Приподняв заграждающий полог, Мрачный полог нахмуренных лет, Я узнал, что вы частью филолог, Частью смелый гусарский корнет. А потом даже ротмистром стали, Закалясь в отшумевших боях… Вы, возможно, от жизни устали, Но огонь сохранили в глазах. И связали вас крепкие нити С далью прежних любимых сторон, — Вы с трибуны отважно громите Погубивших Россию и Трон. В эти дни, когда с ревом и свистом Были сорваны славы венки, Против воли вы стали туристом, Посетив, например, Соловки… И теперь, когда страшным потопом, Надвигаются рыцари мглы, Мы блуждаем по разным «Европам», Обживая чужие углы. И хоть хлеб наш порою и горек, И костюмы у нас «не того», Наблюдаете вы, как историк. Все этапы пути своего… Вы тяжелую жизни науку Факультетом страданий прошли, — Разрешите пожать вашу руку Вдалеке от родимой земли.

Так писали Вы мне, дорогой Дмитрий Семенович, пять лет тому назад. Потом Вам суждено было поплыть «по синим волнам океана», а мне, подобно некоему моллюску, сидеть на мало удобной для этой цели суше и ждать, когда этот моллюск свистнет. Вот и сижу…

В этой книге Вы найдете много наших общих знакомых. Те из них, кто занимал официальное положение фигурируют в ней под своими подлинными именами, а большинство прочих — под данными им мною псевдонимами. Но Вы то их узнаете.

В Вашей остроумной трактовке современности произведений Ф. М. Достоевского, о которой я пишу в 17-ой главе этой книги, Вы опустили одно — «униженные и оскорбленные». Это те, кто попал в лагеря ИРО и эмигрировал под знаком «защиты прав человека», от чего спас Вас Господь. Об этих людях и моя повесть.

Калейдоскопичность и бешеный ритм нашего времени (или безвременья — как хотите) требуют от литератора не создания обобщенного «героя эпохи», какого искали наши великие деды, но фиксации тех многоликих и многообразных «человеческих документов», которые густою толпою проходят перед его глазами. Их видели и Вы, и отражали в своих острых куплетах с эстрады Русского Собрания в Риме. Вот почему я предпосылаю своей повести это письмо к Вам и Ваше стихотворение, фиксирующее тоже один из «человеческих документов», каким является сам ее автор. Я знаю, что Вы увидите и поверите, что в этой повести нет ни одного «выдуманного» и «обобщенного» персонажа.

Протягиваю к Вам через океан свою руку и крепко жму Вашу, дорогой друг, с которым мы никогда больше не увидимся.

Ваш Б. Ширяев

Pagani,

близ Салерно, Италия

Июнь 1951 года.