Она, жена его, Надежда Андреевна Тишининова, явилась к нему со своей нелегкой судьбой. Из провинциального Белгорода, без серьезных связей, с изломанным детством и юностью — семья ее была репрессирована, сослана в Сибирь и брошена с малыми шансами на выживание. Отсюда, может быть, и некоторая тяжеловесность характера, с практицизмом человека, привыкшего к неожиданным, не всегда ласковым сюрпризам жизни, с упорством в достижении цели, когда в жертву приносится изначальный романтизм. Она так же, как и ее будущий муж, в полной мере вкусила «радостей» скудного, неустроенного быта.
В Москве оказалась с цыганско-эстрадной группой. Эти группы принимались в городках и весях из-за цыганской, или чаще псевдоцыганской экзотики. Только так можно было подзаработать, ибо в Москве большинство не только ниш, но и ячеек основательно и давно заняты были понаторевшими в интригах «звездами», крепко оседлавшими те «дойные» места, а что в остатке, то тусовалось каруселью блатной иерархии чиновниками от искусства.
Она, уже не юная, чтобы с легкостью воспринимать игры в везенье-невезенье, оказалась в Москве. В огромном и беспощадном городе, сама по себе… Конечно, любовь — это прекрасно, но проза жизни тупа и настырна, подхихикивая, с идиотским смешком, тычет в твою сторону обрезком былых мечтаний…
И он, завороженный звуками гитары, смутно различал звуки окружающей жизни, полные невеселой трезвости…
Как поведала сама Надежда Андреевна, впервые она увидела Сергея на очередном грандиозном банкете, среди великого застолья, когда вино и дружба вкушаются в полной мере. Всем всего доставало, только Сергей, аккомпанируя себе на гитаре, пел романс на стихи Есенина «Клен ты мой опавший», и слезы лились из его глаз обильно и непроизвольно.
Что его так растрогало во время лихого пиршества?.. Какой отточенной интонацией полоснуло по душе?.. Сергей не был излишне сентиментальным и слез понапрасну не лил…
«Я тогда его почти не заметила, — поделилась Надежда, — хотя мне указали на него как на выдающегося гитариста. Затем мы встретились на репетиции… В перерыве он самозабвенно играл, будто бы для самого себя, но глаза его при этом сияли восторгом и радостью. Играл он что-то из Высотского, кажется, «Пряху»…
Через несколько дней мы поженились. Это случилось в 1965 году…»
Брак стремительно-внезапный, и потому поначалу скорее творческий союз, чем собственно брак. Явная «непритертость», когда не обозначены даже легким пунктиром слабости и достоинства жениха и невесты. Тут ситуацию должны бы разрешить дети, но их не случилось.
Говорят, нет детей — нет семьи. Устойчивой. У многих куча детей, а он или она идут на опохмелье после запоя любви и забывают, между тем, дорогу назад, в свой семейный рай. А есть пары и без детей, что лебеди, или «старосветские помещики»… Да что там — рецептура семьи самая сложная и дорогая…
Он же не только не был ловеласом, но и вообще плохо разбирался в тайнах женской души. Его могла привлечь красивая внешность. На время. Его могла привлечь юность. Для игры в загадки… Женская душа не гитара — гитару он знал неизмеримо больше.
Как признался мне, находясь с гастролями чуть ли не на Дальнем Востоке, после вечернего концерта, откушав дозу портвейна, или чего покрепче, гулял с девой по ночному городу. Оступившись, упал в глубокую яму, вырытую, как всегда, по случаю. Вдобавок сверху на него свалилось и нечто тяжелое, может, бревно. Сам, по причине потрясения и хмельного состояния, выбраться не смог. Только утром, с помощью той пассии, удалось освободиться из западни.
— А ведь не ушла, — сказал он с восхищением, — всю ночь просидела на краю ямы!..
Ах, Сергей Дмитриевич, жизнь тогда была другой! Много юмора, доброжелательности, открытости. Фон алчности и жестокости накапливался исподволь, вроде отдаленной грозы.
Наше амплуа — гулять с той девой всю ночь напролет, слегка соприкасаясь раскаленными от упоения руками. А уж если поцелуй — то сладостен до темноты в глазах… Конечно, возникала и телесная жажда, но стойкий и чистый романтизм побеждал все. Взбудораженная плоть могла и подождать. И она ждала…
От наших девочек веяло прохладой целомудрия, а не знойным ветром неоглядно-воспаленного распутства…
Как всякая супружеская пара, Сергей и Надежда ссорились. Всерьез или по пустяку. Ссора могла быть и публичной, что выдавало их взрывной и непосредственный характер. Кто себе на уме, прячет свои ссоры, чтобы достать их ко времени и в нужный момент, а на виду — голубки… Эта пара была не такой: эмоциональный взрыв с полным разрывом и несовпадением мнений, чтобы через час общаться как ни в чем не бывало. Он мог упрекать ее за неправильную фразировку. И мог быть правым, а может, и нет. Во-первых, у нее свое понимание той злосчастной фразы, а во-вторых, инструментальный музыкант все слышит несколько иначе, чем вокалист, может, более абстрагированно.
Упрекала и она его, когда, увлекаясь импровизациями в аккомпанементе, мог создавать для певца почти непреодолимые трудности. Хорошо, если рядом стоял другой гитарист, поддерживая точно выверенной гармонией. А если нет?..
Случалось и такое. Однажды раздосадованная Тишининова возмущенно заявила, что больше никогда не выйдет с Сергеем на сцену. Вспылил и он, поклявшись, что и сам не будет ей больше аккомпанировать.
Потому, дескать, что она где-то и как-то неправильно поет. Нужно заметить при этом, что оба имели успех большой и несомненный. Однако началась перепалка, которая мирно закончилась за столом, где Сергей в очередной раз творил чудеса на гитаре. А было это в издательстве «Советский композитор». Я для чего точно обозначаю адрес того события? Потому как слушали Орехова не какие-то поклонники-любители, а маститые редакторы-музыканты, «перелопатившие» уйму музыки. Причем баянисты, знающие не понаслышке толк в импровизациях на народные темы. Наконец дошло и до «Цыганской венгерки». Тут уж Орехов разошелся так, что всех привел в восторг и изумление. Особенно нестандартными гармониями. Сразу последовала просьба записать все игранное. Сергей с готовностью согласился. Однако сколько ни напоминали ему мы, упирая на данное обещание, все было напрасно.
Мало того, мне больше не довелось услышать его «Венгерку» в той уникальной гармонизации. Чего не наобещаешь и не натворишь в угаре творческого самоистязания!..
Он тяготился частыми гастролями.
Конечно же, он был не однозначен. Но однозначные страшны своей неумолимой правотой, от которой цепенеет душа и сереет день… Как очень верно заметил гитарист и певец Валентин Стабуров, который знал Орехова и общался с ним с начала его гитарных «страданий»: «Мягкий, но очень конкретный. Свой талант когда желал, тогда и проявлял…»
Ну а как иначе?.. Если всюду — «как вам угодно?». Талант имеет свою сакральную меру, точно очерченную Высшими силами…
Кто такой музыкант при певце? В сущности, никто, каким бы одаренным он ни был. Даже поразительно свободные импровизаторы, носители явного Божьего дара. Их тоже не всегда объявляли на сцене и «забывали» обозначить в афише. А певцы-то, порою откровенно посредственные, если не сказать больше — бездари, в обрамлении виртуозной музыки даже недурно гляделись. Сказанное никак не относится к Надежде Тишининовой. Она — популярная певица, со своей толпой поклонников. Но ведь Сергей Орехов ни при ней, ни при других певцах не утратил своей значимости и самобытности. Его знали и любили там, где он только появлялся — на сцене и вне ее…
Избегая однообразия, он уходил к другим вокалистам. И если Надежду Тишининову раздражала его работа с певцами, то уж с певицами — двойная ревность: профессиональная и женская. Она имела основания для своего протеста. Во-первых, он ее муж и у нее на него свое «право собственности», он ее музыкант, а своим поступком разрывал творческий союз, за которым зияла дыра, а из нее могло уйти все…
Во-вторых, как женщина-жена также имела право на ревность.
Не сближала их и его загульно-хмельная жизнь, и бесконечная вереница по многим параметрам случайных людей, которые тащили его отзывчивую душу в бездну запойной неволи. Таков он был по своей природе. Однако нужно отдать ему должное — находил в себе силы уходить от угарного состояния на долгие годы. Был период лет пятнадцать, когда он не взял капли в рот, не взял бы и для святого причастия. В возрасте акмэ, в пик его творческой и физической зрелости. И это отрадно. В то время он нередко приезжал ко мне. А жил я, как говорится, у черта на куличках — у самой кольцевой дороги на Дмитровском шоссе.
Приезжал и часами самозабвенно играл на гитаре, попивая крепкий чай или, реже, кофе. А как играл?.. Тогда, в начале 70-х, пластинки выпускались на 78 и 33 оборота в минуту. 33 оборота — долгоиграющая.
Так он, отпив глоток чаю, устраивал гитарную кутерьму. Нет, это действительно не было игрой на гитаре, это набегающие волны звуков, где каждая волна — девятый вал. Складывалось такое ощущение, что пластинку на 33 оборота ошибочно поставили на 78. И нигде ни кикса, ни треска, ни пустой ноты, только бархатно-теплое звучание гитары во всех позициях, снизу доверху. Нередко, кроме меня, благодарным слушателем становился поэт Геннадий Дмитриев, обладатель редкого по тем временам портативного магнитофона. И мы потом долго-долго упивались звуками ореховской гитары, утоляя все печали не всегда благозвучного бытия…
А что касается семейных взаимоотношений Сергея и Надежды, то, как сказал поэт Николай Шатров,
Не может быть вечного праздника: если праздник каждый день, то он превращается в тризну. А они прожили вместе более тридцати лет. Из них двадцать — на сцене. О сей факт нельзя просто вытереть ноги.
Прожили вместе лучшие годы своей жизни. Всего доставало: и удач, и огорчений. И было много-много нелегкой работы. Вспоминает сама Надежда: «Мы прожили вместе 33 года. Гастролировали по всей стране.
Я пела сольное отделение — цыганские песни и романсы. Знала массу произведений, и Сереже они нравились, особенно он любил «Только раз бывает в жизни встреча», «Измены нет», «Он уехал». Он садился и делал аккомпанемент. С нами ездил и второй гитарист, потому что Сергей не любил один играть. Он ведь был солист. Играл и классические вещи, перекладывал их себе на семиструнную гитару.
Репетировали, как правило, дома. К сожалению, записей не делали — не было у нас тогда магнитофона.
В цыганский театр «Ромэн» нас не раз приглашали. До моего появления в Москве Сергей ведь работал с цыганами. Он настолько вник в цыганское искусство, что его даже стали считать цыганским гитаристом. Цыгане все его обожали, потому что так, как Сережа, цыганские вещи никто не играл. Я помню, как Сережа приводил меня к самому Валериану Полякову, чтобы я его послушала, — он был очень утонченный, и Сергею это нравилось. Что-то от него Сергей, может быть, и взял. Он быстро все схватывал. Как метеор. Но в театр идти — значит петь в массе или в лучшем случае спеть соло один романс. А на эстраде мы делали целую программу.
Правда, Сергей все же «связался» с Малым театром, куда его приглашали время от времени выступать в спектаклях, где нужно было играть какую-нибудь красивую музыку. И Орехов с удовольствием ходил туда, потому что в душе был, конечно, артист.
Обычно если мы отправлялись на гастроли, то давали как минимум 60 концертов. В день получалось по два-три выступления. Везде нас принимали хорошо, но случались и парадоксальные ситуации. Так однажды, в 70-х годах, приехали мы в какой-то районный центр, как всегда, выступили с успехом. После концерта вдруг заходит за кулисы молодой человек и говорит: «Вы больше к нам не приезжайте, мы любим комсомольские песни, а не романсы». Как оказалось, был он секретарем обкома комсомола. А в это время работал вместе с нами артист Малого театра Аркадий Вертоградов, он вел нашу программу, читал какие-то репризы. Так вот он не растерялся и говорит в ответ, мол, я — секретарь парткома Москонцерта! После этого молодой человек сразу переменил свое отношение к нам резко в положительную сторону.
Когда мы приезжали на гастроли в Магадан, то обычно шли в гости к Вадиму Козину. И там после концерта еще до утра пели. Есть записи, где Козин аккомпанирует себе на рояле, а Сергей Орехов ему играет на гитаре. Мы потом долго переписывались с Козиным.
Несколько раз мой муж выступал в телевизионных программах. Но туда особого доступа для него не было.
С сольными гитарными концертами он побывал во многих странах: в Германии, Польше, Югославии, Франции, — но без меня, поскольку я была «невыездная» из-за того, что мои родственники в 20-е годы были сосланы на Север. В Польше он с блеском выступил на фестивале гитаристов. После этого Сережу приглашали в Грецию, в США. В Париже он делал записи, но какие, я точно не знаю. В Америке были изданы ноты с романсом «Ямщик» в обработке Орехова…
Любопытно, что работать с Ореховым было весьма сложно. Выступал он одно время с Галиной Каревой, ездил с ней даже в заграничные турне — Югославию, Болгарию, Германию. Так после приезда она мне жаловалась:
«Надя, как же ты с ним работаешь? Он так много музыкальных импровизаций делает, что я даже слова забываю». И это было чистой правдой. Когда Сергей выходил на сцену, он настолько входил в образ, в свою игру, что нередко забывал о певце. Но мне с ним работать было легко, говорили, что у нас был шикарный альянс. Правда, случались и у нас творческие споры. Сережа меня всегда бичевал: «Вот ты поешь, вокал у тебя, — а ты разговаривай, учись слово нести». А я ему говорю: «Вот когда у меня не будет голоса, тогда буду разговаривать…»
Поклонников у Сережи было много. Особенно любили его студенты. Стихи ему посвящали. Какие аншлаги были… И билетов не хватало на концерты. К запискам и стихам поклонников он относился безразлично.
Даже были конверты, которые он не распечатывал. Я ему говорила:
«Прочитай их». А он в ответ: «Некогда мне, не мешай». Он жил музыкой.
Припоминаю такой случай. Как-то вечером слышу музыку, захожу в комнату, а Сергей с гитарой стоит. Я взглянула — на столе лежат «вверх ногами» ноты, да еще фортепианные, а он стоит и играет прямо с листа! Хотела ноты нормально положить, так он как закричит: «Не трогай!» И дальше продолжает играть! Вот такой он был человек.
А помню, идем вечером прогуляться, так Сергей идет и всю дорогу молчит. Я прошу: «Ну скажи хоть слово!» А он в ответ: «Вот сейчас у меня возникла вариация, поскорее домой нужно идти, записать, чтобы не забыть». У него в голове всегда звучала музыка, прямо аккорды звучали. Он записывал ноты, даже не беря гитару в руки. Это был необыкновенный музыкант.
Последние годы Сергей болел, лежал в больницах. Врачи говорили, что ему нельзя работать. У него появилась сильная одышка. Но без работы он не мог. За день до смерти ему позвонила певица, с которой он последнее время нередко выступал, просила его быть на репетиции. От нее он пришел огорченный. И предложил мне начать готовить новую совместную программу. Я просила: «Сережа, побудь дома, отдохни, не езжай никуда». Но он поехал к Валерию Минееву на репетицию. Там и умер».