Передо мной пачка смятых, изорванных тетрадей. Многое прочесть уже нельзя, иное стерлось, иное за писано неразборчиво. Писал в тряском товарном вагоне, в хаосе разрушенных городов, в полутьме бомбоубежищ…

* * *

1942–1950 гг., Ставрополь-Берлин-Рим

В этих пунктах поставлены главные вехи пройденного пути, пути поисков и метаний, жуткого и скорбного пути «нового» эмигранта…

* * *

5 августа 1942 г., совхоз Демин, хутор близ Ставрополя

Позавчера город взяли немцы. Происходит интересный процесс: спадают маски. Наш бухгалтер оказался священником, тракторист – убежавшим из Колымы казаком, кладовщик – тоже беглым из какой-то ссылки тамбовским крестьянином. Я тоже снял свою – сторожа совхозного сада.

Маски спадают и с душ. Когда мимо совхоза пронесся первый патруль немецких мотоциклистов, наш зоотехник, молодой парень, активист и главный оратор на всех собраниях, облегченно вздохнул:

– Кончилась чёртова советская власть.

Мы собрались в опустевшей совхозной конторе.

– Что теперь будет?

– Известно что! – отозвался ка зак, – под немцем будем. Он порядок наведет.

– Порядок, это конечно, – рассуждает тамбовец, – мы не против того. Порядок нужен. Только ведь он для себя стараться будет. Не иначе.

– И тебе останется. Хуже не будет…

– А Российской Державы не установит? Какая была при царском ре жиме?

– Чего захотел! А царя где возьмешь? Всю Фамилию перебили.

– При НЭПе сообщали в газетах об императоре Кирилле, – говорит священник-бухгалтер. – Только, кажется, помер он.

– Може сыны от него остались? – допытывается тамбовец.

– Неизвестно.

– Эх, кабы своего! Что б свою русскую линию гнул… для народа!

* * *

12 сентября 1942 г., Ставрополь

Я вернулся в город и, пользуясь хаосом первых дней новой власти, занял комнату. Много офицеров. Узнав, что я говорю по-немецки, они охотно знакомятся, расспрашивают и сами рас сказывают. С некоторыми из них я даже сблизился. Вот, например, д-р Шуле, глава их пропаганды, вдумчивый, глубокий и хорошо знающий нашу эмиграцию в Германии. Это мне особенно интересно.

– О, да! Русская колония в Берлине очень значительна, – рассказывает он мне, – там живут ваши генералы Бискупский, Лампе. Много русских ресторанов, церкви, газеты, издательства…

– А политическая жизнь?

– Конечно, вы, русские, не можете жить без политики. Есть группы, партии.

– Какое течение преобладает?

– Трудно сказать. Пожалуй, монархисты.

– Значит, есть возможный монарх? Претендент? Кто он?

Лицо д-ра Шуле разом каменеет.

– Я далек от деталей русской политической жизни. Не знаю.

Словоохотливость немцев всегда имеет предел. В каждом из них сидит «орднунг».

* * *

26 декабря 1942 г., Ставрополь

Узнал. В сочельник один бывший «русский» немец подвыпил и проболтался.

Он есть. Его зовут Владимир. Он сын Кирилла. Где Он – узнать не удалось.

Странное дело. Немцы охотно и да же откровенно говорят со мною, даже «Майн Кампф» дали прочесть, что русским обычно строго запрещено, но, как только речь заходит о русской монархии – молчок.

– Ваша монархия умерла и уже не может возродиться.

То же и в нашей газете. Цензура немцев – слабая, но при малейшем упоминании о монархии статья летит в корзину, и обычно любезный цензор превращается в цербера. Почему?

Спросил об этом одного из немногих просочившихся к нам русских эмигрантов, переводчика горных стрелков «Эдельвайс». Тот рассмеялся.

– Да разве вы не понимаете? Ведь Русская Монархия – синоним великой и могучей России, т. е. имен но того, чего немцы, да и не только немцы, как огня боятся. С коммунистами они, в случае победы, сговорятся легко. Два сапога – пара. С социалистами тоже поладят, а вот с монархией компромисс невозможен. Они это прекрасно понимают.

Это так. Мне вспоминается наш совхозник-кладовщик и его «чтобы царь свою русскую линию гнул». Немцы тоже знают эту «линию».

* * *

30 июня 1943 г., Симферополь

В русской газете «Голос Крыма» – сообщение об организации Русской Освободительной Армии. В городском театре был посвященный ей митинг в присутствии всего немецкого генералитета, Зал был переполнен, у две рей театра – толпа.

Открыто бюро записи в РОА. По валили валом и русские, и татары, хотя у них есть свои национальные формирования.

Я провел целый день в бюро, присматриваясь и прислушиваясь.

В большинстве записывается молодежь, но есть и старики. Видел даже деда, отца и внука, записавшихся разом. Между прочим – армяне. Интересны крымчаки. Один, лет тридцати, крепкий, самоуверенный, ораторствует:

– Генерал Власов? Пожалуйста! Война есть – генерал очень нужен. Пожалуйста! Мир будет – на генерала царь нужен. На всю Россию один царь. Царь есть – хорошая жизнь есть. Царя не будет – опять колхоз будет, коммунист будет.

Пожалуйста! Опять, она, «линия».

* * *

15 сентября 1949 г., лагерь Баньóли, Италия

Русских в лагере много. Перезнакомился. Самым интересным оказался Александр Иванович, шахтер из Донбасса.

В первый раз мы встретились с ним на медицинском осмотре. Я залюбовался его могучим обнаженным торсом. Он заметил, расправил плечи и напряг туже желваки бицепсов:

– Ничего, есть силенка!

Потом мы подружились. Ему 33 года. С детства работал в шахтах. Грамоте научился уже здесь, в Италии, куда пришел пешком из Чехии, вырвавшись из окружения при ликвидации РОА.

Основные черты Александра Ивановича – сила и упорство, целеустремленность. За что возьмется – уж не выпустит из рук. Теперь взялся за самообразование: учится у меня русской грамматике; медленно, но основательно прочел очерки по русской истории.

Мозги у него, как жернова: тяжелые, неповоротливые, но всё в муку перетрут. Хороша – проглотит. Плоха – по ветру пустит. На веру, не перетерев, ничего не берет. Признаюсь, я полюбил эту цельную, самобытную натуру.

Мы с ним купаемся в море и подолгу беседуем.

– Вот Вы, Борис Николаевич, всё за монархию пишете. Это верно, что без царя у нас, если и Иоську свернут, так лет на двадцать еще безобразия хватит. И то верно, что при царе народу лучше было. Мне это батька мой, да и другие – подтверждали. Только…

– Что только, Александр Иванович?

– Только тогда время другое было, и народ другой был. Тогда легко было царю править. Вся организация его была. И то из десяти императоров пятерых убили.

– Ну, так что же?

– А то, что очень это тяжелая профессия. На такое дело особенный человек ну жен, тем более, когда всю организацию надо наново строить.

– Договаривайте.

– Я вот что скажу. Я не против Великого Князя. А сам-то он захочет на такую тяжелую работу идти?

– Вы же читали его обращение к русским людям? Значит, принимает на себя всю тяжесть служения.

Александр Иванович молчит и перетирает какую-то мысль своими жерновами.

– Всё это так. Только…

– Опять, только?

– Только из Мадрида смотреть, это одно, а в России совсем другое будет. Тут большая сила нужна, смелость нужна, тоже и любовь… к на роду… вот какие качества требуются. Чтобы взял свою линию, да и держал бы ее крепко. Иоська на коммуну ведет, а царь должен на народ весть. Тогда дело будет. Здесь особенный человек нужен.

– Что ж… и поведет.

– Как вы это говорите? А вы его видали?

– Нет.

– То-то и оно. Тут видеть надо. Самому удостовериться.

– Бог даст, увидим и услышим.

– Вы, может быть, увидите, а я нет. Послезавтра в Австралию. Оттуда не увидишь.

– Ну, если я увижу, то напишу вам, тогда поверите?

– Вам-то? А как же! Вы мне это время вроде отца были.

– И приедете, когда Он позовет?

– Будьте на этот счет спокойны, – расправляет широкие плечи Александр Иванович.

* * *

14 октября 1950 г., Рим

Сегодня я имел честь представиться Главе Династии и долго беседовать с Августейшей Четой.

Я откладываю тетради и пишу письма.

Александру М…

Мельбурн, Австралия

Дорогой Александр Иванович! Я долго не отвечал Вам, т. к. был это время в Риме. Помните наш разговор перед Вашим отъездом? Так вот, в Риме [14 окт. 1950 г.] я видел Великого Князя [Владимира Кирилловича] и Его Супругу [Леониду Георгиевну]. Видел не на торжественном приеме, не на банкете, а запросто и говорил с Ними тоже просто и откровенно, так же, как мы с Вами говори ли когда-то. Теперь я могу рассказать Вам то, что обещал.

Говорят, что первое впечатление о человеке всегда самое верное. Мое первое впечатление от Великого Князя я определил бы двумя словами: Его простота в обращении, умение стать близким к каждому, понять его, и могучая сила, не физическая (хотя этим Его тоже Бог не обидел), а духовная, внутренняя сила. Такой человек, если уж возьмет на свои плечи бремя, так выдержит, вынесет. Помните, в Баньоли, я рассказывал Вам сказку о богатыре Святогоре? Она Вам тогда очень понравилась.

Вот и в Великом Князе эта Святогорова кровь чувствуется. Не побоится взять на себя всю тягу земли Российской. По колени в землю врастет, а выдержит! Наше это, народное, русское, Александр Иванович! Мое, Ваше и многих еще миллионов. Я рассказывал Ему о тех русских людях, среди которых мы с Вами жили, о тех, что погибают за проволокой концлагерей, о голодных колхозниках, обо всем, что мы с Вами знаем, что сами испытали. И в Его ответных словах, в Его вдумчивых, глубоких вопросах я услышал, почувствовал, увидел то, о чем мы говорили с Вами при Вашем отъезде: любовь к народу, великую, безмерную любовь к нему, к Вам, ко мне, ко многим, многим миллионам, любовь большой, высокой, царственной души. Значит, те «качества», о которых Вы говорили, имеются, а, если так, то и «линию поведет» правильно, на народ и на тягу земную, для которой «особенный человек» нужен. И Великая Княгиня Ему под стать. Если бы Вы Ее глаза виде ли, когда я о Соловках рассказывал, так и в душу бы к ней заглянули. Она вся светилась в Ее глазах.

Простите за короткое письмо. Не скучайте по России в Австралии, как Вы пишете. Вернемся еще!

По-прежнему любящий Вас,

Борис Ширяев

1 ноября 1950 г.

«Наша страна», № 60,

Буэнос-Айрес, 23 декабря 1950 г.