Всё вы, господа, нашу эпоху ругаете. И такая она, и распротакая, не эпоха, а прямо сплошная коллективизация. Ложись и помирай! Извините, но я с вами не согласен. Наша эпоха: кому – как. По выражению Маяковского: «Кому бублик, а кому дырка от бублика, то есть демократическая республика».
Вот, например, нашему брату – фельетонисту эта самая эпоха – золотое дно, Клондайк, Торгсин. Покуривай и темы лопатой греби!
В прежнее время во Франции знаменитый фельетонист Рошфор всю жизнь про Наполеона Третьего писал. И Наполеона уж нет, а он всё пишет. Читатель плачет от скуки, а Рошфору где другую тему взять? Пусто. Ничего фельетонного.
Или у нас был В. М. Дорошевич. Так он целыми днями у Тестова в трактире сидел, всех знакомых и незнакомых за полы ловил:
– Миленький, пожалейте хоть вы меня, дайте темочку! Федор, – кричит официанту, – услужи, дай тему, пятерки тебе не пожалею.
– Всей бы душой для вас, Влас Михайлович, – да не могу: всё в порядке. Расстегайчиков не прикажете?
А теперь? Берите любую газету и начиняйте прямо с сенсационной информации.
Мориссон из Лондона Массадыку кричит:
– У нас национализация – это социализм, а у вас национализация – это грабеж! Я тебя в Гаагу к мировому потащу!
Массадык на своей тегеранской кровати лежит, Иноземцевы капли стаканами глотает и ему в ответ:
– Хлеб-соль в ООН вместе, а табачок в Персии врозь. Плюю я на твоего Гаагского мирошку!
Чем не фельетон? Другой желаете? Извольте, тут же: 101 заседание в Розовом Дворце или «Вампука» в мировом масштабе! Н. Н. Евреинов на такой теме всероссийское имя себе сделал… И теперь еще в «Возрождении» вспоминает…
Наш эмигрантский фельетончик, хотите? Пожалуйста. Читайте «Новое Русское Слово» хоть бы номер от 8.6.1951. Почитаем:
«Опыт ознакомления с политическим обликом новой, послевоенной эмиграции… обнаружил всю несостоятельность, если не обреченность идеи демократической коалиции». Оказывается вся эта новая эмиграция «влечется к сближению с монархическими кругами».
– Что это такое? – удивляется читатель, – И. Солоневич стал в «Новом Русском Слове» печататься? Его это слова! – смотрит на подпись и глазам не верит, – да, ведь, это Г. Аронсон, Б. Двинов и Б. Сапир в собственном одиночестве сами расписались. Чем не фельетон?
Да, что там высокая политика! У нас по нашему ИРО-лагерю не люди, а фельетоны ходят. Вот и сейчас, я пишу, а в мой закуток казак Селиверстыч зашел. У него не жизнь, а перманентный фельетон.
– Прочти, – говорит – друг, эту бумагу и переведи, как сумеешь. Бумага английская.
Читаю:
«Your case is definitely closed».
По-английски я не очень горазд, но все-таки разъясняю:
– Прикрыта тебе эмиграция в США окончательно, – говорю, – Клозед – твое дело! Всеми буквами здесь прописано.
А Селиверстыч, мужчина серьезный, грудь, как печка; недавно на спор с итальянцами осла на плечах сто метров пронес.
– Почему же, – говорит, – меня в клозет упрятали?
– Туберкулез у тебя нашли. Написано полностью.
– Как это так? 211 регистраций прошел, 27 рентгенов, 3 литра крови происследовал, через пятерых политконтролеров проскочил, пальцы и на руках и на ногах отпечатал, знамени присягнул, семь автобиолип дал… и кислоты, и давления, и излучения, и прочее – всё было в порядке, а теперь ТВС? Два года с месяцем в очередях простоял, а теперь – в клозет? Что же мне делать?
– Что приказано, то и делай, – говорю, – бери бумагу эту и иди с ней по назначению.
Ну, не золотой ли век для фельетониста наша эпоха?
[Дрын]
«Наша страна», № 85,
Буэнос-Айрес, 1 сентября 1951 г.