Владимир Рудинский (настоящее имя Даниил Федорович Петров; также псевдонимы: Аркадий Рахманов, Геннадий Криваго, Виктор Штремлер, Савва Юрченко, Елизавета Веденеева, Вадим Барбарухин, Гамид Садыкбаев) (3 мая 1918, Царское Село – 19 июня 2011, Париж) – филолог, журналист, писатель. Родился в семье врача. Окончил филологический факультет Ленинградского университета. Во время Второй мировой войны оказался в оккупации, поступил в Вермахт переводчиком, воевал в испанской «Голубой дивизии», затем работал журналистом в газетах на оккупированной части СССР. Работал в Тосно под Ленинградом, в Двинске (Латвия), в конце войны в Берлине, откуда перебрался во Францию, где прошел три лагеря Ди-Пи. Выйдя из лагерей, поселился в Париже; работал в библиотеке Школы Восточных языков. Публиковался во многих журналах Ди-Пи – в Германии, Италии. Участвовал в общественной жизни, выступал на собраниях монархистов, делал доклады. В Париже проучился два года в Св. – Сергиевском Богословском институте, затем окончил Школу Восточных языков. Знал многие европейские и малайско-полинезийские языки. Был представителем в Париже Высшего Монархического Совета и монархической подпольной организации «Русские революционные силы». Публиковался в журналах «Возрождение» (Париж), «Знамя России» (Нью-Йорк), «Мосты» (Франкфурт-на-Майне), «Русское воскресение» (Париж), «Новыйжурнал» (Нью-Йорк), «Современник» (Торонто), «Голос зарубежья» (Мюнхен), «Вестник» (Буэнос-Айрес), «Литературный европеец» (Франкфурт-на-Майне); газетах «Русская жизнь» (Сан-Франциско), «Новое русское слово» (Нью-Йорк). Автор книги «Страшный Париж» (Иерусалим, 1992; Москва, 1995). Был сотрудником газеты «Наша страна» с начала ее основания (1948) на протяжении 63 лет, до своей кончины.

 

О советской интеллигенции

Для того, чтобы понимать, что из себя представляет интеллигенция в СССР, надо помнить, что весьма разнородную массу населения Союза можно в общем разбить в культурном отношении на следующие три группы:

1) Высшая интеллигенция. Эту элиту составляют остатки старой квалифицированной интеллигенции: профессора, врачи, инженеры и т. д., а затем их дети, в большинстве также получившие высшее образование. Даже если эти последние не проходят высшей школы, они остаются в общеобразовательном отношении на уровне старой интеллигенции, т. к. к средней школе – десятилетке (которая вовсе не так уж плохо поставлена, как здесь думают) присоединяются, как правило, обильное чтение и влияние домашних.

Кроме того, к тому же классу принадлежит ряд людей, выбившихся из низов, но одаренных большими способностями и искусством ассимиляции. На них вовсе или почти незаметно бывает их происхождение.

Эта подлинная интеллигенция немногочисленна, хотя, может быть, количественно немногим уступает интеллигенции царского времени; но теперь она тонет в массе прослойки № 2, прежде не существовавшей.

2) Это – интеллигенция, так сказать, ремесленная, массового и ускоренного производства. Дети крестьян и рабочих, они оканчивали среднюю школу или рабфак, не получая ничего из дома и из той среды, где вращались. Здесь притом большую роль играет и время окончания школы; первый момент после революции она была в страшно запущенном состоянии, на ней производились опыты различных нововведений, и оттуда даже самый одаренный ребенок мало что мог вывести. Затем они проходили какой-нибудь вуз и делались подчас неплохими специалистами. Во всяком случае, они удовлетворяют потребностям страны. Но в отношении общего развития баланс у них весьма печальный. Они могли лишь весьма некритически воспринять в большинстве совершенно неверные политически и философские воззрение, поднесенные им в школе и институте. Их образовательный багаж слишком мал, чтобы они могли самостоятельно его увеличить. В результате мы имеем врачей, которые по своему образованию соответствуют фельдшерам старого времени; инженеров, стоящих на уровне развития европейского мастера; офицеров, которые в другой армии были бы, на хороший конец, фельдфебелями, и т. д.

Причем повторяю, что в своей ремесленной области они часто стоят на высоте; но разговор о литературе или искусстве сразу свидетельствует о их внутреннем убожестве. Это – масса очень многочисленная и распространенная. Встречи с ней и приводят ко всякого рода недоразумениям.

– «Помилуйте», – говорит мне эмигрантская дама, которой случилось наблюдать советскую армию, – «даже их офицеры – совершенно некультурные люди».

В ее представлении офицер – синоним блестящего воспитания. Мне же ее слова приводят на память фразу одной советской студентки. В разговоре со мной эта последняя хотела похвалиться своим умением обращаться с простыми людьми, и сказала: «Знаете, однажды мне пришлось вращаться среди младших лейтенантов (дело было в каком-то доме отдыха), и, представьте себе, я всегда находила, о чем с ними говорить».

Мне было вполне понятно, насколько это в самом деле нелегкая задача. Потому что где-где, а меньше всего в Красной Армии приходится искать культурных людей.

3) То, что раньше принято было называть «народом» – крестьянство, рабочий класс.

Вся эта масса все же значительно поднялась в своем культурном уровне по сравнению со старым временем, но, конечно, в основном осталась потрясающее невежественной. Впрочем, почти все грамотны.

Конечно, 3-я и 2-я группы многочисленнее и чаще попадаются на глаза. Но можно ли говорить об упадке культуры в России на основе того, что подлинная интеллигенция немногочисленна? Так оно, в сущности, и повсюду, да так оно и быть должно. Ждать же чудес не приходится; чтобы гигантская страна поднялась на следующую ступень культуры, нужны не десятки, а сотни лет.

Эмигрантов сбивает с толку то, что они судят по привычным им нормам, сравнивая положение в СССР или с Западом, где нет такой пропасти между интеллигенций и простым народом, или с царской Россией, где не было промежуточной, полуинтеллигентной прослойки. Пропасть осталась, но она проходит между прослойками 1 и 2, а не между 2 и 3.

На советском языке первая группа, особенно две первые категории, ее составляющие, носит техническое название «недобитков». Настроение ее в основном резко антиправительственное, но необходимость принуждает лгать и приспосабливаться; это приводить к тому, что ее наиболее левое крыло начинает обманывать само себя и даже в душе не решается роптать против большевиков.

То же оппозиционное настроение, хотя и по другим мотивам, разделяет основная масса интеллигенции рабочей; здесь, конечно, есть, тем не менее, многие, преданные власти не за страх, а за совесть – главным образом лица крайне ограниченного интеллекта.

Надо также учесть, что советскому строю удалось выковать известную, не слишком большую, группу, являющуюся советской не по убеждениям, а по самому своему характеру и воспитанию. Это, главным образом, элементы того «актива», о котором говорит Солоневич, люди, растленные прежде всего морально. Самое трагическое то, что сейчас они часто оказываются врагами советской власти, но не могут изменить своей сущности, и потому «носят эту власть в самих себе».

Так, например, многие из них искренно перекинулись на сторону немцев. Говорю «искренно» в той степени, в какой это возможно для представителей «актива». Идейных соображений у них быть не может, но они уверовали в победу Германии и связали с ней свою судьбу, легко перенеся в свою новую деятельность старые приемы грубости и наглости по отношению к народу, лживости и интриганства, беспардонного подхалимажа перед своим новым начальством и т. д. Такие субъекты вызывают у нас двойственное отношение: их вражда к большевизму есть явление положительное, но они слишком ярко выражают собою этот ненавистный нам строй. Этих личностей пришлось бы в случае нужды классифицировать с большой осторожностью и с индивидуальным подходом к каждому.

Можно подумать, что именно интеллигенция второго сорта должна бы являться наиболее надежной опорой советской власти. Однако, действительность показывает другое.

Конечно, эта интеллигенция лишена традиций, играющих важную роль для старой интеллигенции; гораздо более удалена от Европы и хуже понимает западную жизнь (здесь играет роль и ее незнание иностранных языков). Конечно, она не имеет особых оснований с сожалением оглядываться назад; на первых этапах советской власти она, пожалуй, и в самом деле ее активно поддерживала, но в дальнейшем на сцену выступили другие мотивы.

С одной стороны, наиболее прогрессивный слой новой интеллигенции убеждается в невозможности независимо мыслить и заниматься научной деятельностью в советских условиях. Это, однако, ощущает только самый цвет этой интеллигенции второго призыва. Зато гораздо более широкие ее слои страдают от отсутствия свободы слова и печати и болезненно переживают все прелести террора единой партии.

Кроме того, эта интеллигенция по своему происхождению теснее связана с крестьянством и рабочими и острее переживает тяжесть положения этих слоев. И, пожалуй, самое главное, что жизненный уровень самой интеллигенции все же очень невысок, и она не может быть удовлетворена своим существованием. Положение рядового русского врача, инженера или учителя, особенно когда он связан семьей, неблестяще. На фоне тусклой, полной повседневных забот жизни, встречаются волны ненависти, идущей сверху, от настоящей интеллигенции, и снизу, из массы народа. Им может противостоять только заученная, казенная большевистская идеология. Но эта идеология стоит в потрясающем противоречии с жизнью. В результате, те, кто искренно в нее поверили, неизбежно переживают внутренний кризис и приходят к разочарованию. Очень часто то, во что верил студент, рушится в мышлении молодого врача или агронома, увидевшего вблизи жизнь советской деревни, или инженера, столкнувшегося с бытом и чувствами рабочих. Впрочем, искренних энтузиастов коммунизма удивительно мало. Для большинства официальная идеология – просто набор пустых фраз, который необходимо повторять и слушать с серьезным видом. Для некоторых это – орудие карьеры, способ продвинуться выше, чем на то дают право их знания и способности. Те, кто воспринимал большевизм всерьез, за немногими исключениями, свернули себе шею на различных уклонах. Для того, чтобы искренно оставаться верным «генеральной линии партии» в ее невероятных зигзагах, надо иметь чересчур гибкую совесть… более гибкую, чем у большинства русских людей. Нельзя не видеть, что советская власть ничего хорошего не дала народу.

Люди стараются уйти в личную жизнь, подальше от политики. Это бегство объясняет многие бытовые черты советской России; иные – большинство – ищут забвения в семье, и потому любовь в России глубже и острее, чем на Западе; другие – в тех немногих удовольствиях, какие им доступны. Что до пути борьбы – он всегда ведет к гибели, но многие идут и по нему, о чем свидетельствует множество процессов, среди участников которых новая интеллигенция составляла весьма значительный процент.

«Россия»,

Нью-Йорк, 4 января 1947 г.,

№ 3535, с. 2, 4.

 

Вопрос, требующий уточнения

Несколько статей Месняева и Башилова в последних номерах «Нашей страны» подымают вопросы такой важности, что мне кажется абсолютно необходимым высказать по их поводу свое мнение. И Месняева, и Башилова я, никогда не встречавшись ни с тем, ни с другим лично, хорошо знаю по их статьям в «Нашей Стране» и во многих других газетах. Башилова я кроме того особо ценю как автора на мой взгляд замечательной книги «Унтерменши, морлоки или русские люди». До сих пор я почти всегда готов был подписаться под любой строкой Башилова и, наоборот, не во всем согласился бы иной раз с Месняевым. Курьезно, поэтому, что в их полемике о Бунине я целиком и полностью на стороне Месняева.

Оговорюсь, что важность этого спора куда значительнее, чем вопрос об оценке творчества Бунина. Здесь сталкиваются два разных подхода к художникам слова – и вообще к выдающимся людям. Как пример первого метода можно привести данную статью Месняева о Бунине и прежде опубликованную в той же газете статью Ширяева о Толстом. Предпосылкой здесь как бы является признание следующих вещей: великие люди почти всегда многогранны; уложить их целиком в рамки строго определенной политической схемы крайне трудно. Их высказывания даже в один какой-либо отрезок времени, часто противоречивы. Убеждения их в течение жизни нередко меняются (Виктор Гюго начал как ярый монархист и кончил как республиканец). Кроме того, при анализе их творчества надо всегда помнить особенности их эпохи: несправедливо и нелепо от них требовать знания того, что знаем мы теперь, и нельзя забывать о проблемах, какие их тогда волновали и увлекали, даже если они для нас потеряли всякое значение.

Сделав эти оговорки, критик, пишущий с монархической точки зрения, должен прежде всего искать в сочинениях русских писателей то, что их сближает с русской монархией. Нам, естественно, не к лицу никакие фальсификации, на каковые падки левые всех мастей – но у нас есть очень много важной и срочной работы по восстановлению правильной картины нашего прошлого. О всякого рода конфликтах всех наших писателей с правительством и без нас много писали, причем, не стесняясь, преувеличивали до невероятия.

Наоборот, чрезвычайно опасным и совершенно ошибочным представляется мне метод, нередко практикуемый в эмиграции крайне правыми: изрыгания сплошной хулы и проклятий по адресу русских писателей и мыслителей, обвинения их на основе случайных, иногда ошибочно понятых деталей в их биографии или в их сочинениях в «жидо-масонстве», «ереси», «вольнодумстве» и т. п. Башилову такие взгляды не идут, но он, в своем ответе Месняеву, невольно в них впадает, или, по крайней мере, у читателя может создаться такое впечатление.

Связан с этим и другой вопрос, бесконечно более важный, и в котором я принужден возражать двум опасным противникам – и Башилову, и Месняеву. Это вопрос о русской интеллигенции.

Мне горько, что мои талантливые коллеги скатились в своих статьях на позиции того правого крыла старой эмиграции, которое издавна, еще с России, доводило консерватизм до абсурда, традиционализм до обскурантизма, в силу действий которого монархическая печать в зарубежьи хронически оказывалась на невероятно низком культурном и техническом уровне и – хуже того – оставалось при исключительно убогой и плоской идеологии.

Во-первых: что такое интеллигенция? Мы все, в России (мои оппоненты это знают) привыкли под интеллигенцией понимать культурный слой, элиту. Совершенно прав профессор Ширяев, когда говорит, что Владимир Мономах, Иоанн Грозный, Сергий Радонежский, безымянный автор «Слова о полку Игореве» были русскими интеллигентами своего времени. Абсурдно для нас, монархистов, принимать нелепую и возмутительную формулу наших врагов, по которой «интеллигент» значит непременно «левый»; формулу анекдотической фразы, «вы, как интеллигентный человек не можете верить в Бога». Подумайте, как надо сузить идею интеллигенции для того, чтобы такое понимание стало возможным! Надо, первым делом, исключить духовенство, военных, аристократию, чиновников и свести интеллигенцию к лицам вольных профессий. Но и тогда: ведь как много у нас было адвокатов, журналистов, врачей с определенно правыми взглядами! Примеров можно набрать бесконечное количество. Что же, они не были интеллигенты?

Возьмем еще более узкую сферу – ограничимся русскими писателями. Державин, Крылов, Жуковский, Гоголь, Достоевский, А. К. Толстой, Тютчев, Гумилев были бесспорными, общепризнанными монархистами. В несколько другом роде, но тоже монархистами были Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, Лев Толстой, как бы их ни малевали в красную краску те, кто ищет в литературе не правды, а подтверждения своей партийной догмы. (К революционерам же можно причислить из крупных писателей разве одного Некрасова, а далее идет ярко выраженный второй сорт: Салтыков-Щедрин, Чернышевский, Герцен). Ну, а разве за каждым из этих писателей, цветом нашей литературы, не стояли массы учеников, подражателей, поклонников? Где же сплошная революционность нашей интеллигенции? И в области мысли, большая школа славянофилов, Владимир Соловьев, Розанов – кто же из них был левым? И если мы возьмем область науки, мало мы там найдем политического и религиозного вольнодумства; там на каждом шагу такие имена, как Менделеев и Павлов.

Иное дело, что существовал, долго и позорно, некий левый кагал, дикое засилье левой критики в русской литературе. Правда, что ограниченной группе революционных доктринеров удалось искалечить многим людям, которыми Россия поныне гордится, жизнь и творчество. Не только гиганты, как Достоевский и Лесков, скрежетали зубами при столкновении с этой жабьей котерией; даже такой скромный и относительно либеральный поэт, как Полонский, в своих письмах не раз выражает совершенное отчаяние, беспощадно травимый ими. А. К. Толстой вел себя иначе: швырял им блестящие и издевательские стихи, как «Баллада с тенденцией» или «Святой Пантелей».

Но не безумцы ли мы будем, если вместо того, чтоб хоть задним числом отмыть от золотого песка нашей культурной элиты примешавшуюся к нему грязь, чтобы отдать должное нашим самым великим людям и всем за ними шедшим, мы вдруг выбросим их в помойную яму вместе с их зоилами? И притом, ведь, вот, что надо учесть: период левого засилья определенно кончался перед революцией. Верхи нашей интеллигенции явственно потянулись к религии и традиции. Что говорить, процесс шел болезненно и нелегко; на пути к православию многие попадали во всякие «религиозно-философские» общества, а оттуда нетрудно было угодить и в черную магию или сатанизм. Но направление было дано, материализм и атеизм были уже преодолены; заря религиозного возрождения как бы загоралась на горизонте.

Самое трагичное это то, что нам, монархистам, никак не простительно ошибиться в оценке наследия Российской Империи; ибо мы ее единственные законные наследники. Нельзя отбрасывать русскую интеллигенцию, не отбрасывая дела ее рук: русскую культуру. А без русской культуры разве возможна Россия?

Наша культура много имеет аспектов. Нельзя нам отбросить православие и все достижения русского богословия; нельзя забыть государственные имперские традиции, плод вековых усилий наших дипломатов и сановников, нельзя оставить пути, проложенные нашей литературой; надо сохранить блестящие завоевания нашего театра; с гордостью надо продолжать работу наших ученых в бесконечном числе отраслей познания. И не будем глупее нашего народа, наших рабочих и крестьян, представляющих основную массу российской нации. И. Л. Солоневич рассказывает в своих книгах, как в концлагере его тронуло отношение рабочего, контролировавшего труд его с сыном; тот ясно чувствовал ценность интеллигенции… и по тому всячески их выручал. И я, во время последней войны, помню, слышал, как простые люди с удовлетворением рассказывали, как русский доктор оказался лучше немецкого, и радовались, если их начальником по работе оказывался русский интеллигент вместо немца (но как огня боялись оказаться под властью какого-нибудь бывшего советского активиста).

Судить русскую интеллигенцию по тому, что от нее осталось в эмиграции, не очень справедливо, ибо после 30 лет ненормальной жизни среди иностранцев люди не то, что были. Но и здесь, если меня спросят, кто является самым энергичным борцом за монархическую идею среди русских во Франции – придется назвать Е. А. Ефимовского, старого русского адвоката и типичного интеллигента; да и я сам, полагаю, могу назвать себя интеллигентом, имея университетское образование и происходя из семьи со старой интеллигентской традицией. Интеллигент был и Иван Лукьянович; да и мои оппоненты, да и все основные сотрудники «Нашей страны» – тоже, конечно, интеллигенты. То, что пишут в «Русской мысли», бесспорно, скверно; но почему ее сотрудников принимать за образец интеллигенции? Хотя и они все же интеллигенты (не очень, впрочем, высокого полета в большинстве случаев; покойный граф Нулин искренне верил, что слова: «Господа, если к правде святой, мир дорогу найти не сумеет» принадлежат Пушкину). Много, конечно, есть в эмиграции людей, которые слово «интеллигент» считают за обидное. Но что такие люди сделали полезного для монархической идеи? Сколько могу судить, ровно ничего. Вредного – да, сколько угодно.

Не нужно также забывать, что старая русская интеллигенция, этот «орден», который г. Месняев осыпает такими жесткими упреками, стояла на совершенно не бывалой, непревзойденной культурной и этической высоте. Та ее часть, которая осталась в СССР, и ее дети, которым она передала свои традиции, прошли сквозь страшные испытания, в массе сохранили или восприняли монархическую идею, и в будущем, без сомнения, сыграют важную, незаменимую роль в восстановлении монархической России. Если меня, плоть от ее плоти, болезненно ранят оскорбительные фразы по адресу интеллигенции вообще – что сказали бы все эти люди, прочти они соответствующие статьи в «Нашей стране»?

Будем осторожны, господа, говоря в главной монархической газете эмиграции, мы должны с чувством ответственности взвешивать каждое свое слово. Наша задача – привлекать все ценное в России и в эмиграции; грех был бы отталкивать самые нужные нам общественные круги. Можно ли противопоставлять монархию интеллигенции? Такого не было и… да не будет! Я, во всяком случае, не за такую монархию борюсь. Я борюсь за такую, где интеллигенция будет с преданностью служить трону, а Государь будет с любовью и доверием смотреть на культурную элиту русской земли, призванную к ответственному и почетному труду на благо и славу отечеству.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 15мая 1954 г.,

№ 226, с. 1–2

 

Борис Башилов (настоящее имя Борис Платонович Юркевич; псевдонимы: Михаил Алексеевич Поморцев, Тамарцев, Борис Норд, А. Орлов) (1908, Златоуст – 2 января 1970, Буэнос-Айрес, Аргентина) – писатель, журналист, общественный деятель. Начал печататься с 1924 г. Работал в комитете Севера, принимал участие в агитпробеге от Свердловска до Москвы, который описал в книге «17.000.000 собачьих шагов», кроме того участвовал в полярной экспедиции на ледоколе «Седов» в 1930 г. (о ней рассказывается в его публикации «Льдами к Северной земле» в журнале «Вокруг света»). В 1931 г. в Архангельске были изданы книги «Флейта бодрости» и «Льды и люди», подписанные псевдонимом Борис Норд. В 1933 г. со своей семьей переселился в Туруханск, где занимался организацией охотничьего хозяйства и заготовкой пушнины; после жил в Орле, в Архангельске, где работал в газете «Моряк Севера», и в Курске, где сотрудничал в газете «Курская правда». Во время войны попал в немецкий плен под Вязьмой в октябре 1941 г. Служил в звании капитана Русского Освободительной армии. После войны оказался в репатриационном лагере для военнопленных в американской оккупационной зоне Платтлинг, затем в лагере для перемещенных лиц Мёнхегоф близ Касселя в Германии. После окончания войны жил в Мюнхене, где под фамилией Тамарцев опубликовал исторические повести «В моря и земли неведомые», «Юность Колумба российского» и «Необычайная жизнь и приключения Аристарха Орлова». Основал издательство «Юность», издававшего детскую литературу. Принимал участие в деятельности Народно-трудового союза (НТС), работал секретарем издательства «Посев». В 1948 г. порвал с НТС и переехал в Аргентину. Состоял членом Суворовского союза генерала Смысловского (Хольмстона). В 50-х гг. принимал активное участие в работе Российского Имперского Союза-Ордена под начальством Н. И. Сахновского. Публиковал свои произведения в газетах «Наша страна» (Буэнос-Айрес), «Знамя России» (Нью-Йорк), журналах «Владимирский вестник» (Сан-Пауло) и «Жар-Птица» (Сан-Франциско). В 50-60-х гг. написал девять книг «Истории русского масонства», опубликованных в собственном издательстве «Русь», издавал монархический журнал «Былое и грядущее».

 

Творцы русской культуры – не интеллигенты, интеллигенты – не творцы русской культуры

(ответ В. Рудинскому)

I

Владимир Рудинский в своей статье «Вопрос, требующий уточнения», заявляет, что:

– До моей статьи о Бунине он… «почти всегда готов был подписаться под любой строкой Башилова»…

…что в своей статье о Бунине я встал на точку зрения крайне правых, которые «изрыгают хулу и проклятия по адресу русских писателей и мыслителей, обвиняя их – на основе случайных, иногда ошибочно понятых деталей в их биографии или в их сочинениях»…

…в вопросе о том, что такое русская интеллигенция по мнению В. Рудинского, я и Месняев… «скатились в своих статьях на позиции того правого крыла старой эмиграции, которая издавна, еще с России доводила консерватизм до абсурда, традиционализм до обскурантизма».

В. Рудинский заявляет, что «мы все в России (мои оппоненты это знают) привыкли под интеллигенцией понимать культурный слой, элиту».

В. Рудинский считает, что совершенно прав профессор Ширяев, когда говорит, что Владимир Мономах, Иоанн Грозный, Сергий Радонежский, безымянный автор «Слова о полку Игореве» были русскими интеллигентами своего времени…

В. Рудинский считает входящим в состав интеллигенции духовенство, военных, аристократию и чиновничество. По мнению В. Рудинского Державин, Крылов, Жуковский, Гоголь, Достоевский, Тютчев – это все интеллигенты. Считая всех выдающихся деятелей Русской церкви, государственности и культуры интеллигентами (разделяя интеллигенцию только на правую и левую) В. Рудинский считает русскую культуру делом рук… русской интеллигенции.

Себя, И. Солоневича и всех сотрудников «Нашей страны» В. Рудинский безоговорочно зачисляет в стан русской интеллигенции.

«Не нужно также забывать, – восклицает В. Рудинский, что старая русская интеллигенция, этот “орден”, который Г. Месняев осыпает такими жестокими упреками, стояла на совершенно небывалой, непревзойденной культурной и этической высоте»… (?!)

«Можно ли противопоставлять монархию интеллигенции? – пишет он. – Такого не было и… да не будет. Я во всяком случае не за такую монархию борюсь. Я борюсь за такую, где интеллигенция будет с преданностью служить трону, а Государь будет с любовью и доверием смотреть на культурную элиту русской земли, призванную к ответственному и почетному труду на благо и славу отечества».

Таковы основные вопросы, которые задает мне и Г. Месняеву В. Рудинский и основные тезисы, которые он провозглашает.

Должен откровенно признаться, что вопросы, упреки и тезисы В. Рудинского доставили мне немало тяжелых мгновений.

Мы должны установить правильное понимание терминов «интеллигент», «интеллигенция» и разобраться в исторической отрицательной роли русской интеллигенции, т. к. без ясного понимания этого основного вопроса человек не может обладать подлинно русским национальным мировоззрением.

Владимир Рудинский указывает, что так, как понимает термин «интеллигенция» он, понимают многие из живущих за Железным Занавесом.

Живущие за Железным Занавесом, по мнению В. Рудинского, очень обиделись бы, если бы прочли мою статью и статью Месняева о русской интеллигенции. Я думаю, что, конечно, обиделись бы. Большевики сознательно продолжают подменять существующее во всем мире понятие «образованный слой», «культурный слой народа» – искусственным термином «интеллигенция», обозначающим искусственную, не существующую больше во всем мире, прослойку, в которой объединялись как образованные, так и полуобразованные люди.

Но то, что простительно русским людям, живущим «там», находящимся все время под воздействием мощной, искусной машины большевистской пропаганды, то непростительно русским людям, особенно монархистам, живущим в эмиграции.

За 37 лет своего существования эмигрантская монархическая печать должна была бы разобраться и внести полную ясность, как в русском историческом прошлом, так и в антинациональной роли, которую сыграла русская интеллигенция всех разновидностей (русская интеллигенция, а не русский образованный класс) в разрушении русской государственности и русской культуры. Но эмигрантские монархические газеты не любят печатать статьи, посвященные основным вопросам идеологии, без решения которых невозможно создание подлинно народного миросозерцания.

Из всей суммы вопросов идеологического порядка, есть два самых важных. Первый, это вопрос о распространении правильных представлений о русском историческом прошлом, создание подлинно русской концепции русской истории. И второй, не менее важный, – это вопрос о том, почему только в России появился слой, известный под именем «интеллигенция», и каким образом он разрушил плоды творчества русских образованных людей, создавших величественное здание русской государственности и русской культуры.

Без ясных представлений о действительном (а не выдуманном историками-норманистами и русскими интеллигентами) ходе русской истории и без того, каким образом русская интеллигенция довела русский народ до большевизма – невозможно выйти из того идеологического кризиса, в котором находится сейчас весь русский образованный слой и здесь и там.

К великому счастью выдающимся историком А. А. Куренковым, в результате тридцатилетних научных изысканий, создана подлинно русская история русского народа. На основании любезно предоставленных мне А. А. Куренковым материалов, мной написаны две книги, в которых я популярно изложил итоги проделанной А. А. Куренковым колоссальной исследовательской работы. В результате исследования А. А. Куренковым индийских, суммерийских, ассирийских, вавилонских и египетских документов (он знает все древние мертвые языки), история русского народа до возникновения Причерноморской Руси и после Причерноморской Руси, весь Киевский период предстает в совершенно ином виде, чем его до сих пор обычно рисовали историки-интеллигенты.

Книга написана, но ни одна из эмигрантских газет не хочет опубликовать из нее хотя бы отрывки.

Та же история и с моим обширным исследованием по истории русской интеллигенции и ее антинациональной роли – «Пророки злого добра». К этой работе я готовился около четверти века и напряженно работал последние годы. Но когда я закончил эту работу, оказалось, что у «Нашей страны» на ее издание нет денег.

А если бы эта работа, на основе документальных данных освещающая историю русской политической мысли с национальной, а не с интеллигентской точки зрения, была напечатана хотя бы в выдержках, то Владимир Рудинский не причислил бы любезно Г. Месняева и меня к числу людей, которые верят, что во всем виноваты «жиды и масоны». Этот упрек я принять не могу.

II

Должен разочаровать В. Рудинского. Ни Державин, ни Крылов, ни Жуковский, ни Гоголь, ни все другие выдающиеся творцы русской культуры, никогда к интеллигенции не принадлежали. Русская культура никогда не была делом рук интеллигенции. Русскую культуру, начиная с Киевской Руси, создавали русские образованные люди, а русские интеллигенты с времен Петра I только разрушали русскую культуру. Большевики, будучи типичными интеллигентами (тоталитарность миросозерцания, утопизм, крайний максимализм и т. д.) только заканчивают то, что все время делала русская интеллигенция.

Всякий народ, государственное развитие которого идет нормально, имеет обыкновенно образованный класс, который творит национальную культуру. Так было и на Московской Руси до петровских реформ. Только в результате реформ Петра, подорвавших основы самобытной духовной культуры Средневековой Руси, появляется тот противоестественный слой людей, который известен под именем интеллигенции. Такого искусственного, неестественного слоя, как русская интеллигенция нет больше нигде на свете. Интеллигенция это «народ в народе» – по духу и мысли все интеллигенты это европейцы русского происхождения. Эту особенность русской интеллигенции давно уже понимали все выдающиеся творцы русской культуры, от Пушкина, с уничтожающей иронией сказавшего про отца русской интеллигенции А. Радищева – «Мы никогда не почитали Радищева великим человеком… Сетование на несчастное состояние народа, на насилия и проч. преувеличены и пошлы…» («Мысли на дороге»), до Достоевского, заявившего: «…оказывается, что мы, т. е. интеллигентные слои нашего общества – теперь какой-то уж совсем чужой народик, очень маленький, очень ничтожненький, но имеющий, однако, уже свои привычки и свои предрассудки, которые и принимаются за своеобразность, и вот, оказывается даже и с желанием собственной веры».

С течением времени русская интеллигенция, соединившись в особый орден, сумела внедрить много нелепых исторических, политических и социальных мифов и предрассудков. Одним из наиболее вредных мифов является миф о том, что русская интеллигенция будто была тем образованным классом, который творил русскую культуру, и что интеллигент это значит образованный человек, принадлежащий к творческому слою народа.

Эти ложные взгляды широко распространяются до сих пор и в СССР, которым правят большевики – последняя разновидность русской интеллигенции, и в эмиграции, в составе которой много людей, не имеющих желания или силы освободиться от идей и терминов, пущенных в ход русской интеллигенцией.

В каждом номере эмигрантских газет и журналов, даже национального направления, встречаешь неправильное употребление понятий «интеллигенция» и «интеллигент», когда интеллигенцией называют русский образованный слой, творивший русскую культуру, а выдающихся деятелей русской культуры и всякого образованного русского человека именуют «интеллигентом».

На самом же деле русский образованный класс ни в коем случае не является интеллигенцией и никто из творцов русской культуры, за редчайшим исключением не был интеллигентом. Не был и не мог быть.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 26 июня 1954 г.,

№ 232, с. 6–7.

IV [235]

В. Рудинский имеет совершенно неверное понятие об интеллигенции. Никто из вождей интеллигенции не вкладывает такого содержания в понятие «интеллигенция», как В. Рудинский.

По мнению В. Рудинского, интеллигенция, культурный слой, элита, это все одно и то же. Это неверное представление.

Ни Владимир Мономах, ни Иоанн Грозный, ни Сергий Радонежский, – ни автор «Слова о полку Игореве» не являются русскими интеллигентами.

Ни духовенство в целом, ни аристократия, ни военные, ни чиновники в целом, в состав интеллигенции не входят. Только некоторые из них входят в тот уродливый слой, который получил известность под именем интеллигенции.

Вот как определяют понятие интеллигенции общепризнанные вожди интеллигенции, с мнением которых образованные люди не могут не считаться.

По мнению Н. Бердяева, первым интеллигентом является Александр Радищев, Александр же Пушкин русским интеллигентом не является.

А по мнению другого выдающегося русского философа Сергея Франка все развитие образованного русского общества шло не пушкинским путем, а русская интеллигенция, первым выдающимся представителем которой был Радищев, прошла мимо духовного содержания пушкинского творчества.

Но если русское образованное общество после смерти Пушкина вплоть до Февральской революции развивалось не пушкинским путем, то спрашивается, каким же путем оно развивалось, по чьим следам оно шло, кого оно избрало своим духовным наставником, отказавшись от Пушкина?

Отказавшаяся от Пушкина, от его исторических, политических и социальных взглядов, русская интеллигенция своим духовным вождем избрала Александра Радищева.

Александр Радищев, родоначальник русской интеллигенции, совсем особой, лишь в России существовавшей духовно-социальной прослойки, и Александр Пушкин, русский национальный гений, в лице которого русская национальная культура освободилась из плена западной культуры – это антиподы во всем.

Вот несколько высказываний интеллигента Бердяева, которые он делает о русской интеллигенции в своей книге «Русская идея»:

«…Масоны и декабристы подготовляют появление русской интеллигенции XIX в., которую на Западе плохо понимают, смешивая с тем, что там называют intellectuels. Но сами масоны и декабристы, родовитые русские дворяне, не были еще типичными интеллигентами и имели лишь некоторые черты, предваряющие явление интеллигенции».

«…Русская интеллигенция есть совсем особое, лишь в России существующее, духовно-социальное образование…»

«…Русская интеллигенция всегда стремилась выработать себе тоталитарное, целостное миросозерцание, в котором Правда-Истина будет соединена с Правдой-Справедливостью. Через тоталитарное мышление оно искало совершенной жизни, а не только совершенных произведений философии, науки, искусства…»

«…Раскол, отщепенство, невозможность примирения с настоящим, устремленность к грядущему, к лучшей, более справедливой жизни – характерные черты интеллигенции».

«…30-е годы были у нас годами социальных утопий. И для этого десятилетия характерна некоторая экзальтированность».

«…Когда во вторую половину XIX века у нас окончательно сформировалась левая интеллигенция, то она приобрела характер, схожий с монашеским орденом».

«…Родоначальником русской интеллигенции был Радищев, он предвосхитил и определяет ее основные черты».

«…Интеллигенция не могла у нас жить в настоящем, она жила в будущем, а иногда в прошедшем».

Бердяев в «Русской идее» так характеризует основную идею русского атеизма, которым было заражено большинство интеллигенции:

«Бог – Творец этого мира, отрицается во имя справедливости и любви. Власть в этом мире злая, управление миром дурное. Нужно организовать иное управление миром, управление человеческое, при котором не будет невыносимых страданий, человек человеку будет не волком, а братом».

«Пестеля можно считать первым русским социалистом; социализм был, конечно, аграрным. Он предшественник революционных движений и русской интеллигенции».

Очень верны оценки Белинского, которые делает Н. Бердяев:

«Белинский – одна из самых центральных фигур в истории русского сознания XIX века». «Он первый разночинец и типичный интеллигент».

«…Белинский решительный идеалист, для него выше всего идея, идея выше живого человека…»

«…Белинский говорит про себя, что он страстный человек, когда ему в голову заберется мистический абсурд».

Это можно сказать про всех русских интеллигентов, начиная от Радищева до Дзержинского и Берии.

Белинский написал: «Я начинаю любить человечество по-маратовски; чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную».

Комментируя это жуткое признание утописта Белинского, Бердяев пишет:

«…Белинский является предшественником русского коммунизма, гораздо более Герцена и всех народников. Он уже утверждал большевистскую мораль».

«Под конец жизни, – пишет Бердяев, – у Белинского выработалось совершенно определенное миросозерцание, и он стал представителем социалистических течений второй половины XIX века. Он прямой предшественник Чернышевского и, в конце концов, даже русского марксизма». Таков был человек, который вместо Пушкина стал властителем дум пылкой русской молодежи.

Н. Бердяев не является дилетантом в области истории развития марксизма в России. В молодости Н. Бердяев сам увлекался марксизмом. Поэтому когда он зачисляет неистового Виссариона в родоначальники большевизма, и основатели моральной «Чека», мы должны верить.

Н. Бердяев говорит жестокую правду. И в своем взгляде на Белинского как на основоположника моральной «Чека», он вполне сходится с другим знаменитым русским философом наших дней, с Сергеем Франком.

Белинский является выдающимся пророком русского социального утопизма, выдающимся сторонником злого добра.

V

Утверждения Н. Бердяева, что русская интеллигенция представляет собою особый орден, разделяют и наши другие видные представители русской интеллигенции.

Особым духовным орденом, а отнюдь не русским образованным классом считал русскую интеллигенцию и И. И. Бунаков-Фондаминский. Однажды он сделал в Париже даже специальный доклад «Русская интеллигенция как духовный орден». Основную идею этого доклада можно понять из следующего возражения, которое сделал В. Злобин И. Бунакову:

«И. И. Бунаков в своей речи о русской интеллигенции, как о духовном ордене, исходит из положения, что русская интеллигенция и русский народ – как бы два разных, духовно друг с другом не сообщающихся мира. И хотя оратор прямо своего отношения к этой разобщенности не высказывает, однако, ясно, что ничего рокового он в ней не видел и не видит. Напротив, она ему кажется естественной и необходимой, она обуславливает существование ордена. Он мог существовать, только соблюдая известную внутреннюю дистанцию между собой и народом».

Мережковский тоже считал, что русская интеллигенция – это особый духовный орден, но он не считал орден таким замечательным, как И. И. Бунаков.

Отвечая И. И. Бунакову, Мережковский говорил: «Действительно ли русская интеллигенция есть такой величественный духовный орден?».

Д. Мережковский считал, что русская интеллигенция чужда русскому национальному духу. «И нет ли, – спрашивал он, – между русской интеллигенцией и русским духом несоизмеримости?».

Другой виднейший представитель русской интеллигенции проф. Г. Федотов в статье «Трагедия интеллигенции» писал:

«Сознание интеллигенции ощущает себя почти, как некий орден, хотя и не знающий высших форм, но имеющий свой неписаный кодекс чести, нравственности, свое призвание, свои обеты. Нечто вроде средневекового рыцарства тоже не сводимого к классовой, феодально-военной группе, хотя и связанное с ней, как интеллигенция связана с классом работников умственного труда».

Искусственность, нереальность интеллигенции понимал хорошо уже Белинский:

«Мы люди без отечества – нет, хуже, чем без отечества: мы люди, которых отечество – призрак, и диво ли, что сами мы призраки, что наша дружба, наша любовь, наши стремления, наша деятельность – призрак».

Термин «интеллигенция» изобретен и пущен в ход в 1876 г. Боборыкиным. Интеллигент, по мнению Боборыкина – это будто бы «передовой» и «прогрессивный» человек, проявляющий преданность революционноякобинским идеям и подданный революции.

Это был орден фанатиков и утопистов.

«Интеллигенция не могла у нас жить в настоящем, – утверждал Бердяев, – она жила в будущем, а иногда и в прошедшем».

Возражая И. Бунакову, Мережковский, сам яркий представитель ордена русской интеллигенции, говорил:

«Вспомните, когда началась интеллигенция. Типичный интеллигент, – Белинский, встретился с Гоголем. Как Белинский отнесся к великой религиозной трагедии русского духа? Ему просто показалось, что Гоголь крепостник. Он даже не понял о чем у Гоголя идет речь. Я считаю Белинского крупным и значительным человеком, но с большим легкомыслием к трагедии Гоголя нельзя было отнестись.

Или Писарев и Пушкин. Пушкин был понят, принят вопреки интеллигенции (выделено мною – Б. Б.). То же самое было с Достоевским, да и с Толстым. Толстой, Достоевский, В. Соловьев, – это все представители русского духа, русской культуры. И с ними у интеллигенции была сильная непрерывная борьба. Не было жестче цензуры интеллигентской. Я знал лично Михайловского, и я знал его цензуру. А ведь он, при этом, еще все время говорил о свободе».

Что делает русская интеллигенция с момента своего появления, что она считает своим призванием.

На этот вопрос Н. Бердяев дает следующий категорический ответ:

«Весь XIX век интеллигенция борется с империей, – исповедует безгосударственный, безвластный идеал, создает крайние формы анархической идеологии. Даже революционно-социалистическое направление, которое не было анархическим, не представляло себе, после торжества революции, взятия власти в свои руки и организации нового государства».

Это ли не крайнее выражение утопичности миросозерцания русской интеллигенции?

«У Белинского, – отмечает Бердяев, – когда он обратился к социальности, мы уже видим сужение сознания и вытеснение многих ценностей».

* * *

И сознание у русской интеллигенции сужалось с каждым годом вплоть до появления большевизма, в котором оно сузилось до возможного предела.

В прениях во время обсуждения доклада Бунакова, видный представитель «прогрессивной» интеллигенции проф. Степун сделал признание, что:

«Бомба, брошенная интеллигенцией в Александра Второго, уводит славянофилов из рядов интеллигенции, превращает их, с одной стороны, в чиновников и управителей, с другой, в мыслителей и художников (Достоевский, Леонтьев и даже Соловьев, в последнем счете – не интеллигенты).

После убийства интеллигентами-народовольцами Александра II и образуется интеллигенция в точном, узком смысле этого слова: радикальная, социалистическая, но духовно реакционная (выделено мною – Б. Б.), расстреливающая из своих толстых журналов все наиболее значительные ценности русской духовной культуры. Тут большой грех, в котором надо признаться и надо покаяться».

Но каются господа интеллигенты что-то плохо!

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 3 июля 1954 г.,

№ 233, с. 6–7.

VI

Непримиримость к инакомыслящим и склонность к самоистреблению, эти две характерных черты русской интеллигенции проходят красной нитью сквозь всю историю русской интеллигенции, от Белинского до большевиков.

Иван Солоневич однажды писал, что:

«В числе прочих противоречий и контрастов, которыми так обильна русская жизнь, есть и такой: между тремя последовательными и последовательно консервативными факторами русской жизни – Монархией, Церковью и Народом – затесалась русская интеллигенция, самый неустойчивый и самый непоследовательный социальный слой, какой только существовал в мировой истории. Слой в одинаковой степени беспочвенный и бестолковый, бестолковый именно потому, что беспочвенный. С момента своего рождения на свет Божий эта интеллигенция только тем и занималась, что “меняла вехи”:

И я сжег все, чему поклонялся,

Поклонился тому, что сжигал.

…Были “шестидесятники”, которые, наконец, нашли истину. Потом появились “семидесятники” и объявили шестидесятников дураками. Потом появились “восьмидесятники” и объявили семидесятников идиотами. Были сенсимонисты и фурьеристы. Были народовольцы и чернопередельцы. Были меньшевики и большевики. В эмиграции эта коллекция пополнилась фашистами всевозможных разновидностей от младороссов до солидаристов. Все эти разновидности имели или имеют совершенно одинаковую хозяйственную программу, в которой за густым частоколом восклицательных знаков, спрятана хозяйственная, а следовательно, и всякая иная диктатура партийной бюрократии».

Представители доживающей за рубежом свои дни русской интеллигенции возмущались такой оценкой и считали ее очередной хулиганской выходкой Солоневича.

Но вот что пишет о том же самом видный представитель русской интеллигенции, проф. Г. Федотов:

«…Каждое поколение интеллигенции определяло себя по своему, отрекаясь от своих предков и начиная на десять лет – новую эру. Можно сказать, что столетие самосознания русской интеллигенции является ее непрерывным саморазрушением. Никогда злоба врагов не могла нанести интеллигенции таких глубоких ран, какие наносила себе она сама, в вечной жажде самосожжения. Incende quod adorasti. Adora quod incendisti. Завет св. Ремигия “сикамбру” (Хлодвигу) весьма сложными литературными путями дошел до “Дворянского гнезда”, где в устах Михалевича стал исповедью идеалистов 40-х гг.

* * *

За идеалистами – «реалисты», за «реалистами» – «критические мыслящие личности» – «народники» тож, за народниками – марксисты – это лишь «основной ряд братоубийственных могил».

Русские интеллигенты, выкормки западной культуры, всерьез вообразили, что европейская культура есть всемирная культура, и что кроме нее рано или поздно не может появиться у одного из народов самобытной культуры, равно или даже превосходящей европейскую.

Она давно уже усвоила примитивную партийную двойную мораль, одну для России, вторую для Запада, одну для членов своего кружка, остальную для всего мира. И вот получилось, что одни и те же явления оценивались по-разному.

«Для понимания террора, – пишет в своих воспоминаниях “Пережитое” один из создателей эсеровской Чеки В. Зензинов, – очень характерно и интересно то заявление, которое партия “Народной воли” сделала в сентябре 1881 г. по случаю убийства президента Северо-Американских Соединенных Штатов Джемса Гарфилда, назвав это убийство преступлением» (с. 271).

Это заявление было опубликовано вскоре же после убийства Александра II, освободившего народ от крепостного права.

От Радищева начинается генеральная линия русской интеллигенции. Линия тенденциозного искажения и клеветы на русскую историю, на все национальное прошлое, ожесточенная борьба с творцами русской культуры и крупными государственными деятелями.

VII

И. Солоневич, может быть, несколько схематизирует и упрощает, но по существу он прав, когда он пишет, что вожди русской интеллигенции всегда натравливали толпу на устои национальной жизни, и когда они беспринципно, сознательно и бессознательно искажали русскую историю и современную им русскую действительность:

«Нас звали к борьбе с дворянством, которое было разгромлено постепенно реформами Николая I, Александра II, Александра III и Николая II, – с дворянством, которое и без нас доживало свои последние дни – и нам систематически закрывали глаза на русских бесштанников и немецких философов, которые обрадовали нас и чекой и гестапой. Нас звали к борьбе с русским “империализмом” – в пользу германского и японского, к борьбе с клерикализмом, которая привела к воинствующим безбожникам, к борьбе с русским самодержавием, на место которого стал сталинский азиатский деспотизм, на борьбу с остатками “феодализма”, которая закончилась обращением в рабство двухсотмиллионных народных масс. Нас учили оплевывать все свое и нас учили лизать все пятки всех Европ – “стран святых чудес”. Из этих стран на нас перли: польская шляхта, шведское дворянство, французские якобинцы, немецкие расисты, и приперло и дворянское крепостное право, и советское. А кто припрет еще? Какие еще отрепья и лохмотья подберут наши ученые старьевщики в мусорных кучах окончательно разлагающегося полуострова? Какие новые “измы” предложат они нам, наследникам одиннадцативековой стройки?»

«Было названо “прогрессом” то, что на практике было совершеннейшей реакцией, – например, реформы Петра, и было названо “реакцией” то, что гарантировало нам реальный прогресс – например, монархия. Была “научно” установлена полная несовместимость “монархии” с “самоуправлением”, “абсолютизма” с “политической активностью масс”, “самодержавия” со “свободою” религии, с демократией и прочее, и прочее – до бесконечности полных собраний сочинений. Говоря несколько схематично, русскую научно почитывавшую публику науськивали на “врагов народа” – которые на практике были его единственными друзьями, и волокли на приветственные манифестации по адресу друзей, которые оказались работниками ВЧК – ОГПУ – НКВД. А также и работниками Гестапо».

«…Русская интеллигенция традиционно “оторванная от народа”, предлагает этому народу программы, совершенно оторванные от всякой русской действительности – и прошлой и настоящей. Эта же интеллигенция дала нам картину и прошлого и настоящего России, совершенно оторванную от всякой реальности русской жизни – и оптимистической и пессимистической реальности…»

По мере роста интеллигенции, все кто вступал в ее ряды, от гимназиста до профессора, были ослеплены ложным прогрессом и ложным либерализмом.

Постепенно возникла и утвердилась особая интеллигентская мораль. Сущность ее ядовито, но верно изложил А. Ренников в своей статье – «Неразрешимый вопрос».

«Все это убожество европейской интеллигенции невольно напоминает нам, русским, нашу былую студенческую молодежь, тоже вечно кричавшую о свободе для себя и для “своих”, и с презрением и ненавистью относящуюся к свободе инакомыслящих.

Когда наши студенты кидали в головы городовых и казаков бутылки, камни, палки – это была свобода.

Когда же городовые в ответ разгоняли их, а казаки слегка пришлепывали нагайками, – это было насилие.

Когда студенты устраивали в аудитории химические обструкции – это была свобода. Когда же противники забастовок в ответ начинали их выкидывать из аудиторий – это было насилие.

Точно так же мыслило и о свободе наше студенчество и во всех остальных случаях. Убит бомбой градоначальник – это акт высокой морали. А повесить убийцу градоначальника – акт глубочайшего падения нравственности.

Ранить из подворотни городового – проявление свободного творчества. Получить за это ссылку в Сибирь – чудовищное проявление произвола…»

Русская интеллигенция в силу своего фанатизма никогда не умела различать, во что надо веровать и что нельзя принимать на веру.

Именно этого русская радикальная интеллигенция никогда не умела. Ей с самого Вольтера все казалось, что в религии вера неуместна, а верить надо в радикальные политические лозунги. «Просвещенный» человек не может принимать всерьез Евангелие, Учение Христа и традицию Церкви, если он это делает, то он или «чудак», которому можно дать снисхождение, или «корыстный лицемер», которого надо осмеять и разоблачить.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 10 июля 1954 г.,

№ 234, с. 5–6.

VIII

Проф. Б. Ширяев, на которого ссылается В. Рудинский, неправ, когда в книге «Светильники Земли Русской» зачисляет Сергия Радонежского и его сподвижников в разряд русских интеллигентов Средних веков: Сергий Радонежский и все его сподвижники не интеллигенты, а образованные русские люди.

Все замечательные русские люди, оставившие положительный след в истории русского государства, и в русской культуре, не могут быть зачислены в разряд интеллигентов потому, что они не имели тоталитарного, целостного мировоззрения.

Пушкин, Гоголь, Достоевский, Лесков, Тургенев, Чехов, Менделеев,

Павлов и все другие замечательные деятели русской культуры, разве им свойственна тоталитарность, предвзятость и утопичность мышления Радищева, Пестеля, Белинского, Добролюбова, Писарева, Чернышевского или тенденциозность творчества Успенского, Салтыкова-Щедрина, Некрасова?

Пушкин не является русским интеллигентом. Пушкин – тип русского человека, каким он мог бы быть. Тип русского человека, каким он должен быть, когда изживет психологические черты большевизма, этого прямого следствия тоталитарного утопического миросозерцания русской интеллигенции. Когда появится новый тип образованного русского человека, такого же гармонического и душевно здорового, как Пушкин.

Еще Лавров в своих «Исторических письмах» утверждал: «Профессора и академики, сами по себе, как таковые, не имели и не имеют ни малейшего права причислять себя к интеллигенции».

Отмечая тоталитарность миросозерцания В. Белинского, Н. Бердяев пишет: «Белинский, как типичный русский интеллигент, во все периоды стремился к тоталитарному миросозерцанию… Он был нетерпим и исключителен, как все увлеченные идеей русские интеллигенты, и делил мир на два лагеря».

А именно по тоталитарному миросозерцанию, по мнению Н. Бердяева, «можно даже определить принадлежность к интеллигенции. Многие замечательные ученые специалисты, как, например, Лобачевский или Менделеев, не могут быть в точном смысле причислены к интеллигенции, как и наоборот, многие, ничем не ознаменовавшие себя в интеллектуальном труде, к интеллигенции принадлежат».

Золотые слова! Я хочу только уточнить мысль Бердяева и поставить точку над И.

Развивая свою мысль, что интеллигенция вовсе не является образованным классом, который творит национальную культуру, Г. Федотов пишет:

«Прежде всего ясно, что интеллигенция – категория не профессиональная. Это не “люди умственного труда” (intellectuels), иначе была бы непонятна ненависть к ней, непонятно и ее высокое самосознание. Приходится исключить из интеллигенции всю огромную массу учителей, телеграфистов, ветеринаров (хотя они с гордостью притязают на это имя) и даже профессоров (которые, пожалуй, на него не притязают). Сознание интеллигенции ощущает себя почти, как некий орден, хотя и не знающий внешних форм, но имеющий свой неписанный кодекс чести, нравственности, свое призвание, свои обеты. Нечто вроде средневекового рыцарства, тоже не сводимого к классовой, феодально-военной труппе, хотя и связанного с ней, как интеллигенция с классом работников умственного труда…»

* * *

«…Что же, быть может, интеллигенция избранный цвет работников умственного труда?» – спрашивает Федотов.

«…Людей мысли по преимуществу? И история русской интеллигенции есть история русской мысли, без различия направленной? Но где же в ней имена Феофана Затворника, Победоносцева, Козлова, Федорова, Каткова, – беру наудачу несколько имен в разных областях мысли».

Конечно, никого из перечисленных Федотовым в состав интеллигенции зачислить нельзя. Не зачислили их до Федотова, не зачисляет и он.

«Идея включить Феофана Затворника в историю русской интеллигенции никому не приходила в голову по своей чудовищности. А между тем влияние этого писателя на народную жизнь было, несомненно, более сильным и глубоким, чем любого из кумиров русской интеллигенции.

Попробуем сузиться. Может быть, епископ Феофан, Катков, не принадлежат к интеллигенции, как писателя “реакционные”, а интеллигенцию следует определять, как идейный штаб русской революции? Враги, по крайней мере, единодушно это утверждают, за это ее и ненавидят, потому и считают возможным ее уничтожение – не мысли же русской вообще, в самом деле? Да и сама интеллигенция в массе своей была готова смотреть на себя именно таким образом».

Да, именно суть в том, что орден русской интеллигенции всегда был и до сих пор в лице большевизма является идейным штабом революции против основ русской духовной культуры и русской государственности.

Тут уместно вспомнить замечание Н. Бердяева, что «Достоевский сделался врагом революции и революционеров из любви к свободе, он увидел в духе революционного социализма отрицание свободы и личности. Что в революции свобода перерождается в рабство. Его ужаснула перспектива превращения общества в муравейник…»

IX

Русская революция, логическим завершением которой является большевизм, подготавливалась десятки лет. Революционеры, по словам Достоевского, ничего не понимали в России. Это были фанатики и доктринеры, люди сильной воли, но слабого одностороннего ума. Наиболее умные и образованные из них, как Герцен, как Л. Тихомиров, как Достоевский обычно быстро понимали убожество и ложность революционных идей, отходили в сторону и становились непоколебимыми врагами революции, как и Пушкин, как и все творцы великой русской культуры, в которой мыслители революции типа Белинского, Чернышевского, Писарева, Добролюбова как-никак представляли собою все же задворки русской мысли. Все выдающиеся деятели русской культуры (есть только несколько редких исключений), Пушкин, Гоголь, Аксаков, Киреевский, Достоевский, Менделеев и абсолютно все писатели, поэты, ученые, музыканты и художники первого ранга были противниками европейских политических и социальных идей.

То же самое, что Г. Федотов, пишет М. Алданов в предисловии, написанном им к книге Осоргина «Письма о незначительном».

«Почти все классические русские писатели, композиторы, художники, за одним (или, может быть, двумя) исключениями, ни в политике, ни в своем общем понимании мира, ни в личной жизни “максимализма” не проявляли.

Крылов, Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Грибоедов, Гоголь, Тургенев, Гончаров, Писемский, Чехов, Мусоргский, Бородин, Чайковский, Рубинштейн, Брюллов, Суриков, Репин, Врубель, Лобачевский, Чебышев, Менделеев, Павлов, Мечников, Ключевский, Соловьевы (называю только умерших), были в политике самые умеренные люди, либо консерваторы, либо либералы, без всяких признаков “бескрайности”. Достоевского должно считать исключением в жизни, можно – с оговорками – считать исключением в философии и уже никак нельзя – в политике: автор “Дневника писателя” был все-таки “умеренный консерватор”. Толстой поздних лет, Толстой “Воскресения” и философских работ, конечно, был исключением».

И это – не случайное мнение. Это – твердый, установившийся взгляд М. Алданова. В своей последней книге «Ульмская ночь» он пишет о Достоевском:

«…но какие бескрайности вы можете приписывать ему вне романов? В политике он был умеренный консерватор; в “Дневнике писателя” вы, пожалуй, не найдете ни одной политической мысли, которую не мог бы высказать рядовой консервативный публицист.

Недаром печатался Достоевский в “Гражданине”, – князь Мещерский не возражал против его статей, хотя, вероятно, кое-что считал недостаточно консервативным.

А все другие наши писатели, художники, композиторы?

Они и в политике, и в своем понимании мира, были умеренные люди, без малейших признаков максимализма.

X

Многие из виднейших представителей интеллигенции отмечали непримиримость русского народного духа и духа интеллигенции.

«… Люди, выходящие из народа и являющие глубины народного духа, – отмечает Блок, – становятся немедленно враждебны нам; враждебны потому, что в чем-то самом сокровенном непонятны.

Ломоносов, как известно, был в свое время ненавидим и гоним ученой коллегией; народные сказители представляются нам забавной диковинкой; начала славянофильства, имеющие глубокую опору в народе, всегда были роковым образом помехой “интеллигентским” началам; прав был Самарин, когда писал Аксакову о “недоступной черте”, существующей между славянофилами и западниками. На наших глазах интеллигенция, давшая Достоевскому умереть в нищете, относилась с явной и тайной ненавистью к Менделееву. По своему она была права; между ними и была та самая “недоступная черта” (пушкинское слово), которая определяет трагедию России. Эта трагедия за последнее время выразилась всего резче в непримиримости двух начал – менделеевского и толстовского: эта противоположность даже гораздо острее и тревожнее, чем противоположность между Толстым и Достоевским, указанная Мережковским».

В прочитанном на собрании петроградского Религиозно-философского общества, докладе «Стихия и культура» А. Блок еще глубже развил занимавшую его мысль о недоступной черте, отделяющей интеллигенцию от русского народа.

«Они тоже пребывают во сне. Но их сон не похож на наши сны, так же, как поля России не похожи на блистательную суетню Невского проспекта. Мы видим во сне и мечтаем наяву, как улетим от земли на машине, как с помощью радия исследуем недра земного и своего тела, как достигнем северного полюса и последним синтетическим усилием ума подчиним вселенную единому верховному закону. Они видят сны и создают легенды, не отделяющиеся от земли…»

Еще откровеннее А. Блок высказывает эту мысль в своем письме к матери (от 5–6 ноября 1908 г.): «…Следовательно (говоря очень обобщенно и не только на основании Клюева, но и мн. др. моих мыслей): между “интеллигенцией” и “народом” есть “недоступная черта”. Для нас, вероятно, самое ценное в них – враждебно, тоже – для них. Это та же пропасть, что между культурой и природой. Чем ближе человек к народу, тем яростнее он ненавидит интеллигенцию» (Менделеев, Горький, Толстой).

Так обстоит дело с Менделеевым и другими «интеллигентами», г-н Рудинский. Не хотят их господа интеллигенты считать своими, сколько бы Вы их ни зачисляли в интеллигенты. Не будут они считать интеллигентами ни меня, ни Вас, сколько бы Вы ни клялись, что Вы потомственный интеллигент. Вы образованный человек, ошибочно считающий себя интеллигентом. И обижаетесь Вы, когда нападаю я, или Г. Месняев на интеллигенцию, совершенно напрасно.

Никогда русская интеллигенция не стояла, г-н Рудинский, «на небывалой культурной и этической высоте». Все это вымысел историков русской интеллигенции, которым, к сожалению, до сих пор еще многие верят.

Афоризм: «Цель оправдывает средства», столь ярко нашедший свое выражение в большевизме, не есть чисто большевистский; на этом безнравственном лозунге базировалось все революционное движение, начиная с декабристов.

Для борьбы с царской властью хороши все средства, таково глубочайшее убеждение всех русских революционеров, независимо к каким революционным группировкам они принадлежали.

Пестель жестоко наказывает солдат и офицеров, чтобы вызвать у них ненависть к существующему строю.

Нечаев в своем «Катехизисе революционера», написанном по его поручению Бакуниным, одобрял такие действия в революционной борьбе, как: ложь, подслушивание, перехватывание чужих писем, слежка друг за другом, вымогательство, кражи, грабежи, убийства. Нечаев считал, что тех, кто неспособен во имя ниспровержения правительства на все, нельзя принимать в революционную организацию.

«Революционный катехизис» составляется от имени… никогда не существовавшего в действительности «Общества топора или народной расправы».

В «Революционном катехизисе» утверждается, что «спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции России».

«Наше дело страшное, полное, повсеместное разрушение».

В прокламации «Начала революции», написанной в 1870 г., Бакунин пишет: «Не признавая другой какой-либо деятельности, кроме дела истребления, мы соглашаемся, что формы, в которых должна проявляться эта деятельность, могут быть чрезвычайно разнообразны. Яд, нож, кинжал… и т. п.». Революция все равно освящает в этой борьбе.

Организационные принципы, изложенные в «Революционном катехизисе», Нечаев применил на практике в Москве, в которую он вернулся осенью 1869 г.

«Уже через несколько недель, – пишет Ф. Дан (21 ноября 1869 г.), по инициативе Нечаева, членами кружка убит один из его участников, – студент Иванов, не столько по подозрению в сношениях с полицией, сколько для того, чтобы кровью связать всех членов кружка в единое революционное тело».

Так обстоит дело с «этической высотой» выдающихся представителей ордена русской интеллигенции. Не лучше обстоит дело и с культурной высотой. Белинский это все-таки не Пушкин, Писарев, это Вам не Гоголь; Чернышевский – это Вам не Достоевский.

Самые выдающиеся представители русской интеллигенции все же являются на фоне русской культуры только людьми второго и третьего плана.

Монархию и образованный русский слой противопоставлять нельзя. Этот слой создал и творил русское православие, русское самодержавие и русскую культуру. А русскую монархию и русскую интеллигенцию, разрушившую монархию, противопоставлять нужно и должно. Так было, так будет и так должно быть.

Я борюсь за такую монархию, в которой не будет условий, которые бы способствовали второй раз появлению ордена изуверов и фанатиков, имя которому – русская интеллигенция.

Я борюсь за монархию, в которой русский образованный слой будет с преданностью служить трону, а Государь будет с любовью и доверием смотреть, как это было в Московской и Киевской Руси, на образованный слой, призванный к ответственному и почетному труду на благо и славу отечеству.

А русской интеллигенции, несмотря на благие намерения, доведшей нас до большевизма, – осиновый кол в спину. Никакими благими намерениями Белинского нельзя оправдать гибель миллионов людей от рук его почитателей.

Благие намерения не искупают совершаемого во имя их зла. Этот основной вывод должен быть сделан из «творческого» наследия русской интеллигенции – большевизма.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 17 июля 1954 г.,

№ 235, с. 4–5.

 

Суд скорый, неправый и немилостивый

Моя статья о русской интеллигенции вызвала оживленную дискуссию в «Нашей стране» с участием ее главных сотрудников. Мне было приятно, однако, убедиться, что из них проф. Ширяев более или менее целиком разделяет мои взгляды, а с Г. Месняевым у меня нет никаких серьезных разногласий. Вопрос об оценке Бунина не имеет прямого отношения к вопросу, и хотя я мог бы тут кое о чем поспорить с Б. Н. Ширяевым, оставлю это до другого раза. Г. Месняев правильно понимает самое главное в этой проблеме: разницу между интеллигенцией и «интеллигентщиной»; следовательно, если в чем мы и расходимся, то лишь во второстепенных деталях.

Один Б. Башилов меня яростно атакует в длинной статье с длинным названием. Ему мне придется ответить. Хочу только тщательно подчеркнуть, что принципиальная полемика никак не должна переходить в ссору и перебранку; эта аксиома в эмиграции, увы, слишком часто забывается. В данном случае это тем более так, что речь идет главным образом о филологических тонкостях. Не буду уклоняться от их обсуждения: я сам по образованию филолог и готов их с интересом разбирать.

Для Б. Башилова «интеллигент» значит «революционер», на чем он, однако, основывается? Если взять первоначальный смысл латинского слова «intelligens», оно значит «умный, разумный, понимающий», но ничего не говорит о политических взглядах. Разве если считать, что умные люди не могут быть монархистами. Этимология сама по себе, конечно, не доказывает ничего. Слова меняют значение в процессе их жизни. Гораздо важнее взглянуть на то, в каком смысле русские люди в наше время этот термин употребляют. Не может быть, чтобы Б. Башилов в России не слышал фраз вроде: «Интеллигентный ли он человек?» – «Конечно, ведь он же бывший офицер». И пусть Б. Башилов опровергнет следующее. Если спросить любого простого человека в СССР, крестьянина или рабочего, с малым образованием, но с природным умом, каких в России так много: «Что такое интеллигент?» Он, подумав, ответит: «Ученый человек… образованный человек… который много книжек читал». Причем в ответе этом, как правило, прозвучит уважение, иногда легкая зависть, но редко враждебность. Сознает народ и этические обязанности, налагаемые образованием, и при всяком недостойном поступке образованного человека с неодобрением скажет: «Разве так можно! А еще интеллигент…»

Я русский человек и хочу говорить, как мой народ, а не придавать словам произвольно то значение, которое мне больше нравится. В лингвистике, при определении значения слова, смотрят на его происхождение и на всеобщее его употребление, и если они совпадают, вопрос считается решенным.

Отметим еще вот что: Б. Башилов говорит что, де, к интеллигенции причисляют образованных и полуобразованных людей. Не совсем так. Для полуобразованных есть особое название: полуинтеллигент. Наверное, Б. Башилов, не раз слышал это словечко, прочно вошедшее в русский язык – больше, он верно и сам его порой употреблял. Как же его понимать? По Б. Башилову, если быть последовательным, оно должно бы значить полуреволюционер, человек не вполне левых взглядов. А в русском языке оно значит просто: недоучка, малообразованный человек – причем политические воззрения оставляются совершенно в стороне.

В нашей речи (и в СССР и в эмиграции) для массы людей говорящих по-русски интеллигент значит (не вижу, почему бы ему не значить?) – человек с образованием. Какое именно образование дает право на это имя, сказать трудно. Университетское – бесспорно да; но на деле оно может быть и средним, а то и ниже, если человек располагает известным комплексом знаний, прежде всего в гуманитарных науках. Скажем, все врачи царского времени были интеллигентны. Среди них определенно были монархисты (вплоть до членов Союза Русского Народа), т. к. я таких встречал и в России и заграницей. Они сами себя считали интеллигентами и этим гордились: большевики их, случалось, за правые взгляды лишали права голоса… но звание интеллигента до Б. Башилова никто у них не пытался отнять. Помнит Б. Башилов травлю интеллигенции большевиками? Кого же тогда глумливо называли «разными там тилигентами»? Левых? Революционеров? Ничуть – всех образованных людей. Казалось бы, ясно.

Еще один пункт. Разве Б. Башилов не слышал и не читал выражений вроде: «левая интеллигенция», «революционная интеллигенция», «реакционная интеллигенция», «дворянская интеллигенция», «деревенская интеллигенция», «туземная интеллигенция»? (Сам он в своей статье пишет: «радикальная интеллигенция»). Подставьте вместо «интеллигенция» – «революционеры», и посмотрите, какая бессмыслица получается. Боже мой, да будто уж так трудно понять в самом деле, что интеллигенция бывает левая и правая!

Б. Башилов говорит об ордене интеллигенции. Ах, стоит ли так издеваться над этим орденом! Из тех врачей, которых я упомянул, любой черносотенец или либерал, был всегда готов встать ночью и ехать к черту на кулички, усталый, порой сам больной, к неизвестному ему пациенту; готов был отклонить плату, если видел себя перед лицом нужды; готов был рисковать жизнью, не отступая перед заразой, перед снарядами, если этого требовал его профессиональный долг. Не будь он готов – он не был бы русским интеллигентом. И если западный мир не раз признавал высокую этику наших судебных деятелей, ученых, литераторов – нам ли их смешивать с грязью? Не лучше ли подражать им и стараться быть достойными членами того же ордена!

Вот мои доводы в защиту моих взглядов. Пусть Б. Башилов над ними задумается. Он сам, однако, в своей статье, не очень полагается на логику. Главную роль в ней играют авторитеты. И на кого он ссылается! На весь цвет наших либералов, в России и в эмиграции. Бердяев, Мережковский, Федотов… Вот имена лиц, «с мнением которых нельзя не считаться», – полагает Б. Башилов. Я считаю себя совершенно свободным именно с их мнением не считаться. Это для меня люди иного лагеря, политические враги, и притом совершившие за свою жизнь столько ошибок, что никакого права не имеют претендовать на непогрешимость.

Но вот Достоевский сам себя называл много раз интеллигентом, и даже говорил о необходимости весь народ поднять до уровня интеллигенции. И Алданов, которого напрасно цитирует Б. Башилов, в одной из своих статей говорил, что у всякого политического движения есть своя интеллигенция, и указывал в виде примера на ряд русских монархических деятелей. Плечами хочется пожать, когда узнаешь, что русская интеллигенция началась с Радищева, что Радищев интеллигент, а Пушкин – нет. Б. Башилов считает: налево – интеллигенты, направо – образованные люди, и ссылается на мнения вождей и идеологов русского социализма. Да ведь еще вопрос, признали ли бы те за монархистами право названия «образованных людей»? Может быть, они нас назовут иначе: варварами, обскурантами, невежами. И почему, во имя Бога, мы должны говорить их языком, признавать их арбитрами, по своей воле раздающими и отнимающими титулы?

Статья Б. Башилова изобилует неожиданными, ни на чем не основанными утверждениями. Почему интеллигентами надо считать только второстепенных писателей и мыслителей, а первостепенных исключать?

Почему, собственно, Пестель или Писарев интеллигенты, а Пушкин или Менделеев нет? Они ведь оба были интеллигентами даже в рамках того узкого определения, по которому интеллигент – это человек, живущий умственным трудом.

Алданов дает в «Ульмской ночи» такой список типичных интеллигентов: «Ломоносов, Крылов, Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Грибоедов, Гоголь, Тургенев, Гончаров, Лесков, Фет, Чайковский, Мусоргский, Бородин, Рубинштейн, Брюллов, Суриков, Репин, Левитан, Лобачевский, Чебышев, Менделеев, Павлов, Мечников, Ключевский, Соловьевы» и добавляет, что они «были в политике самые умеренные люди, либо консерваторы, либо либералы». «Заметьте», – добавляет он, – «все большие русские писатели могли знать западноевропейские крайние революционные течения… Между тем, ни на одного из них (не причислять же к большим писателям Максима Горького) марксизм ни малейшего влияния не оказал». Половина этих людей были монархистами, а из остальных лишь немногих можно считать революционно настроенными. Исторический факт, что на известном этапе в среде русской интеллигенции, т. е. среди образованных людей России, левые идеи относительно преобладали. Они никогда не охватывали всех. Всегда на самых вершинах культуры были люди, боровшиеся с левыми теориями, и внизу – масса рядовых интеллигентов, врачей, инженеров, чиновников и бесхитростно служивших правительству. Суд Б. Башилова над русской интеллигенцией поистине можно назвать скорым, неправым и немилостивым.

Если принять точку зрения Б. Башилова, получается то странное явление, что человек может неограниченное число раз делаться интеллигентом и переставать им быть. Для этого ему стоит колебаться между монархическими и республиканскими идеями и переходить из одного лагеря в другой. Ибо монархист не может быть интеллигентом, а интеллигент не может быть монархистом.

Ну, а я себя считаю самым настоящим интеллигентом. Интеллигентами были много поколений моей семьи, среди интеллигентов я жил всю жизнь, и, имея университетское образование, считаю, что к ним принадлежу. И если Б. Башилов захочет меня лишить звания монархиста – посмотрю, как он это сделает.

Б. Башилов пугает меня, что, де, в социалистическом лагере за мной название интеллигента не признают. Заверят его, что мне решительно наплевать на мнение «Социалистического вестника» или «Русской мысли». Но шествуя далее по намеченному им пути, мы легко можем себе создать репутацию врагов всякого образования и культуры. А от этого, да сохранит нас Бог!

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 21 августа 1954 г., № 240, с. 6.

Борис Ширяев

 

Кто же он – «русский интеллигент»?

Под термин «интеллигент» у нас подводят множество самых различных характеристик и толкований, начиная, например, от определения интеллигентности по признаку шляпы: «Интеллигентный человек шляпу надел, а толкается», – слышал каждый из нас в трамвае, и кончая суженным до предела, сектантским определением, зачисляющим под эту рубрику исключительно людей, причастных к революционным движениям. Я глубоко уверен, например, что характерный пузырик потонувшего мира господин Аронсон распузырился бы, как крыловская лягушка, если бы услышал о причислении к интеллигенции митрополита Филарета или Петра Аркадьевича Столыпина.

Господствовавшим в прошлом веке определением интеллигенции была причастность в той или иной форме к политическому мышлению, протестующему против самодержавного строя. Степень образования, не говоря уж о ширине кругозора мышления, в расчет не принималась. Выкрикивающий хлесткие, но необоснованные лозунги уездный фармацевт становился на своей улице или в городском саду захолустного города даже «деятелем», вождем в некотором роде. Профессия зубных врачей, безусловно, зачислялась ин корпоре в ряды интеллигенции именно по тому же признаку, в то время как технически сходная и даже выше нее стоящая в художественно-творческом отношении профессия ювелиров «интеллигентной» не считалась. Важнейшим показателем интеллигенции признавалась также подражательность всему заграничному, западному, начиная от идей и идеек и кончая американскими ботинками. Даже не только подражание, но преклонение перед всем заграничным.

Наша русская интеллигенция началась, собственно говоря, только с Радищева, – возглашает и в наши дни другой пузырик потонувшего мира – г. Марк Вишняк, в русскости которого, а также и в интеллигентности возможно и сомневаться.

Иван Лукьянович Солоневич очень много раз повторял в своих пламенных статьях о необходимости выработки здесь, в зарубежье, основных кадров подлинно русской интеллигенции и заверял своих читателей в том, что и там, за Железным Занавесом, под прессом торжествующего социализма, тоже происходит какой-то глубинный процесс выработки этого нового, подлинно-русского интеллигента, которому и предстоит образовать «правящий слой» освобожденной России, его творческое ядро, актив административных, хозяйственных, профсоюзных работников, инициативные группы промышленников и коммерсантов и т. д. Он не давал точного определения концепциям, заложенным им в основу характеристики грядущей русской интеллигенции, но, безусловно, признавал ширину и разнохарактерность этой социальной группы и был бесконечно далек как от «шляпы», так и от «Радищева», т. е. от узкого сектантства во всех его видах.

К сожалению, глубоко уважаемый мною наш единомышленник и талантливый публицист Б. Башилов, в своей страстной и пламенной, во многом справедливой статье «Творцы русской культуры – не интеллигенты, интеллигенты – не творцы русской культуры» не избег уклона в сектантство, но стал в нем лишь на точку зрения, диаметрально противоположную аронсонам и вишнякам. Они отчисляют от корпуса русских интеллигентов всех мыслящих иначе, чем они сами. Б. Башилов делает то же самое, но только с противоположной стороны и в результате очень значительное число «нейтральных», срединных работников мысли как бы повисают в воздухе, ни туда, ни сюда, ни Богу свечка, ни черту кочерга.

Субъективная непримиримость нашего пламенного единомышленника Б. Башилова мне глубоко понятна, но в данном случае, в нашей общественной работе субъективизм абсолютно недопустим и даже очень опасен для дела. Прежде всего, подобной непримиримостью мы оттолкнем от себя тех пока еще «нейтральных», колеблющихся, которые пока еще не оформили своего идейного кредо, но в дальнейшем могут стать нашими соратниками и даже, безусловно, станут ими при развитии своего политического мышления и расширения общего умственного кругозора. Таких немало среди новой эмиграции, и не их вина в том, что кругозор их мышления еще недостаточно широк. А когда мы, Бог даст, сможем говорить перед двухсотмиллионной аудиторией пока еще подсоветских, но русских, российских людей, то таких будет очень много и острота скальпеля Б. Башилова отсечет от нас значительное количество нужных и ценных работников.

В возникшей на страницах «Нашей страны» (и очень нужной, своевременной) дискуссии по определению термина «русский интеллигент» я примыкаю к концепции В. Рудинского, оппонента Б. Башилова, но позволю себе несколько уточнить, конкретизировать им, очевидно, недосказанное. Мой основной тезис:

– Интеллигенция не только русская, но и любой национальности является ничем иным, как идейно-мыслительным органом данной нации, неразрывным со всем ее организмом и развивающимся совместно с ним. Таким образом, даже жрецы и шаманы первобытных, стоявших на низшей ступени культуры народов, были также их интеллигенцией на данном этапе развития национального организма. Они рождали и вынашивали зачатки идей религиозного, общественного и политического направления, развивали их, культивировали в массах и отмирали сами, уступая место выше стоявшим молекулам-клеткам того же органа, того же организма, т. е. той же нации в процессе ее развития и оформления.

Прошу прощения у читателей, я формулировал мою мысль, быть может, несколько громоздко и угловато, но думаю, что точно.

Однако, наличие такого органа национальной интеллигенции в организме каждой нации не исключает возможности зарождения и присутствия в том же органе чужеродных, деформированных, но сходных с первыми по функциям клеток. Это явление будет паталогическим, вредящим развитию всего национального организма, но, тем не менее, существование его возможно и считаться с ним приходится. Так, например, клетки кожных покровов каждого животного, необходимые и полезные ему, могут под влиянием внутренних или внешних причин перерождаться в мозоли, схожие с ними по структуре, но ненужные, болезненные и вредные. Орган русской интеллигенции на протяжении своего одиннадцативекового развития всегда имел свои здоровые, жизненные молекулы, но не избег и мозольного их перерождения.

Были интеллигенты и в самом начале исторической жизни Руси-России. Можно ли зачеркнуть идейное содержание деятельности равноапостольного князя Владимира, комплекс идей, вложенных Владимиром Мономахом в его «Завещание», яркую идейную же направленность святого Нестора и первых летописцев, безымянного автора «Слова о полку Игореве» и даже совсем неизвестных, незаметных, вероятно, даже и современникам, многочисленных слагателей песен и былин, вкладывавших в свое творчество не только обособленные, отрывистые мысли и чувства, но создававших вполне законченные, чисто народные идеалы, каким является, например, образ Ильи Муромца? Ведь именно эти, донесшие и не донесшие до нас свои имена создали идеи, формировали душу русского народа, его мышление, его дух, основу его огромной творческой работы, стержень его исторического бытия.

Размеры статьи не позволяют мне хотя бы в общих чертах наметить исторические вехи развития русской национальной интеллигенции. Ограничусь лишь самыми необходимыми. После Киевского периода, идейные вожди которого мною уже названы, общее миросозерцание и идейно-моральное мышление Московского Царства вырабатываются интеллигентами того времени, русскими, а не византийскими церковными писателями – Нилом Сорским, заволжскими старцами, иосифлянами, преосвященным Макарием и многими другими; в плоскости строения государства и общества – Иоанном Третьим, Иоанном Четвертым, царем Алексеем Михайловичем и их ближайшими сподвижниками. Тут начинает нарастать мозоль: склонный к переходу на рельсы западного феодализма князь Андрей Курбский, стопроцентный западник дьяк Котошихин и др. Не останавливаясь на промежуточных вехах, от них – к позабывшему в Лейпциге русский язык Радищеву, историческому пустоболту Белинскому, Чернышевскому и к здравствующим в настоящее время марксистам всех мастей и оттенков, вместе с их прихвостнями. Это – мозоль, обраставшая, временно сковавшая молекулы здоровой национальной интеллигенции. Но это не значит, что русская национальная интеллигенция переставала жить и функционировать вопреки мозолям. Пушкин, «старшие» славянофилы, Достоевский, деятели реформы 1861 г., «младшие» славянофилы, Данилевский, Леонтьев, Лесков, Менделеев, Столыпин, Розанов, В. Соловьев, наконец, акад. И. П. Павлов и Иван Лукьянович Солоневич. Я смело ставлю его в этот ряд, ибо брошенная им на русскую почву идея, несомненно, грандиозна и будущее это покажет, а современность… уже показывает!

Итак, пора закончить статью, но хотелось бы сказать еще многое, а придется ограничиться кратким выводом и проекцией характеристики «русского интеллигента» на современность.

Мы, журналисты и публицисты национального направления, говорим пока с кругами читателей Зарубежья. Даст Бог, будем говорить и с во много раз более широкими кругами русских людей. Прежде всего, мы должны быть им понятны и поэтому субъективная трактовка всех общепринятых терминов полностью исключается. Так и в слове «интеллигент» мы должны принять содержание, вкладываемое в него современными русскими людьми в массе, а не мнения единиц. Понятие интеллигенции в наши дни необычайно разрослось. В него включены мыслящие, ведущие работники всех областей религиозной, государственной, общественной, экономической, военной, технической и т. д. жизни народов. Таким образом, в круг современной интеллигенции мы должны ввести мыслителей и иерархов Церкви, крупнейших политических деятелей, полководцев, «творческую», как принято говорить, интеллигенцию – писателей, художников, артистов, композиторов, техников-конструкторов, изобретателей, организаторов и целый ряд других ответвлений. Мы должны установить также и ступенчатость, иерархию интеллигенции в самой себе, т. е. отделить ведущих «светочей» от «исполнителей», проводников идеи, осуществляющих ее на практике, но и этих вторых нельзя отрешать от права называть себя именем интеллигента. Нельзя также рассматривать «интеллигенцию», как специфически русское явление, что делает Б. Башилов. Понятие интеллигенции международно, но нужно строго и точно отграничить представление о подлинно русской национально-почвенной интеллигенции от болезненного, мозольного ее нароста.

Эту границу должны резко и точно провести мы, национальнопочвенные публицисты, пользуясь страницами «Нашей страны» и должны сделать это теперь же, безотлагательно, чтобы вернуться на родину с точными, ясными и для нас и для наших читателей формулировками. Вот почему я считаю возникшую на страницах «Нашей Страны» дискуссию о русском интеллигенте полезной, актуальной, вполне своевременной и хотел бы ее расширения.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 21 августа 1954 г.,

№ 240, с. 7.

 

Две интеллигенции

Башилов, Кремнев, Месняев, Норд, Потоцкий, Ржевский, Рудинский, полк. С. Спасовский, Ширяев и т. д. и т. д.!

Приятно читать печатный орган, в котором сотрудничают такие корифеи русской журналистики, такие высокоинтеллигентные творцы современной русской культуры.

Это вам не вишняки, кусковы, вейнбаумы, болдыревы, байдалаковы, абрамовичи и прочие социалисты, марксисты, НТС-цы, троцкисты и просто перебежчики из одного лагеря в другой – куда ветер дует, и где пахнет долларами.

Приятно даже читать их полемику: если культурные люди имеют разные взгляды на один и тот же вопрос, то дружественный обмен мнений (а иного среди народных монархистов и быть не может) сможет лишь уточнить или выяснить правильную точку зрения.

Такая именно полемика возникла на страницах «Нашей страны». Начавшись с оценки литературной деятельности Бунина, полемика перешла к принципиальному вопросу о том, что собою представляет русская интеллигенция. В. Башилов озаглавил свою статью: «Творцы русской культуры – не интеллигенты, а интеллигенты – не творцы русской культуры».

Б. Ширяев причисляет к русским интеллигентам и Владимира Святого и св. Сергия Радонежского. Другие оппоненты Б. Башилова причисляют к русским интеллигентам и самих себя.

Кто прав и кто не прав?

Б. Башилов пишет, что слово интеллигент появилось лишь в XIX столетии. Он совершенно прав. Могу даже уточнить и сказать, что это слово появилось в конце XIX столетия: ни в академическом словаре, ни даже у Даля этого слова нет. Следует ли отсюда, что до нашей эры в Росси не было интеллигенции? Отнюдь нет. Каждый язык – в том числе и русский – видоизменяется, обогащается, прогрессирует. Слова и выражения, которые были бы непонятны два, три или четыре века тому назад вполне понятны и общеупотребительны теперь. А что сказал бы г. Башилов о человеке «зело в науках умудренном»? Я бы назвал его ученым, хотя это слово не существовало в русском лексиконе XVII и XVIII вв. Что сказал бы г. Башилов о Епифании Славинецком, если бы прочел в его жизнеописании, что он «в философии и богословии изящный дидаскал, искусснейший в эллино-греческом и славянском диалектах»?

Думается, что он вместе со мной сказал бы, что это ученый богослов, философ, эллинист и знаток славянских языков. А, может быть, рискнул бы сказать: «высокоинтеллигентный богослов, философ, эллинист и славист». Таких примеров можно, конечно, привести тысячи, но это не входит в задачи настоящей статьи.

В статье «Кто же он русский интеллигент?» проф. Ширяев пишет, что считает дискуссию по этому вопросу «полезной, актуальной и вполне своевременной», а в заключение выражает пожелание расширения таковой. Эта заключительная фраза послужила толчком для написании настоящей статьи.

Не желая заниматься этимологией слов «интеллигент» и «интеллигенция», ибо, по справедливому замечанию г. Рудинского, слова меняют значение в процессе их жизни, – я перешел непосредственно к семантике.

Только в двух словарях я нашел толкование этих слов. У Чудинова (1901 г.) сказано: интеллигентный – развитой в умственном отношении; интеллигенция – класс людей умственно развитых. У Ушакова (1935 г.) определение – несколько иное, а именно: интеллигентный – образованный, культурный, присущий интеллигенции; интеллигенция – общественный слой работников умственного труда, образованных людей.

Таким образом, оба определения считают главным признаком интеллигенции умственное развитие, широкий умственный кругозор. Правда, Ушаков прибавляет и второй признак – образование. Б. Башилов считает образование главным признаком, и в этом его коренная ошибка. Конечно, не только образованные люди творили русскую культуру.

Если судить об интеллигенции по образовательному цензу, то, пожалуй, самым интеллигентным человеком нашего времени был П. Н. Милюков, который, по меткому выражению Ивана Лукьяновича, «знал все от истории Мидян до теории контрапункта», включительно.

И. П. Демидов, редактировавший юбилейный номер «Последних новостей» (по случаю восьмидесятилетия Милюкова), сказал этому «интеллигенту» следующее: «Хочу писать о Радищеве, Новикове и всей плеяде, последний представитель которой – вы». От себя могу лишь добавить: дай Бог, чтобы Милюков был последним. «Почтенный» юбиляр в это время подбирал материалы для книги «Строители русской культуры», к которым, по-видимому, причислял и себя.

В 1896 г. Милюков написал «Очерки по истории русской культуры» (ч. I), а в 1937 г. он нашел нужным подвергнуть первую часть «коренной переработке». Короче говоря, у него никогда не было определенного мнения по этому вопросу, а «Очерки» и «переработка» не шли дальше узкопартийных шор кадетской и республиканско-демократической партии.

Если включать в одну и ту же «плеяду» русских интеллигентов Радищева, Новикова и Милюкова, почему не включить в эту плеяду Пестеля, Рылеева, Белинского, Желябова, Савинкова, Ленина и сотни других «интеллигентов», поровших солдат до смерти, чтобы вызывать ненависть к самодержавию, подготовлявших убийства из-за угла императоров, министров, губернаторов и полицейских, или говоривших: «пусть погибнет 90 % населения», лишь бы оставшиеся 10 % восприняли теорию Карла Маркса?

Если г. Башилов считает эту «плеяду» русской интеллигенцией – он по-своему прав. Она не была и не будет строительницей русской культуры: она была ее разрушительницей. Вот почему в начале этого столетия появилось ходкое выражение «гнилая русская интеллигенция» – ее то, по-видимому, и разумел г. Башилов.

На отрицании, уничтожении, разрушении ничего строить нельзя. Если разрушаются трущобы, со делается это, вероятно, с целью выстроить на их месте хорошие современные дома: если уничтожается лес, по-видимому, более целесообразно засеять на его месте луг или обратить его площадь в пашню; уничтожение государственного строя тоже должно иметь в виду что-то лучшее, созидательное. Гнилая интеллигенция ничего созидательного в виду не имела. Декабристы не имели одинакового мнения по вопросу о будущем устройстве государства: одни стояли за конституционную монархию, другие – за республику, одни желали отмены крепостного права, другие – его сохранения. Их объединял лишь лозунг «долой самодержавие». Этот лозунг стал чем-то вроде символа веры всей плеяды гнилых интеллигентов, которые в течение почти ста лет вносили свой тлетворный разрушительный дух в сердце русского народа, подобно крыловской свинье, грызущей корни дуба, плодами которого она питалась.

В 1917 г. мечта осуществилась. Результаты налицо: цветущая и благоденствующая страна, житница Европы, стала раздетой, нищей, голодной, без какой-либо надежды на более светлое будущее. Управляют ею те же гнилые интеллигенты, боящиеся пуще огня восстановления созидательной царской власти.

Наряду с интеллигенцией гнилой существовала и настоящая интеллигенция. Многие из ее представителей не знали о существовании Мидян, многие не были знакомы с теорией контрапункта и, тем не менее, они были интеллигентами. Это были русские патриоты, гордящиеся тем, что они – сыны своей великой страны. Каждый из них по своим способностям и возможностям вносил что-то в русскую культурную сокровищницу. Были среди них великие полководцы, писатели, поэты, художники, государственные деятели, композиторы, артисты, а были и скромные земские деятели, народные учителя, землепроходцы. Суворов и Евпатий Коловрат, Пржевальский и Ермак Тимофеевич, Беринг, Крузенштерн и братья Лаптевы, Кузьма Минин и князь Пожарский – все они интеллигенты, творцы русской культуры. Одни поднимали для пользы родины русский национальный дух и воинскую доблесть, другие сеяли русскую культуру среди диких инородцев, третьи изучали неведомые моря и земли, четвертые подавали пример жертвенного подвига. А какой вклад в мировую культуру внесли русские ученые, художники, писатели, музыканты! И, наконец, какой бесценный вклад внесли святые угодники Божьи, начиная с Владимира Святого и кончая св. Серафимом Саровским и о. Иоанном Кронштадским. Ведь это они просветили светом Православия почти всю русскую землю от финских хладных скал до пламенной

Колхиды, и от Балтийского моря до Тихого океана. Это действительно такая плеяда, пред которой бледнеет все остальное! Это не гнилая, а подлинная истинная интеллигенция.

* * *

В то время как русская интеллигенция творила великое дело созидания Святой Руси, гнилая интеллигенция прилагала все усилия для разрушения таковой. Одного из этих разрушителей (проф. Петражицкого) В. В. Розанов метко прозвал «ученой павой». Вот эти то ученые павы и мнили себя солью земли русской. Они воображали, что никто кроме них Россией править не может. История показала, на чьей стороне была правда. Ученые и неученые павы ничего создать не сумели. Они разрушали, разрушают и будут разрушать. Они давно разрушила бы дотла всю нашу родину, если бы там не осталось представителей истинной интеллигенции. Удастся ли им уничтожить всю интеллигенцию, покажет будущее, но, верится, что этому не бывать.

Нельзя не согласиться с Иваном Лукьяновичем, что в царской России было много дефектов и недочетов. Скрывать таковые было бы и нечестно, и вредно. Интеллигенция их и не скрывала, а, наоборот, обнаружив таковые, стремилась их уничтожить или сгладить. Гнилая интеллигенция этого не делала, а лишь кричала – «долой самодержавие». Как это ни странно – обе интеллигенции существуют и поныне, как в СССР, так и заграницей. Во всех неудачах СССР до сих пор виноват царский режим. Это через 36 лет после его падения! После стольких пятилеток просто, пятилеток в четыре года, пятилеток сталинских, пятилеток послевоенных ит. д., ит. д., хвастливые заявления о необычайных достижениях сменяются заметками об отсутствии обуви и одежды, о недостатке продуктов питания, о понижении урожайности и даже о голоде. Это все наследие царского режима!

Заграничная гнилая интеллигенция рассуждает иначе. Царский режим, к счастью, уничтожен, но, к сожалению, на смену ему пришли не мы, эс-эры, эс-деки, НТС-цы и т. д., т. е. настоящие социалисты, а ленинцы, сталинцы, маленковцы, т. е. социалисты ненастоящие. Дайте нам только шанс! Отсыпьте сто миллионов долларов и мы сделаем переворот в СССР. Ненастоящий социализм превратится в наш, настоящий. Этому балагану и этой хлестаковщине пора положить конец. Это задача русской интеллигенции. Это по мере возможности и делают народные монархисты.

На русском народе лежит величайший грех: убийство самого интеллигентного и самого культурного в стране человека – Помазанника Божьего Государя Императора Николая II, Его Августейшей Семьи и Их слуг. И в этом грехе виноват весь русский народ. Даже те, которые не сочувствовали революции, тоже виноваты, хотя бы потому, что не сумели предотвратить это гнусное злодеяние. Мы должны каяться, каяться и каяться. Только тогда мы можем надеяться, что Господь Бог услышит наши молитвы и восстановит Святую Русь. В противоположность гнилой интеллигенции и ученым павам народные монархисты не клянчат чужие миллионы и не обещают создать настоящий социализм, не занимаются очковтирательством и хлестаковщиной. Они желают восстановить в России законную монархию, упразднив в ней все бывшие до революции недочеты и введя в нее все то новое и хорошее, чему научила их жизнь и что подсказал им широкий умственный кругозор. Помогать им в этой великой задаче – долг каждого интеллигента, к каковым дерзаю причислить себя и я и, к которым (хочет ли он это или не хочет) я причисляю и г. Башилова.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 14 октября 1954 г.,

№ 248, с. 7–8.

 

Комментарии

Комментарии – вещь полезная, но тошнотворная, когда комментируется то, что в комментариях не нуждается.

Передо мною советское издание сочинений Салтыкова-Щедрина. Том: «Помпадуры и помпадурши». Комментариям посвящено восемь страниц, за подписью некоего Б. Горева.

У Салтыкова: «Timeo Danaos»… Горев по этому случаю рассказывает историю деревянного коня и взятия Трои обманом. Следуют комментарии, объясняющие, что такое «земские учреждения», «мировые посредники», что за «Тильзитское свидание», кто такие Генрих IV, Меттерних, Диоклетиан, «король-солнце», Луи-Филипп, Гизо, Новосильцев, Чарторыйский, Строганов и Сперанский. Объясняется выражение: «фотиевско-аракчеевский тон»…

«Фотий, – объясняет Б. Горев, – архимандрит, ярый мракобес, попавший в милость к Александру I. Вместе с солдафоном Аракчеевым они характеризуют последние годы этого царствования, когда елейная церковность соединялась с самой беспощадной и мрачной реакцией во всех областях жизни». Комментарии о Генрихе IV ограничиваются курицей в супе по воскресеньям.

О чем ином свидетельствует надобность в таких комментарии, как не о низком образовательном уровне советской читающей публики? Впрочем, оно и не удивительно там, где Сталин – «корифей науки». Комментатор предполагает, что читатель Салтыкова не знает латинского шрифта и объясняет «Therese, Ardalion – Терез, Ардальон». Другая особенность советских изданий – страх, Боже упаси, написать слово «бог» с большой буквы.

«Верочка! Ведь ты любишь бога?»

«Русская мысль»,

Париж, 21 сентября 1951 г., № 382,с. 3

 

О «культурном уровне»

Ответ Михаилу Лавде

Уважаемый г. Лавда в своей заметке в № 382 «Русской мысли» совершенно правильно сообщает о множестве комментариев, которыми снабжено советское издание Салтыкова-Щедрина. Подобными пояснениями снабжен не только этот автор, но и подавляющее большинство всех массовых, многотиражных и дешевых советских изданий.

Но далее г. Лавда делает неправильный вывод о низком культурном уровне советского читателя, иначе говоря, утверждает культурную отсталость современной российской молодежи (основной читательской массы) по сравнению с Западом и с молодежью дореволюционной России, возможно и с читателем из среды «старой» эмиграции. Этот упрек не нов. Он повторяется часто, и на него надо ответить.

Читательская масса в разных странах и в разные времена не однородна по своему составу. В каждом обществе она имеет свою ведущую элиту, своего «середняка» и свои «низы». Круг понятий читательской массы изменяется и во времени. Изменяется и состав языка. Отсюда ясно, что шедринский эпитет «помпадур» нуждается в разъяснении для подсоветского читателя, так же, как термины «активист», «выдвиженец», «летун» требуют расшифровки для западного читателя и «старой» эмиграции. Но это еще не говорит о разнице культурных уровней одних и других.

Теперь сопоставим и сравним численно читательскую массу дореволюционной и современной России на примере хотя бы того же Салтыкова-Щедрина. До революции в России было менее ста высших учебных заведений. Теперь их около тысячи, а число средних школ возросло еще более. Все их студенты и ученики старших классов читают теперь Щедрина, т. к. он введен в программу средних школ. Большинство их – колхозники, не получившие вне школы, в семье, достаточной читательской подготовки, и приведенные г. Лавдой примеры комментариев им нужны так же, как нужны пояснения терминов их быта и их понятий читателю Запада и «старой» эмиграции.

Что же произошло за 35 лет с читательской массой России? Она неимоверно количественно возросла. Будет ошибкой отнести этот рост за счет пресловутых «достижений». Он обусловлен иным: неудержимым культурным развитием российского народа – даже в оковах ждановщины и политграмоты. Это развитие протекает главным образом за счет читательских «низов», иначе говоря, не читавшая ранее деревня подтягивается к среднему уровню, и ясно, что пояснения фразы о Троянском коне и данайцах ей нужны. Греха в этом нет.

Но спустился ли культурный уровень читательской элиты и даже середняка? «Новые» авторы «Посева», «Граней» и «Нашей страны», с их «новым» читателем, дают нам ответ «здесь». Вряд ли их можно упрекнуть в пониженном культурном уровне.

Огромные исследовательские работы по геологии, археологии, литературоведению и в других областях культуры, 30.000 зарегистрированных советских «поэтов» (т. е. авторов, пишущих технически грамотные стихи), технические качества режиссера и актера советской кинематографии и ряд других показателей уровня средней интеллигенции, средних слоев читателя и его элиты не говорят нам о снижении культурного уровня и численности этих групп «там», и крайне ошибочно с учить о них на основе показателей «низов», что делает М. Лавда.

К сожалению, метод, принятый г. Лавдой, очень распространен в среде «старой» эмиграции и вредит, прежде всего, ей самой, ее познанию современного российского народа, его интеллигенции, его молодежи. Мне приходилось слышать много анекдотических фактов, – и характерных, и правдивых для ее культурных «низов», но ошибочных и порочных в применении к целому, середняку и тем более к ее элите.

Поэтому я позволю себе рассказать два таких же правдивых анекдота, того же порядка, но обратной направленности.

В 1947 г., в Риме, в Русском Собрании, один молодой человек хотел сказать комплимент одной очень изящной и хорошенькой девице, русской «старой» эмигрантке из Белграда, снимавшейся тогда в значительной роли в боевике «Калиостро».

– Вы сегодня точно сошли с картины Боттичелли… – сказал он.

– Какой? – спросила она кокетливо.

– «Весна», – ответил он.

– А в каком кино идет эта картина?

Второй анекдот можно прочесть в «Новом русском слове», № от 19 августа с.г. Там, под заголовком «Проверьте свои знания», помещен вопрос: «Кто является основателем геометрии?». Тут же дан ответ: «немецкий доктор Ганеман»… Эвклид и Пифагор, с его общедоступными «штанами», при данном культурном уровне, очевидно, в счет не идут.

Не комментируя этих фактов, отметим все же, что они даны не колхозными читательскими «низами», но артисткой кино и сотрудником очень ходкой газеты.

«Русская мысль»,

Париж, 12 окт. 1951 г., № 388, с. 6

 

Еще о «культурном уровне»

Ответ на ответ

В весьма интересном и обстоятельном письме в редакцию г. Алымов утверждает, что снижения культурного уровня в России нет. Позволю себе продолжать думать, что снижение это существует. Разве недостаточно такого «корифея науки», как Сосо Джугашвили? Такого корифея Россия до сих пор не знала.

Нам говорят, что за это время проделано много по геологии, археологи и другим наукам. Русская земля не оскудела, но что такое высшая школа в советских условиях? «Известия» от 7 октября посвятили ей передовицу, в которой говорится: «Высшая школа – гордость советского народа. Огромна ее роль в подготовке кадров строителей коммунизма».

Любопытное признание. В Средние века философия была служанкой богословия; в наши дни она служанка ленино-марксизма-сталинизма. И еще пишут «Известия»: «марксистско-ленинская наука о развитии природы и общества должна преподаваться в вузах ясно и доступно (любопытная рекомендация применительно к развитию студентов), в тесной связи с задачами и практикой коммунистического строительства». Итак, наука в коммунистических тисках, и это одно достаточно характеризует уровень науки в советских условиях.

В «Материалах конференции научных работников» (эмигрантов), состоявшейся в Мюнхене в январе с.г., читаем: «За сто лет до советской науки в России, в период реакции, существовала такая же точно наука, как и советская наука. Разница лишь в том, что тогда (это был период мракобесия Магницкого, знаменитого попечителя Казанского учебного округа) требовалось, христианское благочестие (своеобразно понимаемое), а в советской науке требуется марксистское благочестие».

Проф. Филиппов, который делал доклад, говорит еще «очень часто приходилось слышать от научных работников, имевших несчастье жить при советской власти, что советская наука это – настоящая средневековая наука. И, действительно, между советской наукой и средневековой наукой имеется много сходного. Подобно тому, как средневековая наука считает, что Священное Писание дало уже истину, и задача науки состоит лишь в развитии и обосновании этой материальной истины, так и советская наука считает, что марксизм дал уже истину, и что задача науки состоит лишь в развитии и обосновании этой истины».

Надо при этом отметить, что средневековая философия обнаруживала большую тонкость мысли и весьма большое разнообразие в даваемых ответах. Советская же наука никакой точностью мысли и разнообразием в даваемых ответах не отличается, рабски воспроизводя положения Маркса, Энгельса и гордясь именно тем, что она ни в чем не отходит от их положений, ничего не добавляет своего.

Советскую науку можно сблизить с наукой талмудической, которая представляет собой весьма мелочное развитие данных ей истин (Священное Писание Ветхого Завета). Для советской науки Талмуд – это учение Маркса. Как пример крохоборства Талмуда, можно привести длинное рассуждение о том, при каких условиях можно читать молитву «Жема» («Слушай, Израиль»), В советской науке такое же неумолимое крохоборство, например, при разборе взглядов Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина относительно построения социализма в одной стране.

Но в Талмуде крохоборство зачастую прерывается выражением сильного чувства и возвышенной мысли. Так Бен-Аззан говаривал: «жертвовать плотью для науки – похвально, жертвовать наукой для плоти – непохвально». Симон, сын Гамалиила, сказал: «На трех вещах покоится свет: на праве, истине и мире».

Ни таких мыслей, ни таких возвышенных чувств, казенная советская наука не знает. Нам преподносят такие прелести: «Марксизм и хирургия», «Вопросы венерологии и дерматологии под углом зрения диалектического материализма», «За партийность в математике», «Марксистско-ленинская теория в кузнечном деле».

Г. Алымов дает любопытную справку о советской поэзии. Оказывается, что в Советском Союзе зарегистрировано 30.000 поэтов. Если считать советских поэтов нолями, то пальма первенства, несомненно, принадлежит им…

«Русская мысль»,

Париж, 19 окт. 1951 г.,

№ 390, с. 3

 

Показатели «культурного уровня»

Письмо в редакцию

Обмен мыслями о культурном уровне современного русского читателя, возникший между г. Лавда и мною на страницах «Русской мысли», является, по существу, частью дискуссии о «советском человеке», вовлекшей в себя почти все газеты русского Зарубежья. Несомненный интерес к ней со стороны широкой общественности и побуждает меня к новому «ответу» на его письмо в редакцию («Русская мысль» № 390).

В своем «Ответе на ответ» г. Лавда широко применяет, в качестве аргумента, аналогии, ссылаясь на «корифея науки» Сталина, на реакционность пресловутого Магницкого и на Талмуд.

Но ведь мы говорим о современном русском читателе, в частности, о молодежи. Может ли И. Джугашвили быть хоть в какой-либо степени характерным показателем этой группы русского народа?

Аналогия г. Лавды между реакционностью Магницкого и ждановщиной, по существу, верна. Разница между ними лишь в коэффициенте. Но вспомним, что современниками Магницкого была пушкинская плеяда, Грибоедов и их читатели – первые «массовые» читатели в России.

В ту же эпоху вызревали юные Герцен, Грановский, Белинский, Бакунин, Катков, Киреевский и другие, обвинить которых в снижении культурного уровня вряд ли возможно. Следовательно, реакция «сверху» далеко не всегда подавляет «низы». Наоборот, мы вправе отметить другое: она вызывает, особенно среди молодежи, чувство протеста, стремление к поискам, т. е. «революционность».

Теперь о Талмуде. Я далек от мысли о придирке к этому неудачному, на мой взгляд, сравнению с книгой, не имеющей никакого отношения к современному русскому читателю и русской молодежи. Уважаемый г. Лавда, конечно, имел в виду «цитатничество», «коммунистическую схоластику». Несомненно, эти формы воздействия на развитие сознания современной подсоветской молодежи применяются в СССР с невероятным напряжением «сверху». Но столь же несомненно, что есть и другие силы, формирующие сознание, душу, творчество русского народа. Перечислять их нет места, и поэтому я обращаюсь лишь к конечным результатам этих воздействий.

Политучеба проводится повсеместно в СССР, даже в консерватории, но она ли привела русских молодых скрипачей к победам на международной эстраде? Она ли руководит неувядаемым балетом московского Большого Театра? Она ли внедряла систему Станиславского в провинциальный русский театр, превратив «Рычаловых» в приличных актеров среднего уровня?

Ждановщина в том или ином виде уже 30 лет давит с небывалою силою на русского литератора и… все же рождаются «Тихий Дон» Шолохова, «12 стульев» Ильфа-Петрова, в поэзии – Багрицкий…

В науке систематически избиваются то историки, то экономисты, то физиологи, то генетики… и все же в царстве Лысенок продолжают жить и проявлять себя молодые физиологи школы Павлова, геоботаники школы Вавилова (погибшего в ссылке), литературоведы, исследующие «Слово о полку Игореве» и московскую повесть XIV столетия…

Кто они? Откуда они, эти многоликие, почти безымянные хранители и работники русской культуры, кладущие в нее малые, но великие в сумме своей, кирпичики?

Они есть тот «средний и низший» круг читателя, повышение культурного уровня которого отрицает г. Лавда, обобщая их с «корифеем науки» Джугашвили, а их работу с цитатами из Талмуда. Эта работа их, – прогрессирующая, несмотря на тягчаишии нажим всяких ждановских политграмот и пр., вопреки им, – и есть действительный показатель культурного роста русского народа и его элиты – читательской массы, а не комментарий к давно забытому и, кстати сказать, весьма плоскому эпитету «помпадур».

«Русская мысль»,

Париж, 14 ноября 1951,

№ 397, с. 7.