Кто только не писал о Рождественском Деде!

Перечислить всех таких авторов нет никакой возможности. Эту чрезвычайно популярную личность изображали во всех странах, во всех видах и под множеством различных имен. Но беда в том, что все авторы писали о Рождественском Деде с чужих слов и поэтому нередко уклонялись от истины. Никто из великих и невеликих писателей, сам лично ремеслом Рождественского Деда не занимался.

А вот мне довелось! Да, дорогие читатели, в числе множества моих подсоветских, подИРОвских и прочих профессий значится и такая. Поэтому я и пишу сейчас не рассказ, не очерк, а скорее мемуары или даже нечто вроде социологического исследования этой специальности.

Задумался ли кто-нибудь из литераторов над вредностью и даже опасностью работы Рождественского Деда? Над его национальным происхождением и расовыми чертами? Над его политическими убеждениями, наконец?

Никто. Никто не потрудился, как говорится, рассечь его в этом аспекте.

А между тем, материала для этого исследования достаточно. В Англии, например, этот почтенный труженик, в силу славных британских традиций, визитирует своих клиентов, неуклонно пролезая сквозь каминные трубы. Каково ему в столь почтенном возрасте заниматься подобной эквилибристикой! В Швеции он путешествует всегда в самые злейшие метели. Тоже приятного мало. В Калифорнии, по свидетельству столь солидного знатока, как Брет-Гардт, Рождественский Дед получает иногда по паре пуль в оба плеча. В Старой Сербии… ну, о трагизме его работы в этой стране я сообщу в конце рассказа.

Итак, мне довелось стать Рождественским Дедом пару лет назад в лагере ИРО Баньоли, на берегу зеркального Неаполитанского залива. Влип я в эту историю по своему крайнему легкомыслию. Каюсь! Ну, ничего, бывает и хуже!

Началось, как всегда, с пустяка. В первых числах декабря приходят ко мне приятели.

– Так и так, – говорят, – напиши детскую пьеску к празднику, чтобы наши ребятишки поразвлеклись, не всё же тебе липовые анкеты в банановые страны сочинять.

– Что ж, – отвечаю, – можно.

Это верно, не всегда же врать, надо когда-нибудь и правду сказать. А ребятишки у нас хорошие, российские всевозможных самостийностей, с отделением и без отделения: и великие карачаи есть, и кривичи имеются, сано-донских скифосарматов сколько хочешь, а иногда даже и русские попадаются. Материал богатый. Ладно, сварганю пьеску по методу АБН.

– Как это? – спрашивают.

– Очень просто. Разузнаю у ребят, кто в какую дудку может дуть, самоопределю их в соответствующих направлениях и получится целая программа. Сделаю! Образцы для такой работы имеются.

А наши российские ребята в Баньоли действительно к этому делу подходили. Ира Ю., например, лихо гопачок отхватывала. Боря К-янц такого «Шамиля» разделывал, что у всех сотрудников «Свободного Кавказа» кишки бы полопались от зависти, Розочка из Бердичева полагающийся ей по званию боярский танец… И даже такой мальчуган нашелся, который умел маршировать не хуже Павловского гренадера и брать на-караул по старому уставу. Словом, все подлежащие освобождению народы были представлены в своих высших исторических достижениях. Один лишь мой сынишка, в качестве наичистейшего руссака, своего самоопределения не имел. Ну, что ж? Для него я придумал роль кота, ибо мяукать по-русски все-таки разрешалось даже и в свободной Европе.

Пьесу же мы ставили по-итальянски. Фабула ее была проста: дети уходят на елку, бросив свои старые игрушки и кукол. Появляется традиционная фея, игрушки оживают и каждая выполняет свой номер. А в финале приходит Рождественский Дед с елочкой и поздравляет всех с праздником – торжественный марш и занавес.

Писатели, отдававшие свой талант Рождественскому Деду, проглядели один важный вопрос: была ли у Рождественского Деда своя Рождественская Бабка? Я же могу удостоверить: несомненно, существуют и Рождественские Бабки! Без них Дедам никак не обойтись. Именно моя бабка и подготовила к спектаклю все нужные костюмы. Да еще как подготовила! С полной исторической и этнографической точностью. Боря К-янц превратился в лихого конвойца Е. И. В., с газырями, башлыком, а гренадер Васюк щеголял в полном Преображенском мундире 20-х годов прошлого столетия и даже в кивере с султаном. Словом, когда занавес раздвинулся, многонациональная публика Баньоли ахнула.

Да, простите, о самом главном я позабыл рассказать: выполнять роль Рождественского Деда должен был мой друг, Александр Иванович, грудастый богатырь, с бицепсами, как у Поддубного, но высокие специалисты ИРО накануне спектакля зачислили его в разряд крайне худосочных и тотчас же отправили в соответствующий худосочию лагерь, километров за триста. Эта неожиданность привела к тому, что Рождественским Дедом стал я сам. А у меня и без того хватало работы. Надо было и одевать и гримировать моих артистов, и свет пускать, и занавес раздвигать, и даже стучать в пустую банку от мармелада, заменявшую необходимый для исполнения «Шамиля» бубен.

Ничего! Вышли и из этого положения. Смастерили скафандр из круглой картонки, обшили его непомерной ватной бородой, непромокаемый плащ тоже обшили ватой и получилось так, что всё это снаряжение я мог разом надевать перед самым выходом к выполнению дедовских обязанностей.

Всё это было продумано, как в примернейшем промфинплане. И все-таки… все-таки получилась неувязка!

Точно определив нацпринадлежность каждого из моих артистов, я позабыл выяснить историческое прошлое самого Деда, а Рождественские Деды, как известно, тоже разные бывают, и в зависимости от своего племени и самоопределяются.

Но спектакль шел прекрасно. Бравый преображенец лихо маршировал, а кот еще лише мяукал. Ирочка залихватски отстукала гопака с присядкой, конвоец Боря в шелковой черкеске крутился, как пламенный вихрь, и, глядя на него, я сам пришел в такой восторг, что даже прошиб мармеладную банку и дошел до седьмого пота.

Наконец, мой выход. Нахлобучиваю свой скафандр, хватаю зажженную елочку и торжественно выступаю на сцену.

– Боно Натале!

А навстречу мне несется рев не то восторга, не то ужаса.

В чем дело? Почему после всех блестящих номеров мой трафаретный выход произвел такой колоссальный эффект?

Пианист за сценой грянул бравурный марш. Преображенец и конвоец торжественно повели всю колонну самоопределенных кукол, а мне вдруг припекло левую щеку. Да так припекло, что я разом понял причину оваций, сбросил загоревшийся от елочной свечки ватный скафандр, вспыхнувший ватный плащ и, превратившись из величавого Рождественского Деда в далеко не величавого ировца, позорно бежал за кулисы, блистая заплатой на тыловой части брюк. Кто– то догадался дать занавес.

Но зал гремел аплодисментами и вызывали именно меня: Деда, Деда! Пришлось натянуть затоптанный обгоревший плащ и, почесывая обожженную щеку, выйти на вызов.

– Лепо! Лепо! Врло лепо отыграл господине свою улогу! – сыпались на меня похвалы на всех балкано-славянских наречиях.

Причину этого бешеного успеха я узнал лишь вечером от старого сербского полковника. Оказалось, что в деревнях Старой Сербии до сих пор еще жив обычай сжигать на святках чучело Рождественского Деда, как на нашем севере, еще на моей памяти, сжигали веселую Масленицу. Национальность же Деда, в которого я перевоплотился, не была заранее определена, и он, учтя балканское большинство публики, соответствующе самоопределился на самых безупречных демократических основах.

Спорить мне на этот счет с ним, конечно, не пришлось, но только я больше ни в какого Деда, кроме своего старика Русского Мороза, ни перевоплощаться, ни самоопределяться не буду. Две недели после этого самоопределения не мог левую щеку брить. Так и ходил с одною бакенбардою, приводя в восторг всех неаполитанских мальчишек. Хорошо, что этим отделался. Мог и совсем погореть. Самоопределение – опасная авантюра даже и для аполитичных Рождественских Дедов.

«Наша страна», № 155,

Буэнос-Айрес, 3 января 1953 г.