Игла летела сразить птицу. Птица сидела на дереве. Сколько времени после прошло, не знаю. Но застыло то мгновение во мне. Игла летела. Середина ее сверкала. Кончик был остр, темен, зловещ. Игла летела, звеня в моих ушах. Птица озабочена была домашними делами. Она не ждала опасности коварной. Не то было время — время ее предков, когда в них целились с целью. Дерево было «усатое» от странной ваты, синтетической ваты из соседней трубы, мягкой и приятной, как мыльная пена. Птица думала, может быть, что это паутинки бабьего лета. Дерево было таким же грязным, как труба, с несколькими прутьями в саже. Игла вонзилась в грудь птицы и застряла. Легкая птица стала вдруг тяжелой. Упала, как яблоко, сорвавшееся с ветки. Только не покатилась, как яблоко по земле. Сердечко ее перестало биться. Перышки из хвоста ее выдернули. Выдернули муравьи, чтоб потащить на свой муравьиный базар. Когда я ее поднял, их рой уже пировал на ее трупе. Я осторожно взялся за край ее крылышка. Труп поддался, уже застывший в глине, уже успевший потемнеть, с душком. Я поднял мертвую птицу — одну из бесчисленных жертв бесцельно, бездумно летящих в воздухе игл, неведомо кем пущенных и неведомо зачем.