Княжич, о замыслах матери, что уж супругу вторую ему сыскала, не разумея, веселится с дружинниками, глядя на бои потешные, что новобранцы между собой затевают. То, что мать неспроста, под конец осени, не боясь морозов близких, в путь снарядилась, грека навещать, Святослав догадывался, но по старой привычке, с детских лет привитой, вопросов лишних не спрашивал, предоставив Ольге самой разбираться в тонкостях дипломатии. Сам княжич, брезгуя разговорами не понятными, прямоты военной лишенными, в эту сторону правления своего никогда не заглядывает. Что за радость кружево слов выплетать, в надежде умаслить кого-то, да выгадать блага не ясные? Коль меч в руках крепче соседа держишь, то и будут тебе милости сыпаться, а коль одряхлел, что оружие с рук валится, то и слова тут не спасут от гибели верной. Мать, рассуждения его слушая, только головой качала, да, бывало, говаривала, что слово, тяжелей топора быть может, коли знать когда сказать надо, а когда помалкивать. Рассуждений таких не разумея, Святослав с совестью чистой, передал Ольге бразды правления, себе солдатский котелок оставив. Который, к слову сказать, ему так же без надобности, так как в походы княжич всегда налегке отправляется, не беря с собой ни шатров разномастных, ни утвари кухонной. А на привалах, изжарив мясца над огнем открытым, седло под голову подложить можно, да отдыхать на звезды любуясь, покуда сон не сморит.

Гонец, раскрасневшись от бега быстрого, к Святославу подбегает, от зрелища занятного отвлекая. Челом об землю стукнув, да лица, в грязи весенней вымазанного, не отряхнув, в спешки затараторил:

— Корабли плывут, княжич! Наши по Днепру возвращаются, а там льды не сошли окончательно, что делать то? — И будто нет судьбы горше, чем ныне, чуть не рыдая, гонец вновь челом в грязь падает, да там и затихает.

— Не утоп он там, в жиже этой? — Добрыня, друг Святослава верный, да дружинник ратный, со смешком спрашивает.

— Такие не тонут. — В тон ему княжич отвечает. — Вставай, скаженный, хорош блажить, будто беда приключилась. Пошли мужиков, пусть лед рубят, да кораблям дорогу освободить помогают. — Сказав то, сам к терему выдвигается, надо бы чернушек кликнуть, пусть княгиню встречать готовятся.

Добрыня, новости услыхав, тоже оживляется, с тоской о сестре любимой, что к Ольге на службу приставлена, подумав. Как уплыла Малфушка вместе с княгиней к греку, так не покойно на сердце брата было. А ныне возвращаются, и коль Семаргла* в душе сберечь сумели, то во здравии и благополучии явятся.

Три дня еще корабли на Днепре стояли в ожидание, покуда молодцы бравые лед разобьют. Ольгу же со слугами приближенными, на берег санями переправив, по земле к терему перевезли. Там, с дороги отдохнув, да после качки к почве твердой попривыкнув, княгиня, дел в дальний ящик не откладывая, сына к себе призывает.

Целует Святослава, на миг залюбовавшись, как хорош да пригож княжич стал. Жаль нет времени, посидеть вот так рука об руку, о пустяках сплетничая. Помнит Ольга, как дитем не разумным будучи прибегал Святослав в покои ее по среди ночи темной, на кошмары ночные сетуя, да засыпал сном покойным, у груди материнской пригревшись. А старше став, перестал в ночи бегать, но привыкнув к беседам полуночным, стала Ольга сама в покои сына заглядывать, где однажды увидела, как прячется Святослав под перинами, грозы разгулявшейся боясь. Не стала тогда княгиня, говорить сыну о том, что видела, но седмицу спустя, повела его в поле, давешней грозой вспаханное, да борозды выжженные показывая, рассказала, что не стоит боятся гнева Перуна, молнии мечущего, коль заветов его не нарушал, да до предательства не опускался. В день тот долго беседу вели мать с сыном, опасениями своими делясь, да страхи друг друга рассеивая. Чудно время то было, а ныне как не встретятся они со Святославом все о делах, да в спешке разговоры ведут. Но грустить долго не приученная, Ольга, сына еще разок обняв, разговор важный заводит:

— Хороша ли Предслава для тебя сынок? Послушной ли женой стала?

— Все в порядке, матушка, не пойму я заботы той, ты ж сама для меня ее выбрала?

— Печалит меня, что не дала до сих пор тебе жена наследников. Аль разлад меж вами, о котором я не ведаю и не гость ты более в ее покоях? — Ольга с прищуром на сына смотрит, углядеть обман надеясь, коль решится княжич утаить чего.

— Полно, матушка, не здесь и не с тобой о таком судачить. Пустое волнение твое, коль милостив Род ко мне будет, появятся вскоре детишки. — Святослав хмурится, правоту материнскую в тайне признавая. Давно к жене молодой не ходок он. Наскучила, разговорами глупыми, да холодностью в делах супружеских. То ли дело, Малфушка, что у дверей Ольгиных его улыбкой встречает. Хороша девица, как цветок весенний, с грудью полной, да бедрами крутыми. Лицо здоровьем румяно, коса толще руки Святослава будет. Предслава подле бабы такой, куропаткой заморенной морозами зимними кажется. Вот только Малфред в сторону княжича и глаз не кажет, а упорством взять дружба с братом ее не позволит. Вот и ходит Святослав, о девке, как мальчишка грезя, на жену от того еще меньше внимания обращая. Да и злит его степенность та, которой дочь барская славится, словно рыба глазами в пустоту глядит, да голову послушно склоняет, когда княжич к ней обращается. Кровь горячая, что в жилах Святослава течет, не приемлет покорности такой, оттого и не ходок он более в покои супруги законной, все более девками продажными потешаясь.

— А коль в немилости ты у него? До каких пор дитя ждать?… Ладно, не о том я говорить хотела. Нынче поездка к грекам тяжелой была. Из-за мыслей о благополучии княжества, да страшась сватовства царского, окрестилась я, веру в Иисуса приняв, дочерью духовной Константину стала. Ну да то, тебе уже известно, из вестей, что я в Киев слала.

— Ты знаешь, не любы мне разговоры длинные, не надо присказку, сказку давай. — Нутром Святослав чует, не сулит разговор этот блага ему.

— Не сказка то, но быль. У Константина внучка есть. Годков десяти будет, но то не проблема, вырастет. Хотела бы я, тебя ей сосватать, что б Византию крепче привязать. Что б о жизни внучки, да дочери печалясь, вперед дел вражеских, крепко думали. — Ольга замолкает, на сына поглядывая, тот молчит, лишь желваки на лице еще сильней надуваются.

— Ты меня, как коня на ярмарке, где еще только продать и не пробовала! — Святослав беленится, планов материнских не понимая.

— Помолчи, коль ума нет, то моим пользуйся! Будешь мужем принцессе, зятем трону византийскому. У тебя перед ними руки свободны, греки же, за дитя своё боясь, лишний раз навредить не посмеют. Ну а коли война нагрянет, то с победой, земли византийские тебе достанутся. Кровью жены, в чьих жилах руда имперская течет прикрываясь, законным наследником на престол взойдёшь! А что мала совсем девица, так то лишь нам на руку. С детства дочерей цари учат, что коль отправятся женой в земли заморские, интересы родины своей поперед дел мужниных ставить надобно. Кто детей растит? Женщина! А значит, как внушит она сыну, так и будет. Скажет отца почитать и землю, что жилу дала, любить — так и будет, а коль внушит, что худ отец и лучше деда по линии материнской слушаться? Власть женская по более будет, чем вы мужчины думаете. А так молода девчонка, да ласки от рожденья лишена, в силу того, что матери ее не до нее было, она за сыновей своих больше болеет. Ты ж мужчина знатный, да бабам многим люб. Затуманишь голову девке чепухой любовной, из рук твоих есть станет, да лишь твоему дому псалмы петь!

— Дивлюсь я порой, от чего мне от ума твоего лишь полушка досталась? — Княжич успокаивается, с доводами соглашаясь. То одна жена была, а тут две станет, много ль разницы, лишь бы не докучали. — Делай, как знаешь, но не мечтай, что в ноги царевне кланяться буду. — С тем и уходит, мать довольной оставляя.

Ольга, слов на ветер не бросая, да дел далеко не откладывая, гонца призывает, с посланием в Византию отправляя. В послание том, приватном, предлагает княгиня императору союз сердец юных, да пользу от брака того описать не поленившись, знай сына своего нахваливает. И посему выходит, что Русь лишь из любви большой да благоговенья пред греками, идет на шаг столь для русских не выгодный (но очень спасительный для престола византийского), отдавая руку и сердце княжича на растерзание царевне малолетней.

Опреж разговор сакральный начать, по сторонам оглядеться стоит. Очумев от дороги длинной, не замечает княгиня, что покуда они со Святославам о женитьбе толковали, подле двери приоткрытой страж, покой княжеский охранять призванный, навострив ухо лопоухое, подслушивал. А дождавшись собрата по службе, что на подмену ему приходит, в трапезную пошел, где его уж девица дожидается. Как всегда, за пару поцелуев и возможность прелести женские пощупать, ведает ей страж бравый обо всем, что нынче разузнать удалось.

Предслава, шагами нервно светелку меряя, придается думам не радостным. С минуту назад прибежала к ней Белава, рабыня, что еще в отцовском доме княжне юной прислуживала, да впопыхах поведала, что донес ей Всерод — воин, покой княгини охраняющий, что призывала Ольга к себе Святослава, да толковала о женитьбе с царевной заморской. А как княжич матушку покинул, та тут же за гонцом послать велела. И, наверно, гонец с посланием в Византию уже торопится, пока Предслава, вести дурные обдумывая, бездействует. Как могла свекровь, о доле женской зная, такую свинью боярской дочери подложить? Ведь коли появится в тереме баба другая, то муж ее, что и без того не частый гость в покоях супружеских, в конец от жены отречься может. Хмурится девушка недовольно, но, решение приняв, за дверь кричит:

— Белава! Поди сюда! — И дождавшись, как войдет рабыня, шепотом приказывает: — Беги к Могуте старому, по сему видать, гонец, прежде чем в путь пускаться, к нему в кабак заглянет, чарку пропустить, да щей хлебнуть. Делай, что хочешь, а узнай, какие вести княгиня передать велела! — И серебрушку девке кинув, за дверь ее выталкивает.

До ночи темной, спать не ложась, все к шагам в коридоре Предслава прислушивается, да о судьбе женской размышляет. То, что забыл Святослав дорогу в покои ее, вина лишь на ней лежит. Не смогла скромная дочь боярина, огня в сердце мужа разжечь, за то одиночеством и платит виру непомерную. А коль невеста новая к терему прибудет, то и вовсе позабудет муж дорогу в покои ее. Эх, хоть бы удалось Белаве выяснить чего, а коли нет? Помнится, говорил батюшка, Предславу поучая, что не гоже на помощь чужую надеяться, коли хвост прижало, самому действовать должно.

И обуреваемая смелостью, так ей не свойственной, надевает Предслава сорочку новую, да босиком и простоволосой за дверь выскальзывает.

Святослав на лавке отдыхает, руки за голову закинув, о словах матери думает. То, конечно, верно, что с царем породнившись, горло имперское в кулаке зажать можно, только что ему с женой юной делать? Десять лет! Ребенок совсем. Не надеется же мать, что хоть пальцем к принцессе Святослав прикоснется? Как сказала Ольга? Голову задурманить? То, конечно, можно, коль морочить девушку прекрасную, а не ребенка глупого. Уговаривая себя, что пусты мысли эти, так как пока сосватают, пока поженят, девочка уж подрастет, а коль не успеет вырасти, пойдет княжич в поход долгий, покуда жена молодая, хотя бы грудью не обзаведется. Вон хазары снова голову подымают, да и мало ли какие еще дела у князя возникнуть могут? Успокоив сердце свое мыслями такими, Святослав вновь о Малфушке грезить начинает. Вот ведь вертихвостка! Сегодня, из покоев матери выходя, не сдержался князь, да ущипнул сестру Добрынину за ягодицу округлую, а та вместо того, что б зардеться, да глаза опустить долу, как другие рабыни делают, усмехнулась да обещала брату наябедничать. Пусть пожалуется, Святослав уж давно разговор с другом завести собирается, а тут и повод появится. Уж почти в сон мужчина погружается, когда тихонько дверь в покои его, скрипнув, отворяется. Многолетняя привычка, войной извечной взращенная, Святослава с лавки поднимает, подобраться хищно заставляя. И вот он уже меч к горлу посетителя ночного прижимает, в лунном свете черты не врага, но жены своей признавая. Та, побелев от страха, но уверенности не растеряв, рукой лезвие от себя отстраняет, словно не его Предслава скромная перед ним в исподнем стоит, а воительница отважная с земель горных, что блеска стали не пугается. И не вымолвив ни единого слова, не послушными пальцами женщина тесемки на рубахе своей развязывает. Святослав, опешив, за движениями Предславы следит заворожено, чувствуя кровь, волной приливающую к местам сокровенным. Его ли жена, что краснела, да глаза прикрывала каждый раз, как он касался ее, стоит пред ним обнаженной в свете лунном? Его ли Предслава, покои которой он посещать зарекся из-за чувства, что не женщина, а полешка лежит подле него, сейчас так заманчиво влажным языком сухие губы смачивает? Та ли женщина, что в первую ночь с ним руками грудь прикрывала, ныне не стесняясь, с него рубаху тянет? Чудна ночь весенняя, но приятна, определенно.

По утру, еще до того как солнце взошло, из-под руки княжеской вывернувшись, одевается Предслава, в покои свои вернуться собираясь. Зайцем пуганым по коридорам гулким скачет, ни с кем не встречаться стараясь. По углам прячась, да каждого шороха пугаясь, все же никем не замеченной в светелку свою возвращается. И уже там, отдышавшись, на перину падает, в мягкой теплоте постели зарываясь. Путаны мысли, одна другой хлеще. Вроде и к мужу ходила, а украдкой, словно не жена, а полюбовница в ночи темной соблазнять мужчину чужого пришла. Как посмотрит на нее утром князь, когда, по прихоти княгини, за одним столом на трапезу соберутся. С детства в Предславе скромность взращивали, теткой гулящей пугая, говорили, что распущенность к беспутству приводит. Думалось девушке, что не вернется более мир на круги своя, после дерзости той, что свершить посмела. Это ж надо было удумать, впотьмах, в одном исподнем, по коридорам блуждать. А коли заметил бы кто? Во век от пересудов служек, да чернушек не отмылась, а те б еще и родне растрезвонили, что княжна Предслава, как баба гулящая, голяком по терему шастает, за колонами расписными прячась!

Долго еще могла девушка на себя пенять, в разгульности обвиняя, да сон спекает, не долгое забвение принося, после ночи бессонной. В обед, проснувшись, удивляется княжна, что на трапезу ее не позвали, да решить не может толи рада, что Святослава видеть не придется, то ли печалиться, что не встретятся сегодня….

Князь же на утро вспомнить не может, то ли привиделась жена, в ночи приходившая, то ли взаправду соблазнять его являлась. Чудно/ как-то, но все равно приятно.

Месяц спустя от ночи той, когда жена негаданно в покои к Святославу явилась, у князя молодого день по-иному начинается, уже не столь приятно, а скорей тревожно. С первыми лучами светила дневного, в покои его слуги скребутся, потревожить князя сурового боясь, но приказ от княгини — позвать сына немедля, исполнять надо. Нехотя встает с лавки Святослав, про себя замечая, что, пожалуй, разленился он за время, что в Киеве сидит. В походах, бывало, раньше солнца вставал, а то и вообще за ночь глаз не смыкал, дозор неся. Рубаху грубую из ткани холщовой натянув, вниз в трапезную спускается, где в шелка византийские обернутая, сидит мать, с головой по-царски поднятой. Смотрит Святослав на Ольгу, стати и мужеству женщины пожитой восхищаясь. Вроде лет уж немало землю топчет, а на лице морщин не прибавляется, словно ни забот ни тревог у матери нет, лишь жизнь праздная, сытая и довольная. Только тот, кто близко княгиню знает, привычки да манеры ее изучил, заметит, по глазам потемневшим, да губам в нитку сжатым, что тревоги сердце княжеское на части рвут. Глядит Святослав на мать свою и все ясней понимает, что не будет ныне вестей благих.

— Солнца ясного, матушка, что опечалило тебя в день погожий? — Решив сразу рубить, а не ждать, пока мать жилы тянуть по нитке будет, вопрос интересующий князь задает да подле Ольги присаживается.

— И тебе, родной, света теплого, — зная, что не любы сыну разговоры долгие, после приветствия княгиня к делу переходит. — Получила я ныне послание, от царя византийского, от того и не радостно на душе моей, что заранее знаю, не примешь ты ответа его. Но, опреж ты ругаться начнешь, хочу мудрость тебе одну поведать. Не стоит на месте время, да никогда не стояло. Все меняется, да вперед движется. За зимой весна красками расцветает, а по осени природа увядает, смертью своей зиму предвещая. Нельзя на месте стоять, кто забылся, да в болото увяз, уж никогда под ногами почвы твердой не почует. Об одном молю тебя, не застрянь в трясине вечной, дай волю сердцу своему дальше двигаться. Заветы, что дедами оставлены, хороши, да ко времени нынешнему не годны. — Ольга замолкает, с мыслями собираясь. Знает женщина, что не склонить ей сына, на путь тот, что, по мнению ее, верен, да попытаться стоит. Оттого силы собрав, дальше продолжает. — Покуда добирались мы из Царьграда в Киев, старый царь умер, место свое сыну уступив. Роман, император нынешний, рад союзу с русскими, и дочь свою, к нам отправить готов, да только есть условие одно, что объединению сердец ваших помешать может. Царевна византийская, как и все подданные престола того, в христианство обращена, а ты, сын, многобожник, по их мере, человек почти дикий, да к венчанию с девой юной по законам божьим не годный. Вот коли согласишься веру принять, да к Единому в храм прийти…. — Не успевает Ольга мысли своей окончить, как вскакивает князь со стула, да кулаком пудовым по столу ударив, на мать зло глядит.

— Молчи, женщина! Да как ты смеешь меня просить о таком? Отец мой, и дед мой, жертвы Перуну приносили, в боях благословления прося. Всю жизнь я был дитя Велеса, и стать рабом Божьим не намерен! — Страшен Святослав в гневе, да Ольга его не боится. Слаба та женщина, которую плод ее же чрева напугать может. Голосом спокойным, да ледяным, как вода в проруби по зиме, сына останавливает:

— Сядь! Негоже сыну княжескому, как собаке дворовой на мать лаять! Не быть тебе князем, покуда ярость свою в узде держать не научишься, а ежели кричать на женщину, что в животе своем тебя выносила, себе позволяешь, то, верно, духом вовсе ослаб.

Святослав, правоту слов Ольгиных признавая, смолкает, да на место присаживается. Спокойным голосом, каким и должно князю беседы вести, разговор продолжает:

— Прости, матушка, слова мои дерзкие. Права ты, ярость во мне огнем живым хлещет, ум затмевая. Но от слов своих не откажусь, как не сказаны они были, а все одно — верны. Более того, не примет дружина князя, что веру свою предал. Кто богов, которым всю жизнь верностью клялся, оставил, так и воинов на поле брани кинуть может, мук совести не убоясь.

Качает Ольга головой, но более не убеждает сына. Знает женщина, как упрям и не сговорчив, тот в ком кровь Рюрика течет. Силен духом Святослав, да в убеждениях тверд, еже ли настаивать, да неволить, как есть разругаются, ни к чему не придя.

Князь тем временем, все не довольней становится. Отказ царя, да слова матери, что его за дикаря греки держат, глубоко в сердце оседая, горькой обидой в душу вгрызается. И уж не упомнит мужчина, что затее с женитьбой той не рад был и желал, что бы планы княгини, да намерения ее благие, стороной обошли. Ныне же сидит, кашу ложкой деревянной черпая, месть страшную для византийцев думает, будто не Ольгины мечты, а его собственные о борта византийского упрямства разбились.

Два месяца минуло с той поры, жара июльская силу набрав, ленной поступью по земле русской прохаживает, поля сохнущие выжигая. Душит воздухом тяжелым, разум в узел тугой затягивая. Солнце горячее к обеду, как меч Чернобога, усталого путника повсюду найдет, и блажен тот, кто в дни эти жаркие у ручья под сенью листвы зеленой прикорнуть может, а не в поле мотыгой махать, урожай спасти надеясь. Святослав, в тени деревьев разлегшись, травинку пожевывает, размышляя, что давненько уж в Киеве засел, меч забросив. Пора бы дружину встряхнуть, пыль домашнюю выбивая, да в поход снарядить, покуда стать свою в обжорстве да блуде не растеряли. От скуки да лени, горюет воин, подле юбки материнской просиживая. Уж гудит стольный град, от бесчинств дружины праздной, стеная, да князя молят, отвадить воинов своих куда по далече, что б по тише на улицах стало. Да и хазар вновь голову поднял, не веря, что осмелятся русы к нему с мечом явиться. Коли с севера зайти, пока границу не пересекут ворог и не поймет, что к нему в дом беда явилась. Думы сладкие о войне предстоящей, Святославу крик девичий прерывает. От дремы праздной оторвавшись, вскакивает Святослав, на крик кидаясь.

Пред очами мужчины, от бега быстрого запыхавшегося, предстает картина потешная. В мелководье пруда, что близ терема воды раскинул, стоит Малушка, ключница матушки, в рубахе нижней, да верещит, так, что уши закладывает.

— Чего голосишь, скаженная? — Смехом давясь, Святослав спрашивает. Девица, спасенье в лице князя увидав, козой молодой к нему скачет. Руками цепкими за мужчину хватаясь, трясется и вздрагивает, губами побелевшими лепеча:

— Искупаться хотелось, жарко нынче, да ток в воду зашла, а она из кустов…. И глядит, глядит…. А глазища то, глазища! Вот такие! — Девушка жестами размер глаз показать пытается, при том мужчину из рук не выпустить.

Ничего не понимая, Святослав Малушку встряхивает, да уж жестче спрашивает:

— Кто она? Да успокойся уж, окаянная! Водяница тебе что ль примерещилась?

— Змея! Огромная, точно чудище морское! — Малфред, в грудь Святослава носом, от слез сопливым, утыкаясь, продолжает по бабьи всхлипывать. — Мне давеча Добрыня байку сказывал, что живут в пруду этом гады древние, что раньше дедов наших появились! Вот как есть, такого и увидала!

— Ну, полно тебе, по рыдала и будет. Змея та, коль и была, если не сбежала, от воплей твоих, то наверняка издохла оглохнув. — Не привык Святослав девиц жалеть, от того не умело по голове гладит, словно не женщину перепуганную, а собаку дворовую побаловать лаской решился. Плавно мысли князя от змеи, так девушку перепугавшей, к самой Малфуше перетекают, да коли совсем честным быть, то даже не к ней самой, а к той близости, что нежданно случилась. Стоит девушка, всем телом к нему прижавшись, в рубах мокрой, к телу голому липнущей, да не думает, о том, что в голове у мужчины крутится. Святослав легко девушку отстраняет, слезы девичьи пальцами шершавыми утирая, да к устам со страха покусанным склоняется, поцелуй даря. Льнет девушка к князю, телом горячим теснее прижимаясь, в объятьях его страх забывая, а тот и рад, потихоньку с Малфред одежду мокрую стягивая, подумывает, что, пожалуй, благодарен он змеюки, что в пруду завелась, за подарок такой, и еще, на задворках сознания, мысль мелькает, что побьет его таки Добрыня за сестрицу свою. Но то потом будет, зачем заранее тревожиться….

В терем князь возвращается в настроении приподнятом, песню залихватскую насвистывая, в руках ленту крутит, что в момент близости с волос Малушки снял. Теперь вечерами тоскливыми в походах военных будет греть его сердце кусочек красного атласа. Легко да светло на душе Святослава, от того, что девушка та, что хвостом пред ним крутила, наконец, этот хвост прищемила, да в объятьях княжеских оказалась. А в покоях мужчину сюрприз ждет. На лавке деревянной, в сером платье домашнем, сидит Предслава — супруга законная, о которой уж подзабыть успел муж не верный, руками завязки поясные теребя, да губы кусая. Неужто, подвиг свой спустя три месяца повторить решилась? Потеха, конечно, да не может Святослав, от одной бабы только уйдя, к другой в постель лечь. Настроение радостное на убыль идет. Нет желания жену расстраивать, и так скромна до безумия, но и ночь с ней проводить не охота, после поцелуев жарких, что Малфуша у пруда ему дарила, супруга законная еще холодней кажется.

Предслава, тем временем, князя заметив, привстает, да ногу для шага заносит, потом, передумав, на место возвращается, речь приветственную начиная:

— Тихого вечера, князь.

— Не быть ему тихим, коль ты пришла. — Святослав сурово на жену поглядывает, по лицу ее видя, что не за долгом супружеским благоверная явилась, а для разговора приватного, да по сему видать не приятного.

— Твоя правда. Я с вестями благими, вскоре наследник у тебя появится. — И видя, что словам ее не верят, торопливо продолжает. — Повитуха приходила, сказала дитя ждать. Почему молчишь? Али прогневала тебя весть сия? — Предслава молчанья княжеского понять не может, видит лишь, как Святослав брови хмурит, да кулаки сжимает, будто из сил последних ярость сдерживает. Ничего ей муж не отвечает, развернувшись вон выходит, в недоумение девушку плакать оставляя. Неужто так не люба ему супруга, что даже дитя из чрева ее не в радость? Так зачем живет подле нее, коли не ради продолжения рода?

Святослава тем временем злость неистовая обуревает. Бежит по коридорам, чернушек распугивая, а в голове трубным зовом слова Добрыни звучат. Был меж ними разговор давеча, где друг толи в шутку, толи всерьез, говорил, о том, что долг княжны любой, наследника князю подарить, и даже если тот глаза не кажет в покои супружеские, где хошь дитя достань, и к подножью кресла княжеского торжественно возложи. Вот и сидит ныне в голове Святослава, червем разум выгрызая, то самое "где хошь". Неужто осмелился кто жене его дитя сделать? Да своего выродка князем поставить? Аль все же в ночь ту, что Предслава сама к нему явилась зачали? Или уж брюхата была, вот и пришла, что б глаза ему застить? То-то странно Святославу было, что сама девка в покои явилась, хоть до того даже от слов любовных алела щеками? А тут смелость, да дерзость совершить решилась, лишь бы дитя во череве прикрыть! И почему сообщила поздно так? Боялся, что к ведунье вместо повитухи отправит?

Подгоняемый мыслями не радостными, Святослав в горницу влетает, где челядь уборку затеяла. Схватив одну из поломоек за плечи, требует привести к нему служку, что к Предславе в помощь приставлена была.

Белаву, точно козу на убой, силком тащат, к ногам княжеским бросая. Девка, до последнего упираясь, идти не желает, не понимая, чем гнев господина вызвать могла. Подозрения в не ладном у Святослава крепятся, разве тот, кому скрывать нечего, прятаться, да убегать станет? Суров князь в гневе, за горло рабыню хватает и держит, с каждым мигом сильней руку сжимая, дух чернушки выпустить намереваясь, коли молчать удумает, хозяйку свою покрывая. Услыхав вопрос, на который ответ знает, рассказывает Белава князю все, и даже то, о чем помалкивать бы следовало. И о войне, который покои княгини охраняя, за ласки простые Белаве разговоры тайные пересказывает, и о том, что Предслава давно за семьей княжеской следит, за место свое боясь. И даже о том, как гонцу постель согрела, дабы разузнать с чем он к греку направляется. Соловьем поет девушка испуганная, за жизнь свою боясь, о чужих головах не думает. Отпустив чернушку, хозяйке жаловаться, Святослав садиться в задумчивости. С одного края на душе просветлело от знания, что верна ему жена, и не ходит он сын Игоря в дураках, как простофиля какой-нибудь. А с другого почернело от мыслей, что за его спиной дела такие проворачиваются, а они с матерью ни сном ни духом, да и то, что Предслава не в свое дело нос длинный сует, тоже не радует. Этак сегодня гонца перехватила, а завтра воинство собирать подле себя начнет, да мать отварами травить. Одно во всей этой канители ясно, его ребенка под сердцем жена носит, а, значит, беречь ее надо, да нервничать не давать, покуда от бремени не разрешится. А как наследником здоровым разродится, можно будет и по душам потолковать, да разъяснить как жене княжеской вести себя должно.

Почесав в раздумьях голову, Святослав чернушку какую-то кличет, да в покои княжны Предславы отправляет с приказом дары снести те, что он подготовит, пусть знает благоверная, что радостно сердце мужа положением ее.

(*Семаргл — (смрад, смерть, Цербер) огненный волк с сокольей головой и крыльями, отождествляет силу русского духа. Волк и сокол быстры и бесстрашны (нападают на превосходящего силой противника), преданы своим, безжалостны к чужакам (волк, даже будучи голодным, не сожрет сородича, как собака). Воины часто себя отождествляли с волками (воин — вой волк). В каждом славянине живет Семаргл, который сражается с болезнями и злом в теле человека. Пьющий, ленивый, деградирующий человек убивает своего Семаргла, заболевает и умирает. — Прим. автора)