Шушаник в смущении не знала, о чем говорить. Ей казалось, что невидимая рука обдала ее кипятком в ту самую минуту, когда она почувствовала Микаэла рядом. Да, именно почувствовала, потому что не смотрела в его сторону.

Экипаж быстро катил между двумя рядами вышек. Песчаная дорога была пропитана нефтью – чуть слышался дробный стук копыт. Шушаник высчитала мысленно, что самое позднее – через четверть часа она доберется до дому и тогда лишь сумеет дать себе отчет о происшедшем. Господи, что она наделала? Она, дочь бедных родителей, едет с наследником миллионера, – что могут подумать люди? Что скажут родители?

Микаэл концом трости коснулся плеча кучера и что-то сказал ему.

Экипаж свернул с дороги, промчался мимо промысловых строений под гору.

– Кажется, кучер сбился с дороги, – заметила Шушаник, оглядываясь по сторонам.

– Нет, мадемуазель, он у меня опытный, не собьется.

Вежливые манеры Микаэла, мягкий голос, осторожные движения несколько успокоили Шушаник. Она подумала, что пугаться или смущаться нечего. Всем известно, что Алимяны – хозяева Заргаряна, а Заргарян – дядя Шушаник. Кто посмеет сплетничать? Наконец, неужели непростительно бедной девушке сесть в экипаж к своему знакомому, будь он даже архимиллионер?

– Как вам понравилась наша невестка? – спросил

Микаэл.

– Что я могу сказать? Ведь мы только что познакомились. Нет, кучер положительно сбился с дороги.

Микаэл опять тронул тростью возницу и что-то сказал ему.

Вдруг экипаж остановился, и кучер спрыгнул с козел.

– Что случилось? – спросила девушка.

– Накрапывает дождь, я велел поднять верх.

– Нет, нет, дождя не будет, я даже люблю дождь!

– Отлично, он поднимет наполовину. Гасан это знает. Возница наполовину поднял верх и вскочил на козлы.

– Вы никогда не бываете в городе?

– Была раза два.

– Почему же так редко?

– Занята.

– Знаю, слышал. Ухаживаете за больным отцом. Бедняжка! Говорят, когда-то он был очень богат и здоров. От души жалею…

Эти слова тронули Шушаник. Должно быть, она заблуждается. Вероятно, этот с виду себялюбивый молодой человек так же добр и чуток, как и его брат.

– Живя на промыслах, можно совсем одичать. Напрасно вы избегаете общества. Разве у вас в городе нет знакомых?

– Нет.

На минуту наступило молчание. Кучер обернулся.

– Вы любите театр? – спросил Микаэл, бросая на кучера сердитый взгляд.

– Я люблю только драму.

– Драму? – обрадованно переспросил Микаэл. – Теперь в городе драматическая труппа. Сегодня бенефис очень хорошей артистки… Идет какая-то новая драма, да, «Нора», «Нора»…

– «Нору» я читала, хотелось бы посмотреть.

– Прекрасно. Могу я пригласить вас на спектакль?

– Благодарю, но я не могу оставить отца.

– А что может случиться, если вы оставите его на один вечер?

– Нет, нет, нельзя…

– Вы так молоды, прекрасны и сидите взаперти. Это непростительно.

Шушаник почувствовала, что молодой человек смелеет, и предпочла промолчать.

– Из театра я вас сейчас же доставлю домой, так что ваш отец всего каких-нибудь три-четыре часа побудет без вас.

– Нет, нет, это невозможно. Я без дяди никуда не выхожу.

– Как будто трудно и его пригласить; я возьму ложу.

– Погодите, что это такое? Мы как будто миновали поселок. Куда же мы едем, господин Алимян?

– Мы просто катаемся.

– Катаемся? – повторила Шушаник, прикусив губу. – А отец? Извините, господин Алимян, уже время кормить отца, я не имею права кататься.

– Вы, сударыня, считаете меня каким-то чудовищем.

– С чего вы взяли? Я не считаю вас чудовищем, но…

– Но не считаете и человеком, хотите сказать, не так ли? – договорил Микаэл смеясь.

– Я и этого не говорю.

– Так почему же вы боитесь меня?

Самолюбие Шушаник было задето.

– Я – вас? – воскликнула скромная девушка таким серьезным тоном, какого Микаэл не ожидал от нее. – Вы ошибаетесь!..

Странно. Пока Микаэл издали наблюдал за Шушаник, ему казалось, что достаточно остаться с ней вдвоем, и он сумеет овладеть ее сердцем. Дешевые победы развили в нем самонадеянность, а легко доставшаяся любовь Ануш убедила в собственной неотразимости. А теперь перед этой бедной, скромной, обремененной семейными заботами девушкой Микаэл ощутил незнакомую ему робость. Это серьезное, умное, красивое лицо, эти чистые, ясные глаза обезоруживали его, – так иной раз человеческий взгляд укрощает ярость зверя. И, несмотря на непреодолимое искушение обнять и прижать к себе это беззащитное, невинное, чистое существо, подобного которому еще не было в списке его побед, – Микаэл чувствовал себя скованным.

Однако смелость Шушаник задела его за живое. Как? Чтобы эта простая девушка не боялась Микаэла Алимяна, человека, которому все доступно, если не в силу личного обаяния, то благодаря миллионам!

Глаза его заискрились страстью, губы задрожали. Раскрасневшиеся щеки Шушаник волновали его. Он попытался придвинуться к девушке, но она слегка отстранилась, не глядя на него. Микаэл, откинувшись назад, хотел было поймать руку Шушаник, казалось праздно лежавшую на коленях. В эту минуту на него устремился негодующий взгляд прекрасных глаз; руки его ослабели. Однако страсть заклокотала в нем. Он схватил руку Шушаник и крепко сжал. – Господин Алимян, сидите спокойно! – раздался возмущенный голос девушки.

Она вырвала руку и отодвинулась. Микаэл терял самообладание. Холодность девушки все сильнее распаляла его. На мгновение мелькнула мысль прибегнуть к насилию, но лишь на мгновение. Взглянув на ясный профиль девушки, он даже в очертаниях его постиг всю чистоту этой девственной души. Но вожделение уже овладевало им, вытесняя чувство оскорбленного самолюбия, и, не в силах сдержаться, почти бессознательно, обезумев от страсти, он опустился на колени: – Ударьте меня, но я… я… люблю вас!.. Да, люблю.. Я горю, поймите, я весь в огне… При первом взгляде на вас я потерял рассудок… никогда, никогда, ни одна женщина не увлекала меня так… Для вас я сделаю все, все, сложу к вашим ногам мое богатство, понимаете, все мое богатство… Только… только…один поцелуй…

Шушаник с негодованием посмотрела на его искаженное страстью лицо, смутно испытывая ощущение чего-то грязного. Слово «любовь» в устах Микаэла звучало, как удар хлыста.

Ступив одной ногой на подножку, она уже хотела выпрыгнуть из экипажа, который несся вихрем по безлюдному полю неведомо куда.

– Остановитесь, сумасшедшая, – воскликнул Микаэл, хватая ее за руку и силой усаживая на место, – вы разобьете свою глупую головку!

– Прикажите повернуть на промысла!

Никогда ни один голос не казался Микаэлу грознее голоса этой беззащитной, слабой девушки. Он, каясь в своем поступке, покраснел от стыда, и покраснел, быть может, впервые с тех пор, как познал женщину. Опять он коснулся тростью плеча возницы. Экипаж, повернув обратно, через несколько минут уже катился по большой дороге.

Оба молчали. Микаэл был во власти смешанных чувств. Он и стыдился и сердился; ему в одно и то же время хотелось и просить прощенья и отомстить. Одно лишь было несомненно: никогда ни в какой другой женщине не чувствовал он такой духовной мощи. И сколько презренья прочел он на лице этой бедной девушки, сколько ненависти к красивому, богатому и молодому спутнику!

Экипаж быстро приближался к промыслам Алимянов. Микаэл пытался казаться хладнокровным и показать дочери жалкого паралитика, что в его глазах она не выше горничной.

– Жаль мне вас, – пожал он плечами. – Теперь дома все начнут вас укорять, – и сколько, народ у! Мать, отец, дядюшка, тетя, дети, а может быть, и прислуга…

– За что?

– За то, что вы удостоили на полчаса своим обществом такого омерзительного, гадкого, негодного человека, как Микаэл Алимян. Какая честь для подобного ничтожества!

Ирония не подействовала.

– Совесть моя чиста, – ответила Шушаник.

Экипаж уже подъезжал к конторе. Микаэлу хотелось добиться хотя бы снисходительной улыбки спутницы.

– А хотел бы я знать, – спросил он, меняя тон, – что вы думаете обо мне?

– О вас… ровно ничего.

– Ничего? – повторил Микаэл. – И я должен вынести это оскорбление? Можете бранить, ненавидеть меня, но не говорите, что ничего не думаете обо мне.

– Я думаю о том, какая разница между вами и вашим братом, – сказала Шушаник, быстро выскакивая из экипажа, как бы не желая слышать ответа.

– Вот как! Эта бедная девушка до того горда, что даже не удостоила Микаэла Алимяна рукопожатия. Это уж слишком!

Быть предметом издевательства со стороны племянницы какого-то приказчика, унизиться, не добившись цели, – этого Микаэл снести не в силах.

От бешенства он ерзал в экипаже, хлопая себя по коленям, яростно грыз ногти и негодовал на себя за свое унижение.

«Какая разница между вами и вашим братом!» – звучали в его ушах последние слова девушки. Что это значит? А это значит, что Смбат ей нравится, а Микаэлом она пренебрегает. Ну и прекрасно, пусть! Микаэл Алимян не останется в долгу, он еще себя покажет.

Микаэл приказал ехать к фонтану. Антонины Ивановны там не оказалось – она уже уехала с братом. Мовсес, Мелкон и Кязим-бек перекидывались шутками с владельцем фонтана, а фонтан продолжал выбрасывать миллионы для бывшего аробщика.

Микаэл в компании друзей вернулся в город. Дорогою Кязим-бек, ехавший с ним в одном экипаже, завел разговор о Шушаник.

– Плут ты этакий, у тебя во всех уголках жемчужины понапрятаны, а нам, ни слова?

– Кязим, не шути над ней, она не из таких, – строго оборвал его Микаэл.

– Вот еще новости какие! – воскликнул Кязим-бек, но все же перестал говорить о девушке.

Микаэл время от времени вздыхал, вспоминая презрительную улыбку Шушаник и в особенности ее последние слова.

– Что случилось, дружище, чего ты насупился? – не вытерпел, наконец, Кязим-бек.

– И сам не знаю. У меня такое предчувствие, что со мною должно случиться несчастье.

– Не болтай глупостей. Приходи вечером в клуб, оттуда кой-куда заедем…

Однако предчувствию Микаэла суждено было сбыться как раз в клубе. Беда нагрянула оттуда, откуда он не ждал ее или, вернее, перестал ждать.

К восьми часам все друзья были уже в клубе, когда явился Микаэл. Недоставало только Гриши. Ждали его, чтобы вместе отправиться к общему приятелю-офицеру, пригласившему в тот вечер всю компанию «на штосе».

Микаэл в душе боялся встречи с Гришей. Но самолюбие вынуждало не показывать этого. Он подбадривал себя мыслью, что Гриша, должно быть, ничего не знает о позоре сестры, а если бы узнал, вряд ли молчал бы до сих пор. «Эх, что прошло, то быльем поросло! Теперь, пожалуй, нет нужды опасаться и Петроса Гуламяна. А вот идет и он сам вместе с каким-то похожим на него лавочником. Ишь как бойко тараторит, – должно быть, о торговых делах. Ах ты жалкий трусишка, не сумел даже постоять за свою поруганную честь! Должно быть, ты вымещаешь злобу на жене. Бог весть сколько раз на дню ты колотишь ее. Колоти, колоти, но обиду проглоти, благо нынче все так поступают…»

Размышляя таким образом, Микаэл вместе с друзьями прошел в буфет. Сонливый Мовсес «в ожидании сражения» подкреплял себя коньяком. Папаша был утомлен, кутить ему не хотелось. Кязим-бек говорил, что его тянет «к новой дичи». Мелкон все жаловался на жену: сущим наказанием она стала для него. Видите ли, родители жены винят его в ее болезни.

– Шурин мой, тупоголовый доктор, вбил в голову, что это я заразил жену. Вот не было печали! Ребята, не приведи вам бог жениться. Папаша да послужит вам примером.

Наконец явился Гриша. Уже издали можно было заметить, что он в боевом настроении. Гриша шел, выпятив живот и закинув голову – он поигрывал цепочкой от часов.

– Больно, гм… горяч он… – проговорил Папаша, побаивавшийся Гриши.

Завидя Микаэла, Гриша на миг остановился, точно колебался – подойти к компании или нет. Это не ускользнуло от Микаэла. Друзья подошли, обступили Гришу, и начались обычные шутки. Папаша попытался незаметно улизнуть.

– Куда, куда? – кинулся за ним адвокат Пейкарян, обняв почтенного холостяка.

– Пусть себе уходит, новую вышку ставит, – засмеялся Мелкон.

– А сколько их у тебя, Папаша, а? – спросил Кязим-бек. – На Шемахинке, в Старом городе, на Баилове, на Набережной…

– Ни дать, ни взять – султан марокканский, – заметил Мовсес, жуя соленый огурец после рюмки коньяку.

Папаша улыбнулся. Ему льстили безобидные шутки молодых друзей.

– Господа, – воскликнул Гриша, меняясь в лице, – здесь присутствует негодяй, которого надо вышвырнуть из нашего общества!

Он подошел к Микаэл у и, выпятив живот, встал против него.

– Бесчестный вор, разбойник, низкая тварь! – громко крикнул Гриша и, не дав противнику прийти в себя, закатил ему звонкую пощечину.

Поднялась суматоха. Кое-кто схватил Гришу за руки. От удара Микаэл качнулся, склонился и едва устоял на ногах. Удар был до того силен, что Микаэл, очнувшись, увидел себя уже крепко стиснутым друзьями. Официанты и посетители, привлеченные скандалом, тесно обступили всю компанию. Гриша, заложив руки в карманы, глядел на противника с холодным презрением. Микаэл кричал, стараясь вырваться из рук окружающих. Лицо его побагровело, мочки ушей пожелтели, пена клубилась на губах, грудь ходуном ходила, жилы на шее вздулись и посинели. Он изо всех сил колотил ногами о пол и кричал:

– Пустите, пустите, не то…

Он задыхался. Пощечина жгла ему щеку раскаленным железом. Какой стыд, какой позор! И где! Только Гриша мог так эффектно нанести оскорбление. А-а, все издеваются над Микаэлом, у всех соболезнующие взгляды! Да мыслимо ли, чтобы он, Микаэл Алимян, подвергся такому бесчестию на глазах у друзей и недругов? Дайте хоть раз выстрелить… Гришу увели. Кое-как увели и Микаэла.

Буфет все наполнялся народом. Начались пересуды. Одни защищали Гришу: стоило разок проучить этого Алймяна – уж больно зазнался. Большинство заступалось за Микаэла. Многие осуждали и того, и другого. Несколько преподавателей гимназии и членов суда требовали составить протокол и завтра же отобрать у обоих членские билеты. Микаэла силой усадили в экипаж и отвезли домой. Смбат побледнел, узнав об оскорблении, нанесенном брату. Вдова Воскехат громко вскрикнула. Антонина Ивановна бросила презрительный взгляд на Микаэла, удостоившегося публичной оплеухи.

– Дикая Азия! – произнес Алексей Иванович.

– Я этого Абетяна убью! Я постою за честь Алимянов! – кричал Аршак.

Кязим-бек, схватив юношу за руки, не дал ему выбежать из дому.

Микаэл настаивал, чтобы друзья сию же минуту отвезли Грише вызов на дуэль.

– Ты на дуэли драться не будешь! – решительно заявил Смбат и, обратившись к гостям, попросил их оставить Микаэла.

Весь вечер семья Алимянов провела в тревоге. Вдова безутешно рыдала.