Городская жизнь Савельевичу не нравилась. Она его подавляла своей холодной величавостью, отсутствием в достаточном количестве зелени. Ему казалось, что в городе тяжелее дышится. Поэтому в выходной день после завтрака он вместе с внуком Ромкой с удовольствием покинул квартиру сына, расположенную на втором этаже пятиэтажного дома, и пришел на детскую спортивную площадку.
Там Савельевичу не надо было думать как развлечь внука, ему надо было только внимательно следить за ним, чтобы с тем что-нибудь не случилось. Внуку до всего было дело, как любопытному котенку, он бесстрашно обследовал спортивные снаряды, большинство из которых были ему не по возрасту.
Подвижность внука примерно через час Савельевича утомила. Однако он не испытывал ни раздражения, ни недовольства, терпеливо снося все передвижения внука.
Но тот немного притих и стал копать в песке ямку, мастеря рядом с ней понятное только ему сооружение, Савельевич облегченно опустился на скамью и расслабленно вытянул ноги.
«Как хорошо, что у меня есть внук. Конечно, его я люблю больше, чем сына, — искренне признался он сам себе. — Его картавую речь я готов слушать до бесконечности, как щебетание райских птиц. Какой он у меня ласковый! Его ласки разве сравнить с другим каким-нибудь приятным ощущением?»
Он еще долго мог размышлять на эту тему, но, посмотрев на часы, сразу вспомнил, что сегодня в 6 часов вечера на городском стадионе состоится футбольный матч между командами двух районов. Как заядлый болельщик Савельевич такое мероприятие пропустить не мог.
— Ромочка, пошли домой! — поднимаясь со скамьи, сказал Савельевич.
Внук, казалось, не слышал его слов. Бросив копаться в песке, он подошел к лестнице и безуспешно пытался подняться по ней. Убедившись в бесполезности своих попыток, Ромка попросил:
— Деда, подними меня!
— Нет, Рома, мы сейчас пойдем домой, — взяв внука на руки, — сообщил Савельевич.
— Не хотю! — возразил внук капризно, поджав губы и замахав в воздухе ногами.
— Я тебе дам «не хотю», — нежно прижимая его к груди, добродушно пригрозил Савельевич.
Не согласный с решением деда, Ромка продолжал капризничать:
— Хотю гулять!
— Ах ты капризуля, что мне с тобой делать? Хочешь на дедушке покататься верхом? — с хитринкой в голосе предложил он, заранее зная ответ.
— Хотю! — радостно, раздвигая ноги, согласился Ромка.
Очутившись на плечах деда, Ромка, заерзав, закричал: — Но! Поехали! Быстрее, деда!
Савельевич не спеша «повез» внука домой, крепко держа его за пухленькие ручки, ибо в противном случае непоседливый наездник уже давно свалился бы со своего резвого «коня».
За пять минут до окончания футбольного матча, когда счет был 1:1, противоборствующие команды, исчерпав себя и не желая рисковать, вяло действуя в нападении, все свои силы бросили на оборону. Такая игра зрителям не нравилась, они посылали оскорбления в адрес игроков, свистели, а потом толпами начали покидать трибуны.
Савельевичу спешить в пятиэтажную коробку не хотелось, а поэтому он терпеливо продолжал досматривать футбольный матч, иногда бросая мимолетные взгляды на проходящих мимо него по проходу нетерпеливых зрителей.
Среди покидающих стадион он неожиданно для себя увидел своего бывшего командира карательного отряда Пуштренко Филиппа Ивановича по кличке Рыба, который, обладая внушительным ростом и массой, в данный момент как слон прокладывал себе дорогу, изредка поглядывая на футболистов.
Какая-то непреодолимая сила подняла Савельевича с места и в потоке зрителей увлекла за Рыбой. Пока еще у него в отношении Рыбы не созрел никакой план, но всем своим чутьем он уже чувствовал запах добычи.
За время службы в карательном отряде Рыбы Савельевич, кроме предательства, другого тяжкого преступления действительно не успел совершить. Однако этого времени ему вполне хватило, чтобы хорошо узнать личность своего командира и его «увлечения»…
Пуштренко прозвище «Рыба» получил не случайно и им гордился. Увертливый, как рыба, он находил выход, казалось, в безвыходных ситуациях, спасаясь сам и спасая свой отряд от разгрома сначала партизанами, а позже частями Советской Армии, к тому же иногда успевал выполнить если не полностью, то частично данное ему немцами задание.
Савельевич был очевидцем того, как Рыба со своими приспешниками грабил жителей одного села. Иногда даже немцы; были вынуждены ограничивать его активность в этом направлении, так как грабежи вынуждали мирное население сплачиваться и давать вооруженный отпор грабителям. При этом гибло не только мирное население, но такая же участь постигала многих карателей и немцев.
Пуштренко награбил столько имущества и ценностей, что они уже не могли помещаться в его наследственном кирпичном особняке-крепости, а поэтому часть награбленного громоздкого капитала он стал дарить своим воякам в виде поощрения и наград за «доблестную» службу или с целью поощрения служебного рвения в будущем.
Своей щедростью Пуштренко убивал сразу несколько зайцев. Теперь он мог объяснить немецкому начальству целесообразность проводимых им реквизиций интересами службы.
Кроме того, раздавая громоздкие, не очень ценные предметы и вещи, он освобождал у себя дома место для более ценных приобретений. Будучи поначалу жадным, но неопытным, он стаскивал домой все, что ему нравилось. Поднаторев на грабежах и поняв свою ошибку, он так оригинально старался ее исправить.
Попав в карательный отряд, Савельевич первый месяц занимался чревоугодничеством и, лишь насытившись, стал тоже думать, как разбогатеть. Но опыта в грабежах не было, и его желание тогда не осуществилось. Каждый в карательном отряде хапал только для себя и только тогда, когда нахапается начальство.
Насколько Пуштренко был хитрее и умнее, чем о нем думал Савельевич, тот понял лишь после разговора с карателем по имени Виктор, который ему кое в чем на Пуштренко раскрыл глаза.
Как-то раз Виктор, будучи изрядно пьян, предложил ему выпить с ним самогона. От дармового угощения Савельевич никогда не отказывался… Опьянев, Виктор под большим секретом рассказал ему, как он вместе с Рыбой и Кротом принимал участие в ликвидации евреев во Львове.
— Ты думаешь, Рыба погрел руки только на евреях? — заплетающимся языком поинтересовался Виктор и, не дожидаясь ответа, в котором не нуждался, показал ему кукиш и сам себе ответил: — Он грел руки и на украинцах, которые подлежали фильтрации. Само собой, я уже не говорю о комиссарах и москалях. Ты думаешь, Рыбе нужно то барахло, которое он натаскал себе домой? — Виктор пьяно и снисходительно посмотрел на Савельевича, который с видимым безразличием на лице доставал в это время из трехлитрового баллона соленый огурец. Наблюдавший за его действием Виктор бесцеремонно забрал у него огурец и с аппетитом откусил половину. Пережевав и проглотив огурец, Виктор продолжал свое повествование:
— Если ты так думаешь, то ошибаешься. Его барахло в доме — реклама для таких дураков, как ты.
Будучи приближенным Пуштренко, Виктор, оскорбляя Савельевича, с безразличием относился к возможной его обиде на себя, так как был сильнее того и физически.
Савельевич на оскорбления Виктора не прореагировал, и тот продолжал свое пьяное излияние:
— У Рыбы сейчас, голову даю на отруб, не менее двух-трех кг золота, да и камушков немало. Но где он прячет свою кубышку — никак не дотумкаю, — озлобленно закончил Виктор.
«Золотишко Рыбы не дает ему покоя, — поглядывая на удрученного собутыльника, думал Савельевич. — Сейчас я его попытаюсь раззадорить».
— Честно сказать, Виктор, я не думал, что ты такой трепач.
— Чего? — протянул Виктор, отрывая голову от стола и наводя свои блуждающие глаза на собеседника.
В данный момент Савельевич Виктора нисколько не боялся, а поэтому мог язвить, шутить и издеваться над ним.
— Я говорю: ты хороший выдумщик, Витя, — как с ребенком вступил он в спор. — Откуда у Рыбы может быть столько золота? Лично я твоей болтовне не верю.
Виктор, оглядевшись по сторонам и убедившись, что они в доме одни, наклонился к Савельевичу и, дыша ему перегаром в лицо, прошептал:
— Ты, кажется, уже был у нас в отряде, когда к нам на Красную гору приезжал штурмбанфюрер СС?
— Тот рыжий майор, который нам разгон учинил? — уточнил Савельевич.
Виктор утвердительно качнул своей лохматой головой, положил в рот вторую половину огурца и не спеша ее разжевал. Пренебрежительно посмотрев на собеседника, он с явным удовольствием пояснил:
— Тогда он нам разгром сделал для профилактики. Штурмбанфюрер приезжал не к нам, а к Рыбе, которому поручал доставку в гестапо кое-чего из дома богатых противников нового порядка. Теперь ты удивляешься, где Рыба сорвал свой куш? — торжествующе заметил Виктор.
— Это, Виктор, только твое воображение настригло Рыбе несколько килограммов золота, а фактически я твоим побасенкам все равно не верю, — подзадоривая собеседника, не сдавался Савельевич, боясь, что Виктор не захочет больше с ним спорить, Но, к счастью, его собеседник оказался настырным.
— Какое воображение, если я всему был свидетелем? Там, на Красной горе, в доме лесника Рыба со своим другом стал выяснять отношения, по старой памяти взяв меня на кухню в услужение. Немец по-русски шпрехал как из пулемета, а с нами на поляне разговаривал только через переводчика. В зале они изрядно выпили, и я из кухни слышал, как офицер с возмущением рычал на Рыбу: «Я тебе поручил собирать золото, а ты вздумал его от меня утаить! Если мы не найдем с тобой общего языка, то я убью тебя как собаку, ведь я штурмбанфюрер СС, а не какая-то продажная украинская свинья». Рыба ему ничего не сказал, а вышел на кухню, где я дожаривал курицу. Убедившись, что я их не подслушивал, он выпроводил меня во двор, дав мне за работу бутылку марочного вина. О чем они потом шпрехали, я не рискнул подслушивать, но мне и без подслушивания все стало ясно. Вот как надо уметь жить, а то мы с тобой как были голыми пешками, так дураками и помрем. Надо ловить кайф, дорогой, — закончил он убеждать Савельевича.
На другой день после состоявшегося разговора Виктор, подойдя к Савельевичу, спросил:
— О чем я вчера тебе по пьянке трепался?
— Тебе надо пересказать? — язвительно поинтересовался Савельевич.
— Не поленись вспомнить наш разговор, ибо это не только в моих интересах, — с угрозой в голосе потребовал тот.
«Если я ему не отвечу, то он может меня где-нибудь под кустом втихаря прихлопнуть», — испуганно подумал Савельевич.
— Ты мне говорил о своих родителях, которых раскулачили и сослали в Сибирь, Как много было у вас своей земли и так далее, и все на одну и ту же тему. У тебя по пьянке, кроме как о своем счастливом детстве, другого и разговора нет, — стараясь не выдать своего страха, с безразличием в голосе утешил его Савельевич.
— Ты не поленись и постарайся вспомнить все, о чем я тебе трепался.
Савельевич, как бы вспоминая беседу, которая его нисколько не интересовала, пренебрежительно фыркнул:
— Вспомнил, как ты говорил, что изнасиловал дочку работника… Да разве весь разговор вспомнишь. Я ведь вчера тоже капитально наклюкался, а поэтому всего не помню. Но категорически могу заявить, что ты мне ничего не давал и я тебе ничего не должен, — подыгрывая Виктору, твердо заверил его Савельевич.
— Если я тебе трепался только о своем счастливом детстве, то все хорошо, — наконец повеселев, перестал пытать его Виктор.
По поведению Виктора видно было, что у того на языке застрял еще один вопрос, но задать его он не решается.
«Я знаю, почему ты крутишься вокруг да около, а прямо не задаешь свой главный вопрос. Ты сейчас хотел бы спросить, не говорил ли мне о Рыбе и его золоте? Только ты мне такой вопрос не задашь, так как, задав его, ты откроешь мне тайну, если ее вчера еще не открыл, а если даже и открыл, а я забыл о ней по пьянке, то, благодаря тебе, могу сейчас вспомнить и даже разгласить. Дорогой Витенька, твои проблемы я не собираюсь решать, — злорадно думал Савельевич. — Но теперь мне надо тебя остерегаться, потому что тебе легче меня похоронить, чем постоянно думать и бояться того, что разгласил мне свою тайну».
Такой неутешительный вывод поверг Савельевича в уныние. После этого он старался как можно реже общаться с Виктором, стал его остерегаться.
И вот прошло столько лет, столько воды утекло — и вдруг такая неожиданная встреча.
«Если бы я сейчас увидел Рыбу жалким нищим или калекой, то, возможно, не пожалел дать ему милостыню в три-пять рублей, — со злобой и завистью подумал Савельевич. — Но он по-прежнему наверху, как и прежде, в благополучии, а значит, при своих капиталах, тогда как мне приходится перебиваться на пенсию в 132 рубля, а на таких капиталах месяц не покутишь и в санаторий не поедешь здоровье поправлять.
Я из-за Рыбы просидел в колонии 12 лет. Они вычеркнуты из моей жизни грубой рукой времени, и их мне больше никогда не вернуть. Только благодаря молодости и здоровью, которое передалось по наследству от родителей, я выжил и живу. Пускай теперь Рыба мне заплатит за годы мучений и унижений.
Я встретил того человека, который является для меня единственным шансом осуществить свою мечту — разбогатеть, а поэтому я его не должен упустить», — так думал Савельевич, пробираясь в толпе болельщиков к выходу со стадиона следом за Рыбой.
Савельевич отлично понимал, как он провинился перед Родиной. Но, обвиняя других в допущенных им ошибках, понимая свою необъективность, он еще больше ожесточался против Рыбы. Так было легче думать и принимать решение.
Он растерялся от обилия разных версий, подхода к Рыбе, но какая из них самая реальная и как ее претворить в жизнь, он еще не додумался. Для этого нужно было время, которого у него сейчас не было.
«Открыто схватываться с Рыбой — бесполезная для меня затея, так как при его здоровье и способностях он мне открутит голову раньше, чем я успею что-либо предпринять. Завтра же он забудет, где ее выбросил, — с пробуждающимся страхом думал он. — С Рыбой надо обращаться очень осторожно, чтобы преждевременно не вспугнуть, и вступать с ним в борьбу только тогда, когда будут исключены все неожиданности».
Савельевич еще не знал, как будет производить изъятие ценностей у Рыбы, но ближайшая задача ему была ясна: «Рыбу из виду упускать ни в коем случае нельзя». Следуя за ним, он испытывал такое удовлетворение от охоты, какое могут испытывать только очень увлеченные своим делом люди.
«Я с Рыбой поменялся ролями. Теперь я стал охотником, а он матерым волком. Только подумать и то дух захватывает от приятного предчувствия, что он станет моей добычей… От внезапной мысли Савельевич даже на секунду остановился. — А вдруг Рыба, как и я, отбыл наказание за свое предательство и теперь спокойно имеет право гулять на свободе?» — Однако, поразмыслив, он убежденно отбросил такую вероятность. Никакой военный трибунал не мог дать Рыбе за его зверства наказание в виде лишения свободы. И если Рыба на свободе, значит, он смог успешно до настоящего времени скрываться от возмездия.
Савельевич считал Рыбу своей добычей, и если бы того вдруг работники правоохранительных органов вздумали сейчас задерживать, то Савельевич в меру своих сил и возможностей попытался бы воспрепятствовать этому.
Глядя на высокую, широкоплечую фигуру Рыбы с крупной головой, обрамленной короной черных, по-видимому, крашеных волос, Савельевич с уважением думал: «Если возраст и поубавил у него силы и здоровья, то все равно он здоровее меня в несколько раз. Моя ошибка с ним будет мне стоить жизни».
Рыба, выйдя со стадиона, прошел к стоянке автомобилей, где сел в ГАЗ-24 с частным государственным номерным знаком и уехал, оставив своего преследователя в растерянности.
Савельевичу ничего другого не оставалось, как на имевшейся у него газете записать номер и серию автомобиля.
Внезапное исчезновение Рыбы не испортило ему хорошего настроения. «Если у Рыбы есть такая тачка, то он должен жить клево, и бабки у него не перевелись», — глубокомысленно заключил он.