Шишканова Катерина

Крылья ангела

Яркие не по-осеннему огромные звёзды перемигивались на небосводе, осыпаясь за светлеющий горизонт частым серебряным звездопадом. Бледнеющая луна лениво укуталась в саван из ползущих с запада громоздких туч. Ей было абсолютно начхать на пасторальную картинку просыпающейся зари. И клубящаяся растущая гроза только усыпляла слабыми громыханиями и редкими сполохами зубчатых молний.

Когда пробился первый солнечный луч, я наконец-то продралась сквозь шиповник, оставив на его колючках половину одежды и несколько клоков рыжеватой шерсти с хвоста. Овраг оказался слишком глубоким, чтоб из него можно было выбраться с первого захода. Увязнув в первых же зарослях лопуха и уткнувшись в сухую перед дождём землю, я окончательно уверилась в том, что сегодня не мой день. И вообще неделя не задалась.

Ливень хлынул — резко и сплошной стеной, окатив меня с ног до головы.

Вот и замечательно, можно не переживать за свою сохранность: дождь не солнце — вымочит не испепелит.

Моя половина лачуги встретила тишиной и запустением — словно смерч прошёл. Очередной внеочередной осмотр, чтоб их всех… Интересно, что они постоянно ищут у своих сотрудников — клочки Библии или мирру с ладаном вместо туалетной воды на столике? За последних полсотни лет этих обысков на каждый месяц по пять штук, надоели до чёртиков.

Проползла внутрь, даже не соизволив открыть дверь хотя бы ради приличия: так и прошла сквозь стену, шипя от соприкосновения с материей, изломанной пространством. Не самые лучшие ощущения даже для здорового тела, но открывать щеколду сожжёнными до кости пальцами было выше моих сил. Споткнулась и неловко вписалась в косяк, задев локтем.

— У-уу, чтоб вас всех!..

— Не ругайся, пожалуйста, — смазанный силуэт возник в проёме спальни, едва заметный и из-за раннего рассвета, и из-за проклятой жидкости, разъевшей глаза. Он всегда возникал без предупреждения. И всегда не вовремя. — Это отвращает от тебя светлый лик Девы Марии и…

— Поди к чёрту!

Его только не хватало! Сейчас начнётся проповедь во имя спасения так называемой души…

— Я так и знал! — патетично завёл этот зануда. — Я же предупреждал, чтоб ты не совалась в то логово.

— Не хочу напоминать, но у меня работа такая.

Тип прищурил лазоревые глаза, наконец-то рассмотрев, в каком я состоянии.

— Отлично выглядишь, — хмыкнул, но я поняла, что он обеспокоен и даже слишком.

— Агат, или помоги, или проваливай, — через силу выплёвывая слова прохрипела я. Потом, кажется, ноги мои подломились и я упала в пыль к его стопам, бесславно завершив столь идиотскую вылазку.

Меня аккуратно взяли на руки и унесли в спальню, содрали лохмотья одежды, пропитавшиеся сукровицей и чёрной кровью, промыли раны и зашептали их от дальнейшего разъедания. И ведь каждый раз хочу выучить его молитву, да всё никак времени не хватает, а ведь уже не в первый раз приползаю чуть ли не вывернутая наизнанку, словно все ловчие срединного мира объявили награду за мою рогатую башку.

— Чем это тебя так? — Агат осторожно расправил мой хвост, слаживая раздробившиеся позвонки. Я стиснула зубы: была б моя воля — оторвала бы его к чёртовой матери, одни убытки. Но нельзя, по рангу положен. Вот выполню ещё парочку заданий, тогда, возможно, меня и отметят чеканной медалькой "За усердие", после чего можно будет смело распрощаться с хвостом и укоротить рога.

— Святой водой. Пальнул дублетом, едва сгруппировалась. Ещё и ручкой сделал эдак приветливо, скотина одноглазая. Как старой знакомой.

Впрочем, мы с ним действительно уже однажды встречались. Лет шесть назад. Тогда он не досчитался сына и глаза, а я получила возможность избавиться от копыт и клыков.

— А хвост?

Не успела удрать — схватил за кисточку, поганец, и как следует дернул на себя, одновременно выкрикивая какую-то бесогонную молитву. Здоровенный такой, и не поймёшь — человек или медведь. Ещё и борода до колен. Для верности всё в той же святой кислоте вымочена, чтоб до горла дотянуться не смогла. И цепочка за ней припрятана серебряная с крестиком, как самый последний и запоминающийся сюрприз. Машинально скосила глаза на ладони: кожа на них почернела и взбугрилась, ещё часок-другой — и облезет, как змеиная шкура. Вот только гады её по собственной воле сбрасывают…

Хорошо хоть серебро не заговоренное, а "всего лишь" освящённое — хоть шрамов не останется.

— Наступила неудачно, — бурчу неохотно.

А что, прикажете говорить, что меня, как поганого котёнка, за хвост покрутили да и выкинули за ненадобностью? И кто? Какой-то жалкий человечишка! Оплеванный в родительских чувствах отец. Тьфу, дуристика. Вместо того, чтоб скорбеть по умершим или душевнобольным, лучше б завёл нового и перестал морочить голову и себе, и другим.

— Кто это был, разглядела?

Агат, как заправский садист нажал на тонкий позвонок — единственный не сломанный, а выбитый, вправляя его на место. Моё шипение заглушила предусмотрительно втиснутая в зубы деревяшка. Ненавижу этого паршивого спасителя. Ведь обязательно же вынет всю… хе-хе, "душу", нахмурит высокий лоб и с непроницаемым лицом начнёт вычитывать морали. Ещё и заповеди вспомнит. Но с другой стороны, если я сейчас не отвлекусь, то просто сойду с ума.

— Влацлав, возможно, Яромир. А, может, и Стефаний. Или отец Агафий.

Все они в своё время предъявляли мне счёт за поломанные годы, разбитую жизнь и прочие несущественные или несуществующие понятия. У последнего так даже, почитай, получилось вбить в меня каплю раскаяния (я тогда почти раскаялась в том, что так и не сменила обличье, и этот приставучий червь выследил меня через двадцать пять лет на другом конце земли). Вспоминая о той встрече, до сих пор скриплю зубами: старик оказался потенциальным святым, а поскольку умер в мучениях, вознёсся прямиком в небесные кущи, оставив мне на память крестообразный ожёг на лбу и стойкую аллергию на священнослужителей.

Но эта бородатая горилла не была ни Яромиром, ни Влацлавом, ни каким-то там Стефано-Агафием. Его имени я не знала. Как и большей части своих "почитателей". В лучшем случае я помнила, за что они пытаются открутить мне башку, или хотя бы могла это предположить, ибо память услужливо стирала все ненужные события, смешивая все их жалкие "мести" в одну сплошную серую мешанину. Это для них я краеугольный камень, на котором держится весь смысл их жалкого существования. Для меня же они никто и звать их соответственно.

— Почему ты молчишь? — Руки Агата плавно заскользили по моему лицу, вниз по шее, к ключицам, двумя крыльями разошлись по рукам, выискивая новые повреждения, возможно, не замеченные ранее. — Надеюсь, это твоё раскаяние запечатало тебе уста.

Уста мне запечатали выплеснутая в лицо святая вода и банальная усталость.

— Агат, будь человеком…

Едва слышная ухмылка. Действительно, называть его человеком так же глупо, как причислять к тому же презренному племени и меня. Но если его собратья относятся к людям достаточно терпимо, с той непередаваемой нежностью, с которой влюблённая мама вытирает пузыри своему сопливому дитяте, то мы предпочитаем видеть в них пушечное мясо, своеобразные батарейки и относимся весьма потребительски: пришёл — увидел — употребил.

— Хорошо, тогда будь другом…

Опять ухмылка. Теперь довольная. Выдрать из меня подобное ему ещё не удавалось. Друг… Какая между нами может быть дружба, когда единственное чувство, которое держит нас вместе и не даёт мне запустить зубы в его цыплячью шейку — это чувство долга? Его, между прочим.

…Весь следующий день и большую часть ночи меня выворачивало наизнанку. Агат мужественно таскал тазики и менял холодные компрессы на лбу, хотя лучше от этого мне не становилось — скорей прибавлялось раздражение от мокрой подушки и сырых нашлёпок на больные глаза. Мои завывания и скулёж на него почти не действовали — притерпелся уже. За столько-то лет. Потом повреждённая кожа на лице и руках восстановилась и вот тогда-то я сообразила, почему Агат так мужественно не высказывался по поводу моей так называемой "работы" и её последствий. Решил оттянуться по полной, а для душеспасительных бесед обсмаленные уши и расплавившееся лицо подходят мало.

— Выпей! — его рука настойчиво ткнула в меня стаканом с подозрительной малиновой жидкостью.

Я принюхалась, скривилась и отмахнулась. Злополучная склянка описала кривую дугу и со всей силы вписалась в сервант, разбрызгав подогретый кагор по разгромленной посуде и стене. Агат недовольно нахмурился. Сколько бы я не выводила его из себя, по-настоящему разозлённым не видела никогда.

— Я сказал, выпей, — следующий стакан ткнулся в губы. И через две секунды присоединился к своему безвременно усопшему брату-близнецу.

— Решил травануть под шумок?

Агат выпустил две струйки пара из своего римского носа — очень эффектно, особенно в сочетании с небесно-перламутровыми глазами, золотыми кудрями и снежно-белой кожей.

— Клин клином вышибают, глядишь и поможет. А если и нет, так хотя бы прочувствуешь на себе все прелести адских мук грешников, что лижут раскалённые сковородки. Весьма поучительно, кстати.

Наивный, считает, что лизанием сковородок и вытягиванием жил всё и заканчивается. Была я однажды пролётом, в одном из адских колец, насмотрелась всякой жути, потом спать не могла недели две. Брр! Наши умники такого навыдумывали: глаза на заднице и уши на затылке — самые невинные шутки.

Обречённо зажмурилась, ненавистная жидкость расплавленным оловом влилась в горло, я закашлялась, но этот небесный поганец почувствовал, что решимость моя тает, и прижал стакан к губам. Пока я отплёвывалась, Агат сходил на кухню и вернулся уже с чистой посудиной, тут же и использованной мной по назначению.

Потом были долгие часы лихорадки, занудных лекций и тяжёлая реабилитация после сильнейшего отравления этим самым кагором.

Силы хаоса, когда же это прекратится? И почему именно он должен спасать мою шкуру?

Сдать отчёт я смогла лишь через полторы недели, когда Агат наконец решил, что я полностью восстановилась и в конце концов оставил меня в покое. Прощанье вышло как всегда душевным — он пожелал мне всех благ и всего самого-самого, я традиционно послала его к чертям. После чего мы разлетелись в разные стороны: он вверх, я вниз.

Контора, к которой была прикреплена моя сущность, была вмурована в средние пласты Земли, поэтому жар ядра до неё почти не доходил и посещать её было бы сплошное удовольствие. "Бы" — это потому что наш начальник портил всю малину и большинство сотрудников предпочитало любоваться прелестями Тринадцатого отделения ровно столько, сколько необходимо, чтоб поздороваться с боссом, сдать доклад и, прихватив следующее задание, поскорей утащить свой чахлый хвост.

Я пользовалась некоторыми привилегиями, соответственно могла себе позволить задержаться, а иногда и покрутить хвостом перед начальственной шишкой. Но дальше плоских шуточек или намёков дело никогда не заходило, здесь с этим было строго: хочешь развлечений — подымись наверх или найди суккуба, а моя фигура, хоть с хвостом и рогами, принадлежала к более высокому рангу. "Соблазнить — это вам не чихнуть, здесь мозги нужны, — говаривала когда-то одна старая хрычовка, учившая меня искусству обольщения. — Тут бёдрами не так пошевелишь и вся работу насмарку. На шестой размер любой тупица поведётся, а вот поди заставь этого придурка скакать под твою дудочку, да ещё и внушить ему, что ты его самая большая заветная мечта".

Любовь… В нашем провонявшем серой мире это слово было всего лишь пустым звуком. Но оно двигало горы в мире наземном, а потому стало ключом к податливым человеческим сердцам. Но вот освоить эту науку нашему собрату оказалось не под силу: как научится тому, чего не понимаешь и не чувствуешь? Нам были доступны лишь простейшие чувства, основанные на болевых ощущениях и физических желаниях или искажения светлых, которые проповедовали наши белокрылые оппоненты — ненависть, похоть, боль, страсть, презрение. Таких, как я, сумевших постичь столь тяжёлую науку (но всё равно ничего в ней не понявших — нам, скорей, удавалось удачно имитировать) было очень немного и ценились такие имитаторы на вес человеческих душ.

— Но почему мы не можем любить? — соплячка, едва разменявшая второй десяток лет в рогатой шкуре, никак не могла вникнуть в сложную систему человеческих взаимоотношений. Ей было невдомёк, что вникать, в общем-то и не обязательно, главное — запомнить, что человек обычно привязан к своим кровным сородичам и тем больше, чем сильней эта кровная связь.

— Да потому, детка, — сквозь зубы процедила страшная как смертный грех демоница (даже не верилось, что когда-то она считалась лучшей в своей области), — что любовь разъедает нашу сущность, как серная кислота человеческую плоть. Ни наши тела, ни наш разум не предназначены для такого испытания. Это всё равно, что человека засунуть в жерло нашего центрального вулкана и искренне надеяться, что он там приживётся.

— Но ведь бывают же исключения?

Карга смачно прожевала обвислыми, как у обезьяны губами, одарила приставучую девицу мрачным взглядом. Дискуссия длилась не первый час, а глупая ученица всё никак не могла поверить, что чудес на свете не бывает.

— Были дураки, которые к моему искреннему изумлению всё-таки смогли полюбить. На моей памяти таких оказалось двое и каждый из них сдох, как собака, наивно пологая, что улетает на небеса вкушать нектар и амброзию. Один из них влюбился в человеческую девку, но чего-то там переборщил с пылкой страстью и от девицы осталась лишь горстка пепла да клок волос в его медальоне. Собственно, медальон — это всё, что осталось от самого, хе-хе, любовничка. Он сгорел с первыми лучами солнца, решил просветлиться напоследок. Их всех почему-то тянет просветлиться. А второй со своим заданием подружился. Вместо того, чтоб вынуть из человека душу, он стал с ним общаться, дурак. И наивно полагал, что всё так и должно быть, что ему за это ничего не будет. Этот испарился чуть позже. Видно, любовь всё-таки более заразная дрянь…

Потом я подняла архивы и накопала ещё штук десять подобных случаев: любовь, сострадание, дружба и, как неизбежное, доброта разъедали наши сущности. Сначала незаметно, но всё же с одним и тем же результатом.

Начальство их замалчивало, предпочитая делать вид, что ничего не происходит. А зря, я бы выбрала открыть согражданам правду, тем самым оградив их от возможной опасности. Хотя, с другой стороны: меньше знаешь — крепче спишь, а забота о ближнем это вообще не к нам.

Шеф встретил меня несколько раздражённо, недовольно щуря малиновые глаза. Кроме них ничего демонического в облике достопочтимого господина Молоха уже не было, хотя ещё лет двести назад он мало чем отличался от того же сатира — такой же мохнозадый и с поганым характером. Впрочем, характер остался прежним, а бывшие любовницы все до одной трепались, что задница у него тоже весьма пушистая. С маленьким козлиным хвостом. Сейчас же это был обычный человеческий мужчина средних лет и неопределённой наружности, с жёсткими чертами и жёлчным выражением лица.

Когда-то давно он был тёмным божеством, требующим непомерные человеческие жертвы. Особенно уважал сожжённых детей во славу себе, любимому. Но постепенно христианство вытеснило его кровожадную натуру с пьедестала и чуть не выбило его заносчивый дух подальше в Хаос, откуда он потом вырвался ещё более раздражённый и раздосадованный на новую веру. Так в Геенне и прижился. Поначалу был мелким служкой у Вельзевула, его бешеный энтузиазм заметили, оценили и на всякий случай сослали в срединный мир к людям, где он удачно насшибал душ с праведников и вернулся ещё более заносчивый, чем раньше. Теперь же его поставили начальником Тринадцатого Отделения — то ли отметили за верную службу, то ли спихнули от греха подальше в наше затишье, чтоб не мозолил глаза и не нервировал присутствием.

— Ты задержалась, — начальник сурово кивнул на кресло, бывшее некогда пыточным в застенках какой-то человеческой тюрьмы.

Обстановка в кабинете вообще соответствовала мрачному юмору его обладателя, чего только стоила коллекция пыточных клещей, с особой трепетностью протираемая секретаршей каждое утро. Или заспиртованная туша самоубийцы, прострелившего себе мозги дробовиком, но волею случая (и прихоти всё того же Молоха) прожившего ещё несколько часов. Потом наша контора его ещё несколько раз оживляла забавы ради. Всегда интересно посмотреть на реакцию оживленца, вдруг обнаружившего, что он — сушёная мумия.

— Были проблемы?

— Никаких. Я отсыпалась.

Я честно захлопала ресницами. Что бы там ни было, к крайнему сроку я не опоздала, а устраивать себе небольшой отгул мне нравилось, и Молох это знал. Пробежав глазами доклад и выдав поощрительное "м-мэ", начальник запустил его в ближайшее мусорное ведро, откуда потом заботливая секретарша его вынет и подошьёт в папку.

— Хорошо потрудилась. Душу сдала?

— Никак нет. Я договорилась с ребятами из аналитического отдела, пускай помучается ещё месяцок — второй, сопьётся, на иглу подсядет. Я к нему ещё и на проповедь загляну, чтоб добить.

Молох задумчиво размял шею, потянулся в кресле, словно блудливый кот, и закинул руки за голову.

— С каких это пор ты начала проявлять инициативу, моя дорогая?

— С тех самых, когда вы стали посылать меня к церковникам, достопочтимый Мелькарт.

Шеф осуждающе приоткрыл левый глаз — наши не слишком любят, чтоб их истинные имена кочевали на устах у подчинённых. Если честно, то в идеале подчинённым их вообще знать не полагается. Моё, например, знали лишь вышестоящие, причём даже не Молох, а Вельзевул, Люцифер и ещё парочка столь же непроглядно тёмных и опасных. Хотя ни с кем из этих товарищей лично я не встречалась и, не приведи Тьма, встречусь. А вот светленькие разбрасывались ими направо и налево, если судить по Агату — он представился в тот же день, когда впервые ступил на порог моего дома. Я потом для достоверности, ну и по вредности, конечно, опробовала на его истинном имени парочку заклинаний. Несчастного паренька скрутило в тугой узел да так, что я вообще зареклась продолжать подобную практику и сократила слишком кричащее имя до белого камешка. Тоже вполне сносное и завидное имечко вышло, да и сам крылатик не возражал. Особенно после того, как пришёл в себя.

А вот начальник панибратства не любил так же, как и ехидных выскочек, делая для меня небольшую скидочку. Опять же в силу моей ценности. И давнего знакомства.

— Иисус сказал: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки.

Я непонимающе пожала плечами: Евангелие от Матфея, если поднапрячься, то и главу вспомню. И что с того?

— Видишь ли, дорогуша. Сиди на твоём месте кто-то другой, скажем, моя дорогая секретарша, и к концу монолога от неё остались бы разве что дымящиеся тапки. Имя Божье действует на большинство наших как дихлофос на мух.

На низших бесов, не имеющих иммунитета — да. Но всё равно не так смертельно, в худшем случае из носа кровь пойдёт, уши пробками зарастут или глаза лопнут, в лучшем — дико разболится голова. Как у меня. К тому же сомневаюсь, чтоб у Лилит хотя бы чих пробился: первая жена Адама, а нынче главный секретарь Тринадцатого Отделения, была тётенькой склочной и на редкость живучей. Одна из древнейших демонес, она, тем не менее, осталась где-то внизу огромной иерархической лестницы, предпочитая не высовывать свой длинный нос дальше, чем это требовалось руководством. Оставаясь на вторых позициях, она умудрилась пережить больше начальников, чем те надеялись, и до сих пор не помышляла о развоплощении.

Но в чём-то Молох прав — иммунитет либо есть (пусть даже и крохотная пылинка — её и развить со временем можно), либо нет, и те, кому не повезло с ним родиться, сидят безвылазно в Геенне огненной, работая надсмотрщиками или докладчиками, в лучшем случае гонцами и посыльными. Мелкие сошки, никчёмные, презренные твари. У меня же история несколько другая, я тоже начинала с самых низов, хотя уроженкой огненной ямы и не являлась, а иммунитетом я обзаводилась постепенно, что в высшей степени не типично.

— Короче, — продолжил шеф, задумчиво посасывая вишнёвый кальян, — если ты решила, что сложность заданий означает повышение, то ошиблась. Мне просто не хочется терять менее удачливых сотрудников. Не Лилит же мне отправлять в церковь к отцу настоятелю в самом деле?

— Могла бы и размяться кстати, — буркнула я. Не далее как месяц назад эта дамочка так замордовала попавшегося в плен ангела, что беднягу потом еле откачали в пыточных застенках, куда уволокли подальше от разбуянившейся бабы. К слову, этот самый ангел, прежде чем нарваться на нашу секретутку, "словом Божьим" уложил десяток боевых демонов, специально натасканных на общение с небожителями. А светлокрылый всего лишь почтительно заметил, что столь спелой даме пора бы подумать о душе и прекратить обретаться в столь неоднозначном обществе.

Сладко жмурясь, начальник сделал ещё одну затяжку, опять похрустел шеей и, лениво поковырявшись в ящике стола, вынул очередную папку — тощую и неожиданно свежую (странно, обычно мне доставались затрепанные и пыльные, доставшиеся от менее удачливых коллег), перебросил мне и вновь блаженно закрыл глаза. Впрочем, я не обольщалась: Молох мог видеть сквозь толстенные стальные двери банковских сейфов, без труда распознавал сущность человека, бросив на того лишь косой взгляд, так что веки вряд ли были такой уж сильной преградой.

— Нашла что-нибудь интересное? — спустя какое-то время поинтересовался он. Я внимательно рассмотрела скудные обрывки информации и чёрно-белую фотографию, пришпиленную к первой странице. На меня смотрел серьёзный молодой человек с правильными чертами лица, судя по всему темноволосый и неожиданно седой. Чуть рассеянный близорукий прищур, складочка на лбу, выдающая натуру вечно хмурую или недовольную. А, может, просто слишком вдумчивый. Для человека обычный, ангел счёл бы его милым, демон — никаким, я же отметила, что он схож с одним моим давним знакомым. Но на праведника не похож. Во всяком случае, на такого, на каких обычно натравливают меня.

— Кто такой?

— Твоё новое задание. Знакомься, начинающий художник Богдан Паяц.

Я хмыкнула.

— Хорошая фамилия. Многообещающая.

— Лучше обрати внимание на имя. Оно действительно говорит о многом.

— Неужели всё так кошмарно?

— Даже не представляешь. Юноша оказался весьма талантливым, его работы пробуждают в людях слишком много света. Наши проверили — у него действительно дар Божий, но не развитый, а пробивающийся спонтанно, поэтому его не засекли раньше. Удивляюсь, как беленькие его проморгали. Взгляни сама.

Он перебросил ещё несколько фотографий: сфотографированные на них картины явно принадлежащие одной руке, чувствовался единый стиль. Первая меня не слишком впечатлила — заря над морем. Тоже мне искусство! Вот если бы там жерло активного вулкана со всеми переливами цветастой лавы намалевал, живописец недоделанный.

— Ты смотри-смотри, — заметив мой скептицизм, посоветовал Молох. Я же говорила, что закрытые глаза ему не помеха!

Недоверчиво вгляделась в ворох цветных бумажек, наобум выбирая одну из них… и тут же с сердитым шипением отдёрнула руку.

— З-ззар-раза! Почему вы меня не предупредили?!

Начальник усмехнулся, глядя как я обсасываю обпечённые пальцы.

— Хотел посмотреть на твою реакцию, — невозмутимо пояснил он. — Теперь поняла, о чём я толковал?

Да уж, сообразила. Уже более аккуратно переворошив фотокарточки, я наткнулась ещё на пять или шесть подобных, словно лучащихся тёплым светом. Это ж какими они должны быть мощными, чтоб передать силу даже сквозь неживое фото? И с каждого на меня смотрели ненавистные безгрешные лица в нимбах и хитонах: Иисус, Дева Мария, святые с одухотворёнными взглядами и тренькающие на арфах херувимчики, в будущем такие же законченные идеалисты, как Агат.

— Он… иконописец?

— Нет. Рисует всё подряд: от пейзажей, до портретов. Но это ещё хуже — никогда не знаешь, что стрельнет этому типу в башку в следующую секунду и соответственно контролировать его не удаётся. А подобной мазни с каждой неделей всё больше. В прошлом месяце была организована первая выставка, критики захлебнулись от восторга, теперь готовится следующая. Её нужно отменить. Любым способом.

— Тихонько прикопать в кустах?

— Если бы всё было настолько просто, тебе бы его не поручили. Нам спустили указ — парня следует переманить на нашу сторону. Но я так тебе скажу: с таким даром он к нам ни в жизнь не пойдёт — Божья частичка — слишком хорошая заслонка от нашего влияния. Хотя бы просто разведай обстановку, пошуруй там немного, поверти хвостом, как ты умеешь. В общем, сбей парня с пути истинного хотя бы на какое-то время. Если я прав, после он сам жить не захочет, хе-хе…

— И как вы себе это представляете — забодать его рогами и очаровать рыжим хвостом? К тому же у меня стойкая аллергия на солнце. Помнится, я от него плавлюсь.

Как и все низшие демоны с бесами. Твёрдое не восприятие к дневному светилу мы приобретали либо по рождению, либо вследствие судьбоносного выбора, приведшего нас на тёмную сторону. Например я после того, как отреклась от прошлого, ещё лет пять могла спокойно выходить на солнце и любоваться всходами пашни на полях. Но с тех пор прошло столько веков, что воспоминания стёрли все краски и запахи, оставив лишь смутную тоску, едва уловимую, как свет далёких звёзд.

— Ладно, — Молох глубокомысленно куснул заусень на пальце, полюбовался результатом и куснул ещё раз. — Будет тебе повышение. Скостим тебе рога и хвост. Исключительно, как моей самой любимой подчинённой.

— А светонеприятие?

— С солнцем извиняй — тут никакое повышение не поможет, тебе ещё век-второй потерпеть придётся, а там и активность на спад пойдёт и шкура у тебя задубеет окончательно — ни одна зараза не прицепится. К тому же, малышка, ты иной закалки, а вашему собрату никакая иерархия не поможет. Тут дело случая — потянешь, не потянешь.

Что ж, тогда опять придётся подгадывать хмурую дождливую погоду. Ненавижу. Постоянно как на иголках сидишь, ждёшь, что в любой момент выглянет светило и подпортит твой классический профиль. Наши синоптики конечно же всё рассчитают и перепроверят и пообещают съесть собственный хвост "в случае чего", но даже у них бывали проколы. Вот только предъявлять счёт им ещё никто не ходил — некому. Хотя, всё-таки один положительный момент имеется — надбавочные за риск и неплохой отпуск после всей этой каши.

…и можно будет опять заглянуть на поля, жаль только, что сейчас не весна…

Уже закрывая дверь начальственного кабинета, до меня донёсся Молохов предупредительный рык:

— Но только чтоб не задирала нос и не кичилась перед остальными. Я и так тебя два раза вне очереди прогнал по базам. За третий раз меня даже флегматичная Лилит растерзает.

Нет, не растерзает, а методично вынет по частям всю душу и даже то незначительное обстоятельство, что её у нас нет, эту трудолюбивую женщину не остановит. Нет — тем хуже для Молоха, ибо в таком случае она будет колупать его вечно.

Познакомится с юным дарованием оказалось весьма проблематично: молодой человек вёл довольно замкнутый образ жизни и вообще не слишком любил водиться с себе подобными, предпочитая общаться с мольбертами и холстами. Целую неделю я пыхтела над планом "случайного знакомства": разрабатывала всевозможные аварии, неожиданные встречи и прочую бурду, на которую так любили покупаться фаталисты-священники, видящие перст судьбы в любом мало-мальски продуманном повороте событий. Этот же близорукий элемент не видел дальше своего носа как в буквальном, так и в переносном смысле: он не обратил внимание на некстати подвернувшую ногу девушку, застрявшую прямо перед бампером его легковушки, не заметил голосующей на пустой трассе, не увидел вандалки, внаглую расписывающую запыленное заднее стекло его машины всякими скабрезностями так же, как и не соизволил хотя бы поднять глаза, когда очаровательная рыжеволосая незнакомка поскреблась в автомобильную дверцу и спросила сколько время. Хмуро пробурчал ответ и тут же умчал на повышенной скорости, лихач.

Тогда я внаглую пришла к нему домой, представившись заинтересованным покупателем и вот тогда он не смог меня не заметить. Ещё бы! — попробовал бы он проигнорировать агрессивную тётку, серьёзно настроенную познакомиться с затворником и перешагнувшей все мыслимые и немыслимые препятствия. В том числе и освящённый порог.

Но самым неожиданным оказалась даже не эта маленькая гадость ближнему своему, а то, что юное дарование находилось в… инвалидном кресле! Сначала я непонимающе рассмотрела агрегат, потом перевела недоумённый взгляд на сидящего в нём человека. Человек зло сузил карие глаза, ему явно не нравилось столь пристальное внимание.

— Что-то не так? — с вызовом уточнил он.

— Мне просто не говорили, что вы…

— …инвалид? А это что-то меняет?

Очень многое! Ну, шеф, ну, гад! Хоть бы заикнулся, скотина мохнозадая. Или решил отыграться за внеочередное продвижение по службе?

— Нет. Просто я столько о вас слышала, но никто и словом не заикнулся, что вы…

— Да ну? — со злобным торжеством процедил мужчина, опасно бледнея. Мне даже почудились две струйки пара из ноздрей, как обычно меня развлекал Агат. Он явно был не из тех, кто сдерживается перед женщинами или хотя бы помнит, что мы слабые и нам всё прощается. — А вам так интересна моя персона?

— Нисколько, — мгновенно остудив весь его пыл, заверила я и не спрашиваясь более хозяйского соизволения, прошла в гостиную. За спиной, мрачно скрипя колёсами, катила коляска.

…В общем-то, для первой встречи всё прошло сравнительно… ужасно! За те полчаса, что я успела высидеть в негостеприимной квартире, мы успели один раз здорово поругаться и три раза просто повздорить. Богдан шестым чутьём учуял, что к его мазне я отношусь без всякого восторга и обозвал меня посредственной и плоской, за что я в ответ заклеймила его задиристым занудой. И бывают же такие невыносимые личности?! Вообще-то таких, как я, специально натаскивают на общение со всякими типами: флегматиками, холериками, агрессорами, меланхоликами, фанатиками и просто поведёнными. Мы знаем тысячи уловок, способных привить к нам доверие, разбираемся в запутанных человеческих страстишках похлеще любого занюханного Фрейда, обладаем железной выдержкой, стальными нервами и по праву считаемся элитой даже среди демонов, что уж говорить о мелкокалиберных бесах и чертях? Но этот, с позволения сказать, писака!.. Я даже не подозревала, что вывести меня из равновесия так просто — достаточно, оказывается, оказаться в одной квартире с божественно талантливым бумагомарателем, невесть что возомнившим о своей половинчатой тушке!

На справедливый вопрос, зачем же тогда я сюда явилась, опрометчиво ляпнула, что-де это не мне, а знакомому, и вообще пусть радуется, что у него появился покупатель, а для чего мне его мазня — это не его, зануды, дело.

Вот этого делать не следовало — уже спустя пять минут после подобного заявления, я оказалась за порогом, скрипя зубами в бессильной злобе.

— Ах, какие мы нервные! — не удержавшись, процедила я, чуть не поцеловавшись с резко хлопнувшей дверью. — Так и будешь на своей вагонетке таскаться, коли мозгов в башке не отыщется, шут недобитый.

— Ничего, авось вашими молитвами да не пропаду, — так же нелюбезно пробурчали из-за стены. Оказывается, Богдан наблюдал в глазок, специально для такого дела вставленный на уровне пупка. Я мрачно скрутила ему кукиш, заодно не поленилась и залепила жвачкой, специально для такого случая припасённой в кармашке сумочки. После чего с чувством выполненного долга пошла к лифту.

— Это не смешно, он назвал меня плоской!

Агат не удержался и повалился на кровать, весело дрыгая ногами. Я окатила его мрачным взглядом. Потом подошла к зеркалу и внимательно изучила своё отражение. Идеальная роковая соблазнительница: яркая, но не дешёвая приевшаяся красота лица мягко оттеняемая медными волосами, высокая, но не длинная, стройная, но не тощая… И уж тем более не плоская!

Светлокрылый поймал мой изучающий взгляд на передних выпуклостях, одобрительно хмыкнул.

— Он выразился фигурально.

— Знаю, — отмахнулась я. — Но это какой-то кошмар! Представь, этот павиан посмел меня обозвать!

— O tempora, o mores!1- ехидно продекламировал Агат. И, подумав, добавил, — человек — это звучит…

— Жалко! Жалкая кучка бесхвостых обезьян, возомнивших о себе невесть что. Только у них могло хватить фантазии провозгласить себя царями природы.

— Только у них могло хватить сил вдохнуть в нас жизнь, — немедля осадил светлый.

Я вздохнула. Тут он прав, и мы, какими бы могучими не казались, какими бы бессмертными не

1. O tempora, o mores! (лат.) — О времена, о нравы! Цицерон.

были, всегда выходили из человеческих сердец и помыслов. И уходили в хаос, когда нас забывали и переставали поклоняться. Сколько было светлых доброжелательных и никому не причиняющих зла богов, духов? Аштарт — нежная и добрая финикийская богиня любви, плодородия и материнства, Пергрубрюс из Пруссии, мой сподвижник в далёком прошлом — бог весны и растительности, тихая летучая гречанка Тихе — повелительница случая и судьбы, весельчаки близнецы Хе-Хе из Китая, боги согласия или египетский бог-скарабей Хепри, олицетворяющий собой восходящее утреннее солнце. Этого убивали слишком медленно даже для нас — имев несчастье родиться на несколько веков раньше сиятельного выскочки Ра, он был обречён на медленное и мучительное с ним соединение, когда пронырливый божок неожиданно завоевал весь Египет и сел на высший трон. А Хепри стал его тенью, всего лишь одним из воплощений.

…и Семаргл, охранитель побегов и зеленей, воплощение священной семёрки славянских богов, лучший друг и собрат…

Все они, жившие века и тысячелетия назад, исчезли, развоплотились и ушли в непроглядный мрак. Те, у кого не хватило смелости и решительности, отреклись от имени и стали безликими жителями Геенны, оставаясь на самом дне вулкана или выгребаясь к берегам, топя на своём пути не слишком расторопных. Как Молох. Как я.

— Да. А ещё выставить вон за двери, — безжалостно добил "друг". Я не разворачиваясь угостила его небольшой ветвистой молнией. Послышался протестующий треск ткани и в воздух взметнулось облачко изжарившихся на лету перьев. Потянуло сладковато-противным запахом палёного.

— Надеюсь, это твои крылья?

Но наученный горьким опытом и долгими годами общения, он прикрылся подушкой.

— Не дождёшься. Это подушка твоей хозяйки. Старушка будет рада узнать, что за два месяца у неё пропала девятая по счёту, — мерзко хихикнул светлокрылый.

И за что я его терплю? Не в силу же внезапно вспыхнувшей дружбы, в самом деле?! И не в силу долга. Не моего, по крайней мере. Я предпочитаю ни от кого не зависеть и быть хозяйкой собственной судьбы. А вот Агат…

…когда на тебя сверху валится обугленная туша и ни с того, ни с сего сыпятся молнии со всех сторон, совсем нет времени хоть что-нибудь сообразить. И не поймёшь — ангел это или демон, из последних сил слаживает поломанные крылья и безмолвно просит пощады. Или смерти.

Возможно, я бы и выполнила его просьбу — свернуть тонкую шейку не так уж и проблемно, особенно, если учесть, что его светлую ипостась я всё же сумела разглядеть. Но в тот миг на нас сверху спикировали трое и предварить в жизнь своё решение я не успела, как и сообразить хоть что-нибудь. Просто разорвала на клочки нахалов, дерзнувших по неведению поднять на меня когти, благо к тому моменту у меня уже был достаточный уровень силы и преобразований, так что особой выволочки за самоуправство мне не устраивали. Просто на какое-то время затормозили карьерное продвижение.

А потом однажды ангел возник у меня на пороге, невесть как разузнав мой земной адрес и вот уже семьдесят с лишком лет морочил мне голову своим присутствием. Убить его я не могла, ибо по собственной глупости вляпалась с ним в одну и ту же лужу, а долги в наших сферах имеют первостепенное значение, затрагивая не только честь, но и сами сущности, выгнать не получалось, а рассказать начальству, чтоб они в высших советах расторгли связывающие нас с Агатом путы, не решилась — общение с противоположной стороной не приветствовалось и я даже не представляла, что начнётся, если ТАМ узнают о столь оригинальной связи.

А вот Агат нисколечко от нашего общения не страдал, обжился, обнаглел и принялся меня поучать. Смотрелось это особенно забавно, если учесть нашу с ним возрастную категорию: ему едва стукнула вторая сотня, мне почти перевалило за пятнадцать веков. А возможно, и перевалило. Не помню. Единственное яркое воспоминание, не стирающееся с годами, а скорей даже наоборот всё чётче отпечатывающееся на изнанке сознания — правление проклятой княгини Ольги, принёсшей на наши земли христианство и изжившей языческих богов.

Все без исключения хозяйки, у которых я в разное время снимала комнаты, первоначально принимали его за моего жениха или парня в зависимости от времени, веяний моды и их развратных старушечьих умов. Но каждой из них Агат читал нудную вдохновенную лекцию на тему прелюбодеяний и любви к ближнему, после чего ни одна кочерыжка не дерзнула искривить губы в похабной улыбке, условно обзывая его моим братом или другом и каждый раз вздрагивая при воспоминании и двухчасовом монологе светленького.

— Ты чего молчишь? — ангел извернулся в воздухе и упал с кровати на все четыре конечности, ловко увернувшись от очередной молнии.

— Задумалась.

— О чём?

— Как мне тебя отсюда вытравить.

— Устала, ляжешь отдыхать? — голубоглазый сопляк хитро прищурился, прекрасно понимая, что его присутствие меня никогда не смущало. Иногда скорей даже наоборот — была у меня поначалу милая привычка ходить нагишом по квартире, вытуривая докучливую личность. Надоел до колик в животе — разделась и пошла гулять по комнатам. Первых полгода это средство действовало безотказно — Агат краснел, бледнел, заикался и растворялся в считанные секунды, оставляя по себе лишь позорный запах чайной розы, но потом видимо кобелиное начало взяло верх или мальчик немного повзрослел, потому что исчезать он стал все медленнее и с большой неохотой. А однажды так и остался сидеть, бесстыже любуясь моими стройными длинными ногами и невозмутимо поедая арахис в шоколаде.

— Отдохнула, полечу работать, — отбрила я.

…Вечер выдался пасмурным и мрачным. И господин Паяц, как личность творческая, а соответственно и подверженная депрессиям, тихонько чах над очередным холстом в своей мастерской, когда я поскреблась в его квартиру. Поскольку время было позднее, и порядочных людей в такое время по гостям не носит, Богдан не слишком спешил открывать дверь, а посмотрев в глазок окончательно уверился, что подкатывал на своей тележке зря. Радушием хозяин тоже не светился, мрачно буркнув положенное приветствие и тут же полюбопытствовал по какому, собственно, вопросу я припёрлась в столь поздний час и надолго ли задержусь.

Поведав душещипательную историю о сломавшемся неподалёку рыдване и панической боязни темноты, я скромно попросилась хотя бы позвонить в службу вызова такси. Отказать он не посмел, к тому же я действительно выглядела жалко — мокрая, как мышь, с осунувшимся лицом и мешками под глазами, продрогшая, вся в пупырышку и с дробным цокотом зубов. Посмотрела б я на других, отмахавших крыльями полстраны под проливным дождём на высоте в несколько тысяч метров, в добавок чуть не столкнувшаяся с пассажирским авиалайнером и поломавшая ноготь!

— Может, вам хотя бы чаю выпить? — глядя на мои вполне естественные безуспешные попытки набрать номер наконец сжалился заносчивый художник.

— Спасибо, я в прошлый раз обпилась, — буркнула я, втайне радуясь, что план удался. Силы хаоса, на какие только жертвы не пойдёшь, лишь бы выполнить задание! Особенно такое строптивое.

— Сами грешны, — невозмутимо заметил Богдан. — Я не привык к общению с людьми, особенно с такими беспринципными. Не удивительно, что вы ошеломили меня своей бестактностью.

— То есть, я ещё и виновата? — аж не поверила я.

Художник насупился. Я тоже скрестила руки.

В своей богатой на события и года жизни я встречала немало упёртых типов, но не один из них не интриговал меня своим необычным поведением и отношением, как этот. Впрочем, вру: был ещё один, точно такой же заносчивый и высокомерный, не утруждающий себя прогибаниями под мою светлость. Он давно исчез, предпочитая развоплощение постыдному существованию в демонском обличье и я уже стала забывать, как он трепал мне начальственные нервы. И вот гляди ж ты, нашёлся его достойный преемник.

— Ладно, мы оба не правы, — наконец спустя пять минут натянутой тишины сдался бумагомаратель.

Я презрительно выгнула бровь, и плотней переплела на груди руки. Этот вариант меня тоже не устраивал. К тому же во всём теле поселилось неприятное свербящее ощущение, словно чей-то светлый укоризненный взгляд неодобрительно взирал на моё самоуправство, а это тоже не прибавило мне настроения.

— Хорошо, сдаюсь, — не выдержал Богдан и в знак капитуляции поднял обе руки, выпачканные масляной краской и резко смердящие растворителем. — Я дурак и идиот, не оценил вашего сиятельного внимания и обворожительных глаз, столь удивлённо шарящих по моей фигуре. Каюсь, каюсь. Мне припасть к вашим стопам и целовать пол, по которому ступала ваша очаровательная ножка или достаточно и этого?

Я не сдержалась и рассмеялась. Он тоже как-то слишком хитро сузил неожиданно глубокие глаза. На мгновение мне показалось, что в них мечется что-то… слишком грустное что ли, что-то, что обычно прячут за завесой самоиронии или циничности — ненависть к убогому телу, безответную страсть, жалость или злость. Но искорки мелькнули и погасли, а вдаваться в душевные муки человека я не собиралась — этого ещё не хватало: колупаться в их грязном белье, словно ты какой-то презренный золотарь!

Чай я всё-таки выпила. И не одну кружку. И не только чай. И не только выпила. Когда удаётся сломать первый лёд в общении, работать становится одно удовольствие. Это напоминает игру отгадайку: отгадай ключик к его сердцу, отгадай нужный вопрос, которого он ждёт, отгадай необходимый ему ответ, разгадай, подбери, найди и так далее.

— Вы что-то рисовали? — я проследила за бесполезными потугами хозяина квартиры, старавшегося отмыть краску с ладоней. Бесполезно, не знаю, что он там использовал, но её не брал ни керосин, ни растворитель, ни мыло, ни порошок.

А вот художникам, расписывающим обитель Люцифера, не пришлось ломать голову над подобными проблемами, скорей их интересовала другая сторона вопроса — где взять достаточно материала. Кровь неплохо стимулировалась жидкостью из ближайшего источника, куда им приходилось топать всякий раз, когда "чернила" в их собственных венах сворачивались. Не знаю, что именно текло в треклятом источнике: серная ли кислота, соляная, но проклятые души мастеров ходить к нему не очень любили и подгонять их приходилось свинцовой нагайкой, распарывающей податливую плоть душ до кости. Да, наш сиятельный всегда умел совместить неприятное с бесполезным: во-первых, кровь с пальца постоянно облупливалась, потому что не могла вынести адской жары и такого же холода, а во-вторых, вид грешников, собственнокровно размалёвывающих тринадцатиэтажные хоромы или окунающих руки в бурлящую кислоту и корчащихся от испытываемых ощущений — не самое вдохновляющее зрелище. А уж запах плавящейся плоти… Хотя следует признать, впечатляет.

— Да так, мазню развозил, — неожиданно замялся художник.

— Покажете? — не особо надеясь на успех, поинтересовалась я. Получила отказ, что удивительно — вежливый, и решила быть понахрапистей. Никогда не считала смущение таким уж необходимым качеством, которым Всевышний наградил благодарное человечество, но что-то меня кольнуло. Ну, не может подобный Богдану человек так сконфузиться, особенно если учесть, что творчество его уже более-менее признано, а моё мнение ему с самого начала было до лампочки.

Наконец, не иначе чтоб я наконец заткнулась и перестала его доводить, талантливый наш соизволил отомкнуть потайную коморку и продемонстрировать скрытые внутри сокровища. О том, что это именно они, я поняла, как только шагнула в заставленное картинами помещение. От половины из них веяло непреодолимой жутью — слишком светлые и пасторальные, была б моя воля — сожгла б к чертям, ещё несколько вполне обычных, я бы даже сказала, параллельных — ни Свет, ни Тьма, такими не заинтересуются: всякие цветочки-зайчики-Машки-мордашки, обычная мазня, которой на каждом заборе хватает, но вот некоторые…

Картина словно источала жар преисподней, мерно пульсировала под моей ладонью. Нарисованное на ней чудовище с красными светильниками глаз злобно скалилось прямо мне в лицо. Демон. И судя по рваным клочкам тумана за спиной — высшей иерархии, как Молох. Мощные лапы безжалостно разрывали нечто серебристое и бесплотное. Я почти слышала отчаянный крик безвинной души, попавшей в его когти. На следующей непосвящённые не увидели бы ничего интересного кроме пары мазков и масляных лент, перечертивших весь холст. Сомневаюсь, что мэтр сам понял, какое чудо сумел изобразить: адские кольца, поддёрнутые утренним туманом и клубящимся из центрального вулкана паром, освящённые кровавой зарёй в день летнего равноденствия. В единственный день в году, когда Ад можно разглядеть с высоты птичьего полёта, а истинно раскаявшимся грешникам (естественно из высших "облегчённых" кругов) перейти в райские кущи (тоже естественно в высшие сферы, они мало чем отличаются от наших — такие же серые и переполненные безысходностью, одно название, что Рай).

— Какая красота, — забыв всё, восхитилась я.

— Издеваешься? — мигом помрачнел Богдан, подкатил коляску к "Аду" и накрыл полотно простынёй. — Гадость какая, самого мутит, а сжечь рука не подымается.

Ещё бы она у тебя поднялась. Человеческий разум чужд подобной красоте, но подсознание работает иначе, затрагивая тонкие материи, и куда отзывчивей на такое искусство.

— Это ты издеваешься. Очень красиво.

Я уверенно стянула ткань, полюбовалась ещё несколько минут. Причём так вдохновенно, что Богдан наконец-то поверил в мою искренность и заметно повеселел.

— У меня такого добра вообще-то навалом, — признался он. Вот только вы первая, кому я его решился показать, уж слишком… отталкивающие пейзажи.

Я прошла мимо него к следующей заинтересовавшей меня вещи, по пути проведя рукой по спинке инвалидной коляски: источаемый картинами жар передался и мне, а металлический поручень хоть как-то его убавлял. Богдан вздрогнул.

— Брось. Мы же вроде как уже перешли на "ты", — отстранённо заметила я, поглощённая очередным шедевром: весьма реалистичными муками сладострастников в одном из самых показательных кругов нашего огненного обиталища. Прямо как действительно в гости к нам заглянул на минутку. Больше бы не выдержал — не физически, так морально дал бы трещину и остался тихим шизофреником.

— Ты так увлечена, — художник подъехал ближе, тоже разглядывая свой шедевр. — О чём думаешь?

— О том, что их слишком мало.

Мужчина перевёл на меня удивлённый взгляд.

— Я имею в виду вот таких же… впечатляющих. Все эти, — я неопределённо повела рукой в сторону "светленьких", — слишком сладкие, почти приторные. Меня от таких тошнит.

Причём в самом прямом смысле: голова кружится и глаза на лоб лезут. Ещё чуть-чуть и из носа…

— У тебя кровь из носа идёт! — неожиданно всполошился Богдан, а я с удивлением почувствовала, что больше не в силах стоять и рухнула к ногам поганого малевателя.

Как ему вообще удалось выволочь моё бесчувственное тело из мастерской и уложить на диван, понятия не имею. Впрочем, с детства прикованный к инвалидному креслу, Богдан наловчился делать всё. Хотя сомневаюсь, что раньше ему попадались столь малохольные девицы. Прибывший таксист был обруган и без всяких на то оснований выгнан вон. С одной стороны это льстило, обо мне переживают — следовательно, заботятся, а значит за один вечер мне удалось продвинуться даже не на шаг, а на целую милю. С другой — с утра наши синоптики обещали переменную облачность, а это весьма чревато.

Тем не менее уходить я никуда не собиралась — слишком бы это странно выглядело: бледная словно упырь девица, только что валяющаяся ногами кверху и с обляпанным кровью лицом, вскакивает и бодрым галопчиком на ночь глядя ретируется из столь радушной квартирки, так вежливо предоставляющей свои услуги. Естественно, как только меня вытащили из мастерской и пагубное влияние тех жалких икон закончилось, я мигом очнулась и почувствовала себя вполне здраво. Кровь мгновенно свернулась, судороги прекратились, а рвущийся наружу звериный металлический рык — неконтролируемая часть моей тёмной сущности — застрял на полпути, не перепугав не готового к подобному человека.

Облегчённо вздохнув и украдкой вытерев пот со лба, я с удивлением отметила, что действительно рада этому обстоятельству.

Утро не задалось. Отчасти потому, что наши чёртовы (собственно, каковыми они и являлись) синоптики как всегда напортачили, ибо солнце не просто "вышло из-за тучки", как в знаменитой детской считалочке, а полностью изжарило всю облачную завесу, оставив меня без единого шанса на безопасное продвижение. Но в основном из-за некой светлокудрой красотки, бесцеремонно вломившейся ко мне в спальню, любезно предоставленную хозяином. Девица скользнула по мне стерильным взглядом пронзительных голубых сапфиров, неодобрительно поджала губки и принялась смахивать метёлочкой пыль с серванта.

В общем-то её неодобрение я очень даже понимала: мне бы тоже не понравилось, если бы на мою территорию запёрлась какая-то плешивая шавка из противоположной организации и стала нагло качать права, развалившись в хозяйской постельке. А то, что она из "конторы", я вычислила сразу — меня не обманешь напускной человеческой аурой и нарочито небрежными движениями "профессиональной уборщицы". Верховный ангел из высшей касты, причём не чета мне — судя по всему, работала она здесь долго и основательно, раз успела втереться в доверие к нелюдимому Богдану, но её присутствия раньше я не заметила. А вот она моё вычислила на раз — это её укоризненный взгляд свербил лопатки весь вечер, наверняка пришла в очередной раз "на уборку" и почуяв неладное выставила свою защиту. Будь на моём месте кто-то менее подготовленный и ей-ей одни бы тапки остались с кучкой пепла. То-то наши её не засекли. Но я-то, дура, тоже хороша! Поверила на слово, не проверила, не удостоверилась, а как последняя соплячка сунула башку в пасть к тигру. Хорошо хоть самозащита на должном уровне. Правда, блоки я выставляла на освяченую дверь, но хоть что-то. Впрочем, от этой кумушки, если бы она захотела, меня бы не спасло даже "слово Господне", когда-то так вдохновенно декламируемое циником Мелькартом.

Мы шли вниз, обрастая грубой корой презрения и толстокожести. Чем больше перевоплощений, тем сильней защита, тем меньше влияния солнца и всяких религиозных штучек вроде ладана и Святого писания. И тем темнее крылья. У демонов высшей иерархии крыльев как таковых вообще не существует — сплошные клоки тьмы, словно мёртвые дыры, засасывающие души неосторожных грешников, рискнувших скользнуть по ним взглядами.

Они же подымались вверх, накачиваясь всепрощением и любовью ко всему живому. Соответственно и крылья их превращались в сгустки света, всепроникающие и всеобъемлющие материнской заботой. Так вот, этой красе голубоглазой до таких вот сгустков оставалось всего лет десять, если не меньше — контуры перьев разъелись от слепящего даже сквозь человеческую ауру света, у меня непроизвольно заслезились глаза и закружилась голова. А ещё через век-другой она наловчится их маскировать да так виртуозно, что не пробьёшь не одним демоническим суперзрением — обычный ангел, середнячок с серенькими обсмаленными крылышками, такая же мелочь, как и наши черти-надзиратели. Вот тогда-то они и входят в силу, выжигая уже не мелкокалиберную шелупонь вроде нас с Лилит, а охотясь на крупную рыбку, такую, как Молох. Но в отличие от своих менее просветлённых собратьев, вроде того же Агата, эти перцы никогда с нами особо не церемонились, испепеляя во славу своего Бога по двое-трое за раз. И никаких угрызений совести по поводу загубленных душ, если на их сиятельном пути появлялись грешники — в искупление грехов, как и в искреннее раскаяние, они не верили, а, может, просто разучились к моменту посвящения в высший сан. Правда, умирали тоже не прося о пощаде, только презрение на изуродованных слепящим светом прекрасных лицах. Вот это влипла — архангел собственной персоной. Ёлы-палы, сколько лет, сколько зим?..

Как я не боялась, разбираться со мной в доме "божественного" иконописца эта деваха не стала. Лишь предупреждающе прищурила глаза, когда в спальню вкатилась инвалидная коляска, нагруженная Богданом, подносом с завтраком и зашкаливающее хорошим настроением. Сама-то она разглядела мою истинную сущность куда как быстрее, даже не удостоив взглядом видных только ей тёмно-серых контурных перьев и кожистых наростов на сгибах. Хотя, пожалуй, шипы в основании её всё же заинтересовали. Правильно, милочка, не следует недооценивать врага, а подобные милые сюрпризы подпортили в своё время не одну светлую шкурку слишком самоуверенных воителей. В конце концов гордыня — это тоже грех и не стоит впадать в крайности. А вот ещё одно-два преобразования и тогда я обзаведусь несколько иными "колючками" — растроенными и выделяющими трупный яд.

Богдан весело трещал о чудесной погоде, утреннем кофе и ещё какой-то ерунде, потом представил нас друг другу: белобрысую, как свою уборщицу, меня — хорошей приятельницей, милой, доброй и понимающей толк в искусстве. Угу, "уборщица" была очень рада, услышав весьма лестный отзыв в мой адрес и скомканное "премилая девушка, помогает мне на добровольных началах и вообще замечательный человечек" в свой.

— Рая, — недовольно засопев изящным римским носиком, представилась она.

— Ада, — с вызовом ответила я.

Вот и познакомились, очень приятно…

— Это просто великолепно, решили избавиться одним махом и от этого маляра, и от не слишком почтительной меня?

Я вихрем ворвалась в кабинет, не дождавшись, когда сонная Лилит соблаговолит хотя бы предупредить высокое начальство о моём внеплановом визите. Молох чертыхнулся, поставил кровавую кляксу на какой-то зачуханой бумажке и от души запустив чернильницей в мелкого духа-посыльного, стоявшего тут же неподалёку, наконец-то соизволил посмотреть в мою сторону.

— Пошёл вон, — почти ласково обратился демон к дрожащему разносчику. Тот не помня себя от ужаса просочился сквозь щель в двери и дал дёру, позабыв важные документы.

— Ну, здравствуй, — разглядев меня с макушки до копыт, тьфу ты — ног, недовольно поприветствовало начальство. — Что-то не помню, чтоб тебе было назначено…

— Да какая, к чертям, очерёдность? Вы стравили меня с архангелом!

Несколько секунд шеф непонимающе хлопал ресницами и хмурил густые человеческие брови. Я кипя от злости, прошипела отчёт последних двух дней, уделив особое внимание хлопающим ушами товарищам, якобы разведывающим обстановку до моего появления.

— Не кипятись, — уже более мирно посоветовал Молох. — Если ты сказала, что сама её не смогла вычислить, что уж об остальных говорить? К тому же всегда существует риск попасться на такую вот "Раю".

— Но я её боюсь!

Демон укоризненно почесал нос.

— Девочка моя, единственный, кого ты должна бояться, это я, — глухо рыкнул он, — но то ли в силу своей природной стервозности, то ли в силу непроходимой тупости, ты об этом регулярно забываешь вот уже на протяжении…

…да всю свою сознательную имитаторскую жизнь! Собственно, это благодаря ему я и стала тем, кем сейчас являюсь. Молох заметил меня, когда я ещё сама не представляла, зачем отреклась от своего прошлого воплощения, не знала, что будет со мной дальше и тихонько скорбела в тёмном пыльном уголке преисподней. Отмыл, откормил, надавал пощёчин, вставляя на место мозги, а потом нашёл ту старую каргу, выучившую меня хитрой науке любви. Каково же было моё удивление, когда спустя столько веков судьба вновь свела нас вместе — меня, Молоха и Лилит. Правда, время уже оставило на нас свой специфический отпечаток — козлиная натура моего спасителя обзавелась туманными крылышками и обширнейшим самолюбием, секретарша стала ещё более старой и страшной, не утратив при этом чувства уверенности в своей сногсшибательности. Впрочем, в каком-то смысле её внешний вид таковым и являлся — попробуй-ка устоять при виде древнего полуразвалившегося трупа, насквозь провонявшего нафталином, но подмалевавшего губки и подвёвшего глазки. А я… а я вляпалась в общение с голубоглазым занудой Агатом, наткнулась на обозлённых ловчих, ведомых презренной человеческой местью и стала чуть ли не личным врагом архангела.

— Ада, послушай сюда, — я вынырнула из грустных размышлений на тему моей никчёмности и невезучести, вопросительно глядя на начальника. — Судя по всему с художником ты уже подружилась.

— Ну?..

— Что можешь о нём сказать?

Неожиданно интересный экземпляр, который сумел вывести меня из тысячелетней летаргии и заставить с удивлением обнаружить, что человечество не сплошь бездарное прогнившее обезьянье стадо. Вредный мужик, но интересный.

— Полное ничтожество! К тому же инвалид, а это вообще клиника. Вы не могли подсунуть мне кого-то получше, обязательно эту самовлюблённую образину подкладывать?

Молох довольно оскалился, он давно понял, что все людишки — безликая серая масса, годная лишь на то, чтоб вынуть из них душу и удовлетвориться выкачанной из неё энергией. И я полностью с ним соглашалась. До недавнего времени.

— Ты у меня лучшая, — заметил шеф, вновь берясь за любимый кальян. — Так чего же ты хотела — все самые опасные и нудные задания полностью на твоей совести.

— У меня её нет, — вкрадчиво напомнила я.

— Это не суть важно, — лениво отмахнулось разомлевшее руководство. — Важно то, что твой клинический инвалид не такой уж и безобидный, как все мы считали.

— Именно по этому поводу я сюда и явилась, — закипая напомнила моя раздражённая светлость. Что знаменательно, раздражение я испытывала даже не к утаиванию важной информации, а конкретно к этому презренному нелюдимому человечишке, посмевшему выставить меня вон из квартиры. И пусть потом я всё же смогла наладить отношения с этим заносчивым типом, злопамятность — неотъемлемая часть нашей натуры. Хотя временами мне казалось, что во мне говорит уязвлённое женское самолюбие… И это раздражало ещё больше.

И даже то обстоятельство, что этим утром он сам принёс мне кофе, который собственноручно же и сварил, не исправляло положения. А скорей делало его ещё более запутанным и безнадёжным. То веселье, что пробилось в Богдане ранним утром… Я знала, чем оно вызвано, и мне делалось от этого… Агат назвал бы это неловкостью, но демону она не присуща. Мы, как справедливо заметил художник, неделикатны и прямолинейны, чувство такта нам не свойственно. Скорей, досада на слишком богатую фантазию моего задания, попытавшегося разглядеть во мне личность. Лучше бы как все изошёлся на слюну от похоти, дурак!.. Таких я клепала, как орешки, безжалостно топча модной шпилькой и ни капли об этом не сожалела…

— Тут наши аналитики немного покопались в документации, — между тем продолжал Молох, — и выяснили одну прелюбопытнейшую деталь: судя по всему, таких односторонних самородков вообще в природе не предусмотрено.

Тоже мне удивил. Базовый курс, элементарный закон, непреложный, как само мироздание: тень исторгается из света, как зло не существует без добра. Всё в природе взаимосвязано и уравновешено: женщина и мужчина, жизнь и смерть, любовь и ненависть, инь и янь, ангел и демон. Есть, правда, и промежуточные звенья: серь, безразличие, человек, но о них тоже есть какой-то закон исключительности и "третьего целостного". И если бы наши занюханные аналитики как следует пораскинули мозгами, они бы догадались, что у Богдана просто не может быть только лишь светлого дара, Божьей частички. Тьма точно так же приложил своё раздвоенное копыто к его таланту.

— В общем, парниша вышел несколько необычным. И судя по всему, должен уметь рисовать не только ангелов и святых.

— Ваша информация безбожно устарела. Этот поганый бумагомаратель малюет такие пейзажики с видом на Кровавое болото — закачаешься. Я вчера рассмотрела парочку и до сих пор под впечатлением.

Молох удивлённо изогнул бровь.

— Да-да, господин начальник, там есть на что посмотреть: пытки сладострастников, ландшафтный Ад и даже портрет какого-то тёмного господина, очень похожего на вашу светлость. Всё весёленькое в багрово-чёрных тонах, реалистичные душевные муки и даже почти ощущается смрадное дыхание из вашей па… то есть я хотела сказать, из пасти некоего демона.

— Юмористка, — проворчал шеф. И уже более сурово добавил, — значит всё сходится. Задание меняется.

— И?..

— И теперь ты возвращаешься к своей привычной работе, ты ведь ловец душ.

— И?..

— И удишь нашего самородка на живца.

— Никакой "на живца" нашему самовыродку не обломится, — неожиданно окрысилась я. — Пусть только облизнётся, мигом зубы удалю. Вместе с челюстью.

— Да что с тобой сегодня?! — прикрикнул Молох. — Раньше ты так о людях не отзывалась! Я конечно понимаю — задание не ах, но это твой профиль. А у меня такое ощущение, что ты стала воспринимать это слишком лично. Не помню, чтоб отдавал такой приказ.

— Простите, была не права.

— Надеюсь, ты это действительно понимаешь. Итак, Паяц. Знаешь в чём его уникальность?

— В том, что он редкий кретин и самодур?

— Ада, да приди же ты в себя! К нам сверху спустили надзирателя, эта сволочь крутится где-то неподалёку, вынюхивая что здесь и как. И я сильно подозреваю, что это именно твоё задание подстроило нам такою гадость. Понимаешь?

Блин горелый, конечно понимаю! Эти стервятники по силе своей не уступали Вельзевулу, но лепились из совсем иной субстанции и единственной их задачей было следить за теми из нас, кто замарал себя недостойным демона поведением, то есть хотя бы испытал каплю жалости или симпатии к кому-либо. Они же с превеликим удовольствием устраивали показательные развоплощения провинившихся. Но узнать их сквалыжные хари не представлялось никакой возможности — демон как демон, возможно даже, что твой напарник по сегодняшнему заданию, который на самом деле вовсе не путается у тебя под копытами, а вынюхивает уровень должностного рвения и коэффициент общечеловеческого презрения.

— Я? Что я такого натворила?

Вообще-то много чего, но сколь велика вероятность, что они всё это успели разнюхать?

— Да откуда ж мне знать? — рявкнул начальник. — Может они наконец-то пронюхали про твои делишки с этим чёртовым ангелом, как бишь там его?

Я так и плюхнулась в пыточное кресло. Оп-паньки…

— А вы откуда?..

— Слушай, не считай меня законченным кретином, — всерьёз обиделся Молох. — Мы, конечно, не настолько близки, чтоб ты посвящала меня во все свои грязные интрижки, но знать о своих сотрудниках всё меня обязывает долг главного. Откуда ты думаешь эти постоянные налёты на твою квартиру? Я уже лет пятьдесят стараюсь выветривать его светлый дух из твоих комнат, чтоб ещё более высокое начальство не отвинтило мне башку в придачу к твоей. Я ясно выразился?

Я поражённо кивнула.

— Тогда продолжим. Что такого необычного в нашем человечке?

— Этот малеватель может прозревать будущее или заглядывать в тонкие миры?

— Не угадала. Он обладает равновеликой силой, способной сеять в людских сердцах как свет, так и тьму. Взгляни на эти документы.

Мне перебросили давешнюю папку, на которой красовалось смачное кровавое пятно. Видно, посыльный как раз принёс дополнения к материалам. Я просмотрела новые бумажки: инвалид 1-й группы… авария… родители погибли… повышенная стипендия… второе высшее…

Не удержалась, скривила губы — ну прямо патологический пай-мальчик, эдакий мистер совершенство, светленький, безгрешный, невинно страдающий. Тьфу, даже читать противно!

Но Молох всё понял по-своему.

— Мне это тоже не нравится, таких порядочных не так уж легко соблазнить и внушить прелесть тёмной стороны. Но придётся что-нибудь придумать, найти слабости, надавить на больные стороны. Он, считай, безногий — так предложи ему возможность передвигаться самостоятельно и не зависеть от какой-то телеги на колёсах. Думаю, это его самое заветное желание, а черти с небес его никогда не выполнят — им легче признать человека великомучеником и живым вознести на небеса, чем подарить пару сильных крепких ног; мол, Господь испытывает нашу веру. Дуристика.

— Зачем?

— Что? — не сразу вклинился шеф.

— Я говорю, зачем всё это? Не проще ли его действительно прикопать и сказать, что так и было? Я даже самолично вырою могилку и каждый месяц буду её навещать.

— Ада, детка, ты слышала что-нибудь о законе Дополнения? — вкрадчиво поинтересовался Молох.

— "Третьего целостного"? Да. Всё уравнивает всё, одного не может быть больше, чем другого.

— А почему? — совсем сладко промурлыкал демон. — А потому, что иначе наступил бы полный кавардак, хаос или, проще выражаясь, конец света.

— Не врубаюсь, — честно покаялась я.

Молох тяжко вздохнул.

— Богдан — есть цельная независящая структура, где добро не борется со злом, а свет не изживает мрак. Он единое целое, Серь. И это невозможно. Обычный человек не может опровергать законы бытия, это так же абсурдно, как если бы демон мог полюбить.

— То есть вполне вероятно, ведь такие случаи уже встречались? — нахально заметила я. Молох вперился в мою умиротворённую физиономию подозрительным взглядом.

— Ну да, встречались, — неохотно подтвердил он. — А ты знаешь, что происходило с теми, кто вляпывался в подобное паскудство?

— Ну…

…либо дохли сами, либо добивали надзиратели…

— Вот то-то же. А теперь представь себе ситуацию: по миру шатается эдакое исключение из правил с агромадной неподвластной ни Свету, ни Тьме силой, способное как ввергать в искусы трепетное человечество, так и спасть его от Страшного Суда.

— В смысле, он лишит нас работы?

— В смысле, он искоренит нас, как самое порождение Космоса и Хаоса, дубина! Столь грозные силы не могут сочетаться в хлипком человеческом теле, в равной степени подверженном соблазнам и благодатям. Значит, он опасен.

— Значит, его нужно… — Я показала на горло и пол. — Чик-чик и дело с песней.

— Нет, ну ты ничего не поняла, — вздохнул мой начальник, тяжко опускаясь в кресло, с коего поднялся, дабы быстрей втолковать нерадивой подчинённой все тонкости бытия. — А теперь представь, что эта самая сила, грозная и разрушающая, попала в наши загребущие ручонки. Каково впечатление?

— Всему живому кирдык, — честно отреагировала я.

— Если ко всему подходить с умом, всё будет на мази. Беленькие перестанут драть пятаки вверх и наконец-то заткнуться по поводу своего превосходства. Теперь ясно?

— Э-э…

— Ладно, будем считать, что дошло. И вообще, тебе вникать в высшую политику не обязательно. Достаточно, чтоб ты исполнила приказ. Нам нужна душа этого, хе-хе, данного Богом. Так что, благословляю тебя, чадо моё. Иди и да прибудет с тобой высшая благодать.

Иногда мой начальник обожает продёрнуть белокрылых. Но одно дело, что не каждый подчинённый это вынесет. Мне же что об стенку горох.

— Аминь, — не удержалась я.

Молох благословляюще сплюнул, палас загорелся ровным лиловым пламенем с синими переливами. Я подумала и украсила ковёр таким же огненным пятном хотя вообще-то хотела просто плюнуть. Что и говорить: яблоко от яблоньки… И никто этого не исправит — ни ангел, ни, тем более, человек.

Следующая неделя тянулась неимоверно долго: солнце жарило так, словно хотело исправиться за подмоченное дождями лето, а значит выбраться на встречу с "заданием" я не могла.

Ну и ничуть по этому поводу не переживала! Сшибла небольшую халяву, перехватив транспортируемые в нижние слои души, погрызлась с охамевшими бесами, посягнувшими на мою территорию, ну и так по мелочи: две склоки с "сослуживицами", возомнившими невесть что о своих заплесневевших персонах, в ходе которых были погрызены пятаки, откушено ухо и расцарапаны полторы физиономии — все не мои; три раздрая от Молоха за отлынивание от дежурств и вежливый отказ одному древнему сморчку, прельстившемуся моими "плоскостями". К слову, сморчок был моложе моего начальника века на четыре и славился как весьма искусный любовник, а попасть к нему "на приём", вообще считалось неслыханной удачей и редким везением. Мой абсолютный кретинизм в столь благословенном деле неожиданно разозлил докучливого Молоха и мне опять устроили взбучку.

— Да что с тобой происходит?! — орал он, меряя кабинет нервными шагами. В очередной раз воскресший самоубийца с усердием натирал чью-то раздробленную черепушку, вполне возможно, что даже свою собственную — с Молоха станется учудить подобное безобразие. И раньше меня это даже забавляло. — Ты стала мягкотелой, несобранной, посылаешь уважаемых сограждан нашей общины по, мягко сказать, не самому подходящему маршруту, не прислушиваешься ко мнению начальства и… кажется, не слишком слушаешь меня сейчас…

— …хр-р, а? Что? Я полностью с вами согласна, шеф! Вы же знаете, я всегда на вашей стороне. Пусть она и левее некуда, — это уже шёпотом и в сторону, чтоб мнительный демон не слишком пузырился. Но он почему-то всё равно сдвинул брови и укоризненно пропалил в моих рукавах парные дырочки, тут же запахло подгоревшей шерстью.

— Ну что?

Молох тяжко вздохнул.

— Ада, что происходит? — он по-простому взял мои руки в свои ладони и вопросительно заглянул в глаза. Я изобразила блуждающее косоглазие, но провести его такой мелочью было невозможно. — Почему ты отказала достопочтимому Тевтату? Он достойный демон и не каждой предлагает… заступничество.

— Ну так и я не всякому отказываю, — пробурчала я, но начальника ответ не убедил.

Тевтат… Божество кельтов, поведённое на войне и резне осталось таким же жестоким и кровожадным, но в нашем мире, к сожалению, он имел достаточно связей и силы, чтоб быть довольно значимой фигурой, а таким как правило не отказывают. И единственная дура, которая до этого додумалась, сейчас усиленно сочиняла достаточно значимую причину для объяснения своего безмозглого поступка.

— И вообще, вы ведь не нанимались в сводники! Вам-то какое дело?

— Как это какое? — возмутился Молох, вновь отходя к своему столу и вытягивая кальян. Самоубийца по небрежному щелчку пальцев бросил отполированную черепушку и схватился за веник, зашустрив по углам, как электрометла — мадам главный секретарь сегодня отсутствовала: поправляла здоровье на Мальдивах в компании пары-тройки таких же заплесневелых старых перечниц. — Ты мой лучший специалист и мне очень даже есть дело, если тебя заметили выше. Продвижение по службе, повышение. А где сама кусочек урвёшь, там и я в накладе не останусь.

Да уж, внимателен как всегда! Хотя в иной ситуации он действительно заботливее мамы: только благодаря его заступничеству мне не подсовывают весенних заданий, все три месяца я отлёживаю бока где-нибудь в Чистилище, довольствуясь ленивыми стычками с белокрылыми, которые точно так же "не хочется, но надо" патрулируют свою территорию и временами стараются хапнуть немного нашей. Но весенняя хандра — вещь не проходящая, по крайней мере в моём случае, и столь увечных работников в нашей конторе не слишком жалуют. Хотя бы не в высших эшелонах, где подобных мне типов держат самое большое в рассыльных, но уж никак не в элите, вот-вот переступившей порог высшей иерархии. А меня пропустили, да ещё и ручки целуют при встрече. Или предлагают дружбу вот такие вот Тевтаты.

И отказывалась я далеко не всегда…

На этот раз Богдана я встретила действительно случайно — заползла на его выставку дабы подобрать ещё немного материала и к огромному своему удивлению столкнулась с ним в вестибюле. Увидев меня, он просиял и тут же отговорившись от какой-то важной тётки срочными делами, слинял ко мне. Мы чинно поздоровались и даже впервые на моей памяти не нагрубили друг другу в первые пять минут общения. Я поинтересовалась его здоровьем, он спросил как у меня дела. Всё шло просто замечательно — постно, пресно и никак. Богдан нервно кусал нижнюю губу, выискивая нейтральную, но в то же время интересную тему, я хмурилась, вспоминая последний приказ начальства и была рассеянна. Его вопрос я расслышала с третьей или четвёртой попытки, а вникла лишь с седьмой. Непонимающе похлопала ресницами, переваривая предложение поужинать. Богдан нервно перебирал пальцами, ожидая своего приговора. А в моём сознании возникла козлиная рожа Молоха, которая гаденько мне улыбнулась и царственно кивнула.

— С меня водка и закусь, — величественно решила я.

— Тогда с меня девочки и прочая развлекуха, — усмехнулся человек.

На том и расстались.

Вечер был… не скучный. Никакой водки естественно мы не пили и девочек уж тем более не звали. Зато у парня отыскалось караоке, которым мы бессовестно перешугали всех псов в округе и всех соседей по площадке. Первые выли в кустах под окнами, особенно, когда я выступала соло — ну что поделаешь, коли нечисть столь душевно выводит: "Мур-рррр-рка-ааа, а ты мо-о-ой мурьё-оооо-оноче-ее-к-ек, Мур-рррр-рка-ааа, а ты ж мо-о-ой слынё-нн-нычек…"?! Вторые скрипели зубами за стенкой или ломились в предварительно запертые двери. Никому мы разумеется не открывали и вообще отвечали, что в квартире никого нет, а у почтенных соседей глюки на нервной почве. Уважаемые горожане шли звонить в милицию, но и там их ждали сплошные разочарования — какой бы я была демонессой, если бы не подготовилась ко всему заранее?

— И ты что, все вечера вот так проводишь? — меленько хихикая поинтересовалась я, любуясь раскрасневшейся физиономией художника, только что закончившего выводить особенно гнусную, в смысле — очень грустную, балладу.

— Да нет вообще-то, — слегка заплетающимся языком ответил Богдан. — У меня здесь, если разобраться, склеп натуральный: скучно, нудно и… одиноко.

Я окинула взглядом квартиру — не такая уж маленькая, светлая и… загаженная до невозможности! К слову, ещё часа два назад всё сверкало от чистоты и стерильности, но вот явилась я — и мы как следует побуянили. Особенно старалась моя светлость, узнав, что у "Раечки" завтра как раз смена и она придёт наводить порядок.

— Если тебе тут так одиноко, почему никого не найдёшь?

Богдан нахмурился. Я тоже всё понимала и вопрос задала только по долгу службы… черти бы её побрали!

— Когда произошла авария, — неожиданно ломким срывающимся голосом сказал художник, — мне было четыре и родителей я почти не помню. Так же, как и не помню, что значит передвигаться своим ходом — я всю жизнь на коляске, а это, знаешь ли, не слишком способствует… общению. Люди всегда видят во мне калеку на колёсах и либо паскудно ухмыляются, либо жалостливо вздыхают. И мне надоело и то, и другое.

— В тебе говорят детские комплексы, — преувеличено бодро заявила я. Если честно, такая возможность вытравить из него всю душу, а я вместо того, чтоб скакать до потолка и кричать "Ура", скребу в затылке и срочно стараюсь сменить тему. — Мало ли чего не натрепят маленькие паршивцы, дети — это вообще стая волчат.

— Ну да, — зло заметил Богдан, — а их родители — матёрые волчары, чьи шепотки ещё более колючие и обидные.

— Да ладно, плюнь и разотри. Зато ты умеешь рисовать, да так, что мурашки по коже ползут. У тебя дар божий, ты знаешь?

Богдан поморщился, как от зубной боли. Конечно же он знал — чёртов ангел ему наверняка все уши прожужжал. Да и опечатанные от нечисти двери тоже скорей всего её ангельских ручонок дело.

— Ты даже не представляешь, что бы я отдал, чтоб обрести возможность ходить, — горько прошептал мужчина.

Очень даже представляю, потому не особо-то и хочу продолжать столь скользкий разговор. В моём сознании Молох разразился торжественным рукоплесканием — умница, Ада, поднажми ещё чуток — и всё будет на мази. Как всегда.

Я заскрипела зубами.

— Ты не нарисовал ничего нового?

Богдан удивлённо заморгал. Молох тоже поперхнулся. Гад, и когда только успел ментальную связь наладить, да ещё так незаметно и конкретно — теперь шиш избавишься, пока сам не пожелает? Память услужливо вычленила его лапы, заботливо держащие мои ладони. "Ада, что происходит?", начальничек заботливый! А я всё изумлялась, с чего вдруг такое внимание…

— Ну чего уставился, нарисовал — нет? Нечего сопли распускать, лучше пошли ещё песни поорём, если ничего новенького нет, мне понравилось.

— Вообще-то, есть…

Ткань соскользнула к моим ногам и какое-то время я поражённо рассматривала представшее пред очами полотно. На нём посреди весеннего луга были изображены трое: женщину я узнала сразу, хотя собственное лицо с распущенными до плеч волосами посреди искрящего разнотравья, освящённое восходящим солнцем, представлялось весьма смутно, а подобные хламиды я не носила с тех пор, как превратилась в демона-искусителя. Но вот турий "рог изобилия" почти такой же, каким я его и запомнила, даже трещина у основания виднеется… в тот год был бешеный урожай и артефакт не выдержал. Но куда уместнее здесь смотрелись бы крылья с шипами да кривые рога, от которых я только избавилась и ещё не привыкла к их отсутствию. Мужчина… Это гадкое лицо успело осточертеть мне за последних семьдесят семь лет, к тому же мой напарник был таким же тёмноволосым, как и Богдан, но вместо этого вышел точной копией вездесущего Агата. Его паскудная рожа доверчиво улыбалась с холста, выветривая и без того скудные чувства по поводу увиденного. Его прототип никогда так не улыбался — всё, на что он был способен — это мерзко расхохотаться, выведя меня из равновесия или недоумённо захлопать телячьими глазами, после того как я шмякнусь в пыль к его ногам… после его же подножки. А ещё на меня улыбчиво скалился рыжий пёс с семью крыльями. На удивление, этот был изображён со скрупулезностью точностью, словно мастер видел его воочию.

То, что изображённый рядом со мной элемент и псина, вообще-то две сущности одного и того же бога, я умолчала. Откуда он вообще их взял в своём больном воображении?

— Нравится?

Картина источала лёгкое колючее тепло, словно не до конца определившись с отношением ко мне. С одной стороны, на ней были нарисованы две светлых сущности, да и сама она мало напоминала демоническую, с другой, там действительно была я и это тоже кое-что значило.

— Интересный образ, — прокашлялась я. — Кто они?

— Ты и ангел, которого я увидел во сне. Знаю, это бредятина, но он много чего нарассказывал, а я потом проверил и знаешь… совпало.

— Я имею в виду, кто это? Кто я такая?

Надеюсь, что ошиблась, и он просто рисовал, ведомый вдохновением. Хотя, с другой стороны, его вдохновение — весьма опасная штука, но я и представить не могла, что настолько.

— Языческие боги — Макошь и Семаргл. Она богиня земли и плодородия, он охраняет семена и посевы. — Богдан просто светился, не замечая, что я становлюсь всё мрачнее и мрачнее. Языческие, как же. Мы были властелинами того мира и нам приносили жертвы, нам творили требы, пред нами трепетали, по одному нашему соизволению континенты изменяли очертания, а народы падали ниц, если только таково было наше божественное желание.

Много чего было вменено мне в обязанности и пара сухих слов этого не опишут. Хороший урожай, орошение нив утренней росой — это то, что считалось основным для народа, но мне не были чужды и мелкие бытовые обязанности: я пряла кудели и чётко следила за тем, чтоб в избе на ночь не оставляли недопряденных, и покаранием могла стать оборванная нить жизни или запутанная судьба, так что хозяйки со мной более чем считались. Я же следила за наполняемостью кошелей, а посему была почитаема и среди мужского населения.

Языческие… теперь мы отребье мистического мира и нам самим приходится пресмыкаться и унижаться. Перед всеми — демонами, ангелами… людьми, не только позабывшими наше величие, но и презревшими нашу помощь. Поэтому мы так и сошлись с Молохом — тёмного и светлую, вскормленных разной верой и народами, сроднила ненависть к этим зазнавшимся ничтожествам и тот, кто выдал мою тайну этому человеку…

Переплавившиеся когти с неожиданной алчностью впились в мою ладонь, на пол закапала частая алая нитка. Я даже не заметила, как их выпустила.

Чернично-тёмное небо выщерилось иглами молний. Обычная картина — в иную погоду мы выходим не так часто и не так охотно. И если ночью ещё могут выпереть наружу не слишком интересуясь нашим мнением, то днём по пеклу не вылезет ни одна тварь и я в том числе, дураков нет и мы предпочитаем выпаливать лёгкие пеклом библейским, чем обращаться в прах под лучами ненавистного солнца.

Я вновь оказалась мокрой, замёрзшей и жалкой, но в этот раз не по собственной воле, а потому что взбешённый воздыхатель каким-то макаром исказил мой телепорт и меня вышвырнуло где-то у чёрта на рогах, в неизвестном районе да к тому же на запретной территории. Поняла я это очень просто — по двум спинам придавленных мною типов, курсирующих по вверенному им району. Первый тип одурело мотнул башкой, скинул меня со своего горба и с шелестом расправил крылья — пепельные, с облегчением отметила моя ушибленная светлость. Но тут я увидела их величину и тихонько заскулила от ужаса. Судя по размаху, предназначались они доисторическому мастодонту. А возможно б и ему оказались великоватыми. Пепельный неодобрительно зацокал языком, а когда внимательней рассмотрел меня, в глазах зажёгся фанатичный блеск. Второй ангел, с ещё более тёмными крыльями, но размерами слишком скромными, старался не высовываться из-за спины напарника. Я осовело покрутила башкой, выбивая оцепенение и разлаживая по полочкам разбежавшиеся мысли. Такое ощущение, что с бронепоездом столкнулась, а не упала на сравнительно мягкие крылья ангелов-стражей… кстати, стражей чего? Недоумённо рассмотрела окружающее нас пространство и тут же, скривившись, сплюнула.

Гигант предостерегающе заворчал. Правильно, я бы тоже возмутилась, если бы какой-то недоумок посмел припереться на освещённую землю и испаскудить оную огненным плевком.

— Пшла прочь, падаль, — величественно разрешил мелкий, стараясь не особо высовываться из-за напарника. Я обрадовалась и торжественно скрутила ему шиш, ещё чего не хватало — удирать от противника. Пусть заведомо сильнейшего, преобладающего и вообще обладающего полным правом отвинтить мне башку только за то, что я посмела бросить на это освящённое паскудство недостаточно восхищённый взгляд.

Храм мрачной громадой высился за их крыльями, заслонив мой кругозор до самого неба. Золочёные купола высвечивались всё учащающимися вспышками. Я наконец-то поднялась с холмика… точнее, встала с чьей-то приветливой могилки, увенчанной огромным каменным крестом. Мимоходом отметила, что изваяние принадлежит Паяцам. Очень рада, опять этот паршивый бумагомаратель…

Кладбищенская земля вообще-то наша вотчина — нам здесь и дышится легче, и силёнок на трансформацию особых затрачивать не нужно, и вообще — кто в молодости не любит пошалить, запугивая суеверных людишек свечением из-под земли или потусторонним скрипом, а кто и мертвяка поднять сподобится. Я так вообще лепила их, как гончар горшки, не особенно задумываясь над тем, чтоб потом "упаковывать" ненужный к утру товарец обратно, а свидетели моего недостойного поступка обычно уже никак возмутиться по этому поводу не могли — тихих шизофреников обычно не слишком-то слушают…

Но вот именно это "последнее пристанище" меня на подобные шалости не вдохновило — отовсюду смердело чистой светлой силой, чтоб их всех… склепы святых!

— Мальчики, я передумала, — я попыталась скромно растаять в воздухе, но в эту минуту на "поле боя" вышло очередное действующее лицо — такое же возвышено-духовное и голубоглазое, только крылья источали яркий белый свет, а вместо хитона приталенное тёмное платье строгого покроя. К основному комплекту не хватало разве что метёлки — той самой, которую она сломала после восхищённого отзыва Богдана в мою честь. Какой… приятный сюрприз. Хотя с другой стороны, кого ещё я ожидала обнаружить на месте упокоения родителей стеномаза?

— Ловите её, олухи! — взвизгнула Рая, первой бросаясь в атаку. Я еле успела сгруппироваться и выставить блок, и столб яркого белого света всего лишь впластал меня в стоящий сзади крест. Камень подозрительно скрипнул, но выдержал. А вся троица уже выхватила боевые амулеты и направила их в мою сторону. Не сдерживаясь более, я рванула свою человеческую сущность, сдирая её с истинной — тёмной демонической, с шелестом распластала крылья, одновременно отталкиваясь от покосившегося памятника и взмыла вверх. Нашли дурочку! За те несколько минут, что я успела потоптать проклятую святую землю, она вкачала в меня достаточно своего яда, для того, чтоб понять — сейчас мне не справиться даже с замшелым "серым солдатом", как наши обычно называют средний пласт небесных воинов, не то что с без пяти минут архангелом, к тому же раздосадованным своей личной неудачей. А обида женщины — это даже не профессиональная гордость.

Ш-шурх! Так я и знала, этот таракан в юбке счёл меня чем-то вроде свалившейся с небес благодати, которую непременно нужно словить и употребить, в смысле — прикончить. Её помощники остались на земле, охранять вверенную им территорию, а она с утробным рычанием, больше подходящим моей перекошенной морде, бросилась следом. Я отчаянно захлопала крыльями, но слишком уставшие после неудачной телепортации, они быстро отяжелели и задеревенели.

— Стой, тварь проклятая, — можно считать, что дружелюбный диалог начался.

— Сама пошла к чёрту, курица ощипанная!

Что-то сверкнуло в воздухе и руку мне ужалил злой уголёк, мигом распахавший плоть в небольшую кровавую кашу. Я зашипела, избавляясь от амулетной искры, ангел злорадно ухмыльнулась. Ну до чего же зловредная баба!

И надо же было так нарваться! Мало того, что после свидания с Богданом я чувствовала себя словно пришибленной пыльным мешком, так ещё и этот треклятый телепорт забросил меня не в самое дружелюбное общество. Только попадись мне этот Тевтат, уж я объясню, почему со мной предпочитают не связываться.

Ш-шурх! Ш-шурх! Сзади захлопали могучие крылья, я даже затылком сообразила, что их владелец о-очень конкретный дядя — сияние от его перьев вышибло слезу, а в ушах поселился мерный гул. Торжествующая рожа Раи тоже прослезилась — от умиления и восторга. Ещё бы, в столь запущенный район редко скидывают истинного архангела с тысячелетним стажем и от подобного персонажа я не могла скрыться. Осталось сложить крылья и смиренно ждать конца.

Я закрыла глаза, плотно прижала встопорщившиеся маховые перья и свечой понеслась к земле, опережая скорость ветра. Сзади послышался возмущённый рёв Раи. Ох, птичка, научилась бы ты себя контролировать, я конечно не бог весть какой специалист в подобных вопросах, но почему-то мне кажется, что в нашу глушь тебя скинули именно из-за несдерживаемого характера. Да и повышение ты скорей заслужила благодаря своей конторе, которой осточертело препираться со своенравным работником. Боль в висках стала непреодолимой, в глазах заплясали световые пятна и я шестым чувством поняла, что разобиженная дамочка пустила в меня какой-то светлой пакостью, стараясь пришибить быстрей белокрылого конкурента.

Потом были жёсткие, но неуловимо знакомые пальцы, беспардонно ухватившие меня за основание крыльев и смыкнувшие куда-то в пространство телепорта. Я выпустила когти и полоснула гада с разворота, стараясь если не добраться до шеи, то хотя бы подпортить личико, обязательно смазливое и голубоглазое. Ангел сцепил зубы — я даже услышала их скрип — и удобней перехватил меня в талии, одновременно с этим пресекая все попытки избавиться от его навязчивого общества. Я открыла глаза, стараясь разглядеть, кто это тут такой отчаянный, но светлый телепорт высосал слишком много сил, поэтому всё, что я успела — увидеть его глаза, неожиданно перламутровые и бархатные, а потом потеряла сознание.

— Ада, сдурела что ли? Отпусти, полоумная, заду-уши-ишь.

Агат с выпученными глазами исходил на слюну в бессильной попытке оторвать мои пальцы от своей цыплячьей шейки. Конкретно присутствие пацанёнка меня нисколько не смущало — этот прощелыга находил меня всегда и везде вне зависимости от времени, места и моего состояния, поэтому и сейчас удивляться его присутствию не стоит. Осознав сей факт, с превеликой неохотой я выпустила его на волю. И тут же с утроенной яростью набросилась вновь, вспомнив, кому, собственно, обязана таким разбитым состоянием. И я имею в виду не чудесное избавление, а саму первопричину, изображённую на холсте в мастерской художника.

— Ах ты мразь поганая, — взревела я, не сдерживая звериную трансформацию, — как ты вообще моё имя узнал, сволочь?

Агат булькнул, выворачиваясь из моих тисков, но не преуспел в этом (ещё бы! Что ж я, какого-то сопливого пацана не удержу?) и мы просто рухнули на ковёр, покатившись в страстных объятьях удушаемого и душащей.

— Как давно ты его знаешь, — шипела я, — ну же, отвечай!

Ангел мужественно пыхтел, но ничего не говорил. Тогда я выкрутилась из его тисков и по-простому пнула гада в живот. Он скрючился, застонал, но только ещё сильней разозлил меня.

— Не нравится? Вот тебе, вот! Получай, червь!

— Ада?..

— Пшёл прочь, не отвлекай! Я спросила…

До меня с превеликим опозданием дошло, что такого ворса в моей халупе нет, но вот в Богдановой… Мерзкий паршивый спасатель умудрился перетащить меня туда, куда я меньше всего стремилась попасть, змеёныш. Коляска скрипнула в проёме двери, сидящий в ней человек подслеповато щурил глаза, привыкая к темноте, потом щёлкнул рубильником и застыл, разглядывая двух нежданных и столь необычных гостей. Ангел скрючился у моих ног, вытирая разбитую в кровь губу, я всё с той же оскаленной мордой и алыми, налитыми кровью, глазами, с ощеренной пастью, с распахнутыми на полкомнаты крыльями и в разодранной в клочья одежде.

Как он вообще меня узнал? Как вообще догадался, что это могу быть я?

— Что ты тут делаешь? — дрожащим, но отнюдь не испуганным голосом спросил он, въезжая внутрь. Я ощерилась ещё больше, но сложила крылья. Не спеша, впрочем, с ними расставаться и принимать человеческий облик. Пусть полюбуется на свою Макошь.

— Мне стало скучно, — чуть хрипло выдавила я. Неужели мне стыдно за мою внешность и поведение? Да никогда! — А что, ты против?

Богдан взглянул на скорчившегося Агата. Я уловила его жалостливый взгляд, но вместо того, чтоб проникнуться к несчастному созданию состраданием, душевно наступила на его руку, впечатав её в мягкий ковёр. Ничего, пусть не ноет, небось их Иисуса на кресте и не так корчило.

— Кто вы такие?

— Разве не видно? — невинно уточнила я. — Этого поганца зовут Агат, а я Ада.

— Кто ты, Ада?

— Ада, выпусти меня.

Я смотрела в его глаза, всё сильней впрессовывая ангельскую конечность в пол. Ну же, дурень, возненавидь меня. Или забойся. Я просто должна почувствовать, что ты изменил ко мне своё отношение.

Но он просто смотрел, словно впервые увидел — да так оно и было — и не выказывал никаких по этому поводу чувств — ни страха, ни жалости.

Только разочарование.

И я не выдержала, стряхнула демоническую половину, убрала ногу с руки Агата. Ангел встал, отряхнул свою замызганную хламиду, размял кисть.

— Может, поговорим?

— Значит ты… богиня?

Богдан вопросительно обернулся ко мне, ожидая подтверждения рассказу Агата. Всё это время я хмуро стояла в углу, долбя человеческий затылок внимательным пристальным взглядом, но художник либо умел ставить мыслеблоки, либо просто не обращал на него внимания — мой тяжёлый взгляд его не раздражал.

— Демон, — безапелляционно отрезала я. — И меня прислали за твоей душой. К связке так же можно приложить талант. Отдашь?

Человек отвернулся. Поверил в мою чёрную сущность? Отложил неприятное на потом?

Ангел укоризненно зыркнул в мою сторону, но я ответила ещё более тяжёлым взглядом — попляшешь ещё у меня, дай только с этой кашей разобраться.

— Почему вы вообще мне всё это рассказали?

— Видишь ли, дорогой, — я всё же прошла к собеседникам, — будь моя воля, ты бы ни о чём не узнал. Меня в бесчувственном состоянии к тебе доставил вот этот вот тип. С него и спрашивай.

— У меня долг перед тобой, — невозмутимо заметил белокрылый. — А долги следует возвращать.

— И вот таким вот оригинальным способом ты решил со мной расплатиться?

— Макошь, послушай…

— НЕ НАЗЫВАЙ МЕНЯ ЭТИМ ИМЕНЕМ, АГАТАНГЕЛ, — проревела я, впервые выпустив наружу тот звериный рык, которым когда-то так боялась напугать Богдана. Ангел скорчился, словно от хлыста. Забыл, голубчик, какое действие оказывает светлое имя на тёмных устах? Ну так я напомнила.

— Этот человек — ключ к твоему спасению, — упрямо прохрипел ангел.

Спасатель чёртов! С чего тебе вообще в голову взбрело меня спасать? Сама разберусь как-нибудь.

— То, что ты чувствуешь, коробит тебя изнутри, Ада, — я никогда не видела какие у него старые мудрые глаза и мне это абсолютно не нравилось. Я неожиданно сообразила, что совсем ничего о нём не знаю. Да, Агат любил поучать или потрепаться на тему извечного противостояния зла добру или наоборот, он любил рассказать о жизни в раю или взаимоотношениях между ангелами, но никогда — и я только сейчас это сообразила — никогда не говорил о том, чем, собственно, занимается сам. Праздношатающихся на небесах не приветствовали, но за все годы нашего общения мне так и не хватило ума поинтересоваться его рангом и положением. Конечно, все внешние признаки говорили о его незначительности и даже о некоем ничтожестве, но за последние семьдесят лет я поднялась из средних пластов ближе к верхушке, он же остался всё тем же середнячком с неопрятными грязно-серыми крыльями, не удостоившегося даже сносного нимба — так, один пшик, чтоб свои же собратья не зашибли в какой-нибудь стычке. Я же… он знал обо всех моих поручениях — я либо рассказывала о них ему в пику, когда он слишком уж доставал своими нравоучениями, либо жаловалась на тупых людишек, доставшихся мне в задании.

— Твои чувства обострены сейчас, — тем временем продолжал этот святоша в хитоне, раздражая меня тем больше, чем уверенней звучал его голос. Всё-таки я слишком с ним сблизилась, а это недопустимо. Я и так нарушила слишком много запретов. — И всё-таки они чисты как никогда. Этот человек пробудил в тебе то, что несвойственно демонам.

— Этот человек — моё задание, — забыв, собственно, о предмете нашего спора, мы уставились друг на друга, подперев руки в бока. А Богдан стал белым, как полотно. Тёмные глаза налились каким-то нехорошим блеском. Он ловил каждое наше слово, каждую реплику и скорей всего понимал всё, а где не разбирался, там догадывался.

Не свойственно…То, что я чувствовала к Богдану, не было ни любовью, ни сочувствием. Во всяком случае не такими, каким обычно подвержены люди или ангелы — бескорыстное умиление и трепетное восхищение. Это всё слишком человеческое, даже бывшая богиня во мне никогда не испытывала ничего подобного — скорей искажения истинных светлых чувств: те же любовь, доброта, сострадание, но подстроенные под нашу божественную систему ценностей. Если нежность, то безграничная, если ненависть, то абсолютная, страсть — всепоглощающая, вина — всеобъемлющая, злость — циничная. Дружба приходила с годами (если не веками), но ничто в целом мире (и не только в нём) не могло бы её разрушить, ибо наша дружба не ведает предательства, не страшится времени, не замечает расстояния. Любовь существует не вопреки, а благодаря — она подкрепляется обстоятельствами, невозможно всю жизнь умиляться одному факту нежной привязанности, её нужно доказывать, но в целом мире не сыскать силы, способной разорвать путы истинного чувства, ибо оно питается доверием, твердостью убеждений и заинтересованностью в грядущих переменах.

…А Богдан сумел меня заинтриговать…

— А теперь послушай меня внимательно, он — твой шанс выбраться из той ямы, куда ты так бездумно свалилась, — медленно отчеканил белокрылый дурень.

— У каждого был свой выбор, я свой сделала в пользу жизни. И она меня вполне устраивает. Да что ты вообще понимаешь, пацан?!

Агат неожиданно злорадно улыбнулся, резко повёл плечами, словно скидывая плащ… Во все стороны брызнул свет, я вскрикнула, зажмурилась, но он пробивался даже сквозь веки. А я думала, мне показалось.

— Ты дважды вляпалась… Макошь, — тихо сказал архангел. — С одной стороны подружилась с ангелом, с другой — влюбилась в человека.

— Никогда!

Но он меня не слушал.

— И тот телепорт, который забросил тебя на кладбище, никто его не портил — ты сама сбила ориентиры… в тот же миг, когда поняла, что влюбилась. Что, не прав?

Богдан дёрнулся, я, как сопливая первоклассница, залилась румянцем.

— И твой драгоценный босс, — словно не замечая нашей с человеком реакции, продолжил добивать "друг", — уже давно это понял. Потому и выставил ментальную привязку в надежде найти небольшой изъян и исправить его пока это возможно. Только он ошибся — бывшим вершителям судеб ничто не поможет. Пусть ты сейчас и первоклассный демон, охотник за душами, раньше ты была светлой богиней, а это оставляет след.

— И что это даёт? — вяло осведомилась я. Пока что это давало сплошную головную боль и я сомневалась, что что-то сильно изменится. И как оказалось, не ошиблась.

— Это даёт меня.

— Тогда дай я спущу на тебе пар, а потом попинаю труп.

Агат приглушил свечение, чтоб я наконец перестала обливаться потом и смогла открыть слезящиеся глаза.

— Меня уже ничто не спасёт, Агат.

— Детка, свой уход ты можешь обставить с максимальным комфортом.

— Я бы очень хотел, чтобы вы оба обставили свой уход с максимальной скоростью, — неожиданно вмешался Богдан. Он был по-прежнему бледен, но решителен. Архангел тут же мягко растворился, я осталась на месте.

— Нам надо поговорить.

— Спасибо, я уже наслушался.

— Богдан…

— Как ты смеешь произносить моё имя, нечистая тварь?!

— Как ты смеешь причислять меня к ней, ничтожный человечишка?!

Человек зло раздул ноздри. Но что реального он мог сделать демону, не настроенному покидать его квартиру?

— Выслушай меня, ты всё равно никуда не денешься, я так хочу.

Богдан сверкнул на меня злыми глазами, но его коляска словно вмуровалась в пол — я припечатала её взглядом, а если бы хотела, то вышибла дух из этого хлипкого тела… Агат прав, ничего бы я не смогла, даже если бы и захотела.

Молох бесился от ярости, не в силах добраться до меня в эту же секунду, но не стоит обольщаться — у нас не так много времени.

— Меня приставили к тебе с одной единственной целью — узнать, какую силу несёт твой талант.

Богдан устало вздохнул и закрыл глаза. Мёртвая бледность разливалась по всему его телу.

— Наша контора хотела удостовериться, что твои способности не заключаются только в малевании пасторальных картинок, вызывающих светлые чувства у людей, и я действительно накопала много интересной информации.

Художник по-прежнему молчал. Он и так прекрасно сообразил, для чего я приходила.

— У тебя уникальные способности, ты можешь повелевать желаниями и страхами людей, и сверху решили, что ты опасен для нас.

— Тогда тебе приказали меня… растоптать? Влюбить и растоптать?

— Нет. Я должна забрать твою душу. Добровольно. В обмен на здоровое тело.

— И ты это сделаешь?

Он внимательно смотрел на меня. И по-прежнему не ненавидел. А я молчала. Нет, конечно, ничего такого я не собиралась делать с самого начала. Просто с тех пор, как поняла, что влюблена, хотела оказаться как можно дальше отсюда, чтоб не тревожить ни его, ни себя. Но Агат спутал все карты, подставил и меня, и его. А ещё ангел называется.

— Выметайся, — тихо, но решительно попросил он. — Я просто не хочу тебя видеть. Ни сейчас, ни через месяц, ни вообще. Если ты пришла за моей душой, забирай. Мне она больше не нужна.

Я не успела ничего сделать. Глупый жалкий человечишка, ну зачем произносить столь необдуманные слова? Сначала мне показалось, что в квартире одновременно лопнули все стёкла и внутрь ворвался ураган, потом во все стороны брызнул жар вперемешку с холодом. Я успела повалить коляску, придавив собой ошеломлённого Богдана, и распахнуть крылья, когда в нас врезались три ледяные стрелы. Одна раздробилась о шип, вторая застряла в перьях, третья прорвала кожистую перепонку и оцарапала парню плечо.

— Умница, девочка, — прогрохотал мой начальник, наконец-то являя себя миру. Богдан подо мной сдавленно охнул, я тоже открыла рот — ожившая картина художника смотрела на нас многообещающим мрачным взглядом малиновых глаз, распушив клочкообразные крылья. Не такой большой, каким я его себе представляла, но всё равно очень даже впечатляющий. — Хорошо потрудилась, а я уж было подумал, сорвёшься.

— Кто это?

— Мой шеф.

— Очень приятно познакомиться.

Молох неодобрительно стукнул сдвоенным копытом.

— Хватит паясничать. Ада, свободна, я сам пообщаюсь с одаренным юношей.

Я ещё сильней вжала парня в перевёрнутую коляску.

— Не валяй дурака, — зашипел демон, делая страшную морду. Хотя, куда уж страшнее. — Сейчас сюда явится надсмотрщик, допрыгалась. А уж он-то тебе ничего не спустит. Живо отползла в сторону!

Я посмотрела на Богдана. Он лежал подо мной с максимальным комфортом, без страха взирая на явившегося по его душу демона. До нашей свары ему вообще не было дела, словно моё предательство отняло у него единственный повод для жизни. А наверно так оно и было.

Я стиснула зубы — чёрта с два кому его отдам. Тем более паршивому смотрителю из нижних кругов Ада, спущенному Люцифером на демонов, требующих особого внимания.

— Дура! — выругался Молох и просто-напросто снёс меня силовой волной, влепив об угол дивана. — Влюбилась она, гляди ты. Ты хоть представляешь, куда влезла?

— Оставь её, — человек швырнул в Молоха подушкой. Демон лениво отмахнулся. Подушка описала дугу и со всей дури огрела художника по голове.

— Какие страсти! — полуудивлённо-полувосхищённо присвистнул начальник.

Я упорно подползла обратно к Богдану и надавала ему пощёчин, приводя в чувство, а заодно и зашептала рану. Молох целую минуту умилённо любовался нашими заботливыми рожами, потом опять отшвырнул меня — на этот раз сквозь стену. Я только успела увидеть, каким недобрым голубоватым свечением окуталась его лапа — точно такое я обычно использовала в конце заданий, когда следовало вынуть душу.

— Нет, Мелькарт!

Демон выругался, сердечно пнул Богданову коляску, заодно отшвыривая самого хозяина квартиры.

— Да я тебя…

Молох замахнулся на меня, я зажмурилась — пусть бесится, причинить вреда Богдану он больше не посмеет. По крайней мере до тех пор, пока не разделается со мной, но такой вариант можно сразу отметать, этого никогда не будет: и потому, что я знаю его истинное имя, и просто потому, что я знаю его.

— Браво, — пахнуло серой, второй сгусток мрака предпочёл возникнуть в кресле. Тоже не крупный, но куда как опаснее.

Тевтат. Здравствуйте, давно не виделись.

Мой надсмотрщик обвёл присутствующих ленивым взглядом, особое внимание уделил распластанной на полу мне и склонившимся надо мной Молоху. Коляска с Богданом улетела куда-то за горизонт комнаты и если у того хватит мозгов, будет сидеть не влезая в наши разборки.

— Как мило, — губы гостя расползлись в подленькой улыбке. Даже у Молоха никогда не получалось произвести на меня такого эффекта — так и захотелось засветить в него чем-нибудь эдаким да помощнее, чтоб смыть улыбку вместе с рожей. — Нерадивая сотрудница и её заботливый руководитель.

Молох отступил на шаг, давая мне возможность подняться.

— Всё улажено, Тевтат, — сказал мой начальник, ненавязчиво оттирая меня в сторону. Рука его приглушила свечение, но не погасила полностью. Голубое налилось красным — боевым. — Ада всего лишь исполняла свою работу, а ты купился. Я же говорил, она профессионал.

Тевтат защёлкал языком. Не одному слову он не поверил. Правильно, я бы тоже не поверила, если бы обсуждаемая мной личность смотрела в моё лицо с такой прицельной точностью, словно собралась кидаться молниями. Вообще-то я как раз этим и собиралась заняться, но не успела, Тевтат не зря считался специалистом в своей области и подозрительных демонов вычислял на раз — жахнул по мне пучком энергии, пробившим даже спаренный с Молохом блок, но тонкие иглы лишь обидно искололи, давая понять, что убивать меня и не собирались — только продемонстрировали способности.

— Какая досада, — притворно заволновался демон, глядя на то, как меня типает от разрядов. — Не стоит маленьким девочкам баловаться с электричеством.

— Душа уже наша, — процедил мой начальник. — Она сделала своё дело.

— Не считай меня дураком, Молох! Эта девица презрела наши правила и позволила себе задурить голову. Отойди, пока я не решил, что твоё поведение тоже нуждается в корректировке.

Молох сделал шаг… ему навстречу, упрямо наклонив лоб и распахнув свои воронки. Я быстро-быстро по-пластунски уползала прочь к поблёскивающей в предрассветном сумраке коляске. Тевтат был слишком ошеломлён, чтоб заметить моё постыдное бегство. Ещё бы! Никто и подумать не мог, что демон, да ещё и такой древний и значимый, как Мелькарт, осмелится поднять бунт, что он осмелится заступиться… ПЕРЕЖИВАТЬ. Я и сама, признаться, была несколько удивлена, но всё же не на столько, чтоб любоваться пасторальной картинкой: просветлённое зло пинает законченное зло, выгораживая мелкое пакостничество, в перспективе долженствующее стать хорошим, в смысле отпетым.

— Богдан? — перевернула коляску, но его там не было — уполз. Перерыла оставшиеся комнаты, но только наткнулась на искры, отголоски боя в гостиной. Тевтат теснил Молоха, но последний тоже прошёл отличную школу, поэтому за него я не сильно и переживала. Хотя, это слово нам подходит в меньшей степени, скорей испытывала некое спокойствие по отношению к начальнику, зная, что его всё равно никакой чёрт не возьмёт.

Мастерская была наглухо запечатана ключом и оттуда доносились подозрительный шорох и треск. Но разве стены такая уж преграда?

Мечущийся по стенам отблеск огня давал яркий мельтешащий свет. Комната горела. Но не вся, как мне сдуру показалось, а лишь её угол, где горой возвышались картины. Было бы у меня сердце, хватил бы удар — все "тёмные" пылали. Богдан с упоённым видом наблюдал за этим умиротворяющим зрелищем из противоположного угла, удобненько расположившись на топчане. Я вообще-то тоже любила полюбоваться огнём — как-никак в пекле живу, но это зрелище…

— Нравится? — не оборачиваясь поинтересовался человек. Как он вообще узнал о моём присутствии?

— Есть в этом что-то жизнеутверждающее. Богдан, пойдём, нужно уходить отсюда, пока они всю квартиру не разгромили.

Он зло скривил губы. Никак не привыкну к этому его болезненному самомнению. Ну почему меня угораздило так вляпаться — мало того, что человек, так ещё с такими амбициями?! А, хуже уже не будет, подхватила его за грудки, со звериным рыком поставила перед собой и впечатала коленом в стену, чтоб не упал. И не дожидаясь, пока он что-либо гневно вякнет, впилась в его губы, не столько наслаждаясь самим процессом, сколько отвлекая от другого — более необходимого и слишком энергоёмкого, чтоб позволить себе сбиваться.

Лёгкими касательными движениями наладила связь всех доступных мне точек — коснулась лба, прошлась по затылку, обеими ладонями провела по шее, нащупывая артерии и вены и обманчиво-плавными к сердцу, вниз по животу. А оттуда опять вверх — уже со спины, перебирая каждый повреждённый аварией позвонок. И просто позволила своей энергии течь сквозь налаженную связь. Главное не отвлекаться на подступившую к горлу тошноту — светлых картин оставалось предостаточно и избавляться от них Богдан не спешил, справедливо полагаясь на их защиту. Больше пяти минут я не продержусь.

Человек ошеломлённо уставился мне в глаза, всё ещё не веря в случившееся, но сказать ничего не успел — охнул, и я даже понять не смогла, каким чудом сдержался от крика, только зубы сцепил. А что ты думал, приятно наживую залечивать такие раны? К тому же старые и неизлечимые. Не удержался, съехал вниз, а я не отказала себе в удовольствии пройтись по новым сильным, но ещё не слишком дееспособным ногам своими — слабеющими и уже непослушными. Богдан дёрнулся, не ожидая почувствовать боль там, где он вообще ничего не ощущал.

— Нравится? — с ехидцей вернула вопрос. — Вставай, нечего притворяться калекой, я тебе больше не верю. Живо! — Не сдержалась, пнула. — Вставай, идиот! Один отсюда не выберешься, а я тоже не вечная.

Грохот за стеной прекратился, кто победил, а кто бесформенной тушей валяется на полу, знать не хотелось. Просто не осталось сил на любопытство — мы не предназначены для подобного, целительство скорей прерогатива светлых, но и они подходят к нему слишком осторожно, не разбрасываясь такими лошадиными дозами. И уж тем более никто из них ни в жизнь не обменяет свои сильные крепкие ноги на мёртвые ноги калеки. А что поделаешь, коли у нас иначе нельзя — всё уравнивает всё, одного не может быть больше, чем другого и ничто не происходит из ниоткуда.

Перед глазами плавали мутные пятна — надышалась всякой дряни, а этот увалень всё никак не придёт в себя.

Дверь просто смело, вырвав с кишками, то есть, с косяком. В проёме серебрились несколько ангелов — одним из них наверняка была заботливая Рая. Где ты раньше пропадала, так тебя разэтак?! Тёмный сгусток беспрепятственно проскочил мимо них, никто его не останавливал, все бросились к Богдану.

— Ада, ты в порядке? — внимательные малиновые глаза любимого начальника появились в самом центре мутного хоровода. Я слабо им улыбнулась. Целую тысячу лет нам удавалось сохранять в тайне нашу дружбу. От всех, даже от самих себя и вот тебе здравствуйте — расцвела буйным цветом, заколосилась.

— Всё в норм-ме, гражданин начальник. Я вам говорила, что люблю вас?

— Эй-эй, — лапы Молоха предельно аккуратно подняли свою ношу, стараясь не особенно цеплять больную спину и помертвевшие ноги. Ангелы — Рая и её свита, те два стражника храмового кладбища — расступились. Мы были им неинтересны, но и тронуть никто нас не посмел: во-первых я исцелила Богдана, а во-вторых такое ощущение, что Тевтата они завалили вчетвером, а совместный труд, как известно, сближает. — Ты так не шути, я знаешь ли ещё жить хочу. И так целый ворох бумаг строчить придётся. Ишь, взяла моду всех подряд мучить своей дружбой и любовью. Ну что мне с тобой делать, а? Сколько не бился, не вышло из тебя толкового демона. Только лишние визг и суета…

Он говорил что-то ещё, вынося меня прочь из комнаты, из квартиры, а я всё тянула шею, чтоб хотя бы краем глаза увидеть Богдана, всё ещё недоверчиво разглядывающего свои ноги и никак не решающегося на них подняться. Потом он изменился в лице и схватился за грудь, где, как он считал, обитает душа. Дурачок, считай это моим подарком… В расцветающем зарёй небе его взгляд заметался по закопченным стенам, проходя сквозь своего ангела-хранителя, выхватил меня.

— Ада!

Молох ускорил шаг и всё, что я успела сделать, это подмигнуть — плутовато, но в то же время ободряюще. Теперь у тебя всё будет хорошо.

* * *

— Этот что ли твой приятель? — Молох подозрительно уставился на светящегося архангела, вышедшего к нам, как только мы спустились на первый этаж.

— Он самый, познакомьтесь: Агат, Молох.

— Да уж… — большего демон придумать не мог, всё остальное скорей всего было исключительно нецензурным. Скомкано попрощался, сдал меня с лап на руки и исчез — всё-таки восходящее солнце не самый лучший друг созданиям из тьмы.

— Хорошо поработала, подружка, — Агат удобней пристроил меня на коленях, а сам привалился спиной к скамейке. Первые лучи выцветили сизые облака, остатки туч, всю ночь рвущих молниями небо, теперь же робкой стайкой жмущиеся к свинцовому горизонту. Сегодня будет солнечный день. Я уже и забыла каково это — любоваться зарёй. Пусть даже осенней — багровой и холодной.

— Ты тоже потрудился на славу. Была б знала — пришибла ещё тогда, когда свалился мне на шею.

Ангел проказливо улыбнулся и в нём опять проступили черты того двухсотлетнего юнца, что морочил мне голову последних семьдесят семь лет. Архангел с идеальной маскировкой…

— Кто ты такой, Агатангел? И откуда знаешь моё имя?

— Я твой друг, — просто сказал он. — И должник. И чего только не сделаешь, чтоб избавиться от постылых уз.

— Ну да, конечно, — тяжёлая голова легла на дружественно предоставленное плечо. В ушах нарастал мерный гул. Я вспомнила песни, которые когда-то вечность назад пели язычники, прославляя богиню с турьим рогом изобилия. Увидела ехидную улыбку своего друга, перетекающую в оскаленную собачью пасть. Я никогда не забывала их помнить — ни Семаргла, ни связывающую нас дружбу, поэтому и была не такой, как все, хоть и очень старалась.

— С Богданом ведь всё будет в порядке?

— Конечно. По крайней мере я очень постараюсь. А рисовать он перестанет — уж слишком запоминающимся была для него сегодняшняя ночь, поэтому интерес к нему исчезнет.

— Кем же он будет?

— Займётся изучением древних богов. Говорят, это очень интересно.

Улыбка ангела вновь стала хитрой-хитрой, но перламутровые глаза брызнули затаённой грустью, отразили первый солнечный блик.

И я обернулась к солнцу, чтоб впервые посмотреть и не отвести глаз…