Упорной работой троих людей засоренная пустошь превратилась в правильный прямоугольник прекрасно возделанной земли, разбитой на правильные поперечные гряды. Кустики посаженной гвоздики были ограждены каждый миниатюрным частоколом из колышков, опутанных тонкой бечевой, чтобы помешать развалу куста.

Все это требовало кропотливой работы, и трое людей трудились с раннего утра и до поздней ночи.

Форестьера, из домика над оврагом, часто приходила на пустошь и, часами наблюдая за работой, говорила:

— У нас в России не знают такого кропотливого труда. Как это не похоже на наши полевые работы!

И рассказывала о труде русских крестьян. В ее рассказах Марио, Беппину и Баруччи больше всего поражала необъятность российских пространств. Они никак не могли себе представить равнины, тянущиеся на сотни верст без каких-либо признаков жилья. Непонятным для них было и то, что в России огромные пространства земли лежали невозделанными.

Слушая ее рассказы, Баруччи каждый раз загорался желанием попасть в эту далекую, неведомую страну, с ее богатствами, с ее могучими лесами и полноводными реками, и каждый раз, улыбаясь, добавлял:

— Только ваш царь мне не нравится!

Девушка тоже улыбалась и говорила:

— Подождите, Паоло, придет время, и его не будет! Русская революция не за горами. Рано или поздно, но мы его свергнем!..

И Баруччи, сам не зная, почему, верил этим словам золотоволосой обитательницы домика над оврагом.

Вечерами к форестьере часто приходили друзья, русские. Баруччи быстро научился отличать их от французов. Прежде всего они отличались от последних костюмами, вернее — какою-то особою небрежностью в одежде, и необычайно громкими спорами, затягивавшимися часто далеко за полночь. Иногда споры неожиданно прерывались, и их сменяли странные, тягучие песни, отдаленно напоминавшие Баруччи песни пастухов Кампаньи. Один из мотивов Баруччи запомнил и как-то вечером спросил форестьеру, что это за песня.

— Вам нравится, Паоло? Это песня на смерть рабочего Чернышева, — пояснила девушка.

В этот вечер она долго рассказывала Баруччи о неведомых ему доселе героях, замученных в рудниках Сибири, в казематах крепости и погибших на эшафотах. Перед притихшим Баруччи словно раскрывалась страшная книга, где каждая страница была написана кровью. Слушая тихий и страстный рассказ девушки, он побывал мыслью в холодной и жуткой Сибири и в сырых казематах крепости, окруженной водой и тайной, откуда не выходят живыми. И дивился этой чудной и странной девушке, не побоявшейся противопоставить свою хрупкую жизнь жестокой и могущественной силе царя…

* * *

Был конец июля 1914 года.

— Хотите, я сообщу вам новость? — взволнованно проговорила девушка, подходя к работавшему на грядках Баруччи.

В руках у нее была газета.

Баруччи выпрямился.

— Вчера в Сараево убиты бомбой австрийский эрцгерцог и его жена, — торопливо сказала девушка. — Убийца — серб. Понимаете?

— Отлично! — проговорил Баруччи и добавил:

— Австрияки — скоты! Мы, итальянцы, не любим их!

— Не в этом дело! — перебила девушка. — Из-за этого могут произойти такие международные осложнения, о которых мы сейчас и предполагать не можем. Вот увидите! Наверняка вспыхнет война.

— И великолепно! — воскликнул Баруччи. — Давно пора побить австрийцев.

— Ах, Баруччи! Вы неисправимый шовинист!

— А почему они забрали у нас Триест и Триент? Они разбойники! — упрямо проговорил Баруччи.

Подошли Марио и Беппина.

— Австрийского короля ухлопали! — не без радости сообщил им Баруччи. — Синьорина говорит, что будет война. Пойдем драться, Марио? Эвива белла Италиа!

Марио задумался и грустным взглядом посмотрел на грядки с гвоздикой.

И это был первый день, когда над полем гвоздики нависла непонятная, густая тоска ожиданья. Это был первый день, когда упорный труд, отнявший столько сил, вдруг показался бессмысленным, ненужным.

И это была первая ночь непотушенных огней в домике над оврагом и беспокойных снов в сколоченной из теса хижине на пустоши.

Не спали Марио и Беппина, думая о своей гвоздике. Не спал Баруччи, уносясь пылкой фантазией на поля битв с ненавистными австрияками. И всю ночь до утра ходила взад и вперед по своим маленьким комнаткам золотоволосая чужестранка с нахмуренными бровями и печальным блеском синих глаз.

* * *

Вихрь войны закружил быстрее, чем ждали…

Сербия и Австрия, Австрия и Россия, Россия и Германия, Франция, Англия… Огромный костер затрещал, рассыпая кровавые искры.

Баруччи негодовал. Италия не хотела воспользоваться, по его мнению, благоприятным моментом и расплатиться с Австрией за все обиды и насилия. Он не сомневался в поражении Австрии.

— Эвива итальянские Триест и Триент! — заканчивал он неизменно свои горячие споры с форестьерой, доказывавшей ему преступность затеянной капиталистами бойни.

— Поймите же вы, Паоло, что от этой войны в выигрыше останутся только капиталисты, а вы, вы, рабочий, не имеющий ничего, кроме мозолей на руках, получите в наследство непосильное бремя налогов, болезни, увечья и многое еще такое, чего нельзя сейчас предвидеть! — говорила ему девушка, пытаясь охладить его воинственный пыл.

— Долой австрияков! — отвечал Баруччи. — Италия должна немедленно объявить Австрии войну! Эвива Триест и Триент!

И однажды, прочитав в газете о том, что внук Гарибальди — Риччиоти Гарибальди — формирует добровольческий итальянский батальон во Франции, он, недолго думая, распрощался с Марио и Беппиной и исчез…