Возвратившись в камеру после допроса, Крот из бачка налил себе полную кружку воды и, утоляя жажду, с жадностью выпил. У него в голове одна мысль вытесняла другую.
«Попался! Разоблачен! Следователь все знает о нас. Что делать дальше, есть ли выход из создавшегося положения?»
Находясь в камере один, он не сдерживался и не скрывал своей растерянности. Первый раз Крот попал в такую ситуацию, когда не мог облегчить свою участь ни предательством, ни подкупом, ни убийством.
«Долго я шел к настоящему, трагическому для меня факту, и вот наконец подошло время подводить прожитому итог», — нервно вышагивая от стены к стене, напряженно раздумывал он.
В который раз окунувшись в воспоминания, оценивая свои поступки с высоты прожитых лет, он, как бумеранг, возвращался к одному и тому же выводу, что шел по жизни тем путем, который сейчас бы на другой все равно не променял.
«Как иначе я мог поступить? Советы у нас забрали все, что мы приобрели своим трудом. Неужели я должен был от своего добра отказаться без борьбы?» — обиженно и зло думал он, ожесточенно скрипя остатками некогда крепких зубов.
«Мои действия были не ошибкой молодости, как думает следователь, а результатом неизбежной классовой борьбы», — привел он себя к приятному выводу, тем самым подняв до уровня политического борца.
«Тогда зачем тебе было убивать стариков, женщин, детей? Ведь они не были твоими классовыми врагами?» — сам себе возразил он.
«Я их убивал потому, что иначе не мог обогатиться, вынужден был признать он. — А поэтому тебя будут судить как бандита и нечего рядиться в шкуру политического борца. Разве я из идейных соображений убил рыбаков? Однако хватит придираться самому к себе. Сейчас много найдется желающих утопить меня, а поэтому не стоит заниматься самобичеванием, оно все равно бесполезно».
Он вспомнил слова следователя, предложившего ему сделать сравнение, как люди жили раньше и как живут теперь.
«Жить стало намного легче, спокойнее, у людей появился достаток. Перед некоторыми теперешними «товарищами» многие кулаки выглядели бы сегодня нищими. Выходит, я зря прожег свою жизнь в бесполезной борьбе за старое?
О, нет! — остановил он себя. — Я так думать не имею права. Тогда мне придется жалеть себя и, если приговорят к расстрелу, трудно будет расставаться с жизнью. Теперь поздно себя переиначивать. Только ожесточившись на всех, я еще смогу держаться. Буду всем хамить, особенно следователю, тогда, может быть, морально станет легче», — решил он, опустошенный неутешительными выводами.
У Крота осталась только злоба, но даже и ее ему в одиночной камере не на кого было вылить. Он вспомнил о своем удачливом друге Рыбе.
«Вовремя успел улизнуть, опасность чувствует лучше матерого зверя, — с завистью подумал он. — Но и тебе никто не мешал последовать его примеру. Ксива была на другую фамилию, даже проставлен штамп на выписку, только оставалось проставить дату выписки. «Не хочу бегать, устал», — вспомнил он свои слова, сказанные Рыбе. — Теперь допущенную глупость не исправишь и винить, кроме себя, некого… Пока Рыба находится в розыске, а его безуспешно они проискали несколько десятков лет, меня не должны судить за рыбаков, так как без Рыбы следователю меня не скрутить. Поэтому о Рыбе я не должен распространяться. Чем дольше он будет в розыске, на свободе, тем меньше будет грязи на мне».
Устав ходить, он постелил на полу пиджак и тяжело опустился на него. «В мои ли годы лежать на досках, когда и на диване ребра болят?»
Со следователем новой формации Крот встретился впервые. Поведение того его удивило: не кричит, не шумит, не бегает, не распускает рук, а свою линию незаметно ведет.
«Вышел на меня и на Рыбу по одному, только ему известному следу, терпелив, умеет слушать всякую бурду, черпая из нее нужную для себя информацию. Я же не хотел с ним вообще говорить, а он разговорил меня. Теперь я понял, какая птица будет меня клевать, и при очередной встрече с ним постараюсь меньше говорить… Что даст мне такая тактика? Ну, продлит жизнь на какое-то время в таких вонючих условиях. Кому нужна такая жизнь? Может быть, расколоться до самого низа и отдать концы? Ну нет! И за такую жизнь я буду бороться до конца. Было бы мне лет на двадцать меньше, я все тяготы перенес бы шутя, а теперь исход будет, как у картошки: если зимой не съедят, то весной все равно посадят».
Он вспомнил следователя комендатуры Миколу Варгу, на допросах которого ему несколько раз приходилось присутствовать и даже помогать допрашивать «забывчивых» подследственных.
У Миколы главным козырем в его «дружеских беседах» с подозреваемыми были пудовые кулаки, немецкие сапоги с короткими голенищами сорок четвертого размера с подковками и луженое горло.
«Теперь бесполезно бередить старые раны, вспоминать счастливое время. Мы свое откричали и отбили, сиди и жди своего последнего гудка», — отрешенно подумал Крот, покачиваясь из стороны в сторону, обхватив руками свою крупную, в общем-то и не такую глупую голову.