Так прошло какое-то количество дней.
Как воры, крадущиеся в темноте, в город вползли тайные слухи о наступлении белых. Полковница стала чаще наведываться в комнату к Тусе и спрашивала:
— Сбежал, аль тут еще?
Василий Петрович исчез накануне той ночи, когда на город, в сырую предрассветную тьму прыгнул первый тяжелый вздох орудия, а наутро в покинутый красными город вошли белые.
В комнате после него остались две книги и постель. В одной из книг Туся нашла недописанное письмо. Письмо начиналось словами: «Моя родная Катерина…»
Василий Петрович писал о своей жизни в новом для него городе, о товарищах по работе и о многом еще. Туся жадно глотала слово за словом и от каждой строчки возвращалась к первым словам: «Моя родная Катерина…» Образ незнакомой женщины вставал из письма — властно и неотвязно. С ней говорил Василий Петрович как равный с равным. Каждое слово его было простым и мужественным. Ни «Китти», ни «Каток», ни «Катюша».
Туся, подняв голову от письма, лежавшего перед ней на подушке, и куда-то всматриваясь заострившимися глазами, шепотом, раздельно произнесла:
— Ка-те-ри-на…
И слушала каждую букву.
«…а живу я в одной комнате с Тусей, — писал в конце Василий Петрович, — это разновидность существ в коротеньких платьицах, в тридцать лет выглядывающих девочками, с уменьшительными именами; вмещающих в себя — так мне думается — уйму коротеньких любвишек; в двух словах — коротенькая женщина…»
Исступленно впилась Туся в каждую букву. Запомнила покривившееся «любвишек»; запомнила каждую запятую. И, оторвавшись от письма, стукнула туфельками по дивану и замотала головой, как лошадь, которую неожиданно и больно ударили.
«…разно-видность существ…» — пыталась она еще раз перечитать, но крупные строчки выступили из берегов, и капля за каплей мокрые, неодолимые размазывались по письму фиолетовыми кляксами.
По-щенячьи, тоненько заскулила Туся, уткнувшись в письмо.
День, пустой, длинный, странный, наливался и налился горечью. Время не существовало. Задерживая всхлипы, Туся поднимала голову, режущими глазами всматривалась перед собой и видела Катерину. Катерина прочитала уже это письмо. Катерина смотрела на Тусю оттуда, из прочитанного. Так смотрит снисходительно сильный на уродца. И был мал день, и не хватало ночи, чтобы вместить пять коротких строк недописанного Василием Петровичем письма.
Туся не знала — утро было ли, полдень ли, или уход дня. Чужие руки бросили в комнату резко и настойчиво стук.
— Откройте!
Было странно, непонятно, и было страшно, что стучат, когда весь мир притаился и был как пропасть — бездонно тихий.
— Откройте!
Вооруженные, подозрительные вошли люди. Не было ни одной вещи в комнате, к которой бы не бросился настороженный глаз. Чернобородый офицер — на груди Георгий, в руке браунинг — посмотрел удивленно на встрепанную, с припухшим носиком, девочку.
— А вы кто?
Туся ответила не сразу. Припоминала что-то и собрала на лбу складки.
— Наталия Андреевна Круглопольская.
Офицер смотрел на нее, она — куда-то.
— Вы одна здесь живете?
— Одна.
— Гмм… А тут жил один… то-ва-рищ? Где он?
— Тут, тут был! — просыпалась злобно в разговор крысья полковница и даже вперед тиснулась, — тут, вот и постель его, и диван его, и чемоданишко вот…
Офицер сгреб в кулак бороду и потянул далеко в сторону стрелковидный ус.
— Вы не знаете, куда он улизнул? — спросил он Тусю.
Туся посмотрела в ту сторону, где был деревянный диван, служивший постелью Василию Петровичу. Василий Петрович, когда читал, близко придвигал к дивану большой круглый стол и садился так, что Тусе из-за ширм всегда был виден его четкий профиль.
Выпрямляясь, прямо в глаза Туся посмотрела офицеру, чувствуя, как всю ее заполняет незнакомое доселе, огромное, новое ощущение; будто вдруг выросла она, выросла в Катерину, написанную крупными, каждый слог отдельно, буквами, твердо и величаво: Ка-те-ри-на.
— Если бы и знала, я не сказала бы вам! — ответила она громко, не отрывая взгляда от лица офицера.
Офицер чуть наклонился и сощуренно всмотрелся в Тусю.
— Почему же вы не сказали бы? Вы — тоже красная?
Туся кивнула головой.
— Да.
Полковница всплеснула руками:
— Господи Иисусе! Она с ума спятила?! Не верьте, не верьте ей, оговаривает себя, не в уме!..
— Вот оно что-о? — протянул офицер, кому-то весело подмигивая. — Кра-асная?! Но тогда я вас арестую.
А Туся, выпрямленная, уносилась в растущем восторге к неведомому новому; видела себя иной, видела себя Катериной, и Василий Петрович уже ей, равной, писал письма.
— Арестуйте! Я не боюсь!
— О-о, какая же вы храбрая! — улыбнулся офицер. — Обязательно арестую, на весь вечер… Поужинаем вместе, а?
Он сделал движение взять Тусю за подбородок.
Туся растерянно отодвинулась. Широко раскрытыми глазами посмотрела на офицера, на полковницу и на других… Все улыбались.
Засмеялся и офицер:
— Ну-у не бу-ду, не бу-ду, не хныкайте! Ах, вы… большевичка!! — покрутил он головой. — Значит, вы не знаете, куда скрылся этот мерзавец?
Комната опустела.
Туся как стояла посреди комнаты, так тут же и опустилась на пол и закрыла руками лицо в неслышном и безутешном плаче.