1. Староверы воинствуют

Остатки потемневшего припая топорщились и быстро таяли на берегу бухты. Первые водоходы ошвартовались у стенки Магаданского порта и заслонили белыми корпусами призыв, заметный только с моря: "Уходите и возвращайтесь". Уцелевшие кое-где пласты спрессованного снега, насмерть пронизанные сокровенным теплом вулканических недр и солнечной радиацией, страшно проваливались под ногами, к восторженному ужасу удалой малышни.

Такую картину увидел футурограф Скидан, когда вернулся в город с Острова Скорби.

— Как у вас выражаются, докладывай, — улыбнулся Такэси Кампай.

— Сначала угостите кофеем.

— Ты, как всегда, вовремя, — Светлана осторожно наполнила чашку. — Гансик только что сварил.

''Гансик!'' — это Скидан сразу же отметил. Стерва была, стерва и осталась. Вот уж тут как тут: подсела, горячим бедром притиснула, заглядывает в глаза:

— Вас-с-ся… Ну, как там твои дела?

— Глухо, ребята, — ответил Скидан и оглядел всех. — Моя система там не сработает.

— Расскажи, — попросил Иван. — Я ведь там ни разу не был.

— И не бывай, — Скидан усмехнулся с горькой гримасой профессионала. — Ни в каком виде тебе это не надо… Короче, теоретически вы знаете, как там живут. Одиночные камеры и полный комфорт. Но — пожизненно. Концепция примитивная: убил однажды — будет убивать и дальше. Но ведь с ума сходят…

— Все сходят?

— Не все, но случаи бывают. В этом и проблема. Я предложил вот что. Психиатры выявляют таких, у кого склонность к помешательству, и применить к ним систему трудового исправления.

— Что такое "нары"? — спросил Ганс.

— Полки из досок, — опередила Светлана. — Спят на них.

— Уборная во дворе, — продолжал Скидан, — охрана, вышка, колючая проволока…

— Кроме охраны, — сказал Такэси, — ничего не понял.

Скидан объяснил. Кое-что пришлось нарисовать.

— Ого! — Ганс не скрыл удивления. — Где же вы взяли колючую проволоку?

— Они ее сами сделали, — Скидан оживился. — Там же все в миниатюре, на 32 человека. Шесть километров колючей проволоки — не бог весть какой труд.

— Вручную?

— Ну да. В этом весь смысл. Полностью ручной труд. Чем тяжелее, тем лучше. Чтобы человек оценил свободу и возненавидел заключение. А будет бояться заключения, будет себя впредь сдерживать. От семи до десяти лет строгого режима и — на свободу с чистой совестью.

— Каким же трудом ты их исправлял? — Такэси уже все понял и усмехался.

— Не исправлял. Только собирался. Хотел организовать сначала строительство дороги вокруг острова…

— Зачем?

— Для их же прогулок. А потом — постепенное выравнивание острова.

— Скальную породу — руками? — Иван выглядел ошеломленно. Ганс задумался. Глаза Такэси холодно улыбались. Светлана рвала салфетку на мелкие клочки.

— Зачем руками? — Скидан говорил научно-ровным голосом. — Отковали кирки, ломы, совковые лопаты…

— Это как — "совковые"?

— Вот так, — Скидан стал рисовать на салфетке. — Экскаватор ББКД — бери больше, кидай дальше.

Никто не улыбнулся.

— Ну и что же? — поторопил Такэси.

— Пока все готовили, — продолжал Скидан, — крутили, ковали, рубили, мотали, барак и вышку строили, нары сколачивали — они вкалывали и ни о чем не спрашивали. А когда их туда загнали и поставили часовых…

— С автоматами? — уточнила Светлана.

— А-а-а, — Скидан засмеялся. — Это, между прочим, целая эпопея…

— Что-что? — Такэси всегда чутко реагировал на новые слова.

— Эпопея? М-м-м… Светк…

— Удивительное приключение, — объяснила Светлана и глазами извинилась перед Скиданом за неточность перевода. Он ей кивнул и продолжал:

— Пришлось съездить туда… Где мы встретились. К тоннелю едва пролез на лыжах… Автомат сохранился нормально… Пришлось присвоить его конструкцию… Короче, изготовили вручную десяток штук. Зекам эта работа особенно понравилась… Больше всего возни, между прочим, — с патронами.

— Ну и дальше? — Такэси смотрел на него с жалостью.

— А дальше — все. После первой же ночевки, когда их вывели из барака, они заявили протест и потребовали, чтобы им вернули человеческие условия. Им было велено построиться и отправляться на работу. Они оживились, построились и пошли — интересно же, в первый раз… А когда им объяснили на месте, что надо делать и зачем, они бросили инструменты и стали совещаться. Потом объявили, что у них восстание…

— Староверческое словечко, — сказал Такэси.

— …и взялись за кирки, — продолжал Скидан. — Когда я дал над головами очередь из автомата, они бросились на охрану. Стрелять в них никто не смог…

— И ты? — Светлана вскинула на него глаза.

— И я… Ну, подрались маленько. Их было больше, разоружили они нас. Автоматы поломали, потом пошли лагерь ломать. Потом разошлись по камерам… Вот, собственно, и все.

Скидан выглядел печально и обескураженно.

Все переглянулись, не зная, как реагировать на его рассказ. Это длилось не более шести секунд, после чего Светлана захохотала, взмахнула рыжей гривой и навзничь повалилась на ковер.

— Вас-с-ся! Бедный! Футурограф ты наш! Это прекрасно!

Они хохотали все, а Скидан не мог: мешала свежесть воспоминаний. Но и обижаться он тоже не мог: этого здесь никто бы не понял. Хохотали ведь не над ним, а над ситуацией. Вероятно, это и в самом деле смешно для лабирийца: тридцать два головореза кирками выбивают автоматы у десятка охранников, но никого при этом не убивают и даже не калечат, хотя могли бы: к пожизненному заключению что прибавят?.. И после победоносного восстания, сломав орудия принуждения, мирно расходятся по одиночным камерам…

— А ведь они сначала обрадовались бараку? — спросил Такэси сквозь смех.

— Еще бы, — Скидан усмехнулся. — Общение! Они приняли это за поблажку.

— А смысл бессмысленного труда не дошел до них! — Ганс вытирал слезы. — Отупели в одиночках!

— Итак, — Такэси отсмеялся раньше всех, — ты напрасно мне не поверил. От профессионала ничего принципиально интересного ждать не приходится. Концепцию: "Дилетант — водитель прогресса" поколебать не смог даже капитан Краснов. — Такэси понял взгляд Скидана и пояснил: — Я имею в виду не тебя лично, а идеи капитана Краснова, не обижайся… Что будет дальше? Или еще не решил?

— Давно решил, — ответил Скидан. — Еще в тюремной лечебне.

— Ну и?.. — Светлана села рядом и опять прижалась, еще теснее. — Никуда больше не поедешь?

— А тебе хочется?

Она помотала головой.

— Здесь буду, — утешил Скидан. — На Остров — только наездами.

— Все же Остров? — Такэси нахмурился.

— Психиатрия, — сказал Скидан. — Надо же их спасать от помешательства. Поизучаю психов здесь, поищу сравнения там. Я не специалист, может, что и взбредет.

— Отлично, — быстро одобрил Такэси. — Смежная область — лучше не придумаешь.

— А много таких? — спросила Светлана.

— На мой век хватит, — ответил Скидан хмуро. И резко сменил тему. — Как у тебя?

— Потом, Вася. У меня хорошо, но об этом долго рассказывать. Сейчас — вече.

Она встала и включила терминал:

— Вечевать все будете?

— Без меня, — сказал Иван.

— Почему? — Светлана удивилась. — Дети…

— Дети растут сами, — возразил Иван. — Их растить — напрасный труд.

— Вот и вечуй минусом, — сказала обиженно Светлана.

— Ну да! — Иван засмеялся. — Ты ставишь тему на вече, а я — минус? Я себе не враг.

— Я не обижусь, — Светлана поджала губы. — Мне нужны не только плюсы, мне статистика интересна.

— Ты меня просто так приминусуй, — сказал Иван.

— Твоя тема? — Скидан вышел из задумчивости. — Растешь.

— Стараемся, — она улыбнулась не без гордости.

На экране терминала возникло лицо Светланы и — рядом — текст: "Светлана Корко. Футурограф — педагог. Минспрос. Магадан. Тема: "Создание библиотеки сказок улучшит воспитание детей".

— Ах, вон в чем дело! — Иван подошел к терминалу. — Я-то думал, просто об играх что-нибудь, а ты пытаешься создать прецедент. Тогда и я вечую. Плюсом. Только заминусуют, вот удивишь.

— Дело не в этом, — Такэси улыбнулся. — Мы по числу плюсов узнаем, как растет староверство.

— Так и Совет узнает, — сказал Скидан.

— Пусть узнает, — отрезала Светлана. — Пусть поймет.

Над текстом замигало красное слово: "Вечуйте".

Иван нажал голубую кнопку и быстро сказал: "Иван Лапонька. Плюс". То же сделали по очереди остальные.

Ниже текста появились красные значки "+" и "-". Под ними побежали на одном месте цифры, потом числа. Под минусом они бежали гораздо быстрее, и через несколько минут, к концу вечевания, их количество было шестизначным, тогда как число под плюсом остановилось на первой тысяче.

— Светлана! — Такэси потер от удовольствия руки. — Вот это работа! За какие-то полгода — вдвое! Что значит — свежий подход!

— Поражение с намеком на продолжение, — Светлана совсем не радовалась.

— А ты бы хотела сразу? — Такэси, как всегда, излучал терпение.

— Так воспитана.

— Бросьте, ребята! — Ганс принес чайник. — Спрыснем это дело! Чифир готов!

Скидан маленькими глоточками, чтобы не выделяться, пил с ними обыкновенный крепкий чай и посмеивался их новому жаргону: "спрыснем", "ребята", "чифир"… Да, люди в этом "ином мире" таковы же, как и там, откуда он явился: столь же легко поддаются необычным пустякам, особенно жаргону. На Острове Скорби с его легкой руки вошло в обиход слово "зек", его самого звали не по имени, а "начальником", с одного показа привилось хождение с руками за спиной, сам же Остров к его отбытию был окончательно переименован в "зону" — неофициально, конечно. Посмеивался он, правда, без особого веселья: с некоторых пор сам себе стал казаться чем-то вроде вшивого зека, с которого вредные насекомые переползают на окружающих. "Вот, — думал Скидан, — даже мыслю грубо. Они бы не сказали "вшивый зек", они бы сказали "инфекционный больной". Но почему зараза более живуча, чем здоровье? Стоит только прекратить усилия к чистоте, к порядку, и всякая короста и трахома — тут как тут, безо всяких усилий. Сама приходит, только позволь. Ей-богу, что-то в этом есть чисто человеческое, психологическое. Может быть, таким способом природа борется против человека? Тогда зачем создавала? По недосмотру? Впрочем, как смотреть. Там, где нет человека, она как-то ухитряется избегать беспорядка, хотя человеку это порядком не кажется. Феномен!..

— Вас-ся, — Светлана жалась к нему, — чего-нибудь покрепче бы сейчас, да?

— Градусов хоть на сорок, — поддержал Скидан.

Их загадочный разговор, конечно, начали обсуждать.

— Не пить же одну заварку, — Ганс пожал плечами. — А температура крепости едва ли прибавит…

— А если сахару побольше? — Иван — любитель сладкого.

— Сахаром терпкость не понизишь, — мнение Такэси.

— Гм, побольше сахару, — Скидан таинственно улыбнулся, — это неплохо. Надо бы только еще…

— Вася, не порть мальчиков! — Светлана забеспокоилась. — Можешь погубить целое общество.

— Да что это за общество, — сказал Скидан. — Кто во что горазд. Неразбериха.

Собственно, он не хотел это говорить. Сорвалось. Ну пусть бы себе и жили, как получается. Просто с Острова Скорби он вернулся изрядно взвинченный, хотелось покоя и Светки, а тут — полон дом мужиков, все это в порядке вещей, она — как рыба в воде, будто всегда так жила, но ему-то не легче… У них все — самотеком. Каждый делает что хочет. Просто удивительно, как все это еще не развалилось. Благосостояние — да, тут слов нет. Но порядочки… Не порядок, а именно порядочки. Не государство, сброд! Единого мнения за полгода ни разу не встретил. Совет Лабирии — это пародия какая-то, а не Совет. Туда собираются все, кому не лень, без всяких выборов. Председатель каждый раз новый. Да и занят он не руководством, а так, предоставляет слово и не дает перебивать, если спорят. Это не власть Совета, не советская власть и вообще не власть, а жалкая видимость. Что за власть без службы правопорядка? Ни милиции, ни полиции, ни чего-нибудь подобного. "Скорая помощь"! Только не медицинская, как у людей, а какая-то смешанная. Что пожар, что авария, что драка — им все едино. Примчались, потушили, починили, разняли — и будь здоров. Белая машина с красными полосами крест-накрест, как нянька… Дорожное движение — не регулируется, судебный процесс — такая же фикция, как голосование, то есть, по-ихнему, вечевание: толпе предъявляется тема, толпа нажимает голубую кнопку и — "плюс" — "минус". Толпа, сидящая в своих квартирах! Люди разобщены и безразличны друг другу! Даже армии нет. Просто некому напасть и поработить. А законы у них…

— В чем ты не разобрался? — услышал он голос Такэси.

Ну, вот. Сразу вопросы. И не затем, чтобы поспорить, доказать, что их общество — лучшее в мире. Нет и нет. Добрый малый Такэси Кампай искренне хочет помочь доброму малому Ваське Скидану разобраться в непонятном. Если же добрый малый Васька предъявит Такэсиному обществу обоснованные претензии, тогда немедленно начнутся умные разговоры: каковы корни и истоки, где выход… И если выход, не дай бог, забрезжит, его тут же сформулируют "в корректной форме" и предложат Высшему Совету, то есть всей толпе, сидящей в этот день и в это время перед своими экранами специально ради так называемого Вече, о котором у порядочных людей только вспоминают как о курьезе. Совет по данной теме, если будет нужно, они еще создадут из специалистов и желающих футурографов, а пока что все они — Вече, они внимают и размышляют. Раз в десять дней. У них все раздражающе десятичное…

"Ни в чем я не разобрался! — заорал бы сейчас капитан Краснов. — Какого хрена от меня надо? Я хочу делать свое дело, слушать патефон и ходить на охоту!" Но тогда ему ответили бы, что пожалуйста, делай свое дело и слушай любую музыку с терминала, только на охоту, хозяин, ходить не надо, это не ПРИРОДОСООБРАЗНО. Зверю можно, а человеку нельзя, ибо зверь охотится только на слабых, а человек — на лучших, тем самым подрывая эволюцию, и так далее. Поэтому футурографу Скидану лучше всего в корректной форме ответить, что, мол, формулировка еще не сложилась, что, мол, сейчас у него просто эмоциональный срыв и тому подобное, то есть правду ответить. Что Скидан и сделал. И добавил, что, посмотрите, какая занятная идея замельтешила на экране. И все уставились на экран, где пожилая дама по имени Ольга Селянина, оленевод из Оротукана, предлагала микробиологам активизировать поиски защиты оленьих стад от бурно расплодившихся в последнее лето оводов, чьи личинки под шкурой животных доставляют рогатым страдания, а кожевенников приводят в отчаяние, превращая шкуры в решето. Не пора ли вводить в кровь животных… И так далее.

— Смотри, Светлана, — сказал Иван, — она до сих пор носит твою куртку.

— Еще бы, — Скидан осклабился. — Богатая вещь. Теплая, легкая и движений не стесняет.

— Уже пол-Магадана в этом ходит, — сказала Светлана. — И хоть бы кто спасибо сказал.

— Спасибо, — сказал Такэси. — Присоединимся к просьбе твоей подружки?

Он подошел к терминалу и провечевал плюсом.

— Лень вставать, — отозвалась Светлана и попросила: — Ваня, провечуй за меня.

— Ну Света, — Иван даже обиделся, — Ну нельзя же. Ну я же не подделаю твой голос.

— Ах, Ваня, опять ты шуток не понимаешь, — Светлана отлипла от Скидана и сама нажала голубую клавишу: — Светлана Корко, плюс. — Отпустила кнопку и добавила: — Вашу мать…

Совет по спасению оленей был создан, и на экране появилась Роза Крис.

— Не слишком ли много знакомых?

— Что ты, Вася, — Светлана стащила его с низкой табуреточки на ковер, чтобы теснее подсесть. — Это Ольга — "слишком", а Роза — в самый раз. Мы с Розочкой теперь коллеги. Она — футурограф-социолог, перешла в группу Кампая…

Такэси потупился.

— … и в его 137-й блок.

— Моногамы! — рявкнул Ганс. — Две моногамных пары сразу! Куда катимся?

— Ты им просто завидуешь, — сказал Иван. — Как и я.

— А чего мне завидовать? Мне и так хорошо.

— Неправда, — возразил Иван. — У всех староверов склонность к моногамии. Если бы я был в Совете по рамкам досуга, я бы по этому признаку вас и отлавливал.

— А зачем нас отлавливать? — Ганс стал похож на петуха перед боем. — Мы не скрываемся.

— За вами бы слежку установить, — мечтал Иван. — Узнать бы, где вы откапываете ваши сведения…

— Да вы — на экран, на экран, — прервал Такэси.

Роза Крис требовала передать проблему староверства из Совета по досугу в Совет по староверству, который предлагала создать.

— Открытым текстом! — Скидан восхитился. — Ничего не боится!

— Кампаю своему хочет соответствовать, — шепнула Светлана и пошла вечевать.

На экране почти с одинаковой скоростью побежали плюсы и минусы.

— Решительная драчка пошла, — оценил Ганс, азартно выстрелив своим плюсом.

— А что ж, — даже Такэси выглядел возбужденно, — пришла пора открытых боев. В общем, Роза молодец. Постановка темы грамотна и ничем ей не грозит. К ее анализу не подкопаешься. Рост популярности только что выявила Светлана, а Роза — добивает…

— Твоя разработка, признайся? — Скидан специально дотянулся, чтобы хлопнуть по плечу, хотя Такэси и был чужд фамильярности.

— Ну, не без того, — скромно потупился польщенный Кампай. — Это ведь и есть задача ведущего группы. — И совсем уж скромно добавил: — Суета.

С перевесом всего в несколько минусов идею Розы отклонили.

— Ах ты! — Ганс упал на ковер. — Ну ведь капля!..

— Потерпи еще год, — Кампай был необычайно возбужден. — Не больше года! Мы предложим это через проблему психиатрии, и все капли будут наши! — Он пересел на ковер к Скидану. — Василий!..

— Ладно, — Скидан кивнул. — Только ты покажи мне, наконец, свои закрома.

— "Закрома"! — Такэси радостно захохотал — совершенная для него редкость. — Какое все же емкое слово, просто не могу привыкнуть! Закрома! А? Завтра же пойдем. Мои закрома — твои закрома!

— Кстати, Такэси, — вмешалась Светлана, совершенно уже бесстыдно расстегивая на Скидане ворот рубахи, — как у вас с Розой сегодня?

Такэси покраснел и опять засмеялся:

— Глуп же я, однако! Прости. Ну-ка, вы, староверы! Не оставить ли нам усталого героя-футурографа наедине с его усталостью? Вече кончилось…

Все поднялись на ноги, обменялись староверскими рукопожатиями, введенными в моду Светланой.

Скидан запер за гостями дверь. Светлана отключила связь, переключила терминал на музыку и, расстегивая халат, пошла к нему:

— Вас-с-ся… Побеседуем… Скорее… Но подольше…

 

2. Миражи Кампая

— А ты там не потерял форму, — похвалил Такэси, помогая Скидану подняться с ковра.

— Какая там форма, — Скидан массировал плечо. — Говорю тебе, так заехали обухом — неделю в лечебне валялся.

— Во-первых, не подставляйся. А во-вторых, учти, здесь тоже надо быть в форме: вчера медведя видели на свалке.

— Откуда там еда?

— Ну, люди ведь не механизмы. Кто-нибудь всегда перепутает окна мусоропровода. До полной переработки отходов мы с тобой не доживем, это точно. И дикий зверь на свалке — пока что норма. А росомаха может за собачкой и в город прийти, особенно к весне… Но главное — в ненаших краях тебе тренированность может очень даже потребоваться.

Они молча ополоснулись под душем, проплыли по одной норме в бассейне и стали одеваться.

— Надеюсь, ты не очень занят? — Такэси, как всегда, был предупредителен.

— Есть одно дело, — Скидан мельком похмурился, — но до вечера терпит.

Гигантский комплекс Министерства Спроса у Скидана хватало образованности сравнить лишь с пасекой, где между ульями устроены переходы, крытые сады и спортивные сооружения. Только, в отличие от пчел, все здесь не копошились, а мчались бегом по эскалаторам и движущимся дорожкам, хотя ни на чьем лице нельзя было увидеть признаков спешки. Бежали все, кто не сидел или не стоял.

Это был стиль Минспроса, нигде в Лабирии больше не привившийся — из-за резкой разницы в длине коридоров. Скидан теперь и сам пользовался поговоркой, которая родилась, вероятно, вне этих стен: "Бежит, как в Минспросе".

Можно было, конечно, и не бежать. Такэси во время оно сразу предупредил, что это не показуха, будто все страшно заняты, а простая спортивность и нежелание застоя в мышцах. Но Скидан сразу же побежал вместе со всеми. Только не из спортивности, а из нежелания выделяться.

Они взбежали на второй этаж по быстро ползущему вверх эскалатору, забежали в Совет по досугу и у строгих друзей Такэси узнали, что готовится демонстрация староверов: в поддержку проекта Розы Крис. Невозмутимые молодцы приглашали Такэси и уважаемого Скидана завтра вечером принять участие в митинге.

— Твоего АСа будет не хватать, — мрачно пошутил со Скиданом один из них.

— Хватит с меня, — был ответ, столь же выразительный. — Автомат Скидана больше не существует.

— С Розой Крис — нормально? — спросил Такэси.

— Не беспокойся, — утешили молодцы. — После вчерашнего вечевания рамочки досуга сильно захрустели. В таких условиях надо не о Розе думать, а о ее проекте. Наверно, после митинга — еще одно вечевание и…

— А вы не думали, — спросил Такэси, — какая судьба ждет рамки досуга вообще, в принципе?

— О-о, — молодцы переглянулись, — похоже, наш уважаемый Кампай затосковал по одиночному безделью. Месяца на три. Чтобы испытать на себе, крепки ли рамки досуга.

— Ладно, — Такэси увлек Скидана к двери, — послушаем, что скажут на митинге.

— Там тебя и загребут, — сказал Скидан уже на бегу.

— Выступающий на митинге преследованию не подлежит, — сообщил Такэси. — Равно как и выступающий с проектом. Участие в законотворчестве всегда похвально. Закон прогресса.

Они сбежали на нижний, подвальный этаж и довольно не скоро достигли конца длинного коридора, пробитого в скальной породе и потому наполненного душистым ветерком от усиленного кондиционирования. Последняя дверь направо задвинулась за ними.

— Осмотрись пока, — предложил Такэси и удалился куда-то за ширму.

Скидан прилежно огляделся и увидел себя в обстановке прочной старинности, старинной учености и ученой непостижимости. Самым новым здесь казался потрепанный, многократно разбиравшийся серийный терминал, который скромно блестел в дальнем углу над огромным столом ручной работы. Две тяжелые темные тумбы стола украшала виртуозная резьба в виде человеческих фигурок в растительном орнаменте. Все прочее, кроме исполинского книжного шкафа, представляло собой набор прессов, зажимов, струбцин, резаков и другого оборудования, потребного для загадочных операций с ветхими книгами и иной бумажной продукцией, которая изобиловала на обширном стеллаже у дальней стены и прикрывала собою следы какого-то электронного пиратства — кляксы олова и канифоли, ожоги от паяльника, огрызки проводов, какие-то приборы.

— Между прочим, — Такэси появился из-за ширмы, обнимая ворох тряпья, — этот антураж мне стоил нервов. "Хозяин Кампай, в вашей мастерской пахнет староверством!" Однако по поводу технических справочников им, как ты выражаешься, нечем крыть. В технике, видишь ли, уже не староверство, а преемственность. Когда дело касается законов природы, всякие социальные страхи отступают. Природа — превыше всего!.. Я тут ещё терминал совершенствую. А с какой целью — наше дело.

Он рассуждал и раскладывал на столе тряпье. Это были два широких темных плаща с капюшонами и несколько узких мешков, одни из которых имели завязки, другие — нет. Такэси отобрал четыре мешка с завязками, остальные бросил за ширму.

— Это — на ноги… Обрывают завязки иногда. Когда нервы не выдерживают. А пришивать — лень.

Он запер входную дверь на задвижку, отключил связь и стал натягивать на ногу один из мешков. Скидан наблюдал и хмурился.

— Давай-давай, не бойся!

— Я не боюсь.

— Так одевайся.

— А зачем этот маскарад?

— Маскарад? Что такое — "маскарад"? Маскам рад? Превосходное слово! Именно так!..

— Зачем, я тебя спрашиваю?

— Ты в закрома уже не хочешь? Я бы советовал.

Такэси завязал второй мешок и взялся за плащ. Осмотрел, отложил, взял другой. Отложил и его, ушел за ширму.

— Я не люблю делать, чего не понимаю, — сказал Скидан.

— И давно? — прозвучало из-за ширмы.

Скидан не ответил. Взял мешки и начал облачаться. Такэси вышел к нему с еще одним плащом, надел и был удовлетворен. Хлопнул Скидана по плечу / это было невероятно! / и заявил, что не сомневался в его решительности.

— Да что там такого? — Скидан застегнул последнюю пуговицу отвыкшими от этого приспособления пальцами. — Кстати, где это? Далеко?

— Прямо здесь, — ответил Такэси. Он повел Скидана за ширму и там легко сдвинул шкаф, с виду большой и тяжелый. Оказалось, что задняя его стенка — обыкновенная дверь из толстых досок, некрашеная, с какой-то коряжиной вместо ручки, прибитой гвоздями прямо к шкафу. Эта деревяшка притворялась вешалкой для одежды. За дверью угадывалось тёмное пространство, и Скидану сразу стало не по себе. Он вспомнил такую же грубую дверь, за которой в хибарке Коеркова скрывался тоннель.

— Зачем же этот наряд? — спросил он еще раз. — Капюшоны… Там что, течет?

— Во-первых, — Такэси прикрыл дверь, — капюшон надо обязательно надеть. А во-вторых, больше разговаривать нельзя.

— Почему?

— Призраков спугнешь. — Такэси всмотрелся ему в лицо. — Не боишься призраков?

Скидан не ожидал призраков. Он готов был увидеть в закромах книги прошлых столетий. Он ожидал прочитать на обложках неведомые названия исторических романов, запрещенные имена авторов. Он представлял Библию, которую видел всего раз, при обыске у одного процессора биологии. Он мог представить какие-нибудь пергаменты, берестяные грамоты, глиняные таблички, наконец. Он готов был увидеть портреты каких-нибудь князей или шаманов, их одежду и снаряжение. Он даже не удивился бы какому-нибудь неандертальцу верхом на обглоданном скелете мамонта. Но — реальному. Что же до призраков, то в них Скидан не верил, как не верил и в то, что в них вообще можно верить, особенно в этом мире, где есть только настоящее и прогнозы на завтра. С призраками для него связывались только ночные страхи раннего детства, с которыми он и его братья-детдомовцы засыпали после жутких сказок кого-нибудь из старших. Какие были ночи!..

— Не боишься? — повторил Такэси шепотом.

— Да просто не верится, — Скидан улыбнулся. — Там без веры, поди, никак нельзя?

— Можно! В них верить не надо, они объективны. Им только нельзя мешать. Сами не шумят и постороннего ничего не любят

— Как кино, что ли?

— Кино? А, ну да, как визор. Только… Может, пойдем да посмотрим?

Скидан кивнул.

— Только во всем слушайся меня, — Такэси снова открыл тайную дверь и кивком позвал Скидана. Они вошли очень быстро и закрыли дверь.

Вопреки ожиданиям Скидана, за дверью оказался не темный тоннель, а очень высокий и обширный грот, полный слабо мерцающего света. И ничего там не было, только неровные, с нишами и выступами, голые стены. Дикий гранит. А может, базальт какой-нибудь, черт его знает. Стены расходились и терялись в мерцающем пространстве. Это, похоже, не было и гротом. Ни потолка, ни противоположной стены не было видно в этом странном воздухе, похожем на морскую дымку, на марево пустыни, на ночную мглу, проявленную прожектором. Здесь было необъятно и — тесно.

Такэси увлек Скидана за ближайший выступ стены, где они укрылись в небольшой естественной нише. Окраска плащей позволяла совершенно слиться с камнем. Лица терялись в тени капюшонов. Такэси обвел рукой пространство, приглашая наблюдать, спрятал кисти рук в рукава и замер, приглашая окаменеть. Скидан послушно окаменел и вскоре стал что-то различать.

Это напоминало засыпание. Голова слегка кружилась, из дымки проступали какие-то фигуры, тут же рассеивались, опять густели, неопределенно двигались — и все беззвучно. Скидан, проверяя, царапал ногтём правой руки своё левое запястье. Нет, он не во сне и не в гипнозе. Но и не в кино. Предметы были объёмны, к ним можно было подойти, они возникали из самого пространства и в нём же исчезали. Скидан начал всматриваться. Предметы, как бы в ответ на его внимание, стали различимее.

…Это снасти какого-то парусного корабля. Натянуты потрепанные кливера. Килевая качка: бушприт машет, как по отвесу, достает до серых сырых облаков, рассекает гряду близких сопок и песчаную отмель, тесно зажатую скалами, касается пены на верхушке волны и уносит ее к моросящему небу, уже не отвернешь, но паруса не убраны и надуты, кто-то нарочно гонит судно в тесноту, чтобы выброситься на берег. Бросок без возврата. Кораблю здесь конец…

…Скалистый берег пуст во все стороны, без намеков на посещение. Резко, прямо на Скидана пикирует зубастая тварь, похожая на огромную летучую мышь. Резким броском уходит в сторону скала. Земля и вода, грубо качаясь, начинают удаляться. Их заслоняет что-то черное и многоострое…

…Смотрит на небо женщина. Волосы растрепаны, руки черны от работы, широкие плечи укутаны шкурой, глаза безумны. Она оборачивается к Такэси и Скидану, долго смотрит в упор, потом садится, заворачивается в свою грубую шкуру еще плотнее, с головой, и замирает. Рядом с ней на подстилке из сухой травы беззвучно плачет голенький младенец, тоже накрытый шкурой… Скидан повернулся к Такэси, вопросительно качнул головой. Кампай отрицательным жестом вернул его к миражу, который опять сменился.

…Винты разорвали нижнюю кромку облаков, и Скидану явилась вода. Скалистая бухта охватывает самолет с боков, навстречу несутся белые гребни волн, боковой ветер срывает с них пену. Прикрываясь от ветра левым крылом, машина мчится навстречу песчаной отмели. Винты уже трогают пену. Толчок, брызги, песок, остановка…

…Звери, похожие на волков, спокойной рысью трусят прямо к Такэси и Скидану. Они худы и голодны, их намерения понятны. Из воздуха навстречу им вдруг протягивается рука с пистолетом, напоминающим "парабеллум". Вспышка. Один зверь от удара пули резко вскидывается и прыгает назад. Остальные бросаются в стороны и продолжают атаку цепью. Еще несколько раз им навстречу дергается в руке пистолет. Еще два из них попадают под пули. Но — прыжок сразу нескольких тел, вращение земли и неба, затем — тьма…

…Костер на высоком месте, под прикрытием скалы. Вокруг — белые сопки. Легкая метель. Трое мужчин в мехах что-то едят металлическими ложками из плоских котелков, не снимая с колен карабинов. Какой системы карабины? Закончили есть, облизали ложки, легли в обнимку с оружием, положив головы на рюкзаки. Костер горел, невидимая рука время от времени подбрасывала в него обломки веток. В темном воздухе над огнем возникали и пропадали два лица — женское и детское. Мираж в мираже…

Минут через десять Такэси тронул Скидана за плечо и указал на выход. Они шагнули к двери. Картина "Спящие у костра" метнулась вбок, ее сменила темнота, пропитанная светом, готовая родить новые миражи.

— Разденься за ширмой, — сказал Кампай, когда они вернулись в мастерскую, а сам, едва откинув капюшон, сел на вертящийся стул перед терминалом, включил там что-то и начал диктовать, глядя на зеленую дежурную лампочку: — Такэси Кампай. Посещение сто второе. Участник — Василий Скидан. Время наблюдения — пятьдесят три минуты. На контакт опять не решился. Объяснить это до сих пор не могу. Чувствую, что нельзя — вот и все… Наблюдения. Новое — одно: появилась женщина. Сразу после нападения зубастой птицы. Она явно с того же корабля. Долго смотрела на нас в упор, будто разглядывала. Показалось, что она чувствует биотоки. Почему бы и нет, если здесь такая память? Если это память, конечно… Не чувствую себя готовым к контакту. Первая фраза должна быть безотказной, но при этом — проблема языка: ничего расслышать не удается… Остальные наблюдения — повторы: полет с посадкой на воду, нападение волков, трое с оружием у костра. Опять не хватило терпения дождаться событий, уходом встревожили транслятора-караульного. Новых мыслей по этому поводу нет. Может быть, свежее впечатление Скидана… Василий!

Скидан уже стоял рядом, без плаща и бахил. Он спросил:

— Что?

— Как ты все это понял? — Такэси подтащил ему второй стул.

— А черт его знает, — Скидан сел, не зная, куда глядеть, и потому предпочел обращаться не к лампочке, а к Кампаю. — Похоже на чьи-то сны.

— Или воспоминания? — подсказал Кампай.

— А сны и есть воспоминания.

— Не скажи, — Кампай покачал головой. — Сны могут быть… ну, скажем, композицией каких-то идей. Или вообще образов… А впрочем…

— Ты-то знаешь, что это было? — спросил Скидан.

— Сейчас, минуту, — Такэси выключил зеленую лампочку, ненадолго включил красную, потом на пульте загорелась синяя, а на экране появился он сам. Поговорил о сто втором посещении, посадил рядом Скидана, поговорил с ним, и экран опустел.

— Записано, — сказал Такэси. Выключил аппарат и извлек из него круглую пластинку, вроде патефонной, только поменьше. — Сегодня не густо.

Скидан был немного ошеломлен, потому что впервые видел себя в кино. Однако к подобным чудесам он за полгода привык достаточно, чтобы не показать удивления. Повторил вопрос:

— Так что же это там было?

— Не знаю, — Кампай спрятал пластинку в стол и встал. — Думай ты тоже. Может, поймешь. По-моему, это чьи-то воспоминания.

— Там такая же аппаратура? — Скидан кивнул на терминал.

— Если бы, — Такэси вздохнул. — Ничего там нет. Один туман.

— А ты везде смотрел?

— Там везде не посмотришь. Там нет дна.

— Как? — Скидан вспомнил, что в момент нападения волков ему очень хотелось вынуть пистолет и помочь тому парню, чья рука… Он представил, как бросается навстречу призракам и тут же летит в бездну… Рубаха прилипла к холодной спине.

— Пассивное наблюдение себя почти исчерпало, — Такэси прятал в шкаф пещерные одежды, — а действовать активно — боюсь. Хотел однажды проверить глубину, бросил туда болтик…

— Ну? И что?

— Чуть не сгорел. Хорошо, что у двери стоял.

— А на пластинку ты все это записал?

— Оно не дается, — Такэси грустно улыбнулся. — Только включаю запись, туман начинает дрожать, от этого кружится голова и тошнит. Не запишешь.

— А что ребята об этом думают? — Скидан встал.

— Садись. Я тебе расскажу.

Вот что узнал Скидан.

Третий год существует в Лабирии староверство, но только год назад начался его бурный расцвет. Год назад Такэси Кампай случайно обнаружил потайную дверь в заброшенной мастерской и впервые увидел призраков. Поначалу он пугался их, а они — его. Когда же стало ясно, что, если друг другу не мешать, то жить вполне можно, он начал приглашать в пещеру других староверов. Никакой рекламы, разумеется, потому что староверством здесь пахло отчетливо, а староверство, как известно, для общества вредно, наравне с сочинением выдуманных литературных приключений.

— Кстати, — перебил Скидан, — давно хочу спросить: почему художественная литература запрещена? Она может приносить хороший доход.

— Какой доход? То, что ты называешь — деньги? — Такэси вдруг обнаружил явную симпатию к запрету. — Из денег шубу не сошьешь. А то, что ты называешь художественной литературой, обязательно пропагандирует насилие. Ведь как ни поворачивай, а самое захватывающее в этих выдумках обязательно связано с насилием. Это портит детей. И даже взрослых. Ведь хорошо описанное злодейство хочется попробовать, согласись…

И Такэси продолжил рассказ.

С появлением пещеры староверство начало приобретать основы для существования. Василий помнит тот нелепый летательный аппарат с винтами на крыльях? За несколько посещений Кампаю удалось разглядеть и понять его устройство. Это позволило изобрести приспособление в виде крыла, которое можно прикреплять к днищу скоростных водоходов. Разумеется, для парусников это не подходит, а транспортеры с водородным двигателем во много раз эффективнее и безопаснее на воздушном экране, однако в спортивных целях подводное крыло представляет несомненный интерес… Или, например, одному из староверов привиделся квадратный кусок тонкой ткани, на котором человек может спускаться с большой высоты, держись за пучок шнуров, пришитых по краям. Ну, чтобы Василий легче представил, это напоминает носовой платок с дырочкой посередине. Дырочка нужна для плавности спуска, чтоб не качало. Оказалось, этим устройством даже можно управлять, и одно время любители развлечений увлекались повально, прыгая с неподвижных городских каров. Но затем это баловство пришлось запретить, потому что начали прыгать уже с загородных машин да еще на ходу и, разумеется, разбивались.

— Парашют, — сказал Скидан.

— Что-что?

— Они изобрели парашют, — Скидан рассмеялся. — Я однажды прыгал. С вышки.

— С вышки? — Такэси обрадовался пониманию. — Мы тоже с вышки начинали. Сразу на раскрытом. А потом научились его сворачивать. Парашют, значит? А мы называем — купол.

Кампай спросил, зачем изобрели парашют в мире Скидана. Тот рассказал. Кампай подумал и согласился, что для спасения с так называемых самолетов купол действительно может быть полезен. Но для лабирийских машин это теряет смысл. Во-первых, на больших высотах не летают. Разве что осмотреться в незнакомом месте, если откажет связь. А почему она должна отказывать? Там нечему отказывать. И двигатель водородный не откажет. По той же причине. Разве что воздух вокруг кончится… Тут Такэси посмеялся собственной шутке и стал рассказывать дальше о пещере с призраками. Видения являлись почему-то каждому свои. Если приходили вдвоем или больше, тогда всем приходилось смотреть призраков кого-нибудь одного. Чаще всего — Такэси. Эту особенность все дружно связали с силой характера. А сам факт появления видений до сих пор вызывает споры. Все сходятся на том, что, если к каждому приходят только ЕГО призраки, значит, это заложено в каких-то его личных особенностях. Но в каких именно? В памяти? Но никто ни разу не вспомнил в своей жизни ни одного факта, хоть сколько-нибудь связанного с ЕГО призраками. В воображении? Но каждому легко вспомнить, ЧТО он когда-либо воображал в жизни. И тут — ни одного совпадения, даже намека. Совершенно фантастическое допущение, что там, в пещере, для каждого заранее приготовлен ЕГО фильм, вызвало резкий протест даже у Ганса Христана, к которому эта нелепая мысль пришла. Рассудительный Ваня Лапонька ошеломил всех предположением, что здесь может быть замешана память далеких и сверхдалеких предков. Эту идею не стали огульно отрицать, но все же, с необходимым почтением, отложили до каких-нибудь более просвещенных времен. И теперь, с появлением в их кругу Светланы и Василия, у Вани новая идея: в пещеру проникают события параллельного мира, которого, как считает Кампай, на свете нет и в принципе быть не может.

— А откуда же мы со Светкой тогда пришли? — Скидан вдруг легко и ясно представил себе, что параллельных миров может быть сколько угодно и их события, существа и предметы способны проходить сквозь остальных, не мешая друг другу, даже не замечая их. Он без усилий вдруг представил, что кроме длины, ширины и высоты возможно множество измерений ВНУТРЬ, плюс еще сколько угодно отклонений во времени, в молекулярном состоянии, внутри атомов и так далее, до бесконечности во все стороны. Пустой прежде, мир для него вдруг насытился сферами, потоками, вихрями различных пространств и состояний, из которых естественно вытекало бессмертие души, и бренная жизнь сразу получила облегчение и наполнилась многими потаенными смыслами. Чтобы поверить в призраки, дилетанту оказалось достаточно хоть как-то их обосновать.

— Эта вера у тебя — от чистоты разума, — мягко сказал Такэси. Его слова показались Скидану неуловимо обидными, он с недоверием спросил: — Как тебя понять?

— Все очень просто, — ответил Такэси еще мягче. — Хронический дефицит информации по проблемам темпорально-пространственного континуума вызывают у тебя адекватную реакцию как на стохастические, так и на детерминированные реминисценции. Согласен? Вот и все. Это естественно, можешь быть спокоен.

Скажи такое старший лейтенант Давыдов, капитан Краснов без труда нашел бы, куда его послать. А то и подальше. С Такэси это бесполезно: он просто не поймет. Пришлось Скидану кивнуть и утереться. Ничего, японская морда, подумал он безосновательно и беззлобно, посмотрел бы я на твои реминисценции в МОЕМ пространственном КОНТИНГЕНУУМЕ.

Такэси между тем вернулся к делам призрачным.

— Знаешь, Василий, есть одна идея. Что, если тебе сходить в пещеру одному? Проверить вашу гипотезу о параллельных мирах… Во всяком случае, э-э-э, посмотреть кино.

Такэси глядел ожидающе, но и с каким-то подвохом: возможно, рассчитывал на испуг. А ничего, решил Скидан, не привыкать.

— Да хоть сейчас, — ответил он быстро. — Только скажи, можно там записывать, рисовать?

— Там нельзя шевелиться, — сказал Кампай, — нельзя отвлекаться. Всегда входишь в пустое пространство, это проверено и говорит явно за то, что видения зависят полностью от тебя самого. Если начнешь двигаться, это весь строй нарушит, начнется мелькание, головокружение и тошнота. Поэтому смотри, если и возьмешь опять пистолет, лучше его не заряжай. От выстрела может произойти все что угодно.

Вот почему он так смотрел! Знал про пистолет… И не побоялся. Значит, настолько был уверен, что успеет… Силен!

— Хорошо, — сказал Скидан, — давай снаряжение.

— Нет-нет, сегодня уже нельзя. Второе подряд посещение обычно вообще ничего не дает. В лучшем случае — слабые тени. А если через несколько дней, то иногда даже пробиваются звуки.

— Хорошо, — повторил Скидан. — Когда угодно.

"У-год-но", — пропел Такэси. — Какое изящное слово!

 

3. Свои — чужие

Скидан впервые узнал, как ноги несут сами. Он, конечно, не хотел идти в лечебню к Краснову, он не желал его видеть и тем более — разговаривать. Но, пока размышлял над миражами Такэси, тело вышло из Минспроса, заняло свободную машину и само же выбр алось из нее у входа в стеклянный куб с красными горящими буквами над входом, куда осенью внесли носилки с телом в зековской робе. Почти полгода сопротивлялся, но вот — пришел-таки.

Скидан осмотрелся среди белых машин с красными полосами, прочел еще раз красные буквы, а ноги уже вносили его в широкую стеклянную дверь, на которой значилось: "Войди больным, выйди здоровым".

— Больного, значит, не выпустят, — Скидан усмехнулся чему-то знакомому в этом тексте. Чем-то слегка напоминала такая категоричность ту систему, в которой он работал, когда был Красновым.

В вестибюле, сразу у входа, он увидел экран терминала. Но вместо пульта — всего одна красная кнопка. Скидан нажал ее, и на экране появилась темная женская головка, склоненная к какой-то работе. Она тут же вскинулась, якутские глаза тревожно уставились на Скидана:

— Что случилось?

— Привет! — сказал Скидан спокойно.

— Привет! — сказал облегченно улыбнулась. — Никто не болен?

— Ищу человека, — объяснил Скидан. — Осенью видел, как его привезли на носилках.

— Было несколько осенью. Один сорвался с дерева, повредил позвоночник. Еще одного медведь помял. Одного порвали волки за городом, уже по снегу. Одного смыло за борт, переохладился…

— Этот мог быть без карточки, — сказал Скидан осторожно. — И одежда не наша.

— А-а-а! — она сразу вспомнила. — С севера привезли. Истощение и перелом голени.

— Так точно! — вырвалось у Скидана.

Якуточка засмеялась, но тут же грустно сообщила, что этот красивый человек, Александр Краснов, до сих пор не восстановлен психически, что надежд мало, что он живет в санаторном отделении и повидать его, пожалуй, можно. Она сейчас свяжется с ведущим лекарем, пусть хозяин… Скидан не отходит от терминала. Экран опустел.

— Ишь, красивый, — пробормотал Скидан. — Только с чего же он тронулся?..

Через пару минут дежурная появилась, сообщила: "К тебе идут" и погасила экран. Еще через минуту к Скидану вышел молодой атлет с проникающим в душу взглядом и, назвавшись Виктором Первым, повел к эскалатору.

Стеклянный куб лечебни был огромен и имел внутри обширный двор с прозрачной крышей, именуемый садиком. Обозрев сверху беседки, клумбы и фруктовые деревья, они спустились туда неспешным шагом, беседуя о странном пациенте Виктора.

— Выраженная мания преследования, — рассказывал Виктор. — Все время опасается, что за ним придут и заберут в какой-то лагерь, в какую-то зону. Масса неизвестных слов. Я записывал. Вот, пойми-ка, — Виктор выхватил блокнотик. — "Энкэвэдэшник", "попка", "кумовья", "фашисты", "баланда" / кстати, это какая-то еда /, "капитан"… А вот совершенно странное сочетание слов: "враг народа". Явная паранойя! Ведь это относится не к болезни, не к насекомому кровососущему — к человеку! Один раз было такое вот странное понятие: "Заградотряд с оптикой". Что за дикие требования к точности при строительстве заборов?! Словом, у человека явное раздвоение личности, он живет в каком-то другом мире, образно выражаясь… Страшно и удивительно — об этом выдуманном мире он знает все, знания эти даже ужасают, а вот о своем, реальном мире он не помнит почти ничего. Адекватно реагировал только на слова "Магадан" и "Колыма". Даже "Лабирия" не говорит ему ничего! Вместо "хозяин" он говорит" товарищ" или, — Виктор заглянул в блокнот, — "мужик", "браток", "старина". Еще — "славянин". Меня называет — "доктор". Мне это, кстати, нравится. Звучно.

Скидан слушал знакомые слова и без приязни думал, что вот шел человек сюда — просто узнать о здоровье другого человека, ну, может быть, справиться, где он сейчас; ну, притворился психиатром; шел, не сомневался в могуществе лабирийской медицины, а теперь приходится думать, как отвертеться от встречи. Хуже того, уже ясно, что не отвертишься. С тобой разговаривают как с коллегой, от тебя ждут участия. И это естественно: сам пришел, значит что-то можешь и чего-то хочешь… Тогда — вот и выход. Надо проявить профессиональный интерес. Только так, чтобы не вызвать подозрений.

— Знакомые слова, — Скидан чуть не добавил: "коллега", но передумал. — Последнее время я изучал систему изоляции и психической… адаптации на Острове Скорби, так там кое-что из этого — в ходу.

— Ну и как там вообще? — Виктор оживился. — Трудно? Интересно? Перспективно?

Ход сработал, можно развивать, только понаучнее.

— В аспекте лингво-психиатрическом, — начал Скидан задумчиво, — можно уверенно констатировать, что и интересно, и перспективно. А с социально-психологической точки зрения разнообразия практически нет. Думаю, это естественно; замкнутость системы…

— Особенности контингента, — поддакнул Виктор сочувственно.

— Ну, а насчет трудностей, — Скидан сделал значительную паузу, — там и на наш с тобой век хватит, и потомкам останется. Как ты верно заметил, особенности контингента.

— Так ты думаешь, коллега, — у лекаря загорелись глаза, — у Краснова это может быть и не связано с раздвоением личности?

— Мне пока думать нечего, — сказал Скидан веско. — Надо посмотреть. Где он?

— Раз не гуляет в садике, то, конечно, сидит у себя и читает. Очень много читает.

— Тематика? — быстро спросил Скидан.

— Все подряд. Но настольная книга — "Свод законов". Восхищается вслух, будто никогда в учебне не был. Да еще иногда со скепсисом. Это все же в пользу моего диагноза.

Последние слова молодой лекарь произнес с ноткой ревности.

— Посмотрим, — повторил Скидан. И, ловя момент, сказал главное: — Коллега, я хотел бы провести первую беседу с ним наедине. Ты, конечно, меня понимаешь…

Было заметно, что коллега не понял, однако, будучи профессионалом, сумел вдохновиться чужой идеей:

— Конечно, конечно! Вот его дверь.

— Его не запирают? — Скидан вспомнил, что психических больных полагается запирать в палатах.

— Он сам запирается, — сообщил Виктор. — Он ведь боится, что за ним придут… — Виктор заглянул в блокнот, — "фашистские энкэвэдэшники". Поэтому потребовал, чтобы на двери была задвижка. Даже сам ее ковал… Кстати, открывает только на мой голос. И одной молодой коллеги…

Виктор постучал. Из-за двери раздалось: "Кто?" Это был низкий и бесцветный голос капитана Краснова, фронтового разведчика. Только что Скидан еще имел слабый след надежды на ошибку, теперь осталась полная уверенность: будет второе свидание двух Красновых, только теперь начальник лагеря войдет в комнату зека. Встреча в избушке Коерковых была односторонней и в счет не шла.

— Доктор пришел! — громко сказал Виктор и тихо пояснил Скидану: — Это наша пароль, то есть условная тайная фраза. Мне нравится.

Солидно звякнула задвижка, дверь открылась. Легко одетый, спортивно накачанный, гладко выбритый и причесанный, Александр Краснов только прицельным взглядом напоминал того изнуренного зека, которого Василий Краснов отправил на медленную смерть полгода назад.

Хозяин комнаты отшагнул назад и замер в свободной позе, из которой можно естественно протянуть руку для пожатия или сделать боевое движение.

— Здорово, Сашок! — доктор откровенно щегольнул чужой лексикой. — Как живешь-можешь?

— Помаленьку, — был ответ, — данке зер… Ты кого привел, Витя?

В тоне разведчика Скидан уловил упрек и безнадежную решимость умереть, но не сдаться.

— Это коллега Скидан, — представил доктор. — Любезно согласился помочь нам с тобой…

— Сколько их? — перебил Краснов. Его тон уже не был бесцветен, этим тоном он командовал на передовой, только ни Виктор, ни Скидан не знают, что такое передовая.

— Он один, — успокоил доктор мягко и весело. — Вы запритесь и побеседуйте, а я, — он повернулся к Скидану, — коллега, я буду у себя, в конце вон того коридора, на двери красный крест… Сашок, ты прости, у меня дел — амбар и маленькая тележка.

— Вагон, — поправил разведчик и усмехнулся. — Ладно, если он один да еще запереться, это можно. Входи, борода, если не боишься.

И Скидану стало страшно. Его узнали. Его не боятся. С ним постараются свести счеты.

Впрочем, у него есть пистолет.

Краснов пропустил гостя в комнату, щелкнул задвижкой и, не отходя от двери, предложил: "Садись". Когда же Скидан присел на вертящееся кресло, разведчик поднял руку к узкой полочке над дверью и, не глядя, вооружился коротким тяжелым ножом.

— Руки на голову, начальник! До десяти метров не промахиваюсь!

Капитан Краснов начинал свой последний бой. Он был красив и страшен. Он не желал просить пощады и не намеревался ее давать. Через секунду он метнет нож и не промахнется, потому что между ними нет и пяти метров.

— До двух считаю. Раз!

Скидан сцепил пальцы на затылке.

— Встать. К стене. Ладони на стену. Выше. Ноги шире. Дальше от стены.

Краснов командовал тихо и бесцветно, а сам уже шел к распятому врагу.

— Ты, начальник, конечно, вооружен… Ага, ТТ… А знаешь, "парабеллум" лучше. Только где ты его достанешь… — Одной рукой он обхлопал одежду Скидана. — Так, больше ничего. Ну, молодец.

Краснов отошел к дивану, щелкнул металлом и приказал:

— Руки за голову, садись туда же.

Пока Скидан садился в кресло, пистолетная дырка голодным взглядом буравила ему живот. В животе засосало, и Скидан не к месту вспомнил, что давно пора обедать. Одно резкое движение — и тебя накормят…

Он сел.

— Расслабься, начальник. Руки — на колени, за подлокотники не браться. Ножку на ножку положи. Вот так и сиди. Удобно?

— Хозяин, — сказал Скидан, — а за кого ты меня принимаешь?

Краснов улыбнулся мрачно и презрительно. Не опуская ствола, он сел на диван и положил рядом нож.

— Думал, не узнаю в бороде? Напрасно. Кончай темнить, давай напрямую. Почему один, что за игра? Учти, я вам ни в чем не помощник.

— А почему? — Скидану вдруг захотелось поддержать его фантазии.

Краснов заговорил медленно и убежденно.

— Потому что я все понял. Вы не красные, вы серые. Вы еще до войны начали уничтожать тех, кто лучше вас хоть немного. Белые всех нас называли хамами, но они ошибались. Хамы были и среди них. Потому что хам — это не общественное положение, это не слабая образованность, это… Словом, хамство — это порода людей. У них грубая душа… Нет, слаба моя речь, не поймешь… Хамы — это не люди, но и не животные. Это третье состояние. Между. Природа этого не предусмотрела. Наверно, хамы — родственники крысам. У вас постоянно растут и чешутся зубы, вам надо грызть, и вы можете сожрать всех, вам только позволь. А потом вы жрете друг друга… Вы неистребимы. Вы живете по чердакам и подвалам. А мы — всегда посередине, в окружении. Обидно. То голову втягивай, то ноги поджимай… Ишь, до чего дошли! Пока мы по лагерям, они уже объявили себе Лабирию, насочиняли законов… Красивые законы! Куда ни пойди — все можно. В одном промахнулись: история-то запрещена! Вот вы на чем попались! Думали, отмоетесь от нашей крови… Не отмоетесь! Вы не всех загрызли! Кто-то все равно спрятал документы, вещи… Все это всплывает, и память о вас будет вечной, но все будут плевать на ваши могилы! И на твою, палач Краснов! Я таких, как ты, видел на фронте. В заградотрядах. Приказ 227, "ни шагу назад!" А шагнешь — такой, как ты, пулю в спину…

— Что ты говоришь… — начал Скидан.

— Молчать! Ванюшка Торкин — на моих глазах!.. Сходил за водичкой! Мы видели, кто стрелял… Вот я думаю: может, есть бог, может, он где-то в другом мире встречает вашего брата… Ох, я бы поработал на этой должности… Знаешь, я населил бы вашими душами травинки. Они безобидные. И пользу приносят. Вас бы щипали коровки и давали молочко. Детишкам. Нашим…

Он скрежетнул зубами и замолчал. Три глаза буравили Скидана, но видел его только черный глаз пистолета. Разведчик Краснов смотрел куда-то в другое, оно было где-то далеко и давно. Кажется, Скидан понял, о чем он думает. Скидан спросил:

— Ты женат?

Краснов быстро очнулся.

— Об этом не будем, начальник. Это вы мне поломали. За это я бы вас в навозных червей переселил.

Ствол пистолета приподнялся и заглянул Скидану в самые глаза. Это было что-то предсмертное, ужас ударил в лицо, следом готовилась пуля — тупоносая, свинцовая, в медной рубашке.

— Стреляй, что ли, — Скидан с отвращением обнаружил, что страх убил в нем мужской голос. Краснея от стыда, он сипло добавил: — Ну!

— Не запрягай, — сказал Краснов, — не поедешь. — Он опустил руку с пистолетом на колено и мрачно сообщил: — Чтоб ты знал, я тут психом записан. Застрелю — и ничего не сделают. Ножик у меня легальный, а пушку ты принес.

— И увезут тебя на Остров Скорби, — Скидан попытался повернуть разговор от себя.

— Это что за лагерь?

— Они там содержат убийц. Но это не лагерь. Я там был.

Торопливо, чтобы не перебили, Скидан начал рассказывать о своих приключениях среди лабирийских преступников. Не скрыл ни одной подробности своего проваленного эксперимента. Говорил и говорил, продлевая свою жизнь и надеясь, что ему поверят. И уже не стыдился, что распинается перед этим фронтовиком точно так же, как перед ним самим когда-то и где-то распинались блатные зеки и 58-я, стараясь вызвать у гражданина начальника симпатию или хоть сочувствие.

— Как же это так, — перебил Краснов, — ТЫ не смог стрелять в зеков?

— Представь себе, не смог, — ответил Скидан, очень себя в этот миг уважая. — И, похоже, больше не смогу.

— Что ж это с тобой случилось? — Краснов спрашивал с легкой насмешкой, но Скидан не захотел это замечать. Он исповедовался, он был себе противен, но теперь язык не хотел ему повиноваться, как час назад не повиновались ноги. Перед Скиданом сидел хоть и враг, но свой брат мужик, из своего мира, с ним можно и нужно было поделиться тем, чего не поймет Светлана — хоть и своя, но женщина.

— Тебе ведь после войны убивать не хотелось? — Скидан даже не спросил, а потребовал от Краснова подтверждения этой мысли.

— Мне и на войне не хотелось убивать, — процедил Краснов брезгливо. — Это вам было удовольствие. Особенно безоружных. "Врагов народа". И их детей… С-суки…

— Кто убивал детей? — Скидан почувствовал, что надо возмутиться.

— Не надо! — Краснов отмахнулся пистолетом. — Вы начали с царской семьи, а потом вошли во вкус, людоеды. Скажешь, не было статьи, чтобы расстреливать с 12-летнего возраста?

— Врагов советской власти… — начал Скидан.

— Не надо, говорю! — Пистолет погрозил ему черным глазом. — Грош цена такой власти, которая боится детей! Вообще грош цена власти, которая боится собственного народа. Враги народа — это вы, и не надо! Понял?

— Я не убивал детей, — сказал Скидан.

— Да ты вообще никого не убивал! — Краснов оскалился в страшной улыбке. — Убитые не могут быть свидетелями. Разве что я… Только судить тебя некому. Разве что мне самому…

— Я к тому сказал о фронте, — решился перебить Скидан, — что для меня ТАМ был фронт и долг, а здесь — все другое. Это ДРУГОЙ мир, пойми ты!

— Ну еще бы! — Краснов согласился охотно. — Там все рабы, а тут — все свободные. Уже и некого убивать. Но ведь если тебе кто-нибудь прикажет, ты быстро найдешь. Ты вон уже и сам искал… Ну, ладно, — он вдруг резко сменил тон, — хватит философии. Мне нужны сведения, и ты мне их дашь.

Этого Скидан не ожидал, хотя только этого он и хотел: втолковать полупомешанному человеку, что здесь не Советский Союз, не Россия, не Магаданская область и даже какой-то не 1950-й год.

— Спрашивай, — сказал он звонко.

— Ишь, ты, — оценил Краснов. — Ну, посмотрим, что тебе разрешили…

И он спросил, почему все же его, беглого зека, не вернули в лагерь. Власть, что ли, переменилась? Можно считать, что так, ответил Скидан. А если без допущений? Без допущений придется повторить, что здесь другая страна, другое общество, где только… два человека знают, что такое НКВД. Эти люди — Скидан и Краснов. А почему энкэвэдэшник Краснов стал вдруг Скиданом? Нет НКВД, нет и энкэвэдэшников, ответил Скидан.

— Следы заметаешь, — заключил Краснов. — Значит, рыло сильно в пуху.

— Нет больше Краснова, — резко сказал Скидан.

— Тебя, — ответил Краснов. — А мне прятать нечего. Мои руки только в немецкой крови, но там не я начал.

Потом был вопрос о жизни в Магадане: такова ли она, как показывают в кино? При этом Краснов указал стволом на свой терминал. Тут же встал, включил одну из информационных программ, вернулся на диван, а Скидана вместе с креслом развернул так, чтобы он тоже видел экран. При этом бывший начальник лагеря оказался боком и бывшему зеку, в еще более невыгодном для себя положении. Надежда на прыжок исчезла полностью.

— Что это? — спросил Краснов.

— Прибавь громкость, — предложил Скидан.

— Да нет, мне интересно, что ты скажешь.

Бедный капитан Краснов считал себя такой важной персоной, что верил, будто для него одного станут сочинять и транслировать восемнадцать программ элевидения.

Был включен канал транспорта и связи. Только что исчезла с экрана какая-то электросхема, и появился треугольник с самолетным килем, под которым изрыгали огонь две дыры. Это сооружение было какой-то смесью самолета и воздушного змея, но летало, судя по его тени на облаках, очень быстро. Вперед выступал пикообразный нос с двумя маленькими, совсем крохотными крылышками,

— Это "Кальмар", — узнал Скидан. — Новый для них летательный аппарат.

— Ракетный, что ли?

— Нет. Он сквозного действия. Всасывает воздух, а выбрасывает продукты горения. Принцип головоногого моллюска. Есть поменьше — "Каракатица" и "Осьминог". Теперь вот это чудовище. Только больше трех штук им построить не дадут. А то и вовсе запретят.

— Почему?

— Да ты что, сам не видишь? Он же грязный! От него копоти, как от вулкана. Мы так все задохнемся… Бывают, конечно, крайние случаи, когда надо срочно через океан — врача или еще какого-то специалиста. Но зачем такая махина? Говорят: а вдруг пожар, катастрофа, придется везти спасателей. А большинство считает, что — не будет сверхмашин, не будет и катастроф. Не нужен этот гигантизм.

— В других странах будут, а у нас не будет? Они же настроят бомбардировщиков, десантных…

— Оружия нету, Краснов! Нету совсем! Ну почему ты не веришь?

— Да потому что ты врешь! Ты в больницу пришел с пистолетом, а хочешь, чтобы я поверил…

Скидан с первой минуты жалел, что взял с собой пистолет. В отчаянии он предложил:

— Пойдем вместе на улицу, спросишь первого встречного! Пойдем куда угодно — хоть в порт, хоть в учебню, хоть в Минспрос: увидишь все сам, потрогаешь…

— А пистолет тебе вернуть, — подхватил Краснов. — Кстати, как здешняя Лубянка называется? Минспрос?

— Минспрос, — объяснял Скидан уже почти без надежды, — это единственное здесь министерство. Министерство спроса.

Скидан остановился, уверенный, что сейчас его перебьют, выжидательно посмотрел на Краснова. Но тот молча кивнул, чтобы продолжал, и в глазах его, которые глядели все так же прицельно, не было насмешки. В них было любопытство.

— Пистолет можешь себе оставить, — Скидану впервые за разговор показалось, что инициатива — у него. — Только стрелять не надо.

— Это мое дело, — жестко перебил Краснов. — О Минспросе давай. Подробно. Как там допрашивают?

— Хорошо, — Скидан покорно кивнул. — Только сначала немного о власти, а то опять не поверишь. Дело в том, что государства, как у нас, тут нет. Лабирия — не государство. Это просто название местности. Власти, как у нас, тоже нет. Вот у нас в Союзе была одна партия. В других странах — по нескольку партий, которые борются между собой. А здесь — профсоветы. Совет лекарей, совет химиков, совет футурографов, совет энергетиков…

— Совет тюремщиков, — подсказал Краснов.

— Тюремщиков тут нет. Если кто-то убивает случайно, его не судят и не садят: считается, что это убийство будет и так мучить его всю жизнь. А кто убил нарочно, того признают больным и помещают в соответствующую лечебню. Остров Скорби — лечебня для убийц. Но мы отвлеклись от власти. Есть местные профсоветы, они занимаются вопросами своего производства, жильем (каждая профессия живет в своем доме — так удобнее)… Сами себя благоустраивают, свои профессиональные библиотеки, свои спортивные сооружения… Транспорт — общий. Его обслуживают транспортники. Машины без колес, на воздушном экране — ты видел… в кино? Вождение безопасное, водить может каждый. Выше нормы разрешено летать только "скорой помощи" и, иногда, связистам. Для детей отведен особый, учебный район города. Называется — Городок. Они в основном там и живут, им нравится, потому что сами себе хозяева, только с учителями. Но кто хочет, ночуют с родителями, а днем — туда, на учебу… Но я опять отвлекся. Общий Совет — это представители всех профсоветов. Решают, понятно, общие для всех проблемы. Общие законы, общие сооружения, общие реформы — скажем, в воспитании детей…

— А образование? — Краснов смотрел с сомнением, но больше — с интересом.

— До двенадцати лет дети получают общее образование в Городке, а потом их учат на тех производствах, которые они себе выбирают. Что-то вроде наших ФЗУ, только у каждого свой мастер. Чаще всего — кто-то из родных.

— Как же они выбирают профессию?

— Да на старших глядя. Или, вон, по элевизору, — Скидан кивнул на экран, где бесшумно рассекал морские волны огромный корабль с толстыми высокими цилиндрами вместо мачт, которые медленно вращались и, похоже, выполняли роль парусов. Все игры у них — профессиональные: "Юный механик", "Юный воспитатель", " Юный энергетик", "Юный биолог". Каждый может завести целую лабораторию или мастерскую. Причем все бесплатно, за счет Общего фонда. А в Городке есть, конечно, детский Центр Мастеров.

— А если им побродить захочется? Ну, нет охоты учиться…

— Любой взрослый это пресечет. Так воспитаны. Да и какой смысл просто бродить, если можно целый день заниматься в спортгородке? Там есть все. Кроме пулевой стрельбы. Ты вот не веришь, а пистолет мой — один на всю Лабирию. Я его с собой принес. ОТТУДА.

— Это потом. О Минспросе давай.

— Ну, уже можно и о Минспросе. Не знаю, почему называют министерством — там ни одного министра нет. У них со словами порой много неясного. А занимается Минспрос сбором информации. Там работает восемь тысяч человек, у них богатая аппаратура, и они знают все. Вот тебе нужен пистолет, ты с ними связываешься и спрашиваешь: "Где взять?" Они отвечают: "Такого нигде не делают, запрещено". Тогда ты говоришь: "Я хочу рубить и продавать дрова". Они отвечают: "Лес валить запрещено, дрова никому не нужны, потому отопление кругом электрическое". Только сначала спросят, что такое дрова… Тогда ты говоришь: "А чем мне заняться, чтоб было всем нужно?" Вот что ты умеешь?

— Я до войны был кузнецом, — Краснов ясно улыбнулся интересной игре. Совсем он стал не страшен.

— Только не пугайся, — Скидан усмехнулся, — здесь кузнец называется стукачом. Ты им говоришь: "Я — стукач". Они уточняют: "Профиль?" Ты говоришь, допустим: "Могу стукнуть розу из железа".

— Могу! — подтвердил Краснов.

— Тогда они предлагают тебе связаться с профсоветом металлистов, там всегда нужны модельщики и ремонтники… А если, допустим, ты — Старшина Совета лесников и сообщаешь, что в будущем году санитарные рубки дадут тысячу стволов лиственницы и десять тысяч стволов березы, они берут это на учет и уточняют, сколько вы переработаете своими силами, а сколько можно заявлять на обмен. Обмен они организуют так, что бревна получат мебельщики, строители, Городок, хвою с ветками получат химики, а ты получишь за свой товар машины, одежду, продукты — все, что тебе нужно. А если ничего не нужно, твой Совет получит кредит, то есть общество станет вашим должником и выполнит любую вашу заявку по мере надобности.

— Без денег, что ли?

— Денег нет. Между Советами — кредит, а для граждан все даром.

— Ясно, — перебил Краснов. — Это очень здорово, но я не верю. Полгода назад здесь все делали рабы, а теперь уже коммунизм?

— Они не знают этого слова, — сообщил Скидан. — ОНИ, понимаешь? Ты хоть помнишь, как в тоннель попал, как вышел?

Краснов нахмурился и поиграл пистолетом.

— Как вошел, как вышел — это мое дело. Не ты меня взял, не тебе и допрашивать.

— Так я тебе сам скажу…

— Ну, вот что, — разведчик поднялся и отошел к окну. — Давай вставай и уходи.

Скидан поднялся, охотно пошел к двери.

— Я тебе не верю, — продолжал Краснов. — Но то, что ты наплел, — обдумаю. Если хочешь, можешь зайти дня через два. Но учти: никого с собой не приводить. Обманешь — первая пуля твоя. Живым не возьмете, это я вам обещаю…

Когда за спиной лязгнула задвижка, Скидан облегченно вздохнул и отправился к Виктору Первому. Лекарь ждал его и волновался.

— Я приду через два-три дня, — сказал Свидан.

— Мнения пока нет?

— Пока нет. Но надежда — определенно. Кстати, ему разрешено отсюда выходить?

— Разумеется! Он абсолютно безопасен. Но выходить боится.

— Ничего в режиме не меняйте, — попросил Скидан. — Только, если ты согласен, пусть ему поставят полный терминал. И пусть научат отвечать на вызов.

— О, превосходно! — Виктор даже обнял Скидана за плечи. — Завтра же!

 

4. Любимая женщина

Светланы дома не было. Скидан нашел ее по терминалу в Городке. Она разулыбалась во весь экран и сказала, что работа скоро заканчивается, и, если Вася хочет за ней приехать…

— Уже еду, — ответил Скидан и отправился в Городок. Он не был в Городке ни разу, поэтому, когда рассказывал о нем Краснову, чувствовал себя не в своей тарелке. Самое время посмотреть.

Скидан не спеша летел у самого борта дороги и думал о Краснове, о себе и вообще обо всем сразу.

Если сравнивать их троих, то в наихудшем положении, конечно, разведчик. Похоже, он действительно слегка тронулся умом. Скидан думал о нем сначала с укором, потом — с жалостью. После этого жалость возникла и к себе. Чего достиг за полгода? Сокрушительная неудача плюс сам чуть не свихнулся. Дальше — неизвестность. Вообще, у него такое ощущение, что здесь уже нечего совершенствовать. Сытнее есть — некуда, лучше одеваться — не надо, быстрее ездить — незачем, теплее спать — жарко будет. А больше им нечего хотеть. И они — не хотят… Или он ошибается? Да нет, они хотят, конечно. Они повышают надежность, понижают энергоемкость, увеличивают оборачиваемость материалов и глубину переработки, совершенствуют связь и воспитание детей. Еще выдумывают моды. Еще музицируют… Но они не соревнуются! Двигатель прогресса — соревнование, а им — не надо! Спортом занимаются повально, а рекордов — нет. Даже "не рекомендовано". Художественная литература — "не рекомендовано": Скидан пытался хвалить Краснову это общество, но не смог. И Краснов, конечно, это уловил… А что здесь хвалить? Если эта бесцветная, уравновешенная, сытая жизнь и есть хваленый коммунизм, то на дух не надо! Маркс писал, что жизнь — это борьба. Энгельс писал, что жизнь — способ существования белковых тел. Здесь, в Лабирии, живут по Энгельсу. Не живут, а существуют. "Природосообразно". Светка очень рада быть белковым телом, она купается в здешнем бытии, ей нравится, КАК оно определяет ее сознание. А Скидан привык бороться. Он не желает быть размножающейся протоплазмой или как ее там… Он солдат, наконец. Он вот только что смотрел в лицо смерти, разговаривал с врагом. Было жутко, но это была жизнь. А тут даже на охоту не сходишь — "категорически не рекомендовано", "убийство хищника — только в порядке самообороны". Кстати, весна ведь. Зверье в лесу голодное. Махнуть бы в тайну да оборониться от какого-нибудь мишки… Так ведь нужен повод. Для чего психиатру-футурографу тащиться в тайгу? Для отдыха? Отдыхай себе в безопасных парках, в бассейнах. В море вон ныряй — на рыбу охота с арбалетом не запрещена…

— Черт бы вас побрал! — сказал Скидан всему этому обществу и, в частности, тому водителю, а чью машину он только что врезался. Этот тип начал тормозить у борта, чтобы кого-то высадить, а Скидан задумался и не заметил.

Объезжая этого типа, Скидан помахал ему рукой, а тип, довольно, кстати, симпатичный старичок, опустил стекло и со смехом крикнул: "Ничего, хозяин, скоро будем ездить с радарами!" Скидан не понял, но кивнул и полетел дальше. Поставят какие-нибудь пружины, чтоб мягче ударяться…

Вот Светка, думал он дальше, Светка в этой среде — как рыба в воде. Она не охотится, на нее не охотятся — ей и хорошо. Ничего не преподает, а просто присматривает за малышами да контрабандой прививает им интерес к истории, то есть, тьфу, к староверству. И просит дорогого Васю сделать ей ребеночка. А у Васи что-то не получается. А она все просит. И начинает он опасаться, не пошла бы налево… Впрочем, здесь это в порядке вещей. "Каждый свободен в любви, всякое насилие в выборе близкого не рекомендовано". Лицемеры! Не хватает мужества написать в Законе прямо: "Запрещено". Нет же, "не рекомендовано". А строчкой ниже: "Злостный нарушитель, покусившийся на свободу выбора вторично, подвергается пассивному одиночному заключению на месяц". То есть, грубо говоря, здесь за изнасилование можно получить всего месяц вместо нашей десятки. Правда, за повторение признают психом и посадят пожизненно: занимайся онанизмом, пока совсем не чокнешься…

На этой печальной мысли он и прибыл в Городок.

Светлана говорила, что будет на автодроме. Он нашел автодром без труда: там сходились все дороги извне, там же была стоянка. А передвигаться по Городку полагалось только пешком. Лучше — бегом, как в Минспросе.

Но передвигаться никуда не пришлось. На дальнем краю автодрома выпускники Лекарского училища упражнялись в экстренных, высотных полетах, а рядом со стоянкой, на широкой огороженной площади, малыши лет по восьми с восторгом носились во всех направлениях, азартно стараясь врезаться друг в друга, но — ни одного столкновения.

Пока Скидан удивлялся их мастерству, подбежала Светлана, без стеснения крепко поцеловала в губы, прижавшись к нему всем телом, после чего сообщила:

— Видал?! Машины с радарами! Новинка! И захочешь — не врежешься!

— Опять радары… Что за радары?

— А черт их знает, Васенька. Они перед собой лучом щупают и от всякого препятствия сами отворачивают. Я пробовала: ни за что не врежешься! Заме-ча-тель-но! Смотри, как деткам нравится! Не могут загнать домой, ужин пропустили. Гоняют — и все тут!

В общем свисте и шуме она хохотала, как девчонка, и была хороша.

— Вася! Давай вместе их загоним!

Она спрыгнула с борта на площадку и побежала прямо в гущу машин. Скидан даже подумал: "Под колеса!" И бросился следом, тоже скрестив руки над головой.

Озорные мордашки в кабинах потускнели, машины постепенно перестали метаться и осели вдоль бортов.

Разгоряченные пигалицы-восьмилетки облепили Светлану, громко восхищаясь и выпрашивая тренировку на завтра. Пацаны обступили Скидана и начали расспрашивать об устройстве радара.

— Сам не знаю, — признавался Скидан. — Вы же все новое первыми получаете. Я-то думал, у вас спрошу…

По пихтовой аллейке дошли до жилого корпуса и передали всю компанию ночным воспитателям, совсем молодым парню и девушке.

— Только что окончили Педагогическое училище, — объяснила потом Светлана.

Двух девочек они взяли с собой: у каждой в семье было по младенцу, им хотелось понянчиться.

— Хозяечки, — спрашивал по дороге Скидан, — по скольку же лет вашим младенцам?

У одной оказался годовалый братец, у другой — сестренка полутора лет, и обе друг другу завидовали, но на предложение Скидана поменяться ответили решительным отказом. Одна из них все просила Скидана "дать порулить", но Светлана запретила:

— Детям до 12 лет на трассах не положено!

Одну малышку высадили у пирамиды Лекарей, другую — в квартале Металлистов. Едва остались одни, Светка прильнула к нему, мешая вести машину, а дома немедленно заперла дверь и сразу распоясалась. На вызовы терминала отвечала новыми взрывами страсти и стонами, на стук в дверь замерла, округлив глаза в притворном ужасе, после чего впилась в Скидана с новой силой. Наконец спросила, едва дыша:

— Есть, поди, хочешь?

— Еще бы.

Со счастливым стоном встала, что-то нашла, согрела, поставила на поднос, принесла к изголовью, разбудила и села рядом, едва прикрытая, розовая и счастливая, волосы — по плечам. Жизнь в Лабирии явно шла ей впрок. Скидан сказал это вслух.

— Не хватает только собственных детей, — был ответ. — Очень хочу, Вася.

Скидан молча стал есть, потом спохватился:

— А ты?

— Любовью сыта.

Она смотрела и ждала ответа.

— Сделаем, — пообещал, жуя, Скидан. — Получше корми, наделаем целую артель.

Она смотрела и ждала.

— Ну все, все, — уверил Скидан, — никуда больше не поеду, пока не выполню.

— Ой-й-й-й, — Скидана повалили и расцеловали. — Выпить бы по такому радостному случаю, Вас-с-ся! Да вот нечего…

— И закурить бы, — Скидан вздохнул.

— Ага-а-а! А вот это можно!

Она вскочила, извлекла откуда-то мятую прачку "Беломора" и при этом сообщила, что Ольга Селянина, с которой они в день приезда поменялись куртками, увидела ее по терминалу у себя в Оротукане и выслала содержимое карманов на Городок. Ольга не поняла, для чего нужна эта "бумажная штука" /в пачке оставалась всего одна папироса/, и зачем эти "медные штучки". На раскрытой ладони Скидану подали три пистолетных патрона. Скидан усмехнулся: будь у него ТТ, они бы, может быть, еще пригодились, а так — разве что Краснову отнести… Однако он забрал патроны, положил их в тумбочку и отправился на кухню. Дождался тем, пока раскалится электрическая плита, с наслаждением закурил и вернулся к любимой женщине совершенно счастливый.

Светлана не увидела мужского счастья. Она спала и улыбалась. Она была красива.

Скидан курил и смотрел на нее. За полгода он совсем отвык от дыма, голова кружилась, и мысли в ней вели себя соответственно.

Он думал, что вот связался в глуши со стервой чужой женой, а теперь она уже его жена, но все равно стерва, хоть и воспитывает детей. Как ей только доверяют? Надо ведь себя проявить, чтобы к детям допустили. На Светкино счастье, никаких дипломов здесь не выдают и не требуют. Беседуют с тобой, показывают детям и — делают вывод… футурограф-педагог. Ишь! Придумала игротеку. До нее детские игры передавались от человека к человеку. И не только игры. Сказки тоже. Разные истории. Песенки, фольклор. Ничего не записывается, все пущено на самотек. Принципиально. Природосообразно. Светкино предложение выпускать книги сказок для детей было провалено удручающим большинством минусов. Оппоненты уверенно заявили, что лучшие сказки никогда не забудутся, другие в устном пересказе изменятся необходимо времени, третьи отомрут, и это тоже будет естественно. А что естественно, то не безобразно. Вот игротека коллеги Корко — это небесполезно, ибо иногда незаслуженно забываются весьма нужные и занимательные игры. В этом смысле игротека — прекрасный противовес моде. Не худо бы ввести этот противовес во все сферы жизни, подверженные влиянию моды. Быстренько откликнулись обувщики, швейники, мебельщики — были выпущены Своды Мод по этим трем отраслям. Готовится такой Свод по посуде. Светку ценит общество, она своя у староверов, потому что ее "изобретения" — реальные шаги к возрождению Истории.

Но все это не мешает ей быть любвеобильной стервой…

Запел вызов на терминале, и Скидан машинально включил экран.

— Наконец-то! — Виктор Первый выглядел встревоженным. Он раскрыл было рот, чтобы сообщить важное, но всмотрелся в Скидана и ненадолго онемел. Потом вскричал: — Василий! Что ты делаешь?! Ты задохнешься, ты обожжешь легкие — это медленная, мучительная гибель!

Ах, да! Скидан предстал перед лабирийцем, да еще лекарем, в таком чудовищном виде — с огнем и дымом во рту… Он последний раз затянулся и погасил окурок слюной. Лекарю объяснил:

— Ничего не поделаешь, коллега. Эксперимент на себе… Как там наш больной?

Виктор уважительно покачал головой, вздохнул и сказал:

— Интенсивно трудишься. Даже дома. Завидую.

— Свое надо взять, — Скидан очень к месту вспомнил полублатное картежное выраженьице. Пообещал: — Твое не уйдет, — и вернул к делу: — Что случилось? — Тут же вспомнил, что Светлане лучше ничего о Краснове не знать, и не дал Виктору начать: — Может, давай я сейчас приеду?

— Ни в коем случае! — Виктор великолепно испугался. — После такого эксперимента ты не имеешь права активно двигаться. Прошу тебя, хотя бы двое суток покоя… Я просто хотел спросить: эту черную штуку ты оставил нашему больному нарочно или забыл?

Целый водопад ледяной воды обрушился на Скидана и схлынул, оставив его с ясной, готовой к бою головой… Когда-то, еще ТАМ, Скидан подсказал спасительный ход одному бесконечно уважаемому им человеку, который безнадежно гремел по 58-й. Но попался. И человека не спас, и сам начал гореть. Тогда тоже был этот ледяной водопад, и голова тоже включилась на всю мощь, и собственное спасение было найдено: загремел только на эту безнадежную лагерную должность… Теперь, хоть и в несравнимо меньшей опасности, Скидан тоже среагировал мгновенно. Он понял, что в комнате Краснова есть наблюдательная аппаратура, но почему-то о подробностях передачи пистолета Виктору неизвестно. Поэтому ответ его о "черной штуке" был провокационным и выдан подходящим тоном, со смешком:

— Надо было внимательно смотреть нашу встречу.

— Обижаешь, коллега, — Виктор смущенно нахмурился и покраснел. — Ты ведь просил: первая встреча — только вы двое. Я обещал. Как можно?

О прекрасное лабирийское простодушие, как не хватало тебя ТАМ!

— Да я пошутил, — сказал Скидан безотказно — грубым мужским тоном. — Не обижайся… Этот инструмент я привез с Острова Скорби. Когда пришлось к слову, он попросил посмотреть. Говорит, что где-то уже встречал такие. Я показал. Он попросил оставить до следующей встречи. Я подумал: может быть, он вспомнит что-нибудь ключевое…

— Это не опасный инструмент? — спросил Виктор озабоченно.

Скидан подумал, что в руках профессионала оружие либо абсолютно опасно либо абсолютно безвредно, и уверенно ответил:

— Можешь не беспокоиться. Безвреднее ножа.

— О, ты видел его нож! — Виктор оживился. — Он сам его стукнул! Он им даже бреется! Он тебе и доску показывал?

— Нет.

— У него под диваном доска. Он мечет в нее нож. Результаты поразительные. Превосходная игра, у нас вся лечебня заразилась: все хвастают друг перед другом ножами, у всех по углам вот такие доски…

Виктор извлек откуда-то метровый обрезок толстой доски, истыканный ножом.

— В дверь забивается гвоздь, доска вешается вот на эту дырочку — и можно метать. Но промахов много, все двери истыканы — смех и грех!

Интересно, подумал Скидан, во что вы при таком раскладе будете стрелять из пистолетов? Надо любой ценой отобрать у него пушку.

— Терминал завтра будет? — спросил Скидан.

— Уже меняем, — похвалился Виктор. — Завтра утром можешь с ним связаться. Запиши код.

Скидан записал код Красновского терминала, поблагодарил, и они простились, то есть, по — здешнему, поздоровались.

Едва отключившись, Скидану пришлось тут же отвечать на новый вызов. Ганс интересовался, придет ли он завтра на митинг, уточнял время. Привет Светлане.

— Аригато, — раздался вялый Светкин голос. — Ему тоже.

Ганс отключился.

— А с кем ты еще разговаривал?

— С одним коллегой, — Скидан усмехнулся. — Я ведь теперь психиатр.

— Это хорошо, — промурлыкала, — только займись серьезно.

Скидан рассердился: еще не хватало ему женских поучений.

— Детей своих воспитывай, — сказал он грубо.

— А у меня, Васенька, своих еще нет.

Закинула голые руки за голову, искусительно потянулась.

— Вас-ся, ты еще есть хочешь?

— Нет пока.

— А я хочу, — протянула к нему руки. — Иди скорее.

Вот же стерва, подумал Скидан, погружаясь в объятия страсти.

 

5. История — не ругательство?

Рано утром Светлана наскоро привела в порядок волосы, нарядилась в строгое до пояса и села к терминалу. Связалась с Городком и попросила молодых коллег вместо нее присмотреть за детками на автодроме: ей надо подготовиться к митингу — там ее вопрос. Молодые коллеги, еще лохматые со сна, поблагодарили за побудку и радостно приняли просьбу: они и сами не прочь порулить на новой технике.

— Тебе не нагорит? — спросил Скидан, когда она вернулась в постель.

— Да что ты! Повозиться с малышами всегда полно желающих. У нас это приветствуется: чем больше разнообразия, тем полезнее.

— Все у ВАС — только о пользе…

— Не ворчи! Я вот без тебя полнеть начинаю, а это вредно… Вас-с-ся…

Эта стерва змеей вилась вокруг него, она вся горела, глаза ее меняли цвет, ее ногти прикалывали ему кожу на лопатках, ее безупречные зубы причиняли ему боль — и все это называлось подготовкой к митингу…

— О-о-о, Васенька… Есть хочешь?

— Да уже не осталось, поди, ничего.

— Е-е-есть… Там, в другом холодильнике… Хочешь музычку?

Включила, ушла на кухню, погремела, вернулась с подносом, разбудила, накормила.

— Вас-с-ся… Сколько там еще до митинга?.. 0, еще целая вечность…

Подготовку к митингу прервал будильник.

— Ну, все, уже пять часов. Вася, встаем!.. Ой, совсем от любви голос пропал.

— М-м, пять? — Скидан, не открывая глаз, вычислял вслух. — Это по-нашему шесть, то есть восемнадцать… Шесть вечера… Нам же к семи, то есть… по-ихнему… Зачем разбудила?

— Ну Вася… Ну научись ты их часам..

— Да катись они…

— Ну Вася, нам осталось чуть больше двадцати минут.

— М-м-м… Это по ихним. А наших — целый час. Дай поспать.

Она знала, что он собирается мгновенно, поэтому больше будить не стала. Но и болтовню свою не прекратила.

— Ты знаешь, Вася, мне сегодня ни-че-го не снилось. Как мертвая.

Скидан посапывал.

— А вообще мне здесь часто снятся сны. Знаешь, какие?

Скидан спал.

— Самые разные. Просто удивительно. ТАМ я не видела снов. Заботой засыпала, заботой просыпалась. И во сне — забота.

Вот понимаешь, не какая-то определенная забота, а забота ВООБЩЕ. И людей тамошних вспоминаю — у всех забота на лице. А здесь — ты обратил, какие лица?

Скидан спал.

— Ты знаешь, ТАМ я эту заботу не замечала, только теперь и вспоминается, в сравнении, потому что здесь лица другие.

Она ушла в ванную и появилась с мокрым лицом, но вытираться не стала.

— Смотри: если умываться холодной водой и не вытираться, то никаких кремов не надо. Насчет этого ТАМ были идеальные условия…

Скидан спал, приоткрыв рот и уронив руку на пол.

— Так вот, о лицах. Я бы не сказала, что они Тут вообще беззаботные, но… Работа ума не та, понимаешь? ТАМ была забота — что найти, чего не упустить, а ТУТ — мысль… Нет, не формулируется. Ты сам не обращал внимания?

Скидан всхрапнул и повернулся набок.

— Да, ты ведь в основном на Острове был, там другое, наверно. Но ты присмотрись… А вот сны у меня тут просто удивительные… Я их записываю. Только зря стараюсь. Все равно художественные книжки здесь не издают. А получилась бы настоящая художественная книга. С разными главами. Про ту нашу жизнь. Только фантастическая… И тот разведчик мне снился, которого Кешка поймал. Он за мной гонялся с ножом и требовал, чтобы выдала тебя. А я не выдала, слышишь?

Скидан сел на постели.

— С каким ножом!? Нарисуй.

— А-а, испугался, аж проснулся! Я все придумала.

— Врешь! Нарисуй-ка нож!

— Ишь, даже в рифму заговорил…

Налетела, повалила, потискала, вскочила, схватила бумагу и стило, стала быстро рисовать. Скидан поднялся, заглянул через плечо — она рисовала человеческую фигуру. Он отправился в ванную — умыться и подравнять бороду. А когда вернулся, на бумаге был очень похожий портрет ТОГО САМОГО Краснова, которого Скидан видел только вчера. В той самой одежде и с тем самым ножом.

— Вась, а зачем тебе про нож?

— Ты здорово рисуешь. Я и не знал.

— Вась, я очень талантливая, — она серьезно улыбнулась. — У нас будут дети, умные и красивые, как я. И мужественные, как ты… Скажи про нож.

— Что сказать?

— Не хочешь… Ну, как хочешь. Одевайся, нам пора.

Она обиделась. Он не хотел, чтоб это было. И сказал первое, что пришло:

— Я еще сам не понял. Подумаю, после митинга скажу. Ладно?

Обнял сзади. Она прижалась к нему спиной, откинула голову на плечо, прошептала:

— Я — тебя — люблю. Можешь ничего не говорить, — И вдруг, страшным шепотом: — Я во сне про тебя все сама увижу!

… До площади Пятак было пять минут машиной, но машин — редкий случай! — у дома не оказалось.

— Ясно! — Светлана засмеялась. — Все футурографы уже там! Ничего, мы пешком. Я знаю дорожку напрямик. Побежали!

Они бежали и разговаривали. Точнее, разговаривала Светлана, а Скидан — дышал.

— Какая разница между митингом и демонстрацией, если все — в одном месте? — Светлана рассуждала над вопросом Скидана. — Действительно, по-нашему это нелепость. Но все же некоторый смысл есть. Сначала все поднимают свои лозунги, чтобы отсняли на диск. Это и есть демонстрация. А потом лозунги прячут, чтобы не мешали, и начинается митинг.

— Выступать будешь?

— Обязательно! Библиотека сказок нужна независимо от староверства. История сама по себе, сказки — отдельно. Чем больше сказок…

Скидан слушал ее ученую речь и дивился: всего за полгода! Из затюканной ссыльной, жены охотника. Из какой-то потаскушки!..

— Ты же от любви голос потеряла. Тебя не услышат.

— Ничего, Васенька. Любовь творит чудеса. Она взяла, она и отдаст. Да там особо напрягаться и не нужно, там репродукторы.

Когда Скидан совсем задохнулся и готов был перейти на шаг, дорожка распахнулась в площадь, напоминающую автодром, но обнесенную не барьером, а кустами. Со всех сторон сюда сходились тропы, и виднелся знакомый стеклянный цилиндр, всевозможно освещенный изнутри — кафе, где они вдвоем отмечали его возвращение с Острова Скорби.

— "Централ", что ли?

— Молодчик! — Светлана остановилась. — Ты хорошо ориентируешься. Зайдем туда после?

Скидан кивнул и осмотрелся. Народу толпилось немало. С высоких столбов, окружающих площадь, светили внутрь мощные прожекторы, что живо напомнило Скидану его бывшее заведение с колючим забором и часовыми на вышках. На каждом столбе готовно потрескивал решетчатый ящик — громкоговоритель.

— Слушай, — Скидан повернулся к Светлане, — а почему Пятак? У них же нет и понятия о деньгах.

— А почему Магадан, почему "Централ"? — Светлана схватила его за руку и повела сквозь толпу к трибуне. — Васенька, мне надо подготовиться к выступлению.

Скидан усмехнулся, хотел съязвить, но передумал. Издали уже махали им Такэси, Ганс и Иван. Они стояли у трибуны, которая пока что была занята дискографами.

Не скрываясь, староверы пожали друг другу руки. Сверху один из дискографов следил за этим в видоискатель.

— Все, ребята! — Скидан кивнул на трибуну. — Отсняли нас, теперь посадят.

— Что ты, — начал было Иван, но Такэси остановил: — Он знает, он шутит.

— А-а-а, — сказал Иван.

Скидан оглянулся на лозунги. Белым по красному и по синему, синим и черным по белому: "Прошлое — окно в завтра!", "Хочу назад!", "Кто твои предки, хозяин?", "Не хочу быть забытым!" и просто "Оглянись!" Вдали качался, закрытый другими, край самого большого лозунга.

— "гательство!" — прочел Скидан. — Ваня, что там написано?

— "История — не ругательство!" — Иван засмеялся и посмотрел с выражением на Светлану.

— Твоя идея? — догадался Скидан.

Она кивнула.

— Между прочим, Васенька, посмотри, как нравится киношникам. Все туда целятся.

Но дискографы уже сходили с трибуны. А им навстречу поднимался — Скидан даже не поверил — доктор Краснова, Виктор Первый!

— О, какой мужчина! — Светлана подергала Скидана за рукав. — Вас-ся, какой мужчина!

Скидан тут же возненавидел симпатичного доктора. Светлана заглянула ему в глаза и немедленно добавила:

— Почти такой же, как ты. Только похлипче.

— Хозяева! — Виктор начал говорить, еще не дойдя до микрофонов. — Обратите внимание на парадокс: мы заводим на больного "историю болезни, и это никто не считает неприличным…

Смех площади покрыл его слова.

— Едва же доходит до общества, — продолжал Виктор, — понятие "история" приобретает какую-то неприличную окраску, и уже по одному этому поводу наше общество заслужило того, чтобы и на него завести "историю болезни"!

Общий свист был ему ответом. Свистела Светлана, свистели Такэси и Ганс с Иваном.

— Аплодисменты "руки в брюки", — сказал Скидан на ухо Светлане.

— Ах, Вася, вот чего мне здесь по-настоящему не хватает, так это обыкновенных человеческих аплодисментов! Как вспомню: "освистать"… Не привыкается.

— А всего остального — хватает?

Она кивнула и яростно засвистела.

— Ты похлопай, — в Скидане возникло желание побрюзжать.

— Не поймут, — она отдышалась, — подумают, что я против.

— Боишься?

— Глупенький.

А у Скидана в голове завертелись какие-то забытые стихи. Он мог смотреть на это буйство страстей только со стороны. Не те заботы.

Виктор убедительно доказал, что нынешнее общество Лабирии тяжело больно социальным беспамятством, и эту болезнь необходимо победить сейчас, пока она еще излечима. Необходимо по крохам собирать все, что может быть полезно потомкам, и так далее.

Светлана побежала на трибуну еще до окончания речи, чтобы разминуться с этим типом на узких ступеньках, стерва. Говорила она, правда, тоже толково и убедительно доказала, что воспитание детей без исторической основы приводит и большим пробелам в их первичном образовании, которое является основой общего развития, в свою очередь влияющего и так далее.

На смену ей вышел оппонент. Это был тоже симпатичный молодой человек, он тоже не представился и как раз с этого и начал:

— Друзья мои! Староверство наступает, и я прошу вас: одумайтесь, пока не поздно. Если наше общество и больно, то имя болезни — староверство. Ведь никто же не пытается посягать на сохранность законов природы. Никто не станет заново изобретать колесо или открывать электричество, хотя и ничего дурного в этом нет. Общество уже склоняется даже к тому, чтобы осторожно ввести элементы так называемой истории в работу с детьми. Я подчеркиваю — "в работу", ибо понятие "воспитания" несет в себе элемент насильственности, что противоречит Закону о праве выбора и, частично, Закону о детском труде. Но это лишь предисловие. Начать я хочу с интересного наблюдения. Никто из выступавших передо мной, как и я, не назвал своего имени. И никому это не показалось странным, правда?

Неопределенный гомон был ответом.

— А почему? — продолжал оратор. — Ведь не потому, что кто-то чего-то боится!?

На Пятаке дружно засмеялись.

— Тогда ответ один, хозяева! Никого не заботит известность! И это нормально. Наши изобретения безымянны, наша музыка не имеет авторов, и это тоже нормально. А теперь, если позволите, я проанализирую одно староверское словечко, чтобы мы поняли, куда нас зовут. СЛАВА! Кто знает, что такое "слава"? А? Вижу, почти никто. Объясняю. Слава — это преувеличенная известность кого-то или чего-то, подогреваемая им самим и его славителями в обществе. Что? Трудно понимается? Приведу пример. Представьте, что лекарь Виктор Первый, который выступал сегодня первым (Оживление на площади), вылечил множество людей, и они решили его отблагодарить. Стекольщики изогнули трубки, газовики наполнили их нейтральным газом, электрики подали энергию, и над пирамидой лекарей огромными красными буквами засветился такой текст: "Слава Виктору Первому!" С восклицательным знаком. (Голоса: "Зачем? Что за ерунда?") А теперь представьте, что я влюбился в выступавшую только что прекрасную Светлану Корко. (Смех, свист). Но чтобы поухаживать за ней тонко, я всюду начну писать и выкрикивать: "Да здравствуют футурографы!" (Голоса: "А что это значит?") Это то же самое, что и "Слава футурографам!" Что подумают обо мне люди? (Голоса: "В лечебню попадешь! На Остров Скорби!") Вот видите! А ведь это лишь малая толика староверских штучек…

Сердитые голоса стали требовать, чтобы оратор извинился за неуместную мистификацию или предъявил доказательства, что такое когда-либо было возможно. Оратор сказал, что доказательства у него есть, но он не имеет права их разглашать. Это вызвало взрыв возмущения, громко поминали Закон и личном достоинстве…

— Идемте отсюда, — сказал Такэси. — Мы сегодня проиграли.

Митинг продолжал бушевать, но изменить общее настроение надежды уже не было. Они выбрались с Пятака.

— Пошли в "Централ", — предложил Ганс.

— Все совпало, — Светлана вздрогнула. — Мы туда и собирались.

Скидан шел за ними машинально. Хорошо забытые, но весьма знаменитые, весьма важные стихи не давали ему чувствовать себя так же легко, как эти проигравшие староверы. Они поднялись на относительно пустой этаж, выбрали стол поближе к буферу, заказали ужин на пятерых и переключили терминал на программу № 7 — "Общественная жизнь".

Обычно главное место на этом канале занимала реклама по всем направлениям: новые товары, новые блюда, новые адреса общественных служб; можно было дать объявление о чьей-то смерти и позвать желающих на кремацию… Ну и — полезные зрелища. Сию минуту, разумеется, шла прямая трансляция с Пятака. Митинг там не иссякал, появились новые лозунги, написанные вкривь — вероятно, там же, на месте: "История — ругательство!", "Слава староверству, хе-хе!", "Не остановите!", "Пожалеете, да поздно бу…" и так далее. На трибуне опять появились дискографы, снимали в упор выступающих, а тех было уже двое, они кричали друг на друга в микрофоны и подкрепляли свой крик недвусмысленными жестами: старовер патетически простирал свободную руку вперёд, а его визави небрежно тыкал большим пальцем за спину. Видно было, как парень из "Скорой помощи", весь в белом, с красными повязками на обеих руках, подошёл к тем, что подняли лозунг "Пнём!", и они послушно смотали свою тряпицу.

— Ишь! — сказала в их адрес Светлана.

"Нарушили закон об этике, — угрюмо подумал Скидан. — И тут же испугались. Рабы! Живут в "свободной" стране, а где же свобода слова?"

Он сказал об этом вслух. Не согласились.

— От угрозы до исполнения — невелика дистанция, — сказал Иван.

— Свобода без культуры, — Ганс щелкнул пальцами в воздухе и пояснил — п-ш-ш-ш…

— Много вы так добьетесь, — буркнул Скидан.

И вдруг его Светка заявила резко:

— Пойди, Вася, туда, откуда мы пришли, и там добейся.

Скидан вскочил. И эта стала… разумной!.. И Скидан вспомнил, наконец, те настойчивые стихи из детства, что донимали его еще на Пятаке. Они были, кажется, из разных стихотворений, но об одном. "Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах… Только гордый буревестник реет смело и свободно…" И еще: "Безумство храбрых — вот мудрость жизни!.. Безумству храбрых поем мы славу!.." Безумство храбрых невозможно, не нужно без славы, но славу здесь отрицают и те, и эти… Он думал, что хоть эти трое здесь — борцы. Увы, та же протоплазма, по Энгельсу. Но ведь они и Энгельса не знают, и теорий не признают. Так, сами по себе. Больше всего боятся сойти с ума от безделья в одиночке. Вас бы на прииск "Ударный", под охрану автоматчиков с овчарками… Сознание раздваивалось и разрывалось, как в 36-м году, когда просился, рвался в Испанию, убить хоть одного фашиста, а ему сказали: "Лейтенант, тебе что, дома подвигов мало?" И он сражался дома со всей этой антисоветской сволочью: с троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами — со всеми этими внутренними социал-фашистами, заговорщиками, поголовно, массово связанными с иностранными разведками. Но стрельбы и подвигов не было. Были испуганные обыватели в штатской или военной форме одежды. Они все поголовно врали о преданности советской власти. Они врали так убедительно, так человечно, что он им верил, и его сознание раздваивалось, а жить сразу в двух верах человеку не дано, и его нервы слабели, и он докатился до лагеря, где все просто: вот — мы, а вот — враги, и можно не вступать в губительные для сознания контакты, а просто исполнять ДОЛГ ВЕРЫ… Что же с ним теперь? Вера здесь у них или полное безверие? Или безверие — это тоже разновидность веры и тоже требует усилий?.. За что ему ненавидеть их, самых близких? Или себя, единственного?

— Овощное рагу перчить будем? — это включился терминал буфета.

— Да иди ты к е… — Скидан бросился из кафе. — Гады сытые, — бормотал он на ходу, — вас бы к нам, в "Ближний"… Вас бы — к моему патефончику…

Он вбежал в парк и сел на первую скамейку. В голове стучало: "Безумство храбрых — вот мудрость жизни". Из парка, со стороны Пятака неслось многоголосо: "Хороши мы будем, если позволим себе и дальше не помнить родства… Ах, вот как? Тогда вечуем: кто за разнузданность предков? Прекрасный пример…" А сквозь все это плыла из нейтрального "Централа" задумчивая музыка — чье-то безымянное сочинение, не выстраданное над нотным станом, а просто пришедшее во сне какому-нибудь металлисту и на время ставшее популярным. Музыка без автора, с одним только абстрактным для местного жителя названием — "Последний караван".

Скидана трясло. Он не мог думать ни о чем определенном. Толпились какие-то образы, подобные призракам в гроте у Такэси. Дрожали, проявлялись, уходили в пространство… И успокаивали.

Да не во сне ли он живет? Уже не в первый раз пришла эта мысль. Он уснул в кладовке у Кешки Коеркова и скоро проснется, сидя у стены, руки на автомате. И надо будет идти к себе в лагерь, будь он проклят… И бегать иногда к Светке… И мечтать о том, чтобы пришить Кешку и уйти со Светкой на край света… Но край света близко, найдут и — под трибунал… Нет, нет, проверено много раз. Если это и сон, то все тут снятся сами себе, и в этом реальность их существования. "Чем ты помог Слиянию?" Единственная наглядная агитация. Но зато наглядная… Они наперебой стараются слиться с природой, только и слышишь: это природосообразно и, значит, хорошо, полезно, а вот это — супротив природы и потому вредно. А покорение природы? А "мы не можем ждать милостей от природы…"? Рабы! Рабы природы, рабы своих этических предрассудков!..

Чёртова жизнь, подумал Скидан. Пока был простым начальником лагеря, ни сном, ни духом не ведал, что есть даже такое понятие — этические предрассудки. До чего просто и хорошо жилось!.. А между тем только что, капитан, ты назвал свой лагерь проклятым… Нет, голубь, жизнь всегда была сложна. Это ты был прост. И простота твоя…

Светкина фигура возникла на дорожке, уверенно пошла в сторону его скамейки. То ли подглядывала, то ли чуяла, где он… Села рядом. Все молча.

— Ну и что? — спросил Скидан.

— Ты отошел? — Светлана спрашивала не тем бабьим тоном, каким из груди откуда-то стонала всегда: "Вас-ся". Она как бы договаривала то, что он прервал своим уходом: "Иди туда, откуда пришел…" Еще таких командиров тут не хватало. Скидан внутренне ощетинился и не ответил.

— Вася, я спрашиваю: ты успокоился? С тобой можно разговаривать?

— Смотря о чем.

— О деле.

Таким тоном она говорила, помнится, с Кешкой. Докатился, капитан…

— О каком? — Скидан сделал все, чтобы она не услышала нервов.

"А вот о каком", — ожидал он услышать. Но она холодно сказала:

— Нет, ты еще не успокоился. Пойдем-ка домой.

Последние слова прозвучали мягко, будто она что-то в себе переключила. Подсела вплотную, прижалась, горячая:

— Вас-ся… Хватит на сегодня… Веди меня домой.

Он хотел встать, но она тяжело и сильно взялась двумя руками за локоть.

— Погоди. Сначала совсем перестань злиться… Вас-ся, нас ведь только двое здесь… Никто не знает того, что мы знаем, правда?… Нам с тобой надо быть… одной душой, правда… Везде вместе, везде заодно…

— Так что ж ты…

— Я сгоряча… Не сердись…

— Ладно, — он снова попытался встать, — пошли.

Теперь она встала вместе с ним, не выпуская локтя. И повела, то есть, он повел ее домой.

Он всю дорогу ругал этот митинг, этих болтунов и это государство, а она — молчала. И чай грела молча. И когда ужинали, молчала. Только поглядывала с непонятным выражением. Виновато? Обиженно? Печально? С жалостью? Если с жалостью, то к кому?

Когда поели, взгляд ее стал обычным, и она сказала:

— Вас-ся… Побеседуй со мной… Нет, отнеси меня…

Он спросил потом:

— Что там за дело было?

— А, это насчет ваших призраков. Такэси водил к себе в грот того парня, после которого мы ушли с митинга.

— Ерунду болтал, — перебил Скидан. — Где они увидели поражение?

— Ты не все знаешь. Тот парень был старовером. Он был таким надежным, что Такэси оставил его в гроте одного…

— Ну?

— Он там увидел что-то такое, что ушел от староверов. И стал их противником.

— Чего же он молчит?

— Ну, Вася, ему нельзя. Он же обещал молчать.

— Кому?

— Ты как маленький. Он обещал Кампаю. Партийная тайна…

— Так староверы — это партия?

— Нет. Они и слова такого не знают. Да называй хоть и партией. Он им обещал молчать. И будет молчать. Просто дал им понять, что и они знают не все.

— Почему же он им не рассказал, что видел?

— Да кто ж его знает? Кампай говорит: вышел из грота сам не свой и молча ушел. Разговоров избегает.

— Давно?

— За день до того, как они нас нашли в тоннеле. Но это неважно. Кампай говорит, что хотел просить тебя…

— Встретиться с этим?…

— Да. Он работает в "Скорой помощи". Макс Нарук.

— Хорошо, попробую. Но не завтра.

— Конечно. Когда сможешь. И еще. Вася…

Скидан следил за ее тоном. Она была все же другая. Где-то внутри что-то притаилось. Он злился на нее за это. И не понимал, что ЭТО такое.

— Ну?

— Вась, Такэси просит тебя не сердиться и ждет тебя завтра прямо в мастерской. Если не придешь, сообщи ему.

— Приду.

— Ва-ась…

— Ну?

— А мне с тобой можно?

— А ты не была?

— Нет. Я хотела с тобой.

— Ну пошли.

— Только послезавтра, ладно? У меня завтра важное занятие с детками.

— А Такэси?

— Он сейчас каждое утро будет там. Он хочет понять Макса… Ва-ась!

— Ну?

— Я ему сказала, что твоя командировка откладывается. И надолго.

— А он?

— Ничего. Говорит: все, что угодно.

— Конечно, я для него экспонат.

— Мы оба тогда.

— Ну нет. Ты у них прижилась. А я — ни там, ни тут.

— Вась, не прибедняйся.

— Я чувствую, ты еще о чем-то молчишь.

— Да, — Скидан почувствовал, что она подвела к самому главному. — После твоего ухода разговор был…

— Ну?

— Вась… У меня тогда сорвалось, а ребята приняли… слишком близко…

— Ты о чем?

— Только не обижайся, это слишком серьезно… Я сказала… Я предложила тебе… вернуться… Помнишь?

— Да помню! Ну и что?

— Они сказали всерьез, что пойдут с тобой.

— А с чего они взяли, что я ТУДА вернусь?

— Вась… Я им сказала точно так же, этими же словами. А они ответили, что справятся и без тебя: они уже все и так знают. Знают, где там что и что надо делать.

Скидан выругался сквозь зубы.

— А что Такэси?

— Он промолчал. Он нехорошо промолчал. За них.

Вот это был подарочек! Идиотка! Не язык, а помело! Раздразнила пацанов… Что они ТАМ смогут? Заурядная бандгруппа. Две роты автоматчиков на проческу района и — самое верное — клич среди местных жителей. Даже не успеют увидеть, откуда стреляли…

— Ах, ты, Светка, — он в горе сгреб ее и прижал к себе. — Что ж ты натворила…

— Ва-а-ася…

— Все, молчи. Спать будем. Завтра…

Немного погодя он глухо позвал:

— Светк…

— Я не сплю, — ясный голос.

— А ты… вернулась бы ТУДА?

— Нет, Вася, — она не медлила ни секунды, — ни за что.

 

6. Миражи Скидана

Он проснулся рано и встал, не разбудив Светлану. Осторожно вызвал по терминалу Такэси. Появилась на экране заспанная Роза:

— Привет, Василий. Что это вам обоим нее спится? Кампай уже ушел.

Светлана спала.

Он вызвал мастерскую Такэси. Тот появился мгновенно:

— Ты готов? Жду.

Светлана так и не проснулась, когда он ушел.

Полная стоянка свободных машин, гонка по пустому почти желобу дороги, отстраненные мысли: "Много же им потребовалось бетона… А может, это не бетон?" Пробежка по еще пустым перегонам Минспроса: " Даже неловко бежать одному: как напоказ. Или это со всеми — напоказ? Свежий ветерок в бесконечном скальном коридоре, дверь мастерской — сама нараспрашку. За дверью — улыбающийся Такэси.

— Издалека услышал твои шаги. Тяжело бежал. Не выспался?

— Считай, не спал. Вы сошли с ума — идти через тоннель. Это самоубийство.

— Забудь, хозяин! Светлане показалось. Просто ничего не значащий разговор на случайную тему. Воображаемое приключение. Ведь даже ты не пошел бы туда?

— Конечно, нет! Учти, Такэси: если это всерьез, то это верная погибель.

— Представляю. Даже в мыслях не держу… Но в грот пойдешь?

— А то, что я с недосыпу, — ничего?

— Даже лучше! Повышенная чувствительность, хорошо слышать будешь! — Такэси достал плащ и бахилы, стал помогать наряжаться. — И вот что еще, Вася. Когда ты там один и смотришь не чужое, а свое, резко усиливается эффект участия. Мои миражи ты смотрел как бы со стороны. А теперь будешь как бы внутри действия. И чем ты неподвижнее, тем оно ярче. Понимаешь, интересный эффект: если, например, ты там бежишь, то скорость твоя зависит от того, насколько хорошо ты расслабишься. А голос твой зависит от того, насколько ты затаишься. Понял?

— Понял. Попробую.

— Запоминать ничего не старайся. Это мешает действию. Все время надо помнить, что ты зритель, от тебя там ничего не зависит, это НЕ ТВОЯ жизнь.

— Понял, понял. А тебе отсюда никак нельзя подсматривать?

— Исключено. По поводу этого явления я сделал один вывод: если начну активно исследовать — все сломаю. Учти, Вася: никакого вмешательства! Обещаешь?

— Сделаем, — пообещал Скидан и неожиданно для себя добавил: — Я — не Нарук.

— Я знаю, — непонятно ответил Такэси и мягко хлопнул его по плечу: — Давай!

Скидан шагнул в светящуюся дымку грота.

И сразу же, едва остановившись в знакомой каменной нише, он увидел, что перед ним какая-то дверь, которая вела в стену из незнакомого ему белого кирпича.

Не успел Скидан сообразить, началось ли это явление миражей или дверь в самом деле была здесь всегда, он увидел свою правую руку, которая взялась за ручку. По рукаву пиджака, из которого выглядывала белая рубаха, он все же понял, что дверь и рука — воображаемые, что надо посильнее замереть. И он замер, прижавшись спиной к твердой, но не холодной стене.

Воображаемая рука потянула воображаемую дверь, та распахнулась, и началось воображаемое движение вперед, в полусумрак коридора. Скидана обдало знакомым запахом свежей древесины хвойных пород, потом он поднялся по каменным ступеням на второй этаж и был встречен целым букетом запахов, среди которых узнал скипидар, масляную краску, горячий столярный клей и, кажется, ацетон.

Замечая краем глаза свои остро выглаженные брюки и ярко надраенные ботинки, осторожно перешагнув через просыпанный на пол белый порошок, он уверенно вошел в просторный зал и не удивился, что там не заседают, а пишут лозунги и рисуют огромные уличные плакаты. От всех этих лозунгов и плакатов к Скидану поворачивались головы, но он никому не протягивал руки, и к нему не подходил никто из этих запачканных людей. Рядом оказался только один, появившийся из-за спины. Этот тоже был в костюме, и Скидан знал, что он здесь главный. Главный жестом пригласил подойти к одному из художников и назвал Скидана Романом Кузьмичом.

Роман Кузьмич стал разглядывать огромный портрет. Изображен был отечески добрый пожилой мужчина с очень густыми бровями. На его темном пиджаке блестели пять звезд Героя — больше, чем у великого полководца Жукова! Это, впрочем, не удивило Романа Кузьмича. Скидан услышал как бы собственный голос, одобряющий изображение. Этот голос властно и дружелюбно посоветовал написать под портретом не "Планы партии — в жизнь!", а "Планы партии — планы народа". Затем Скидану показывали другие плакаты, на которых изображались бодрые рабочие, сельские механизаторы, ученые и учителя. Они несли знамена и плакаты с полупонятным призывом: "Слава КПСС!", с привычным "Слава труду!", с каким-то двусмысленным "Ни одного отстающего рядом!".

Был очень большой групповой портрет представителей всех профессий, под которым значилось: "Решения XXV съезда КПСС выполним досрочно!" К этому тексту художник аккуратно добавлял еще одну палочку, чтоб съезд получился XXVI.

— Хорошо, — услышал Скидан голос Романа Кузьмича. — А как будете выносить?

— Через окно, — был ответ.

Потом они спустились вниз и сели в черную приземистую машину, не похожую ни на одну из знакомых Скидану. Роман Кузьмич дружески велел шоферу: "На площадь Революции". Машина выползла из двора художественной мастерской на убогую деревянную улицу, мягко ухая на ухабах, выкатилась на асфальт и устремилась из тихой глубины квартала к более широкой и более благоустроенной улице, где мелькали, сверкая, разные легковые машины, тоже не знакомые Скидану.

Будущее? Светлое будущее? Или тоже сон, как все вокруг? Во всяком случае, это не была озабоченная одной пользой Лабирия с ее единственным плакатом "Чем ты ускорил Слияние?". Здесь было роднее и понятнее. На каждом столбе — пучок красных флажков. На зданиях — кумачовые лозунги уже знакомого и нового для Скидана содержания: "Нет — ядерной опасности", "Борьба за мир — дело всех и каждого", "Экономика должна быть экономной", " Мы — патриоты-интернационалисты". По множеству самих различных сочетаний пятиконечной звезды, серпа и молотка Скидан все увереннее догадывался, что он видит что-то свое, притом счастливое. Центр одного из широких перекрестков занимала обширная круглая клумба, посреди которой высился столб, окруженный обручем с объемными буквами: "Слава…" Чему или кому слава, прочесть не удалось, только разглядел над обручем серп, молот и звезду, а еще выше — объемный восклицательный знак.

"Вот нагородили! — уважительно подумал Скидан. — Богато живут…

Машина мчалась без остановок, милиционеры в незнакомой Скидану форме с легким поклоном отдавали честь, пассажир с водителем молчали. Проспект полого спускался с невысокого холма, за поворотом открылась площадь с памятником, явно знакомым Скидану. Он чуть не вскрикнул: "Да это же Ленин!", но по изображению за окнами лимузина пробежала волна, и он, спохватившись, расслабился. Качество чудного фильма восстановилось, однако теперь Скидану стоило большого усилия не напрячься снова. Машина резко тормозила перед толпой людей, заполнившей всю улицу.

"Демонстрация!" — Скидан вспомнил, что скоро ведь Первое мая.

Вместе с пассажиром он вылез из лимузина в полусотне метров от демонстрации, которую, как оказалось, сдерживал милицейский заслон. Толпа закрывала машине проезд к новому, очень торжественному, из стекла и белого камня зданию, похожему на Главное управление "Дальстоя" НКВД, на высоченном фронтоне которого красовался разноцветный герб Советского Союза (тут уж Скидан ошибиться не мог!), а еще выше гордо реял огромный алый стяг на тонком блестящем древке — изящно невесомый на легком солнечном ветру.

Толпа стояла молча. Она держала над головами и не давала милиции транспаранты — длинные ленты из дешевого кумача. Скидан читал глазами своего проводника: "Прекратите войну в Афгане!", "Верните наших сыновей!", "Дайте народу гласность!", "Где сахар, спички, мыло?", "Партия, дай порулить!", "Вся власть — советам!", "Привилегии аппарата — старикам, детям и больным!".

За этими лозунгами не было целиком видно других: "Долой…", "Никогда…".

Толпа стояла молча.

Проводник Скидана поглядел всего несколько секунд и юркнул в машину.

— На обед!

Скидан дернулся, изображение пропало. В светящейся дымке грота стало темно, затем вспыхнула лампочка торшера, и в ее свете Скидан узнал голую руку Романа Кузьмича. Раздался женский голос:

— Рома, ты что?

— Сон идиотский, — ответил Роман Кузьмич.

— Расскажи.

— Да ну его.

— Ну расскажи, а то опять приснится.

— Да был сегодня в худфонде, смотрел наглядную агитацию к празднику. И приснилось, будто еду оттуда, посмотреть, как оформили площадь Революции, а там толпа с лозунгами. Понимаешь, несанкционированная демонстрация! Лозунги идиотские… Милиция стоит, ничего не делает. И к обкому не проехать…

— Не бойся, — на Скидана смотрела очень красивая женщина в пышном пеньюаре. — Мы с тобой до таких демонстраций не доживем.

— Надеюсь, — Роман Кузьмич полез рукой в вырез пеньюара. Женщина погасила свет, и Скидану пришлось некоторое время обдумывать в темноте, как выбраться из неловкого положения. Если до этого был сон, то сейчас явь? Или сейчас воспоминание? Тогда до этого был сон во сне? Где? Чей? Когда? И почему здесь?.. Да ну их на…

Ничего не придумав, предельно удивленный сном ответработника, Скидан решил, пока эти двое возятся в темноте, сделать несколько приседаний, чтобы размять оцепеневшее тело — все равно

ТАКАЯ информация для него интереса не представляет. Уже на втором приседании тьма рассеялась, и грот заполнила девственная световая дымка. Скидан сделал третье приседание и решил, что следующую серию фильма, если таковая состоится, он посмотрит, сидя на корточках: после собственной бессонной ночи тело быстро затекало.

Следующая серия состоялась. Лучше бы ее не было.

Из света проявилось тюремное окно с решеткой, белая стена, столик… Потом это исчезло, и Скидан оказался в железнодорожном вагоне. Все качалось от скорости. Новый проводник Скидана вертел головой и был явно не в себе, потому что ни на чем подолгу не задерживал взгляд и плохо держал равновесие. От этих мытарств у Скидана начала кружиться голова, и он мельком порадовался, что вовремя сел на корточки и оперся спиной о стену. Видимо, от жалости к этому парню ему стало казаться, что все происходит с ним самим.

Скидан охранял зеков!

Их везли куда-то в этом вагоне, специально оборудованном: за решеткой шестеро зеков, а в другой половине — комната отдыха охраны. Между ними — караульное помещение, где мается Скидан с автоматом. Он стукается головой о стенку, когда засыпает, но зеки не смеются над ним, даже смотрят с жалостью. Он клюет носом и видит, как подгибаются ноги в нечищеных сапогах. Он оставляет пост и тащится в туалет, чтобы ополоснуть лицо водой. Он видит "свое" незнакомое, белобрысое мокрое лицо, в глазах — тоска загнанного зверя. Дверь в туалет распахивается, надвигаются две молодых солдатских морды. Что-то говорят, слов в этом фильме нет. Скидан видит свои слабые руки, которыми он пытается оттолкнуть мучителей. Его бьют в лицо и поворачивают спиной, пытаются согнуть, он вырывается, отбивается… Еще удары, потом его выталкивают в комнату отдыха, снова бьют, что-то говорят, он от чего-то отказывается и, качаясь, возвращается на пост, к сочувствующим зекам. Закрывает глаза. Ему мерещатся женские и детские лица, какая-то штатская жизнь. Открывает глаза. Решетка и зеки. Закрывает глаза… Так длится долго. Скидан забывает о себе. Он умирает в усталости, одиночестве, тоске, унижении. Только успевает мелькнуть мысль, что надо рассказать Такэси о способности "этой штуки" передавать даже чувства. И тут проводник Скидана будто пробуждается. Он принял какое-то решение. Он смотрит на часы. Часы разбиты, на них — за полночь. Он передергивает затвор незнакомого Скидану автомата с высокой мушкой и плоским магазином, он бросается в комнату отдыха. Там четверо солдат играют в карты. Еще трое лежат на полках. Одной длинной очередью Скидан сбивает на пол четверых, потом — тремя короткими — тех, что на полках. Он видит еще одного, не в солдатской, а в железнодорожной форме, лет тридцати, вынимающего из кобуры пистолет. Скидан наводит на него тонкий ствол автомата и последним патроном опережает последнего противника. С чувством ужаса и удовлетворения он опускает автомат на пол, берет короткоствольный пистолет убитого железнодорожника, стреляет в ожившее лицо одного из своих мучителей, медленно проводит голодным взглядом по столику, где не все еще съедено, и бросается из вагона в огни набегающей станции…

Боль в сведенной мышце повалила Скидана на бок, и с минуту он боролся с нею, как пловец в открытом море. Когда встал на дрожащие ноги, в гроте было тихо и пустынно.

— Как я их… — Скидана не отпускало чувство, что это он внушил неизвестному белобрысому красноармейцу перестрелять своих товарищей… Да какие они ему товарищи… Но ведь Скидан — офицер все же… Долг советского офицера… Да, кстати, наши ли это солдаты? Красноармейцы ли?.. Наши, наши: он видел звезды на пряжках. И водка — "Московская"! — на столе, это он точно засек. И "Беломор", такой родной, целая пачка, едва початая. Так что — наши… Это что же творится в армии?.. И что-то имени Сталина нигде ни разу… Значит — уже?.. В котором же году?.. К чертям! Какой год может быть в чужом сне? А если в воспоминании?..

За этими мыслями Скидан пропустил начало очередного миража. Не было почти сил, но он уже вышел на какое-то каменное крыльцо, осмотрелся с высоты и начал спускаться к стоянке автомашин. Большим усилием Скидан расслабился и решил: "Это досмотрю и ухожу".

Тот, кто спускался с крыльца, негромко матерился вслух, и по содержанию ругательств, а также по брезентовому плащу с капюшоном и тяжелым сапогом Скидан без ошибки определил, что находится на родине. Судя по машинам — огромным, вездеходным, с незнакомыми названиями на капотах: "Урал", "КрАЗ", "Камаз", — время совпадало с предыдущими видениями. Вместе со своим третьим героем Скидан залез на гусеницу небольшого, с полуторку, вездехода, спустился к рычагам и погнал прямо по дороге, оставляя слева двухэтажные брусовые дома довольно старой постройки, а справа — пятиэтажные, из такого же белого кирпича, как та художественная мастерская в первой серии. Впереди белели многоэтажные дома — башни, собранные непонятным образом будто из детских кубиков. На глухой стене одного из них был выложен мозаикой орел с головой голубя, а под ним — текст: " Миру — мир". У этого дома вездеход свернул, обогнул широкое приземистое сооружение, на фронтоне которого две огромные мозаичные ладони удерживали, зачерпнув, черную жидкость на фоне бурильного станка, похожего на вышку в лагере "Ближний", затем был еще один поворот, и дорога из бетонных плит сходу врезалась в хвойную тайгу. Город кончился внезапно, без предупреждения. Край тайги на выезде был срезан ради памятника — четырех одинаковых кубов, невпопад поставленных друг на друга, с загадочным текстом: "Ленинскому комсомолу". Сразу за памятником тянулся длинный узкий набор щитов с последним лозунгом, который Скидану пришлось читать справа налево: "М. Ломоносов. Сибирью будет прирастать российское могущество". С километр тянулись сосны и кедры, чуть разбавленные березками, потом мелькнул памятник у дороги: бетонная плита с тремя фамилиями и авиационной эмблемой, а рядом с плитой, вертикально — лопать какого-то большого пропеллера, черного с желтой оконцовкой. Дорога резко свернула вправо, и Скидан увидел, что лозунг о Сибири был не последним. Еще один набор щитов сообщил ему: "На Севере много трудностей, но у нас есть опыт их преодолевать".

"Интересно, — успел подумать Скидан с обидой. — "Есть опыт". А кто его добывал, забыли?" Зарябило за окном, он из последних сил сосредоточился и расслабился, и открылся ему аэродром, которому и Москве впору позавидовать. Над роскошным двухэтажным аэровокзалом из стекла и белого камня высилась башня кругового обзора, на летном поле угадывалась бетонная посадочная полоса, огромный серебристый самолет, с двумя примусом свистящими моторами под косым хвостом, с косыми крыльями не хуже лабирийских экспериментальных — медленно рулил мимо ворот, над которыми к высокой сетке были прикреплены буквы, читаемые с той стороны: "Добро пожаловать на ударную комсомольскую стройку". Над крышей аэровокзала, тоже обратным порядком, он прочел название городка, никогда им не слышанное: "Нефтеград".

Скидан мельком оценил значительность названия и приготовился встречать какого-нибудь министра (кто же еще мог летать на таком аппарате?!), но вездеход, даже не притормозив, проскрежетал мимо аэропорта и углубился в тайгу.

Дорога сделалась хуже, плиты кое-где просели, местами опасно торчали рубчатые прутья арматуры, непрочную песчаную насыпь бороздили промоины, в конце которых, в самом низу, песок скапливался наплывами, достигая завалов из поломанных древесных стволов, которые гнили явно не первый год с обеих сторон просеки.

"Нехозяйственно, — подумал Скидан. — Не зеки осваивали. Зеки растащили бы все это на дрова".

Потом несколько раз попались песчаные площади, на которых кланялись до земли нефтяные качалки, такие же, как на Каспии.

Проплыло огромное нефтехранилище. Разноцветные баки величиной с пятиэтажный дом никто не охранял, вокруг хранилища на разном расстоянии коптили небо шесть непонятных факелов. Один из них оказался рядом с дорогой, и Скидан разглядел изрядной толщины трубу, метра на три высотой, из которой двумя коптящими языками било вниз и сразу взмывало кверху гудящее красное пламя. Вместе с пламенем из трубы выплескивалась черная жидкость и горела на земле вокруг факела.

"Зачем? — подумал Скидан. — Если некуда собирать, зачем добывают?"

Как бы в издевку, прямо перед факелом он узрел очередной текст на щитах: "Нефть и газ Сибири — тебе, Родина!"

"Это вредительство, — решил Скидан. — Лагеря позакрывали, 58-ю отменили, потому что Сталин умер, и враги народа подняли голову. Хоть вылазь из вездехода… Автомат бы, да взвод ребят, да вот такой геликоптер без крыльев, что здесь кружатся…"

Вскоре вездеход свернул с бетонки и, ныряя, как лодочка в дурную волну, помчался по дикой просеке. Скидан все еще ужасался виду загубленного леса вдоль до горизонта, но чувствовал, что уже привыкает. Качка его убаюкивала, небо над тайгой начинало темнеть, и Скидан упустил момент катастрофы. Он только отметил, что начался резкий поворот в поперечную просеку, тут же увидел, что машина влетела в огромную лужу черной жидкости и эта самая жидкость бьет тонким косым фонтаном из земли прямо перед радиатором. Руки водителя резко двинули в разные стороны рычагами, мотор взревел, тут же со всех сторон полыхнуло, и огненный удар швырнул Скидана неизвестно куда.

От неожиданности Скидан вжался в стену и больно ударился затылком. Перед ним полыхал необъятный костер, воняло бензиновой гарью… Изображение не только морщилось, но и розово мутилось…

Все исчезло вмиг, потому что вошел Такэси. Он молча взял Скидана за плечи, вывел из грота и плотно закрыл дверь — шкаф.

Скидан сразу сел, забыв раздеваться. Ему хотелось спать.

— Силен! — Такэси смотрел восхищенно. — Семь часов без перерыва!

Скидан умножил на два с половиной: ого! Он спросил:

— А как же ты? Ел хоть?

Такэси захохотал.

— Это я тебя должен спрашивать!

Такэси схватил со стола объемистый термос, расписанный китайскими драконами и цветами, плеснул из него в объемистую кружку и подал кружку Скидану вместе с объемистым бутербродом.

— Выпей не спеша. Здесь два десятка растений в самой эффективной пропорции. Иначе уснешь. — Такэси опять хохотнул: — Или умрешь! Не умрешь?

— Наверно, нет, — Скидан без энтузиазма отхлебнул чего-то горячего и невообразимо душистого, будто все меды слиты в эту посуду.

— Но и жить после такого неохота.

Пока он подкреплялся, Такэси отошел к терминалу, где все, конечно, было готово к записи, и наговорил на диск свое впечатление от первого впечатления Скидана:

— Василий Скидан после семи часов беспрерывного одиночного пребывания в гроте заявил, что после увиденного у него исчезло желание жить.

Скидан нервно усмехнулся и заснул.

 

7. Сильная личность

Разбудила его Светлана. Было утро следующего дня. Тело в кресле затекло, вставать не хотелось и не было сил.

— Вася, я на минуту. Такэси вчера сказал, что ты спишь, я всю ночь беспокоилась.

— Одна?

— Ф-фу, Вася… Будешь так себя вести, перестану беспокоиться. — Села на подлокотник, пожалела Скидана и сразу вскочила. — Мы с детками сегодня ткацкое производство посещаем. К обеду освобожусь, прибегу. Сходим вместе?

— Куда?

— В грот.

— Ну нет! — Скидана аж передернуло. — Я пока это переварю…

— Все равно дождись меня, ладно?

Она убежала.

Такэси отодрал Скидана от кресла, пересадил к терминалу, накормил и только тогда стал спрашивать.

— Почему так устал?

— Много ездил… Восемь раз убил, один раз взорвался… Гадом был — один раз…

— Сколько было… фильмов?

— Три.

— Каждый отдельно, по порядку, в подробностях, с анализом, на терминал, прямо сейчас — сможешь?

— Ладно, — Скидан вздохнул, — только без анализа.

— Ну, как сможешь. Начинаем.

Скидан говорил. Иногда Такэси что-нибудь спрашивал, сидя рядом, в кадре. Они видели себя на экране. Потом в кадр вошла Светлана. Обняла обоих. Чмокнула в щеку Скидана.

— А его? — спросил Скидан.

— Чтоб ты его застрелил?

Посмеялись. Потом Светлана выключила терминал и достала из сумки продукты.

Потом снова включили терминал и закончили запись. Кампай сказал, что много интересного и надо обязательно показать это Максу: он чувствует, что Наруку будет интересно. Затащить бы только сюда.

— Беру на себя, — пообещала Светлана. — А теперь, Вася, отпустите меня в грот. Одну.

— Первый раз одной нельзя, — сказал Такэси. — У нас такое правило.

Светлана посмотрела на Скидана.

— Идите вдвоем, — он махнул рукой из кресла. — я еще посплю. Только недолго. Такэси отдохнуть надо.

— Не более получаса, — пообещал Кампай. И полез за снаряжением.

Они быстро оделись "по-пещерному", как определила Светлана, велели никому не открывать и, после короткого инструктажа, ушли в мир миражей.

Скидан пожалел, что негде прилечь, поставил стул, вытянул на него ноги и попробовал подумать перед сном о чем-нибудь приятном, желательно — о смешном. Немедленно вспомнил притчу, которую слышал в ТОЙ жизни от кого-то из интеллигентов: "Не забудь, мой повелитель, волшебство получится лишь в том случае, если ты не будешь думать о белой обезьяне". Повелитель, конечно, о ней не забыл… Скидан усмехнулся и немедленно же подумал: "А какова моя белая обезьяна? Скорей всего, зеки". И он решил не думать о зеках. Но, разумеется, это не удалось.

"Почему я не смог стрелять в тех, что на Острове Скорби? Они же убийцы… Так точно, убийцы. Но НЕ НАШИ убийцы. Не по нашим законам осужденные. ДОМА я бы даже не колебался. Дома я капитана Краснова на смерть послал".

И тут же явился Краснов. С тем самым ножом, который так похоже приснился Светлане.

— Теперь мне снишься? — спросил Скидан. — Но за мной ты не погоняешься. Я от тебя не побегу. Ни во сне, ни наяву.

— Храброго палача строишь? — Краснов презрительно улыбался (отличные зубы вставили ему в Лабирии!) — За тобой не погонюсь, не бойся. Гоняются во сне только за теми, кого любят. А я тебя не люблю. Мне тебя убить хочется.

— Что ж ты? Попробуй.

— Противно. Крыса ты тыловая.

Этот мерзавец понимал, где у Скидана самое больное место. Может быть, даже узнал, что Скидан когда-то просился в Испанию…

— Уходи, я сам к тебе приду, — Скидан сделал усилие и проснулся.

Белая обезьяна с хитрым видом затаилась. Когда Скидан задремал вторично, ему явились те зеки, которых сопровождал в вагоне белобрысый солдатик. Они смотрели на Скидана без сочувствия и молчали.

— Что у вас тут было? — спросил Скидан привычным властным тоном.

Зеки молчали, только глаза стали насмешливыми. Ты, мол, не наш, и дело наше — не твое. Среди них почудился ему и капитан Краснов.

— А ты здесь как? — Скидан захотел его выпустить, но все покачали головами: не твое, мол, дело.

Из этого сна Скидану не уходилось, он пытался выяснить, почему у них все так, и промаялся бесполезно до самого возвращения Светланы и Такэси.

— Как спал? — спросила Светлана.

— Бредил, — сказал Скидан. — А ты?

— Все странно, странно, — Светлана выглядела растрепанной. — Я должна подумать…

Такэси взглянул на нее удивленно и, помогая раздеться, сообщил:

— Это очень сильная личность, Вася. При мне еще никто не видел своего. А она — увидела.

— Что за радость… — Светлана дернула плечом. Она нервничала откровенно и опять была не похожа на обычную себя, как вчера после "Централа". Скидан второй раз, уже более отчетливо, ощутил, что внутри этой бабенки сидит никому не известная, ничему не послушная, ни от кого не зависящая… Черт бы их побрал, этих баб! Мужчина происходит от них, как бревно от дерева…

— Такэси, дорогой. — Светка-вторая опять схоронилась в себя, — ты очень устал?

— Да есть, а что? — Бедный Такэси попался: он подумал, что она попросится обратно в грот.

— Такэси — сан, я тоже устала смертельно! Давай завтра все запишем? А сейчас пойдем спать…

— Важно свежее впечатление, — начал Такэси нерешительно.

— Оно утром будет еще свежее, можешь не сомневаться. Сравним, ты сам увидишь!

Она говорила еще и так напирала, что Кампай сдался:

— Хорошо. Если ты не можешь…

— Ну совершенно, совершенно!..

Дома, оставшись наедине, она, как обычно, потащила Скидана скорее в постель. Однако он не поддался.

— Вот что, Светка. Ты со мной не темни. Что там у тебя случилось?

— Ах, Вася, — из нее будто вышел воздух. — Я же сказала — подумать надо.

Будто отмахнулась, как от ребенка. Скидану стало неуютно. Ему захотелось закурить и понять, что же стало с ней, пока он прохлаждался на Острове Скорби со здешними убийцами. Встретила Краснова? Влюбилась в кого-нибудь? Угадаешь тут… Сильная личность… Закурить бы, вот что…

Он заметил, что ходит перед ней по комнате, затолкав руки в карманы.

А она в это время спокойно раздевалась и поглядывала своими, опять шальными, глазами.

— Ва-а-с-ся… Мой капитан-н-н… Все скажу, ничего не утаю, но не сразу, не сегодня… Идем, помой меня. Тепленькой водичкой.

Скидан еще злился, но уже ее страсть брала верх над его злостью.

С любимой женщиной на руках он направился в ванную.

— Стерва ты, Светка. А я всего лишь слабый мужчина…

 

8. Треугольник в сборе

Наутро он проснулся в одиночестве. На экране терминала светился поспешный текст: "Васенька я ушла целую я".

— Это и без тебя ясно, — пробормотал Скидан.

Он не особенно огорчился, что она сбежала, так и не признавшись в тайных мыслях. Наверняка их ценность равна нулю, миражи ее — какая-нибудь развратная дрянь, как и она сама. Дураки любят напускать вокруг себя туману, чтобы не казаться дураками — истина известная. Короче, надо воспользоваться одиночеством и навестись разведчика. Да хорошо бы уйти от него с пистолетом.

Скидан наспех подкрепился и сел к терминалу.

Первая связь — Виктор Первый. С пациентом все нормально, можно навещать хоть сейчас, терминал у него работает.

Вторая связь — капитан Краснов.

— А-а, хозяин! Что, в гости собрался? И не боишься? Ну, давай, приходи. Только — один. а то ведь — сам знаешь…

Назвал Скидана хозяином. Принял местное обращение или по-лагерному? Все еще не верит — это понятно. Но — веселый. Почему?

На бегу до лечебни Скидан думал о том, до какой степени усложнилась его жизнь по сравнению с прежними временами. ТОГДА и ТАМ не требовалось так ломать голову над каждым своим и чужим словом. То есть, были, конечно, и такие моменты, но для душевного равновесия достаточно было верить. А теперь он ДУМАЕТ. И о чём же? О том, что верить и веровать — не такие уж разные понятия. А вот думать и верить — это совсем, совсем разное. И ежели только верить, но не думать…

Прибежал. Не запыхался. И курить не хочется. Восстановилась железа. Ай да Скидан, ай да Васька!

— Что ты скажешь о вчерашнем митинге? — Виктор встретил его в вестибюле.

— Слабо староверам, — Скидан сыграл скептика. И тут же забросил удочку: — А что этот Макс Нарук?

— Вот именно, Макс Нарук, — подхватил Виктор. — Он ренегат! Единственный из староверов, кто изменил делу. И главное — ничего не объясняет. Сегодня уже виделись по работе. Я ему: "Что ж ты? Объяснись." Прошел сквозь меня, вот!

Они дошли до двери Краснова.

— Один пойдешь?

Скидан кивнул:

— Потом обменяемся подробнее.

— Контроль не нужен?

— По терминалу? Нет, спасибо. Если что, сам вызову. Будешь у себя?

Виктор кивнул, подражая Скидану.

Вот бы с кем мы в лагере сработались, подумал Скидан,

Краснов открыл без прежней опаски. Но встретил в той же свободной позе, правая рука за спиной. Одни глаза — как спаренный прицел.

Скидан усмехнулся и шагнул прямо на него. Странно: без оружия он совсем перестал бояться.

Они заперлись и сели на прежние места.

— Продолжим допрос? — сказал Краснов.

— Кто кого допрашивает? — сказал Скидан.

Краснов не ответил. Он молча похлопывал пистолетом по бедру и разглядывал Скидана с каким — то задумчивым выражением.

— Виктор видел у тебя пистолет, — сказал Скидан.

— И что же? Небось, у вас там у всех переполох?

— Так и не поверил?! — Скидан вдруг разозлился и не стал этого скрывать. — Вот ты мне не веришь, а он даже не знает, что это у тебя за штука. Представляешь, что из этого может получиться?

— А мне плевать.

— Тебе плевать, а людей перепугаешь.

— Смотри, какой сердобольный!..

Скидан заскрежетал зубами, руки сами легли на подлокотники. Ствол пистолета вскинулся навстречу, как голова змеи.

— Сидеть, начальник! — Голос тихий и бесцветный. И вдруг — смех! И мрачное лицо Краснова стало красивым. — А ведь я тебе поверю! Черт с тобой, черт со мной! Пошли на улицу, поболтаем. Покатаешь меня…

Краснов невесомо поднялся к пульту.

— Погоди! Убери пистолет! Я сказал Виктору…

— Он все знает.

— Все?!

— Не бойся, начальник! Я тебя не выдал. Я оставил тебя врачом. Он знает только про меня. И про пистолет.

— Ну и что?

— А ты не забыл, что он — старовер? Не боись, он — свой в доску. — Краснов набрал код: — Витя! Дашь свою курточку? Мы с на… мы с твоим коллегой погулять хотим.

Виктор просиял. Он молча закивал и замахал двумя руками: идите, мол, сюда.

— Идем, — сказал Краснов и выключил терминал. Он выщелкнул из пистолета обойму и сунул ее в карман. — Если Виктор спросит, скажешь, я еще не вспомнил, думаю. Отвернись-ка.

Он куда-то спрятал пистолет, и они покинули келью.

Одевали Краснова в теплое. Спускались в вестибюль. Выходили на улицу. Искали свободную машину. Все время Скидан видел, какого напряжения стоит разведчику его доверие.

Может быть, участие Виктора в прогулке облегчило бы положение, но он совершенно искренне сокрушился, что не может: весь день расписан до темноты.

— Куда едем? — Скидан поднял машину на рабочую высоту.

— Ух ты! — Краснов схватился за ремень, которым был пристегнут к сиденью. — Погоди. Давай повисим, я привыкну. На "Дугласе" за линию фронта летал, так не волновался. Это же черт-те что… Та-а-ак. — он осторожно отпустил ремень и с усилием уложил руки на колени. — Подвигай туда-сюда.

Скидан огляделся. Площадка была свободна, лишь несколько машин стояли в безопасном отдалении. Он подлетел правым боком к ближайшей, слегка ее толкнул, сдвинулся назад, развернулся, подлетел и следующей и, объявив: "А вот это экстренная мера", перепрыгнул через нее. Затем на рабочей высоте погонял машину по площадке, пока руки Краснова не перестали подпрыгивать к ремню.

— Ну, привык? Куда едем?

Скидан проникся к бывшему разведчику дружелюбием и ждал того же. Ответ Краснова дал на это надежду. В мальчишеской улыбке сверкнули ровные вставные зубы, неотличимые от настоящих, и подобревший бас прогудел если не до конца дружески, то уж точно с доверием:

— Давай, начальник, просто покатаемся. Покажи мне город.

Скидан погнал машину у самого борта дороги, нарочно медленно, чтобы дать Краснову привыкнуть и осмотреться. Разведчик поглядывал по сторонам довольно спокойно.

— Не удивляешься? — спросил Скидан.

— Я все это видел в кино. Просто убеждаюсь.

— Но домища-то какие! — Скидан с удивлением вдруг почувствовал себя хозяином всего этого, желающим поразить гостя. — В Москве нет!..

— А почем ты знаешь? Ты там был?

Скидан не ответил. Он ведь говорил о ТОЙ Москве, которую видели оба. А какая она сейчас, представить было невозможно. Вдруг в этом мире ее и не было?..

Через пару километров пассажир пробасил:

— Ты что, обиделся?

Скидан мотнул головой, слишком внимательно глядя на дорогу. Оказывается, он и в самом деле обиделся. За Магадан? Или за себя? За что?

— Ты не обижайся, — продолжал Краснов. — Я во все это поверил давно. Я бы и без тебя вышел, да ты немного испугал. Ну, думаю, гады — и тут нашли… Но ведь ты за мной по пещере пришел? Иначе ведь сюда не доберешься? А, начальник?

— Какой я тебе начальник? — рявкнул Скидан. — Что, имени не знаешь?

— Не могу по имени, — признался, помолчав, разведчик. — Старое сидит… Ладно, я тебя буду по новой фамилии. Скидан. Идет?

Скидан кивнул.

— Так как же ты меня нашел? По следам?

— Нужен ты мне, — буркнул Скидан. — Я раньше тебя сюда пришел.

— А-а, так это ты из автомата?.. Ползу по пещере, сил уже никаких, темно, и вдруг слышу — далеко впереди — из ППШ лупят. Тут ведь не спутаешь, ППШ есть ППШ. Ну, думаю, все. Там беглые зеки дерутся с "вохрой", надо успеть. Спешил, конечно, ползком, нога — как бревно, засыпал раза два… Короче, вылез уже на звезды, перележал это дело до утра. Смотрю — гильзы, следы, костерок был. Убитых нет — и то ладно. Пополз туда, где поезд ходит. Дальше не знаю. Проснулся у Виктора Первого. А ты как же, из бокового хода?

— Наверно, — Скидану были неинтересны подробности своего прихода в Лабирию. Ему всегда было стыдно все это вспоминать и хотелось какого-нибудь хулиганства. Он стиснул зубы и щелкнул переключателем. Вентилятор под полом взвыл, машина пошла вверх. Краснов схватился за ремень:

— Ты куда, нача… Скидан?

— Отходит вагон. Сверху интересно посмотреть.

Под ними был вокзал. Тот самый, где Светлана прошлой осенью так выгодно обменяла ватник на местную куртку.

— Та самая дорога! — вскричал Краснов

На север с самолетной скоростью удалялся вагон.

— Ух, как шпарит! — восхитился Краснов.

У Скидана засосало внутри. Сейчас бы следом, да приземлиться у входа в тоннель, да шагнуть в прошлое… Нет туда пути.

— Эй, хозяева! — Откуда-то сзади раздался озабоченный голос и тут же замигал и закрякал в кабине автоответчик "Скорой помощи". Выплыла и зависла рядом белая машина, обвязанная накрест ярко-красными полосами.

— О, "подарок"! — Скидан засмеялся облегченно. Он был рад и этой машине, и тому, что так легко называет ее местным прозвищем.

— Что случилось? — голос снаружи.

— Простите, "беленькие", — быстро покаялся Скидан. — Мы вагоном любовались.

— Ладно, — успокоились в "подарке". — Повнимательнее при спуске. Здравствуйте.

"Скорая" умчалась.

— Как в кино, — сказал Краснов. — Третья программа.

"Ну, вот и отвлеклись, — подумал Скидан. — Можно ехать дальше."

Он осторожно опустил машину и выключил поддув.

— Поучи меня этой штуковиной управлять, — сказал Краснов.

Скидан прикинул: сегодня Светланы на автодроме не будет. Он сказал:

— Поехали учиться.

И они помчались в Городок.

Скидан опасался, как бы разведчик не возобновил воспоминания, поэтому заговорил первым:

— Ну что, поверил, что здесь нет НКВД?

— А знаешь, что меня сильнее всего убедило? — Краснов засмеялся. — Ни за что не догадаешься.

— Часы?

— Вот черт, угадал!

— Да у меня было то же самое, — Скидан засмеялся тоже.

— Я подумал, — продолжал Краснов, — по другому времени даже наши вожди не стали бы жить. Это ж надо все часы переделать! А им-то не до этого. Им бы друг с другом разобраться.

— А чего им разбираться?

— Не притворяйся, — сказал разведчик. — Все ты понимаешь. Им, людоедам, надо сейчас смотреть, кого еще придушить. Они без крови уже не могут.

— А Сталин?

— Пастырь лютого стада еще лютее пасомых. Слышал такое выражение?

Скидан мотнул головой:

— А чем лично тебя обидел Сталин?

— Он ЛИЧНО никого не обидел, — голос Краснова стал тусклым, как на допросе. — Просто при нем не стало советской власти, вот и все.

— Это как же?

— Да ты что, в самом деле?.. А впрочем, — Краснов прояснился, — чего это я? Ты ведь на международных конгрессах не бывал…

— А ты?.. — Скидан был поражен. — До войны успел?

— Зачем? — Краснов ухмыльнулся. — Мы в Маутхаузене, в Бухенвальде… Там народ грамотный собирался. Там мне растолковали, чем вождь от фюрера отличается.

— Ну и чем же?

— А ничем, парень! Как и дуче, как и каудильо — один х…

Краснов говорил медленно и веско. Это почему-то вызывало у Скидана плакатный образ пролетария, сбивающего молотом цепи с Земного шара.

— Там, где все решает один, — мерно долбил кузнец, — там советской власти нет и быть не может. Диктатура одного ничем не лучше царского режима. Только похитрее. Чтобы любой дурак сам себе умным казался…

Во встречной машине мелькнуло женское лицо с округленными глазами и ртом. Светка! Вот кого сейчас только не хватало Скидану! Вот уж без кого ему было никак! Вот уж кто позарез необходим!..

Свернуть было некуда, разве что увеличить скорость. Он вдавил до упора педаль скорости и заглянул в зеркало заднего вида. Желтой Светкиной машины сзади не было. Что ж, хорошо. Может быть, не заме…

Тень накрыла ветровое стекло, серый вихрь промчался над самой головой, и перед глазами Скидана замаячило желтенькое блестящее авто, которое мчалось, и снижалось, и мигало всеми фонарями, приглашая всмотреться.

Скидану нечего было всматриваться. Он тормозил и совсем некстати и невпопад думал, что за такое лихое вождение детки ее любят. А теперь и Краснов, конечно, будет любить…

— Что за хулиган? — Не без восхищения воскликнул пассажир.

— Сейчас узнаешь…

Светка тормозила, махала руками и скалилась, рыжая, кудлатая стерва.

Машины осели у борта. Светлана подбежала — ах, как она, шельма, подбежала! — и влезла к ним.

— Привет!

Она всмотрелась в Краснова. Краснов давно уже всматривался в нее.

— Светлана?..

— Гос-споди… Парашютно-десантные войска…

— Так точно.

— Александр Васильевич… Госс-споди…

— Так точно.

— Вася, что ж ты?.. Александр Васильевич, значит, и вы следом… А Кешка?

— Он меня расстрелять хотел, когда вы убежали, — начал Краснов.

Так он все знал! Скидану сделалось жарко. Но ведь молчал! Силен…

— Всю ночь бесился, — продолжал Краснов. — А утром вывел меня, загнал в пещеру и сказал: "Иди туда, там духи их едят. И тебя съедят. Буду десять раз считать, потом стрельну. Не попаду — живого съедят. Назад не ходи: дверь закрою, подопру и на заимку уйду. Пропадайте все."

— Вот мы все вместе и пропали, — она так и таращилась на героя-разведчика, так бы и проглотила. — Где же он вас нашел? Ко мне ехали?

— К вам, — разведчик поглядел на Скидана. — Не прогоните?

— Вот, Вася, нас и трое! — она радостно засмеялась.

"Гм", — подумал Скидан.

— Так где же вы встретились?

Вопрос был уже к обоим. Капитаны переглянулись.

— Я долго лечился, — сказал Краснов. — Там он меня и нашел.

— У Виктора Первого, — пояснил Скидан.

— У Виктора?! Тесен мир! Ну, о нем поговорим. Кормить вас надо! Поехали домой! За мной, господа охвицера!

Одарила Краснова счастливым взглядом, взъерошила волосы Скидану и побежала — ах, как побежала! — к своей желтой машине. Лихо развернулась, нацелилась во встречный поток машин.

— Ладно, — сказал Скидан, — вождению потом поучишься.

Дома Светка выпрыгнула из себя. Она стала такой, как в тот неприятный вечер, когда презирала Кешку, издевалась над любовником и угощала шоколадом первого попавшегося зека. Она стала даже лучше. Она была богата, здорова, счастлива и прекрасна, она никого не презирала и ни над кем не издевалась — она одаряла собственной радостью двух Красновых — бывшего и настоящего, двух видных мужчин, которых любила, конечно, одинаково, как она любила, разумеется, всех на свете, кто был не одного с ней пола.

Она говорила им: "Мальчики". Она включила им 9-ю программу. Она кормила их, нельзя вкуснее. Она согревала их и пыталась сделать из них кого-то одного, только ей представимого. Она задавала им вопросы.

Она спросила, хорош ли получился чифир.

— Это не чифир, — ответил Краснов, — Это довольно крепкий чай.

— Так я ведь дала ему покипеть…

— Чифир надо долго варить на слабом огне, — объяснил Скидан.

— Хорошо, — сказала она. Сбегала на кухню, скоро вернулась и попросила Краснова рассказать, как он провел эти месяцы в Лабирии.

— Я не знал, что я в Лабирии, — ответил разведчик. — Точнее — не верил. Я думал, что я в тюремной больнице. Я даже старался вести себя так, чтобы подольше поприпухать…

— Что-что? — Светлана не поняла.

— Сачкануть, — перевел с лагерного языка Скидан.

— Задержаться в больнице, — объяснил Краснов.

— Чем же вы занимались?

— Читал в основном. Да смотрел кино.

— Элевизор, — поправил Скидан.

— Да верю, верю, — Краснов усмехнулся.

— А что вы читали?

— Ну, как в тюремной больнице… Попросил Свод законов, его и читал. Не надеялся, что и его-то дадут. А то набрал бы чего-нибудь художественного.

— Вы здесь ничего художественного не прочитаете, — Светлана вздохнула. — Не выпускают.

— Почему?

— А тебе, что же, Виктор Первый ничего не рассказывал? — Теперь не поверил Скидан.

— Я ему не доверял. Чересчур заботливый. Таких врачей в тюрьме не бывает.

— И больше ни с кем дела не имели?

О, Светка бьет сразу в точку! Чтобы у такого мужика…

— Есть там одна особа, — сказал Краснов медленно, — но и с ней — то же самое. Им всем в душу хочется, а у меня там… не прибрано.

Все же Краснов, даже при Светке, не очень-то доверял бывшему однофамильцу. Обдумывал каждое слово… Оставить бы их вдвоем, она б его быстро… Дальше Скидан подумал, что оставлять их вдвоем все равно придется — не избежать. Хоть бери ее за руку — да обратно в тоннель. Так и жрет глазами доблестного. Сейчас о фронте спросит.

— Александр Васильевич, а обратно вам не хочется?

— Куда, в больницу? Или в Советский Союз?

— На Родину.

— Хочется, конечно. И в немецком легере хотелось, и в советском, и теперь хочется. А вам — разве нет?

— Нет! — она ответила твердо и мгновенно. — Ни за что. Я не люблю, когда меня унижают.

— А кто любит? — Скидан едва скрыл возмущение.

— Никто, Васенька, не любит. Но терпят — многие. А большинство — просто не понимают…

Спорить с женщиной Скидану не нравилось, и он промолчал. Зато Краснов вдруг заявил:

— Вы, Света, правы. Терпят почему-то многие. И я бы терпел, если бы вернулся. Можете презирать.

— Вы вернетесь?

Он долго не отвечал. Она сходила на кухню, принесла моченой брусники и повторила:

— Так что, Саша, вы вернетесь?

Он медленно покачал головой.

— Нет. Здесь тихо, я здесь останусь…

— Он правильно боится, — сказал Скидан. — Ты в его шкуре не была.

— Ты, Васенька, тоже не был!

— Я уже ничего не боюсь, — так же тихо и медленно, будто самому себе, сказал Краснов. — Я сломался. Одни щепки торчат… Я вам скажу, какой я был. Шесть раз за два года мы прыгали к ним в тыл. Это называется разведывательно-диверсионная группа. Рейды по коммуникациям. Только бегом, чтобы не догнали. И своих успевали из петель вынимать, и полицаев вешали… Что смотришь, начальник? Вешал, своими руками! И часовых резал. И слады рвал. И самолет сбил на взлете. Если б столько натворил на передовой, не знал бы, куда награды вешать. А так — нормальная работа. Плевали мы на побрякушки, была бы на месте голова… Потом, в 43-м году, после Курской дуги, предлагали инструктором в разведшколу: "Хватит, капитан, пиши рапорт и будешь готовить суперменов." Я им сказал: "Мои боевые товарищи будут здесь хватать "языков" и ордена, а я должен сохнуть на тыловых харчах? Дудки! Своей охотой — ни за что, только под конвоем." Вот бог и наказал… Седьмой заброс был на костры. А костры оказались немецкими. Я уцелел, кажется, один. Ранили еще в воздухе. Приземлился без памяти, сломал ногу. Вот эту же самую. Из-за нее меня и Кешка взял… Кешка твой меня и доломал… Это ничего, что я на "ты"? Ну и ладно. Так вот, Скидан, даже ты меня тогда не сломал. Подумаешь, гадом больше — служба у вас такая, полканья… А когда Кешка свою берданку навел, тут я и сдох. Это ж вся страна против меня!..

— Не вся! — Светка вскинулась, очень красивая, щеки горят. — Я тебе говорила!.. Ты забыл?

— Я этого никогда не забуду. Только я тогда уже сломался. Опоздала. Я от Кешки в жизни бы не побежал. Я б у него отобрал берданку, я автоматы отбирал… Но ведь — свой! Народ! Надо было или зверем становиться или ломаться… Нет, ребята, я туда не вернусь. Я здесь умру от тоски, но так мне лучше.

— А мы рады, Саша, — Светка сказала слишком поспешно, будто только этого и ждала. — Мы бы тебя туда и не отпустили. Да ведь, Васенька?

Скидан неопределенно покивал. Сейчас он, кажется, не хотел бы здесь умереть. Да и раньше вроде не было этого в мыслях. А что хочет и чего не хочет хозяин Краснов, так это его личное дело и вполне сообразуется с лабирийским Законом о свободе выбора: никого и ни к чему нельзя принуждать.

— Ну, и как тебе здешний Свод законов? — спросил Скидан.

— А можно жить. Уважают человека. Доверяют человеку. А что еще человеку нужно?

— Ах, Вася, как он точно сказал! Да ведь? Уважают и доверяют — больше и в самом деле ни-че-го не нужно!

— Интересно, — сказал Краснов, — как у них это все так сложилось? И кто они? Я до войны читал "Человека-невидимку". Может, они все — невидимки? Они видят друг друга, свои дома, вещи, а мы их не замечаем, ходим сквозь них.

— А они — свозь нас, — поддержал Скидан. — И эту бруснику мы с тобой не видим, и Виктор Первый тебя не лечил…

— Да нет, — Краснов поморщился. — Мы же к ним пришли. Сквозь что-то. Сквозь невидимость. И стали — как они. Может, и они могут так же к нам, ТУДА…

— А может, и не могут, — Скидан не скрывал иронии. — Может, и мы уже не сможем. Придем туда — они живые, а мы — тени…

— Как же они рожают, если они тени? — Светлана пожала плечами.

— Кто о чем, — Скидан отмахнулся. — Тут люди наукой занимаются, а она своими родами. Иди вон, чифир помешай.

— Ну, это ладно, — Краснов махнул рукой. — Черт с ним, не по нашей части. Но как у них с другими странами? Что вокруг? О Советском Союзе они и не слышали, это я выяснял. Но почему? Его что — совсем не было?

— Этого никто не знает, — Светлана вернулась из кухни. — У них, Сашенька, нет истории. Слово "история" у них неприличное. А кто пытается что-то искать, тот называется — "старовер".

— Это знаю, — Краснов оживился. — Виктор говорил. Интересно бы узнать побольше. Как это так — без истории?

— Я тоже с этого начинала. И в староверы сразу же записалась. А теперь гляжу — с этим делом все просто.

— Ты что имеешь в виду? — Скидан почувствовал, что за этими словами есть какая-то связь между ночным разговором, стычкой на Пятаке и, главное, Светкиными миражами. Но она опять уклонилась. Она сказала:

— Саша, ты хотел узнать о староверстве? Скоро узнаешь. — Посмотрела на часы. — Минут через двадцать, по местному… Вася, я ведь сегодня видела этого Нарука.

— Обаяла?

— Ничего подобного. Он отказался разговаривать.

— Не может быть, — уверенно сказал Скидан. Краснов, не понимая, наблюдал за ними по очереди. — Он, Вася, мне только сообщил, что на все вопросы разом ответит сегодня на вечевании. И просил передать Такэси, что ничего лишнего не скажет, пусть, мол, не беспокоится. Знаешь, производит впечатление порядочного человека.

— Они тут все производят, — проворчал Скидан. — Как они только на Остров Скорби попадают, вот ты мне что объясни.

Она встала.

— Это вопрос по твоей специальности. И по прежней, и по теперешней. Съездишь в заграницу — может, там разберешься… Вы, мальчики, вот что: берите свой чифир — он, по-нашему, уже с полчаса варится — и допивайте. А я буду искать Такэси, Ивана и Гансика.

Она открутила повыше одноногое кресло и уселась к терминалу.

Скидан принес серебряный чайник с недоваренным чифиром и хотел от чистого сердца выпить с соперником, но увидел, что тот заснул в своем кресле. Скидану стало его жалко, он вы выключил верхний свет, включил настенную панельку с зеленым экранами убавил громкость терминала. Светке сказал: "Ты потише. Заснул твой подкидыш." И выпил весь чифир сам.

 

9. Военный совет

Такэси пришел со своей Розой. Живот у Розы уже отчетливо поднимался к носу, а на вопрос Светланы, не лучше ли ей погулять, было отвечено:

— Мы только что погуляли, теперь позанимаемся умственным трудом.

— Ему-то все равно, — Скидан кивнул на ее живот.

— Ну нет, — Роза ответила с улыбкой, но без намека на шутку. — Это как же может быть ему все равно при общем кровообращении?

— Конечно, — поддержал Скидан тем же тоном, каким говорил о невидимках. — Пускай поприсутствует. Авось старовером станет.

Роза, как и Такэси, не очень-то понимала шутки. Она ответила с той же серьезной улыбкой:

— Он уже старовер. Я чувствую Только называемся мы все же неправильно. Если староверство — наука, то мы — не староверы, а староведы.

— Это мысль, — согласился из дальнего угла Иван. — Будемте, хозяева, староведами!

— Хозяин — уже старовед, — сообщил Ганс. — Ибо надо ведать, что творишь. И что творили до тебя.

Светлана хмурилась, Она сказала:

— Болтайте потише. Видите, спит человек… И вообще, я подозреваю, этот Нарук сейчас наговорит чего-то нехорошего.

— Уже пора, — сказал Скидан. — Включай терминал. Ничего, если он проснется: ему тоже полезно, хоть он и не зародыш.

— Ты сегодня злой, — тихо сказала Светлана и включила терминал.

Краснов безмятежно спал в кресле.

— В здоровом теле здоровый сон, — сказал Скидан.

— Где ты берешь афоризмы? — позавидовал Такэси.

— Из латыни.

— О-о-о, — Ваня и Ганс переглянулись с уважительным непониманием.

— Тихо, братья — староведы, — сказала Светлана. — Уже начало.

На экране появился текст:

ВАЖНО ВСЕМ! ДО ВЕЧЕВАНИЯ О СТАРОВЕРСТВЕ ВЫСТУПИТ МАКС НАРУК, БЫВШИЙ СТАРОВЕР.

Эти же слова неспешно произнес чей-то голос за кадром, после чего они растаяли, и появилось лицо того молодца, что так горячо выступал тогда с трибуны на Пятаке против староверства. Он выглядел мрачно и даже виновато, но это не убавляло его решительности. Он очень старался говорить спокойно:

— Друзья мои!

Я единственный бывший старовер. Все прочие — тверды, и я горжусь знакомством с этими людьми. Они искренни и добры. Но их общая ошибка опасна, я хочу освободить их от заблуждения и предостеречь от заблуждения остальных хозяев Лабирии. Серьезные занятия староверством принесли мне опасную сумму общественно вредных знаний, делиться которыми я ни с кем не имею права, ибо эти знания, подобно болезнетворному вирусу, способны заражать и убивать.

Глубоко уважаемые мною мои бывшие собратья по староверству, люди высокого мужества и большой мудрости, до сих пор тайно накапливают эти опасные знания, добывая их еще неизвестным науке способом. Ни этот способ, ни эти знания они, к счастью, не разглашают, и я благодарно надеюсь, что не разгласят никогда. Я надеюсь, что бывшие мои собратья-староверы, чьих имен я не назову, сами скоро поймут, как опасна их деятельность для общества, и уничтожат вредный груз, которым занято пока только одно хранилище.

Надеюсь, что захватывающе интересные встречи с нашим ошибочным и кровавым прошлым уже утомили этих замечательных людей, и они сделают все для сокращения своих рядов и полного прекращения своих исследовательских работ. Не всякое направление в науке перспективно, не всякое безопасно, всегда очень мучительно отказываться от интересно развитой темы, идеи, но интересы общества и природы требуют, чтобы мы время от времени употребляли свое врожденное мужество и волю для обуздания собственного эгоизма. Не будем забывать главную заповедь, главный закон любой науки: "Не вреди!" Как бы ни было интересно, какие бы успехи ни мерещились вблизи, — умей разглядеть дальнюю опасность и умей остановиться, отказаться, отступить.

Выступаю перед вами сразу после того, как члены Высшего Совета ознакомились с моим подробным докладом о староверстве. Все эти люди, как вам известно, посвящены в опасности различных наук и устойчивы к любым искушениям, ибо самостоятельно прошли через них, каждый в свое время. После того доклада я принял от них звание эксперта по этике и староверству и именно это звание обязывает меня выступить сейчас перед вами с обращением. Оно будет посвящено староверству, которое когда-то называлось социальной историей, или историей общества. Пусть не смущает вас термин "история" — он не всегда был ругательным, как у нас, и сейчас вы убедитесь, что в узко-научном смысле он применим до сих пор.

Заранее приношу извинения за трудность для вас некоторых понятий — таких, как "правящий класс" или "производственные отношения". Уверен, что и без их объяснения вы разберетесь в опасностях, о которых буду говорить.

Мое обращение прошу считать и предложением для вечевания.

Итак, я начинаю.

Оратор сделал паузу и, заметно волнуясь, отхлебнул из баночки "Магаданской слезы."

— Ох, что твори-и-ит! — протянул Такэси. — Под корень…

— Кишка тонка, — изрек Ганс. — "Вредно — опасно, вредно — опасно"! Заладил, как попугай…

— Отвечуем — поглядим, — бросил Иван.

— Я полагаю, — продолжал с экрана бывший старовер, — ослабевший ныне от благополучия Закон о рамках досуга рождался в условиях, посуровее, чем сейчас. Более того, я знаю, что были времена, которые вынудили общество принять такой закон, который оградил бы всех от заведомо вредных, разлагающих души занятий. Доходят, кстати, сведения из Резервата, что там и до сих пор условия жизни далеки от нормы. Но стоит ли нам — искусственно! — доводить дело до возврата к примитивно сложному прошлому, если это прошлое не так уж трудно вообразить и отвергнуть с порога? Скажу по этому поводу, что для большей легкости воображения, может быть, стоило бы выпустить из закрытого хранилища одну-две выдуманных книги, в которых описана та кошмарная жизнь, куда зовут нас староверы. Эти книги, кстати, почему-то назывались "художественными". Но разговор о них требует времени и отдельного вечевания. А сейчас у меня все. Благодарю и здравствуйте.

Нарук растаял, на экране появился текст: "Макс Нарук, эксперт Высшего Совета. Тема 1: "Социальная история (староверство) подлежит строгому запрету как грубое нарушение Закона о рамках досуга". Запрыгали цифры под "плюсом" и "минусом". Преимущество сторонников запрета было очевидно.

— Что это? — Краснов хриплым басом оповестил о своем пробуждении. Тон был тревожный, поскольку в поле его обзора оказались только незнакомые лица.

— Свои, свои, — Светлана протянула ему чашечку с глотком настоящего чифира. — Приди в себя. Вечуем.

Вслед за остальными она назвалась и нажала "минус".

Появился текст: "Устрожение Закона подавляющее проплюсовано."

— Ты мне объясни, — начал Краснов, но Светлана остановила:

— Сейчас. Тут еще не все.

— Но присяга у него не пройдет, — процедил Ганс.

На экране возник новый текст: "Макс Нарук, эксперт Высшего Совета. Тема 2: "Необходимость всеобщей присяги против связи между личностью и прошлым, за природосообразие добра и зла."

— Нелепая конструкция, — сказала Роза.

— Совмещение несовместимого, — сказал Такэси.

— Не пройдет, — повторил Ганс и первым проминусовал тему.

С небольшим перевесом предложение Макса было отклонено.

— Так ему, изменнику, и надо, — Иван стукнул кулаком по ковру, на котором сидел.

— Он не изменник, — сказал задумчиво Кампай. — С ним будет очень трудно спорить.

— Он сейчас придет, — Светлана на миг оторвалась от тихой беседы с Красновым, чтобы напомнить всем.

Иван с Гансом переглянулись кровожадно.

— Он, конечно, не изменник, — продолжал Такэси. — Он сильный, умный, убежденный противник. Если угодно, он так же необходим нам, как мы необходимы ему.

— Свет и тень, — сказала Светлана, — добро и зло, мужчина и женщина?

— Несомненно. В этом прогресс. Равновесие двух начал. Пусть он приходит, будем пить, есть и спорить. Но пока его нет, надо решить важную и секретную проблему: рисковать ли нам Василием.

Светкины ресницы испуганно заметались. "Ишь, стерва, любит все-таки, — подумал Скидан. — Врет, но любит. Или так: любит, но врет".

— А почему "рисковать"? — спросила она.

— Да ведь они к себе никого не пускают… — Роза умолкла под укоризненным взглядом Кампая.

— Света, — начал мягко Такэси. — Раньше это как-то к слову не приходилось… Ты помнишь, Василий собирался в… командировку…

— Так, и что же? — Светлана соображала быстро. — Эти резерваты никого к себе не пускают? То есть, у них — "граница на замке"? И мой Вася, как последний ш-ш-шпион, должен будет…

— Погоди, — остановил Скидан. — Не трещи.

— Света, — продолжал Такэси еще мягче. — Во-первых, он не должен. Только если он захочет…

— Не пущу! — Она заявила это с такой силой, что Скидан сам себя залюбил, зауважал и пожалел. Но это было только первое чувство. Она, конечно же, врет.

— Имеешь право, — быстро ответил Кампай. — Несогласие близких…

— Какого черта! — Рявкнул было Скидан. Не хватало, что кадровым офицером командовала жена. Однако и перегибать было не с руки: любит же, заботится. Скидан смягчил тон. — Ты, Светка, не думай, у них тут все попроще. Это не как у нас…

Она выключила терминал и села рядом на ковер. Повторила строго:

— Васенька, не пущу.

Скидан видел сонное лицо разведчика Краснова, его глаза, только что живо блестевшие, и понимал, что бывший зек его сейчас презирает. Он, конечно, думает: "Ха-ха! Где это видано, чтобы лагерный волкодав, "хромовый ряд" — в разведку ходил?" Нет уж, граждане фронтовики…

— Светочка, — сказал он вкрадчиво, — а я тебя и не спрашиваю. Надо идти, значит — пойду. А ты за меня помолишься. Или ты не знаешь, что такое — "надо"?

Он улыбнулся грозно, однако ее не унял.

Светка не взвизгнула и не вскочила, как могла когда-то. Она прижалась к нему теснее и еще вкрадчивее, чем он, пропела:

— На-адо?! Вас-ся, забудь это слово! Это ТАМ, У НИХ ничего без "надо" не получается. А здесь и так обходятся. Кому здесь будет плохо, если ты откажешься быть шпионом? Или ТАМ от этого станет лучше? Не-ет! Все это — бла-ажь…

На них смотрели, а она его бесстыдно баюкала! Ну во всем она стерва!

Скидан встал с пола. Он сказал, как ему казалось, по-здешнему мягко:

— Это нужно мне. Поняла?

— Не-а! — Она подняла бесстыжие, бездонные, тоскующие глаза.

— И нам с тобой. И ТАМ — это тоже нужно!

Из бездны всплыл испуг.

— Васенька, ты серьезно? А зачем?

— Долго объяснять, — отрезал Скидан. — Нужно — и все.

Светлана пригорюнилась, а он, страдая от жалости, твердо посмотрел на Кампая:

— Рисковать будем. Пойду немедленно.

— Это главное, — сказал Такэси. — Будем надеяться, что Света нас поймет.

— Я вас не пойму, — сказала она глухо.

— Завтра, — сказал Кампай, — нам с тобой надо поговорить наедине. У меня есть такие объяснения, что ты поймешь сразу. Они вчера открыли…

В дверь постучали.

— Открыто! — крикнула Светлана.

Пока входил Нарук, Такэси быстро сказал Скидану:

— Подробности — завтра.

— Я с вами, — вмешался вдруг оживший Краснов.

Заговорщики переглянулись. Времени на размышления у них не было: разведчик безошибочно выбрал момент. Оба кивнули.