День ласкался весел и лазорев, Малым, старым будоражил кровь. В этот день он по цареву слову Пять удалых отрубил голов. Четверо то были супостаты, Кровянили все пути и Брынь; Пятый был веселый, кудреватый, Не хватался в страхе за вихры, Не скулил, как те, на комья глины Не упал, не плакал, не просил… Вышел к плахе, словно именинник, Поклонился нищенской Руси: — Вы простите, сирые и смерды! Не вините, — ради вас я сгиб! — Посытнее царь-отец обедай, Голову возьми — на пироги! Оттолкнул попишку в черной рясе, Усмехнулся палачу — ему: — Ну-ка, братец, половчее хрясни! И скатился в земляную тьму. День плескался лаской и лазорью, Девьи щеки рдели, что кумач. Веселились и луга, и взгорья, Но не весел был седой палач. Ночью месяц заиграл на скатах, Вспыхнули кресты у покрова, А ему все снился кудреватый, Чудились последние слова.

Кажет солнышко Лицо вешнее, В зарянице Купола. — «Что ты, жонушка, — Не прежняя, — Отчего не весела? — У божницы — Хороводиться — Со свечами али прок..? — Брось угодников и угодниц то, — Государев вспень медок!» Молча жонка снеди ставила, Полнит чару до краев, Только вспыхнула черным заревом, От усмешливых тех слов. — «Ну и ладная! Ну и баская! — Слаще пасхи-кулича! — Да почтож глядишь с опаскою — На хрыча, на палача..?» Ой, как вздрогнула! ой, как грохнулась На дубовую скамью! Да вот крикнула, да вот охнула, Думу выдала свою… Ах, проклятое, ах, бездольице! Что-ж угодники молчат! Ведь как молится! Только молится Не за старого хрыча Палача!

     В кружале крик —      Гуляет сброд.      Гроза-старик      Запоем пьет.      — Чего жалеть!      К чему добро!      Спускай и медь,      И серебро! Трень-трень-трень-трень-трень! Ха-ха-ха! Топ-топ! А палач, как пень, Не расхмурит лоб. Трень-трень-трень-трень-трень! Языком звони! — Эй, кафтан одень! — Ковшик хватани!      Гугнявит дьяк:      — Ах, мать-растак!      Винюсь: люблю      Жену твою!      — Что?.. Ах, ты… — Бац!      Дрожит изба.      Дьяка за дверь, —      Гугни теперь! Трень-трень-трень-трень-трень! Языком звони! — Эй, запрячь кистень! Ворот растегни! Кто там сказал Про кровь?.. — Вина! Да чьи ж глаза В слюде окна? С чего знобит, Мутит мозги?.. Чей смех: Руби! — Уйди… сгинь! сгинь! Трень-трень-трень-трень-трень! Бряк о стол, как пень. Трень-трень-трень! Ха-ха! Долго ль до греха!

Набрались вдостоль певни, Синим небо залило. Солнце кинуло молельни, В гусли загуслярило: — Эй, вставайте, лежебоки! Выходи не мешкая! А не то слетят сороки, Заклюют усмешкою! — За работу с песней красной, С думами сокольими, Чтобы молвить: не напрасно Жили-своеволили!

Брел домой, сгибая плечи, Муж-запойник, в третий день. Не горят пред спасом свечи, Нету жонки, нет нигде. Сапожок сафьянный брошен, Кольца, серьги на полу. Только кошка с пухлой рожей Отсыпается в углу. — Нет! Ну ладно же! достану! Вздыблю! не уйти тебе! Венецийские стаканы Раззвенелись по избе. Аксамиты смяты в груду. — Да куда ж бежать с тоски? Перегляды, пересуды, Чешут бабы языки. На знакомый полушалок Харкнул, сапожищем ткнул, И опять-опять в кружало, К балалайкам и вину. — Эй, пляши леса и горы! Нету счета серебру! И опять царева свора Кличет к делу — к топору.

     Ой, и мчатся дни-быструхи      Неугончивые,      Не успеешь оглянуться      И очухаться!      Заходили Русью слухи      Переметчивые.      Из конца в конец метнутся, —      Послухайте ка: — Объявился-разгулялся атаман удал, Беспорточникам — утеха, богачам — беда. А еще беда спесивой знати показной, Скольких в петлю проводили с песней озорной:      «Поболтайся-повиси,      Пузо-брюхо растряси!      Будет боровом гулять,      Да поганить Землю-мать!» — Ну и шалая ватага! в тыщу человек! Атаман то, значит, баба! не пымать вовек! Даден ей зарок великий — взять царя в полон, — За дружка — на месте Лобном жисть окончил он. Бают: видели на всполье самое, вчерась, У царя от страха шапка с плеши сорвалась. Не с того ль холопы грабят барское добро? Не с того ли с новой плахи хлещет кровь ведром? Не с того ли шлют заставы, да на все пути, Атамановскую славу сцапать — загасить?      Ой, и мчатся дни-быструхи      Неугончивые,      Не успеешь оглянуться      И очухаться!      Заходили Русью слухи      Переметчивые,      Из конца в конец метнутся, —      Ой, не слухайте!

Сладко, валко московитам спится, Лишь на вышках не заснет дозор, Да не спится палачу в светлице. Не задремлет с давних пор. — Вон про что калякают в народе! Али правда?..      Ой, не одному Быть в застенке!      Месяц колобродит В пасмурном заоблачном дыму. Стукнул-брякнул сторож в колотушку, Гавкнул пес спросонок у ворот. Пуховую мнет палач подушку, Шелковое одеяло рвет. — Сгрудят бабу! право слово сгрудят! Государь-царь на расправу скор! Будет угощеньице паскуде, Вот уж встречу! навострю топор! Ненароком столько насказали О тебе, беспутница, везде! Попадись!      Да чьими же глазами Побледнелый месяц поглядел? Вольно кудри чьи же разметались? Чьи слова шепнули тальники? Отчего забилось сердце, сжалось, Леденит железные виски?..

Не успело солнце в руки гусли взять Расстегнуть кафтан кармазиновый, Полетела молвь по Москве гулять, Будто во́роны пасть разинули:      — Тащут бабу-атамана      Ко приказному двору,      Ко приказному двору,      К палачеву топору!      — Выдал бабу окаянный      Пустопляс — гугнявый дьяк!      — Ах, ты, мать-его-растак!      Пустопляс, гугнявый дьяк! Не успело солнце щегольнуть — запеть Выйти козырем перед селами, — Вот сорвется смерть, вот нагнется смерть, Над глазами, над сокольими!

          Выходили           Бирючи —           Горлачи,           Завопили           Горлачи —           Бирючи,           Созываючи —           Скликаючи           Народ           Из всех ворот: — Будут голову смутьянную рубить! Будут славу государеву трубить! А палач-то лют и дюж, А палач-то — ейный муж! — Эй, вали валом! Эй, гуди гудом! — Эй, на ус мотай! Дури не хватай!           Проходили           Бирючи —           Горлачи,           Провопили           Бирючи           До ночи!           За царевы калачи!

День смутьянил, бражничал гульливо, В звоне сбруи, в храпе жеребцов. В этот день к диковинному-диву Съехались-сошлись со всех концов: От Пыжей, с Остоженки, с Басманной, И с Таганки и от деревень, Перегрудились ордой горланной, Где топор горел, как день. Заодно все дрогнули: — гляди-ко-сь! И утихли шопоты и гул. Индо каменный Иван Великий Золотую голову нагнул. — Ну и ладная! Ну и баская! Своевольные уста! А повадка — атаманская, Не гнетет ни робь, ни страх! Запечалились смерды, нищие, Засутулились — хил и дюж, Заворочала знать глазищами — Вот уж встренет жонку муж! А она идет — головушка не клонится, А угодникам-святителям не молится, Не склоняется у шапки государевой, А идет как будто заревом одаривает! Еще больше знать-бояре улюлюкают: — Не длинен правеж с бесчинницей-гадюкою! — А и влить ей в глотку олова, сорвать кумач! — А руби ей голову, руби, палач!     Затрубил трубач,           — Начинай, палач! Вытирал палач с лица крупен пот, Грозовой топор, ой, топор берет! Зашарахались конные, пешие, Закричал палач:           — «Напотешусь я!» А и тут жена мужу глянула В его буркалы бестыжие, Говорит ему таковы слова, Не от тех-ли слов ветры стихнули: — Зарубить меня ты силен-волен, Да ведь Правду-мать не загнать в полон! — Эй, насильники зажирелые, Без меня мое дело сделают! — Отворяй, палач, мою кровь-руду, Не один алтын — не один дадут! Как расхлопался царь глазищами! Подлыгалы, спесь да знать! Как взбурлили смерды, нищие, Словно встали воевать! — Ну, и ладная! Ну, и баская! Не похерить, не сгасить, Ни запугами, ни острастками Атамановскую прыть! А и что-ж ты, палач, на расправу не скор? А и что-ж ты, палач, опустил топор? А и что с палачем ныне деется, И с чего ныне кровь не безделица? Аль прожгло слепоту-глухоту да смрад? Отчего твои руки, палач, дрожат? Затрубил трубач, Начинай, палач! И взметнулся он, — и охнул Сброд прислужный и кричат, Как топор широкий грохнул У царева у плеча. — Взбесновался что ли, леший! Не бывало никогда! И над царской дышат плешью, А народ-от кто — куда! — «Промах! Дьявол!»           Как спросонка Руганул палач судьбу. — «Ты дозволь-дозволь мне, жонка, Во едином лечь гробу!»

Ой, и мчатся дни-быструхи Неугончивые, Не успеешь оглянуться И очухаться. Заходили Русью слухи Переметчивые, Из конца в конец метнутся, Дослухайте-ка: Сгиб палач у покрова, Умирал, зарок давал: — «Ты сними-сними, кровяник-топор, Мой великий грех-зазор! Ты сумей, сумей до самых плеч Кривде голову отсечь! Чтоб на белом на свету-свету, Позабыли маету!» — Вон что бают до ночи Малыши, бородачи! Видно, молвь то неспроста, Значит будет вольгота!

Звонко, звонко утро дышет, — К чорту сны и марево! Залихватски солнце вышло, В гусли загуслярило: — За работу, с песней красной, С думами сокольими, Чтобы молвить: не напрасно Жили-своеволили!