Фельдфебель и Вольтер

1

Под термином интеллигенция вообще и в частности русская интеллигенция подразумевается ряд общественных групп, подчас совершенно различных по своему внутреннему содержанию. Критерий интеллигенции в быту, и не только в бытовой повседневности, еще более разнообразен. Некоторые, например, определяют степень интеллектуального развития личности по шляпе, очкам, галстуху…

– Куда ты с мешком прешь! А еще в шляпе… интеллигенция…

Подобный критерий обсуждению, конечно, не подлежит, хотя н он не лишен значения: нередко, и очень нередко, некто, купивший себе шляпу или впервые подвязавший утративший в СССР свою принадлежность и буржуазный галстух, начинает всерьез считать себя уже интеллигентом.

Огромное же большинство определяет степень интеллигентности по профессии. Так было и прежде. Лицо, труд которого не требует затраты физических сил – уже интеллигент: бухгалтер, наторевший, не слезая с конторского стула, в дебете и кредите – интеллигент; зубной врач, фармацевт – безусловно интеллигенты; инженер, имеющий крайне слабое представление о Пушкине и никакого о Леонтьеве или Блоке – высший интеллигент. Как же – 12 тысяч в год получает! А Пушкин?.. Некогда, знаете ли… впрочем, пару сальных анекдотов о нем этот интеллигент знает…

Находилось очень мало смельчаков, решавшихся оспаривать интеллигентность фармацевта, особенно, если он получал левую газету и умел связно повторять выхваченные из нее фразы…

«Левизна», «либерализм», «прогрессивное направление» – сами по себе, даже без наличия очков на носу, уже служили вполне достаточным основанием для получения интеллигентного диплома.

И наоборот, субъект, осмеливавшийся высказывать «правые», а тем паче монархические взгляды или быть открыто религиозным, терял право на этот диплом. Священник, офицер, а тем более полицейский чиновник правом на звание обладали условно, но довелись кому-либо из них снять сан, выйти по туманным причинам из полка – диплом приклеивался сам собой. «Направление» было налицо.

– Вы, конечно, как человек интеллигентный, в Бога не веруете… – кто не слыхал этой фразы?

Предъявлялись к интеллигенту, конечно, в некоторых случаях и более глубокие требования, но именно эта расплывчатость в понимании термина и побуждает автора данной статьи начать ее с определения понятия интеллигентности. Своей формулы он никому не навязывает и дает ее лишь для ясности последующего.

Интеллигентом может быть назван только производитель нематериальных ценностей или их распространитель в массах. Ценностей, но не суррогатов, не эрзацев. Качество же этих ценностей или суррогатов определяется суммой добра или зла, причиненных ими человеку.

2

Мало кто знает имя давшего идею обыкновенной, хотя бы серной спички. Памятника ему нет нигде. Огромное большинство образованных и полуобразованных людей назовут имя изобретателя радио инженера Маркони. Памятниками ему пестрит Италия. Есть они и в других странах.

Первый из них раскрепостил человечество от неизбежной для каждого обременительной работы по добыванию огня, сократил число пожаров, ожогов, его идея оказывает явную, повседневную помощь решительно всем. Она – несомненная ценность.

Ценность второй идеи более чем сомнительна. Широкое распространение громкоговорителей несомненно болезненно отозвалось на нервах их невольных слушателей. Неизбежное, а при плохих аппаратах уродливое искажение звука снизило музыкальность масс, телеграфичный стиль передач и их куцая торопливость сужают умственный кругозор слушателей и снижают красочность и богатство языка, и т. д.

Таким образом, идея безымянного изобретателя спички принесла человечеству несомненное благо, идея же Маркони, пышно и эффектно реализованная, в конечном счете, является суррогатом блага.

Я знаю, что очень многие читатели с негодованием прочтут эти строчки. Склонность к поклонению фетишам въелась в нас очень глубоко…

Но в данном случае спичка и радио – только иллюстративный пример. Дело не в них. Спорить не стоит.

В развитии русской интеллигенции в период ее оформления по западноевропейскому образцу, т. е. примерно с 1700 г., роль безымянного спичечного мастера выполнял столь же безымянный фельдфебель Русской армии, бесконечное число раз осмеянный и оплеванный со всех направлений, и многие безымянные, ему подобные.

Роль же эффектного фетиша, радиоговорителя сыграл еще более эффектно философ Вольтер и ему подобные, имена которых широко известны. Имя Вольтера взято автором в данном случае, как собирательное, по традиции. Ведь первые русские интеллигенты суррогатного типа именовались «вольтерьянцами».

* * *

Итак, был фельдфебель. Во времена Петра именно к нему в первичную обработку поступало человеческое «сырье», не отличавшее правой ноги от левой.

Этот фельдфебель привязывал к ногам «сырья» пучки сена и соломы. Потом командовал:

– Сено, солома! Сено, солома! Раз, два! Раз, два!

В «сырье» воспитывался условный рефлекс внешнего поведения.

Одновременно с этим, в часы столь же оплеванной с тех же «направлений» «словесности» тот же фельдфебель внушал обучаемым:

– Знамя есть священная для солдата хоругвь! Сам погибай, а товарища выручай! Солдат есть защитник веры и отечества!

Иначе говоря, он вкладывал в сознание «сырья» ряд примитивных общечеловеческих моральных, нематериальных ценностей: понятие о долге, подвиге, жертвенности, общественном служении и любви к родине и так далее…

Страницы русской истории свидетельствуют, что он, этот фельдфебель, работал не без успеха. Была Полтава, был 1812 год, был Севастополь… Было кое-что и в 1942–1945 годах, когда пришлось вспомнить этого фельдфебеля…

Несколько беглых исторических справок:

– прогрессивная по тому времени система фребелевского обучениябыла впервые введена в войсках, в начале прошлого века;

– при введении всеобщей воинской повинности обучение грамоте солдат стало обязательным. Следовательно, Русская армия давала стране ежегодно 200–300 тысяч грамотных;

– жертвенность, высокое сознание долга, любовь к родине, религиозное сознание и другие не военные, но общечеловеческие моральные ценности русского солдата зафиксированы всей русской историей, не говоря уже о его военных качествах:

– высоко-гуманное, христианское отношение русских солдат к побежденным и населению побежденных государств засвидетельствовано множеством иностранных документов: польских, немецких, французских, итальянских… сведения об их аморальных проступках – ничтожны. В этом отношении ни одна армия мира не может быть сравнена с русской.

Она поставляла русскому народу ежегодно 200–300 тысяч не только азбучно грамотных, но и морально грамотных.

Никто и никогда не называл русского фельдфебеля интеллигентом, и он сам не считал себя таковым, был ли он проводником, распространителем нематериальных, моральных ценностей?

* * *

Император Павел Первый первым в России противопоставил свою волю проникновению в общество, в среду дворянской тогда интеллигенции идей западного рационализма: «вольтерьянству» и «якобинству».

Первым общественно-историческим актом просвещенной этими идеями дворянской интеллигенции было поистине зверское убийство Павла Первого, совершенное при помощи кулаков, каблуков и шарфа отвергнувшими долг, честь и верность офицерами. Это варварское и подлое во всех отношениях убийство утверждено в сознании последующих поколений русской «прогрессивной» интеллигенции, как «протест против реакции» – акт положительный, т. е. достойный подражания.

Подражание, к счастью для России неудачное, последовало 14 декабря 1825 г. О моральной ценности этого подражания, выраженной в «Русской Правде» Пестеля, достаточно сказано Б. Башиловым. Повторяться не стоит. Но нужно отметить, что пример мартовских вольтерьянцев в сознании последующих поколений перерос уже в культ декабристов.

В дальнейшем темпы нарастали. Декабристов сменили нигилисты, нигилистов – народники, народников – социалисты. Эта генеалогия определена и утверждена самой прогрессивнейшей интеллигенцией, как большевистского, так и меньшевистского покроя.

Кулаки сменялись пулями, пули – бомбами, бомбы – Чекой и прочими буквенными комбинациями – «стенкой», «подвалом» и другими сейфами «прогрессивных ценностей», достигнутых в результате двухсотлетнего развития бесспорно «передовой» части русской дворянско-разночинно-пролетарской интеллигенции…

Фельдфебель в этом развитии не участвовал. Он не принадлежал к русской интеллигенции.

/Алексей Алымов]

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 29 апреля 1950 г.,

№ 43, с. 7–8.

 

Достижение «Октября»

Американец Дэн Гриффитс, говорят, приводит в своей книге 261 определение социализма. Я этой книги, к сожалению, не читал, но глубоко уверен, что 262-го, самого полного при своей краткости, в его книге нет.

Слышали его немногие и дано оно проф. В. Ключевским в коридоре Московского Императорского университета при следующих обстоятельствах.

После одной из его лекций, студенты, увидав, что любимый профессор «в ударе», окружили его при выходе из аудитории и стали засыпать вопросами. Попросили также формулировать понятие социализм.

– Социализм, это такой государственный порядок, – отчеканил уже слегка дребезжащим голосом Василий Осипович, – при котором всем, без различий пола, возраста, национальности, религии, рода занятий и культурного уровня, жить будет в равной мере, – тут он сделал короткую паузу, – невыносимо!

Тогда никто из нас, студентов, этой формулы не понял и не оценил. Гнет кровавого царизма отнимал у нас подтверждающие ее аргументы, экспортируя их носителей то в Шушенское, то в Женеву. Потом царизм пал. «Февраль» импортировал главных носителей идеи социализма при любезной помощи германского генштаба. Они блестяще аргументировали В. О. Ключевского. Русский мужик понял аргумент сплошной коллективизации. Рабочий воспринял аргумент стахановщины и к нему прилежащие. Интеллигенция не поняла, за немногими исключениями, несмотря на блестящую аргументацию Ежова и Жданова.

Придется несколько отвлечься от темы в силу того, что в термин «русский интеллигент» вкладывают, обычно, множество различных, чисто противоречивых, понятий.

См. What is Socialism? A Symposium / Ed. D. Griffiths. London: G. Richards, 1924.

Во время моего студенчества, в первом десятилетии XX в., охотно-рядские «молодцы» с рыбных складов Громова и Колчанова кричали:

– Бей телигенцу! – и били неосторожно подвернувшихся им молодых людей в фуражках с синим околышем. Именно в этом околыше для них содержалась альфа и омега диплома на интеллигентность.

В 1917 г. приблизительно то же самое кричали «молодцы» из торговых домов Гоцлибердана, Керенского, Ленина и К° и избивали, на этот раз уже до смерти, тех самых молодых людей, надевших тогда защитные фуражки с офицерской кокардой. Головной убор снова служил дипломом.

Литературное же определение выросло из очень часто слышанной мною фразы:

– Вы, как человек интеллигентный, конечно, в Бога не веруете…

Эта формулировка очень глубока и не только для русской интеллигенции. В этом конечно безоговорочном неверии в Бога действительно заключается альфа и омега широчайшего и всестороннего движения общественной мысли (в России с половины XVIII в.), именуемого во всех дореволюционных и пореволюционных учебниках историей русской интеллигенции. Некоторые наиболее осторожные историки добавляют еще эпитеты «передовой», «прогрессивной», допуская этим и какую-то «отсталую» ее часть, но большинство этой части визы на въезд в царство мысли не выдает.

Поэтому придется сказать коротко о русской интеллигенции вообще, а предварительно определить само это понятие:

– Интеллигентом называют, обычно, человека, производящего материальные, духовные и интеллектуальные ценности, но т. к. степень качества этих ценностей условна, то приходится заменить слово «ценность» более расплывчатым – «продукция».

Русская интеллигенция зародилась вместе с русской культурой, т. е. с принятием христианства Великим князем Владимиром. Он и был первым русским интеллигентом, производившим духовные ценности. За ним следовал Ярослав Мудрый, автор «Русской Правды», сводившей к минимуму смертную казнь и отрицавшей наказание тюрьмой; князь-государственник, публицист Владимир Мономах, учивший своих наследников тому, что правительство и государство служат народу, а не наоборот (как раз тому, что теперь отрицают и словом и действием социалистические интеллигенты всех видов): Лука Жидята, дружинный офицер, провозгласивший в 1187 г. единство и неделимость России в Насмешливое прозвание партии меньшевиков, по фамилиям ее лидеров.

«Слове о полку Игореве» (против чего сейчас ожесточенно борются конфедеративный интеллигент Керенский и самостийники с эрзац-мозгами фирмы А. Розенберг); Сергий Радонежский и, ничего не написавший на бумаге, но вписавший свою идею в само бытие России, собиратель ее, Иван Калита; пламенный публицист Божественной сущности власти, фанатик-радикал того времени – Иван Грозный; христианский юрист, эстет и гуманист Алексей Михайлович Тишайший; А. В. Суворов, автор глубокого психологического исследования «Наука побеждать», подкрепленного сотней соответствующих опытов; Серафим Саровский – старец Зосима в литературной обработке Ф. М. Достоевского; Император Николай «Палкин» с выпестованными им Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, Глинкой и многие другие, вплоть до «лишенных направления» правдолюбцев Лескова и Чехова, а также и исключительных интуитов-провидцев А. Блока и о. Иоанна Кронштадтского, говоривших одно и тоже в разных формах и ритмах.

Эту линию производителей духовных ценностей за некоторыми исключениями, называть интеллигентами было не принято. Мои сверстники могут себе представить, как хохотал бы и улюлюкал весь Московский университет, если кто-либо тогда (1905–1910 гг.) осмелился обмолвиться, что Серафим Саровский или Иоанн Кронштадтский – интеллигенты, или, что психологическое исследование А. В. Суворова выше хотя бы психо-этюдов Макса Нордау, или, что Д. И. Менделеев мыслил не только химически, но и монархически.

К производителям нематериальных ценностей этого вида применялись, обычно, термины: мракобес, реакционер, бурбон, опричник, деспот… Имя же русского интеллигента было полностью монополизировано за той группой, принадлежность к, которой определялась паролем «отсталая Россия» и отзывом «долой самодержавие». Производству нематериальных ценностей, эта группа предпочитала стандартное размножение западноевропейских нематериальных суррогатов. Пращур ее точно не установлен: то ли Змей Горыныч, то ли Идолище Поганое, возможно, что и Тьмутараканский Болван. Особое размножение ее началось с тех пор, как, взяв себе в фельдфебели Вольтера, разложенная столетием цареубийств и попрания принципов проклятого русского царизма, дворянская гвардия построилась в две шеренги и замаршировала на Сенатскую площадь.

К началу XX в. эта кооперация производителей нематериальных эрзацев необычайно разрослась и полностью закрепила за собой, только за собой одной, имя русского интеллигента. Я с этим не согласен, но спорить не приходится, принимаю ее терминологию, не сажая, однако, за один стол с Епиходовым и «хочущим свою образованность показать» телеграфистом Ятем, ни мракобесов Леонтьева, Лескова, Менделеева, Достоевского, ни Блока, ни В. Розанова. Против Епиходовых и Ятей любых размеров и окрасок я пытаюсь бороться словом по мере моих очень слабых сил. Но на успех надеюсь, т. к. у меня есть, обо мне неосведомленный, но довольно мощный союзник – товарищ Сталин!

Он в основном уже выполнил свою задачу по приведению к молчанию русской «прогрессивной» и революционной интеллигенции, пользуясь аргументами давно уже известными братьям Дуровым, Дж. Филлисуи другим кустарям зоопсихологической практики: голодом, «дрыном» и премированием. Иногда прибегал к более сильным доводам, выработанным самими революционными русскими интеллигентами в их борьбе против кровавого царизма – к индивидуальному и массовому террору, а также и к полному зажиму рта всем инакомыслящим. Именно этими идеологическими доводами он свел к нулю активность ядра идейных потомков Змея Горыныча – подлинно революционной интеллигенции, преторианцев ВКП(б). В рядах партии остались теперь три основных группы: профессионально-чиновничья, уголовная и патологическая. Первая опасности для будущей России не представляет в силу своей наследственной способности к полной органической перекраске. Работать же она умеет. Радикальным аргументом против второй всегда служила намыленная веревка. В современной научной медицине, не нашедшей еще ни антикретинина, ни контр-идиотина, та же веревка применяется, как лечебное средство, для третьей группы.

Это активное ядро во времена царской «тюрьмы народов» было облечено толстым слоем питавшей его протоплазмы, состав которой детально и глубоко изучен русской литературой. Общим признаком для всех ее разнородных частиц было идейное и практическое самоустранение от всех форм производительного труда и неизбежно связанный с этим паразитизм. Комбинацией из голода, «дрына» и премий Сталин в значительной мере преодолел эти качества.

Старый эмигрант из «левого» сектора, выправивший советский паспорт, несомненно, встретит на зовущей его родине множество близких и родственных ему «старых знакомых».

Еще в вагоне железной дороги он пожмет руку служащему там по «привычке к перемене мест» А. А. Чацкому. Склонность семьи Чацких «именьем управлять оплошно» в значительной мере компенсируется теперь драконовским языком административной литературы Л. Кагановича. На экране он увидит Онегина. Прекрасно играет. Куда до него холливудцам! Печорин окончил академию генштаба, сквозняков более не боится и свои несомненные ораторские способности не расточает уже перед Верами и Мэри, а концентрирует на красноармейцах в политчасы. Бельтов профессорствует в каком-то провинциальном ВУЗе. Из Лаврецкого вышел очень дельный колхозный агроном. Рудин сделал блестящую карьеру в Госплане и недавно получил сталинскую премию за проект облесенения и утепления Северного полюса. Смета – минимальная: каких-то пятнадцать миллионов Иванов и сколько-то тысяч километров колючей проволоки. «Обличителей» щедринской школы заметить труднее. Они сейчас засекречены и обличают, главным образом, в своих докладах НКВД. Сильно размножились.

Кто там еще? «Протестанты и бунтари-одиночки»? В подавляющем большинстве отбывают сроки за хулиганство. Епиходов чувствительных романсов не поет и о несчастиях не философствует. Некогда: колхозный учетчик, работает 18 часов в день. Это не контора господ Раневских.

Телеграфист Ять тоже не обучает девиц азбуке Морзе: за 12 часов ежедневного дежурства самому осточертела!

«Лишних людей» в СССР нет. Каждый годен хотя бы на то, чтобы стать агит-манекеном для показательного процесса или просто воспринять затылком три золотника свинца в никелевой оболочке. Все же одним врагом меньше. Этим и стимулирована «охота за черепами» на полях Европы.

* * *

«Лишний человек» всех видов нужен был революции только в период ее подготовки, как микроб размножения. Это свое назначение русская интеллигенция («передовая» и революционная) последовательно и добросовестно выполняла в течение ста лет, от Новикова до Керенского включительно. Пушка «Авроры» подала сигнал к окончанию ее работы. Первая смена должна была очистить место у станков мировой революции для второй. Завоевавшиеся и не успевшие удрать попали или в переплавку или под топор, который в этом случае становился орудием правосудия.

Грандиозный октябрьский палач выполнил, между прочим, и ту работу, которая уже задолго до его появления была продиктована русскому правительству жизненными интересами русского народа, но проведена этим правительством не была, что и привело народ к ряду очень неприятных для него десятилетий.

Таким образом, бороться «там» против производителей нематериальных эрзацев в настоящий момент, находясь «здесь» – бессмысленно. «Там» эта борьба уже заканчивается: не материально производители уже поели друг друга вместе со своей продукцией. Материально – доедают. Но некоторая часть «прогрессивной протоплазмы», питавшей революционное ядро, так называемой «русской интеллигенции» сохранилась здесь, укрывшись вовремя под крылом бурбонов и опричников типа Врангеля и Колчака. Теперь она пытается «здесь» реставрировать свою тлетворную деятельность в сознании тех, кому предстоит возвратиться «туда» в неопределенном, но неизбежном будущем. С этими реставрационными попытками бороться нужно в целях не столь профилактических, сколь просто санитарных.

[Алексей Алымов]

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 4 марта 1950 г.,

№ 39, с. 6–7.

 

Ветер из глубин

Большинство средней интеллигенции всех времен и всех народов склонно мыслить готовыми формулами, штампами, этикетками на аптекарских пузырьках. Интеллигенция античных Афин оперировала репликами Перикла или Фемистокла, интеллигенция современного Лондона – рецептурой «Таймса»…

Так было, так есть, так будет, и в периоды спокойного, эволюционного развития общественной жизни такой метод вполне нормален и прогрессивен. Но он непригоден в острые динамические моменты истории. Тогда среднему интеллигенту приходится срывать привычные этикетки с пузырьков своей мозговой аптеки, наново анализировать их содержимое – «переоценивать ценности». К сожалению, именно в такое время живем мы, и нам, средним русским интеллигентам по «эту» и по «ту» сторону приходится выполнять тяжелую работу пересмотра, «чистки»… прежде всего «чистки» самих себя, своего прошлого и настоящего.

Яркий представитель такого фармацевтически-рецептуарного мышления г. Вишняк, как то безапелляционно заявил, что в российском прошлом до появления Радищева вообще не было интеллигенции. Иначе говоря, огромный национальный организм России тысячу лет жил и стремительно развивался, не имея своего мыслительного аппарата, так сказать, «плыви, мой челн, по воле волн». Эта этикетка из мозговой аптеки г. Вишняка не нова. Ею пользовалась в течение полутораста лет и пользуется до сих пор антинациональная часть средней и низовой русской интеллигенции, именно она подлежит пересмотру в первую очередь. Есть ли на самом деле свое национальное прошлое у нее, у средней русской интеллигенции?

Для познания «верхов» прошлого нашей национальной мысли мы имеем много литературных документов: трактат о государстве – «Завещание Владимира Мономаха», призыв к национальному единству в «Слове о полку Игореве», послания Сергия Радонежского, острую полемику публицистов Грозного и Курбского, иосифлян и заволжских старцев и т. д.

Но это – «верхи» и «имена», а о прослойке между ними и народными массами повествуют ныне документы: переписи, окладные листы, сметы, росписи, челобитные и т. д. Они малоизвестны современному среднему интеллигенту, и рецептурщики типа Вишняка обычно их игнорируют.

Повествуют об этой прослойке и вещественные доказательства, например, камни. К ним я и обращаюсь теперь с вопросом.

* * *

– Кто построил Кремль и его главнейшие соборы?

– Аристотель Фиораванти, флорентиец, вызванный в отсталую, некультурную Москву Иоанном Третьим, – бойко ответит русский интеллигент-рецептурщик и вполне удовлетворится этим ответом. Ведь для него на Московской Руси и интеллигенции не было, а вот приехал этакий флорентийский мэтр, и разом камни кремлевских стен запрыгали на свои места. Подобный фармацевт мысли не дает себе труда задуматься над тем, что Аристотель Фиораванти был единственным иностранцем на грандиозном по тому времени строительстве, которое, несомненно, требовало мощного кадра работников-интеллектуалов, т. е. средней технической интеллигенции.

Кто руководил обжогом этого замечательного по прочности кирпича?

Кто составлял расчет его потребности, вычерчивая планы, промеряя котловины, разрабатывая детали строительства и т. д.? Мог ли выполнить все это один иностранный архитектор, к тому же не знавший русского языка? Но ведь кроме Московского Кремля и его соборов, меньшие кремли и соборы были выстроены во Пскове, Новгороде, Рязани, Туле и т. д. Их-то строили уже без участия иностранцев. Кто?

Имена их строителей до нас в большинстве случаев не дошли. Но мы можем назвать общее имя этих людей: русские технические интеллигенты Московской Руси.

* * *

Заскорузлые реакционные «прогрессисты» типа г. Лавды («Русская мысль») глубоко убеждены в том, что с их отъездом из России интеллектуальная жизнь там окончилась, что «культурный уровень низок», «молодежь малограмотна» и т. д. В качестве главного доказательства этих «истин», они приводят провозглашение Сталина корифеем науки языкознания. Но ведь и Нерон был провозглашен некогда «Гомером», однако, это не помешало быть в то же время, в том же Риме, Сенеке, Лукану, Петронию, Витрувию…

Мог ли народ в двести миллионов утратить способность и стремление мыслить?

Передо мной сейчас пачка случайно полученных книг московских изданий 1945–1949 гг. Это мелкие выпуски ОГИЗ, массовой библиотеки «Искусства», «Московского рабочего», «Москва в ее прошлом и настоящем», «Советская музыка» и т. д. «Имен» среди их авторов нет. Они написаны средними русскими подсоветскими интеллигентами, какими-то Снегиревыми, Субботиными, Леоновыми, Роммами; написаны без претензий, просто, дельно, грамотно, на основе огромной работы, сбора чернового материала по прошлому России, проделанной тем же средним русским интеллигентом – рядовым научным работником, историографом, археологом социологом, инженером… Они рассчитаны на такого же середняка-читателя.

По темам они различны, но все объединены одним общим стремлением: найти свои корни в своем национальном прошлом, установить прямое родство между строителями древнего русского Кремля и потенциальными защитниками Кремля современного.

Несомненно, что это направление мысли сейчас протежируется сверху. Но столь же несомненно, что оно встречает широкий отклик снизу, ибо сам их автор, средний современный русский интеллигент – функция этого «низа», его производное, тесно с ним связанное.

Этот русский подсоветский интеллигент-середняк страстно ищет сейчас своего национального предка, срывает сигнатурки, навязанные ему минувшим «прогрессивным» веком, находит его… даже имена, затертые и затерянные вишняками минувшего «прогрессизма».

* * *

Вот одна из этих книг: «Село Коломенское» А. Субботина.

С ее страниц смотрит на читателя дворец царя Алексея Михайловича с 270 комнатами и 3.000 окон. Его архитектура ярка, гармонична и самобытна. Он поражает своей красотой.

– пишет о нем современный ему поэт Симеон Полоцкий.

Эта «новостройка» исконной Московской Руси выполнена за один строительный сезон Плотничьим старостой Сенькой Петровым и стрелецким плотником Ивашкой Михайловым.

Читающие о них Петровы и Михайловы, современные подсоветские русские профтехнические средние интеллигенты, воздвигающие теперь корпуса в 270 зал с 3.000 окон, не почувствуют ли они своей кровной связи с этими предтечами, всей силы неистребимой в сердцах людей национальной традиции?

Далее, современные токари и фрезеровщики, Павлов, Иванов, Николаев, а также и руководящий ими инженер Окулов прочтут в этой книжке, что поразившая иностранца Рейтенфельса искуснейшая резьба этого дворца была выполнена в 1667 г. «резчиками Давидом Павловым, Андреем Ивановым, Федором Николаевым, под руководством Герасима Окулова».

Не был ли этот Герасим культурно национальным предком современного инженера Окулова, таким же, как он, средним интеллигентом своего времени? Не вспыхнет ли в сердце подсоветского инженера чувство гордости этим своим русским предком?

Читаем дальше: «Художественную роспись в этом дворце выполняли царские иконописцы Симон Ушаков со товарищи Федором Евстигнеевым и Иваном Филатовым». Размах был не шуточный. На одну позолоту пошло 20.200 листов «немецкого золота»… Что почувствуют современные русские художники, прочтя это?

Еще дальше: «Оружейной Палаты мастер Петр Высотский поставил у трона фигуры движущихся и рыкающих львов», о которых Симеон Полоцкий писал:

Современный русский подсоветский интеллигент, комбинатор и конструктор, вряд ли согласится с фармацевтами вишняками, наклеивающими национальную Русь этикетку: «до прибытия из Германии Радищева, интеллигенции в России не было». Он, этот современный русский интеллигент знает, какое количество интеллектуальной энергии, творческого ресурса потребует конструкция таких механизмов.

Цитировать дальше эту книгу не стоит. Отметим лишь, что в ней ни разу не упомянуто имени Сталина и ВКП(б), как и в ряде однотипных изданий того же периода.

И еще одна деталь: в той же книге дан снимок Царских Врат из церкви села Монастырщины, Тульской области. Они стоят сейчас в одном из музеев Москвы, как образец высокой индустриально-художественной работы (резьбы по металлу) XVI в. Я вырос в 15 верстах от Монастырщины, часто бывал там, видел эти Врата, и никто не мог тогда сказать мне о их происхождении.

Современный средний интеллигент разыскал эти Врата, распознал и утвердил в качестве аргумента своей почвенности, своей культурной и национальной традиции, сорвав этим пошлую этикетку «прогрессистов» о «бескультурье» русского прошлого.

* * *

Но кто же готовил этих средних интеллигентов Московской Руси? Ведь принято думать, что школа в России началась лишь с Петра, с его Навигацкого училища, точнее, со Славяно-Греко-Латинской Академии, основанной в 1687 г. под влиянием «западных» веяний. Статьи выпусков «Москва в ее прошлом и настоящем» рисует иную картину.

Они рассказывают, документально подтверждая, о многих других школах, открытых ранее в Москве и других городах. Цитируется челобитная 1667 г. об открытии в Китай-городе приходского училища с преподованием греческого, латинского языков и прочих «свободных» учений, приводятся документы о специальной школе подьячих Посольского Приказа при Заиконоспасском монастыре, школе переводчиков и грамматиков при Печатном дворе, школе древних языков, истории и философии боярина Ртищева (1649 г.), и ряде приходских «школьных домов». «В XVI веке школа на Руси не была редким явлением и весьма ошибочно думать, что до-Петровская Русь была неграмотной страной»… Рукописные буквари и учебники существовали уже в XVI в. (даны иллюстративные документы), а в XVII – появились «массовые» издания букварей печатных: только за четыре года (1647–1651) их было выпущено в Москве 9.600 экземпляров, не считая «Книжиц малых, иже в научении бывают детям».

М. В. Довнар-Запольский в монографии «Торговля и промышленность Москвы» рисует яркую картину профессионального образования в допетровской Руси. Он свидетельствует о наличии в ней частных технических школ (вернее групп), давших таких розмыслов-инженеров, как Антип Константинов, строитель замечательных Патриарших палат, Алексей Корольков, строитель огромного Хамовного двора в 1658–1661 гг., т. е. мануфактурной фабрики, опередившей по времени знаменитые «мануфактуры» Кольбера во Франции… «Можно с достоверностью утверждать, пишет он, – что некоторые виды мастерства были обусловлены особою записью, особым испытанием», т. е. экзаменом, дипломом. В числе таких профессий он насчитывает только по обработке металла более тридцати.

Не забыто и искусство, монастырские и придворные живописные школы, давшие таких мастеров, как, А. Рублев и С. Ушаков. Засвидетельствована даже Школа нотного пения, графическое изображение занятий в которой найдено в рукописном Житии св. Сергия Радонежского…

Какие же эмоции владеют сейчас авторами и читателями этих массовых изданий – профессорами и студентами, учителями и школьниками, т. е. средним русским современным интеллигентом? Я акцептирую эту статью на него, т. к. он представляет сейчас в СССР фактически ведущую и наиболее значительную силу, даже при террористическом нажиме аппарата торжествующего социализма. Не забудем того, что большинство призывного возраста состоит из окончивших семилетку, и культурный уровень современного рядового инженера и квалифицированного рабочего, колхозного агронома и комбайнера, лейтенанта и сержанта, – в основном одинаков.

Исследовательской и популяризационной работой охвачены решительно все секторы российского национального прошлого, все направления и ответвления национальной традиции. Из мрака забвения ярко выступают образы даже малоизвестных национальных героев генералов и адмиралов (Сенявин, Ушаков, Хрулев, Давыдов…), писателей и мыслителей (Лесков, Стасов…), художников, скульпторов, музыкантов (Суриков, Нестеров, Мартос, Баженов, Верстовский). На осмеяние или поношение прошлого нации нет и намека. Даже монархия в историческом ее плане рисуется, как прогрессивный и положительный фактор: мудрым и прозорливым мужиком-скопидомом, «хозяином», выступает из глуби веков Иван Калита, вождем народного движения проходит Александр Первый. Даже такая сомнительная фигура, как светлейший князь Тавриды, очищается от грязи скабрезного анекдота и вырастает в широкого и гуманного устроителя дикого и некультурного края. Награды ему и другим, пожалованные милостью монархов, подчеркнуты, как заслуженные, вплоть до наименования орденов.

* * *

Недооценка врага – скверная вещь, говорили в разной форме и Суворов, и Бисмарк, и Ленин. Мы должны признать, как аксиому, что советская пропаганда в наши дни – лучшая. Секрет ее силы не в количестве и даже не в качестве материала, но в его направленности. Она умеет распознавать направление ветра эмоций народных масс, и лавирует, пользуясь этим ветром, и тем заставляя его служить своим целям.

Ветер, дующий теперь в народных массах СССР, есть дыхание возрождающейся, выздоравливающей после тяжкой и долгой болезни российской всеобъемлющей народно-государственной надплеменной национальной традиции. Ее стержень – российское государственное и культурное единство. Этот стержень пронизывает одиннадцать веков ее истории и, держась именно за него, устояло Российское Государство при катастрофическом превращении России в СССР. Судорожно вцепляются в него сознающие свое внутреннее одряхление социал-коммунисты, видя в нем, и только в нем свою опору в предстоящей смертельной схватке. Они умеют видеть настоящее и рассчитывать будущее. Именно поэтому они торопливо очищают национальное самосознание племен и народов СССР – российского народа – от налипшей на него в минувшем веке «прогрессивной» антинациональной шелухи. Лавировать при этом ветре из глубин им очень трудно, но другого пути нет.

Бурбоны, как известно, не забывают отжившего и не способны понять настоящее, насущное. Бурбоны неистребимы, многообразны, вездесущи. Их специальность – реставрация материалов со свалки исторического мусора. После французской революции они пытались реставрировать осколки сословной монархии: готовясь к окончанию русской революции – пытаются подновить и пустить в оборот гнилушки растоптанной ею (русской революцией) керенской демократии.

Консервативной, рецептурной формой мышления одержимы не только мелкотравчатые вишняки из наших эмигрантских щелей. Ей подвержены и многие великие мира сего. Подчиненный ей, этой консервативной рецептуре, г. Трумэн оскорбил русский народ, искренно стремясь к сближению с ним. Исходя из того же, и стремясь также найти контакт с русским сфинксом, Дон Левин и субсидирующие его капиталисты начинают свою дружественную акцию именно с того, против чего направлена политическая эмоция современного российского народа, против его ясно выраженного стремления сохранить свое надплеменное национальное российское единство и укрепить его связью с историческими корнями российской государственной культуры.

Организованный господами Лайонсом и Дон Левиным СОНР пока (когда пишется эта статья) еще не опубликовал полностью, и, вероятно, даже не выработал своей программы. Но два ее тезиса уже ясны. Это: 1) самоопределение «наций» вплоть до отделения; 2) нерушимость «демократических свобод» в той их форме, какую установил минувший XIX век, т. е. республика и партийное представительство.

Оба эти тезиса отвергнуты и растоптаны всем ходом развития российской (октябрьской) революции. Ее первым актом был разгром керенской демократии и разгон безупречно демократического с точки зрения XIX века Учредительного Собрания. В ходе Гражданской войны были опрокинуты все «самоопределения». Российский народ молчаливо поддержал первый акт и активно содействовал второму.

Прогрессивна или реакционна насильственная реставрация этих отвергнутых народами российской нации доктрин? Сохранили ли до сих пор племена российского народа этот протест против чуждых, навязанных им извне, политических доктрин?

По словам г. Токаева, основывающегося на утверждении маршала Жукова, в Сталинградской битве участвовало 50 % нерусских солдат, а в штурме Берлина – 70 %. Эти нерусские российские солдаты защищали и защитили российское национальное единство от посягательства на нее Гитлера и Розенберга. Таков их ответ на первый тезис программы СОНРа.

По словам того же г. Токаева, на тайном совещании генералов-антисталинцев было решено поддержать диктатора Сталина в борьбе за Россию, т. е. укрепить твердую власть. Это решение действенно осуществлено всей армией. В нем ключ к ответу на второй тезис СОНРа.

Отсутствует ли у российского народа стремление к свободе и народоправию? Конечно, нет. Стремление к свободе заложено во всем живущем. Но российский народ глубинно, почвенно сознает, что осуществление его державства и свободы неразрывно связано с организацией твердой власти и для реализации этого процесса устарелые (и не оправдавшие себя) рецепты XIX века не пригодны. Он ищет своего пути к свободе и народоправию и находит его в одиннадцативековой традиции русской государственности, гармонично сочетавшей в себе самобытные демократические формы с самобытной же организацией твердой власти – Российской Монархией.

Пытавшиеся расчленить Россию путем «самоопределения наций» немецкие оккупанты Гитлер и Розенберг были осведомлены И. Л. Солоневичем об этой русской национальной традиции. Восточное Министерство и ОКВ производили в 1943–1944 гг. аналогичные опросы среди интеллигенции оккупированных областей, и получили аналогичные данному И. Л. Солоневичем ответы, но не хотели услышать и понять этих слов, произнесенных людьми.

Им пришлось их услышать и понять, когда те же ответы подтвердили пушки. Стоит ли снова повторять трагический опыт Гитлера и его предшественников?

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 29 декабря 1951 г.,

№ 102, с. 3–6.

 

Без воды и без ступы

Дискуссия о «советском человеке», к счастью закончилась. К счастью, потому что толочь воду в ступе – бесполезно, а плевать в воду, и в добавок к тому и друг в друга, и в русскую душу – подло.

Единого и сколь либо целостного типа нации в 200 миллионов, состоящей из 150 различных племен, дифференцированных по социальным, культурным, этническим, экономическим и проч. признакам, быть не может. Добавим, что эти люди живут в различных географических условиях (от полярного круга до субтропиков) в различных бытовых формах (от Кремля до концлагеря) и к тому же беспрерывно в них перемещаются.

Невозможно установить даже и нескольких основных, наиболее характерных психологических формаций подсоветских людей, ибо подлинные их психологические черты скрыты под густым и прочным защитным слоем. Специалисты определения психического склада человека – следователи НКВД – «анализировали» автора этих строк в общей сложности не менее 300 часов, но все же не докопались в нем до его истинной сущности «врага народа», за которую он был бы, безусловно, расстрелян.

Вопрос о современном человеке СССР может быть поставлен только в одной форме: сохранил ли современный подсоветский тип (разновидность) основные черты своего русского, российского прототипа той же разновидности, или они у него полностью вытравлены?

Ответ на такой вопрос могут дать факты массовых явлений, только они, но не слова и поведение отдельных людей, что всегда будет субъективным.

Такие массовые факты мы имеем и приведем их, сколь позволят размеры статьи.

1. Вопрос: сохранилась ли в подсоветской душе русская тяга к Богу, религиозность?

Ответ: по всей зоне германской оккупации в кратчайшее время было создано церквей вдвое больше, чем позволяло наличие уцелевших священников. Эти церкви создавались стихийно, «снизу», самим населением, без чьей-либо помощи, и бывали полны молящихся. Крещение комсомольцев и комсомолок – повсеместное, массовое явление.

2. Вопрос: сохранили ли русские женщины и девушки основные черты своих специфических женских качеств?

Ответ: немецкие контрольные врачи поражались необычайно высокому, невероятному даже для Германии, проценту девственниц. Перед приходом немцев, женщины, по предложению советских властей, тотчас же разбирали привезенных из эвакуированных городов сирот, не допуская их до детдомов. Это делали голодные, но сохранившие чувство материнства российские «бабы». Случайные связи (иногда и крепкие) с солдатами-постояльцами были, но не было ничего похожего на ту массовую проституцию, которую мы все наблюдали в оккупированных зонах Франции, Италии, а позже, при англо-американцах, и в самой Германии.

3. Вопрос: сохранил ли советский солдат боевые качества русского солдата?

Ответ: Сталинград, боевой путь от Волги до Эльбы, вовсе не похожий на военную прогулку солдат Эйзенхауэра в Германии (после Рейна).

4. Вопрос: сохранился ли русский (не советский) патриотизм?

Ответ: 2,5 миллиона записавшихся в РОА; 1,5 миллиона «хиви»; возникновение «самочинных» отрядов; казачье движение. Есть и еще парадоксальный, но естественный в наше сумасшедшее время добавок к этим цифрам: сопротивление советской армии немцам началось лишь после того, как перед ней были поставлены национальные цели, были брошены российские, а не советские лозунги. Следовательно, и РОА, и ее противники сражались друг против друга, но… каждый за Россию.

5. Вопрос: сохранил ли русский крестьянин свою любовь к земле, свою исключительную трудоспособность?

Ответ: площадь колхозов все же обрабатывается, несмотря на исключительные технические трудности при перманентной недостаче рабсилы и к тому же на голодное брюхо.

6. Вопрос: сохранил ли русский народ свою талантливость, свою ломоносовско-шаляпинскую искру?

Ответ: доказательства в протоколах международных конкурсов, в конструкциях самолетов, на страницах книг и т. д., и т. д.

Перехожу к выводам и заключению.

Уважаемые участники дискуссии в «Новом русском слове»! Заплевали вы друг друга, поразбивали морды кое-кому, и все зря. Все ваши доводы, вроде – «Мурочка Н. шесть абортов сделала», «Нет, только пять, да и то с галопа» – все они суть только прыготня блох по телу великана. Почешется, встряхнется он, скинет провшивевшую вонючую рубаху, надетую на него не только большевиками, но вашими же отцами-интеллигентиками, о которых г. Сергеев стыдливо умалчивает в своей, в общем справедливой, статье, – и после всех этих манипуляций всю коросту, как рукой снимет. Не пора ли российской интеллигенции кончать свое полуторастолетнее «от Радищева» словоблудие? Не пора ли становиться самим русскими и субъективно принять мужицкую формулу: «хороша ли, плоха ли жена, да моя; а ты себе свою поищи», – а объективно, осмотревшись вокруг себя, и у нас в Европе, и у вас в США, признать на основе точного сравнения:

– Двухсотмиллионная масса российского народа, несмотря на систематическое полуторастолетнее отравления ее души определенными группами псевдо-российской псевдо-интеллигенции и ужасающий режим последних 34-х лет, все же стоит морально выше той среды торговцев с людоедами, которую мы имеем возможность наблюдать в целом мире и в этой плоскости строить свои сравнения и делать выводы. Это будет полезнее и для российского народа и для всех прочих. А так же и для нас самих, ибо мы тоже часть российского народа.

[Алексей Алымов]

«Знамя России», 20 декабря 1951 г.,

№ 53, с. 8–10

 

Три ступени

«Отсутствие монархической интеллигенции и по ту сторону, и по эту сторону рубежа – есть самая слабая сторона монархического движения и самая сильная угроза будущему российской монархии. Было бы преступлением закрывать глаза на тот факт, что этот участок монархического фронта оголен вовсе. Именно на этом участке следует ждать прорыва вражеских сил», – писал Иван Лукьянович [Солоневич] в 1939 г. и был совершенно прав для того времени.

Отсутствие монархической интеллигенции по эту сторону рубежа вполне понятно. Оно является следствием всего развития русской интеллигенции за последние полтораста лет. Ее огромное большинство под влиянием агрессивной идеологии либерального Запада в той или иной форме и в различной также степени, но примыкало к оппозиции самодержавию. Не говоря о крайне революционных элементах, приходится констатировать и тот печальный факт, что оппозиционные настроения имели место даже в среде высшей администрации государства, в рядах генералитета, в министерствах, в Государственной Думе и в земствах, конечно. Февраль вскрыл этот трагичный и для Российской государственности и для Российской же интеллигенции факт, а Октябрь перебросил большинство этих оппозиционеров за рубеж, где они заняли доминирующее положение в рядах эмигрантской общественности.

Но кто же из числа интеллигенции остался «там», на территории России, и какую роль пришлось играть этим остаткам оппозиции Российской Самодержавной Государственности?

Распространенное мнение, что в 1920 г. Россию покинуло 90 % интеллигенции, можно принять лишь условно. Да, если называть интеллигенцией только небольшой круг ведущих, широко известных имен, то, действительно, в состав эмиграции вошла очень значительная часть этого круга. Но ведь не исчерпывалась же им, этим количественно небольшим слоем, вся фаланга российской интеллигенции и примыкавшей к ней полу-интеллигенции, грань между которыми провести очень трудно? А рядовой интеллигент, врач, учитель, инженер, чиновник, тот, кому имя – легион, куда его кинула революция? Если считать, что волна первой эмиграции исчислялась приблизительно в три миллиона, то можно с уверенностью сказать, что это было не 90 %, а всего лишь 10–15 % общего числа российской интеллигенции того времени, а 80–90 % ее остались «там».

Этот «легион» оппозиционеров российской государственности был частично истреблен террором и голодом, а в большей своей части был растерт в порошок развитием новой, пореволюционной государственности, влился в нее под именем «служащих», утратил свое лицо, свое мышление и… свою оппозиционность. По крайней мере, запрятал оппозиционный душок в самые глубокие тайники сознания.

Так постигла смерть «лишнего человека» на территории подсоветской России. Террор и голод заставили его трудиться, выполнять те общегосударственные функции, от которых он чванливо отказывался, живя в тепличной атмосфере того режима, в оппозиции к которому он состоял. Февральский кабак был лебединой песней этого «лишнего человека». Дальше наступили голодные серые будни, тяжесть которых он не вынес и к сороковым годам окончательно протянул ноги.

Кто же пришел ему на смену? Как можно охарактеризовать первое пофевральское поколение российской подсоветской интеллигенции? Было бы большой ошибкой подогнать ее всю под один ранжир, создать снова какой-то чисто иллюзорный, отвлеченно-схематический облик нового интеллигента. Такового универсального облика в СССР нет, но к настоящему времени мы все же можем наметить два основных русла, по которым потекло развитие первых поколений российской подсоветской интеллигенции.

Одно из них наиболее яркое и заметное в силу своего доминирующего положения – это партийно-советская, творческая и административная интеллигенция, актив, как принято его называть. Она не обладает численным приоритетом над другими группами, но пользуясь поддержкой партийно-государственного аппарата, который она же составляет, подавляет их и внешне казалось бы вполне подчиняет своему влиянию, создавая миф о «новом советском человеке».

Вторым руслом, по которому потекла новая российская интеллигенция, стало производство, в самом широком понимании этого термина, как индустрия, так и сельское хозяйство со всеми видами и подвидами примыкающего к ним интеллигентного труда. Эта группа очень широка по своему составу, ее удельный вес превышает все остальные группировки. Сталин в свое время назвал ее «профтехнической интеллигенцией» и, будучи уверенным в своем господстве над нею, протежировал ее развитие.

Таковы две главные группы, вернее два основных слоя современной подсоветской интеллигенции. Какова же их политическая настроенность? Относительно первой мы можем дать совершенно ясный и определенный ответ: будучи полностью связанной, слитой с советским режимом, составляя его живую силу и существуя за его счет, эта группа всецело разделяет его жизненные интересы и не имеет отдельных от него целей. Она никогда не пойдет против него. Возможны лишь некоторые вариации ее политического поведения, как например, сталинец и антисталинец, троцкист или иной уклонист и т. д. Пределом этих вариаций может стать и, вероятно, станет по свержении коммунизма – солидаризм, что совершенно правильно учитывает руководство НТС и строит свою работу на привлечении к себе именно этой группы, рассчитывая на нее, как на свою базу в освобожденной России. Военная и послевоенная (вторая) эмиграция уже дали достаточное количество представителей этой группы. Они ярки и заметны. Имен называть не стоит, но следует отметить, что их число в составе новой эмиграции незначительно. Их сила в привычке к организованности, в обладании методами борьбы и командования.

Вторая группа – профтехническая интеллигенция – в первые послевоенные годы была почти незаметна в общественно-политической жизни зарубежья. Это происходило не потому, что она была численно мала, но потому, что она молчала, молчала в силу многих причин, из которых главными были – привычный страх и разобщенность. Нужен был какой-то маяк, прожектор, чтобы разогнать сумрак страха, и какой то колокол, чтобы созвать, объединить разобщенных. Этим колоколом, этим прожектором волею судьбы и энергии Ивана Лукьяновича стала «Наша страна».

«Советская интеллигенция поддержит монархию или под давлением народных масс или в результате грядущих разочарований», – писал до появления этой волны в зарубежье Иван Лукьянович. И снова был пророчески прав. Я внес бы только одну поправку к его фразе: не «или», но «и» – и давления народных масс и разочарований. Профтехническая подсоветская новая эмиграция несла в себе и несет оба этих элемента.

«Наша страна» выпускает уже двести двадцать пятый номер, колокол ударил 225 раз. Каков результат этого звона? Ответный перезвон несется по всему зарубежью. Он не иллюзорен, но вполне реален. Каждый звук его – голос живого человека. Часть этих голосов, наименьшая часть фиксируется на страницах «Нашей страны» и число их беспрерывно растет, вовлекая в себя не только новых, но и новейших российских зарубежников. Другая, численно более крупная часть, фиксирует свои отзвуки на страницах множества журналов, выходящих в самых различных точках мира, от Новой Зеландии до Канады, от Трансвааля до Норвегии. Мы имеем теперь «Нашу страну», как ведущий орган целой плеяды народно-монархической прессы, филиалы которой ярко заметны в крупных центрах, как, например, Сан-Франциско, Лондон, Монреаль и менее видны в множестве мелких точек рассеяния, как, например,

Триест, Рим, где также издаются небольшие литографские журнальчики, носящие народно-монархическую окраску.

Но самая большая часть этих отзвуков почти не видна рядовому эмигранту. Ее знаем лишь мы, сотрудники «Нашей страны» и представители ее на местах, хранящие в своих архивах множество писем, а в своей памяти еще больше «человеческих документов». В моем личном архиве, а думаю, что и в архивах других сотрудников, содержится много «грамот», подтверждающих то, что новая эмиграция, представляющая собою здесь российскую подсоветскую профтехническую интеллигенцию, идет всецело к нам, а во многих случаях уже с нами. Это не иллюзия, не романтика, а реальный факт, подтверждающий собою также одну из формул Ивана Лукьяновича: «Практики, прозаики политики – мы. Романтики, мечтатели, фантасты – это не мы».

Но возвратимся к исходному пункту этой статьи, к первой формуле И. Л. Солоневича. Тогда, в 1939 г., в эмиграции монархической интеллигенции не было. Можно допустить, что ее тогда, перед войной, не было и по ту сторону. Теперь, как видим здесь, по эту сторону, она есть, она существует, она – реальный факт, организм, закономерно и достаточно быстро развивающийся. Имеем ли мы право предположить на этом основании, что она имеется теперь в наличии и «там»? Что и «там» протекает тот же процесс, в иных формах, в иных темпах, но однородный по существу? Безусловно, можем, и имеем возможность получать тому подтверждения даже при наличии «железного занавеса».

Эти подтверждения мы получаем в двух видах: прямые и «от обратного». К числу прямых относится, например, тот факт, что партийно-советский аппарат Маленкова-Хрущева не смог мобилизовать намеченное им количество новых погонял для отправки в колхозы – агрономов, зоотехников, механизаторов и т. д. – актив деревни. Следовательно, новая крестьянская интеллигенция, выросшая за последние десятилетия, составляющая эти кадры, нашла в себе достаточно сил для молчаливого, но твердого отпора. Новая, именно крестьянская, не порвавшая связи с деревней, интеллигенция, которой не было раньше. И она-то не только нашла возможность сопротивления, но сумела как-то прийти к единству, т. е. организоваться. Значит, она – реальность, она выражает волю крестьянства, а раз это так, то она – наша новая монархическая интеллигенция, переживающая тот же процесс, как и ее ускользнувшие из-под ига Советов собратья. Разница лишь в том, что здесь эти интеллигенты смогли уже политически оформиться и потянулись к монархии, а там они стоят лишь на предварительной ступени политического мышления, но в дальнейшем развитии процесса, несомненно, подымутся и

на следующую, укрепив на ней кашу базу, базу Российской Народной Монархии.

А вот подтверждения «от обратного». Слушающие советские радиопередачи, вероятно, все отметили ярко выраженную их эволюцию. Сначала из докладов и речей исчезло имя Сталина. Потом в необычной прогрессии начал убывать термин «коммунизм», а в дальнейшем сократились операции с ролью партии. Одновременно с этим все чаще и чаще начались упоминания о Боге и в стихах и в романсах. Появилась легкая, абсолютно аполитичная музыка сороковых годов прошлого столетия, («жутких времен Николая Палкина»), а на концерте в день Красной Армии в этом году программа была начата известной героической песней «Варяг», причем строчка «гордый Андреевский флаг» была подана с подчеркнутой ясностью. Вслед за «Варягом» мы услышали (к величайшему своему изумлению) торжественно-проникновенный «Вечерний звон»…

Что это, «спуск на тормозах» к демократии, о котором в тайниках души еще мечтают наши зарубежные марксисты и близкие им пережитки исчезнувшего в подсоветской России «лишнего человека» – оппозиционного либерала? Какая чушь! У ортодоксального марксизма (коммунизма) по самой его природе не может быть никакого спуска на тормозах. Никакие тормоза этого спуска не выдержат, и он превратится в катастрофическое падение, начало которого мы теперь, именно теперь можем уже наблюдать. Сталинские последыши вынуждены надеть на себя личину национальной историчности, создать иллюзию преемственности своей власти… от времен «проклятого царизма», но не кратковременного позорящего нацию периода демократической России. Вынуждены потому, что основной метод их пропаганды не прямое противоборство устремлениям масс, но использование этих устремлений, этих психологических сдвигов в своих целях, направление их движения в выгодное для советской системы русло, «седловка» волны и подмена собой истинных целей ее стремления.

То же пытаются они сделать и теперь, декорируясь в национально-исторические одежды.

Пусть так! За 36 лет российский народ прошел хорошую школу, и такой маскарад его не обманет. Палка же советской пропаганды о двух концах, как и все прочее. Ее второй конец неизбежно ударит и бьет уже в направлении лучей нашего маяка, лучей, освещающих подлинно национально-историческую монархическую Россию – ее Народную Монархию.

Эти глубочайшие сдвиги в сознании широких масс населения подсоветской России произошли под влиянием тех причин, на которые указывал Иван Лукьянович. Главная из них – полное разочарование во всем, к чему вела их прогрессивно-революционная интеллигенция XIX и XX вв. В этом первая стадия внутренней психологической эволюции, которую здесь за рубежом, новая русская интеллигенция уже прошла, а «там» – в нее уже вступила. Вторая стадия – осознание себя, как русской национальной личности. В эту стадию там тоже вступили уже передовые части масс, что учтено коммунистической пропагандой. Именно этот учет заставляет их приспосабливаться к психологической настроенности народа. Третья стадия этого процесса – осознание себя русским монархистом. Вступление в нее за «железным занавесом» не может быть пока внешне обозначено. Но история измеряется не минутами и не часами, и на данном этапе жизни России время работает на нас. Новая российская интеллигенция, воспитывающаяся сейчас здесь, за рубежом, внесет четкость и ясность в мышление народа освобожденной России и он, поднявшись к тому времени на две первые ступени, неминуемо ступит и на третью.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 8 мая 1954 г.,

№ 225, с. 1–2.

 

Смерть Рудина

В молодости у меня был один знакомый, который необычайно гордился тем, что был освобожден от военной службы, «как непригодный по внешнему виду к ношению оружия». Была тогда такая статья, которой и воспользовалось командование одного из стоявших в Москве гренадерских полков для того, чтобы избавиться от абсолютно невозможного и нетерпимого в строю вольноопределяющегося, попавшего на службу после использования всех отсрочек. Подобные ему субъекты именовались в военной среде «шляпами», но мой знакомый, как сказали бы мы теперь, был даже сверхшляпой, и, тем не менее, был все же действительно горд, кичился своей шляпностью.

В то время он заканчивал третий по счету факультет Московского университета и собирался, сдав государственные экзамены, поступить в Коммерческий институт, куда тогда перекочевала вся «прогрессивная» профессура. Учился он прилежно, выходя далеко за рамки программы, был на очень хорошем счету у профессоров, не раз предлагавших ему остаться при их кафедрах, но он продолжал накапливать всевозможные знания и был действительно чем-то вроде ходячего энциклопедического словаря. Пописывал также в толстых журналах, давая в них обстоятельные, фундаментальные и столь же скучные статьи, но подкупал редакторов тем, что, сообщая читателям хотя бы о канализации Лондона, неизменно охаивал Россию, ее государственный строй и «дикость» народа.

Однако, вся сумма его знаний не приносила никакой реальной пользы ни его окружающим, ни даже ему самому. Его отец был беден и мог оказывать ему лишь очень небольшую помощь, на которую мой приятель и жил в благотворительном студенческом общежитии Ляпинке, ходил оборванцем и питался в благотворительной студенческой столовой. Кормили там не густо. Но о каком-либо приработке он не заботился, отказываясь даже от уроков, которые предлагали ему участливые знакомые:

– Репетировать буржуазных болванов и будущих саврасов без узды мне не позволяют мои принципы.

Впрочем, и все другие действия, кроме чтения и слушания лекций, были ему абсолютно чужды, быть может, даже совсем не известны, так например, пришить пуговицу к тужурке он не умел и ходил всегда без многих пуговиц; забить гвоздь для него было тоже очень сложным делом, но он умел прекрасно говорить на любую тему и всесторонне обсуждать любой вопрос.

Кем был тогда этот мой знакомый в моем собственном, да и всей интеллигентной молодежи того времени, представлении? Какие ступени отводили мы ему на интеллектуальной, социальной и прочих лестницах?

В силу его действительно огромных знаний, накопленных на трех факультетах, мы считали его безусловно интеллигентным, очень умным, выше нас стоящим человеком. В социальной плоскости он казался нам если не «бесстрашным борцом за идею», то, во всяком случае, ее служителем, а его верность «принципам» возводила его на моральный пьедестал. Словом, он был для нас и для большинства наших современников «светлою личностью».

Как смотрю я на него теперь, после сорока лет, сорока страшных лет, кое-чему научивших не только меня самого, но и многих уцелевших моих современников?

Я расцениваю этого моего знакомого теперь, прежде всего, не как умного, т. е. способного глубоко и широко мыслить человека, но лишь как индивида с прекрасной памятью, накопившего множество различного рода сведений, но не использовавшего на благо окружающих ничего из накопленного, следовательно, как на недобросовестного бездельника, недобросовестного потому, что эти накопления он произвел за счет чужого труда, труда своего народа, своего государства, своей семьи. Недобросовестность его может быть названа даже подлостью, потому что своим уклонением от военной службы он увильнул от участия в защите воспитавших и выкормивших его народа, государства и семьи. Эта подлость вполне определяет его ступень на лестнице моральной культуры. Борцом за какую-либо идею или даже служителем ее я теперь считать его также не могу, потому что в перспективе сорока пережитых лет не вижу самой этой идеи. Что же осталось от присвоенных ему тогда эпитетов? Пожалуй, только один: российский «прогрессивный» интеллигент, Рудин моего поколения, предреволюционное преломление Михаила Бакунина, с которого был списан этот портрет И. С. Тургеневым.

Иногда я задумываюсь о том, кем стал теперь этот мой знакомец, и на основе широкого опыта, как в СССР, так и в эмиграции, я с уверенностью предполагаю, что там он или приспособился, т. е. занял какое-либо маленькое местечко в технической части культурной работы или попросту умер от голода, т. к. не умеющему и не желающему работать хотя бы для своего пропитания прожить в СССР более чем трудно. Если ему посчастливилось попасть в эмиграцию, то он, вероятно, выжил и быть может, пописывает в какой-либо из «прогрессивных» газет или пристроился куда-нибудь «советником».

Параллельно с этой мне часто вспоминается и другая жизненная встреча. Года за три до начала Второй мировой войны, весной, в разгар полевых работ я проводил выпускные экзамены в педагогическом училище одного южнорусского города. Экзаменационный диктант был доведен уже до половины, когда в дверь буквально влетел запыхавшийся и раскрасневшийся до синевы студент, один из тех, кто должен был экзаменоваться. На лице этого малого была полная растерянность и ужас:

– Опоздал! Теперь еще год терпеть до диплома!

Включить его в число испытуемых я, конечно, не мог, но, к счастью, на следующий день был экзамен параллельного класса, и я перечислил его туда. Малый благополучно окончил училище и диплом учителя получил, а в день получения горячо благодарил меня и разъяснил причину своего опоздания. Оказалось, что три полагавшихся для подготовки к экзамену дня он использовал для работы на приусадебном участке своего отца колхозника селения километров за сорок от города. В день экзамена он встал до рассвета и бежал всю дорогу пешком, но все же опоздал. Работа же на приусадебном участке в эти ясные весенние дни была абсолютной жизненной необходимостью и для него самого и для его семьи. Эту работу он совмещал с учением, в годы которого бегал домой на каждый праздник.

Добавлю от себя, что таких студентов, принужденных совмещать работу для заработка и прокормления своих родителей с учебной работой было немало в тех провинциальных педагогических институтах и училищах, где приходилось мне преподавать.

В дальнейшем, года через два после этого, мне пришлось участвовать в комиссии, обследовавшей школы того района, куда попал, став учителем, этот студент, и снова встретиться с ним. Он работал в начальной школе близ своего родного селения, продолжал жить в семье и делил с нею все колхозные тяготы. Ученики и родители их, местные колхозники, отзывались о нем не только с уважением, но и с добрым чувством, какой-то теплотой и даже гордостью.

Вот этот парень не зря учился. И научную часть понимает и от нашего дела не отстал – первейший работник на поле и в огороде. Матери подмога… Отец-то помер.

Назвал ли бы я сорок лет тому назад вот такого пария-учителя безусловным интеллигентом? К стыду моему, должен сознаться: нет, не назвал бы. Этот парень имел, вероятно, слабое представление о том, где находится Мозамбик или мыс Гвардафуй, может быть слышал краем уха о Леонардо да Винчи и, во всяком случае, ничего не слыхал не только о Дебюсси, но и о Бодлере.

А при проверке знаний его учеников, они показали себя хорошо, основательно прошедшими курс.

Этот парень знал, несомненно, во много, много раз меньше моего приятеля времен минувших, но он действовал, делал, работал, претворял свои знания в реальность и отдавал их на благо своему ближнему. Он жил за свой счет, он умел «забить гвоздь», и когда родина потребовала, встал на ее защиту, как способный и внешне и внутренне носить оружие. Он не был Рудиным, но был современным русским подсоветскнм интеллигентом, одним из тех, на которых возлагал большие надежды покойный Иван Лукьянович, и которых он прекрасно знал, соприкасаясь в силу своей профессии с самыми разнообразными кругами подсоветской русской молодежи, от спортсменов «аристократического» «Динамо» до замызганных, пришибленных колхозных парней.

Эту статью я включаю в цикл интереснейшей и глубоко актуальной дискуссии, возникшей на полосах «Нашей страны» о русском интеллигенте и даже за пределами этих полос, т. к. спор о «кроликах» и «морло-ках» есть лишь расширение той же самой темы.

Каково же на самом деле интеллектуальное ядро российского народа в его современном состоянии? Что представляет собой современное подсоветское студенчество, молодые работники производства, культуры во всех видах и формах, писатели, вузовцы, врачи, ветеринары, конструкторы и пр. и пр. «Светил», «гениев», подобных Менделееву, Павлову, Чехову я не рассматриваю. Они живут не в этой плоскости. Они индивидуальны, и их появление – феномен, выходящий из общего уровня. А вот каковы эти интеллигенты среднего уровня, которые фактически и составляют творческое ядро жизни нации? Как выглядит переживаемый ими в настоящее время процесс развития личности, и по какому руслу он устремляется?

Вот Н. Иванов в своей статье «Каковы же советские студенты?»утверждает, что современное подсоветское русское студенчество развивается в сторону своеобразной «аристократизации», т. е., что советские ВУЗы в настоящее время все более и более заполняются детьми советских сановников и верхних слоев совслужащих, вытесняющих оттуда детей колхозников и рабочих. Иначе говоря, создается новая, оторванная от национально-народной жизни интеллигентская каста, новые рудины, новые чеховские лишние люди или, попросту говоря, бездельники, живущие за чужой счет и бесстыдно эксплуатирующие производительные силы и труд нации. В качестве аргументов Н. Иванов приводит несколько показателей, взятых им из предвоенных лет, т. е. тех же лет, когда в подсоветской России был и я, тех лет, когда я видел там уже в достаточной мере оформившийся тип нового русского среднего интеллигента, стойко выполнявшего надлежащую ему интеллектуальную работу и вместе с тем не порывавшего с породившей его средой – с колхозом и производством. Этот тип был тогда уже достаточно ясен и приведенный мною пример – один из множества. Я возражаю Н. Иванову и утверждаю, что новый русский интеллигент народен и аргументы И. Иванова более чем сомнительны – они ошибочны, поверхностны.

Но ведь и прежде интеллигенты стремились к слиянию с народом и даже «ходили в народ», ответят мне вероятные оппоненты.

Обращаюсь за справкой снова к И. С. Тургеневу, на этот раз к его роману «Новь». Перечтите его, господа вероятные оппоненты, и вы увидите, каким жалким анекдотом было это «хождение в народ», а мои современники пусть пороются в своей памяти и вспомнят множество примеров из прошлого, когда адвокаты, врачи или просто чиновники, выходцы из крестьянских семей (каких было немало), надев пиджак и пенснэ, начисто порывали с породившей их средой… В лучшем случае отделывались посылкой десятирублевки своим деревенским родителям. Кастовый интеллигент российского прошлого, добившись зачисления в эту касту, – для чего «прогрессивность» была необходима, – рвал все связи с народом, его национальной жизнью. К этому обязывала его та же «прогрессивность».

В природе нет ничего абсолютно белого и нет ничего абсолютно черного. Следовательно, даже революция имеет какие-то свои достижения без кавычек. Их мало. Очень мало. Но думаю, что одним из главных этих достижений является «смерть Рудина», полная ликвидация чеховского «лишнего человека», не умевшего и не хотевшего работать, о чем не раз говорил Антон Павлович. В зверином быту торжествующего социализма этот тип попросту вымер, меньшею частью – в концлагерях, большею частью – от своей неприспособленности к борьбе за существование. Произошел естественный отбор сильнейших и работоспособнейших. В ходе жизни великой нации вырабатывается ее новое интеллектуальное ядро, т. е. новый русский, российский, пока еще подсоветский интеллигент. Его точного портрета мы нарисовать пока еще не можем, т. к. не видим его полностью, но отмечаем лишь некоторые черты. Главная из них – действительность, претворение интеллектуального творчества в реальность. Да, от предреволюционного российского интеллигента он разнится во многом. Он не универсален, но специализирован в своем интеллектуальном развитии. Он «ограничен» с точки зрения русской интеллигенции 1914 г. В силу этого, пережиткам тех лет он кажется недостойным высокого звания интеллигента. Но он умеет «забить гвоздь» и забивает его с толком, как надо и туда, куда надо по ходу его специальной работы. Он умеет приспосабливаться даже к самым каторжным условиям и конструировать даже на этой каторге жизнь своей семьи – первичной ячейки государства. Подтверждение этому мы можем видеть даже в протекающей перед нашими глазами жизни новой эмиграции, которая, вырываясь из-за проволоки ировских лагерей, быстро находит свое место под солнцем в совершенно новых и незнакомых ей условиях. Мы можем видеть, что и здесь, в этих новых условиях, эта докатившаяся до свободного мира волна уже выделяет свою элиту, своих интеллектуалов во всех областях культуры. Примеров приводить не стоит, их найдет каждый в лично ему видимом.

Теперь последнее замечание уже к ходу нашей дружеской дискуссии на полосах «Нашей страны». Один из высказывавшихся назвал ее «спором о термине», только о термине. Я думаю, что он ошибся. Термин важен нам лишь постольку, поскольку он будет понятен тем, с кем нам предстоит говорить в освобожденной России. Так будем же называть российскими интеллигентами тех, кого назовут ими там. Иначе мы будем говорить с народом на разных языках. А там под термин интеллигенции подводят очень широкие круги творческих работников техники, культуры, администрации, искусства и т. д. Но обязательно работников и только работников. Болтунов и дармоедов типа Рудина интеллитентами там не считают. Для них существуют многие другие клички, в том числе, например, «активист». Предоставим прицел на «активиста» другим течениям русской политической мысли, мы же, народные монархисты, рассчитываем на того нового российского интеллигента, который прет сейчас в ВУЗы из колхоза, который вполне реален, того самого, который, как описанный мною студент, бежит на экзамен за сорок километров, проработав перед этим три дня от зари до зари на приусадебном участке своего отца.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 7 октября 1954 г.,

№ 247, с. 7–8.

 

Подсоветская интеллигенция

При любезном посредстве Н. Н. Чухнова я получил от г. Белкина заманчивое предложение прочесть на ферме РООВА доклад о постановке образования в СССР, но, к сожалению, Атлантический океан мешает мне принять это предложение. Однако, видя интерес к этому действительно актуальному для русских в США вопросу, я спешу поделиться с ними моим опытом преподавания в высших и средних учебных заведениях подсоветской России.

Вопрос, заданный мне представителем просветительного кружка при ферме РООВА очень глубок. По существу, его следовало бы формулировать так: существует ли в современной России интеллигенция, и какова она количественно и качественно? Иначе говоря, предлагаемая вниманию читателя моя статья должка быть не чем иным, как фактической справкой к уже идущему нескончаемому спору о «морлоках и кроликах».

Я начну с цифр. По переписи 1939 г. в СССР числилось 14 миллионов человек с высшим и средним образованием. Из этого числа 10 миллионов получили образование уже при господстве советов. В прошлом году в СССР функционировало 864 высших учебных заведения, в которых обучалось 1.128.000 человек. В средних учебных заведениях обучалось 34.000.000.

Учебная программа советской десятилетки, по сравнению с прежней гимназией, несколько расширена. Математика проходится в объеме прежних реальных училищ. Физика дополнена краткими сведениями по атомной теории и радио. Русская литература, заканчивавшаяся прежде на Тургеневе и Некрасове, доведена до Чехова и символистов. Кратко проходятся иностранные классики – Гете, Шиллер, Байрон и некоторые советские писатели – Н. Островский, Шолохов, Маяковский, Багрицкий. Русская грамматика проходится вплоть до седьмого класса включительно и повторяется в выпускном классе. Требования грамотности очень суровы: четвертая ошибка в диктанте безусловно влечет неудовлетворительный балл, и учитель не может в этом случае слиберальничать, т. к. он контролируется завучем (инспектором). Иностранный язык проходится только один, обычно немецкий. В прошлом году введена латынь. Учебная дисциплина в школе с половины тридцатых годов сильно окрепла. Школьные комсомольская и пионерская организации обязаны следить за ней, и выполняют это задание партии.

Самым трудным местом преподавания в средней школе является до сих пор история. Беспрерывные зигзаги генеральной линии партии не дают возможности издания стандартного учебника по этому предмету. Подготовленных учителей мало, т. к. преподавание истории введено лишь в конце тридцатых годов. Несомненно, что преподавание этого предмета служит основным средством коммунистической пропаганды в средней школе, однако, современный «патриотический» зигзаг генеральной линии служит правдивому освещению славного прошлого России, и современный подсоветский учитель истории не посмеет позволить себе того скептического, а подчас даже саркастического отношения к истории русского народа и деяний его государей, которое, к сожалению, нередко допускали «прогрессивные» преподаватели прежних гимназий.

Большинство высших учебных заведений страны советов технические, узких специальностей. В этом случае они мало отличаются от европейских вузов. Таковы требования нашей эпохи. В связи с этим изменился и типаж студенчества. Советские вузы готовят деловых специалистов, а не универсальных интеллигентов, как это делали университеты былых времен. Учебная дисциплина значительно повышена: студент обязан неуклонно посещать лекции и практикумы, посещаемость контролируется тем же комсомолом, и пропуск учебного дня без представления врачебного удостоверения влечет за собой очень неприятные последствия, вплоть до лишения стипендии. С хаосом введенной после 1905 г. предметной системы покончено. Студент обязан сдавать экзамены и зачеты в установленные дни, и несдача влечет за собой оставление на второй год. Загрузка советского студента очень велика. Помимо специальных предметов, он проходит также пропагандные дисциплины, диамат, историю партии и проч. Проходит военную подготовку и выполняет ряд «общественных нагрузок». Ему приходится работать не менее 14 часов в день. Добавим к этому тяжелые бытовые условия, крайнюю скудность средств к жизни, вынуждающую каким-то способом подрабатывать на питание себе, т. к. семья обычно не в силах ему помогать, и мы увидим, что окончить советский вуз не так-то просто, как это было в двадцатых годах. Нужно иметь много силы воли, упорства и желания учиться. Эти стимулы есть у советского студента, т. к. он знает, что лишь окончание высшего учебного заведения даст ему возможность сколь либо сносно устроить свою жизнь.

Широко известного в прошлом и даже окутанного некоторым романтическим ореолом типа «вечного студента» больше не существует. Не существует также «белоподкладочников» и «маменькиных сынков», но, одновременно с этим, исчез и долгогривый студиозус, занятый решением «мировых вопросов», а не прохождением программы своего факультета.

Современное подсоветское русское студенчество различно по своему культурному уровню, как было различно и в дореволюционную эпоху. И тогда московский студент, безусловно, стоял культурно выше казанского или иркутского. Первый пользовался лекциями лучших профессоров, светил науки, воспитывался в Императорских и Московском Художественном театрах, пользовался книгами огромной Румянцевской библиотеки. Ничего этого не было, конечно, у провинциального студента. Так и теперь.

Стремится ли к науке советская молодежь? Безусловно, стремится. К этому толкает ее и неизживаемая в юности жажда знаний и… голод. И студент, и ученик средней школы знает и беспрерывно видит, какой тяжелой обузой ложится его учение на семью. Он знает, что каждый потерянный им год учения – семейная катастрофа, и он учится порою буквально из последних сил. В вечерней школе, где я преподавал, нередко я видел учеников, засыпавших на уроках. Этого нельзя было ставить в вину ни им, ни мне: они начинали работать с шести-семи утра – кто по дому, кто в очередях, кто на производстве.

Сообщу еще несколько цифр. В 1948 г. в высшей советской школе числилось 80 тысяч преподавателей и проходило подготовку к ученому званию 13.000 аспирантов. В том же году в Академии Наук числилось 436 академиков и членов-корреспондентов, работало же в ее институтах 4350 научных сотрудников и 1050 аспирантов.

Да, в современной России нет и не может быть ученых масштаба Менделеева, Сеченова, Ключевского. Для столь высокого уровня научной мысли необходима ее свободное развитие. Но ведь не одни же

Менделеевы и Ключевские заполняли кафедры дореволюционных университетов. Они были блестящими звездами, блиставшими на небосклоне науки. Но огромную повседневную черновую работу по обучению и воспитанию студенчества вела рядовая профессура, от которой современная подсоветская профессура мало чем отличается по качеству, но значительно превосходит прошлое количественно.

Подтвердим сказанное практическим жизненным примером. Было бы бессмысленно отрицать огромный рост советской индустрии, а раз так, то надо допустить и то, что кто-то руководит этими огромными заводами, кто-то преподает в массе школ, кто-то лечит в сотнях тысяч амбулаторий и больниц… Кто? Ответ может быть только один: современная русская подсоветская интеллигенция, большинство которой дали современные же подсоветские русские (преподавание в вузах всего Союза ведется только на русском языке) учебные заведения. Времена «михрюток» прошли. Кончился и период «рабфаков», наборов в вузы «от станка», «комплексных систем» и прочей чуши. С 1934 г. советская средняя и высшая школа вступила на путь постепенной нормализации и при помощи жесточайшей учебной дисциплины готовит, быть может, не широкого по своему умственному кругозору, но дельного, работоспособного, усидчивого и дисциплинированного русского интеллигента.

* * *

Произведем простой опыт. Спросим рядового американского или европейского интеллигента о географии России. В большинстве случаев он ответит чушь. В Европе, по крайней мере, я наблюдал это не раз. Потом спросим точно так же рядового русского интеллигента из числа новых эмигрантов о географии Америки или Европы. В большинстве случаев он ответит в общих чертах правильно, если он окончил десятилетку.

Я внимательно слежу за заметками о различных анкетах института Галлупа и подчас поражаюсь результатам его анкет, обнаруживающих крайнее невежество опрашиваемых. Так, например, при одном из его опросов, 60 % ответивших не знало, что такое Формоза.

Но, вероятно, эти корреспонденты института Галлупа великолепно выполняют работу по своей специальности. Замыкание в узкий круг специальных знаний и навыков – характерная черта мышления нашей эпохи. Советский интеллигент не является исключением из этого закона. Он, безусловно, уже по кругозору своей мысли, чем был «всесветный и всеобъемлющий» интеллигент предреволюционной эпохи. Не берусь решать, является ли это положительным или отрицательным качеством, но факт остается фактом, и с ним приходится считаться.

Советская политическая пропаганда, давящая на современного русского человека буквально со всех сторон, конечно, сужает его кругозор и направляет его мышление по определенному руслу. Но не то же ли самое делает в свободных странах «пропаганда доллара», замыкающая мышление интеллигента так же в узких рамках своего бытового благополучия? Близорукий эгоизм, отсутствие представлений о высших, над-материальных ценностях, политическая беспринципность и ряд других явлений, наблюдаемых нами в свободных государствах, – разве это не показатели катастрофического снижения культуры? То же самое мы наблюдаем и в СССР. В большей или меньшей степени – решить трудно, но там есть достаточное оправдание для этого снижения – тяжелые жизненные условия, порожденные тираническим режимом, неизвестные Западу. Позволю сделать себе вывод отсюда. Мы имеем право надеяться на расширение кругозора культуры в русской, подсоветской среде при возможном повышении уровня ее материальной жизни, но на Западе надеяться, пожалуй, не на что…

Большинство сторонников «теории кроликов и морлоков» обвиняют современную русскую интеллигенцию в отсутствии критической мысли… Некоторые показатели, как, например, характер задавленной ждановщиной подсоветской литературы, страницы пропагандной прессы и проч., как будто бы подтверждают эти заверения. Но наряду с этим мы имеем целую гамму показателей обратного порядка. Я назову лишь некоторые из них. Во-первых, необычайное развитие советского, вернее, антисоветского анекдота. Он сатирически отражает буквально каждое значительное явление подсоветской жизни. Он живет, несмотря на репрессии. Разве это не показатель критического отношения к советской системе?

Советские, а в частности и наши журналы не раз сообщали нам интересный факт театральной жизни Союза. Репертуар всех театров там должен обязательно включать в себя не менее 50 % советских агитационных пьес. Вторая половина отводится классической драматургии. Советские театральные журналы беспрерывно негодуют по поводу того, что театры увеличивают классическую часть своего репертуара за счет пропагандной. Они вынуждены это делать потому, что публика не желает смотреть пропагандных пьес, и на втором-третьем их представлении зал пустует, в то время, как пьесы старого репертуара выдерживают по 20–30 постановок в сезоне. Театры, находящиеся на самоокупке, вынуждены ставить даже такие посредственные пьесы, как «Дети Ванюшина», «Каширская старина», «Девичий переполох» и т. д. Из театральных объявлений тоже можно сделать свой вывод, и разве он не показателен?

Совершенно ясно, что советская литература не может быть не пропагандной. «Вторая цензура», о которой мечтали, но могли проводить ее лишь частично «прогрессисты» XIX в., выросла в ждановщину. Но вот небольшое число русских подсоветских интеллигентов вырвалось за время войны из тисков советской цензуры, и возникли «Грани», новые авторы написали такие книги, как «Мнимые величины», «Невидимая Россия», «Письма к неизвестному другу», «Девушка из бункера»… Написали бы и еще больше, если бы было, где печатать, но, к сожалению, наши издательства почти всецело в руках тех же самых «прогрессистов», продолжающих проводить и здесь столь любезную им «вторую цензуру». Однако и то немногое, что написано новыми авторами, совершенно ясно говорит о том, что критическая мысль в СССР подспудно живет и что современный русский подсоветский интеллигент не утратил способности и стремления к критическому мышлению, но лишь вынужден молчать о нем.

Я далек от мысли отрицать притупляющее и замыкающее умственный кругозор действие социалистической пропаганды, но нельзя оставить без внимания и негативную реакцию на эту пропаганду, естественное для каждого организма отталкивание от насильственно навязываемого ему мышления. Факты этого отталкивания можно наблюдать в СССР в массовом порядке. Рядовой советский обыватель читает советскую газету «от обратного», т. е. трактуя и истолковывая ее сообщения в противоположном смысле: если говорят о мире – значит, близко война; пишут об улучшении жизненного уровня – значит, предвидится новое его снижение; сообщают об увеличении зарплаты – значит, близок какой-нибудь экстраординарный заем или иной принудительно-добровольный способ урезки жалкого подсоветского заработка. Разве это не служит также показателем критического мышления, на этот раз уже не интеллигента, а простого обывателя, вплоть до полуграмотного колхозника?

Я мог бы привести множество таких же бытовых повседневных факторов внутреннего, загнанного в глубины сознания критического мышления. Вряд ли «кролики и морлоки» способны к нему. Но подсоветский человек вынужден принимать сейчас внешнюю защитную окраску, чтобы спасти свою жизнь, чтобы сколь либо расширить свое жалкое место под солнцем. Было бы непоправимой ошибкой судить о нем по этой вынужденной внешней окраске. К сожалению, свободный мир до сих пор еще не сумел взглянуть глубже. Да и не одни лишь иностранцы. К еще большему сожалению, многие русские смотрят до сих пор на подсоветских людей, как, во-первых, на активных или потенциальных большевиков и, во-вторых, как на безграмотных, узколобых «михрюток», тех, каких они видели, покидая родину в 1920 г. Это прошлое. Неужели можно предположить, что насилие организованной, но количественно небольшой группы злодеев и мерзавцев могло оборвать, прекратить внутреннюю жизнедеятельность и развитие великого двухсотмиллионного народа?

Не одну, страшную, потрясающую катастрофу пережил русский народ в своей одиннадцативековой жизни. Пережил, преодолел и после каждого падения поднимался еще выше в своих духовных устремлениях. Линия развития подлинной, почвенной российской интеллигенции шла, не прерываясь, от первого полноценного русского интеллигента – Владимира Мономаха до наших времен. Не угасла она и теперь, но лишь приглушена, загнана внутрь социалистическим насилием и трудно различима извне.

Жива Невидимая Россия и светится в ее глубинах Неугасимая Лампада Духа.

«Знамя России»,

Нью-Йорк, 16 марта 1953 г.,

№ 82, с. 2–5;

5 апреля 1953 г.,

№ 83, с. 12–14.

 

Человек и эпоха

Моя статья о подсоветской интеллигенции вызвала много откликов читателей. Часть их подтверждает мои выводы и приведенные мною факты, другая часть оспаривает, и среди этих оппонентов особенно интересным является глубоко продуманное, лишенное полемического задора, оснащенное многими фактами письмо М. П. Бачманова из Австрии. Этот глубоко уважаемый мною оппонент рассказывает о своих впечатлениях, вынесенных из встреч с интеллигенцией «новой» эмиграции и приводит ряд примеров, показывающих дефекты советского образования, примитивизм и односторонность мышления этих его личных знакомых, говорит и о снижении морального уровня, базируясь на этот раз не на лично виденных им фактах, но на пресловутом Павлике Морозове.

Все это так. Подобные примеры встречал каждый из нас, и было бы бессмысленно их оспаривать. Но мой уважаемый оппонент грешит в своей исходной точке. Он сравнивает современную подсоветскую русскую интеллигенцию с русской же интеллигенцией дореволюционного времени.

В этом его ошибка. Нельзя рассматривать человека вне его эпохи. Сравнению могут подлежать лишь личности или человеческие общества, выросшие в сходных по своему психическому строю сферах, и в данной случае будет много правильнее провести сравнение современного русского человека не с русским же человеком, выросшим в эпоху свободной мысли, но с человеком современного Запада, воспитанным хотя и в более свободных условиях, но все же проникнутым тем же духом материализма, меркантилизма и безверия, каким характерна переживаемая нами эпоха.

Бросим беглый взгляд на «век нынешний и век минувший». Господствующий на Западе демократический материализм воздействовал на человеческую личность слабее, но в том же направлении, как и поработивший Россию социалистический материализм. В политике болтливый торгаш сменил Питта и Бисмарка, в литературе – уголовно-авантюрный роман стал на место Гете и Байрона, в музыке – джаз заглушил Бетховена, в театре (в кино) место Гаррика и Барная занял кривляка Чарли Чаплин. Таков дух эпохи.

Как же реагировала на него человеческая личность на Востоке и на Западе?

Начнем с народного образования. Мой уважаемый оппонент сам говорит о выпущенном там замечательном учебнике русской грамматики и сомневается лишь в том, что ученики средней школы могут его освоить. Он сообщает также об очень дельно составленных технических справочниках для средней руки мастеров, которыми очень интересовались, принимая за образцы, немецкие инженеры. Следовательно, кто-то составляет подобные руководства. Кто же? Ответ может быть только один: современный подсоветский, но русский интеллигент. А таких руководств и учебников тысячи по всем видам знания.

М. П. Бачманов в своем письме ко мне приводит также случаи явных пробелов в образовании подсоветских интеллигентов, особенно в области гуманитарных наук, и даже просто безграмотности.

Верно. Бывает. Но просмотрим данные института Галлупа в Америке и увидим, что, например, из десяти «средних американцев» шестеро не знают, что такое Формоза. В речах Трумана в американской прессе, не говоря уже о кино, было и есть достаточно нелепых представлений о России. То же самое наблюдаем мы и в Европе, за исключением Германии. В южной Италии, где я живу сейчас, неумение даже подписать свое имя не редкость среди лиц, по внешности вполне интеллигентных, особенно женщин. А для сравнения знаний русской грамматики, глянем на страницы «Нового русского слова» – цитадели современной «левой» интеллигенции, и мы найдем на каждой странице не менее двадцати грамматических ошибок, – не опечаток, а именно ошибок, плюс к тому полное пренебрежение к русскому языку. Таков дух эпохи.

Обращаемся к искусству. Подсоветские русские скрипачи и пианисты выиграли ряд европейских конкурсов. Балетные выступления имели огромный успех на сценах Европы. В области музыки заметны попытки свободного творчества, на что ясно указывают репрессии по отношению к Шостаковичу, Прокофьеву и другим композиторам. Живопись предельно стеснена цензурой, лишена свободного рынка, но пикассовщины в ней все же нет. Еще крепче скована литература, но, несмотря на эти оковы, все же появляются произведения, подобные «Тихому Дону» Шолохова, «Двенадцати стульям» Ильфа и Петрова, морским повестям Паустовского, а как только подсоветский литератор вырвался в сравнительно свободную сферу западных демократий, то, несмотря на тягчайшие материально-бытовые условия, он выдвинул из своей среды таких значительных в нашем эмигрантском масштабе писателей, как Л. Ржевский, Б. Башилов, Л. Норд, Г. Андреев, Н. Нароков, поэты Кленовский и Коваленко и др. Работая в самых тяжелых условиях, не избавившись даже от угрозы жизни, новый русский интеллигент сумел проявить себя, уже заняв почетное место в центре и на «правом» крыле нашей прессы. Отсутствие их на «левом» ее крыле, говорит, пожалуй, только о сохранении им своего политического здоровья.

Постараемся проанализировать главное – моральный уровень людей Запада и Востока, подвергнутых растлевающему влиянию материализма. Оправдывать поступок Павлика Морозова, конечно, ни в какой мере нельзя. Но будучи христианином, можно ли оправдать действия Рузвельта и Черчилля, убивших разом в Дрездене 350 тысяч женщин и детей, столько же – в Гамбурге, 30 тысяч ни в чем неповинных сербов в Белграде за один день 17 апреля 1944 г.

Можно ли оправдать выдачу власовцев, Дражи Михайловича и, наконец, повешение немецких генералов, виновных лишь в том, что они выполняли свой воинский долг? Не забудем и того, что весь западный мир, вся его пресса аплодировала этим виселицам, и не прозвучало ни одного голоса осуждения. Каков моральный уровень этих людей? Чем отличаются они от Павлика Морозова? Разница лишь в том, что преступление Павлика все же факт единичный, а не массовый, и что сам Павлик был не больше как задуренный, обманутый мальчишка, а на материалистическом Западе мы видим подобные же действия в массовом порядке и в качестве действующих лиц… властителей мира.

Мой уважаемый оппонент грешит и еще в одной своей установке. Он базируется всецело на своих личных впечатлениях, т. е. на единичных фактах. Это очень опасный путь в силу того, что он неизбежно приводит к субъективности. Попытаемся лучше рассмотреть массовые явления того же порядка.

Сохранил ли свои боевые качества русский солдат? Его борьба с таким мощным врагом, каким была лучшая в мире немецкая армия, показывает, что все же сохранил, несмотря ни на политруков, ни на чистки комсостава, ни на стратегическую безграмотность партийного руководства армией.

Сохранил ли русский крестьянин свою работоспособность? Современный подсоветский колхозник живет исключительно за счет своего жалкого приусадебного участка и ухитряется извлекать из него доход, работая на нем после дня тяжелой колхозной барщины. Выдержал бы человек Запада такую нагрузку?

Мой уважаемый оппонент привел в своем письме несколько фактов неумелого обращения подсоветских инженеров с неизвестными им машинами, поломки их и т. д. Он совершенно прав. И я наблюдал много таких фактов. Они вполне понятны. Но работа колоссальной советской промышленности тоже факт. Ведь кто-то снабжает оружием, продуктами и товарами Китай, Индокитай и содержит на своих плечах всю мировую революцию? Следовательно, машина в целом работает. А кто руководит ею? Подсоветский русский интеллигент. Больше некому.

Недооценка противника – скверная вещь. Эта истина известна с древнейших времен, но очень многие из среды эмиграции, в особенности ее «левого» крыла, склонны к этой «скверной вещи». Они живут вчерашним днем. Но не забудем того, что в современной, порабощенной советами, России выросли уже новые поколения, вызревшие в условиях страшной борьбы за существование. Их психический строй, их интеллектуальная направленность очень далеки от того, что видела старая эмиграция, покидая родину в февральско-октябрьскую эпоху. Те поколения уже вымерли, и на смену им пришли новые. Каковы они – трудно сказать. Подсоветский человек вынужден бронировать свою душу защитным панцирем лжи, но ряд фактов указывает нам на его оздоровление, по сравнению с поколением, делавшим революцию. Возьмем лишь один из них несомненный религиозный подъем, который отмечают даже побывавшие в советской России иностранные верхогляды, и который мы, жившие в зоне оккупации, видели воочию. О чем говорит он?

Недавно мне пришлось разговаривать с одним католическим священником, обвинявшим русский народ в атеизме и приводившим для примера сравнение с Италией.

– Легко верить в Бога у вас в Италии, – сказал я ему, – где на каждом шагу открытая церковь, и с утра до вечера слышен звон колоколов, а вы попробуйте сохранить в себе веру там, где на протяжении десятков километров не увидите церкви, и на всей огромной территории государства не услышите колокольного звона. А мы все же сохранили ее, сохранили Бога в своей душе, потому что мы – русские.

«Знамя России»,

Нью-Йорк, 15 июля 1953 г.,

№ 89 с. 9–10.

 

Они живы

Моя статья «Человек и эпоха», помещенная на страницах «Знамени России», вызвала много откликов – личных писем ко мне. Следовательно, ее тема, – современный подсоветский русский человек, его культурный и моральный уровень, – затронула читателей. Данная тема, быть может, самый актуальный вопрос современности не только для нас, русских, но для нас особенно.

Самым ярким, глубоким и снабженным обширным материалом письмом оказалось снова письмо того же автора, в ответ которому я писал статью «Человек и эпоха», г. М. Бачманова, не дилетанта в публицистике, но автора нескольких трудов, вышедших на других языках, как я узнал из его слов. Это мне особенно ценно.

К сожалению, не могу привести здесь дословно письмо г. Бачманова, хотя это было бы очень интересно читателям, но оно заняло бы не менее восьми страниц «Знамени России», а с моим ответом – почти весь номер, что, конечно, невозможно. Поэтому мне приходится ограничиться лишь пересказом некоторых приведенных им фактов и общим анализом их.

Прежде всего, ни одного из рассказанных мне моим уважаемым оппонентом случаев я не оспариваю. Даже чисто анекдотические, смехотворные факты о поведении некоторых современных подсоветских людей, попавших в западный мир, могли иметь место. Это не только возможно, но вполне понятно: мир западный и подсоветский во всех отношениях настолько несходны, что не только подсоветские люди, попав в Европу, нередко становятся темой для анекдота, но столь же яркими анекдотическими персонажами становятся те люди Запада, которые попадают в советский мир. Пример – хотя бы милые чудачки, вроде пастора Нимеллера, которые пытаются всерьез, с полной уверенностью во взаимном понимании, говорить с советско-социалистическими администраторами на морально-религиозные темы. Подсоветские русские люди от всей души смеются над дурачками этого вида. Нет, ни одного из приведенных г. Бачмановым примера, я отрицать не собираюсь, но возражаю против общего вывода, который он делает из этих фактов, сливая воедино подсоветского русского человека и поработившее его тираническое советско-социалистическое правительство со всеми разветвлениями его гигантской системы. Беру несколько примеров из его письма и рассматриваю каждый в отдельности.

Мой уважаемый оппонент рассказывает о трех подсоветских агрономах, закупавших в 1936 г. в Латвии породистых телят. В разговоре с ним эти агрономы всячески выхваливали советские порядки, повторяли пропагандную ложь о рекордах животноводства и т. д. Но позже один из них шепнул ему: «Брехать – один из родов нашей служебной деятельности. Не верьте тому, что мы говорили. Наше сельское хозяйство в общесоюзном масштабе – это прыжок лет на сто назад. Ваших чудных телят через месяц вы не узнаете. Они станут худыми с лихорадочно горящими глазами…»

Г. Бачманов рассказывает мне этот факт в подтверждение низкого профессионального уровня подсоветских русских агрономов, но я вижу в нем другое: достаточную квалификацию этих агрономов и, главное, глубокую честность, русскую совесть одного из них. Ведь я-то знаю, что эти агрономы были действительно обязаны врать, что в Латвии за ними шла усиленная слежка и со стороны своих конвоиров и со стороны подсылаемых к ним латвийских коммунистов, и все-таки, несмотря на безусловный и большой риск годами пятнадцатью-двадцатью концлагеря, один из них нашел в себе духовную силу шепнуть правду случайно встреченному соотечественнику. В этом – совесть. О квалификации же говорить, конечно, трудно, но из того, что они понимали ценность закупленных телят и ясно видели, что эти телята погибнут от колхозной бескормицы, уже сказывается их понимание в животноводстве.

То же самое я скажу в ответ на сообщение г. Бачманова о том, что советские учителя в русско-латвийской школе сняли портрет Достоевского. Конечно, сняли. Обязаны были снять. Это было, безусловно, предписано им. Ведь из Достоевского – религиозного мыслителя и монархиста – большевикам никак не удается сделать своего предтечу. «Бесы» и «Дневник писателя» изъяты из общественных библиотек. С влиянием Достоевского на русскую подсоветскую молодежь ведется усиленная борьба, и если бы социалистическое начальство увидело в школе его портрет, то крепко бы нагорело и дирекции и преподавателям литературы. Как же могли они поступить иначе?

Но вместе с тем в наших зарубежных газетах не раз сообщалось, что офицеры и солдаты советской оккупационной армии, попадая в западный Берлин, раскупают там в книжных магазинах не только Достоевского и Лескова, но Шмелева и даже Краснова. В сопоставлении этих двух фактов и кроется наше разногласие с Бачмановым: портреты Достоевского снимают, а книги его раскупают. В чем же дело?

Дело в том, что, оценивая явные, действительные факты, г. Бачманов впал в ту же ошибку, которую в грандиозном масштабе совершает сейчас весь западный мир, сливающий воедино подсоветского русского человека, порабощенную массу и поработившую его советско-социалистическую систему, в лице ее проводников от кремлевской «верхушки» до провинциально-колхозных «низов»: активистов, сексотов, профсоюзных держиморд и т. д., не говоря уж о самой партии и МВД.

К сожалению, мой уважаемый оппонент не одинок даже в среде самой русской эмиграции. Я мог бы в ответ привести ему много примеров предвзятого отношения к нам, бывшим подсоветским людям, рассказать о многом, испытанным мною самим лично, но о личном говорить не стоит. Вернее и точнее будет сослаться на ту обширную, захватившую многих, горячую и страстную дискуссию, которая проходит на страницах почти всех наших зарубежных эмигрантских газет по вопросу о населяющих ныне подсоветскую Россию «кроликах и морлоках». Незнакомым с этой дискуссией, но желающим быстро и конкретно ознакомиться с ее ходом рекомендую книгу Б. Башилова «Унтерменши, морлоки или русские», а кстати, и те статьи Кадомцева1, о которых презрительно отзывается г. Бачманов, но которые, вместе с тем, блестяще вскрывают дефективность самой советско-социалистической хозяйственной системы в целом и неразрывное с нею обнищание населения и упадок всего сельского хозяйства, чему виною именно эта система, только она, но не трудящиеся на колхозных полях люди.

Прекрасные подтверждения к этому дает сам г. Бачманов. Он рассказывает, например, что Сталин, обещал «освобожденной» Латвии две тысячи новых тракторов, а едва набрал сотню подержанных. Что же это показывает? То, что русский колхозник мало и плохо работает? Нет, только то, что вся социалистическая система в целом лжива и ошибочна в своих теоретических построениях, не говоря об их практическом осуществлении. При чем же здесь неполноценность труда самого колхозника или недостаточная квалификация агронома? Врет социалистическая система, а не агроном в его руководстве.

Но позволю себе и я привести несколько фактов. Недавно некто «А.», на страницах «Нашей страны» № 190, приводил ряд отзывов компетентнейших американских специальных журналов о статьях по химии, помещенных в советских журналах. Оказалось, что процент достойных благоприятной рецензии русских статей в этой области знания очень высок, следовательно, работа рядовых инженеров в этой области (не Менделеевы же писали все эти статьи!) очень значительна в мировом масштабе, а если так, то можно ли говорить о низком уровне русских подсоветских химиков? Подтверждение того же факта – взрывы атомных и водородных бомб. Ведь для создания этих сложнейших конструкций мало украсть их формулы и чертежи, нужно еще технически осуществить эти формулы, что в условиях социалистического хозяйства намного труднее, чем в Соединенных Штатах. Кто же это делает? Не те ли же рядовые подсоветско-русские специалисты, о которых г. Бачманов столь низкого мнения?

Вторая ошибка г. Бачманова состоит в том, что он ставит в центр советской социалистической системы какого-то «бедняка», «дорвавшегося до власти», но ведь ни Ленин, ни Троцкий и их «гвардия», ни Сталин, ни Вышинский, а теперь и Маленков с его приспешниками никогда бедняками не были, а принадлежали к революционной интеллигенции, которая и дорвалась до власти. «Бедняк» же просачивался к аппарату управления лишь в первые годы революции в виде нескольких сотен или может быть тысяч пропойц, занявших места в низовке сельсоветах, профкомах и других незначительных учреждениях. Но дорвавшаяся до власти социалистическая и частью «прогрессивная» интеллигенция проявила большую трудоспособность и сумела создать во втором поколении послушное ей социалистическое чиновничество, снабженное административными и профессиональными навыками, подчиненное железной дисциплине террора и достаточно культурное для выполнения всех видов потребных для государства работ.

Иначе говоря, к настоящему времени в СССР создана рабская, полностью зависимая от власти, но достаточного уровня интеллигенция, и всесторонние факты показывают нам, что эта интеллигенция далеко не безграмотна и не бездарна. Произошло приблизительно то же, что и за сотню лет до нас, когда крупные крепостники формировали из своих крепостных рабов домашние театры, кадры собственных рабов-художников, рабов-архитекторов и высоко квалифицированных техников всех нужных им видов: столяров, поваров, ткачей и т. д.

Но ведь и тогда из этой среды рабов-интеллигентов выходили столь крупные величины, как Кипренский, Тропинин, Щепкин, Семенова и Жемчугова (Шереметева), потому что в самой среде крепостных рабов жило множество высоко одаренных личностей, не оставивших нам своих имен, но зафиксированных, например, И. С. Тургеневым в образах мудрого Хоря, поэтического Калиныча, моралиста Касьяна с Красивой Мечи, проникновенных «певцов», подвижниц «живых мощей». Эти высоко одаренные личности живы и теперь в среде русских социалистических рабов, ибо неисчерпаема талантливость народа русского и неистребима его великая душа!

Размеры статьи не позволяют мне привести подтверждающие примеры. Тех, кто их захочет, прошу прочесть мою недавно вышедшую книгу рассказов «Я – человек русский». Эти рассказы я писал с натуры.

«Знамя России»,

Нью-Йорк, 30 ноября 1953 г.,

№ 98, с. 5–8.