По берегу Днестра шли двое: мужчина в черном берете, плотный, с узкой, клинышком, бородкой и паренек лет четырнадцати. Он нес походный этюдник. В траве стрекотали кузнечики, над цветами кружили пчелы. Раздвинув камыши, паренек молча кивнул в сторону лодки.

— «Стрела», — прочитал мужчина.

Они не спеша направились к лодке. Длинным шестом паренек оттолкнулся от берега.

«Стрела» бесшумно заскользила по воде. С двух сторон их окружили живые зеленые стены камыша. Ветер едва заметно шевелил его коричневые султанчики.

Неожиданно перед ними вырос остров. Лодка уткнулась в песок. На берегу мужчина осмотрелся и заметил в зарослях шалаш.

— Ерошка, — сказал он пареньку. — Этюдник поставишь вон там, под кустом.

— Вас понял, — Ерошка понес ящик в указанном направлении.

— Слушай, — мужчина глядел ему вслед, — тебя мать не бранит?

— За что?

— А за то, что со мной бродишь?

— Вот еще, — пожал плечами Ерошка. — Сейчас каникулы. Все равно делать нечего.

— Так уж и нечего…

— Ну, может, и есть. Да неохота. У нас в году перегрузочки — закачаешься.

— Ладно, ступай.

Мужчина подошел к шалашу. Отодвинув камышовый щит, шагнул в шалаш. А Ерошка, услышав шум, остановился.

По берегу мчался Гришка. По его красному лицу струился пот. Сзади, спотыкаясь, бежала Ника.

— Там они, — ткнула она пальцем, — на острове! — И свернула в кусты.

Ерошка, заметив их, лег в траву.

— Эй, на острове! — крикнул Гришка. — Зачем «Стрелу» угнали? Ерошка! — Гришка прислушался. — Уши оторву за лодку.

Но ответа не последовало, и Гришка, не раздеваясь, бросился в воду…

Войдя в шалаш, мужчина даже отступил на шаг от неожиданности. Тут была настоящая выставка рисунков: холмы в зеленых виноградниках, словно в мерлушковых шапках, залитые оранжевым солнцем долины; жилистые подсолнухи в желтых шляпах, портреты колхозников, партизан, деда Икима (под этим рисунком стояла шутливая надпись «Директор арбуза»); распятие Христа…

В шалаш, обдав незваного гостя брызгами, влетел Гришка.

— Вы кто? — Он едва перевел дыхание. — Что вам здесь нужно?

Мужчина обернулся.

— Погоди. — В его руках был один из Гришкиных рисунков. Он не спеша прочитал: — «Партизанский дуб». Копия Хамурару»… Кто этот Хамурару?

— Ну я. Что дальше?

— Ты? Интересная работа… А где взял оригинал?

— В штольне.

— В штольне?

— Ну да. Там много картинок. Только вот лаз завалило.

— А в какой… штольне?

— Не помню. Фрицы, видать, туда вещички свезли. Ящики всякие…

— Интересная работа, — повторил незнакомец и повертел в руках рисунок. — Любопытно бы на оригинал взглянуть.

— Да я его тетке Родике отдал. Она тут партизанила. Собирает…

— Недурно. — Незнакомец взял набросок распятия. — Весьма.

Он присел, положил рисунок на колени, достал из кармана остро отточенный карандаш, сделал несколько штрихов. — Вот только бы слезу ему пустить… — и умело нарисовал крупную длинную слезу.

Гришка восхищенными глазами глядел на незнакомца.

— Здо́рово, вот здорово! Совсем как настоящая.

— Настоящая, говоришь? — Незнакомец помолчал. — Слушай, ты где распятие рисовал?

— Да вон там, на перекрестке, у кладбища, — указал Гришка. — Про него, знаете, небылицы плетут. Чепуху разную. Старики говорят, как закрыли на селе церковь, Христос настоящими слезами плакал… Солеными. — Гришка рассмеялся. — Давно, правда, было.

Незнакомец задумчиво погладил бородку, попросил:

— Расскажи о распятии… Занятно.

— Да что рассказывать? Христос больше не плачет — смирился. Клуб на селе работает. И никого до сих пор гром не разразил. Сочиняют старики. Кто им поверит? Разве что инвалиды…

— Занятно, — повторил незнакомец. — Ну лады. — Он полез в карман, достал оттуда уголь: — А вот это — тебе. Держи.

— Мне?

Гришка взял уголь, заглянул в глаза незнакомца.

— Вы художник?

Мужчина пожал плечами.

— Разхуд я.

— Разхуд? — Гришка удивленно вскинул брови.

— Ну разъезжий художник, что ли… «Нынче — здесь, завтра — там».

— Как звать вас?

— Теодо́р Пантеле́ич. Впрочем, зови маэстро. Так проще. — Он расстегнул ворот серой рубахи, достал из кармана большой клетчатый платок. — Жарко. Скупнемся?

Гришка усмехнулся.

— Пожалуй. — С его брюк и рубахи стекала вода.

Маэстро вышел из шалаша.

— Ерошка!

Паренек опасливо высунул голову из травы.

— Я здесь.

— Здоров ты спать, бродяга. Пошли.

— Я мигом! — Ерошка стал собирать этюдник.

Гришка с маэстро направились к лодке.

— Тут заводь, — рассказывал он. — Большеннейшая! И рыбы — завались. Белоглазка встречалась. А однажды пацаны вырезуба поймали! А так больше карась да уклейка…

Они подошли к лодке.

— Моя шлюпка, — с гордостью сказал Гришка.

— Ты хозяин, — похвалил маэстро. — Правильно. Все должно быть свое… — Он посмотрел на небо, на землю, широко повел рукой. — Все! Как в песне: «И все вокруг мое!»

— А ловко вы ее у меня… — кивнул Гришка на лодку. — Как слезу с ресницы смахнули.

Маэстро молча ухмыльнулся. Ерошка, вобрав голову в плечи, влез в лодку и закрылся этюдником.

— Ладно уж, — великодушно бросил ему Гришка. — Живи пока.

Ерошка с облегчением выпрямился, положил этюдник на колени.

Длинным шестом Гришка оттолкнулся от берега. Лодка тяжело поплыла, раздвигая камыш. Гришка стоял на корме, глядел на большое красное солнце. Оно медленно поднималось из-за холма. Завтра он придет сюда засветло и попробует его написать.

Между тем маэстро решил искупаться. Он снял джинсовые брюки, аккуратно сложил («Держи, Ерошка!»), стянул серую рубаху («Прими, Ерошка!»), сбросил туфли на микропористой подошве («Пристрой, Ерошка!») и, вытянув руки, повалился за борт.

Через несколько минут, фыркая и отплевываясь, влез в лодку и лег на спину, прикрыв грудь рубахой. Из-под нее выползал четкий контур татуировки — синяя могила. Маэстро закрыл глаза и притих.

Выждав несколько минут, Гришка осторожно потянул к себе край рубахи. Вся грудь маэстро была в татуировке. Почти на самом животе удобно расположилась могила с крестом, а над ней, через всю грудь, крупными буквами шла какая-то надпись. На руках застыли твердые бугры мускулов, короткая шея напряглась.

«Сильный», — отметил про себя Гришка.

Маэстро приоткрыл один глаз, потом второй и, как бы прочитав Гришкины мысли, спросил:

— Силой помериться желаешь?

Гришка смутился.

— Красивая татуировка…

Маэстро молча потянул на грудь рубаху.

— Любопытный ты, однако. — Он откровенно зевнул. — Ерунда все это, проказы юности. — Маэстро махнул рукой и, сев, натянул рубаху. — Так, говоришь, не плачет больше?

— Кто? — не понял Гришка.

— Иисус Христос.

— A-а, вы об этом… Нет, не плачет.

— Хорошо живет, — усмехнулся маэстро. — Слушай… Есть тут у меня один подрядец… А тебе практика нужна. Не поможешь? Я из тебя ба-альшого художника сделаю! Помощника разхуда. Звучит?

— Правда? — Гришка резко взмахнул шестом, лодка накренилась. — Нет, это правда?

Маэстро улыбнулся.

— Вот тебе моя рука. Только не утопи, пожалуйста. — Он надел брюки, сел на скамью. — Родители-то у тебя есть?

— Отец помер, — сказал Гришка. — Мать болеет, деда еще в войну убили. — Он помолчал. — Дед тут партизанил. А их отряд кто-то выдал. — Он снова помолчал. — Докопаться бы мне!..

— Следствие ведут знатоки, — подмигнул маэстро.

Но Гришка не принял шутку.

Лодка между тем подплыла к берегу, и маэстро ступил на землю.

— Ну лады, бывай. — Он вместе с Ерошкой пошел вдоль берега. Пройдя несколько шагов, остановился, помахал Гришке рукой. — Увидимся.

Гришка радостно закивал.