Электричка долго шла вдоль берега; редкие деревья, заслонившие озеро от железнодорожной линии, не сумели спрятать за собой его синеватой, как дождевые облака, поверхности, и озеро все плыло и плыло перед Юлькиными глазами. Холма с домом под красной крышей из окна электрички не было видно. Только озеро и озеро, ставшее здесь, вблизи, огромным, как море, а может быть, как и не виданный никогда Юлькой далекий
Финский залив. Но потом все-таки озеро ушло. Электричка умчалась в сторону, и стена леса отгородила его от железной дороги.
Испугавшись, что проехала свою остановку, Юлька заторопилась к выходу, сошла на первой же заозерной станции и тут же поняла, что поторопилась. Железная дорога снова поворачивала к берегу и шла между озером и холмом, Юлька же оказалась у подножия холма сбоку, у крутого, пустынного и почти отвесного склона, поросшего вовсе и не лесом, а редким кривым кустарником, плотно прижавшимся от ветра и дождя к глинистой поверхности холма. Ни леса, ни дома под красной крышей отсюда, с этой стороны склона, не было видно.
По извилистой тропинке, поднимающейся по крутому склону, Юлька полезла наверх, гремя авоськой и скользя подошвами в вязкой глине, еще не просохшей после дождя. Она миновала лишь половину подъема, а у нее уже были перемазаны глиной и ладони, и коленки, и банки с компотом. На подступах к вершине она уже почти ползла, цепляясь свободной рукой за тугие, жесткие кусты с оголенными корнями - дождь здесь был долгий и сильный…
Оказавшись наконец-то наверху, Юлька увидела перед собой длинный заборчик, а за ним - небольшое здание с высокой трубой, похожее на котельную, дальше - плотная, зеленая стена то ли леса, то ли парка с широкой аллеей, ведущей к красному кирпичному дому. Юлька перелезла через заборчик, чуть не занозила ладонь и, миновав котельную, подошла поближе к аллее.
Наверно, на дом с красной крышей надо было смотреть только издали, как на картину в музее. Вблизи он не казался таким красивым, каким казался Юльке оттуда, из-за озера. Обыкновенный трехэтажный дом с обыкновенными стенами и обыкновенными распахнуты-ми настежь окнами, за которыми чуть колыхались от ветра полотняные занавески. Ну что же, это хорошо, что он не такой уж по-сказочному красивый. Это же Дюков дом, а не Юлькин! Правда, покоя и тишины здесь было достаточно. Среди деревьев с влажной молчаливой листвой стояли пустые, набухшие от дождя скамейки, и вокруг было тихо, спокойно, как на кладбище.
Юлька вернулась к котельной и обошла ее кругом, потом еще раз обошла - надо же было как-то обратить на себя хоть чье-нибудь внимание. Обходя котельную в третий раз, она поняла, что это и не котельная вовсе, а кухня: из-за прикрытой двери отчетливо донесся до нее запах жареных пирожков. Это было невыносимо для Юльки, она уже успела проголодаться… Юлька подошла к крыльцу кухни, но тут же путь к пирожкам ей преградила полная женщина в темно-голубом халате и в косынке, появившаяся внезапно на крыльце кухни.
- Тебе кого, девочка?
Юлька в смятении вспомнила, что не знает ни фамилии странной девчонки, ни ее нормального человеческого имени, кроме этого глупого «Дюк».
- У вас здесь есть такая д-девочка лет пятнадцати в лиловых бриджах, - сказала Юлька, смущенно пряча испачканную глиной авоську с компотом за спину. - Она еще ходит с т-такой аэрофлотной сумкой через плечо… Беленькая такая. Где ее м-можно найти?
- Сейчас поищем, подожди здесь, - дружелюбно ответила женщина и почему-то снова ушла в кухню к пирожкам, а Юлька, оставшись одна, огляделась по сторонам в поисках подходящей лужи - надо было отмыть ладони и коленки от грязи. За котельной-кухней была такая лужа, только к ней надо было спуститься чуточку вниз по склону. Цепляясь за кусты, Юлька уже почти добралась до этой грязноватой неглубокой лужицы на выступе склона, когда внезапно сверху ее окликнули:
- Юля! Витаиович!
От неожиданности Юлька вздрогнула, выпустила из рук ветки, за которые держалась, и тут же сползла вниз, к самому забору.
- Юля! - снова раздался наверху громкий женский голос. - Ты где?
- Я здесь, - робко отозвалась Юлька и, приложив отчаянные усилия, почти на четвереньках выползла наверх.
На крылечке кухни снова стояла та самая женщина^ в голубом халате. Она вовсе не смотрела в сторону выползающей Юльки. Она смотрела в сторону аллеи, ведущей к красному дому.
- Юля! - позвала она снова. - Витанович! К тебе-тут пришли! Ты идешь или нет?
- Иду! - неожиданно отозвался с аллеи звонкий голос. - Я давно иду!
* * *
«Жулик! Приехала сюда под моим именем! Украла деда!» - так думала Юлька, пока, рассекая подошвами лужи, разбрызгивая в стороны комья грязи, летела навстречу подлой Дюк, так нагло отозвавшейся на Юлькино имя, на Юлькину фамилию!
- Ж-ж-жулик! - зашипела она почти беззвучно,, подскочив к Дюк. - Ж-жулик!..
У нее почему-то совсем пропал голос, а ставшие непослушными губы ничего не могли выговорить, кроме этого шипящего и жужжащего «ж-ж-жулика», но она? все-таки торжествующе отметила про себя, что и у Дюк, опешившей от неожиданного Юлькиного налета, лицо стало белым-белым, даже синева появилась у глаз и над губами.
- Тс-с-с,- сказала Дюк тихим шепотом и приложила палец к губам, словно умоляла Юльку сохранить ^страшную тайну. - Не кричи, пожалуйста, так.
- Ничего не тс-сс! - зашипела Юлька. - Не тс-с-с!
Я кричать буду!
Однако на крик у нее не хватило голоса, и, наверно, гусиный их разговор не вызвал у женщины на крыльце никаких подозрений, потому что, спросив спокойно «знакомые, что ли», она тут же ушла к своим пирожкам. Осевший же голос окончательно предал Юльку, когда она попыталась крикнуть ей вдогонку, чтобы она не уходила, потому что Юлька поймала ж-ж-жулика…
- Замолчи! - гневно и в полный голос крикнула Дюк, когда женщина скрылась. - Чего ты кричишь? Кто разрешил тебе сюда приехать?
Юлькин голос тоже обрел силу. И руки тоже. Она ухватилась за борт голубого халатика, который был надет на Дюк, тряхнула ее и закричала:
- Я тебя выведу на чистую воду! Кто тебя подослал?
Руки Дюк оказались сильнее. Она вырвалась, схватила Юльку за плечи, повернула к себе спиной и, поддав коленкой, пихнула в сторону парка…
Она протащила ее по аллее мимо деревянной сцены-раковины к старой и темной беседке, торчащей в самом заросшем и заброшенном уголке парка, и швырнула ее на сырую скамейку.
Но даже не руки Дюк, крепкие и сильные, как железные клещи, которыми вытаскивают гвозди из досок, заставили Юльку замолчать и успокоиться, а лицо Дюк - все еще бледное, резкое, ставшее похожим на скульптуру, вырезанную из белого камня.
Беседка, в которой они находились, была без стен - только крыша на резных столбиках да спинки высоких: скамеек, поставленных квадратом на дощатом полу, засыпанном опавшими, но не сумевшими почему-то пожелтеть листьями.
Беседка эта продувалась ветром насквозь, и Юльку сейчас же стало трясти от холода. Тогда Дюк села рядом с ней на сырую скамью, отобрала у нее авоську, взяла ее запачканные глиной, холодные руки в свои теплые и сказала:
- Что ты расшумелась? Мало ли на свете бывает людей с одинаковыми именами?
- Мало! - крикнула Юлька и вырвала свои грязные руки из чистых Дюковых рук. - Одинаковых людей - пожалуйста, сколько угодно! Но когда воруют чужих де-дедов!..
Она снова захлебнулась непослушными словами, отобрала у Дюк свою авоську и решительно звякнула компотом.
- Что же вы так долго к нему собирались? - в голосе Дюк тоже что-то звякнуло. - Что же вы не вспоминали о нем раньше?
- А вот не хотели и не вспоминали! А вот теперь захотели и вспомнили! Не мы к нему подлизываемся, а он к нам! Он виноват перед нами на всю жизнь! И передо мной, и перед мамой!
- В чем же он виноват?
- А это никого не касается! Никого! Только меня и мамы! И еще папы, если бы он был жив.
- Вы не любите его потому, что он был против, когда твой отец женился на твоей матери, да? - спросила Дюк, и Юлька вздрогнула. Откуда эта семейная тайна известна Дюк?..
- А он был против потому, что знал: твой отец женится на ней, чтобы отомстить другому человеку. Сгоряча, со злости!
- К-как отомстить?.. Зачем? К-когда?
- Когда он поссорился с моей мамой!
- Причем здесь твоя мама?!-закричала Юлька, почему-то совсем перестав заикаться.
- Если бы он не женился второй раз так скоро, все еще можно было бы исправить,-продолжала Дюк, в Юльке вдруг показалось, что она тоже совсем по-юлькиному подыскивает слова, чтобы не споткнуться на каком-то одном-единственном коварном слове, могущем ее предать.- А так все запуталось… П-потому что он женился-на твоей м-матери… И родилась ты. Он так ничего и не смог распутать…
- О ком ты говоришь? - цепенея, пролепетала Юлька.- О моем папе?!.-
- И о моем, - сказала Дюк.
Сначала стало тихо, а потом, зашвырнув несколько теплых расшлепанных капель на Юлькины похолодевшие щеки, загрохотал по крыше беседки дождь, похожий на автоматную очередь. Так расстреливают или просто убивают людей…
* * *
В маленьком тесном умывальнике рядом с кухней Дюк долго отмывала Юлькины руки и коленки, и Юлька при этом чувствовала себя совсем маленькой, как в далеком детстве, когда детсадовская няня, вытащив ее из лужи, отмывала под краном…
Потом они вернулись в беседку, куда Дюк принесла для Юльки на тарелке тех самых пирожков. И это снова напомнило Юльке детство, когда за обедом ей почему-то никогда не хотелось ни пирожков, ни супу, а хотелось всегда чего-нибудь необыкновенного - бананов или же крыжовника с соседского двора.
На Юлькину тарелку с нетронутыми пирожками нагадали крупные, не сумевшие пожелтеть листья. Юлька дрожащими руками собрала их зачем-то в букет, а Дюк зачем-то сказала:
- Они всегда здесь осыпаются раньше. Наверно, потому что растут высоко.
- П-почему же ты тоже Юлия? - дрожащим голосом спросила Юлька.
- Когда он с моей мамой разошелся, мама уехала в Казань. А через полгода у нее родилась я, - сказала Дюк. - А он узнал об этом, когда уже женился второй раз… И ты появилась на свет… Когда ты родилась, он ведь не знал еще, что родилась я. и что мама уже назвала меня Юлией. К-как он хотел.
Теперь Юлька поняла, о какое слово боялась споткнуться Дюк! Она так ни разу и не произнесла этого слова - папа…
- Я хочу к д-деду, - сказала Юлька, совсем как маленькая. - П-почему ты забрала его из больницы?
- Знаешь что, - устало отозвалась Дюк. - Я все равно тебя к нему не пущу. Он далеко отсюда, на даче у маминых родных… Все-таки ему семьдесят четыре. Давай-ка я лучше провожу тебя. Сейчас уже второй час, мне скоро разносить обед, а одна ты отсюда не выберешься.
Она уложила так и не съеденные Юлькой пирожки я авоську с компотом. Потянув Юльку за руку, как маленькую, заставила ее подняться и вывела из беседки.
Она привела ее к плутающей среди редких деревьев некрутой и не размытой дождем, но ужасно длинной и неуютной тропинке. С тропинки этой было видно все далеко-далеко.
Где-то там, за серыми рельсами, сквозь деревья просвечивала синеватая гладь озера, похожего на Финский залив. Платформа Заозерной станции казалась отсюда, издалека, маленьким серым квадратом. А за озером, в городе, уже было солнце, ни разу не заглянувшее сегодня сюда, на холм. Солнце, отражаясь в оконных стеклах, слепило глаза, и невозможно было отыскать в этом стеклянном блеске окно комнаты, где в старом-рояле жило старое эхо…
- Тебе деньги нужны?
- Нет!
- Если будут нужны, скажешь. Я постараюсь приезжать к тебе каждый день. Если ты не уедешь, конечно. Может быть, только завтра я приехать не смогу. Завтра у нас концерт для раненых.
- Для каких раненых?
- Для раненных на войне.
- На той? На Отечественной?..
- На той.
Дюк шла по тропинке впереди Юльки, и Юлька видела ее светлый пушистый затылок с прямыми, как солнечные лучи, волосами, которые не завивались, ведь не завивались же крупными отцовскими кольцами!
- Но какие же они теперь раненые! Прошло столько лет! Они и сами-то, наверно, забыли, что их когда-то ранили. - Юлькин голос звучал словно со стороны, и странно было прислушиваться к нему, незнакомому и незвонкому…
- Они не забыли, - резко сказала Дюк, не поворачиваясь к Юльке. - Может быть, это другие забыли…
- Но нельзя же все время помнить об этом, - сказал со стороны раздраженный Юлькин голос. - Так и жить нельзя будет, если все время помнить об этом!
Дюк сразу остановилась и повернулась к Юльке.
- Так не живи!
Юлькино лицо дрогнуло - словно ему стало больно, словно Юльку снова хлестнули по лицу, как тогда в темноте на лестнице…
- А я видела тебя раньше, - уже спокойнее и мягче сказала Дюк, снова шагая по тропинке впереди Юльки.- Мне было шесть лет, а тебе и пяти тогда, наверно, не было. Ты сидела на диване у деда в комнате и мастерила какие-то самолетики из красной бумаги. И ревела, потому что они не летали. Отец приезжал, чтобы со мной увидеться. А твоей матери говорил, что едет с тобой просто в гости к деду. Она ведь про меня так ничего и не знает…
Озеро уже виднелось за деревьями, уже можно было различить мелкие волны с морскими пенными барашками на гребнях, а Юлька все еще не придумала, что ответить Дюк на это «не живи!».
Тропинка выросла в пологую, хорошо утоптанную дорогу, свернула к железнодорожной линии, а Юлька все молчала.
- Мы здесь с дедушкой часто на лыжах катались. Один раз я ногу растянула, и он меня тащил до самого верха. А ведь ему тогда было уже шестьдесят восемь.
Да. Это верно, дед никогда не носил Юльку на руках. Но зато Дюк никогда не слышала отцовских песен. Он не пел ей их. Не пел!.. И волосы ее не завиваются в кольца, а у Юльки завиваются! И у Юльки красивый и громкий голос. Точно такой же красивый и громкий голос был у отца!.. И что знает эта Дюк о его песнях? О старом майоре, которому не спится, когда из-за далеких гор приходит гроза? Или о трех товарищах из города Эн, замученных фашистами?..
- Неправда! - Голос вернулся к Юльке и не звучал
больше со стороны. - Вранье! Ты на него ни капли не ^похожа! Ни капли!
Дюк остановилась, пропустила вперед Юльку, отстала…
Теперь они стояли в добром десятке метров друг от друга, и озеро упрямо хотело прорваться на кусочек земли между ними, лизало берег, заскакивало волнами «почти к самым Юлькииым ногам. Юлька отбежала еще дальше и от Дюк, и от озера. Пусть оно лижет Дюковы туфли, у Юльки же, если не считать тех предателей, эти туфли на ногах последние. К тому же надо беречь от простуды свой красивый голос!
- Вранье! - снова крикнула Юлька. - Все вранье!
Дюк круто повернулась и пошла обратно к тропинке, ведущей на холм, не оглядываясь…
От озера тянулась сырая прохлада и оставалась у деревьев, под которыми шла Юлька. Прохлада была тяжелой, влажной, словно само озеро вышло из берегов и захлестнуло Юльку холодными волнами. Наверно, именно такой же, как это озеро, далекий Финский залив. Холодный, с барашками и всегда без солнца, потому что на севере.
