Владимир ШКАЛИКОВ
ПУСТЫЕ СЛОВА
Фантастический рассказ
В заводском парткоме звонка ждали. Через минуту в проходной появился подтянутый секретарь. Он провел Игнатия Данилыча на территорию, принял пальто возле рогатой парткомовской вешалки и предупредительно расписался в лекторской путевке, которую следовало сдать в общество "Знание".
- У вас тема... - прочитал он. - "Все для человека, все во имя человека". - И вздохнул. - Ох, эти общие названия... Кто их только выдумывает? Вы не обижайтесь, но мне кажется, это все равно, что стоять перед людьми с зеркалом и говорить: "Вот, смотрите, какова жизнь".
- А что же, - возразил Игнатий Данилыч, - бывает, люди просто не замечают...
- Конструкторам бы что-нибудь поконкретнее, - уточнил секретарь, они народ подкованный.
- Как, почему конструкторам? - заволновался Игнатий Данилыч. - Меня к рабочим посылали...
- К рабочим пошел товарищ из автоинспекции, - сказал секретарь. Читали в последнем номере газеты: "Усилить профилактику дорожно-транспортного травматизма?"
- Так что же, - огорчился Игнатий Данилыч, - инженеры правил не нарушают?..
- Инженеров гаишники вчера агитировали, - сказал секретарь терпеливо. - А у вас, я слышал, богатый опыт... Вы просто расскажите ребятам, как раньше трудно жилось, примеры приведите из своей жизни... Им это нужнее, чем общие фразы.
- А возраст какой? - спросил Игнатий Данилыч угнетенно.
- Не старше тридцати. В самый раз.
...В расписанный по последнему слову дизайна зал экспериментально-конструкторского бюро Игнатий Данилыч входил с опаской. Практик без высшего образования, он чувствовал себя среди этой дипломированной молодежи не в своей тарелке. Ребята начитанные и радионаслышанные, они всегда были готовы "сыпануть" лектора неожиданным вопросом. Игнатию Данилычу даже казалось, что в этих вопросиках они видят всю соль и терпят лекцию только ради последующего зубоскальства. Главное, никогда не угадаешь, кто из них что придумает. Рабочая же аудитория философских и прочих подвохов не устраивала, и в любой цех Игнатий Данилыч входил как домой, заранее зная, на какие вопросы придется отвечать. И сейчас, открывая дверь с табличкой ЭКБ, он ощутил вдруг желание поправить галстук и пригладить остатки волос, заметил, что брюки слегка пузырятся на коленях, ботинки пора менять, левый рукав рубахи истрепался о часы, а ремешок на часах лоснится и потерял форму и цвет. Да еще эта новая лекция, которую ему навязали читать по бумажке, без подготовки, ссылаясь на то, что, мол, надо для плана, а текст легкий. И он, уважая план, взялся попробовать...
Встретили приветливо, как своего. Какой-то шустрый очкарик принял из рук гостя портфель, сунул его куда-то между приборами, быстренько освободил свой стол от паяльника и каких-то разноцветных панелей и пододвинул стул.
- У нас традиция - разговаривать сидя.
Остальные отложили паяльники и карандаши, трое в углу высунулись из-за чертежных досок. Обстановка создавалась располагающая. Они даже не загудели, когда начальник бюро назвал тему лекции. Присматриваясь к аудитории, привыкая к лицам, Игнатий Данилыч поговорил немного о значении своей лекции и взялся за портфель. Он выложил оттуда красную папку с лекцией, вернул портфель на прежнее место, развязал шелковые тесемки с узелками на концах, извлек текст и, отвернув титульный лист, увидел под ним чистую бумагу. "Как попал сюда чистый лист?" - подумал Игнатий Данилыч. - Давеча просматривал, не было его". Он открыл следующую страницу и увидел, что и она чиста! Игнатия Данилыча охватил озноб на странице значилось - "2".
Не слыша своего голоса, который для заполнения паузы произносил какие-то необязательные слова, лектор в безграничном смятении листал пронумерованную пачку чистой бумаги. Где-то попадались какие-то даты и цифры, несколько известных в области имен, но все это было отпечатано в разных местах - как будто кто-то стер или вытравил весь остальной текст, и теперь ничего нельзя связать. И будто в издевку сохранилась почти полностью последняя фраза:
"В заключение, товарищи, разрешите выразить твердую уверенность что мы с вами... сумеем преодолеть все трудности!" - Совершенно растерявшись, Игнатий Данилыч молча перечитывал эти слова уже шестой раз, а в голове хихикал, мешая сосредоточиться, анекдот о престарелом профессоре: "Снится мне, что читаю лекцию студентам. Просыпаюсь и что же: я действительно читаю лекцию". Игнатий Данилыч незаметно куснул себя за язык. Нет он не спал. Чертовщина какая-то.
Инженеры вежливо ждали. Пахло канифолью.
- Секунду! - попросил Игнатий Данилыч и зачем-то заглянул за последний лист - инстинктивная бессмыслица всякого потерявшего. И новая волна озноба покрыла все его тело "гусиной кожей". На дне папки россыпью лежала вся лекция. Неуловимо тонкие, хрупкие, невесомые буквы были свалены многотысячной приплюснутой кучей, сбившейся в угол бумаговместилища. Казалось, они готовы улететь при малейшем движении воздуха. Игнатий Данилыч задержал дыхание и попытался ухватить буквы вдруг задрожавшими корявыми пальцами. Но пальцы взяли пустоту.
- А можно вопрос, пока вы не начали? - раздался звонкий молодой голос.
Игнатий Данилыч оторвал взгляд от чуда и увидел очкарика, уступившего ему стол. Кивнул очкарику, отгоняя движением головы разноцветные круги перед глазами.
- Вот когда я учился в политехническом институте, начал тот, - нам говорили, что в первые месяцы войны сюда, в Чаинск, были эвакуированы 38 промышленных предприятий. А прочитать об этом как-то нигде не пришлось. Не могли бы вы что-нибудь присоветовать?
Это был спасательный круг. Кто-кто, а уж Игнатий Данилыч знал историю эвакуации из первых рук. Более того, он собственными руками делал эту историю!
- Принимал участие в эвакуации, - сказал он осторожно. - Я мог бы рассказать обо всем безо всяких источников. Но вам ведь интересно о вашем заводе, а мы все тридцать пять лет - на манометровом...
- Это ничего! - воскликнула раскосенькая в цветастой кофточке. - Я год работала на манометровом и ничего не знаю...
- Но тема лекции...
- Это тоже пустяки, - успокоил очкарик. - Пусть для узкого круга лекция называется: "Вклад города Чаинска в победу над фашизмом".
- Даешь! - сказала маленькая блондинка, за чей стол очкарик пересел, устраивая лектора. - Это ведь живая история! Даешь! Пожалуйста...
- А я - живой экспонат, - усмехнулся Игнатий Данилыч. Круги у него перед глазами уже исчезли, озноб кончился. - Только вот вымираем мы все быстрее. Особенно фронтовики.
- Мемуары вам надо оставлять, - сказал кто-то из-за кульмана.
- Мы ведь писаки неважные, - вздохнул Игнатий Данилыч. - Я, как на пенсию проводили, уже год читаю лекции, - он опасливо потрогал красную папку, - о рабочей гордости. Там и про историю приходится говорить. Ну, слушайте, раз интересно. Морозы тогда завернули под пятьдесят. Мы и сейчас не особо их любим, а тогда были только что из Москвы, кто в чем от войны утек...
...Через час, провожаемый аплодисментами, с развязанной красной папкой в одной руке и расстегнутым портфелем в другой, он вошел в кабинет начальника бюро.
- Ну, как? - поднялся тот из-за стола. - Довольны аудиторией?
- Вот как довольны! - заулыбался Игнатий Данилыч. - Славные у вас ребятки. Приглашали еще раз прийти, дорассказать.
- Вот и приходите. Я тоже послушаю. Вас проводить?
- Сам выберусь, - махнул папкой лектор. - Вы мне только вот что объясните: как такое могло случиться?
Он вынул из папки свой облысевший конспект и продемонстрировал осыпавшиеся буквы.
- Вот тебе раз! - удивился начальник бюро. - Отчего же это? Когда?
- Час назад. Здесь, у вас.
- И что вы об этом думаете?
- А что я могу думать? Я больше по слесарной части. За вами слово.
- Может быть, бумага такая? - почесал в затылке инженер. - Или на машинке лента некачественная?
- Вы еще скажите: от мороза, - рассердился Игнатий Данилыч. - Даже следов не осталось. - Он повернул бумагу ребром к свету. Оттисков литер на ней действительно не было. Начальник бюро всмотрелся в остатки текста.
- Так ведь это на ротаторе отпечатано!
- Да не важно, на чем! - вскричал пенсионер. - Важно, что буквы осыпались, как листья с клена. И притом не все.
- А знаете что? - сказал начальник бюро. - Это макулатура вам не очень нужна?
Игнатий Данилыч махнул рукой.
- Так оставьте ее мне. А к следующей нашей встрече постараемся разобраться.
- Постарайся, сынок, - сказал старый слесарь. - Бумага там, краска, ротатор или... А я через пару недель к вам загляну.
Оставшись один, начальник бюро поглядел бумагу на просвет. Потом поставил на листе свою подпись и потряс его за угол. Буквы не осыпались. Он снял с гвоздя ножницы и отрезал от листа узкую полоску. Вынул из кармана зажигалку и поднес к бумаге огонь. Полоска легко занялась и быстро сгорела. Он разглядел пепел - не появились ли буквы на нем. И, ничего не найдя, стряхнул его в пепельницу.
Удовлетворившись своими опытами, начальник бюро вышел из кабинета, отыскал глазами шустрого очкарика и строго ему кивнул. Тот сразу подошел и вслед за шефом расположился на стуле в его фанерных аппартаментах.
- Кайся, - сказал шеф. - Кроме тебя, некому.
С минуту длилось молчание. Начальник бюро глядел на молодого коллегу задумчиво и дружелюбно, а тот рассматривал содержимое красной папки и пепел. Делал он это без лишних эмоций, как делают простые, привычные дела. Потом спокойно сказал:
- Ген Геныч, бумага тут почти ни при чем.
- Почему почти?
- Давайте начнем не с бумаги, - предложил конструктор.
- Давай, Арсений Петрович, давай, - согласился начальник. - Но только сначала ты скажи, зачем пытался обидеть человека? Пожилого и заслуженного, между прочим.
- А разве он ушел обиженным? У меня и в мыслях не было его обижать.
- Но текст лекции ты ему сгубил или не ты?
- Я. Но у меня на этот случай было три варианта отвлекающих вопросов. И не случайных.
- Ты что же, все бюро опрашивал?
- На то я и культмассовый сектор, чтобы знать вопросы...
- И что же, интересно, он без текста доверил?
- Вы же слышали наши аплодисменты! От всей души, ей-богу! Да мы и на пленку записали, память останется...
- М-да-с, - покачал головой Ген Геныч. - Память народная теперь магнитофонной записью сильна?
- Не сильна, шеф, а усилена!
- Согласен. Теперь кайся.
- Только предупреждаю, - сказал Арсений Петрович, - до конца я еще сам не разобрался.
- Ничего, валяй. Вместе разберемся.
- Вчера после работы, - начал конструктор, - я задержался с вашей тройной модуляцией, варианты попробовать. Ничего особенного не узрел, но возникло желание увеличить кратность. Стащил к своему столу все генераторы, какие у ребят нашел, и начал загружать схему покаскадно. На осциллографе - какая-то свистопляска...
- Само собой, - вставил шеф. - Считать же надо...
- Когда подключал седьмую частоту, - продолжал Арсений Петрович, - я неловко потянулся к генератору и животом навалился на входной кабель осциллографа. Он выскочил из гнезда, и штекер упал на статью. Я за ним нагнулся и вижу - буквы перед штекером с газеты осыпаются, как будто из него дует ветром, как будто их водой смывает!..
- Все подряд?
- В том-то и странность, что не все. Вот смотрите.
Он вынул из заднего кармана брюк обрывок газеты. Вместо целых абзацев там были белые пятна. То есть не совсем белые, газета была испачкана чем-то жирным, но букв там, где им по логике следовало находиться, не было и в помине.
Ген Геныч принялся изучать текст. Арсений Петрович перебирал текст бывшей лекции и качал головой.
Наконец начальник поднял глаза.
- Нет, Арсен, до меня не доходит. Все-таки у тебя на размышление целая ночь была... Вот, смотри, тут написано: "В селе все считают Катю своим человеком". Дальше пробел. Две строчки с небольшим. Потом: "Хлеборобы ценят в ней уважение к их труду, грамотность". Что могло быть там, где пробел?
- Сейчас, сейчас, - сказал Арсен и полез в другой карман. - В этом месте не случайное облучение. Тут я уже пытался анализировать, поэтому сначала переписал, а потом - под штекер... Вот: "Невысокая, худенькая, похожая на пионерку, девушка пришлась, как говорится, ко двору".
- Так-так, - начал понимать начальник бюро. - Повторение сказанного и ненужная информация. Короче говоря, пустые слова.
- Вот! - вскричал Арсен. - Вот та формулировка, которая мне не давалась. Именно пустые.
- Можно сказать и "лишние", - пожал плечами Ген Геныч.
- Нет-нет! В "лишних" - нет физического смысла.
- Ты хочешь сказать...
- Да, я хочу, только скажите сами, у вас вообще талант на формулировки.
- Пустые слова, - начал Ген Геныч, - слабее весомых держатся на бумаге... как сухие листья на дереве... Но это мистика, Арсен!
- Это микрогравитация, - сказал Арсен, - и резонансная чистота с необходимой модуляцией.
Он схватил со стола авторучку и быстро написал несколько фраз.
- Прочтите!
- "Никому не нужны пустые слова, - читал вслух Ген Геныч. - Никто не нуждается в повторении ненужных слов. Не пишите на бумаге и не произносите вслух слова, от которых нет пользы".
- Давайте сейчас внесем этот листок в поле излучателя, - сказал Арсен, - и из трех фраз на нем останется только одна. Да и то в лучшем случае, потому что истина больно уж избита.
- М-да-с. Так избита, что лечат, лечат... - было видно, что Ген Геныч каламбурит автоматически и не слышит собственных слов. Какая-то идея забрезжила в его остановившемся взоре.
- Можно предположить, - продолжал свою мысль Арсен, - что сам процесс написания пустых слов, незаметно для пишущего, отличен от нормального. Веские мысли пишутся с удвоенным нажимом, а пустые...
- А ротатор, типографская машина? - очнулся шеф.
- Да откуда же я знаю? - вскричал Арсен. - Дело новое...
- Ну, тогда, - глаза шефа хищно сверкнули, - тогда, как полагается в лучших традициях, - эксперимент на себе!
- Облучаться?
Шеф усмехнулся и поднял с пола свой тяжелый портфель.
- Хуже. Его облучим.
- А что там?
- Слушай, - сказал тихо Ген Геныч, - ты считаешь меня ученым? Или уже только администратором?
- Всем бы ученым быть такими администраторами! - искренно воскликнул Арсен. - И всем администраторам - такими учеными. У вас вон докторская готова...
- Вот она и лежит в портфеле, - сказал шеф.
- А не страшно?
- А ты как думаешь? Но я приготовил ее для оппонента. Так что все равно - оппонентом больше, оппонентом меньше... Машина в этом смысле даже объективнее, верно?
- Так я уже раздал генераторы. Ребятам же работать надо...
- А ты не пытайся спасти мое положение, - сказал шеф сердито. - Я предпочитаю чистые эксперименты, сам знаешь.
...Узнав, что сейчас произойдет, маленькая блондинка охнула:
- Ген Геныч, может, не надо? Оно ж неопробованное. Опасно ведь...
- Зато интересно, - возразила раскосенькая в цветастой кофточке.
- Тебе интересно, а человек работал...
- Если штукатурка осыпалась, значит, человек не работал, а отрабатывал, - сказал шеф сурово. - И если я написал макулатуру, то выгоднее обменять ее в лавке на "Графа Монте-Кристо" и уйти на радость всем в стопроцентные администраторы.
Он помог изобретателю собрать схему и сам поставил портфель к пластине с дырками, приспособленной под излучатель.
- Включай!
Арсен дрогнувшей рукой включил аппаратуру. Разумеется, ничего особенно не произошло, просто загудели трансформаторы блоков питания, и через минуту зловещей тишины изобретатель сказал, что достаточно.
- Вынимай, - велел Ген Геныч и, скрывая волнение, отвернулся.
Арсен извлек из портфеля толстую кипу бумаги и стал быстро перелистывать страницы текста и схем. Все конструкторское бюро не дыша следило за мельканием его рук. Наконец последняя страница была перевернута - и наступила восхищенная тишина.
- Ну, - спросил шеф, - честный я человек?
Его молча взяли на руки и подбросили. А когда поймали, то не дали ступить на бренный пол - отнесли в кабинет и опустили на стул.
- Ген Геныч, не покидайте нас никогда, - пролепетала рыженькая конструкторша, которой он не далее как сегодня утром устроил разнос за опоздание.
- Мы вам кресло подарим, - сказал кто-то из задних рядов.
- В кресле хуже думается, - сказала раскосенькая.
- Это когда думать нечем, - тут же возразила блондинка.
Шеф хотел вмешаться, но тут тихо вошел Арсен. Он нес открытый портфель, где виднелась уложенная с прежней аккуратностью докторская диссертация, но лицо у него было печальным.
Шеф увидел в руке изобретателя запечатанный конверт и побледнел.
- Надо же было сперва все там посмотреть, - сказал Арсен с упреком, а вы: "Давай-давай". Теперь, может быть, письмо испортили. Это ж вам не доклад, не диссертация...
- Дай сюда.
Шеф спрятал письмо в нагрудный карман.
- Может быть, до него лучи не достали, - неуверенно предположил Арсен. - Оно в другом отделении лежало...
- Дома разберусь, - сказал Ген Геныч, к которому уже вернулось самообладание. - Сейчас все свободны, а ты присядь. С сегодняшнего дня ты ничем другим заниматься не будешь. Согласен?
Арсен кивнул.
- Составь список всей необходимой аппаратуры, завтра ее получишь и приступай. Что-нибудь тебе еще нужно?
Оставшуюся часть дня Ген Геныч, если не считать визита к оппоненту, ездил в общественном транспорте, и ходил пешком. Домой не ехалось и не шлось. Мучило одиночество.
Наконец, около полуночи, он, усталый и замерзший, почувствовал себя в состоянии заснуть и сошел на своей остановке.
Открыл дверь квартиры. Пахнуло семьей, и от этого ему снова стало плохо. Весь вечер, скитаясь по городу, он представлял, заставлял себя представить, что дома ждут.
И вот - эта нежилая тишина. Сыновья убивают зимние каникулы где-то в пионерском туристическом поезде, а жена вторую неделю ничего не пишет из санатория, куда он насильно вытолкал ее с больной печенью. На вокзале они из-за пустяка повздорили, и запоздалое желание извиниться не давало ему покоя.
Раздевшись, Ген Геныч поставил чайник на плиту и залез под душ. Пока успокаивал себя водой, половина воды в чайнике успела выкипеть. Кипятку хватило только - на заварку.
Он налил еще полный чайник, будто на всю семью, но тут же забыл о нем, принялся пить горькую заварку со старой коркой хлеба - ничего другого в доме просто не было. От заварки и усталости сердце застучало шибко, и в таком состоянии он не решился распечатывать письмо жены.
Сидел и разглядывал конверт.
"Отправлено четыре дня назад, - думал Ген Геныч. - Ровно столько времени и поезд оттуда идет... Индекс на конверте не осыпался, образец индекса на месте, оба адреса тоже целы, АВИА, название фабрики..." Он все прочел, что там было снаружи и решительно взял со стола ножницы.
Держа конверт плашмя, осторожно отрезал самый краешек и достал сложенный вдвое тетрадный лист.
"Геночка, родненький!.." гласила первая строка. Дальше было пусто. Он перевернул листок. Там только в самом низу стояла дата и: "Ни разу без тебя никуда не ездила и никогда больше не поеду. Я очень по тебе скучаю".
Привычной подписи "Твоя я" не было. Вместе с прочими осыпавшимися словами она валялась в глубине конверта. Ген Геныч вытряхнул буквы на ладонь. Связанные прописью, слова не рассыпались, а только перемешались и спутались.
"Доехала", - вытянул он осторожно за хвостик, - "лечусь", "приеду"...
Хвостики обрывались под тяжестью слов, они падали на ладонь и рассыпались.
- Вот так логика, - сказал сердито. - Выходит, сердито. - Выходит писать о любви разрешается только между строк. И не дай бог повториться. Никакого "милого вздора"... А если это излучение действует и на человека, то для кого-то разговор превратится в удовольствие, а для других - в пытку? И повторение - уже не мать учения? И кем же вообще станет человек?.. М-да-с. Мальчишка был прав: перед облучением портфель следовало проверить. Жалко письма, чертовски жалко.
В задумчивости он постукал ребром конверта по столу и вдруг заметил, как отстает и отваливается обратный адрес.
- Уж не значит ли это, что она домой поехала? Сбежала из санатория?!
Ген Геныч поглядел на часы. Полчаса назад должен был прийти поезд с юга.
В прихожей раздался знакомый звонок...