Глядит Святослав, как мать провожает брата Улеба на княжение, слова наставления внимая, старается запомнить их, зная, что мудрость своя в том есть. Когда-нибудь они снова встретятся, гордясь друг другом, по спинам похлопают, да чарку меда выпьют, детство вспоминая. Ныне же расставание предстоит.

— Мира тебе в дороге, братец! — Услышав, что Ольга с наставлениями заканчивает, из-за ее спины Святослав выходит. Коня по крупу похлопав, пути легкого брату желает, да княжения бравого. Вроде принимает Улеб благословенье братское, да все равно смотрит с затаенным презрением. Ясно дело, выпроваживают его с дома родного, а Святослав в Киеве остается, хоть и млад еще, да его вотчина Русь, а не Улеба. Не хочется братьям недомолвок оставлять, да видать судьба такая, когда-то придется смириться, а не смирятся — войне быть.

Глядя на сыновей, думает Ольга, что не желает жить, коли мальчишки ее друг на друга пойдут. Поперек ляжет, а бойне меж ними быть не позволит.

— Сынки, обнимитесь же, теперь век не свидитесь. — На примирение с судьбой детей своих толкает княгиня, да только впусте все.

— Свидимся, когда я к нему за данью приеду. — Святослав ухмыляется, не замечая, как больно шутка его глупая сердце братское ранит.

— Свенельд, отведи Святослава в горницу. Кажись, ему голову ветром студеным надуло. — Злится Ольга, с сыном младшим опосля побеседовать решая. Ныне же, старшего, расцеловав на прощанье, в путь отправляет. Как случается, что сердце женское, от дел княжеских черствой коркой покрывшееся, стенать начинает, с дитем расставаясь? Как та, что мечем и словом убивать наученная, как девица молодая рыдать готова? Долго в след уезжающим Ольга глядит, покуда на горизонте даже тени сына с дружиной не остается. Дождавшись, когда пыль, конями поднятая, уляжется, княгиня в терем возвращается, с сыном Святославом разговор трудный провести.

Резвым шагом входит Ольга в опочивальню княжича, чеканя шаг, к юноше приближается, да наотмашь по щекам ему бьет. Так, что б звон оплеух грубых, всю дурь да блажь, что в голове глупой засели, выбить.

— Как смеешь ты в дорогу брата словами гнилыми провожать? Али забыл единую кровь, что в жилах ваших течет? Так я напомню, что любовь меж родными быть должна! Коли с кровью своей воевать, для кого сердце останется? Ты ворогов иди в другом месте сыскивай, а брата почитать должно! — Пятится от матери Святослав, гнева ее боясь. Не ярилась еще мать супротив него ни разу. Даже в детстве далеком хворостиной от княгини ему лишь пару раз и доставалось. Ныне же лицо матери лютой яростью перекошено.

— Не гневись, матушка. Коли обидел Улеба, так не от сердца злого, а от неведения, что слова мной брошенные камнем в душу его падают. Позавидовал его стати, что пока я мечом в казармах забавляюсь, брат княжить едет. За глаза надо мной служивые потешаются, что уж вымахал медведем, а все за юбку маменькину прячусь. — Святослав глаза долу опускает, вину свою признавая. Ольга же от слов этих успокаивается, на лавку подле сына садясь. Волосы его, как в детстве, перебирает, приговаривая:

— Глупый ты, сынка, большой, да все не понятливый. Тебе ли Улебу завидовать? Он первенец Игоря, да все одно к тебе на поклон приходить станет. Он в Новгороде княжить будет, ты Русью править. А, тех, кто потешается, не слушай. Какое дело медведю, что о нем блохи судачат? — С теми словами, потрепав сына по чубу длинному, Ольга в покои свои отправляется. Труден день ныне — только начавшись, столько горя принес. Святослав же, один оставшись, долго над словами матери думает. Негоже князю будущему бабу слушать, да только мудрость Ольги не оспорима, хоть и мал был Святослав, когда отец умер, да все равно помнит, что кабы не мать, не было бы ныне в живых ни его, ни брата с их обидами.

В скором времени в светлицу Святослава Свенельд заходит. Тяжело на палку опираясь, спину горбит да ногами шаркает. Некогда бравый воин, ныне воевода лет почтенных, сыну княжескому кланяется:

— Солнца доброго, княжич.

— Ясного утра, Свенельд. — Святослав разочаровано к стене отворачивается. Ныне, воевода, каждым утром приходит в светелку княжича науке военной учить. Да не боям ратным, а картам земель русских и премудростям солдатским. Скучно княжичу молодому. Ему бы во дворе мечом с дружинниками помахать, да за девками городскими по подглядывать. Те когда с бельем к ручью идут, сарафаны до бедра подвязывают, чтоб не намочиться, да рукава выше локтей закатывают. А когда, смеясь и улюлюкая, мокрым бельем о камни стучат, от воды их рубахи так мокнут, что сквозь ткань груди просвечивают. Мыслям сладким о девицах в исподнем конец приходит от удара по голове молодецкой посохом старческим.

— Ворон то не считай, а внимай, чего старшие глаголят. — Свенельд, свои уроки давая, на брань не скупится. Коли добром княжич не слушает, так палкой знания тоже вбить можно.

Тайный разговор княгини Ольги и наставника Святослава — Асмуда.

— Добре дня, Олюшка. — Асмуд, хоть и не стар пока, да весь сухонький, сгорбленный, как яблоко солнцем высушенное, пред княгиней стоит, глаза долу опустив.

— Добре, Асмуд. Да видно не с добрыми вестями ты ко мне, коли глаз из-под бровей не кажешь. — Ольга устало виски потирает. Ныне известие пришло от скоморохов, что к греку шпионами отправляла. Гонец, лошадей загнав, вести принес, что нынче в Царьграде не спокойно, народ лютует, в своих бедах Русь обвиняя. Поговаривают, что медведи дикие, а не люди на сих просторах живут, веруют в солнце и воде поклоняются, Бога единого не признавая, жертвы человеческие огню приносят. Все чаще со всех концов света вести приходят, как люди заморские крещение принимают, от богов своих во имя Иисуса отказываясь. С сим решать надобно, ныне слаба Русь, а коли грек за веру в поход пойдет, исход не ясен. Нельзя допустить войны, не время. Тут еще Асмуд глаза долу прячет, мямлит не внятно, опять Святослав чудит, небось. Бросить бы все, да в лес податься, у Велеса совета испросить, да к Морене в избу постучаться. Давно ведьма не наведывалась, видать даже зло от нее, от Ольги отворачивается. Тяжко вздохнув, княгиня стенания наставника сыновнего слушает, горю его внимая.

— Не желает науку постигать, все б ему мечом на поле ратиться, да в грязи валяться. Глаза уж страшны, как бирючьи стали, из под бровей не видно. Молодец еще, а уж злющ, как Чернобог. — Асмуд на княжича Святослава жалуется, слова махами рук сопровождая.

— Что хочешь от меня-то? Разговора, али деянья какого? Коли пришел, значит, есть совет какой? — В нетерпение, поток речей Ольга прерывает.

— Есть, матушка. Женить бы его, глядишь остепенится. Под боком у девки о войне меньше думается, да и горячность молодецкая поубавится.

Прав Асмуд, да только нет у Ольги на примете девицы достойной, что опорой и надежей сыну ее станет. А решать надобно. Свенельд давеча тоже жалился, что не желает княжич науке внимать, говорит, впусте учить о том, что делами делать надобно. Вырос сын, да мудрость принимать не желает, только о подвигах военных грезит.

— Зачем женить? Что ж у меня рабыни кончились? Поди найди Переславу, вместе девок, что по краше отберите и ко мне приведите.

Солнце еще за леса перевалить не успевает, а пред Ольгой уж стоят девицы, одна другой краше. Телеса полные, волосами густыми до пят укрыты, червлёные губы в волнение покусывая, румянцем здоровым заливаются. Глаза опускают, видать уже знают, зачем позвали. Ольга меж ними расхаживает, как кобыл разглядывая.

— Эту вот. — Перстом на девицу полногрудую указывает. — У ней бедра хорошие, сыновей родить сможет, в муках не померев. Как звать тебя, девка?

— Эсфирь, княгиня. — Краснеет девушка, еще краше становясь.

— Вон все, ты останься. Не просто тебя позвала, дело важное. Сын мой душой черствеет, войной одной живя. Ты же девица пригожая, глядишь отогреется подле груди твоей. Сегодня в баню ступай, Переслава тебе сарафан принесет и в покои к Святославу проводит. — Смотрит Ольга на рабыню, а та с лица спадает, да белеет, румянец на глазах теряя. Губами синими шевелит еле-еле. Княгиня ахнуть не успевает, а Эсфирь уж в ноги ей падает, причитаниями разражаясь:

— Помилуй, княгиня, почто мне девице не мужней в покои к молодцу идти. Как в глаза людям смотреть буду? Помилуй, не простит отец мне, запорет на смерть, за дела такие. — И в горьких рыданиях, волосы на себе рабыня рвать начинает.

— Полно тебе, встань! — Ольга больно по щекам девицу бьет, в ум вернуть пытаясь. — Не на поругание отправляю. Будешь при Святославе как барыня ходить, никто слова поперек сказать не посмеет. А сына родишь, глядишь и сама княжной станешь! Взлетишь в небо синицей, никто руки поднять не посмеет. А отца твоего сама выпороть прикажу, коли слово мое оспаривать удумает. Вставай, не смей при сыне моем слез лить, не то дружинникам на забаву отдам. — Эсфирь, от слов этих слезами захлебнувшись, умолкает, и, с колен встав, отвечает тихо:

— Не будет слез больше, не надо к дружине. Власть твоя, что скажешь, то сделаю.

— Так то оно лучше. Ступай, Переслава заждалась поди.

Солнце уж во лесах скрылось, а Свенельд все науку свою в бестолковую голову Святослава вбивает, отзыва речам своим в глазах княжича не находя. Махнуть бы рукой, да нельзя, княгиня потом руку эту отрубит, дабы другим неповадно было. Смотрит старый воевода на молодца, вспоминая отца его. Тот тоже, потехи ради, мечом помашет, но как до дела доходило науку молча внимал. Святослав же мудрость знать не желает, в силу свою веруя. Только время выдается, к дружинникам бежит, с ними бьется, охотится, да байки солдатские слушает. Их почитает пуще матери, мненье воинское выше своего ставя. Негоже князю таким быть. Должно меру знать в братаньях, одно дело чарку делить, другое, когда солдат низкопоместный тебе указы дает. Пытается Свенельд ум в голову княжича вложить, да впусте старанья те. Никого, окромя бойцов своих слушать не желает Святослав.

Закончив болтовню пустую, уходит Свенельд, Святослава одного оставляя. Но недолго уединенье княжича длится, минуты не проходит, как в покои матушкина служка Переслава забегает:

— Здравье, княже, — мнется Ольгина наперсница, слова подбирая. — Тут матушка тебе подарочек прислала. Говорит, угрюм ты больно стал, развеялся бы, отдохнул. Вот, чтоб позабавиться девицу тебе направила. — С теми словами Переслава, из-за спины своей, грубо девушку выталкивает. Сама же юркнув за дверь, в коридорах гулких растворяется.

Святослав глядит глазам своим не веря. Пред ним девица, красотой знатная с ноги на ногу переминается, да краской заливаясь, сарафана подол теребит, глаз на княжича не поднимая.

— Так и будешь у порога стоять, али подойдешь ко мне? — Смотрит Святослав, как дрожат руки девичьи, как бледны губы, да глаза блестят слезами не прошеными. Видит, силится шаг сделать девушка, да не можется. Всю сковало стыдом и страхом. Осмеивает княжич робость ее:

— Что мне делать-то с тобой такою? Али матушка думает, что девиц пугливых мне сильничать должно? Плетьми тебя, что ли, сюда гнали? Поди прочь, пока слезами не разразилась. — Но девушка, вопреки ожиданьям княжича, не уходит, а пуще бледнеет. — Ты глухая что ли? Поди прочь, говорю. — Тут Эсфирь, не выдержав, на колени пред княжичем падает, да умолять начинает:

— Не гони! Аль не красива? Нет мне дороги обратно, коли матушка твоя узнает, что прогнал меня, отдаст на забаву дружинникам.

— Так глядишь, то к лучшему, хоть бледнеть пред мужиком перестанешь. — Злится княжич глупости бабской. То трясется, дура, то на колени падает. — Скажи, почто ты мне тут? Али есть, что предложить, чтоб остаться?

— Есть. — И дивясь своей смелости, сарафан с себя Эсфирь снимает, на встречу Святославу шаг делая.