздетыми к небу руками возносили молитвы своим богам, читали магические заклинания и выкрикивали проклятия. Сначала римские воины стояли, словно окаменев под действием таинственных чар, подставляя, по словам Тацита, «неподвижные тела под сыплющиеся на них удары». Затем они вняли увещаниям полководца «не страшиться этого исступленного, наполовину женского войска», устремились вперед и разбили врага. После этого римляне вырубили священные рощи острова и разместили там свой гарнизон.

Вот такие разные встречи и такие разные портреты кельтских друидов. С одной стороны — Дивитиак, друг Цезаря, политик и дипломат, достойный собеседник самого Цицерона. С другой стороны — суровые, повергшие в ужас даже видавших виды римских легионеров друиды из святилища на острове Мона, насылающие чары на вражеское войско.

Несмотря на историчность этих свидетельств, друиды по-прежнему остаются загадкой. Какое они занимали положение в обществе, каковы были их функции, каким тайным знанием они обладали, как они сохранили мифологическую традицию кельтов? Из сообщений античных авторов становится ясно, что положение друидов в кельтском обществе было очень высоким. Так, Диодор Сицилийский (греческий автор I в. до н. э. ) говорил о высочайшем авторитете друидов, даже об их способности предотвращать войны: «Не только в мирных делах, но и в войнах особенно повинуются им [друидам] и поэтам не только друзья, но и враги. Часто они выходят между войсками, выстроившимися в боевом порядке, грозящими мечами, ощетинившимися копьями, и усмиряют их, словно укрощая диких зверей. Так, даже среди самых диких варваров боевой пыл уступает мудрости, и Арес платит дань уважения Музам». Страбон, в сущности, вкратце повторяет сообщение Диодора, отмечая, что друиды были посредниками в войнах и удерживали намеревавшихся вступить в бой. Цезарь тоже начинает свой рассказ о друидах с указания на чрезвычайно высокое положение среди галлов: «Во всей Галлии существуют только два класса людей, которые пользуются известным значением и почетом... Вышеупомянутые два класса — это друиды и всадники». Завершает этот ряд свидетельств высказывание Диона Хризостома (Златоуста), писавшего уже около 100 г. н. э.: «И без них не было позволено царям ни делать что-нибудь, ни принимать какие-либо решения, так что в действительности они управляли, цари же, сидевшие на золотых тронах и роскошно пировавшие в больших дворцах, становились помощниками и исполнителями их воли».

В средневековой Ирландии отношения между королями и друидами очень напоминают те, которые описывает Дион Хризостом. На торжественных пирах, которые устраивались во дворцах ирландских королей, друид всегда сидел по правую руку от короля, и тот оказывал друиду всяческие знаки почтения, как будто именно ему был обязан своей короной. Из саги «Опьянение уладов» мы узнаем, что никто из жителей королевства не мог начать говорить раньше короля, а королю было запрещено начинать говорить раньше друидов.

Но все-таки не стоит понимать свидетельства Диона Хризостома и ирландских источников буквально. Духовная власть у кельтов никогда не претендовала на исполнение функции светской власти: друид давал королю советы, а король по собственной воле согласовывал с ними свои действия. Хотя кельтский мир остался верен древней традиции превосходства религиозной власти жрецов над светской властью, но это было превосходство чисто духовного, сакрального порядка.

По свидетельству Цезаря, орден друидов не пополнялся по принципу наследственности, в него вступали по доброй воле. Следовательно, друиды не были замкнутой наследственной кастой, какие существовали в Индии. Друиды были аристократами, посвятившими себя культу, как всадники были аристократами, посвятившими себя оружию. Естественно, что в галльском обществе они занимали весьма высокое положение.

Хотя многие молодые люди принимали жреческий сан по доброй воле, но некоторых принуждали к этому их родители. Знатные семьи стремились таким образом обеспечить на будущее средства влияния и господства. Это было тем более важно, что в некоторых общинах только один член семьи мог заседать в сенате (аристократическом совете, который в большинстве галльских общин времени Цезаря был важнейшим органом политической власти). При таком положении вещей вступление в орден друидов становилось выходом для членов знатных семей, обойденных политической карьерой. К тому же друиды пользовались особыми преимуществами: не платили налогов, освобождались от военной службы и от всех других повинностей. Эти привилегии позволяли им быстрее обогащаться. При этом, как показывает пример Дивитиака, друид обладал свободой передвижения, мог жениться, делать дипломатическую, политическую и даже военную карьеру. Однако образ жизни друидов зачастую отличался от образа жизни представителей политической знати. Недаром Цезарь выделяет их в особое сословие. Становясь друидом, человек входил в религиозный союз жрецов, орден мистического толка. Даже выбор неофитов ордена не зависел лишь от происхождения кандидатов. Никто не мог стать друидом, если он не был обучен самими друидами.

Обучение у друидов проходили не только те, кто в будущем собирался стать членом ордена (срок их ученичества составлял двадцать лет), но и вся знатная молодежь. Молодые аристократы приобщались к тайнам космоса, природы, божества и человеческой жизни, узнавали о своих обязанностях, главная из которых состояла в том, чтобы хорошо сражаться и мужественно умереть. Друиды давали своим ученикам и уроки сакральной науки, и уроки морали.

Во время обучения молодые люди жили вместе с учителями, деля с ними пищу и кров. Обучение происходило при тесной близости учителя и ученика. Уроки давались вдали от людей и их жилищ, в глубине пещер и лесов. На это таинственное и торжественное обучение друидов намекает поэт Лукан, говоря, что «их жилища — сокровенные леса и рощи, куда они удаляются».

Нетрудно заметить, что обучение друидов имеет черты сходства с обрядами инициации, посвящения. Как известно, в архаических традиционных культурах очень распространена возрастная инициация, когда после обрядов посвящения юношу переводят в разряд взрослых мужчин и тем самым в число полноправных членов племени. Но бывает и более сложная инициация, имеющая целью включение человека в эзотерический культ, в замкнутый круг жрецов. Друидическая инициация сочетала оба обряда.

Инициация начинается с того, что человек выделяется из общества, так как переход из одного состояния в другое должен происходить за пределами устоявшегося мира — поэтому обучение у друидов проходило «в сокровенных лесах и рощах». Пограничный период должен занимать определенное время (от нескольких дней до нескольких лет). Это условие также выполнялось: неофиты ордена учились двадцать лет, остальные молодые люди — меньше, но тоже достаточно долго.

Инициация осмысливается как смерть и новое рождение, поскольку, приобретая новый статус, посвящаемый как бы умирает в своем старом качестве и рождается в новом. Предполагается, что в процессе инициации человек попадает в царство мертвых, переживет там разные испытания, а затем возвращается обратно — уже в новом состоянии. Поэтому один из обрядов инициации состоял в том, что посвящаемый некоторое время проводил в пещере, а потом поднимался наверх, поскольку, по древним верованиям, пещера является входом в подземный мир, а выход из нее был возвращением из подземных сумерек к свету, то есть «вторым рождением». Уроки же друидов иногда проходили в пещерах и тайных гротах. И наконец, важнейшим моментом инициации является откровение, раскрывающее тайну мира, к которой и приобщались ученики друидов на протяжении долгих часов, дней и лет своего ученичества. После окончания двадцатилетнего срока учебы неофиты ордена получали статус друидов, становились посвященными высокого уровня. Остальные молодые люди, срок ученичества которых не был таким долгим, получали прекрасное воспитание и образование и могли стать полноправными членами аристократического сословия всадников.

У каждой общины в Галлии были свои собственные друиды, которые оставались членами данной общины — примером тому может служить Дивитиак. В то же время все друиды были членами одного сословия, они составляли религиозный союз, охватывавший всех жрецов Галлии. Цезарь не говорит об этом прямо, но сообщает: «Во главе всех друидов стоит один»; очевидно, речь идет о большой организации. Аммиан Марцеллин упоминает сообщества друидов: «Друиды, объединенные в дружеские союзы, занимаются исследованием таинственных и возвышенных вещей».

В ордене друидов была установлена твердая внутренняя дисциплина и стройная иерархия. Во главе стоял единый начальник, который пользовался в ордене неограниченной пожизненной властью. После его смерти ему наследовал самый достойный представитель ордена. Если таковых оказывалось несколько, прибегали к голосованию. А если соглашение никак не могло быть достигнуто, спор о первенстве разрешался с помощью оружия. Верховный друид выбирался членами ордена, а не назначался государственными властями. Орден друидов был совершенно независим от всякой гражданской власти и даже как бы стоял над нею.

Иерархия в ордене этим не ограничивалась. Друиды возглавляли целую армию жрецов, исполнявших вторичные функции и, вероятно, стоявших на более низкой ступени посвящения. Не исключено также, что эти младшие жрецы происходили из низших социальных слоев, в отличие от друидов-аристократов.

Страбон сообщает, что у кельтов особым почетом пользовались барды, то есть поэты, которые должны были сочинять славословия, затем ваты (прорицатели), совершавшие жертвоприношения и занимавшиеся натурфилософией, и, наконец, друиды, чей круг интересов охватывал одновременно и исследования природных явлений, и этическую философию. По аналогичному свидетельству Диодора, у кельтов имелись поэты, которых называли бардами; они играли на лироподобных музыкальных инструментах и пели песни, прославляя одних и порицая других; и, наконец, друиды — весьма почитаемые философы и теологи, прорицатели, предсказывающие будущее с помощью гадания по полету птиц и жертвоприношений.

Подобное положение дел имело место и в средневековой Ирландии, где связанные с культом лица делились на три группы: друиды, барды и филиды. В дохристианской Ирландии наиболее высокое положение первоначально занимали друиды. В сагах еще отразилось их прежнее почетное положение: предсказатели, толкователи снов и мудрецы, они были советниками королей в важнейших делах. Друиды Ирландии могли обладать собственностью и жениться, они играли значительную роль в военной истории страны. Рассмотрим для примера легенду из цикла о Финне и Оссиане. При Катхаре Великом, верховном короле Ирландии, королевским друидом был Нуаду. Король отдал своему друиду холм, на котором тот построил небольшую крепость. После смерти Нуаду Тадг, его сын, унаследовал его должность и его крепость. Дочь Тадга была похищена, и в отместку за это похищение была дана битва при Кнуха.

После христианизации Ирландии влияние друидов уменьшается. Те немногие друиды, которые приняли христианство, пополнили ряды духовенства. Но большая их часть, преданная старой вере, не вошла в союз с христианством. Эти друиды постепенно превратились в знахарей и колдунов, и само слово «друид» в современном ирландском языке означает «колдун». Ирландская традиция приписывала главную роль в борьбе с друидами святому Патрику. «Мы чтим святого Патрика, — писал один средневековый ирландский монах, — главного апостола Ирландии. Чудесно его славное имя, этот огонь, которым крещены народы. Он с твердым сердцем бился с друидами. Он сокрушил надменных, обретая помощь светлых небес, и очистил Ирландию».

Положение бардов было более скромным, но зато и более устойчивым. В Ирландии барды не обладали политическим влиянием, но зато христианизация Ирландии никоим образом не ухудшила их положение. Барды как были, так и остались поэтами, певцами, музыкантами.

Третья категория служителей культа — филиды (в Галлии такое же общественное положение занимали ваты). По некоторым версиям, филиды составляли отдельный орден, некогда отделившийся от ордена друидов. Само слово «филид» означает «ясновидец». Основной их функцией было прорицание и совершение жертвоприношений. Кроме того, филиды были законоведами и государственными мужами, поэтами и рассказчиками, а в качестве знатоков топографии и родословных Ирландии они занимали место ученых-историков при всех королевских и княжеских дворах. В Ирландии филидам принадлежала судебная власть. Под именем судей-брегонов они упоминаются в Ирландии вплоть до XVII в. Закон, по которому судили филиды, был традиционным и передавался без помощи письменности. Во главе филидов стоял единый начальник, называвшийся риг-филид. Один из риг-филидов, Дубтах, сыграл важную роль во введении христианства в Ирландии. В 438 г. на съезде влиятельных людей и священнослужителей Ирландии, где было решено уничтожить в народных обычаях все несовместимое с христианством, именно Дубтах рассказывал об ирландских законах. Филиды заключили союз с епископатом, что позволило им сохранить свое значение и после введения христианства.

В заключение знакомства со структурой ордена друидов скажем еще несколько слов о кельтских жрицах. О них рассказывали странные истории. На небольшом островке, находившемся в открытом море близ устья Луары, жили жрицы, преданные культу смерти и одиночества. У них был обычай раз в год снимать крышу святилища и затем крыть ее снова в тот же день перед заходом солнца. Все женщины носили солому для крыши; ту, у которой солома выпадала из рук, остальные разрывали на куски. На этот остров никогда не ступала нога мужчины, хотя сами женщины могли переправляться на материк и там встречаться со своими любовниками.

Наоборот, на острове Сейн жили девять жриц-девственниц, которым сакральное число девять и целомудрие давали магическую власть. Они обладали необычными способностями: приводили в движение морские волны, превращались в животных, исцеляли неизлечимых больных; они знали будущее и предсказывали его морякам, заходившим к ним на остров.

Герой ирландской саги Руад, сын Ригдонна, отправился на трех лодках к берегам Северной Ирландии, но вдруг почувствовал, что лодки не могут сдвинуться с места. Тогда он вплавь добрался до берега, где встретил девять красивых и сильных женщин, с ними «провел он девять ночей подряд, без смущения, без слез раскаяния, под морем без волн, на девяти кроватях из бронзы». Одна из этих женщин впоследствии принесла ему ребенка. Ирландская литература изобилует «компаниями из девяти человек», и в большинстве случаев девятка состоит из вожака и восьми равноправных членов. Особенно яркий пример — свита королевы Медб в «Похищении быка из Куальнге»: «Ехало с ней всегда девять колесниц — две впереди, две позади, по две с каждой стороны от нее, а ее собственная колесница посредине».

Кельтские жрицы и прорицательницы были объединены в своего рода коллегии, в странные «братства», группировавшиеся вокруг древних святилищ. Античные авторы, рассказавшие две эти истории о жрицах Галлии, не называют их друидессами. В античной традиции первые упоминания о друидессах появляются достаточно поздно (в III в. н. э. ). Император Аврелиан спрашивал у галльских друидесс о будущем своих детей. Одна из поздних друидесс Галлии предсказала Диоклетиану, что он станет императором. Судя по всему, эти поздние друидессы были простыми гадалками. Это давало некоторым ученым основание полагать, что жрицы появились в корпорации друидов очень поздно, в период упадка, и само их появление свидетельствует об упадке великого жреческого ордена. На это можно возразить, что в кельтском обществе женщины всегда занимали почетное место; на Британских островах, например, вплоть до VII в. женщины, владевшие поместьями, привлекались к военной службе наравне с мужчинами. А друидессы и поэтессы часто появляются на страницах лучших текстов ирландского и валлийского эпоса.

Главной сферой деятельности друидов были их жреческие функции. О религиозных церемониях друидов мы узнаем из сообщений античных авторов. Страбон пишет, что кельтские обычаи жертвоприношений и прорицаний были уничтожены римлянами как противоречившие римским порядкам. Затем описывает прорицание, совершавшееся посредством человеческого жертвоприношения: жертву били в спину ножом, а потом по ее судорогам предсказывали будущее. После этого Страбон замечает, что «жертвоприношения без друидов не совершаются». Затем он описывает другие виды человеческих жертвоприношений у кельтов: жертву могли расстрелять из лука, посадить на кол и, наконец, сжечь в огромной корзине.

Диодор подтверждает сообщение Страбона и сообщает, что друиды были непременными участниками всех религиозных жертвоприношений.

В свою очередь, Цезарь пишет о том, что друиды не только участвовали в жертвоприношениях, но и следили за правильностью их исполнения и вообще руководили всей религиозной жизнью галлов: «Друиды принимают деятельное участие в делах богопочитания, наблюдают за правильностью общественных и частных жертвоприношений, истолковывают все вопросы, относящиеся к религии». Затем Цезарь описывает сожжение людей, предназначенных в жертву, правда, не упоминая об участии в нем друидов. Но из всего вышесказанного ясно, что они руководили и этим видом жертвоприношений.

Тем не менее некоторые современные ученые пытались снять с друидов ответственность за человеческие жертвоприношения. Так, друидов защищает французская исследовательница Франсуаза Леру: «В любом случае, — писала она, — представление о друиде, приносящем на дольмене человеческую жертву, есть исключительно плод воображения». Сообщения античных авторов Ф. Леру комментировала следующим образом: в ирландских и валлийских преданиях историю очень трудно отделить от мифологии; классические же авторы (Цезарь, Страбон, Диодор и др. ) не понимали этого и потому ошибочно преувеличивали значение и реальность человеческих жертвоприношений у кельтов. Галлия и Британия казались современникам Цезаря и Августа сказочными странами, и поэтому о них ходили самые невероятные слухи.

Английская исследовательница Нора Чедвик также пыталась оправдать друидов. По ее мнению, в тексте Страбона ничто не указывает на участие друидов в этом ритуале. Они якобы лишь присутствовали при жертвоприношениях, «как чиновники, следившие за исполнением ритуала и предупреждавшие неправильное ведение процесса».

Против подобной точки зрения выступал шотландский ученый Стюарт Пигготт. Объективно рассмотрев свидетельства античных авторов и справедливо считая их достоверными, С. Пигготт считал совершенно неправомерным «отстранение» друидов от участия и, вероятно, активного, в верованиях и ритуалах, включавших человеческие жертвоприношения. Друиды, по его словам, были жрецами кельтского общества, и кельтская религия была их религией со всеми ее жестокостями. Пигготт высмеивал представления о том, что «... друиды, находясь по долгу службы при совершении жертвоприношений, стояли с неодобрением на лицах, погруженные в возвышенные размышления». Правда, классические авторы подчеркивали, что человеческие жертвоприношения имели место только во времена большой опасности. Следовательно, нет необходимости считать, что они составляли часть регулярной практики друидизма.

Для кельтов жертвоприношения были частью друидической науки прорицания. Друид интерпретировал знак или по необходимости создавал его сам единственно магической силой своего слова, заклиная и прорицая. И кельтам казалось, что события часто происходили не в силу случайного стечения обстоятельств, а потому, что предсказание друида заставило их произойти. О прорицаниях друидов писали и античные авторы. Так, Тацит в своей «Истории» рассказывает, что во время пожара Рима, который случился в 64 г. при императоре Нероне, друиды предсказали падение Римской империи: «Одержимые нелепыми суевериями, друиды твердили им, что Рим некогда был взят галлами, но тогда престол Юпитера остался нетронутым, и лишь поэтому империя выстояла; теперь, говорили они, губительное пламя уничтожило Капитолий, а это ясно показывает, что боги разгневаны на Рим и господство над миром должно перейти к народам, живущим по ту сторону Альп».

Во времена Цезаря ежегодно происходила Карнутская ассамблея — весьма представительное собрание друидов, наделенное чрезвычайными полномочиями, имевшее религиозный и судебный характер. Для ассамблеи был выбран особый священный участок. Это главное святилище кельтов Галлии находилось на территории карнутов (близ современного Орлеана), потому что эта область считалась центром всей Галлии.

Карнутская ассамблея начиналась с публичного жертвоприношения. Когда римский поэт Лукан говорил об ужасных кровавых жертвах великим галльским богам Тевтатесу, Езусу и Таранису, то скорее всего он имел в виду религиозные церемонии, проводившиеся на карнутской земле. При этом из текста Лукана совершенно ясно, что в жертву приносили людей. Диодор, Страбон и Цезарь тоже сообщали о человеческих жертвоприношениях, которыми руководили друиды. По-видимому, все эти авторы имели в виду одни и те же религиозные, обряды, совершавшиеся во время Карнутской ассамблеи.

Во время карнутских «заседаний» друиды проводили не только религиозные церемонии, но и судебные процессы. В этом состояло своеобразие Карнутской ассамблеи. По словам Цезаря, ассамблея была прежде всего особого рода общегалльским судилищем: «Сюда отовсюду сходятся все тяжущиеся и подчиняются определениям и приговорам друидов». Галлы добровольно и охотно обращались к суду друидов, который представлял альтернативу несправедливому суду магистратов и к тому же был освещен высоким религиозным авторитетом жрецов. Как целые общины, так и частные лица представляли на рассмотрение друидов свои разногласия. Друиды занимались в основном уголовными преступлениями, связанными с убийством, но в их ведении находились также дела о наследстве и тяжбы по поводу размежевания земель. Трибунал друидов устанавливал размер виры, которую убийца должен выплатить семье жертвы. В случае невозможности или нежелания виновного уплатить установленное друидами вознаграждение семье пострадавшего они определяли меру наказания.

Друиды присвоили себе высшее право отлучения от культа тех, кто не повиновался их приговорам. Они могли запретить любому человеку или даже целому народу участвовать во всяких религиозных обрядах. У галлов отлучение считалось самым суровым наказанием. Поскольку трибунал друидов высказывался от лица всей Галлии, отлученный от культа считался проклятым у всех кельтских народов.

Однако религиозный авторитет Карнутской ассамблеи имел гораздо более глубинный и древний смысл, чем только особенности социально-политической жизни Галлии накануне римского завоевания. Мирча Элиаде на множестве примеров показал, что мировосприятие человека традиционной культуры (а общество древних кельтов было обществом традиционного типа) было мифологическим. Поэтому в нем центральное место занимало воспроизведение космогонического акта (сотворения мира). Это воссоздание космогонии и возвращение в начало времен осуществлялось посредством пронизывавших всю жизнь традиционного общества ритуалов, поскольку, с точки зрения человека традиционной культуры, любой ритуал имел свою сакральную модель, свой архетип (прообраз), и время его совершения совпадало с сакральным мифическим временем «начала».

Высокий авторитет и сакральное значение Карнутской ассамблеи объясняется тем, что ее проведение включало важнейшие ритуалы, как бы воспроизводившие космогонический акт. Карнутская ассамблея проходила в определенное время года, и это время было проекцией мифического изначального времени, когда создавался мир. Кроме того, по словам Цезаря, церемонии Карнутской ассамблеи совершались в «освященном месте». Тем самым осуществлялась связь сакрального времени и сакрального пространства, в которых Космос часто сравнивается и отождествляется с космическим временем.

Не случайно это главное святилище кельтов находилось в географическом центре Галлии. Как заметил М. Элиаде, «любое освященное пространство совпадает с Центром Мира». Символика Центра Мира играет очень важную роль в древних мифологиях. Именно с него начинается акт творения, поэтому «центр» является областью, наделенной высшей сакральностью. Достижение «центра» равносильно посвящению, инициации. Характерно, что именно в тех местах, где проходила Карнутская ассамблея друидов, был найден очень интересный друидический памятник. Это камень, на котором вырезан символический рисунок — три концентрических квадрата, связанных между собой четырьмя линиями, идущими под прямым углом. Этот символ называют «тройной друидической оградой». Может быть, три ограды представляют три ступени инициации, а тройной квадрат в целом является, в некотором роде, образом друидической иерархии.

Как говорилось выше, Карнутская ассамблея начиналась с ритуала торжественного публичного жертвоприношения. Как известно, жертвоприношение занимало центральное место в религии традиционных культур: оно устанавливало связь между сакральным (священным) и профанным (светским) мирами. В некоторых архаических космогониях существование мира начиналось с принесения в жертву первобытного чудовища, символизирующего хаос, или космического гиганта. Возможно, человеческие жертвы Карнутской ассамблеи имитировали изначальную жертву, принесенную «во время оно», чтобы дать жизнь всему миру. И наконец, вершившееся на ассамблее правосудие отождествлялось с космическим порядком.

Таким образом, Карнутская ассамблея друидов представляла собой квинтэссенцию сакральности кельтского традиционного мира. И в этом крылась глубинная причина того почета, которым друиды пользовались у кельтов.

 

Учение друидов

Таковы были кельтские друиды, могущественные хранители кельтской мифологической традиции, которую они передавали своим многочисленным ученикам. Однако ныне друидическая традиция, к сожалению, утрачена. Согласно свидетельству Цезаря, основные положения учения друидов было запрещено записывать. Он объясняет этот запрет следующим образом: «Мне кажется, такой порядок у них заведен по двум причинам: друиды не желают, чтобы их учение делалось общедоступным и чтобы их воспитанники, слишком полагаясь на запись, обращали меньше внимания на укрепление памяти».

Исследователи нового времени много размышляли над этим странным, на взгляд современного человека, запретом, высказывая различные предположения по этому поводу. Одно состояло в том, что друиды вообще не умели писать, другое — что сам процесс письма был для них тягостным и утомительным упражнением. Достаточно легко убедиться, что эти предположения несостоятельны. Цезарь сообщал, что гельветы записали греческими буквами на табличках «число тех, кто мог носить оружие и, равным образом, отдельно — сколько детей, стариков и женщин». Свидетельство Диодора Сицилийского, что во время похорон некоторые галлы бросали в костер письма, адресованные мертвым, также подтверждало существование письменности у кельтов. Тем не менее ни Дивитиак, ни какой-нибудь другой ученый друид не оставили нам кельтского варианта трактата Цицерона «Об искусстве прорицания».

Однако если больших галльских текстов и не существует, то на галльских монетах латинскими, греческими или лепонтийскими буквами записаны легенды. Кроме того, нельзя не вспомнить галльскую эпиграфику. В Южной Галлии, в Цизальпинской Галлии, в Испании — странах, где континентальные кельты очень рано установили продолжительные контакты с классическим миром, найдено несколько сотен надписей, обычно коротких, трудных для чтения и для перевода. Их содержание почти всегда связано с погребальным культом или с религией. Эти тексты были созданы под иностранным влиянием — сначала греческим, потом римским.

Кельты Ирландии в V-VI вв. имели специальную письменность «огам», состоящую из насечек или горизонтальных и косых линий, прочерченных на камне. В Ирландии и в ирландских колониях Шотландии и Уэльса открыли около трехсот огамических надписей, высеченных на каменных надгробиях. Все они очень короткие, содержат одно или два слова: имя умершего и имя его отца. Судя по многочисленным намекам или упоминаниям в сагах, огамические надписи вырезались также на деревянных палочках, и резчиками были друиды (гораздо реже воины), которые использовали эти палочки для колдовства. Таким образом, огамическое письмо было для кельтов тем же, чем руны для скандинавов. В древнеирландском трактате о письменности изобретателем огама назван владыка магии Огмий, который в то же время является богом красноречия: «Отец огама Огмий, мать огама — рука или нож Огмия».

В Ирландии, как и в Галлии, друиды и их ученики лучше всех умели читать и писать. Но письменность была связана с магией более могущественной и более опасной, чем устная речь, и потому использовалась только в исключительных случаях. Среди огамических надписей не было найдено ни одного литературного текста. Как мы видели, мифологические ирландские тексты были записаны только после христианизации страны. В Ирландии, как и в Галлии, кельтская традиция оставалась устной, несмотря на наличие письменности. Друиды не доверяли изложение своего учения письменности затем, чтобы учение не распространилось среди непосвященных.

Утрата традиции друидов является воистину невосполнимой потерей для кельтской мифологии. Этим в значительной степени объясняется пессимистический взгляд некоторых современных ученых на возможность воссоздать ее. Однако положение не так уж безнадежно. Во-первых, античные и ирландские источники позволили нам узнать о происхождении друидизма, об иерархической структуре ордена, представляющей ступени тайной, эзотерической инициации, о религиозных практиках друидов и, наконец, о деятельности их Карнутской ассамблеи. Все эти сведения уже ввели нас в таинственный и волнующий мир кельтской религии и мифологии. И теперь мы постараемся выяснить, что же представляла собой та традиция, которую хранили друиды. Говоря о друидизме, Цезарь употребляет слово «дисциплина». Оно указывает на упорядоченный характер друидического знания, на наличие целостной доктрины. Таким образом, учение друидов представляло собой высшую часть кельтской мифологической традиции.

Античные авторы делят знание, которым обладали друиды, на две части: философию, основанную на вере в сверхъестественное, и науку. Страбон упоминал, что друиды изучают науку о природе. По словам Цицерона, Дивитиак утверждал, что «наука о природе» ему известна. Это понятие раскрыл Цезарь, считавший, что друиды имели большие знания «о светилах и их движении, о величине мира и земли, о природе». Судя по сообщениям Цезаря и Плиния, друиды составляли лунный календарь, в котором счет велся не дням, а ночам. Завершает этот ряд свидетельство одного греческого автора III в. н. э.: «Кельты считают своих друидов прорицателями и пророками, так как они предсказывают некоторые события с помощью пифагорейских расчетов и вычислений». Таким образом, по мнению античных авторов, друиды обладали большими знаниями в астрономии и астрологии, были искусными составителями календаря.

Это подтверждается и археологическими материалами. На Британских островах еще с бронзового века существовали святилища-обсерватории, позволяющие производить астрономические наблюдения, предсказывать солнечные и лунные затмения. Кроме того, в 1897 г. в Колиньи, рядом со швейцарской границей, был найден интересный археологический памятник, который называют «календарь из Колиньи» и приписывают друидам. Это фрагменты массивной бронзовой плиты с выгравированной на них календарной таблицей. Плита, возможно, датируется временем Августа (конец I в. до н. э. — начало I в. н. э. ). В календаре используются римские буквы и цифры, галльский язык; многие слова сокращены.

Сохранилось достаточно фрагментов плиты, чтобы понять, что она была разделена на 16 вертикальных колонок, представляющих таблицу 62 лунных месяцев с двумя добавочными месяцами. Каждый месяц разделен на светлую и темную половины помещенным между ними словом ATENOUX — «возвращающаяся ночь». Дни пронумерованы от I до XV на светлых и на темных полосах. Это обычное построение лунного календаря, в котором месяц разделен на два периода, согласующихся с прибыванием и убыванием луны. «Календарь из Колиньи» отмечает также удачные и неудачные дни. Он приспосабливает лунный год к солнечному при помощи введения добавочных месяцев из тридцати дней через 2, 5— и 3-годовые интервалы поочередно. Если считать «календарь из Колиньи» друидическим, то оказывается, что друиды были гораздо более искусными составителями календаря, чем это можно предполагать по сообщениям Цезаря и Плиния.

Однако античных авторов поражали не столько познания друидов в области астрономии, сколько друидическая философия. Диодор, Страбон и Цезарь в один голос утверждали, что друиды являются чрезвычайно почитаемыми философами и теологами, а изучение могущества бессмертных богов открыло им природу божества и позволило общаться с богами. Поэт Лукан обращался к друидам весьма патетически: «Вам одним дано знание о богах и о воле небес». Более поздние античные ученые, работавшие в столице Египта Александрии, сравнивают друидов с персидскими магами, ассирийскими халдеями и жрецами древних индусов.

В действительности единственной чертой вероучения друидов, известной античным авторам, была вера друидов в бессмертие души. Диодор отождествляет ее с пифагорейским учением: «У них [кельтов] распространено мнение Пифагора, по которому души людей бессмертны и по истечении определенного количества лет снова возвращаются на землю, проникая в другие тела». Свидетельство Диодора стоит первым в ряду достаточно продолжительной античной традиции, проводившей аналогии между учениями о бессмертии у друидов и Пифагора. В начале I в. н. э. римский писатель Валерий Максим передавал рассказ о том, что кельты были настолько убеждены в бессмертии человеческих душ, что одалживали друг другу деньги, которые будут выплачены в Другом Мире. «Я бы назвал их безумными, — писал Валерий Максим, — если бы эти одетые в штаны варвары не верили в то же самое, во что верил грек Пифагор».

Александрийские авторы III в., вообще склонные идеализировать варваров, были уверены в тесной связи между Пифагором и друидами. Один из них утверждал, что друидов научил пифагорейской философии Замолксис, раб Пифагора, который пришел к ним после смерти своего хозяина. По свидетельству другого александрийского писателя этого же времени, друиды были уже не учениками пифагорейцев, а скорее учителями самого Пифагора.

Чтобы узнать, правда ли это, хорошо бы выяснить, могли ли сходиться пути Пифагора и кельтов. Пифагор жил в VI в. до н. э., молодость провел на Самосе во времена царствования тирана Поликрата. Затем он поселился в Кротоне, в Южной Италии, где, кажется, достиг высокого положения и большого авторитета. В конце концов кротонцы подняли восстание против Пифагора. Тогда он отправился в соседний город Метапонт, где и умер. Более поздние авторы рассказывали о путешествиях Пифагора в Египет, Халдею, Персию, Индию и в Галлию. Впрочем, ученые склонны приписывать этим путешествиям легендарный характер. Что касается Замолксиса, раба Пифагора, то это, скорее всего, мифологический персонаж, божество фракийского племени гетов.

Мистическая сторона учения Пифагора представляла веру в переселение душ (по-гречески — метемпсихоз). Согласно учению пифагорейцев, души злых людей после смерти возвращались в этот мир и воплощались в животных или других обитателей земли, а души праведников обитали в воздухе.

Жизнь самого Пифагора, известная по древним биографиям, представляла собой пример пифагорейского метемпсихоза. Пифагор утверждал, что он помнит свои собственные четыре предыдущих воплощения. Он был сначала Аифалидом и слыл за сына Гермеса. Этот бог даровал ему способность всегда помнить о своих предыдущих жизнях. Затем его душа перешла в тело Эуфорба, который был убит Менелаем в Троянской войне. Пифагор рассказывал, что Эуфорб помнил свою предыдущую жизнь под именем Аифалида, а также путешествия, которые он совершил после смерти, растения и животных, в которых он обитал. После смерти Эуфорба его душа перешла в тело Гермотима, а когда тот умер, стала жить в теле Пирра, рыбака с Делоса, и затем — в теле Пифагора.

Греки классической эпохи считали, что египтяне первыми создали учение о бессмертии души, переходящей из одного тела в другое. Пройдя через тела всех земных и морских животных и птиц, душа снова вселяется в тело новорожденного ребенка. Этот цикл длится три тысячи лет. Учение египтян первым принес в Грецию Пифагор. Поздние авторы утверждали, что Пифагор узнал эту доктрину от разных народов — халдеев, индийцев и кельтов. Однако, как мы видели, встреча Пифагора или его учеников с кельтами весьма маловероятна.

Можно ли найти черты пифагорейского метемпсихоза в сохранившемся кельтском эпосе? Этот непростой вопрос был исследован и разрешен Франсуазой Леру и Кристианом Гионварком — выдающимися современными французскими кельтологами, большими знатоками кельтского эпоса.

На первый взгляд о метемпсихозе говорится в стихотворении, которое приписывают легендарному филиду Аморгену в «Книге Захватов Ирландии». Филид поет:

В действительности здесь речь идет не о переселении души. В песне выражается философское понятие о многообразии бытия. Кельтам, со свойственной им безудержной фантазией и радостью познания, была близка идея способности человека к чудесным превращениям, удивительным отождествлениям и неожиданным состояниям. Судя по этому стихотворению, высшая часть кельтской мифологии, которую представляла доктрина друидов, могла содержать достаточно сложные философские понятия и идеи, мифологически интерпретированные.

В кельтском эпосе встречаются истории о превращениях другого рода. Одна ирландская сага рассказывает о двух королевских свинопасах с севера и с юга Ирландии, которые, поссорившись и наведя друг на друга магические чары, превратились в воронов и в таком виде жили целых два года, постоянно воюя друг с другом. На короткое время они приняли прежний человеческий облик, а потом на два года превратились в морских животных. В течение первого года они кусали друг друга, а в течение второго — наносили друг другу удары. Далее свинопасы поочередно превращались в воинов, в демонов, в водяных червей и в быков. Эти превращения также не являются примерами метемпсихоза. Это простые кратковременные метаморфозы, которым подвергались свинопасы в наказание за их ссору.

О таких же метаморфозах рассказывает уэльский бард Талиесин в истории о погоне колдуньи Керидвенн за карликом Гвионом Баком, похитившем у нее несколько капель волшебного зелья. Сначала карлик превратился в зайца и пустился бежать. Колдунья же стала борзой и гнала его до самой реки. Карлик превратился в рыбу, а колдунья — в выдру и нашла его под водой. Гвион Бак птицей взлетел в небо, но Керидвенн, приняв образ ястреба, не оставляла его в покое и там. Когда колдунья почти настигла карлика, тот вдруг увидел скирду сжатой пшеницы на гумне. Гвион спустился вниз и превратился в зерно. А колдунья стала черной курицей. Она принялась разгребать пшеницу лапками, узнала карлика и проглотила его. Проведя девять месяцев во чреве Керидвенн, карлик вновь появился на свет. Муж колдуньи заставил ее посадить новорожденного в кожаный мешок и бросить в море.

Случаи настоящего метемпсихоза в кельтской мифологии очень редки. Например, ирландская сага рассказывает, что из всех первых мифических переселенцев в Ирландию (раса Партолона) выжил только Туан, сына Сдарна. Бог предназначил ему дожить до христианских времен, чтобы открыть христианскому святому Колумчилле тайное знание и поведать историю завоевания Ирландии. Триста лет Туан жил в человеческом облике, триста лет в облике дикого быка, двести лет он был дикой свиньей, триста лет птицей, сто лет лососем. Рыбак выловил его своей сетью и отнес королеве, жене короля Муйредаха Муиндерга. Съев этого лосося, она забеременела, и у нее родился сын; так Туан снова появился на свет в человеческом облике.

Этот и немногие другие примеры переселения душ, которые можно найти в ирландских сагах, показывают, что для кельтов метемпсихоз не был всеобщим уделом, как в некоторых религиях Индии. В ирландских легендах способностью к перевоплощениям и последующим возрождениям обладают только немногие мифические герои, выполняющие особую миссию, например Туан, призванный передать последующим поколениям свет истины, сокровенного знания и науки. Кроме того, в ирландском эпосе цепь последовательных жизней отнюдь не была способом религиозного или нравственного очищения и не определялась доктриной морального воздаяния, а освобождение души не становилось последней надеждой. Это — коренное отличие кельтских воззрений от развитого учения о переселении душ.

Погребальные обычаи галлов, описанные римскими авторами, также свидетельствуют о том, что друиды не проповедовали пифагорейского учения о переселении души. По словам Помпония Мелы (первая половина I в. н. э. ), друиды учили, что души вечны и существует другая жизнь у Манов. И по этой причине галлы сжигали или хоронили вместе с умершими вещи, принадлежавшие им при жизни, и даже откладывали завершение дел и уплату долгов до прибытия в Другой Мир. Некоторые добровольно бросались на погребальные костры своих родственников, чтобы разделить с ними новую жизнь. Так было принято в независимой Галлии. Вскоре после римского завоевания, уже в первой половине I в. н. э., эти обычаи вышли из моды. Валерий Максим и Мела относят их к далекому прошлому.

Таким образом, кельтская вера в бессмертие разительно отличалась от пифагорейского метемпсихоза. Кельты верили не в переселение души в другое тело, а в выживание личности умершего в Другом Мире в узнаваемой форме. Концепцию загробного мира друидов хорошо выразил Лукан: «И не тихих долин Эреба, и не глубин унылого царства Плутона ищут тени мертвых. То же самое дыхание одушевляет их члены в Другом Мире. Смерть — это середина долгой жизни».

Тексты не дают ясных сведений о том, где располагался этот «Другой Мир» кельтов. Судя по отголоскам старых верований, которые содержатся в стихах последнего великого поэта античности Клавдиана, написанных в 395 г. н. э., друиды могли помещать обиталище своих умерших в какие-то чрезвычайно удаленные земли, омываемые Океаном: «Там, где простирается самое удаленное побережье Галлии, есть место, окруженное водами Океана, и где, говорят, Улисс кровавыми возлияниями привел в движение молчаливый народ мертвых. Там слышится слабое посвистывание — это жалобное стенание, которое издают тени, пролетая; крестьяне видят, как проходят бледные призраки, стада мертвых».

Расположение этого «Другого Мира» меняется в зависимости от географического положения различных кельтских народов. Жители континента охотно помещали его на острова. Из легенды, переданной в VI в. Прокопием, мы узнаем, что рыбаки, жившие близ Британских островов, должны были сопровождать души умерших на острова. Традиция, зафиксированная Плутархом, также помещала кельтское царство мертвых на острова, расположенные по соседству с Британией, где души ведут, видимо, ту же жизнь, что их боги. Кроме того, Плутарх располагал в пяти днях плавания к северу от Британии сказочный остров, где люди учатся философии и беседуют с гениями или демонами из свиты Сатурна. Это были «Острова на Севере Мира», откуда, по кельтским легендам, друиды принесли свое тайное знание и где обитали боги кельтов до переселения в Ирландию.

Некоторые дополнительные сведения о кельтском Другом Мире могут дать археологические материалы из кельтских погребений — не только относящиеся непосредственно к доримской эпохе, то есть ко II-I вв. до н. э., но и гораздо более ранние и более поздние. Ведь религиозные традиции, лежащие в основе погребальных ритуалов, очень устойчивы и могут быть прослежены, например, на территории Бельгии на протяжении длительного промежутка времени, начиная с бронзового века и кончая III в. н. э.

Самые ранние кельтские погребения конца VII-VI вв. до н. э. — это так называемые княжеские захоронения, которые встречаются в Чехии, в бассейне Майна до границ нынешней Тюрингии, далее в Верхнем Пфальце и во всей южнобаварской и вообще южногерманской области, затем далее на запад в Восточной Франции и в Северо-Западной Швейцарии. В этих пышных могилах похоронены мужчины, часто с бронзовым и железным мечом в ножнах и множеством керамических изделий, богато расписанных геометрическими узорами. Как правило, там же находят четырехколесные повозки с великолепными конскими ярмами и богатыми конскими сбруями.

В VI в. до н. э. самые богатые захоронения стали располагаться западнее — в районе верхнего Рейна, в Юго-Западной Германии, в Швейцарии и Бургундии. Самый замечательный из бургундских курганов открыт в 1953 г. в Виксе (у Шатильон-сюр-Сен, в районе возвышенности Кот д'Ор). В нем обнаружено богатое захоронение кельтской «княгини». Под курганом (диаметр 42 м, высота 6 м) была сооружена деревянная погребальная камера. В ней на четырехколесной колеснице лежало тело молодой женщины с золотой диадемой на голове (вес 480 г) и большим количеством украшений: браслетов, ожерелий из янтаря, фибул. Четыре богато окованных колеса колесницы были прислонены к восточной стене погребальной камеры. В северо-западном углу стоял большой бронзовый кратер высотой 164 см и весом 208 кг. Шейка кратера украшена рельефным фризом, состоящим из чередующихся фигурок пеших воинов и возниц на двухколесных колесницах, запряженных четверкой. Массивные ручки заканчиваются скульптурными украшениями (ухмыляющиеся маски Горгоны Медузы). На крышке кратера помещена статуэтка женщины с покрывалом на голове. Ее изящество указывает на работу первоклассного греческого мастера. Кратер такой работы и таких больших размеров не имеет пока аналогов в Европе. В греческих мастерских обычно делали сосуды меньших размеров. Полагают, что это был особый заказ гальштатского князя, которому нужен был очень большой и красивый кратер. В погребении также была найдена бронзовая столовая утварь этрусской работы, аттический чернофигурныи сосуд и множество других вещей.

В V в. до н. э., когда кельты начали свою экспансию в различные районы Европы, область их расселения расширилась на северо-запад, к среднему течению Рейна и бассейну Марны. В V — начале IV в. до н. э. над погребальными камерами продолжали складывать из каменных глыб большие курганы. Затем курганы постепенно исчезают, появляются бескурганные грунтовые могильники. Погребения кельтских аристократов раннего латенского периода содержат мужские и женские могилы. Мужчины похоронены в полном вооружении рядом с богато украшенной колесницей и со всем необходимым для загробного пиршества — частью кабаньей туши и парными сосудами для питья вина. В женских могилах находят множество прекрасных ожерелий, фибул, браслетов и других золотых украшений. По остроумному замечанию одного английского исследователя, кельтский воин являлся в потусторонний мир в полном вооружении, с частью свиной туши, данной в качестве приза победителю, и с нарядной женой, все еще державшей в руках кухонную утварь. Такой роскошный погребальный инвентарь должен был свидетельствовать о высоком общественном положении покойного, которое признавалось в Другом Мире и закреплялось на вечные времена.

Встречаются в Бельгии большие курганы с каменными или деревянными склепами, с обильным погребальным инвентарем и иногда с остатками костра и жертвоприношений, датирующиеся I-III вв. н. э. Они созданы по образу и подобию курганов кельтских князей. В римскую эпоху под курганами продолжали хоронить влиятельных потомков богатых и могущественных кельтских родов.

Археологические материалы подтверждают свидетельство Цезаря: «Похороны у галлов, сравнительно с их образом жизни, великолепны и связаны с большими расходами. Все, что, по их мнению, было мило покойнику при жизни, они бросают в огонь, даже и животных, и еще незадолго до нашего времени по соблюдении всех похоронных обрядов сжигались вместе с покойником его рабы и клиенты». Таким образом, на основании свидетельств античной литературы и археологических источников можно сделать вывод, что кельты представляли себе загробную жизнь веселым и счастливым продолжением земной жизни, проходящим где-то на заморских островах.

Обширный материал о потусторонней стране кельтов, об их Другом Мире, содержит ирландская мифологическая литература. Красочное, поэтическое описание Другого Мира дают две саги, которые содержат в основном языческие концепции: «Плавание Брана, сына Фебала» и «Исчезновение Кондлы Прекрасного, сына Конна Ста Битв». Эта чудесная потусторонняя страна (в саге о плавании Брана она названа Эмайн) лежит далеко за морем. Туда можно доплыть только на стеклянной ладье (стекло часто связано с образом «того света»; потусторонний волшебный остров в легендах о короле Артуре называется «стеклянным островом»).

Страна эта, в саге о Бране названная далеким-далеким островом, — Равнина Блаженства, заморская страна Юности. Люди там живут без скорби, без печали, без смерти, без болезней, без дряхлости. Невиданная красота разлита по всему этому удивительному миру:

Природа чудесной страны сверкает яркими, радостными красками:

Земля этой страны плодородна, она усыпана множеством цветов. Там растут деревья с ветвями из белого серебра, на которых висят чудесные хрустальные яблоки. На Равнине Игр сонм героев предается состязаниям — гонкам на серебряных и бронзовых колесницах. Там длится вечный пир, повсюду раздается сладкая музыка, ласкающая слух:

Если германская Валгалла была раем воинов, то Другой Мир ирландской мифологии — это тихая гавань мира, неги и наслаждений. Иногда в Другом Мире происходят войны и битвы, но это случается лишь оттого, что туда порой переносятся человеческие привычки. Впрочем, убитые и раненые не обижаются и продолжают вечно пировать. Недаром Другой Мир по-ирландски назывался «сид», а это слово этимологически означает «Мир». Смерть не была для кельтов освобождением от страданий или наказанием за дурные поступки. Это был переход к счастливой и веселой потусторонней жизни. Вот почему они проявляли в битвах беспримерное мужество и презрение к смерти, чем поражали своих противников.

Кельтское представление о вечности и загробной жизни резко контрастировало с классическим. В основе представлений греков и римлян о потустороннем мире лежали более ранние восточные верования, такие, как ужасный шумерский Дом Смерти, где умерший пресмыкался в пыли и в темноте. Для греков смерть была изгнанием в мрачный подземный мир темных пещер и унылых болот, где тени мертвых влачили унылое, пустое, ничтожное существование. Римляне под влиянием этрусских верований придерживались еще более зловещих представлений о загробном мире. Поэтому кельтская жизнерадостная уверенность в бессмертии, в перенесении счастливой и веселой земной жизни в загробный мир была настолько необычной в глазах классического античного мира, что требовалось согласовать ее с их собственными философскими системами. Пифагорейский миф, казалось, представлял единственно возможное, хотя и неясное, приближение. Отождествление кельтской веры в бессмертие с пифагорейством увеличило тот мистический оттенок, который отличал в глазах античных авторов философию друидов.

В ирландских сагах есть еще один сюжет, связанный с Другим Миром. Туда могут попасть и живые. Для этого нужно, чтобы смертного полюбила женщина из Другого Мира. Одной из самых привлекательных и таинственных тем ирландской мифологической литературы — любовь богинь или женщин из сида к смертным мужчинам, которых они уводят за собой. В то же время этот сюжет имеет трагический оттенок, так как жительница сида — настоящий ангел смерти, уводящая человека туда, откуда почти невозможно вернуться.

Может быть, ярче всего драматический аспект отношений людей с Другим Миром проявляется в архаической саге «Исчезновение Кондлы Прекрасного». К сыну короля Конна Ста Битв Кондле является таинственная юная женщина из сида и, стараясь завлечь его, поет:

Пораженный ужасом король, чувствуя грозную силу нездешних чар, обращается за помощью к своему друиду:

Однако могущество друида оказалось бессильным против красоты женщины из Сида и очарования Другого Мира. Молодой и прекрасный сын короля навсегда покидает мир людей.

Чаще всего женщины Другого Мира являются вестницами богов. Однако счастливцы, которых они уводят на Острова Блаженных, должны быть достойны божественных милостей и не поддаваться тоске по родине. В противном случае их ждет смерть. Об этом говорится в саге о плавании Врана. За Браном тоже пришла женщина из Сида, о появлении которой возвестили дивная музыка, погрузившая Врана в сон, и чудесная серебряная ветвь с белыми цветами, которую он увидел возле себя, когда проснулся. По зову вестницы из Сида Бран и его товарищи отправились в Другой Мир. Там они жили счастливо, но все равно через некоторое время их одолела тоска по родине. Когда Бран и его спутники собрались в обратный путь, гостеприимные хозяева предупредили их, чтобы они не касались ногой родной земли. Подплыв к ирландскому берегу, мореплаватели спросили прибежавших ирландцев, помнят ли они Брана, сына Фебала. Ирландцы ответили: «Мы не знаем такого человека, но в наших старинных повестях рассказывается о плавании Брана».

Один из спутников Брана выпрыгнул на берег, но рассыпался в прах, едва коснувшись ногой земли. Ведь в Сиде время идет по-другому, над обитателями Другого Мира и их гостями человеческое время не властно. Поэтому Брану и его спутникам, которые прожили в Другом Мире века, казалось, что минул всего один год. В то мгновение, когда один из них покинул мир, находящийся вне времени, прошедшие века сразу же обрушились на него, и он погиб.

Таким образом, хотя в Другой Мир иногда уходили не только мертвые, но и живые, тем не менее непреодолимый барьер отделяет Другой Мир и протекающее в нем мифическое время (вечность) от нашего мира и его времени. Однако в жизни древних кельтов был момент, когда, по их представлениям, невидимая магическая перегородка, разделявшая оба мира, исчезала. Это происходило в ночь с 31 октября на 1 ноября, когда кельты справляли великий праздник Самайн, который называют «Пасхой язычников».

О том, как могло происходить празднование Самайна при ирландском королевском дворе, рассказывает одна из саг оссиановского цикла. Однажды ирландские аристократы собрались праздновать Самайн в доме героя и мудреца Финна. Финн сидел на месте героя в центре пиршественной залы, его противник Голл Мак Морна — на другом месте героя. Рядом с каждым из них находилась свита. Каждый сидел согласно степени своей знатности и размерам своих владений на определенном и подобающем ему месте. Хмельное текло рекой. И все более отважными и мужественными становились воины, все более радостными — юноши, все более нежными и скромными становились женщины, все более мудрыми — поэты. Затем внезапно поднялся герольд. Он потряс тяжелой железной цепью, чтобы обуздать слуг и простой народ, и длинной цепью из старого серебра, чтобы обуздать знатных и поэтов. Все замолчали. Тогда поднялся Фергус с Белым Ртом, филид Финна. Обращаясь к Финну, он пел песни и читал поэмы о его предках. Финн и его сын Оссиан щедро вознаградили его. Потом филид обратился к Голлу Мак Морну, и ему рассказывал легенды о Крепостях, Разрушениях, Похищениях и о Сватовствах его предков.

В этом рассказе подчеркивается важная роль филида на торжественном празднике, щедрость суверена и его знатных гостей, радость и изобилие, царившие на пиру. Если вдруг начинались ссоры, то друиды и филиды успокаивали противников.

В праздник Самайна друиды и филиды вершили суд, а до принятия христианства совершали жертвоприношения и проводили религиозные церемонии; простой народ собирался на ярмарки. Но все-таки центральной частью праздника являлся роскошный королевский пир, право участия в котором принадлежало воинам. Однако героев саг в этот день подстерегала опасность.

В саге «Смерть Муйрхертаха» рассказывается, что король Муйрхертах полюбил прекрасную девушку Син, волшебницу из сида. Король попросил ее сотворить чудо. Сначала она показала королю и его свите великолепное сражение отважных воинов. Затем, когда король со своими людьми вернулся в замок, ему принесли воды из реки Войны. Девушка наполнила водой три бочонка и произнесла над ними заклинания, превратив воду в самое вкусное и крепкое вино, какое только есть на свете. Она также сотворила из папоротника волшебную свинью. Свинину и вино волшебница отдала воинам, которые разделили полученное между собой и, казалось им, насытились. Она же обещала им давать всегда то же самое. Однако контакт с существами и вещами Другого Мира не может быть ни безобидным, ни безвозмездным. Поэтому, когда утром король проснулся после волшебного пира, он чувствовал себя обессиленным, и так же чувствовали себя все, кто отведал вина и волшебного мяса.

Таким образом, в праздник Самайна происходит встреча двух миров. Дело в том, что в мифологических традициях многих народов праздник рассматривается как воспроизведение в настоящем какого-либо священного события, происходившего в мифическом прошлом, «в начале». Новый год, восстанавливая космогонию в настоящем, предполагает возобновление Времени с самого начала, реставрацию первичного, «чистого» Времени, существовавшего в момент Сотворения. Поэтому кельты, для которых Самайн был Новым годом, считали время проведения праздника и особенно ночь в канун праздничного дня сакральным временем, наделенным особенной энергией, и относили именно к этому периоду многие великие события своей мифологии. В это время обитатели Другого Мира, божественные существа и духи умерших приходят в человеческий мир, свободно перемещаясь среди людей и иногда вмешиваясь в их дела. С другой стороны, и сид в праздник Самайна особенно уязвим и доступен для смертных, осмеливающихся проникнуть в его пределы.

Одним из таких людей был Нера, главный персонаж саги «Приключения Неры». Однажды, в канун Самайна, Айлиль и Медб, король и королева Коннахта, находились со своим двором в Рат Круахане. Айлиль обещал большую награду тому, кто выйдет из дому, подойдет к захваченным накануне пленникам, подвешенным к столбу, и обвяжет одному из них ноги ивовыми прутьями. Но, как это часто бывает в канун Самайна, ночь была темна и ужасна, и всюду мелькали демоны. Поэтому из всех воинов Айлиля только Нера принял вызов. Он подошел к виселице и попытался затянуть повязку на ногах пленника, но сумел это сделать только тогда, когда пленник посоветовал ему закрепить прутья с помощью пряжки самого Неры. Затем пленник пожаловался на жажду. Нера отнес его на своей спине в дом и напоил водой.

Вернувшись и снова повесив пленника, Нера пришел назад в Круахан. Он увидел крепость, сожженную дотла, и кучу отрубленных голов ее защитников. Нера направился в пещеру Круахан, которая служила входом в Другой Мир. Оказавшись в сиде, Нера предстал перед его королем, который разрешил ему остаться. Нера взял в жены одну из женщин сида и от нее узнал, что его видение разрушенного Круахана было только предупреждением: это случится на следующий год в Самайн, если до этого сид не будет разрушен.

Нера вернулся к своим друзьям и принес с собой летние плоды (дикий чеснок, примулу и папоротник), чтобы доказать, что он был в сиде. Айлиль и Медб спросили Неру, где он был. Он ответил, что был он в чудесной богатой стране, жители которой нападут на них в следующий Самайн. Через год воины Коннахта пришли в этот сид, разрушили его и взяли с собой все, что в нем было. Однако Нера со своей семьей навсегда остался в сиде.

Встреча между мирами отнюдь не всегда опасна для людей. В саге «Болезнь Кухулина» посещение Другого Мира в день Самайна исцеляет героя от болезни, длившейся целый год. Кухулин садится в лодку, приплывает на остров, где расположен Другой Мир, и оказывается в чудесной стране. Вот как описывается дворец властителей Другого Мира в этой саге:

Попав в этот сказочный край, Кухулин исцелился от своей болезни. Кроме того, его полюбила фея из сида — Фанд, жена бога Мананнана Мак Лира. Когда Кухулин покидал Другой Мир, она сказала ему: «Куда, бы ты ни призвал меня, я приду». И действительно, вскоре после возвращения Кухулина в Ирландию они встретились в Ибур-Кинд-Трахта.

Из этой же саги мы узнаем, как оба мира закрываются друг от друга. Жена Кухулина, прекрасная Эмер, очень ревновала его к возлюбленной из Другого Мира. Она сказала Кухулину, что Фанд, наверное, ничем не лучше ее, но «поистине все красное — красиво, все новое — бело, все высоко лежащее — желанно, а все привычное — горько, все недостающее — превосходно, а все изведанное — презренно, — в этом вся человеческая мудрость». Раздираемый любовью к обеим женщинам, Кухулин решил остаться с земной супругой. Безутешную Фанд увел в Другой Мир ее муж Мананнан. После ухода Фанд Кухулин очень горевал, долгое время он жил в горах, не принимая пищи и питья. Наконец пришли к нему друиды и запели свои волшебные песни. После этого он попросил пить. Друиды дали ему напиток забвения. И, выпив его, он забыл о Фанд и обо всем, что с ним случилось. Затем они дали такой же напиток Эмер, чтобы она забыла о своей ревности. Мананнан же потряс своим плащом между Фанд и Кухулином, чтобы они никогда больше не встречались. Так кончается Самайн, ночь Хаоса, воссоздающая мифические времена, и мир людей опять прочно закрывается от Другого Мира.

Итак, познакомившись со всеми группами сохранившихся источников, мы выяснили, что кельтская вера в бессмертие души не была пифагорейской верой в метемпсихоз. По кельтским верованиям, после смерти человек, сохраняя прежними внешность и внутреннюю сущность, продолжал безмятежно и радостно жить в Другом Мире, расположенном где-то на северных или западных островах, находящихся за пределами Мирового океана. По кельтской концепции, смерть, будучи только серединой долгой жизни, освобождая от принуждения времени и пространства, даровала всем человеческим существам состояние совершенного счастья.

Не так уж много мы узнали об учении друидов. Однако кельтские легенды, посвященные Другому Миру и празднованию Самайна, доказывают, что это учение не было ни банальным, ни примитивным.

Оно содержало достаточно сложные философские понятия и идеи, например понятие о множественных состояниях бытия. В кельтской мифологической традиции интересно разработана проблема соотношения времени человеческого и времени мифического. Человеческое время конечно и измеримо, тогда как время Другого Мира представляет собой неизменное настоящее вечности. Эта оппозиция конечного и бесконечного существует во всех мифологиях и во всех метафизических традициях. Однако в понимании кельтов существовала возможность приближения к вечности посредством бесконечного растяжения конечного времени. Герои отправляются в Другой Мир, где они проводят год или несколько месяцев, а в мире людей успевают пройти века. А сколько еще великих идей и сокровенных истин могло содержать учение друидов! И, может быть, не так уж не правы были античные авторы, считая их великими мудрецами и философами. Во всяком случае, друидизм, несомненно, был высшей частью кельтской мифологии. И мы вправе ожидать, что у кельтов существовала и низшая мифология, и космогонические, и героические мифы, и боги — как в мифологиях других народов.

 

Уже давно было замечено, что в верованиях и фольклоре многих народов Европы лучше всего сохранилась так называемая низшая мифология: поклонение естественным силам природы, культ камней, деревьев, представления о богах-животных, о духах, связанных с земледелием и плодородием. Это наблюдение относится и к древним кельтам. Ж. Вандри, отметив, как трудно выявить фигуры великих кельтских богов и определить их функции, писал: «Находишься на почве более солидной, рассматривая природные божества, воплощенные в земле или в водах, в животных или в деревьях. Они были в большом почете у кельтов».

Начиная знакомиться с этой частью кельтской мифологии, как и в случае с друидизмом, мы не будем разделять наши источники по их принадлежности тем или иным кельтским народам или даже историческим эпохам. Конечно, происходивший из племени эдуев друид Дивитиак времени Цезаря и ирландский монах, десятью или двенадцатью веками позже переписывавший гэльский псевдоисторический или мифологический текст, как будто не имели между собой ничего общего. Существуют значительные различия даже между ирландским филидом, уэльским бардом и рассказчиком бретонского фольклора. Но все эти люди, жившие в разные века и в разных областях кельтского мира, говорили на родственных языках, передававших слова, идеи и концепции достаточно близкие, чтобы составлять единую мифологическую традицию. Поэтому мы будем использовать все доступные источники: археологические материалы, обнаруженные на территории Франции и Британских островов, надписи и памятники изобразительного искусства, происходящие из римской Галлии, ирландские саги, валлийские легенды, бретонские сказки.

 

Культ камней

На вересковых пустошах Южной Англии, на торфяниках и поросших колючим дроком равнинах французской Бретани до сих пор стоят величественные древние памятники, сооруженные из одного или нескольких блоков дикого камня. Их называют мегалитами. Они появились в конце неолита, но большая часть мегалитов Западной Европы относились к бронзовому веку. Мегалиты бывают трех разновидностей: менгиры, дольмены и кромлехи.

Менгиры — большие продолговатые неотесанные камни, поставленные вертикально. Иногда их основание вкопано в землю. Менгиры достигают высоты 4-5 м. В Бретани они составляют целые аллеи. Особенно знамениты «ряды камней» у Карнака (Морбиган, Бретань), где насчитывается около 3 тыс. менгиров. О назначении менгиров высказывались различные предположения: одни считают их памятниками-стелами, изображениями умерших предков, другие — примитивными идолами. Во всяком случае, менгиры определенно имели культовое значение.

Наиболее распространенный вид мегалитических сооружений — дольмены. Это гробницы, сложенные из больших каменных глыб или плит, поставленных на ребро вертикально или слегка наклонно и покрытых одной или несколькими плитами сверху, наподобие крышки стола, отчего и происходит название «каменный стол». В некоторых дольменах плита, закрывающая вход, имеет большое круглое или овальное отверстие.

Группы менгиров, образующие один или несколько концентрических кругов (опоясывающих площадку посредине), называются кромлехами («круг камней»). Часто к кромлехам примыкают ряды менгиров. Кромлехи достигают 100 м в диаметре, а примыкающие к ним аллеи менгиров насчитывают до 2 тыс. камней. При раскопках внутри кромлехов находят погребения, шлифованные каменные топоры, лепную керамику.

Самым знаменитым из кромлехов и самым грандиозным из мегалитических памятников вообще является Стоунхендж у города Солсбери в Англии. Стоунхендж состоит из трех различных построек, возведенных в разное время на том же месте. Первое сооружение, относящееся к эпохе неолита, датируется 1900-1700 гг. до н. э. и состоит из круглого земляного вала и рва диаметром около 97, 5 м. Второе сооружение датируется 1700-1550 гг. до н. э., оно состоит из двух концентрических кругов камней (38 пар), вертикально поставленных внутри древнего вала. К нему ведет земляная дорога длиной около 400 м. Третье сооружение, относящееся к бронзовому веку, датируется 1500-1400 гг. до н. э. и состоит из врытых вертикально в землю тесаных камней высотой до 8, 5 м и весом до 26 т и лежащих на них каменных плит, образующих замкнутый круг диаметром в 30 м. Внутри этого круга находятся пять трилитов, окружающих горизонтально положенный «алтарный камень».

Назначение Стоунхенджа до сих пор не выяснено. По одной из версий, в те далекие времена (в период неолита и бронзового века) Стоунхендж был комплексом обсерваторий. В какие-то периоды здесь наблюдали за движением Луны, в какие-то — за Солнцем, а может быть, здесь создавали календарь. Невольно вспоминается свидетельство Цезаря о больших познаниях кельтских друидов в области астрономии и астрологии и возникает соблазн отнести Стоунхендж к друидическим памятникам. Однако Стоунхендж и друиды Цезаря отстоят друг от друга по времени слишком далеко. В то же время вопрос о том, можно ли считать Стоунхендж кельтским памятником и предполагать, что кельты участвовали хотя бы в последних этапах его строительства, зависит от того, когда кельты впервые появились на Британских островах. Ученые до сих пор не пришли к единому мнению по этому вопросу. Например, А. Юбер считал, что Стоунхендж был построен первыми кельтскими обитателями Британии.

Даже если Стоунхендж использовался для астрономических и астрологических целей, самое древнее и главное его предназначение было сакральным. Это древний храм, возможно связанный с культом Солнца и символизирующий небесный круг. Античные авторы сообщали о сферическом храме Солнца у кельтов Океана (которых античные авторы отождествляли с гиперборейцами). Эту традицию передавал Диодор Сицилийский, ссылаясь на более раннего автора Гекатея Фракийского (IV в. до н. э. ): «Среди тех, кто занимался мифами древних, Гекатей и некоторые другие рассказывают, что против земли кельтов лежит в океане остров. Размерами он не меньше Сицилии, расположен под созвездием Медведицы, и обитают на нем гиперборейцы, которых называют таким именем потому, что они живут за теми краями, откуда дует северный ветер... Гиперборейцы чтят Аполлона больше, чем других богов... И есть на этом острове великолепное святилище Аполлона, а также богато украшенный храм сферической формы».

Вообще все эти многочисленные камни (менгиры, дольмены, кромлехи и др. ), усеивающие кельтские земли, связаны с религиозными традициями, которые уходят в седую древность, тянутся непрерывно через неолит и бронзовый век, через кельтский и римский периоды вплоть до эпохи средневековья и сохраняются в народных обычаях Европы нового времени. Культ камней является одной из самых древних религий человечества. Для первобытного человека не было ничего более вечного, более благородного или внушающего больший ужас, чем величественная скала или имеющая какие-нибудь странные очертания гранитная глыба. В величии камня, в его твердости, в его форме и цвете человеку чудились реальность и сила какого-то иного мира. Люди поклонялись камням, потому что видели в них средоточие сверхъестественной энергии, которая может помочь, защитить их самих или их мертвых. По одной из версий, кельты считали, что на менгирах отдыхают души покойных.

Даже в народных верованиях современной Европы сохранились следы почитания мегалитов, скал, менгиров, кромлехов. В округе Мутье в Савойе (Франция) деревенские жители испытывают «религиозный страх и благочестивое уважение» к «Совиному камню», о котором они знают лишь то, что он защищает деревню от пожаров и наводнений. В округе Сюмен (департамент Ле Гар, Франция) крестьяне боятся кромлехов и держатся от них подальше. Женщины округа Южный Аннеси (Франция) читают «Отче наш» и молитву в честь Богородицы каждый раз, когда проходят мимо кучи камней, известной как «Мертвый человек». В том же округе женщины преклоняют колени и крестятся перед грудой камней, якобы покрывающих тело то ли убитого, то ли погибшего под обвалом паломника, и всегда бросают камешек на эту груду.

Очень живучи первобытные представления о плодородии сакральных камней, кромлехов и менгиров. Плодовитость от камней получали с помощью двух ритуалов. Один, известный как «скольжение», был очень распространен в древности. Молодые женщины, хотевшие иметь детей, скользили по освященному камню. Другой, пользовавшийся еще большей популярностью ритуальный обычай — «трение». Трение практиковалось и для здоровья, но главным образом применялось бесплодными женщинами. Еще в XIX в. в Десине (Рона, Франция) бесплодные женщины садились на каменный монолит в поле близ моста Пьерфрит. В Сен-Ренаке (Финистер, Франция) каждая женщина, желавшая иметь ребенка, три ночи подряд спала на огромной скале «Каменная кобыла». А новобрачные приходили сюда в первые несколько ночей после венчания и терлись животами об этот камень. Этот обычай отмечен во многих местах. Например, в деревне Медан (в округе Понт-Аван, Франция) женщины терлись животами о камень, чтобы родить мальчиков. Даже в 1923 г. приезжавшие в Лондон деревенские женщины, желавшие иметь детей, обнимали колонны собора Св. Павла.

Один французский этнограф описал обычай, вероятно принадлежащий той же ритуальной системе. В 1880 г. неподалеку от Карнака (Бретань) бездетные семейные пары приходили в полнолуние к местному менгиру. Они раздевались, и женщина начинала бегать вокруг камня, а муж преследовал ее; родственники же сторожили вокруг, чтобы посторонние не нарушили таинство обряда.

Священные камни находятся не только на территории Франции и Британских островов, но и в других областях кельтского мира. Например, в Богемском лесу (на границе Германии, Чехии и Австрии) встречаются группы больших (до 30 м высотой) гранитных глыб. Это фрагменты так называемой Чешской плиты — части древнейшей земной коры Европы, которая в незапамятные времена образовывала могучие горы. Многие из глыб имеют на вершине своеобразные, напоминающие чаши углубления различной ширины и глубины, иногда наполненные водой. Поэтому одни называются «чашные камни». Они похожи на две ладони, сложенные в форме чаши и обращенные вверх, как у человека, зачерпывающего воду руками, или у молящегося.

По поводу происхождения этих чаш существуют две точки зрения: согласно первой, это результат выветривания гранита, вторая утверждает, что чаши были высечены человеком. Каково бы ни было их происхождение, несомненно, что чашные камни были объектами поклонения в языческие времена. В Верхней Австрии возле одного из чашных камней были раскопаны напоминающий алтарь каменный стол, человеческий скелет и скелет жертвенного быка. Принесение быков в жертву практиковалось главным образом у галлов и называлось тавроболией. В первые века христианства кельты могли принести с собой обряд тавроболии.

Окрестные жители до сих пор называют эти гранитные чаши жертвенными камнями и иногда совершают здесь тайные жертвоприношения, насыпая в углубления чаш зерно. Христианские миссионеры воздвигали на чашных камнях или рядом с ними христианские символы (кресты, часовни, статуи), чтобы устранить воспоминание о связанном с ними языческом культе. С другой стороны, миссионеры называли их дьявольскими камнями, чтобы отпугнуть от них местное население. Однако народная память по-прежнему хранит древнюю традицию поклонения удивительным гранитным чашам.

Среди священных камней, почитавшихся в кельтском мире, особую категорию составляют так называемые «камни молнии» или «камни грома», игравшие важную символическую роль не только в кельтской, но и в других древних традициях. Происхождение этих камней объясняет устная традиция, воспоминание о которой сохраняли в начале XX в. французские крестьяне. Согласно этой традиции, камни — один из видов молнии. Крестьяне считали, что молния падает двумя способами: «огнем» или «камнем». В первом случае она сжигает, а во втором только разбивает. Крестьяне хорошо знали «камни молнии». Они только ошибались, приписывая им небесное происхождение, которого «камни молнии» никогда не имели.

Истина состоит в том, что «камни молнии» — это камни, символизирующие молнию. Они являются доисторическими топорами из силекса. Каменный топор разбивал и раскалывал предметы, уподобляясь молнии. Этот символизм восходит к чрезвычайно отдаленной эпохе и объясняет существование некоторых топоров, называемых археологами «вотивными топорами» — ритуальных предметов, которые никогда не использовались как оружие или инструменты.

Древние священные камни могут быть наделены и гораздо более сложной символикой, в частности обозначать «Центр Мира». Самым примечательным из этих символов является Омфал («пуп»), который в широком смысле служит для обозначения любой центральной точки. Символ Омфала мог располагаться в том месте, которое служило всего-навсего центром определенной области, однако для жителей этой области он был зримым образом «Центра Мира».

Более всего известен Омфал Дельфийского храма Аполлона в Греции, о котором Павсаний говорил: «То, что жители Дельф называют Омфал, — белый камень. Он считается центром земли». В античности существовало и другое предание, согласно которому Омфал был могилой священного дельфийского змея Пифона. Эти толкования не противоречат друг другу. Могила, будучи местом, где могут сообщаться мир мертвых, мир живых и мир богов, была освящена как связующее звено между разными уровнями Вселенной, и такое место могло быть расположено только в Центре.

Кельтские традиции также содержат много сведений об омфалах и о разнообразном символизме «центрального камня». Камень Лиа Файл (слово «Файл» могло обозначать Ирландию) являлся Ом-фалом — камнем, к которому сходились все важнейшие дороги Ирландии. Лиа Файл начинал петь, когда на него садился человек, достойный стать королем. Если при ордалиях на Лиа Файл садился ложно обвиненный человек, камень белел; когда женщина, обреченная на бесплодие, приближалась к нему, камень кровоточил; если же прикоснувшаяся к камню женщина должна была стать матерью, он источал молоко. Лиа Файл был символом верховной власти короля Ирландии, обеспечивавшего плодородие и гарантировавшего ордалии.

В Ирландии имелся еще один Омфал. В Уснехе, располагавшемся почти точно в центре страны, был воздвигнут огромный камень, именовавшийся «пупом Земли», а также «камнем уделов», поскольку он находился в том месте, где сходились границы четырех ирландских королевств. Вокруг него ежегодно в первый день мая собирался всеобщий совет, схожий с ежегодным собранием друидов в «срединном священном месте Галлии». Воспоминания о чрезвычайно важном символическом значении Центра сохранились и в современной Франции. Например, в деревне Аманси (округ Ла Гош) есть камень, который называется «Камень в середине мира». Упоминавшийся выше «Совиный камень» в округе Мутье, по местным поверьям, никогда не покрывается наводнениями, подобно Центру Мира, который никогда не поглощает потоп.

Священный камень, который служил обычно материальным выражением Омфала, часто назывался бетилом. Это слово родственно еврейскому имени «Вефиль» (Бейт-эль, «Дом Бога»), которым, согласно библейскому преданию, Иаков нарек то место, где во сне ему явился Господь: «Иаков пробудился от сна своего и сказал: истинно Господь присутствует на месте сем; а я не знал! И убоялся, и сказал: как страшно сие место! Это не иное что, как дом Божий, это врата небесные. И встал Иаков рано утром, и взял камень, который он положил себе изголовьем, и поставил его памятником, и возлил елей на верх его. И нарек имя месту тому: Вефиль... » (Бытие, 28: 16-19)

То, что камень мог служить жилищем божества, засвидетельствовано в религиозно-мифологической традиции кельтских стран. Дело в том, что мегалитические памятники бывают украшены орнаментом — резным, гравированным или рисованным, составленным по большей части из спиралей, лент, прямоугольников. Но иногда мегалиты украшены изображениями Великой Богини — самой Матери-Земли. Таков, например, неолитический менгир из Сент-Серпен в Авейроне, имеющий вид женской фигуры. Очень часто среди орнаментов, покрывающих дольмены, встречается упрощенное до крайности изображение богини: прорисован нос, помещенный между двумя глазами, и под ними возвышаются два рельефных кружка — схематизированные изображения грудей. К этому изображению иногда добавляется ожерелье, иногда две руки, прижатые под грудью.

Материнскую функцию Великой Богини очень своеобразно воплощает фигура, вырезанная на опорном столбе дольмена Люффанг в Краке (Морбиган). Столб украшен рельефом, изображающим обнаженный женский торс с широкими плечами, без головы и рук. Все детали женского тела выполнены в рельефе, только груди обозначены двумя маленькими гравированными кружками с точкой посередине. В то же время эти два кружка являются глазами странной головы, рисунок которой занимает почти всю поверхность женского торса. Это женское лицо, обрамленное волосами, которые спускаются до самых глаз. В середине выступает огромный нос, рот отсутствует. Но и это еще не все: этот огромный нос является реалистическим изображением вульвы. Очевидно, что художник хотел выразить двойственный характер Великой Богини, духовная сущность которой передана ее человеческим лицом с острым взглядом, а ее функция богини плодородия, порождающей материальный мир, — изображением женских гениталий.

Существовала тесная связь между поклонением Богине-Матери и строительством дольменов. Дольмены являются погребальными памятниками, но их нельзя считать простыми надгробиями. Под ними находят не целые скелеты, а разрозненные кости, лежащие в беспорядке. Многие из них сожжены или сломаны, притом что следы костра не характерны для обряда кремации. Иногда маленькие коллекции костей помещены в каменные ящики. Судя по всему, похороны здесь проводились в два приема. Сначала тела умерших выставляли в погребальной камере на время, необходимое для того, чтобы разложиться. Затем кости подвергали действию очистительного огня и разбивали их, чтобы душа могла наконец выскользнуть на свободу. Искусственный грот, дольмен, символизировал лоно Великой Богини, куда возвращается человеческое существо в конце своей земной жизни и где оно пребывает, пока снова не родится на свет.

Народные традиции кельтских стран сохранили воспоминания о Великой Богине, живущей в дольменах. В Бретани ее называют Гварк, Старуха, она — могущественная королева фей и корриганов. Она появляется в бретонской сказке «Грот корриганов». Однажды жил-был на свете сапожник, которого звали Саиг. У него было пятеро детей, а дела его шли не слишком хорошо. Однажды кто-то постучался в его дверь. Открыв, Саиг увидел старую Кателль; все считали ее колдуньей и потому старались ее избегать. Превозмогая отвращение, Саиг попросил старуху войти, так как следует с особой готовностью помогать самым обездоленным и презираемым.

— Зайдите погреться у огонька, бабушка, — сказал Саиг. — Вы совсем промокли. Не следовало бы вам бродить по дорогам в этот час. Может случиться недоброе: вдруг встретятся Ночные Прачки, которые заставят вас выкручивать вместе с ними простыни, а потом выкрутят ваши руки и раздробят вам кости.

— Я не боюсь Ночных Прачек, — ответила Кателль.

— Во всяком случае, в такое ненастье лучше находиться дома.

— Ты прав. Но, несмотря на эту скверную погоду, никто, кроме тебя, не впустил меня в дом. Даже спускали собак, обзывая меня колдуньей. Слово Кателль: многие поплатятся за это.

— Нужно прощать обиды, Кателль.

— Мой закон — древний закон: сердце за глаз, голову за руку, жеребца за кобылицу».

Жена Саига как следует накормила нищенку и приготовила ей удобную постель на чердаке. На следующее утро, прежде чем уйти, Кателль отвела Саига в сторону и сказала, что хочет вознаградить его за доброту. В камине, под камнем очага, он найдет ключ и кольцо. Этим ключом он сможет открыть скалу, находящуюся в глубине дольмена, который называют «Дыра корриганов». Для этого ему достаточно положить ключ на камень, сказав «Дигор да зигор». Что касается кольца, то, как только он наденет его на палец и повернет украшающий его камень, то сразу станет невидимым. С помощью этих волшебных предметов он сможет захватить сокровище корриганов, которое находится под дольменом. Но он должен взять с собой свечу и уйти из пещеры раньше, чем она погаснет. Иначе — горе ему!

Сразу же после ухода Кателль Саиг отыскал в камине ключ и кольцо. Как только наступила ночь, он отправился в дольмен. С тревожно бьющимся сердцем Саиг ощупью добрался до внутренней стенки дольмена, зажег свечу и положил ключ на камень, сказав: «Дигор да зигор». Тотчас каменная стела, перед которой он стоял, исчезла, и он увидел у своих ног лестницу, уходившую в глубины земли. Саиг спустился по ней и оказался у входа в ярко освещенный зал. Поставив свою свечу и повернув кольцо, чтобы стать невидимым, он незаметно вошел в зал, где сновали сотни корриганов. На троне, сделанном из позолоченного серебра и инкрустированном драгоценными камнями, сидел король, облаченный в пурпурную мантию. В глубине зала сверкали груды золота и драгоценных камней. Саиг поспешно набрал целые карманы и шапку драгоценностей. Затем, взяв свою свечу, поднялся к камню, который служил дверью. Он коснулся его ключом, сказав: «Дигор да зигор», и камень исчез перед ним.

Но природа человека такова, что чем больше он имеет, тем больше хочет иметь. Вместо того чтобы вернуться домой и зажить безбедно, сапожник решил еще раз спуститься в глубь дольмена. Положив добычу под камень, который он открыл с помощью ключа и магической фразы, он снова спустился в пещеру корриганов. Решив стать настоящим богачом, Саиг начал тщательно отбирать драгоценные камни и забыл про свою догорающую свечу. Когда он вспомнил о ней и захотел взять ее, пламя погасло. В полной темноте он поднялся по лестнице и, оказавшись наверху, напрасно повторял на все лады заклинания: каменная дверь оставалась закрытой. И он снова стал видимым, потому что, как только свеча погасла, магическая сила его кольца перестала действовать. Корриганы сразу же заметили его и увидели бриллианты в его шапке. Они схватили Саига, называя его вором, и подвели к своему королю.

Король, не раздумывая, высказал свое суждение: «Ты хотел золота? Ну, хорошо, ты его получишь. Я приговариваю тебя быть похороненным под грудой золота, которое тебя задушит». Корриганы принялись танцевать вокруг несчастного Саига, бросая ему пригоршни золота. Вскоре он был засыпан им по грудь.

«Что здесь происходит?» — внезапно спросил женский голос. Корриганы остановили свой хоровод и мгновенно склонились перед вошедшей в зал. Пораженный Саиг узнал Кателль. Но в тот же миг она преобразилась, ее лицо чудесным образом помолодело, ее лохмотья превратились в шелка. Став прекрасной принцессой, она села рядом с королем.

«Итак, Саиг, — говорит она, — ты не обратил внимания на мое предупреждение. Если бы я не пришла вовремя, ты бы погиб. Я тебя помилую, потому что ты был добр ко мне. Но у тебя не будет ни золота, ни драгоценных камней. Твой ключ потерял свою силу».

Она приказала корриганам освободить Саига.

«Все же мне жаль тебя, — объявляет она после краткого размышления. — Я дам тебе блюдо, которое три раза в день будет наполняться пищей и кормить всю твою семью. Но из-за твоей жадности богатство будет обходить тебя стороной».

Эта бретонская сказка сохранила образ Великой Богини, которой поклонялись еще строители мегалитов и культ которой затем восприняли кельты, существенно его не изменив. Она — королева подземного мира. Рядом с нею находится король, но он явно ниже ее в своем достоинстве, потому что она, не раздумывая, отменяет данный им приказ. Это только король корриганов, карлик, как и его подданные, в то время как королева, высокая и прекрасная, царствует над всем сидом. Она снисходит до того, что живет рядом со смертными людьми и помогает тем, кто этого заслуживает. Великая Богиня проявляется то в виде старухи, то в образе молодой красавицы. Ее жилище находится в глубине дольмена, куда запрещен доступ живым, если только они туда не приглашены. Бедный сапожник Саиг получил такое приглашение от самой Великой Богини. И это могло бы закончиться его гибелью, потому что он не подчинился законам, соблюдение которых позволило бы ему приобрести сокровища Другого Мира.. Все это находится в совершенном согласии с древними традициями кельтов, и не случайно старая Кателль, она же Великая Богиня, говорит: «Мой закон — древний закон».

Христианская церковь пыталась бороться с культом камней, так широко распространенным и так глубоко укоренившемся в кельтских землях. Известно, что Поместный собор принял ряд постановлений (в Арле — в 452 г., в Туре — в 567 г., в Нанте — в 658 г. ), настоятельно предостерегавших христиан от тяжкого греха поклонения камням и деревьям. Войну с этим культом церковь проиграла. Почитание камней в кельтском мире дожило до наших дней и даже нашло свое место в христианском культе. Можно привести несколько примеров. В Австрии, на Аберзее, в церкви Св. Вольфганга в 1713 г. была воздвигнута маленькая часовня вокруг стоявшей ранее под открытым небом «кельи» — маленького мраморного строения, внутри которого находится обнесенный кованой решеткой священный камень. Это глыба известняка, с несколькими углублениями и желобками на поверхности. Они возникли от воздействия воды на мягкие части камня, но церковь их считает следами рук и ног святого.

В часовне св. Николая в местечке Новый Лес (Австрия) находится так называемый «Камень руки». Это тоже известняковая глыба с дырой в толщину руки, которая заканчивается пятью меньшими дырами. Те, кто желает исцелиться от подагры, просовывают туда руки. На одном из Гебридских островов, на Фладдауане, рассказывают сагу о камне, лежащем на алтаре. Он всегда должен быть влажным. Если рыбаки из-за штиля не могут выйти под парусом в море, они идут к часовне, в которой находится камень, обходят ее по направлению движения солнца и окатывают камень водой. Так они надеются вызвать сильный ветер.

Культ камней является одной из древнейших религий. То, что он занимает столь важное место в религиозно-мифологической традиции кельтов, свидетельствует о древности самой традиции. Однако «древняя» отнюдь не означает «примитивная». От упреков в примитивности строителей мегалитов защищал французский философ Рене Генон (1886-1951), один из самых оригинальных мыслителей XX в., создатель теории традиционализма. Эта теория получила название от слова «традиция», которым Генон обозначал особое философское понятие, разработке которого он посвятил всю свою жизнь. По мнению Генона, наш земной мир, с одной стороны, является лишь частью сложной системы универсума, с другой — он представляет собой уменьшенную проекцию архетипа-принципа. Развитие мира и человечества происходит циклами. В начале цикла, который в греко-римской традиции отождествляется с «золотым веком», изначальная (примордиальная) традиция и представляющие ее принципы предстают во всей своей полноте. Таким образом, доисторические народы, находились в состоянии, гораздо более близком к Принципу, чем пришедшие после них. То, что кельтская мифология упорно сохраняет культ камней и символы, с ним связанные, свидетельствует о том, что она тоже не утратила связи с принципами изначальной традиции.

 

Растительные мотивы в мифологии кельтов

В мифологии кельтов, как и в мифологических традициях других древних народов, наряду с культом камней к глубокой древности восходит поклонение различным видам растений — в первую очередь деревьям, которые наделялись особой сакральностью. Уже давно было замечено, что в самых древних из известных святилищ обязательно присутствовали камни, вода и деревья; в глазах первобытного человека такой сакральный пейзаж был моделью всего мира.

Дерево растет, теряет и восстанавливает листву, то есть «умирает» и «воскресает» бесчисленное количество раз. Благодаря своей силе и мощи, благодаря своим бесконечным «возрождениям», для человека архаических культур дерево воспроизводило Космос в целом, становилось образом Вселенной.

Так, в древних мифологиях дерево превращалось в находящееся в Центре Мира Космическое дерево, или Мировое Древо, Древо Жизни и Бессмертия. Поскольку оно является символом Центра Мира, то его аналогами являются другие символы Центра Мира, такие, как «Ось Мира», «Мировой столп», «Мировая гора».

Классическим образом Мирового Древа, воплощающего Космос в его целостности, является знаменитый ясень Иггдрасиль скандинавской мифологии, который в «Старшей Эдде» описывает прорицательница-вельва:

Кельтские мифы также повествуют о космическом дереве, корни которого уходят на самую большую глубину в землю, а вершина касается неба. Космических деревьев, которые иногда еще называются «дерево мира», было столько же, сколько провинций в Ирландии. Эти великие священные деревья появляются в саге «Установление владений Тары», повествующей о разделении Ирландии на пять провинций. Сага рассказывает, что в царствование Диармайта, сына Кербала (исторический король, правивший в 545-565 гг. ), знатные люди Ирландии выступили против расширения королевских владений. Тогда в Тару, резиденцию верховного короля, был призван Финтан, сын Бохры, чтобы определить границы королевских владений. Сев на место верховного судьи в Таре, Финтан пересказал всю историю Ирландии с древнейших времен и поведал о странном персонаже по имени Трефуйлнгид Треэохайр, который внезапно появился среди ирландцев в тот день, когда был распят Христос. Этот чужестранец был гигантского роста и очень красив; он управлял восходом и закатом солнца. В левой руке он держал каменные таблички, а в правой — ветвь с тремя плодами: яблоками, орехами и желудями. Он спросил, рассказывают ли во дворце Тары старинные предания о людях Ирландии. Присутствующие ответили, что у них нет мудрых знатоков старины.

«Будут они у вас, — сказал Трефуйлнгид, — ибо установлю я связь преданий и старины о владениях Тары и четырех частях вокруг нее, ибо я истинно мудрый очевидец, толкующий каждому все неизвестное. Приведите ко мне теперь по семь самых мудрых, искусных и осмотрительных мужей из каждой части Ирландии, а с ними и ученых людей из самой Тары, ибо подобает четырем королевствам быть при делении Тары и ее преданий».

Когда представители четырех частей Ирландии и поместья Тары собрались все вместе, Трефуйлнгид спросил Финтана: «О Финтан, как поделилась Ирландия?.. » И Финтан рассказал, что страна изначально была разделена на четыре области и центр: Коннахт (на западе), Улад (на севере), Лейнстер (на востоке), Мунстер (на юге) и срединная область Миде, в которой находилась Тара, резиденция верховного короля Ирландии. В подтверждение этого деления Трефуйлнгид дал Финтану несколько ягод с ветви, которую держал в руке. От них произошли пять деревьев: Биле Тортан, Эо Роса, Эо Мугна, Кроеб Дайти и Биле Исниг.

Эти пять священных деревьев упоминаются и в других ирландских сагах. Так, в саге «Видение Фингена» одним из чудес, возвещающих царствование Кона, величайшего короля Ирландии, называют дерево Эо Мугна (Дуб Мугна):

« — Какое же чудо еще? — спросил Финген.

— Вот какое, — отвечала женщина. — Со времен Потопа сокрыто в Ирландии дерево, и теперь три дождя плодов сбросит оно, так что трижды наполнится желудями поле, где оно стоит. И когда упадет с него последний желудь, немедля появятся ростки нового урожая. До нынешней ночи никогда не видел глаз человека этого дерева, имя которого Мугна. То дитя райского дерева. С могучими ветрами залетело сюда его семя и опустилось в долине Мугна, а быть может, это плод с ветви, что держал Всевышний; он пророс в правление Конанга Бекфиаклаха, брошенный рукой Финтана, сына Бохры. Как это случилось, останется тайным. Нынешней ночью явится оно ирландцам и прославится во веки веков».

Из саги «Старина мест» мы узнаем, какой породы четыре остальных священных дерева Ирландии. Эо Роса — это тис. «Дерево Росс, королевское колесо, право вождя, грохот волны, творение славнейшее, прямое и крепкое дерево, бог стойкий и твердый, путь к небесам, опора дома, добро людей, муж ясных слов, великое полное сокровище, крепость Троицы, добро матери, дитя Марии, море, полное добычи, честь красоты, господин ума, ангельская корона, мировой клич, гордость Банбы, мощь победы, знание начал, судный рок, знание для мудрецов, благороднейшее из деревьев, слава Галеойн, славнейший куст, защита кабана, сила жизни, слово знания, Дерево Росс». Биле Тортан, Кроеб Дайти и Биле Исниг — это ясени, причем Биле Исниг назван «ясень многолюдного Уснеха». Пространные поэтические характеристики священных ирландских деревьев в сагах говорят о том, что эти космические деревья являются воплощением Древа Жизни и Бессмертия, Древа Познания и конечно же Мирового Древа.

Тис Эо Роса наделен такими эпитетами, как «путь к небесам» и «опора дома». Первый иносказательно обозначает Ось Мира, соединяющую небо и землю. Второй, взятый в прямом, а не в переносном смысле, — это не что иное, как центральный столб, поддерживающий кровлю жилища, и в то же время Ось Мира. В традиционных культурах (например, у эскимосов) Ось Мира изображалась самым конкретным образом — подпиравшими жилище центральными столбами, которые назывались Мировыми Столпами.

В саге «Разрушение дома Да Дерга» мы встречаем такой аналог Мирового Древа — центральный опорный столб дома Да Дерга; описание этого дома, по-видимому, воспроизводит в некоторых отношениях мифологическую картину мира. К дому Да Дерга вела дорога, пересекавшая его насквозь. Семь покоев было в этом доме и семь дверей, которые никогда не закрывались. Когда разводили огонь в очаге и вынимали из огня полено, то из каждой двери вырывалось пламя. Мистическое число семь тесно связано с символикой Мирового Древа и Оси Мира. Отождествление Мирового Древа о семи ветвях с семью планетными небесами восходит к месопотамской мифологии. Однако подобные идеи встречаются и в других культурах. Например, концепция семи небес является общей для всей Юго-Восточной Сибири: шаман карабкается на дерево или столб с семью зарубками, представляющими семь небесных уровней.

В древних мифологиях образ Мирового Древа часто связан с мотивом священного источника. Так, в скандинавской традиции у корней Иггдрасиля располагается чудесный источник Урд. Вода питает гигантское дерево и дает ему юность и силу, а на берегу Урда боги ежедневно держат совет и вершат правосудие. Поблизости от Иггдрасиля находится также источник мудрости Мимир, в котором Один оставил в залог один глаз и куда он постоянно возвращается, чтобы обогатить свою мудрость.

В кельтской мифологии существует аналогичный мотив. В Ирландии якобы существовал источник Коннла, местонахождение которого было известно лишь богу Другого Мира Нехтану и трем его кравчим. Воды Коннла давали поэтическое вдохновение и знание. Над ним росли девять лещин учености, из которых «мудрецы берут свою мудрость». Орехи, падавшие в этот источник, создавали в воде «пузыри высшего вдохновения». Человек, съевший такой орех или проглотившую его рыбу, обретал дар предвидения и поэтического вдохновения. У источника Коннла был двойник в Обетованной стране, где вытекающие из него пять рек представляли собой пять человеческих чувств.

Согласно кельтской мифологии, чудесные свойства священных источников и растений усиливались, если они взаимодействовали друг с другом. Исцеляющая вода оживляет мертвых, когда этого хотят боги и друиды творят над нею свои заклинания. Живых она омолаживает и предохраняет от болезней и дряхлости. Чтобы возможности источника многократно возросли, в воду нужно бросить фрукты или орехи. Пример тому мы находим в саге «Плавание Майль-Дуйна», текст которой, хотя и сильно христианизированный, все равно передает это древнее кельтское верование.

Майль-Дуйн и его спутники отправились в «чудесную страну», с которой в ирландских сагах отождествлялся Другой Мир. Однажды они пристали к большому острову, одна половина которого была покрыта лесом из тисов и больших дубов, а другую занимала равнина с маленьким озером посредине.

Вдруг они увидели облако, несшееся на них с юго-запада. Через некоторое время они поняли, что это птица. Она прилетела на остров и села на холм возле озера. Птица принесла с собой ветвь громадного дерева, которая была толще крупного дуба. На ней висели тяжелые плоды, с виду напоминавшие гигантский виноград. Путники притаились, выжидая, что станет делать птица. Утомленная перелетом, она некоторое время отдыхала, а затем принялась поедать плоды с ветви. Майль-Дуйн подошел к самому подножию холма, на котором сидела птица. Увидев, что птица не причинила Майль-Дуйну вреда, его спутники подошли к нему. По приказу Майль-Дуйна один из них сорвал несколько ягод с ветки, но птица даже не пошевелилась.

В тот же день с юго-запада прилетели два орла. До самого вечера они ухаживали за птицей, чистили ей перья. На следующее утро они раздавили чудесные ягоды и побросали их в воду, сделавшуюся ярко-красной от сока. Большая птица принялась купаться в озере. Вскоре орлы улетели обратно, а через два дня птица последовала за ними. По тому, каким легким и быстрым стал ее полет, путешественники догадались, что у них на глазах дряхлая птица вновь стала молодой и сильной. Увидев это великое чудо, Диуран, один из спутников Майль-Дуйна, предложил: «Пойдем, выкупаемся в озере, в котором побывала птица, чтобы так же омолодиться». — «Нельзя этого делать, — ответил один из них, — ибо птица оставила в воде свой яд». — «Глупость сказал ты, — отвечал Диуран, — я войду в озеро первым». Он выкупался в озере и несколько раз глотнул воды оттуда. С тех пор до конца жизни зрение его оставалось крепким, ни один зуб и ни один волос не выпал у него и никогда не знал ни хвори, ни болезни с того часа. После этого они покинули остров и отправились на поиски своей волшебной страны.

В ирландских сагах речь может идти об озере, источнике, ручье или реке. Но в любом случае целительная вода, будь она живой и текущей, как в реке, или тихой и спящей, как в озере, всегда взаимодействует с растениями, и именно они придают ей чудесные свойства. Герой эпической саги «Похищение быка из Куальнге» Кухулин был так тяжело ранен в поединке, что его друзья из сида, Туата Де Дананн, послали уладов (жителей Улада) позаботиться о нем: «Тем временем явились на помощь и выручку Кухулину улады... Отвели они его к ручьям и потокам Конайлле Муиртемне, чтобы омыть и освежить его раны, порезы, следы от бессчетных ударов и язвы в воде тех ручьев и потоков. Ибо, храня и оберегая Кухулина, Туата Де Дананн погружали травы и зелья в ручьи и потоки Конайлле Муиртемне, отчего поверхность их стала зеленой».

Более других деревьев кельты почитали дуб, ясень и тис. Широко распространено мнение, что главным священным деревом кельтов был дуб, вообще игравший важную роль в мифологических концепциях индоевропейских народов (достаточно вспомнить священный дуб Зевса в его святилище в Додоне). В самом деле, среди пяти священных деревьев Ирландии великий дуб Эо Мугна занимает самое почетное место. Кроме того, имеется свидетельство Плиния Старшего о почитании дуба у кельтов: «Они избирают дубовые леса и не совершают никакого обряда без листвы этого дерева, так что вполне возможно, что сами друиды взяли свое имя от его греческого названия. Они считают, что все, что произрастает на дубе, послано небом и означает, что это дерево было выбрано самим богом». Хотя, как известно, предположение Плиния о происхождении слова «друид» основано на простой игре слов и является ошибочным, дуб, символизирующий знание и силу, действительно был связан с образами верховных божеств. Как сказал один поздний античный автор, «дуб у кельтов был видимым изображением божества».

Однако кельты почитали и другие породы деревьев. Так, три из пяти священных деревьев Ирландии — это ясени; к той же породе относилось и Мировое Древо скандинавской мифологии Иггдрасиль. И наконец, воплощением Мирового Дерева и Оси Мира является тис Эо Роса, описанный в саге «Старина мест».

В качестве священного дерева, связанного с заупокойным культом и с прорицаниями друидов, тис появляется в трогательной любовной «Повести о Байле Доброй Славы», которая известна по позднему манускрипту XV в. Но архаичный текст саги наполнен редкими и трудными словами, свойственными особому языку древних филидов. В саге рассказывается, что Байле был единственным сыном Буана, короля Улада. Байле любили все, а особенно Айлинн, дочь Лугайда, сына Фергуса. Айлинн и Байле условились о любовном свидании, которое должно было произойти в Рос на Туригин у Лайнд Моэльдуиб, на берегах Войны в Бреге. Байле отправился на встречу с возлюбленной, идя с севера из Эмайн Махи, через Слиаб Фуаит, через Муртемне, и уже добрался до Траиг Байли. Он и его спутники распрягли лошадей и оставили их пастись на лугу, а сами расположились на отдых.

Вдруг они увидели странного человека, направлявшегося к ним с юга. Он бежал быстрее ветра. Байле подошел к нему и спросил, откуда и куда он идет и почему так спешит. «Я иду из Туаг Инбер, и я направляюсь на север, с тех пор как я перевалил через гору Суиде в Лейнстере. У меня нет новостей, если не считать, что дочь Лугайда, сына Фергуса, отдала свою любовь Байле, сыну Буана, и что она шла на свидание с ним, когда воины Лейнстера захватили ее и убили, потому что было предсказано друидами и прорицателями, что они не встретятся при жизни. Но они встретятся после смерти и никогда не расстанутся в вечности. Вот каковы мои новости». После этого странный человек побежал дальше. А Байле, услышав его слова, упал замертво. Люди Улада похоронили его, воздвигли над местом его погребения могильный камень и справили по нему поминки. На его могиле вырос тис, крона которого напоминала голову Байле. Поэтому это место называется Траиг Байли.

После этого тот же самый человек направился к дому Айлинн. «Откуда идет этот человек, которого мы не знаем?» — спросила Айлинн. «С севера Ирландии, я перевалил через гору Суиде в Лейнстере», — сказал незнакомец. «У тебя есть новости?» — спросила Айлинн. «У меня нет новостей, которые заставили бы плакать, если не считать, что я видел в Траиг Байле уладов, занятых похоронами, роющих могилу, воздвигающих могильный камень, на котором написано имя Байле, сына Буана, наследника королевского рода в Уладе. Он ехал на свидание с женщиной, которой он подарил свою любовь, но им не суждено было встретиться живыми». Сказав это, он ушел. Айлинн в тот же миг упала мертвой, а на ее могиле выросла яблоня, которая через семь лет стала большим деревом. Ее вершина была похожа на голову Айлинн.

Через семь лет прорицатели и ясновидящие срубили тис, который рос на могиле Байле. Из него сделали таблички поэтов и на них стихами записывали сведения о праздниках, видениях, любовных историях и сватовствах, которые случались в Уладе. Точно так же жители Лейнстера поступили с яблоней, росшей на могиле Айлинн.

В день Самайна Арт, сын Конна, устроил большой пир, куда пришли поэты со своими табличками. Арт попросил, чтобы ему дали их посмотреть. Ему принесли тисовую и яблоневую таблички, и когда он их взял, таблички в его руке соединились так крепко, что их разъединить невозможно было. И потом их хранили как драгоценность в сокровищнице Тары.

Тис использовался в магии друидов. В одной из версий саги «Сватовство к Этайн» король Эохайд, чью супругу Этайн увел бог Другого Мира Мидир, поручил своему друиду Далану найти ее. Далан отправился на запад и дошел до горы, которая называлась Слиаб Далан (гора Далана). Трудно было Далану отыскать Этайн, потому что прошел уже год с тех пор, как она исчезла. Тогда друид выстругал четыре тисовые палочки и вырезал на них огамические письмена. С их помощью он узнал, что Мидир спрятал Этайн в сиде Бри Лейт. Вообще в ирландских сагах почти каждый раз, когда друиду нужно совершить магический обряд, он вырезает огамическую надпись именно на тисовых палочках. Так поступал в саге «Экстаз героя» Козарн, филид мифического короля Ирландии Конна Ста Битв. Творя свои заклинания, он пользовался четырьмя тисовыми восьмигранными палочками.

К числу священных деревьев ирландцы относили также орешник, который считался деревом сокровенного знания, его плоды наделяли человека мудростью. Поэтому для бросания жребия часто использовали древесину орешника. Это был важный магический обряд, проводившийся, чтобы получить пророчество или предугадать исход какого-либо события. Буквальный перевод древнеирландского названия этого вида гадания — «бросать дерево».

Китинг, историк первой половины XVII в., в распоряжении которого были утраченные ныне источники, приводит рассказ, связанный с прибытием в Ирландию сыновей Миля, иначе говоря, гойделов, предков современных ирландцев. Вместе с войском сыновей Миля пришли искусный арфист Онаои и замечательный поэт Кир, сын Киса. Король Южной Ирландии Эбер и король Северной Ирландии Эремон захотели сделать их своими придворными. Правители «бросили дерево», и по жребию арфист достался Эберу, а поэт — Эремону.

Кроме орешника, для получения прорицаний использовалось дерево рябины. Костер, сложенный из рябиновых веток, помогал друидам не только предсказывать будущие события, но и влиять на их исход. Так, в саге «Осада Друим Дамгайре» король Кормак спросил у друида Китруада, не может ли он помочь войску Кормака выиграть битву. «Ничто не поможет тебе, кроме огня друидов», — сказал Китруад. «Как его разжечь? И для чего он нужен?» — спросил Кормак. «Пусть воины пойдут в лес, — ответил Китруад, — и принесут рябины, потому что именно из нее получается лучший наш огонь. Когда костер загорится, нужно будет следить за ним. И если пламя обратится к югу, — во что я не верю, — вам надлежит преследовать людей Мунстера. А если оно обратится к северу, то уходите сами, ибо будете разбиты, даже если станете стойко обороняться».

Яблоня также была священным деревом. Это дерево и его плоды играют важную роль в кельтской мифологии. Подаренное богами или обитателями сида яблоко помогает человеку войти в контакт с Другим Миром. Когда в саге «Исчезновение Кондлы Прекрасного» Кондлу позвала отправиться в Другой Мир прекрасная обитательница сида, его отец, король Конн Ста Битв, обратился за помощью к друидам, чтобы они удержали Кондлу в мире людей. Друид Коран спел такое сильное заклятие, что голос женщины стал не слышен и сам Кондла перестал ее видеть. Но прежде чем отступить перед заклятием друида, вестница сида дала Кондле яблоко. Целый месяц Кондла не ел ничего, кроме этого яблока, ибо все прочее казалось ему безвкусным; при этом яблоко всегда оставалось целым. И такая тоска охватила Кондлу по женщине Другого Мира, что, когда она явилась в следующий раз, он не раздумывая прыгнул в ее стеклянную ладью и уплыл с ней за море, «и никто с тех пор больше не видел их и не узнал, что с ними сталось».

В саге «Плавание Брана» яблоко заменено яблоневой веткой. Сага рассказывает, что однажды Бран, прогуливаясь в одиночестве возле своего замка, услышал позади себя музыку. Он обернулся, но музыка снова звучала за его спиной, и так повторялось несколько раз. В конце концов дивная мелодия усыпила Брана. Когда он проснулся, то увидел около себя серебряную ветвь с белыми цветами.

Бран принес ветвь домой, где ему и его домочадцам явилась женщина в необычной одежде и запела:

Она рассказала о прекрасной стране Эмайн, а потом исчезла и унесла с собой волшебную яблоневую ветвь. На другой день Бран пустился на поиски Благодатной страны.

Такую же ветвь яблони принес однажды из Другого Мира великому королю Ирландии Кормаку таинственный незнакомец, который в действительности был богом Маннаном, обладавшим даром превращений. Об этом идет речь в саге «Приключения Кормака в Обетованной Стране». Однажды майским вечером Кормак прогуливался по холму Мур Tea в Таре. Внезапно он увидел седовласого воина, который направлялся к нему. На нем был надет пурпурный плащ с бахромой, а под ним — сорочка с полосками из золотых нитей. Обут он был в башмаки с подошвами из белой бронзы. Серебряная ветвь с тремя золотыми яблоками лежала на его плече. Когда ее встряхивали, раздавались звуки прекрасной музыки. Слушая ее даже больные и раненые забывались тихим сном. Воин и Кормак приветствовали друг друга. «Откуда явился ты, воин?» — спросил король. «Из страны, — был ответ, — где царит лишь одна правда, где нет ни старости, ни дряхлости, ни печали, ни горести, ни зависти, ни ревности, ни злобы, ни надменности». — «Не так у нас здесь, — сказал Кормак и спросил: — Скажи же мне, воин, могли бы мы заключить с тобой союз?» — «Охотно согласен я на это», — отвечал воин. И они заключили между собой союз. «Теперь дай мне эту ветвь!» — сказал Кормак. «Я дам тебе ее, — отвечал воин, — с условием, что в обмен ты дашь мне три дара, которые я попрошу у тебя в Таре». — «Ты получишь их», — сказал Кормак. И воин, связав короля обещанием, отдал ему ветвь и удалился.

В саге «Плавание Майль Дуйна», которая, несмотря на ее христианизацию, представляет собой самый длинный в ирландской литературе рассказ о путешествии в страну Другого Мира, яблоки могут утолять голод и жажду. Майль-Дуйн и его спутники долгое время плыли по открытому морю без пищи, страдая от голода, пока не достигли острова, окруженного со всех сторон громадными скалами. На этом острове был большой лес. Проплывая мимо него, Майль-Дуйн протянул руку и отломил одну ветвь. Три дня и три ночи оставалась ветвь в его руке, пока корабль под парусами огибал скалы, а на третий день на ней выросли три яблока. Каждого яблока хватило, чтобы насытить их всех в течение трех дней.

Затем мореплаватели побывали на еще более удивительном острове. На нем росло много деревьев, усыпанных золотыми яблоками. Под деревьями бродили красные животные, похожие свиней. Они раскачивали деревья и стряхивали с них яблоки. После захода солнца звери прятались в пещеры и не выходили оттуда до рассвета. Множество птиц плавало по волнам вокруг острова. С самого утра до середины дня они плыли, удаляясь от острова, с середины же дня до вечера плыли обратно к острову и достигали его с заходом солнца. На острове птицы поедали яблоки. Один из спутников Майль-Дуйна сошел на остров, чтобы осмотреть его, и тут же позвал на подмогу одного из товарищей: почва под его ногами оказалась раскаленной, так что из-за жары было трудно долго оставаться на острове. Путешественники поняли, что остров нагревают огненные животные, сидящие в пещерах. Они, однако, смогли захватить несколько яблок, которые съели затем на корабле. На рассвете птицы покинули остров и поплыли от него по морю, а огненные животные вылезли из пещер и стали поедать яблоки до самого захода солнца. А потом, когда они опять ушли в свое убежище, вместо них снова появились птицы. Тогда Майль-Дуйн и его спутники высадились на остров и собрали все яблоки, сколько их нашлось. Это на некоторое время спасло их от голода и жажды.

Мотив волшебных яблок с их чудесными свойствами снова возвращает нас к центральной теме растительной мифологии — Мировому Древу, которое является Деревом Жизни. Священная сила сосредоточена в этом чудесном дереве, стоящем в Центре Мира, плоды которого могут отведать только избранные. В то же время для человека архаической культуры любое дерево становится воплощением образа Мирового Древа. Поэтому в мифологиях различных народов широко распространено представление о таинственной, мистической связи между людьми и деревьями, от которых человек получает приток физической энергии, творческого вдохновения, ощущение счастья и самой жизни. Наиболее явно мистические отношения между людьми и деревьями проявлялись в том, что отдельные люди или целые племена считали своими мифическими предками деревья или кустарники. В кельтской традиции это нашло отражение в собственных именах, образованных от названий деревьев и растений. Таковы галльские имена Видугенос («сын леса»), Верногенос («сын ольхи»). Имена такого же происхождения известны в Ирландии: Мак Каиртин («сын рябины»), Мак Гуил («сын орешника»), Мак Гуиминн («сын остролиста»), Мак Дрегин («сын терновника»), Мак Ибайр («сын тиса»).

Священными для кельтов были не только деревья, но и некоторые травы. Они использовались в растительной магии, игравшей важную роль в кельтском традиционном мире. Плиний Старший рассказывал о двух растениях, сбор которых кельты сопровождали магическими обрядами. Болотное растение самолус собирали натощак, действуя только левой рукой. Тот, кто его срезал, не должен был оглядываться, а складывать это растение можно было только туда, где хранят напитки. Жрец, собиравший траву селаго, не мог пользоваться железным ножом; срывать растение он должен был правой рукой, продетой через левый рукав белой туники; перед сбором растения ему следовало разуться и омыть ноги. Срезанное растение следовало завернуть в новое полотно. Галльские друиды говорили, что селаго служит талисманом против всякой хвори, а его дым исцеляет все болезни глаз.

В архаических культурах волшебная и лечебная сила некоторых растений объяснялась их божественным происхождением: когда-то, в поворотный космический момент («во время оно»), бог нашел и сорвал первое растение этого вида. Вот почему сбор целебных трав проводили в сопровождении жертвоприношений и своеобразных ритуалов, которые должны были отразить опасности всякого рода. Дело было не только в том, чтобы просто сорвать определенное растение; нужно было разыграть тот момент, когда божество сорвало это растение впервые. «Тем самым, — писал М. Элиаде, — достигается овладение веществом, которое проникнуто святостью, малой версией Дерева Жизни — источника всякого лечения».

О божественном происхождении целебных трав рассказывает сага «Битва при Маг Туиред». Нуаду, мифический король Туата Де Дананн, потерял руку в битве. Диан Кехт, бог-врачеватель, сделал ему руку из серебра, которая двигалась, словно живая. Это не понравилось сыну Диан Кехта Миаху. Он направился к отрубленной руке Нуаду и сказал: «Сустав к суставу и мышца к мышце!»

Так исцелил он Нуаду за трижды три дня и трижды три ночи. До исхода трех дней держал он руку у бока, и наросла на ней кожа. Вторые три дня держал он ее у груди, а напоследок прикладывал к ней белую сердцевину тростинок, обугленных на огне.

За это разгневался Диан Кехт на сына и убил его. Потом он похоронил Миаха, и на его могиле выросли триста шестьдесят пять трав, ибо столько было у Миаха мышц и суставов. Тогда Аирмед, дочь Диан Кехта, расстелила свой плащ и разложила на нем эти травы по их свойствам, «но приблизился к ней Диан Кехт и перемешал их, так что теперь никто не ведает их назначения, если не просветит его Святой Дух». В этом рассказе в мифологической форме отражено истинное положение вещей: знание друидов о целебных свойствах растений было утрачено после христианизации Ирландии и могло возродиться разве что при божественном вмешательстве.

И наконец, ряд свидетельств о растительной магии кельтов завершает знаменитый рассказ Плиния о сборе омелы, растущей на дубе. Согласно Плинию, друиды чрезвычайно почитали омелу, по крайней мере, ту, которая растет на дубе. Растущая на дубе омела казалось знаком того, что дерево избрано богом. К тому же такая омела встречается очень редко. Для ее сбора был тщательно выработан строгий ритуал. На шестой день лунного цикла, когда луна еще не достигает середины своего роста, одетый в белое жрец взбирался на дерево и золотым серпом срезал омелу. Затем омелу собирали в белый плащ стоявшие под деревом люди. По-видимому, только чистые тона (белый и золотой) могли входить в контакт с посланницей божества.

Затем под тем же самым дубом приносили в жертву двух белых быков, у которых впервые были связаны рога. Во время жертвоприношения просили бога, чтобы он сделал свой подарок (собранную омелу) счастливым для людей. Омела у кельтов считалась лекарством, которое исцеляет и от болезней, и от любых отравлений, и даже от бесплодия.

В кельтских верованиях с омелой связано множество символов. Необходимость собирать омелу на шестой день прибывающей Луны указывает на символическую связь растения с Луной, а следовательно, с Другим Миром. В древних религиозно-мифологических традициях Луна, которая в отличие от Солнца, всегда пребывающего в одном состоянии, растет, убывает и исчезает, ассоциируется со смертью. «Луна — первая из мертвых», — сказал один исследователь. Во многих верованиях Луна видится как страна мертвых, как Другой Мир. После исчезновения Луны небо три ночи остается темным. Но как Луна рождается вновь на четвертую ночь, так и мертвые в Другом Мире приобретают силы, нужные для начала нового существования. Поэтому Другой Мир считался источником божественной мудрости, богатства, всяческого благополучия, плодородия. Возможно, связь с Луной объясняет представления кельтов о необыкновенной целебной силе омелы. В то же время упомянутое Плинием жертвоприношение быков, сопровождавшее сбор омелы, изначально составляло часть ритуала, который совершали при возведении на трон нового короля. Таким образом, омела, считавшаяся средством для увеличения плодовитости животных, оказывалась связанной с королевской властью, поскольку король должен был обеспечивать плодородие и изобилие в своей стране.

 

Образы животных в кельтской религиозно-мифологической традиции

Мировое Древо занимало центральное место в мифологической картине мира. Но рядом с ним обязательно присутствовали связанные с ним животные. Широкое распространение образов животных особенно характерно именно для кельтской мифологии. Особое место здесь занимают мифологические представления, связанные с лошадью. На европейском континенте, в областях рассеяния кельтов (особенно в Галлии), часто встречаются изображения лошади, самые древние из которых восходят по меньшей мере к бронзовому веку. На некоторых менгирах, найденных в кургане Маре-Люд, изображена конская голова. На стеле из Мурье, которая датируется VI или началом V в. до н. э., изображены фигуры всадников: лошади упрощены до геометрического рисунка, схематизированные фигурки всадников имеют форму креста или песочных часов; иногда всадник размахивает копьем. В Неви-ан-Сюлли (департамент Луара) среди других изделий из бронзы кельтской работы позднелатенского времени (I в. до н. э. ) найдена целая группа бронзовых лошадок. Предполагают, что друиды закопали эти вотивные предметы в период римской оккупации на левом берегу Луары напротив главного святилища, находившегося на противоположном берегу реки у нынешнего Сен-Бенуа-сюр-Луар (Флориакум, Флери).

Почти все галльские племена изображали лошадь на монетах. На чеканку монет в Галлии сильное влияние оказали монеты Филиппа Македонского, на которых изображалась бига (двухколесная колесница, запряженная парой лошадей и управляемая возницей) и голова Аполлона. В галльской нумизматике изображение позже упростилось: вместо двух коней чеканили только одного. Однако фигура боевого коня, изображенная на реверсе большого числа галльских монет, была всего лишь упрощением эллинистического образца. Вставший на дыбы боевой конь, иногда окруженный звездами, воплощает галльский национальный дух. Галлия славилась своими лошадьми, и изображение благородного животного на монетах напоминало всему миру о славе ее конницы и о богатстве ее пастбищ.

Иногда на монетах рядом с лошадью изображали лодку. На монете, найденной в Бриене (на территории галльского племени арвернов), лошадь представлена на фоне маленького храма. На монетах армориков, живших на территории современной Бретани, у лошадей человеческие головы, иногда в шлемах. На монетах паризиев (район современного Парижа) лошадь пытается высвободиться из покрывала, напоминающего сеть.

В ирландском эпосе две лошади героя Кухулина обладают человеческим разумом. В саге «Смерть Кухулина» накануне рокового сражения герой подошел к своему коню Серому из Махи, но тот, предчувствуя несчастье, трижды повернулся к нему левым боком, что считалось дурным предзнаменованием. Кухулин спел ему: «Не таков был твой обычай, о Серый из Махи, чтоб отвечать зловещим знаком на мой призыв». И тогда конь покорно подошел к хозяину, но из глаз его выкатились две большие кровавые слезы. Волшебные кони Кухулина пришли из Другого Мира и туда же вернулись после смерти героя.

В странах процветающего земледелия и скотоводства, таких, как Галлия, жеребец-производитель и молочная кобыла воплощали изобилие и богатство. Однако у кельтов, как и во всем индоевропейском мире, лошадь использовалась главным образом на войне. В период кельтской экспансии в составе кельтских войск, кроме пехоты, фигурируют также колесницы и конница. Двухколесные боевые колесницы появились у кельтов в конце V в. до н. э. Помимо возниц, на колесницах размещались лучники. Избрав удобный момент, они спрыгивали с колесниц и сражались в пешем строю, возничие же с колесницами отступали в задние ряды. Благодаря ежедневной тренировке кельты умели великолепно управлять лошадьми, так что могли остановить их и на всем скаку и повернуть обратно. По некоторым свидетельствам, галлы могли пробегать по дышлу движущейся колесницы и даже встать на ярмо.

Конница континентальных кельтов играла важную роль уже во время войн на Балканах и в Греции. Рассказывая об этих событиях, греческий автор Павсаний пользуется кельтским выражением «тримаркисиа», означавшим трех всадников — одного знатного воина и двух сопровождавших его слуг, которые могли подвести ему свежего коня или в случае необходимости защитить его. В Ирландии воин также не мыслил себя без боевой колесницы, запряженной двумя лошадьми и управляемой возничим. На Британских островах и в Ирландии колесницы очень долго оставались основной боевой силой.

В мифологиях древних народов образ лошади был включен в символику Солнца. Дневное светило не только податель света и тепла, это еще и быстрый и неутомимый путешественник, ежедневно обходящий наш мир. Быстрота непрерывного движения солнца производила глубокое впечатление на людей архаических культур. Поскольку лошадь была самым быстрым из известных людям земных созданий, солнце охотно рассматривали как небесного скакуна. Самым характерным проявлением такого верования являются религиозные обычаи массагетов (племени, жившего на территории Туркестана), о которых сообщает Геродот: «Единственный бог, которого они почитают, это — Солнце. Ему они приносят в жертву коней, полагая смысл этого жертвоприношения в том, что самому быстрому богу нужно приносить в жертву самое быстрое существо на свете». Представления такого рода существовали и в кельтской традиции. Так, в Галлии одним из имен божества, идентифицировавшегося с богом солнца Аполлоном, было имя Атепомарх, означающее нечто вроде «обладающий большой лошадью» или просто «большая лошадь».

Путешествуя по небу, Солнце проходит через морскую стихию и через низшие сферы подземного, потустороннего мира. Поэтому солнечная символика лошади не мешает ей играть роль демона, связанного с загробным миром. Скакун может ассоциироваться с путешествием в потусторонний мир и быть проводником душ в царство мертвых. Равным образом лошадь связана с морскими волнами, которых она не боится и которые своим быстрым бегом и белопенными гривами напоминают табун лошадей. Кроме того, морские воды также связаны с подземным миром. О неоднозначности символа лошади в кельтской традиции свидетельствует упоминавшееся выше изображение лошади рядом с лодкой на некоторых галльских монетах: лодка может изображать как солнечную ладью, так и корабль мертвых. Лошадь была включена также в лунную символику, поскольку в древних мифологиях луна была тесно связана со смертью, и все божества Другого Мира были лунными божествами. В бретонском и ирландском фольклоре луну до сих пор называют «Белой кобылой».

В Ирландии и Уэльсе слово «эх» (ирл. «лошадь») входит в имена множества мифических персонажей, связанных с солнечным культом и потусторонним миром на морских островах. У ирландского бога Другого Мира Дагды было еще одно имя — Эохайд, Отец всех. Одного из королей демонов-фоморов звали Эохо Эхкенд (Эохо Конская голова). Правитель островов потустороннего мира носил имя Риангабаир («морская лошадь»). Такие божества обычно являлись смертным в виде лошади или всадника. Бог Мананнан, сын Лира (моря) — связанный с морской стихией правитель потусторонней страны Тир Тоингире — изображался скачущим по суше и по морю на коне или на колеснице.

И наконец, в религиозно-мифологических представлениях древних кельтов лошадь была связана с идеей верховной власти, может быть, одной из самых древних религиозно-мифологических традиций. Один французский исследователь древних религий писал: «Во всех божествах, которых воображали язычники, они заставляли господствовать идею власти, не имея почти никакого уважения ни к мудрости, ни к справедливости... Итак, они создали богов во то время, когда у них не было ничего прекраснее, чем власть; и богов своих они вообразили с тем, что носило отпечаток власти, а не с тем, что свидетельствовало о мудрости». Автор средневековой топографии Ирландии, составленной около 1185 г., с возмущением описывает чрезвычайно архаический обряд, справлявшийся в Ирландии при вступлении на трон королей Улада. Король должен был публично совокупиться с кобылой, которую затем убивали и варили; в этом бульоне король купался, а затем вместе с народом съедал мясо лошади.

Уже после римского завоевания в Галлии сохранялся и даже получил широкое распространение по всему кельтскому миру культ божественной лошади и богини-всадницы Эпоны. Существуют датирующиеся римским периодом многочисленные статуэтки и рельефы, изображающие Эпону. Среди них выделяют три различных типа изображения богини. Чаще всего она представлена в виде женщины, сидящей на лошади, за которой иногда следует жеребенок. Несколько реже встречаются изображения богини, стоящей перед лошадью или в окружении нескольких лошадей. И наконец, иногда можно увидеть полуобнаженную богиню, возлежащую на спине лошади.

Эпона была покровительницей военных всадников, конюхов, путешественников. Чаще всего она изображалась едущей на лошади, что свидетельствует о возможной связи этой богини с Другим Миром. В то же время в культе богини в большой степени присутствовал жизнеутверждающий аспект. Как покровительница лошадей и жеребят, она обеспечивала земное плодородие и процветание сельского хозяйства в целом, поэтому ее часто изображали с рогом изобилия, чашей или корзиной фруктов в руках. В этом отношении она была похожа на галло-римских богинь-Матерей (это сходство усиливают два барельефа, где она изображена с младенцем на руках). Но главной ее функцией было покровительство лошадям и коневодству. Она была хранительницей конюшни (может быть, поэтому одним из ее атрибутов был ключ); кроме того, она защищала мулов и ослов.

Сохранились надписи-посвящения Эпоне. Такие посвящения были найдены в Англии и Шотландии, в Испании, в Швейцарии, в Италии, в Венгрии, в Сербии, но большая часть их происходит из Франции и из Германии. Обнаружены они были в тех местах, где стояли римские легионы: культ Эпоны был особенно распространен в среде воинов.

О популярности культа Эпоны в античном мире свидетельствует тот факт, что Эпона была известна греческим и римским писателям. Один греческий писатель рассказывает странную историю о рождении Эпоны, вызывающую в памяти древнейшие обряды, связанные с символизмом священной лошади. Некий Фульвий Стелл, ненавидевший женщин, совокупился с кобылой. Она родила ему дочь — прекрасную Эпону, которая стала богиней — покровительницей лошадей. Богиню Эпону упоминает Ювенал в своей сатире, направленной против римского консула Латерана, который, забыв о своем достоинстве, предавался низкому для римского магистрата такого высокого ранга пристрастию — управлял колесницей на спортивных состязаниях. Когда же он совершал жертвоприношение на алтаре Юпитера, то «клялся только Эпоной и божествами, нарисованными на стенах конюшен».

Герой романа Апулея «Золотой осел», оказавшись в конюшне, видит в нише на среднем столбе, который поддерживает балки потолка, статуэтку Эпоны, заботливо украшенную свежими гирляндами из роз. И наконец, ранние христианские писатели обвиняли язычников в том, что они в своих конюшнях поклоняются ослам и другим вьючным животным во главе с их покровительницей Эпоной.

Ни одно божество греко-римской мифологии не находилось в таких тесных отношениях с лошадьми, как Эпона: ни Диоскуры, ни сам Марс. Вот почему она имела такой успех в Римской империи, особенно среди солдат, которые распространили ее культ по Дунаю и вплоть до Италии. Эпону почитали в самом Риме: 18 декабря там справлялся посвященный ей праздник.

Культ галло-римской богини Эпоны, ограничив ее образ рамками антропоморфных изображений, сделал ее лишь богиней-всадницей, покровительницей лошадей. Чтобы выяснить изначальные существенные черты Эпоны, нужно обратиться к ирландской и уэльской мифологии, где тоже были символически связанные с лошадьми богини.

Это прежде всего две Махи, героини ирландских мифов. В «Реннских диндсенхас» рассказывается о трех королях: Диторбе, Аэде и Кимбаете; царствовали они по очереди, по семь лет каждый. Аэд умер, оставив дочь, которую звали Маха с рыжими волосами (с рыжей гривой). Это прозвище сразу же вводит ее в круг символики священной лошади, а через нее в круг солнечной символики. В древних мифологиях солнечная богиня, супруга солнечного бога, могла представать в образе кобылы или всадницы. В ирландских легендах встречаются ее воплощения. Так, мифическая кормилица Корка из Кашела (короля Мунстера) и Ниалла Нойдиаллаха (последнего языческого верховного короля Ирландии) названа «рыжей кобылой». Маха с рыжей гривой также является воплощением древней солнечной богини с ее лошадиной символикой.

Согласно мифу, после смерти отца Маха должна была унаследовать королевскую власть. Но два других короля, Кимбает и Диторба, отказались передать власть женщине. Маха победила обоих в битве и царствовала семь лет. Между тем Диторба умер, оставив пятерых сыновей, которые потребовали у Махи передать им власть. Маха отказалась, сославшись на то, что она получила власть не по наследству, а по праву завоевания. Затем в сражении она одержала победу над сыновьями, как прежде над их отцом. После этого она взяла в мужья Кимбаета, другого претендента на королевский трон, и поставила его во главе войска своих наемников.

Далее Маха отправилась на поиски пятерых сыновей Диторбы, приняв вид прокаженной старухи. Она нашла их, когда они сидели у лагерного костра и ужинали мясом вепря. Маха поужинала вместе с ними. Один из сыновей Диторбы сказал: «Красивые глаза у этой старухи; возляжем с ней» — и увлек ее в лес. Там Маха связала его магическими чарами, а затем возвратилась к костру одна. «Где мужчина, который ушел с тобой?» — спросили братья. «Он постыдился возвратиться к вам, — ответила она, — потому что возлег с прокаженной». — «Нет тут никакого стыда, — сказали братья, — так как мы собираемся сделать то же самое». Она их всех, одного за другим, увела в лес и там связала силой своей магии. Затем, обратив их в рабство, Маха заставила их построить ограду будущей столицы Эмайн Махи.

В этом мифологическом рассказе Маха имеет черты очень древнего божества. Будучи связана с солнечным символом лошади, Маха — богиня войны, обладающая магическими способностями. Однако основной характеристикой Махи остается обладание верховной властью.

Вторая Маха — это фея или королева Другого Мира. Ее историю передают тоже «Реннские диндсенхас» и сага «Недуг уладов». Однажды в дом Крунху, богатого крестьянина и вдовца, пришла прекрасная молодая женщина по имени Маха. Ни слова не говоря, она принялась заниматься домашним хозяйством и скоро в доме стало чисто и уютно. Когда настала ночь, Маха легла рядом с Крунху. Так они стали жить вместе, и в доме Крунху воцарились счастье и изобилие.

Как-то собрались все улады на большой праздник. Крунху тоже захотел пойти вместе со всеми. «Опасно тебе идти туда, — сказала ему женщина, — ведь захочешь ты рассказать там обо мне». Крунху пообещал не говорить ни слова о своей жене и отправился на праздник. Во время праздника проводилось состязание колесниц. Первой пришла колесница, запряженная белыми конями короля. «Нет никого, кто бы мог бежать быстрее этих коней», — сказал один из королевских слуг. «Моя жена бегает быстрее», — сказал Крунху.

Эти слова передали королю, и он, приняв вызов, приказал, чтобы привели женщину, которая будто бы может обогнать его лошадей. Тщетно Маха просила отсрочки, так как пришло ее время рожать. Наконец она была вынуждена согласиться на испытание под страхом смерти своего мужа. Распустив волосы, Маха бросилась вперед и прибежала к финишу раньше лошадей. Однако там она с криком упала и умерла, родив двух близнецов. По-ирландски «Близнецы Махи» — Эмайн Маха, поэтому столица Улада носит такое имя.

Нетрудно заметить, что эта вторая Маха ирландской мифологии тоже связана с лошадьми. Она состязается в беге с королевскими конями. Ее распущенные волосы напоминают гриву мчащейся во весь опор лошади. Ее образ восходит к тому же самому прототипу солнечной богини, что и образ первой Махи. Неудивительно, что Маха первой приходит к финишу: ни одна земная лошадь не может соперничать в скорости с солнцем. Явственнее же всего эта вторая Маха являет черты богини Другого Мира и Богини плодородия, что не противоречит связи с лошадьми.

Параллель галло-римской богине Эпоне мы можем также найти в образе богини Рианнон — героини валлийского эпоса «Мабиногион Пуйла». Однажды Пуйл, король Диведа, увидел прекрасную даму, ехавшую верхом на великолепной белой лошади. Король послал за ней своих слуг. Они погнались за всадницей на самых быстрых конях, но так и не смогли догнать ее, хотя лошадь дамы не ускоряла шага. Тогда Пуйл крикнул, чтобы она остановилась и подождала его. Прекрасная белая лошадь остановилась, и Пуйл подъехал к даме. Красавица сказала, что желает стать женой Пуйла. Король был согласен на этот брак, ибо успел полюбить даму.

Во время их свадебного пира появился неизвестный гость, которому Пуйл необдуманно обещал подарить «все, что он пожелает». Незнакомец, который оказался Гуаулом, отвергнутым поклонником Рианнон, потребовал в качестве дара невесту Пуйла. Свадебный пир прервали, и на конец года назначали свадьбу Гуаула и Рианнон. Однако Пуйл перехитрил соперника: он появился на свадебном пиру переодевшись нищим и посадил его в волшебный мешок. Как только Гуаул попал в мешок, Пуйл сбросил с себя нищенские лохмотья, а его воины принялись избивать Гуаула, пока тот наконец не попросил пощады и не возвратил Рианнон Пуйлу.

Рианнон и Пуйл поженились, и по истечении трех лет Рианнон родила сына, однако ночью ребенок исчез. Служанки, которые должны были охранять мать и новорожденного, дабы избежать наказания за нерадивость, обвинили королеву в убийстве собственного сына. Пуйл осуждает несчастную Рианнон на то, чтобы она семь лет подряд переносила на своей спине через мост всех гостей замка.

Тем временем некий Тейрнон, правитель Гвент Искода, у которого каждый раз в канун Майского дня пропадали жеребята, рожденные его прекрасной кобылой, решил устроить в конюшне засаду и выследить загадочного вора. Через несколько часов он услышал шорох и увидел огромную лапу со страшными когтями, которая тянулась из окна к жеребенку. Едва лапа успела схватить жеребенка, как Тейрнон обрубил ее по локоть. Он выбежал во двор, но в темноте не смог ничего разглядеть, лишь у самого входа он обнаружил завернутого в пеленки младенца. Тейрнон с женой воспитывали его как родного сына, пока ему не исполнилось четыре года. Однажды Тейрнону рассказали о несчастье, случившемся с королевой Рианнон, и о незаслуженном наказании, которому ее подвергли. Заметив удивительное сходство ребенка с Пуйлом, Тейрнон понял, что он воспитывает похищенное дитя Рианнон. Он отправился во дворец и возвратил сына родителям. Рианнон была восстановлена в своих правах, а ее сын получил имя Придери.

Позднее, когда Рианнон стала вдовой, Придери выдал ее замуж за своего лучшего друга, морского бога Манауидана, сына Ллира. «Мабиногион Манауидана, сына Ллира» рассказывает, что на королевство Дивед были насланы злые чары, опустошившие и разорившие страну. Вот как это случилось. Однажды, когда в королевском дворце шел пир и Рианнон с Манауиданом и Придери с женой Кигвой сидели на почетных местах во главе стола. Вдруг раздался страшный удар грома и вся зала наполнилась густым туманом. Когда туман рассеялся, все вокруг изменилось: не было видно ни людей, ни животных, исчезло все, кроме самого замка. С тех пор Манауидан, Рианнон, Придери и Кигва стали жить в замке, питаясь тем, что добывали на охоте.

Однажды Придери и Манауидан в сопровождении Рианнон отправились охотиться на вепря. Поднятый Придери и Манауиданом зверь привел их к крепости, которой они раньше никогда не видели в этом месте. Из любопытства, не слушая предупреждений Манауидана, Придери вошел в крепость. Видя, что он не возвращается, Рианнон отправилась в крепость на поиски сына. Тотчас замок исчез, и вместе с ним исчезли Придери и Рианнон. Дело в том, что замок был создан магией чародея Ллуйда, желавшего отомстить Рианнон за своего друга и союзника Гуаула. Волшебник заставил Придери носить на шее дверные молотки от своего дворца, а Рианнон — ослиные хомуты. Манауидану понадобилось все его умение, чтобы с помощью многочисленных хитростей разрушить чары и освободить супругу и пасынка из плена. После этого счастье и процветание вернулись в Дивед.

Таким образом, Рианнон действительно являет черты, характерные для «конской» богини. Она напоминает галло-римскую Эпону и в то же время более полно раскрывает суть кельтской мифологической концепции божественной лошади и связанного с ней женского божества. На протяжении всего повествования Рианнон связана с лошадьми. С самого начала она появляется верхом на великолепной белой лошади, едущей с той невероятной быстротой, с какой должна передвигаться небесная лошадь. Правда, белый цвет ее лошади связывает Рианнон с Луной, а не с Солнцем — его символом была лошадь рыжей масти. Ложно обвиненная в убийстве своего ребенка, она была вынуждена в наказание возить гостей мужа от ворот дворца до двери на собственной спине. В волшебном замке, где ее держал в заточении чародей Ллуйд, она носила на шее ослиное ярмо (здесь опять вспоминается богиня Эпона, которая покровительствовала не только лошадям, но и мулам и ослам).

Кроме того, Рианнон явно была связана с Другим Миром. Ее супруга Пуйла называют Властителем Аннувна. В тексте мабиногион Аннувн — это Другой Мир, чудесная страна. И когда Рианнон подвозит на своей спине гостей мужа до двери его дворца, она, очевидно, выполняет функцию проводника душ умерших в Другой Мир (по-гречески — психопомпа). Рианнон обладает магической силой, что характерно для богов Другого Мира. К тому же в другом валлийском тексте упоминаются чудесные «птицы Рианнон», чье пение живых усыпляло, а мертвых воскрешало. Таким образом, Рианнон могла воскрешать людей после смерти, что естественно для богини Другого Мира — воплощения умирающей и воскресающей Луны. И наконец, имя Рианнон происходит от кельтского «Ригантона» (великая королева). Это показывает, что Рианнон, как и положено классической «конской» богине, воплощала идею верховной власти, одну из древнейших мифологических идей.

Среди анималистических мотивов кельтской мифологии важное место занимает образ быка. В одной из саг уладского цикла «О ссоре двух свинопасов» рассказывается о том, как появились в Ирландии два чудесных быка. Жили некогда два свинопаса — один служил Охаллу, королю сида в Коннахте, а другой Бодбу, королю сида в Мунстере. Свинопасы были большими друзьями, вместе постигали тайны колдовского знания и могли принимать любые обличья. Однако злые люди поссорили их насмерть. Утратив человеческий облик, свинопасы превратились в воронов и предсказали, что из-за их вражды будет великое сражение между людьми. Затем они стали водяными драконами и принялись бороться; так велики были их ярость и ненависть, что в схватке «из пастей вылетали огненные стрелы и взлетали к самому небу». Потом они приняли облик героев, затем обернулись демонами, а после — водяными червями. Одного из них вытащила из реки королева Медб, и он посоветовал ей выйти замуж за короля Коннахта Айлиля; другой, которого в Куальнге достал из реки Фиахна Мак Дари, предсказал, что между ним и его противником из Коннахта произойдет великая битва. Затем оба они были проглочены коровами и возродились вновь уже в обличье огромных быков, прекраснее которых в Ирландии не бывало. Назвали их Финнбенах, Белорогий с Равнины Ай, и Донн, Бурый бык из Куальнге:

Эти чудесные быки фигурируют в центральной повести уладского цикла «Похищение быка из Куальнге». Королева Коннахта Медб, честолюбивая и жестокая, ни в чем не хотела уступать своему мужу королю Айлилю. Однако случилось так, что бык Финнбенах принадлежал королю Айлилю. Хоть он и родился в стадах Медб, но не пожелал оставаться под властью женщины и пристал к стадам короля. Медб решила заполучить такое же животное и послала гонца разыскать быка, который ни в чем не уступал бы Финнбенаху. Вернувшись, гонец рассказал, что в королевстве уладов, в краю Куальнге, в доме Дайре, сына Фиахны, есть бык еще больше и лучше, чем Финнбенах. Зовут его Донн Куальнге (Бурый из Куальнге).

«Похищение быка из Куальнге» представляет собой эпическое повествование о том, как объединенные силы четырех областей Ирландии во главе с королевой Медб предприняли военный поход против уладов, чтобы силой отнять Донна Куальнге у его хозяина. Сага изобилует драматическими описаниями жестоких сражений и поединков великих героев Ирландии, среди которых мужеством и воинской доблестью выделяется юный Кухулин, а заканчивается схваткой великих быков-соперников: «Между тем оглядели друг друга быки и принялись бить копытами, осыпая себя землей, через загривки и спины летела земля из-под ног, а глаза быков сверкали, словно раздувшиеся огненные шары. Ноздри и щеки их раздувались, словно кузнечные мехи, когда с грохотом сшибались они, и каждый старался проткнуть, поразить и изранить другого. И случилось так, что подстерег Финнбенах истомленного долгим путем и дорогой Донна Куальнге и, излив свою ярость, пронзил ему рогом бок...

Увидел все это Кормак Конд Лонгас, сын Конхобара, и, зажав в руке копье, нанес Донну Куальнге три могучих удара от уха до хвоста.

— Не на век и на славу нам это богатство, — молвил Кормак, — коли не может он выдержать боя с быком-одногодком.

Донн Куальнге понимал человеческую речь и, услышав эти слова, снова бросился на Финнбенаха. Долго бились они, прежде чем опустилась ночь на ирландцев, и тогда могли они слышать грохот и рев быков. Всю Ирландию прошли быки этой ночью.

Немного времени прошло с утренней зари, как вдруг заметили ирландцы Донна Куальнге, бредущего мимо Круаху, неся на рогах израненного Финнбенаха».

Почитание священного быка было широко распространено по всему кельтскому миру. Об этом можно судить уже по тому факту, что название этого животного (ирландское — тарб, галльское — тарвос) содержится в названиях некоторых племен, областей, городов, а также в личных именах. Одно из кельтских племен Цизальпинской Галлии называлось таврины, на берегу Саввы жили тавриски, на Пиренейском полуострове была область, которую проживавшие там кельто-иберы называли Таврией. Города современной Франции Тарб и Теруанн в древности назывались Тарба и Тарванна, в Древней Англии были города Тарведум и Тарогунум. Личное имя Дейотарус означает «Божественный бык», а Брогитарус — «Бык страны или края, области» (первая часть этого имени «броги» происходит от ирландского «бруиг» или валлийского «бро» — страна, край, область). Цезарь в «Записках о галльской войне» упоминает галльского вождя по имени Доннотаурус. Нетрудно заметить, что первая часть его имени совпадает с именем мифического ирландского быка Донна Куальнге. Слово «донн», употребленное как прилагательное, означает «коричневый, бурый», в качестве же имени существительного — «судья, аристократ, король».

На европейских территориях, заселенных кельтами (особенно в Галлии), часто встречаются странные изображения трехрогого быка. По большей части это маленькие статуэтки-талисманы. В Мартиньи-ан-Вале находится бронзовое изваяние такого животного размером с настоящего быка. Трехрогий бык часто бывает связан с другими религиозными мотивами, но выявить причины такой связи трудно.

Иногда его изображают вместе с античными богами, например с Аполлоном (Бейр-ле-Шангель, Франция), с Марсом (Мадрид); иногда — вместе с другими животными: вепрем (Кайлю, Франция), оленем (Сент, Франция), бараном (Мулен, Франция) и птицей (Скиерн, Дания).

Некоторые ученые высказывали предположение, что третий рог мог быть изобретен бронзовщиками: они копировали италийские статуэтки, изображавшие быка с птицей или полумесяцем на затылке. Однако это предположение не объясняет, почему эта скульптура трансформировалась подобным образом только в Галлии. Скорее всего, разгадка кроется в одной особенности религиозно-мифологической традиции кельтов: они придавали очень большое значение числу три. Триада — формула, группирующая три факта или три наставления, является господствующим жанром в литературе Ирландии и Уэльса; триады занимают важное место в эпической традиции обоих народов. Например, на галльских фигуративных памятниках очень часто встречается трицефал — божество с тремя головами или тремя лицами.

Если кельты утраивали самую драгоценную часть человеческого тела — голову, то у быков они утраивали самую опасную часть — рог. Рог сам по себе является символом ударной мощи быка, а утроенный рог неимоверно увеличивает его силу и ярость. В IV в. н. э. Аммиан Марцеллин передавал эхо древней легенды, согласно которой в мифическую эпоху в Галлии царствовал тиран по имени Тауриск, а в Иберии — трехголовый Герион. Имя Тауриск переводят как «Бычий» и предполагают, что он был подобием Минотавра или, может быть, быком с человеческой головой. Во всяком случае, упоминание в одной легенде быкоподобного монстра и трехголового человека представляет аналогию образу трехрогого быка, которого любили изображать кельты.

Изображение быка встречается на двух загадочных кельтских памятниках, датирующихся римским периодом. На одном из рельефов, украшающих алтарь, воздвигнутый во времена римского императора Тиберия (I в. н. э. ) коллегией корабельщиков из Лютеции, главного города галльского племени паризиев, изображен бородатый человек в короткой тунике, обрубающий ветви дерева топором. В верхней части рельефа высечено имя галльского бога «Езус». На соседнем с этим рельефе изображен бык со стоящими на его спине и голове тремя журавлями, вверху надпись «Таврос Тригаранус», что в переводе с галльского означает «Бык с тремя журавлями». На рельефе, украшающем алтарь, найденный в Трире (Германия), изображен безбородый мужчина, рубящий дерево. В листве дерева можно различить головы быка и трех журавлей. Можно сделать вывод, что на двух рельефах парижского алтаря изображены разные фрагменты одной сцены, а на трирском рельефе тот же самый миф воспроизводится сокращенно. Однако содержание этого мифа нам неизвестно.

По-видимому, особое значение имеет то, что на этих памятниках бык изображен с журавлями. В древности журавль был важным религиозным символом. Он олицетворял утро, так как первым приветствовал зарю, а также был вестником приносящего плодородие дождя. В древних традициях журавль считался проводником душ умерших в Другой Мир. Для нас интересны связанные с образом журавлей символы, которые встречаются в мифе об афинском герое Тесее. После убийства чудесного быка Минотавра, заключенного в критском Лабиринте, Тесей и его спутники отправились на остров Делос. Здесь они отпраздновали победу, исполнив священный танец журавлей, состоявший из чередования девяти шагов и прыжка (журавль делает девять шагов, прежде чем подняться с земли). Сложные фигуры танца имитировали извилины Лабиринта, отображавшего пути в царство мертвых; в середине же Лабиринта находился бык Минотавр. Таким образом, в преданиях о Тесее образ быка связан с журавлями, так же как и на кельтских рельефах, украшающих алтари в Париже и Трире.

Образ быка как божественный символ встречается у греков в мифах о Минотавре и похищении Европы, у хеттов (центральная часть Малой Азии) и сирийцев; в Древнем Египте почитали священного быка Аписа. Кроме того, культ быка был распространен в Древнем Двуречье, в Средней Азии III— II тыс. до н. э., в Древнем Иране и Древней Индии.

В древних мифологиях образ быка имел различные значения; может быть, самое древнее из них — лунный символизм быка. Бык является одним из главных лунных символов из-за сходства формы его рогов с месяцем: Син, месопотамский лунный бог, часто принимал форму быка; бык Апис, вероятно, представлял лунного бога Осириса. Таким образом, бык был символически связан со смертью, с Другим Миром. Возможно, поэтому в мифах о Тесее и в кельтском мифе, сюжет которого изображен на рельефах алтарей из Парижа и Трира, бык и журавли выступают проводниками душ умерших в Другой Мир.

В то же время бык может быть солнечным символом: согласно ассирийским верованиям, бык родился от Солнца. Лунный и солнечный символизм быка не противоречат друг другу: лунный бык становится солнечным тогда, когда культ Солнца вытесняет более древний культ Луны.

М. Элиаде высказал предположение, что бык представляет скорее не какое-либо астральное тело, а оплодотворяющее небо и что и бык, и гром, и молния были символами атмосферных божеств; рев быка ассоциировался с раскатами грома, а молнию часто изображали в виде ритуальных рогов. Для этих небесных богов, кроме функций дождя и грозы, очень важны функции космического плодородия. Во всех доисторических религиях Европы, Африки и Азии часто встречается такой образ: оплодотворяющий Небесный бог совокупляется с коровой, символизирующей Великую богиню — Мать-Землю.

Имея в виду этот символизм быка, обратимся еще раз к рельефам из Парижа и Трира. На обоих рельефах, кроме быка и журавлей, изображено еще дерево, которое рубит кельтский бог. В мифологической традиции бык тесно связан с Великой богиней, а она ассоциируется с Мировым Древом — Деревом Жизни, поэтому можно предположить, что изображенное на рельефах дерево и есть Мировое Древо. Остается еще «дровосек». На первый взгляд это бог-разрушитель, уничтожающий саму жизнь. Однако в многочисленных народных сказках встречаются прелестные молодые девушки, «феи» или «принцессы», превращенные в деревья. В некоторых случаях молодой человек срубает дерево и освобождает пленницу, которая была в нем заключена; она становится его женой. В нашем случае, поскольку изображено Космическое дерево, то можно предположить, что в нем заключена сама Великая богиня. Тогда бог, срубающий дерево, способствует не уничтожению, а возрождению жизни и непрерывному обновлению Космоса.

И наконец, в древних культурах бык являлся символом верховной власти. Это относится и к кельтской традиции. У кельтов, помимо священного брака короля с лошадью, важнейшим ритуалом, освящавшим начало нового правления, был так называемый праздник быка. На этом празднике убивали белого быка, и специально назначенный человек пробовал мясо и кровь убитого животного. Затем он засыпал, и четыре друида пели над ним «песнь справедливости». В пророческом сне он видел того, кто должен стать королем, и, проснувшись, рассказывал о своем видении.

Среди анималистических образов, встречающихся в религиозно-мифологической традиции кельтов, имеются по крайней мере два, связанные с древним и фундаментальным символизмом. Это вепрь (кабан) и медведь.

О почитании вепря (кабана) кельтами свидетельствует ряд археологических находок. Это, например, известняковая статуэтка бога с вепрем на груди и с кельтской шейной гривной из Эффиньи в бассейне Марны. Небольшая статуэтка (26 см высотой) датируется позднелатенским временем (I в. до н. э. ), к которому относятся и бесчисленные кельтские изображения кабанов. В большинстве своем это маленькие бронзовые статуэтки. Иногда встречаются рельефы и чеканки из драгоценных металлов. К небольшому числу крупных скульптур относится бронзовый кабанчик из Неви-ан-Сюлли (департамент Луар), который датируется уже галло-римской эпохой. На рубеже II-I вв. до н. э. в Центральной Европе и Чехии появились золотые монеты (статеры) с изображением кабана на реверсе. В Швейцарии на клеймах мечей, относящихся к стилю так называемых «красивых мечей», часто встречается изображение кабана и человеческой маски. На боевых знаменах кельтов был изображен кабан. Наконец, у кельтов было принято класть в могилу часть туши вепря. Этот обычай существовал уже в гальштатскую эпоху и продолжал соблюдаться в латенское время.

В древней Ирландии вепрь (кабан) и свинья считались священными животными. В качестве сакральной жертвы свинья часто появляется в ирландских рассказах. По свидетельству святого Адамнана, в VII в. н. э. в Ирландии откармливали в течение осени большие стада свиней, которых резали в начале зимы, то есть в праздник Самайна. На роскошном королевском пиру, который был центральной частью праздника, ели свиное мясо, пили пиво, медовый напиток и вино.

С пиром на празднике Самайна связана история о свинье Мак-Дато, за обладание которой так яростно спорили два ирландских королевства — Коннахт и Улад: «Для гостей была заколота свинья Мак-Дато, которая семь лет вскармливалась молоком шестидесяти коров. Видно, ядом вскормили ее, ибо стала она причиной великого побоища между мужами Ирландии». И продолжение истории (состязания и ссоры, которые заканчиваются резней) — вполне в традициях ночи Самайна, когда хмельные напитки поглощались в избыточных количествах, а друиды и филиды не успевали успокаивать ссорившихся.

Праздничное угощение в Самайн является волшебным: свиное мясо и вино, пиво и мед дают доступ к вечности. Как уже упоминалось в предыдущей главе, в саге о короле Муйрхертахе волшебница из сида на пиру подает королю и его воинам волшебное вино, приготовленное ею из воды, и волшебную свинью, в которую она превратила папоротник. Эта пища насытила воинов.

Здесь можно вспомнить пир в Валгалле, Другом Мире скандинавской мифологии, где повар Андхримнир варил в котле Эльдхримнир кабана Сехримнира, который к вечеру каждого дня снова оказывался целым. В ирландских мифах теми же свойствами обладало мясо волшебного поросенка — одного из трех чудес сида, принадлежащих богу Дагде. Эти чудеса — три дерева, вечно приносящие плоды, бессмертный поросенок и вареный поросенок, который не уменьшается, когда его едят.

К числу характерных ирландских мифологических сюжетов относится охота на вепря. Например, в саге «Преследование Диармайда и Грайнне» Диармайд, возлюбленный Грайнне, жены Финна, в последний день года отправляется вместе с Финном охотиться на Дикого вепря. Диармайд убивает вепря, но получает смертельную рану, уколовшись об одну из его ядовитых щетинок. Только вода из исцеляющих рук Финна может спасти его. Финн неохотно идет за водой и, вспомнив о Грайнне, позволяет воде вытечь между пальцев. Он делает так дважды, а когда он возвращается в третий раз, Диармайд уже мертв. Существуют разные версии окончания саги. По одной версии Финн и Грайнне в конце концов примирились, по другой Грайнне оплакивала Диармайда всю свою жизнь.

Нетрудно заметить, что сага о Диармайде и Грайнне напоминает греческий миф об Адонисе и Афродите. Афродита влюбилась в Адониса, как Грайнне в Диармайда. Афродита была женой Ареса, бога войны, как Грайнне была женой Финна, вождя фианны (братства профессиональных воинов). Подозревая, что жена изменяет ему с Адонисом, Арес послал вепря или сам принял образ вепря, который смертельно ранил Адониса. Равным образом полагали, что Финн устроил охоту на вепря, чтобы умертвить Диармайда. И Адонис, и Диармайд отправились на охоту против воли их возлюбленных. Погибшего Диармайда уносит прочь на своих позолоченных носилках бог Мак Ок. Это напоминает ежегодный ритуал, во время которого по улицам проносили изображение мертвого Адониса в сопровождении плакальщиц. Ложа, на которых выставляли изображения Адониса и Афродиты, можно сравнить с «Постелями Диармайда и Грайнне». В храмах Афродиты женщины занимались ритуальной проституцией. По преданию, то же самое должны были делать ирландские девушки на «Постелях Диармайда и Грайнне».

С образом вепря, или кабана, в кельтской религиозно-мифологической традиции тесно связан образ медведя. В галло-римских надписях Меркурий имеет эпитеты Моккус (поросенок, кабан) и Артайос (медвежий). На галльском языке медведь назывался Артос, на древнеирландском — Арт. Имя Артос содержится в названиях кельтских поселений — Артобрига в Винделиции, Артодунум, современный Артен (департамент Луар). Наряду с медведем у кельтов почиталась медведица (Артио). В качестве примера можно привести маленькую бронзовую скульптурную группу, предположительно относящуюся к II или III в. н. э. Она изображает одетую по римской моде женщину, сидящую перед огромным медведем, разинувшим пасть. Рядом с женщиной на колонке стоит корзина фруктов, может быть предназначенная в жертву животному. На заднем плане — дерево с обломанными ветвями. Внизу посвятительная надпись: «Богине Артио».

В кельтской концепции медведь является королевским символом. Так, одного из верховных королей Ирландии, сына Кона Кетхатхака и отца короля — Судьи Кормака, зовут Арт («медведь»), от того же корня происходит и имя знаменитого короля Артура. Вепрь же — это жреческий символ: кельтские друиды сами называли себя вепрями. В артуровском цикле нашло отражение символическое противостояние (борьба) медведя и вепря.

В валлийской повести «Кулух и Олуэн» мачеха Кулуха, сына Килида, предрекала ему, что его женой может стать лишь Олуэн, дочь Избададена Бен-каура. Тогда Кулух отправился к своему двоюродному брату, королю Артуру. После краткой словесной стычки с привратником Кулух, вопреки правилам, верхом на коне въехал прямо в пиршественный зал. Король Артур и его воины прервали пир и с удивлением воззрились на него. Ничуть не смущаясь этим, Кулух обращается к Артуру и просит, чтобы король собственноручно обрезал ему волосы, а затем помог найти Олуэн. Король разослал своих людей искать Олуэн. Но прошел год, а поиски так и не увенчались успехом. Тогда Кей, Бедуир, Киндилиг, Кифаруид, Гурир Гуалстауд Иетод, Гуалхмей и Мену, лучшие воины короля, отправляются вместе с Кулухом на поиски девушки: они торжественно объявляют, что не покинут его, пока не найдут Олуэн или пока он не скажет, что ее нет на свете. И вот герои приблизились к большой крепости, и неподалеку от нее они встретили пастуха по имени Кустенин. От пастуха они узнали, что живут в этой крепости Избададен и его дочь Олуэн, но ни одному воину еще не довелось вернуться оттуда живым. Кустенин пригласил их к себе домой. По просьбе Кулуха жена пастуха потихоньку привела в дом саму Олуэн. «О девушка, — сказал ей Кулух, — я тебя люблю и ищу уже так давно. Идем же со мной!» Но Олуэн отвечала, что должна спросить разрешения у отца. Избададену же было предсказано, что он умрет, когда дочь его выйдет замуж.

Убив привратников и сторожевых псов, Кулух и его спутники предстали перед Избададеном и сообщили ему о цели своего прихода. Тот велел слугам поднять ему вилами веки, чтобы он мог видеть будущего зятя, и обещал назавтра объявить свое решение. Однако лишь на четвертый день Избададен согласился отдать свою дочь Кулуху, если юноша выполнит его условия. Он поставил перед ним тринадцать трудных заданий. Самым трудным из них было последнее — вымыть, подстричь и побрить Избададена. Для этого Кулух должен был добыть кровь Черной ведьмы, ибо только ею можно было размягчить бороду Избададена, клык вождя кабанов Изгитирвина, а еще — ножницы и гребень, спрятанные меж ушей Турха Труита, Великого кабана. Непременным условием было участие в охоте короля Артура и его воинов.

Самым драматическим эпизодом этой повести является охота Артура на чудесного вепря. Турх Труит жил в Ирландии и опустошал страну. Артур кликнул всех воинов с британских островов и из Арморика и в Нормандии, ибо все они были его верными слугами и храбрыми бойцами. Собрав войско, Артур высадился на зеленом острове Эриу, население которого встретило его как спасителя. Артур приблизился к логову Турха Труита, где тот жил со своими семью поросятами. Со всех сторон спустили на вепря псов, но они не справились с Труитом. На другой день вновь началась битва, и рядом с ирландцами встали воины Артура, и снова победителем вышел Труит. На третий день Артур сам вышел сразиться с вепрем; девять дней и ночей продолжалась битва, но вепрь и его поросята снова остались невредимыми.

Тогда Артур послал Гурира Переводчика начать переговоры с вепрем. Гурир превратился в птицу и уселся над логовом Труита. Переводчик вежливо обратился к вепрям и попросил отдать ему гребень и ножницы. Те ответили, что не только не собираются отдать драгоценные талисманы, но намереваются отправиться в страну Артура и разорить ее. Узнав об этом, Артур поспешно погрузился на корабль вместе со своими воинами, лошадьми и собаками и отправился в Уэльс. В это время Турх Труит и его потомство вплавь пересекли море и высадились в Диведе.

На следующий день Артур отправился на его поиски. Во главе своры собак, которая шла по следу вепрей, бежал Кавалл, пес короля. Вепрь ушел из Глинн Нивер и остановился в Кум Керуин; там он убил четырех воинов Артура. Не успокоившись на этом, он убил еще четырех человек, но и сам был ранен. На рассвете следующего дня воины Артура вновь вступили с ним в схватку. Он лишил жизни троих из них и вдобавок уничтожил многих жителей тех мест. Артур догнал Турх Труита в Пелумиауке. Вепрь убил еще троих человек и убежал в Абер Тиуи, где он вновь сразился с воинами Артура и отправил в лучший мир двух охотников, в том числе короля Франции. В Глинн Исту собаки потеряли его след.

В Диффиринн Лоугор группа охотников обнаружила двух молодых вепрей — сыновей Турх Труита. В схватке с этими поросятами уцелел только один человек. Артур и его спутники пришли ему на выручку и спустили собак. Турх Труит, услышав отчаянный визг своих детей, поспешил им на помощь и убил множество людей и собак.

Воссоединившись, семья вепрей направилась к горе Аману. В горах были убиты две дочери Турх Труита и один из его сыновей. Турх Труит спустился в долину, и там были убиты еще двое его отпрысков, которые так храбро сражались в Диффиринн Лоугор — Гругин Кринс Серебряный и Говинниат Наследник. Трое вепрей бежали до Лух Эуин, где Артур их настиг. Турх Труит вышел на бой и перебил многих охотников и их собак.

Отдышавшись, трое животных продолжали свой бег до Лух Тауи, где Гругин Кринс Серебряный отделился от них. Охотники погнались за ним, настигли и убили. Говинниат Наследник бросился в гущу охотников, многих уничтожил, а затем направился в долину Иу, где ему встретился отряд охотников из Арморика. Он убил короля Арморика и двух знатных воинов, родственников Артура, но и сам пал под многочисленными ударами.

Между тем Турх Труит продолжал свой бег. Артур послал часть всадников с собаками гнать вепря к реке Северн, а остальные охотники должны были помешать ему ускользнуть. Как только Труит был окружен на берегу реки, несколько храбрых воинов, среди которых был Манауиддан, сын Ллира, одновременно бросились на него, схватили за ноги и сбросили в воду. Мабон, сын Медрона, и еще один всадник ухитрились выхватить у Труита из-за ушей бритву и ножницы. И только гребнем они не успели завладеть, потому что, нащупав копытами дно, вепрь выскочил на берег, а тут уж ни пес, ни человек, ни конь не могли его догнать.

Турх Труит укрылся в Корнуолле, где его в конце концов настиг король Артур со своими воинами. Ценой невероятных усилий и больших потерь они сумели вырвать у него гребень. Убить Турх Труита было невозможно, потому что он был сверхъестественным существом. Однако им удалось столкнуть вепря в море. Никто не знает, куда он уплыл.

Охота короля Артура, чье имя происходит от названия медведя, на Турх Труита воплощает борьбу медведя и вепря, которые в кельтской мифологической традиции символизировали соответственно представителей светской власти (военного сословия всадников, из числа которых происходили кельтские короли) и духовной власти (друидов). Однако, как мы видели в первой главе, в исторической реальности противостояния сословий не было. Друиды пользовались, большим авторитетом в кельтском обществе и были мудрыми советчиками королей. Символически воплощенный в кельтской мифологии мотив противостояния жрецов и воинов (духовной и светской власти) представляет собой один из древнейших пластов общей индоевропейской традиции.

В греческой мифологии этот сюжет нашел отражение в мифе об охоте на белого Калидонского вепря. Символически белый цвет считается цветом духовной власти (например, друиды носили белые одежды). Калидонского вепря первой ранила дева-охотница Аталанта, вскормленная медведицей. Интересно отметить, что греческий миф об охоте на Калидонского вепря имеет связи с кельтской традицией. Название «Калидон» встречается в древнем наименовании Шотландии — «Каледония». Возможна этимология, согласно которой Каледония — это страна «кальдов», или кельтов.

В мифологической традиции кельтов вепрь и медведь не всегда противостоят друг другу. Они могут также изображать духовную власть и власть светскую в нормальных и гармонических отношениях, что соответствовало исторической реальности.

Еще одним важнейшим анималистическим символом кельтской мифологии был олень. Почитание этого животного восходит к древнейшим пластам человеческой культуры северных областей Европы и Азии. У лапландцев, гренландцев, сибиряков, самоедов (ненцев), монголов олень был сакральным животным, он почитался как самая ценная охотничья добыча. Однако даже в древнейших культурах образ оленя мог иметь и другое значение. Так, при раскопках мезолитических погребений были найдены оленьи рога, лежавшие на головах покойников. Таким образом, представление о связи оленя с загробным миром, его возможной роли как перевозчика душ умерших появилось в очень древние времена. Культ оленя сохранялся со времен палеолита, однако в период неолита с появлением и развитием земледелия символическое значение образа этого животного расширилось и приобрело новый смысл.

Важным и многозначным символом были оленьи рога. Их сходство с деревом связывало образ оленя с Мировым Древом. Благодаря ежегодной смене рогов олень стал символом обновления и возрождения. Кроме того, рога казались людям воплощением мужской оплодотворяющей силы. Таким образом, олень символизировал плодородие человека и природы в целом.

Олень мог быть и солнечным символом, ведь его рога напоминали расходящиеся лучи солнца. Поэтому его считали способным подарить человеку благословение богов и наделить его богатством и счастьем. У кельтов был даже особый амулет — диск из оленьего рога, который должен был «притягивать» разнообразные блага.

В религиозно-мифологических традициях Западной Европы олень и бык представлены вместе. В этом нет ничего удивительного, так как образы обоих животных выражают идею неиссякаемого космического плодородия и бесконечного возрождения и обновления жизни. Так в Западной Европе соединились арктический культ оленя и средиземноморский культ быка. Пересечение этих традиций нашло отражение в таком факте: ирландские слова «осс», «дам» и «аг» в сагах о королевстве Улад обозначают быка, а в сагах о королевстве Лейнстер — оленя. В то же время обе традиции продолжали существовать раздельно: ульстерский круг саг связан с быком, а лейнстерский с оленем.

В Европе, в местах обитания кельтов были найдены изображения кельтского бога, имеющего атрибуты оленя. На створке алтаря, обнаруженного в Париже и хранящегося в музее Клюни, изображен бог с оленьими рогами на голове, сидящий с поджатыми ногами (в так называемой «позе Будды»); изображение снабжено подписью — «Цернунн» («Рогатый»). Этот памятник, благодаря которому мы знаем имя этого божества, датируется уже римским временем. Однако известны и более ранние подобные изображения.

На одном из наскальных рисунков, найденных в долине Валькамоника (Северная Италия; VII в. до н. э. ), бог с оленьими рогами изображен стоящим, с гривной на шее. Отсюда мы можем сделать вывод, что Цернунн не принадлежит к числу кельтских божеств, которые приобрели человеческий облик только под римским влиянием. На монетах каталаунов и других кельтских племен, относящихся еще к дорийскому периоду, рогатый бог изображен в характерной для него «позе Будды».

В дорийский период изображение Цернунна появляется на знаменитом серебряном культовом котелке из Гундеструпа (Ютландия), найденном в 1891 г. в болоте в окрестностях Аалборга. Высота котла 42 см, ширина 69 см, вес почти 9 кг. Место его изготовления точно не известно. Согласно одной из теорий, он был сделан где-то на юго-востоке, на территории скордисков в нижнем течении Дуная; по другой версии, это кельто-лигурийское изделие II в. до н. э., захваченное кимврами и вместе с ними попавшее на север. Чеканные стенки котла с внутренней и с внешней стороны покрыты серебряными позолоченными пластинами с рельефными изображениями.

На одной из пластин изображен Цернунн, в виде сидящего в «позе Будды» безбородого мужчины в облегающей одежде с длинными рукавами. На голове у него ветвистые оленьи рога, на шее гривна, другую гривну он держит в правой руке, а в левой — змею с головой барана, которая будет часто сопровождать его на памятниках более позднего времени. Рядом стоит олень с точно такими же рогами. По всему фону разбросаны меньшие по размерам и менее значительные фигурки: быки, грифоны, гиена, дельфин, на котором сидит верхом маленький обнаженный мальчик. Цернунн здесь явно выступает в качестве властелина животных.

Относительно позы Цернунна были высказаны два предположения. Согласно первому, это была общепринятая у кельтов поза. Здесь можно вспомнить свидетельства Страбона и Диодора, утверждавших, что кельты привыкли скорее сидеть на земле, чем на скамьях и стульях. Второе предположение направлено против тех, кто объяснял позу Цернунна индийским влиянием: она появилась в официальных изображениях Будды только в I в. н. э., в то время как в шумерском искусстве она встречается еще в 3-м тыс. до н. э. Возможно, именно оттуда ее позаимствовали для изображения своих богов и индусы и кельты.

Отдельно стоит сказать об изображениях Цернунна римского времени. На рельефе алтаря из Сента, который датируется второй половиной I в. н. э., изображены сидящая богиня, держащая в одной руке рог изобилия, а в другой — фигурку птицы (предположительно голубки), и мужская фигура в «позе Будды», с гривной в одной руке и кошельком в другой. Голова мужчины не сохранилась, но поскольку он представлен с атрибутами Цернунна («поза Будды», гривна и кошелек), его принято считать Цернунном. Анонимная богиня на этом рельефе не имеет оленьих рогов. Однако во Франции и в Англии были найдены несколько бронзовых статуэток богинь с оленьими рогами, которые сидят, скрестив ноги, и держат в руках рога изобилия. Все это указывает на их родство с «рогатым богом».

В группе из Сента есть еще маленькая женская фигурка, стоящая у колен богини, — видимо, ее дочь. А вся группа в целом напоминает триаду греческих божеств подземного мира — Плутона, Деметру и Кору. После римского завоевания в искусстве Галлии часто смешивались образы кельтской и античной мифологии, и в группе из Сента кельтская триада богов подземного мира составлена по образцу греческой. Только здесь они выступают скорее не как хтонические божества, а как боги плодородия; на это указывают такие атрибуты, как рог изобилия, кошелек, голубка.

Примерно тем же временем — I в. до н. э. — датируются две статуи, происходящие из Соммерекура. Мужчина здесь изображен сидящим в «позе Будды», к его голове изначально были прикреплены оленьи рога (большая часть их сейчас отбита); его спутница держит в руках рог изобилия; эти атрибуты позволяют идентифицировать его как Цернунна, а ее как богиню плодородия. Оба они держат сосуды, из которых кормятся три змеи с головами барана: две обвивают тело Цернунна, а третья находится у богини.

В окрестностях Отена была найдена статуэтка Цернунна: бог сидит в «позе Будды», на шее у него гривна, на голове отчетливо видны отверстия, куда были вставлены утраченные ныне рога. В руках Цернунн держит двух змей с бараньими головами и рыбьими хвостами.

Самым известным изображением Цернунна является стела из Реймса, датированная II в. до н. э. Цернунн находится в центре композиции. Он сидит в «позе Будды», на голове у него оленьи рога, на шее гривна. В руках бог держит мешок, из которого сыплются монеты. К «потоку» монет склоняются олень и бык. Рядом с Цернунном стоят Аполлон-Кифаред и Меркурий с кадуцеем (посохом с двумя змеями). Оба античных бога представлены в виде прекрасных обнаженных юношей. Их красота резко контрастирует с обликом пожилого бородатого Цернунна. Венчает стелу фронтон, на котором изображена мышь — одно из животных подземного мира.

Один из самых необычных атрибутов Цернунна — змея с бараньей головой. Она изображена рядом с ним на котле из Гундеструпа, в группе из Сомеркура, на статуэтке из Отена и т. д. Однако «собственностью» Цернунна это создание не является. На одной из пластинок на котле из Гундеструпа оно сопровождает бога с колесом. На галло-римских памятниках такие змеи находятся рядом с кельтским Марсом и Меркурием. Змея с бараньей головой изображена на некоторых кельтских монетах, найденных в Вюртемберге, в Баварии, в Саксонии и в Богемии.

В связи с этим образом следует упомянуть золотую фигурку рыбы из клада 500 г. до н. э., найденного в Веттерсфельде (Германия). На ее поверхности выгравированы бегущие животные и стайка рыб, плывущих за морским существом с человеческой головой. Оба конца хвостового плавника рыбы заканчиваются головами баранов. Эту рыбу, по-видимому, можно рассматривать как аналог змеи с бараньей головой. Здесь следует вспомнить змей с рыбьими хвостами, которых держит Цернунн на статуэтке из Отена.

Змея в мифологических и религиозных системах многих народов считается сакральным животным подземного мира. И возможно, змея с головой барана имеет такое же значение. Дело в том, что при раскопках кельтских городищ в Галлии в жилых домах найдены украшенные бараньими головками глиняные подставки для дров, которыми растапливали домашние очаги. А в слое, лежащем ниже очагов, были обнаружены человеческие захоронения. Некоторые ученые полагают, что барана приносили в жертву как сакральное животное, посвященное культу огня в очаге и культу мертвых, похороненных под этим очагом. Таким образом, змея с головой барана могла представлять собой божество подземного мира, связанное с культом мертвых. В то же время это мог быть символ плодородия и богатства, что не противоречит связи с потусторонним миром: наоборот, Другой Мир считался источником земного богатства и плодородия.

Атрибуты Цернунна (оленьи рога, сопровождающие его олень, бык, мышь и змея с бараньей головой, рог изобилия, кошелек и др. ) характеризуют его как связанного с циклами умирания и возрождения природы бога Другого Мира — подателя космического плодородия и богатства. Римляне охотно уподобляли Цернунна Меркурию, но он представляет также некоторые характеристики Марса, Геркулеса, Пана, Плутона. Все это свидетельствует о том, что Цернунн был одним из самых великих богов кельтского пантеона, а сопровождающая его на некоторых галло-римских памятниках богиня плодородия — ипостасью Великой Богини, Матери-Земли.

Образ оленя и связанного с ним кельтского бога Цернунна часто встречается в литературе островных кельтов. В особенности это относится к кругу саг о лейнстерском герое Финне. Недаром в балладе об островах Аран, которую приписывают Финну, многократно упоминаются олени: «Аран многих оленей — море омывает его плечи — остров, где вскормлены многие воины, где синие копья становятся красными; отважные олени на его скалах, спелая клюква среди его вереска, студеная вода в его потоках, плоды на ветвях его дубов; борзые там и гончие псы; там ежевика и терновник темными ягодами; жилища там у лесных опушек, а в дубовых рощах пасутся олени; лиловый лишайник покрывает его скалы, трава зеленая без изъяна растет на его склонах, приятен вид его утесов, где скачут молодые олени и танцует форель... »

С оленями была связана вся жизнь Финна. Герой воспитывался в лесу Слиаб Блоом у двух женщин-друидов. Там он прошел воинскую инициацию. Затем он отправился к мудрецу Финегасу, который угостил его мясом Лосося Знания. Так Финн стал мудрейшим из людей. После этого он совершил свой первый подвиг — убил выходца из другого мира Айлена, ежегодно сжигавшего Тару. В награду за спасение королевской резиденции от разрушения Финн был назначен вождем фениев.

Надо сказать, что фении не были обычным войском. Они жили в лесах, больше занимаясь охотой, чем войной, причем излюбленной их добычей были олени. Ирландию они защищали не только оружием, но и своей силой. Среди фениев были только образованные люди, «сведущие в двенадцати книгах поэзии». Кроме того, каждый, кто хотел присоединиться к фианне, должен был пройти через ряд изощренных инициационных испытаний. Претендент должен был заплести волосы в косы и бежать по лесу, спасаясь от трех воинов. Тех, у кого дрогнуло в руке оружие, хрустнул под ногой сухой сук или растрепалась прическа, в фианну не принимали.

Один французский исследователь кельтской мифологии предположил, что детали этих испытаний указывают на родство фианны с оленями: косы на голове будущего фения напоминают оленьи рога; он убегает по лесу от воинов, как олень, гонимый сворой собак. Связь фениев с оленями становится еще более очевидной, когда их вождь женится на оленихе.

Случилось это так. Однажды Финну и его воинам встретилась молодая олениха, и они погнались за ней. Постепенно все отстали, кроме Финна и его собак, обладавших человеческим разумом, — Брана и Скеолана. Оказавшись в прекрасной долине, олениха неожиданно улеглась на траву, и псы принялись лизать ей шею и морду и играть с ней. Финн очень удивился, увидев это, и, прекратив преследование, отправился домой, в Алмуин. Олениха побежала за ним, по дороге играя с гончими, и смело вошла в его дом. Поздно ночью, едва Финн остался один, к нему явилась прекрасная молодая девушка в богатых одеждах и сказала, что она — олениха, на которую Финн охотился днем.

«Я отказала в любви, — рассказывала девушка, — Черному Друиду из сидов, и он заколдовал меня. Три года я была оленихой в дальнем лесу. Один из служителей Черного Друида пожалел меня. Он сказал, что, если я доберусь до ирландских фениев, у друида не будет надо мной власти. Я бежала целый день и ни разу не остановилась, пока не оказалась в Алмуине. Не останавливалась я до тех пор, пока не увидела, что позади нет никого, кроме Брана и Скеолана. С ними я была в безопасности, потому что они сразу поняли, кто я».

Финн взял девушку-олениху в жены. У них родился сын, которого назвали Ойсин («олененок»). Таким образом, перед нами целое семейство оленей, и сам Финн — это, по-видимому, бог-олень, а его фении — гении леса из рода оленьих.

В одной из валлийских мабиногион «Оуэйн, или Дама Источника» появляется персонаж, напоминающий Цернунна в качестве Властелина Природы. Однажды Кинон, один из воинов короля Артура, отправился на поиски опасных приключений и по дороге остановился на ночлег в одном замке. Во время ужина он попросил хозяев указать ему какого-нибудь ужасного противника, с которым он мог бы помериться силами. В конце концов владелец замка предложил Кинону встретиться с черным рыцарем, стражем волшебного источника. «... Ты выедешь на прогалину, посреди которой увидишь холм. На самом верху холма сидит черный великан ростом с двух обыкновенных людей. У него всего одна нога и один глаз во лбу, зато в руках у него железная дубинка, которую не поднять и двоим. Не скажу, что этот муж отличается красотой, наоборот, он очень уродлив, но он страж леса. Вокруг него бродит тысяча диких зверей. Спроси у него, как тебе выехать с прогалины, и он покажет тебе дорогу. Если ты поедешь по ней, то найдешь то, что ищешь».

На следующее утро Кинон отправился на поиски великана. Выехав на прогалину, он увидел там скопище диких зверей. Увидел он и черного человека, сидящего на вершине холма, который был гораздо больше и страшнее, чем Кинон представлял себе по описаниям, а его железную дубинку не подняли бы и четыре человека. На приветствие черный человек ответил лишь угрюмым ворчанием. Тогда Кинон спросил у него, какую власть он имеет над дикими зверями, которые его окружают. Великан замахнулся своей дубинкой и ударил ею оленя так, что тот закричал. Тотчас на его крик из леса выбежало полчище зверей. Тут были животные всех разновидностей, а также змеи и драконы. Черный человек, оглядев их, махнул рукой, отпуская их гулять и кормиться, и они поклонились ему, как вассалы своему господину. «Видишь, какую я имею власть над животными?» — сказал Хозяин. Затем он указал Кинону дорогу.

В этой легенде Властелин Природы не имеет оленьих рогов, но «Мабиногион» был записан христианами, скорее всего монахами, которые не могли позволить себе изобразить рогатого бога их языческих предков. Однако Хозяин Леса очень похож на Цернунна, каким он изображен на котелке из Гундеструпа: он также окружен животными и осуществляет свою власть через посредничество оленя, и, наконец, в этой сцене присутствуют змеи, которые появляются почти всякий раз, когда речь заходит о Цернунне. Согласно валлийской легенде, лесной бог — это «черный человек», то есть божество подземного мира, и в то же время он царит над растениями и животными на поверхности земли. Этим он тоже напоминает Цернунна, который сочетает господство в подземном мире и власть над природой. Одноглазость и одноногость присущи многим мифологическим персонажам, они имеют магическое значение. Одноглазость верховного скандинавского бога Одина дает ему дар ясновидения. В ирландском эпосе фоморы, демоны, воплощающие изначальный хаос, тоже принимают облик одноногих и одноглазых существ. Их единственный глаз посередине лба символизирует изначальное единство, из которого все происходит, а также сверхъестественное видение.

Важнейшие анималистические символы кельтской мифологии и таинственный Властелин Природы, напоминающий галльского Цернунна, еще раз появляются в легендах о друиде Мерлине, друге короля Артура. По одной из легенд, сочетающей христианскую мистику и древнеязыческие верования, Мерлин был сыном христианской монахини Кармелис и посланца ада, явившегося к ней в облике птицы. Однажды Кармелис, восхищенная пением птицы, неосторожно последовала за ней на берег источника, прилегла на траву у подножия дуба и погрузилась в сон. Птица принялась порхать вокруг нее, а потом разбудила, трижды клюнув ее в ухо. Монахиня проснулась, и смутное предчувствие несчастья охватило ее. Она отправилась к святому отшельнику Блейцу, жившему в чаще леса. Кармелис рассказала ему, что с ней случилось, и спросила, что последует дальше.

«Ты виновата в преступной неосторожности, — упрекнул монахиню святой человек. — Через девять месяцев ты произведешь на свет сына Черного Духа. Но не отчаивайся: когда ребенок родится, нужно будет его сразу же окрестить, тогда он ускользнет из-под власти дьявола». В положенный срок у Кармелис родился сын. Все тело новорожденного было покрыто шерстью. Увидев его, женщина пришла в ужас и принялась причитать, проклиная Черного Духа.

Новорожденный младенец, услышав эти слова, стал ее успокаивать: «Матушка, не плачьте, я вам не причиню никакого зла. Но мне так горько слышать, что вы называете моего отца Черным Духом». Вскоре к монахине пришел отшельник Блейц. Он окрестил младенца, и сразу шерсть, покрывавшая его тело, исчезла.

В эту эпоху Британия была захвачена германскими племенами, самым воинственным из которых было племя саксов. Бритты мужественно защищали свою землю, и первая большая битва между ними и захватчиками произошла, согласно летописям, в 455 г. при Аилесфорде. Вождем бриттов был Вортигерн, провозгласивший себя королем одной из провинций Уэльса. Во главе саксов стоял ужасный Хенгист. Победив саксов, Вортигерн отбросил их к самому морю. Полная победа была уже близко, но тут на горе себе и всей Британии он безумно влюбился в прекрасную Ровену, дочь Хенгиста. Чтобы добиться ее руки, он уступил Хенгисту область Кента.

Ровена была злой женщиной, под стать своему ужасному отцу. Она отравила сына своего супруга — доблестного Вортимера. Перед смертью он проклял саксов и предрек, что они будут бессильны перед бриттами, пока его собственные кости, голова Брана Благословенного и золотые драконы, зарытые в землю Луцем, сыном Бели, останутся скрытыми в земле Британии. Но Ровена собрала вождей бриттов и вождей саксов на большой пир, который должен был происходить в новогоднюю ночь в центре круга менгиров Стоунхенджа. Она знала, что в новогоднюю ночь менгиры покидают свои места и идут к реке напиться воды. А под этими менгирами и были спрятаны реликвии, о которых говорил Вортимер. Когда камни сдвинулись с места, коварная Ровена захватила их, а воины саксов выхватили оружие, тайком принесенное на пир, и перебили безоружных бриттов.

Вортигерн остался в живых, но теперь ему угрожали не только саксы, но и его собственный народ, считавший его предателем. Он решил укрыться в горах Уэльса и там построить неприступную крепость. Но стены, построенные днем, обрушивались на следующую ночь, и ни заклинания друидов, ни молитва аббата христианского монастыря не могли помешать этому. Так самые почтенные люди страны посовещались и заявили, что предотвратить разрушение крепости может только кровь ребенка, рожденного без отца.

Вортигерн прослышал о Мерлине и об истории его рождения, и послал за ним гонца. Представ перед королем, мальчик сказал, что знает о готовящемся жертвоприношении, но пользы оно не принесет.

«Ты утверждаешь, что ты знаешь больше, чем мои ученые советники?» — спросил король. «Очень может быть, — ответил малыш, — спроси-ка их, что находится под землей, в том месте, где ты хочешь строить крепость?». Ни друид, ни барды, ни аббат не смогли ответить. «Ну, что ж, я скажу вам это, — объявил ребенок. — В десяти футах под фундаментом находится большое озеро. Если я лгу, вы можете пролить мою кровь, но если я говорю правду, вы будете знать, что должны слушать меня». Начали копать и нашли озеро. «Спроси теперь у своих советников, что находится на дне озера», — сказал мальчик. Советники молчали. Мальчик велел искать на дне гигантскую раковину. Когда ее нашли, Мерлин сказал: «В раковине спят два дракона: один белый, другой красный. Когда восходит луна, драконы приоткрывают один глаз и переворачиваются, верхняя створка раковины поднимается, вода закипает и земля дрожит. Вот почему крепость обрушивается. Теперь берегитесь, так как драконы собираются выйти из раковины».

В самом деле, все увидели, как из воды поднимается голова первого дракона, за ней голова второго, — и весь королевский двор охватила паника. Оба чудовища вышли из воды и бросились друг на друга, издавая ужасный рев. Они яростно бились три дня. Всем казалось, что красный дракон скоро падет в битве: он катался по земле в агонии. Но внезапно он возобновил бой. Изрыгнув мощную струю пламени, красный дракон сжег белого, а потом упал и тоже испустил дух.

Мерлин объяснил королю, что красный дракон представлял Уэльс, а белый — саксов. Бритты в конце концов победят, но Вортигерну следует отказаться от власти в пользу принца Утера Пендрагона, который нанесет страшное поражение врагам и остановит их нашествие у границ Уэльса.

Вортигерн отпустил Мерлина, и тот удалился в Броселиандский лес. Но король Утер Пендрагон хотел сделать Мерлина своим придворным бардом и повелел искать его по всей земле. Однажды, когда люди короля отдыхали на берегу пруда в Броселиандском лесу, к ним подошел одетый в лохмотья дровосек с всклокоченными волосами и лохматой бородой. «Плохо же вы выполняете ваше поручение, — усмехнулся дровосек, — если бы я искал Мерлина, я бы его уже нашел. Должен вам сказать, что никто не приведет его, если только сам король Утер не придет сюда за ним сам».

Узнав это, король Утер поспешно явился. На берегу пруда он увидел старого, горбатого и хромого пастуха с отарой овец. «Старик, ты не видел здесь дровосека дикого вида, одетого в лохмотья?» — спросил король. «Здесь нет других людей, кроме меня, — ответил старый пастух, — а эти овцы принадлежат человеку, за которым король должен прийти сегодня в лес. Если бы король соизволил бы прийти сюда лично, я отвел бы его к тому, кого он ищет». — «Я король», — сказал Утер. «А я Мерлин», — сказал пастух. Король привел его к своему двору. Здесь Мерлин, приняв вид человека почтенного возраста, сочинял поэмы, прославлявшие великие подвиги бриттов, и предсказывал будущее. Мерлин объявил королю Утеру, что у него родится сын Артур, который станет славой и гордостью всей Британии.

Это предсказание сбылось. Благодаря Мерлину Артур стал королем после смерти своего отца, а Мерлин, друид и бард короля, — единственным советником, которого Артур всегда слушал. Однако иногда Мерлин покидал королевский двор и жил в лесной глуши, общаясь с деревьями и водами, с оленями, с вепрями и волками. Он мог превращаться в любое животное. Ему случалось утром быть оленем, в полдень — вепрем и дубом — вечером.

Однажды Мерлин сопровождал армию бриттов на войну и принял участие в кровавой битве при Ардериде, где на его глазах погиб страшной смертью его лучший друг, король Гвендолеу. Это так потрясло Мерлина, что он потерял разум. Бросив свою золотую арфу на поле битвы, он бежал до берега моря. Там он нашел перо чайки, дунул на него, и оно отнесло его в Броселиандский лес. Повредившись рассудком, он жил в лесу как дикарь, бродя без цели и питаясь корнями.

Исчезновение Мерлина опечалило его сестру Гвендид и его жену Гвендолин. Они разыскали и вернули домой. Однако Мерлин умолял, чтобы ему разрешили вернуться в лес. Перед уходом Мерлин разрешил Гвендолин взять себе другого супруга, но предупредил, что ее избранник должен избегать встречи с ним, иначе Мерлин его погубит. Вернувшись в лесную чащу, Мерлин продолжал пророчествовать. Он читал по звездам о событиях, которые должны произойти, и таким образом однажды он узнал о предстоящей свадьбе Гвендолин. Тогда Мерлин оседлал оленя и, гоня перед собой стадо оленей, ланей и косуль, направился в город. Прибыв к дому, где должна была состояться свадьба, он вызвал Гвендолин, чтобы вручить ей свадебный подарок. Гвендолин подошла к окну, но, к несчастью, ее жених, забыв об осторожности, показался в окне вместе с ней. Тотчас Мерлин вырвал рога оленя, на котором ехал верхом, бросил их в жениха и разбил ему череп.

После этого Мерлин опять вернулся в лес. Однажды старый отшельник Блейц увидел пред собой какое-то голое существо, покрытое волосами, с бородой, напоминающей мох древних дубов, и с глазами, горящими, как у волка. Отшельник заступил ему дорогу и приказал, во имя Господа Бога, назвать свое имя. Странное существо ответило ему: «В те времена, когда я был бардом в миру, меня все почитали. Когда я входил во дворцы, раздавались приветственные возгласы. Когда моя арфа пела, с деревьев падало блестящее золото. Короли нашей страны меня любили, иностранные короли опасались меня. Люди говорили: „Пой, Мерлин, пой о том, что произойдет!“ Теперь я лесной человек, и никому нет до меня дела. Я потерял мою арфу, а деревья с золотыми плодами срублены. Британские короли умерли, и другие короли угнетают страну. Люди меня называют Мерлин-Безумец, и все гонят меня, бросая камни».

«Бедный Мерлин, — воскликнул отшельник, — это я окрестил тебя когда-то. Иди, напейся из целебного источника воды, она излечит твой больной разум». Мерлин выпил воды, и разум вернулся к нему. Новость о его выздоровлении быстро распространилась по всей Британии и Арморику. Ему даже предлагали занять королевский трон, но он отказался. Отверг он и предложение Блейца пойти в монастырь: ему не хотелось разлучаться со своими соратниками и друзьями — друидами и бардами.

Согласно позднейшим версиям легенды, Мерлин, будучи уже довольно пожилым человеком, полюбил прекрасную Вивиану. Красавица хотела, чтобы Мерлин обучил ее искусству магии, сам же волшебник был ей безразличен. Постепенно она узнала, как лечить болезни, вызывать дождь, разговаривать с животными, ей стали известны все целебные и магические свойства растений. Однажды Вивиана пожелала научиться держать человека в заточении силою чар. Мерлин предвидел, чем для него обернется ее просьба, но не смог отказать возлюбленной. Узнав, как наложить чары, Вивиана тут же усыпила Мерлина и повторила только что выученное заклинание. Проснувшись, Мерлин увидел, что лежит на мягкой постели в волшебной комнате, а рядом с ним сидит Вивиана. Она сказала, что никогда не освободит его из этой тюрьмы, но будет часто приходить к нему. Легенда гласит, что Мерлин до конца времен будет пребывать в заточении где-то в Броселиандском лесу.

Несмотря на такое поэтическое и куртуазное завершение истории Мерлина, легко заметить, что древние легенды, сложившиеся вокруг его образа, представляет его Властелином Природы, могучим магом и прорицателем: он друид и в то же время вепрь и олень Броселиандского леса, а значит, еще одно воплощение Цернунна.

* * *

Мы познакомились с «низшей мифологией» древних кельтов. Вопреки обычным представлениям о примитивности и грубости «низшей мифологии», кельтская мифологическая традиция сохранилась в достаточно полном виде: с одной стороны, в ней представлены древнейшие сакральные символы, восходящие ко временам индоевропейского единства и даже к более древним эпохам, с другой стороны, она содержит верования и ритуалы, которые сохранились до времен христианизации кельтского мира и были восприняты христианской церковью. Наконец, она отличается сложностью и глубиной, в известной степени смыкаясь с высшей частью религиозно-мифологической традиции, которую разрабатывали жрецы. Например, в культе камней и в мифах, посвященных священным деревьям, представлены такие важнейшие для всякой мифологической традиции символические понятия, как «Мировая Гора», «Мировое Древо», «Ось Мира», — символические воплощения «Центра Мира». Анималистические образы напрямую связаны с великими богами, знание о которых хранили друиды.