1. Вокруг зарубежного съезда

В течение нескольких лет после окончания гражданской войны «заграничная организация русской буржуазии и всех русских контрреволюционных партий», белоэмигрантский лагерь в целом подверглись уже влиянию тех сил и тенденций, которые в конечном счете привели зарубежную контрреволюцию к полному ее краху. Потерпели поражение антисоветские мятежи, окончились провалом попытки организации белых десантов, а также многие инспирируемые из-за рубежа контрреволюционные акции. Налицо была прочная и устойчивая стабилизация социализма в СССР: окончание восстановления народного хозяйства, укрепление на основах нэпа хозяйственной смычки между городом и деревней, экономического союза пролетариата и крестьянства; курс на индустриализацию страны; целая полоса признаний Советской республики на международной арене.

С другой стороны, в эти годы определилась частичная стабилизация капитализма. Она была относительной и непрочной, но тем не менее дала толчок к созданию целой системы направленных против СССР экономических и политических блоков. На этом общем фоне начинается новый период истории белой эмиграции, ее политических течений, период, который продолжался вплоть до второй мировой войны.

В сложной, противоречивой обстановке середины 20-х гг. эмигрантские группировки проявляли себя достаточно активно, пытаясь объединить свои усилия в борьбе против Советской власти.

* * *

1 апреля 1926 г. газета «Тан» — официоз французского Министерства иностранных дел — поместила очень небольшую, всего в несколько строк, информацию о том, что в Париже в следующее воскресенье откроется «всемирный русский съезд»1 . И хотя это сообщение не было первоапрельской шуткой, этот съезд, который действительно собрался, дал пищу для многих сатирических выступлений. По словам Михаила Кольцова, даже белые газеты (кроме «Возрождения») описывали съезд «в гоголевских тонах», осмеивая высокопоставленных эмигрантов2 . Но организаторы съезда относились к своему предприятию очень серьезно. /111/

Зарубежный съезд был призван объединить силы белой эмиграции. Это была попытка снова встать на путь вооруженной борьбы. «Бороться всячески и во всех направлениях», — заявил при открытии съезда председатель организационного комитета П. Б. Струве. «Нас не остановит признание Советской власти многими государствами, многими народами», — угрожал с трибуны А. Ф. Трепов. «И прежде всего вопрос о самой жестокой и непримиримой борьбе с III Интернационалом и его слугами…» — настаивал П. Н. Краснов. «Борьба должна быть до конца, без конца до победы», — говорил Н. Е. Марков, приветствуя съезд от имени Высшего монархического совета3 .

Попытки объединить силы эмиграции предпринимались уже не раз. Достаточно вспомнить «Русский Совет» Врангеля, Национальный комитет во главе с Карташевым, другие эмигрантские органы. Единства не получалось. В определенных кругах, судя по всему, близких к Врангелю, возникла идея съезда, который стал бы внушительной демонстрацией перед Россией и иностранными правительствами единства «русских зарубежных сил и их целей».

Согласно информации, которая тогда нигде не разглашалась, еще летом 1923 г. началась подготовка к съезду, когда в Париж приехал И. П. Алексинский. Несколько раз он выступал на заседаниях, в которых принимали участие генералы Е. К. Миллер и П. Н. Шатилов, другие эмигрантские деятели. Алексинский сообщил, что генерал Врангель согласен с предложением о съезде и создании центра «объединенной зарубежной России», что А. В. Карташев прислал письмо, в котором просил заранее «выяснить взаимоотношения между русским Национальным комитетом и предполагаемым общим центром», а М. Н. Гирс — председатель совещания бывших русских послов — сказал, что создание такого центра всегда было его мечтой.

Во время этих переговоров составилось мнение, что великий князь Николай должен быть провозглашен на съезде главой «широкого национального фронта». Поддерживая созыв съезда и заявив о подчинении великому князю, врангелевцы тем не менее уверяли, что они стоят вне политики и поэтому отказываются от представительства на съезде армии и офицерских организаций4 .

Позже был создан оргкомитет по подготовке съезда. В него вошли 72 члена, представлявших разные монархические организации, Национальный комитет, Торгпром. Председателем оргкомитета стал П. Б. Струве. Жизненный путь его достаточно хорошо известен: легальный марксист, потом веховец, правый кадет, монархист, врангелевский министр иностранных дел. Как-то в своем кругу Струве говорил о главном в своей жизни, что хотел бы завещать сыновьям. Оказывается, это была гордость за участие в «белом движении»5 . И не случайно именно П. Б. Струве возглавил новую эмигрантскую газету, созданную /112/ в 1925 г. на деньги бывшего нефтепромышленника А. О. Гукасова. Само название газеты — «Возрождение» — стало синонимом особой «возрожденческой» философии, пронизанной духом «белой борьбы» и реставрации. На страницах этой газеты широко освещались подготовка к зарубежному съезду, организация выборов, ход его заседаний. В листовке, распространявшейся среди русских эмигрантов, оргкомитет объявлял, что «цель съезда — сплочение воедино всех действенных русских сил во имя освобождения России от ига III Интернационала…». Затем следовал призыв стать участниками фонда российского зарубежного съезда, «не стесняясь размерами своих даяний». Оргкомитет выражал надежду, что все препятствия на пути к созыву съезда будут преодолены6 .

Не успели просохнуть чернила под этим обращением, как вопреки всем призывам началась ожесточенная борьба между самими инициаторами съезда. «Идет борьба, — указывалось 2 марта 1926 г. в газете «Возрождение», — и со стороны некоторых умеренных, и со стороны некоторых правых — за количество мест на съезде». Выступая в Белграде, один из правых деятелей «белого движения», Н. Н. Львов, резко раскритиковал систему выборов, разработанную оргкомитетом. Согласно этой системе, все члены оргкомитета автоматически становились делегатами съезда (20 % его состава), остальные выбирались от разных эмигрантских организаций и (небольшая часть) от «неорганизованных» эмигрантов. В Югославии всем заправляли крайне правые — П. В. Скаржинский, С. Н. Палеолог, митрополит Антоний. Львов обвинил компанию Скаржинского в намерении захватом овладеть съездом, окружить великого князя, оттолкнуть всех и остаться у кормила правления. Милюков, который находился в открытой оппозиции к съезду, собрал сведения о ходе выборов на съезд в ряде стран. По его данным, во Франции приняли участие в голосовании максимум 8,8 % тех, кто должен был выбирать. В списке организаций, от которых избирались делегаты во Франции, значились Торгово-промышленный союз, Центральная организация торгово-промышленного класса, Русский национальный комитет, Центральный совет монархических групп, Центральный комитет народно-монархической партии, Центральный комитет союза объединенных монархистов, Парижский отдел монархической партии, Союз монархической молодежи, Союз бывших служащих Министерства иностранных дел, Совет съездов горнопромышленников Юга России, Академическая группа, Союз инженеров и др. По сведениям Милюкова, в выборах на зарубежный съезд в Польше приняли участие всего 0,25 % избирателей, в Чехословакии выборы также проходили «строго конспиративно», «без посторонних»7 . «Левые» и некоторые умеренные эмигрантские группировки отказались участвовать в съезде. Против него выступили и представители казачьих организаций, «дабы не позволить /113/ партийным организациям казачьими именами и казачьими голосами оперировать на съезде».

Известно, что монархисты уличали Милюкова, выступившего после гражданской войны с «новой тактикой», в предательстве. Теперь, в связи с подготовкой зарубежного съезда, возглавляемое Милюковым Республиканско-демократическое объединение выпустило обращение, в котором говорилось: «Присмотритесь повнимательнее, что происходит за кулисами у созывающих съезд… В составе устроителей съезда есть только одна группа, которая знает, что хочет, — это крайние монархисты. Это те люди, которые в свое время помешали той самой династии, которую теперь защищают, сделать необходимые уступки народу, чтобы сохранить свое существование. Это они — Треповы, Крупенские, Скаржинекие, Палеологи и т. д. — своим упорством довели Россию до революции»8 . Милюков не жалеет красок, выступая против монархистов, которые, по его словам, и здесь, за границей, сорганизовались в касту, которая села на шею рядовой эмиграции.

Подготовка съезда и намерение провозгласить «верховным вождем» Николая Николаевича обострили отношения между отдельными монархическими направлениями. Кирилловцы издали циркуляр канцелярии «его императорского величества», написанный в очень острых выражениях. Инициаторы и вдохновители Съезда, говорилось в этом циркуляре, под маской патриотизма таят «гибельные для дела возрождения России цели, клонящиеся к замене принципа законности политиканством частью злонамеренных, частью близоруких партийных вождей…». Всем «верноподданным» от имени «его императорского величества» повелевалось «никакого участия в созываемом некоторыми эмигрантскими группировками зарубежном съезде не принимать»9 . Циркуляр заканчивался утверждением, что результаты проектируемого съезда могут быть лишь самыми отрицательными, резолюции — несомненно подтасованными, а расчеты — себялюбивыми и в конце концов обреченными на неудачу.

Так выглядел этот «единый антибольшевистский фронт» в тот момент, когда после длительной подготовки делалась попытка объединить наконец силы контрреволюции за рубежом.

С новой силой свара разгорелась уже на самом съезде, который торжественно открылся 4 апреля 1926 г. в роскошных залах парижской гостиницы «Мажестик». 420 делегатов из 26 стран разбились на разные группировки. На съезде все перепуталось, писала «Правда»10 . Даже умеренные монархисты здесь казались «левыми». На закрытом заседании Н. Е. Марков охарактеризовал Струве чуть ли не как бывшего революционера. При выборах председателя Струве получил 230 голосов «за» и 190 — «против». Столкновения возникали и в связи с определением порядка выступлении (Трепов хотел быть первым), и но поводу того, Какой Митрополит — Антоний или Евлогий — должен служить молебен. А дотом Марков предложил, чтобы сверх /114/ программы все пропели «Боже, царя храни». Это вызвало некоторое смущение. Был объявлен перерыв, во время которого Маркова уговорили отказаться от пения.

Несколько дней съезд приветствовали представители разных эмигрантских организаций. Часто за громкими названиями каких-то союзов, центральных комитетов или советов скрывались весьма искусственные образования всего лишь с несколькими десятками членов. Делегаты, как было объявлено, заслушали приветствие французского политического деятеля, бывшего депутата Жана Эрлиша. Никем не уполномоченный, он пытался выступать от имени «прекрасной Франции». Жан Эрлиш (он же Ян Эрлих), называвший себя французским антибольшевиком, был выходцем из России.

Официальных приветствий от французского правительства А. Бриана не последовало. Это, разумеется, не случайно. В то время, когда в отеле «Мажестик» заседали белоэмигранты, на Кэ де Орсэ советская делегация вела переговоры, с тем чтобы выработать modus vivendi в отношениях между двумя странами. Французское правительство было заинтересовано в этих переговорах и в развитии экономических отношений с Советской Россией. Характерный факт: незадолго до открытия зарубежного съезда, 14 марта 1926 г., в «Правде» сообщалось, что во Франции группа бывших владельцев нефтяных промыслов в Баку и Грозном протестует против закупок советской нефти. Однако французское правительство, заключившее выгодную сделку, не обращало никакого внимания на эти протесты.

«Любое европейское государство в настоящее время в гораздо большей степени, чем ранее, начинает понимать, как важно восстановление торговых отношений с Россией… Россия является подходящим для Европы рынком сбыта, заменяющим заморские рынки, которые ныне так трудно сохранить»11 , — писала немецкая газета «Дойче алгемайне цайтунг». Подобные настроения получали все большее распространение в деловых кругах Запада.

24 апреля 1926 г. в Берлине состоялось подписание советско-германского договора о нейтралитете и ненападении. Статья I договора устанавливала, что «основой взаимоотношений между Германией и СССР остается Рапалльский договор». Тем самым создавались большие ограничения для проведения германским правительством открыто антисоветского курса. В политической обстановке 1926 г., когда только что вступили в действие подписанные западными державами Локарнские договоры и делалась попытка сколотить новый антисоветский блок, советско-германский договор стал серьезным противовесом политике Локарно.

Да и сам по себе факт почти десятилетнего существования Советского государства заставлял задуматься реалистически мыслящих политиков. В западной печати появлялись призывы к более гибкой дипломатии. В газетах, например, сообщалось о /115/ борьбе в Америке за признание СССР, о том, что портовые склады Нью-Йорка переполнены тракторами, плугами, молотилками и другими сельскохозяйственными машинами, закупленными СССР, и в то же время печаталась информация об антисоветской кампании в США12 .

Международная обстановка с ее противоречивыми тенденциями, приливами и отливами порождала в эмигрантских кругах разные настроения, которые в какой-то мере получили отражение и на зарубежном съезде. Незадолго до съезда крайне правые эмигрантские деятели типа Маркова распространяли слухи о предстоящей иностранной интервенции и о возможности использования остатков белых войск. Выступая 20 сентября 1925 г. в Париже, Марков с предельной откровенностью призывал поддерживать интервенцию, какова бы она ни была, «даже если бы ее результатом было разделение России на сферы влияния»13 . Если послушать этого оратора, то осенью 1925 г. все выглядело очень просто — нужно было только достать денег, получить помощь от иностранцев и выставить на советскую границу хотя бы небольшую армию.

Известные монархисты усиленно призывали на съезде к борьбе против большевиков, к уничтожению Советской власти, но «о спасительной роли интервенции» предпочитали уже умалчивать. Марков заявил: «Мы сейчас сознательно свернули наши знамена»14 (монархические. — Л. Ш.). Но тут же добавил: «Мы им не изменили». Маскировали монархисты свои цели и словами о «непредрешенчестве».

Зарубежный съезд отправил к великому князю в Шуаньи депутацию. Отвечая на приветствие, Николай Николаевич писал, что высоко ценит «засвидетельствованную съездом готовность зарубежных сынов России содействовать» его «начинаниям по спасению родины»15 . Пытаясь как-то затуманить суть дела, великий князь призывал своих единомышленников «не предрешать» ее будущих судеб. Он великодушно предоставлял «бесправному народу» свободу установить «основы своего бытия и устроения…».

Откликаясь на послание князя публикацией фельетона, М. Кольцов со свойственным ему, сарказмом заметил: «Ну, спасибо, великий князь. Вот это хорошо. Правда, запоздало оно, это разрешение, лет на восемь с хвостиком. За это время мы здесь мало-мало устроили свое бытие, устраиваем дальше»16 .

Нужно сказать, что, несмотря на заявления о «непредрешении», монархическая суть всего предприятия была слишком явной. И не случайно в дни съезда в западной печати появились сообщения о том, что великий князь Николай Николаевич объявлен «наследником романовского трона». «Возрождение» 9 апреля выступило с опровержением подобной публикации в газете «Дейли мейл».

Но сообщения о еще одном русском «царе» продолжали печататься. Венская «Арбайтер цайтунг» рассказывала своим читателям, /116/ что около двух лет назад «великий князь Кирилл возложил на себя корону Российской империи». С этим не мог примириться, по словам газеты, его родич — великий князь Николай, который тоже считает своим предназначением господствовать над всеми русскими. «В поисках опоры среди эмиграции он объявил себя «народным царем». Ныне ему удалось добиться, чтобы так называемый всемирный съезд русских эмигрантов в Париже провозгласил его царем»17 . Заметка заканчивалась замечанием, в тех условиях весьма знаменательным, что русские отнесутся к этому хладнокровно — Советская Россия достаточно могуча, а царь от нее дальше, чем когда-либо.

5 апреля 1926 г., когда съезд только еще собирался, «Возрождение» опубликовало передовую статью, взывая к сознанию его участников: «Нужно помнить, что большевики ждут от съезда двух вещей: демонстрации розни и обнажения сословных и классовых интересов. Большевики только и мечтают о том, чтобы можно было использовать постановления съезда как реставрационные вожделения».

Однако эти доводы ни на кого не подействовали. На съезде возникали все новые и новые разногласия. По мнению И. А. Ильина, известного монархического идеолога, всему мешал дух партийности, который царил среди зарубежной эмиграции. Ильин откровенно мечтал о грядущем царе всея Руси, который будет якобы вне партий, классов и сословий. Монархические тенденции, проявившиеся так откровенно, вызвали протесты со стороны некоторой наиболее умеренной части участников съезда.

Представители так называемых торгово-промышленных кругов, которые были в числе инициаторов зарубежного съезда, все время колебались. Засилье на съезде «дикого помещика», как выразился один автор, испугало эту группировку. Дело дошло до скандала, когда бывший фабрикант С. Н. Третьяков — один из руководителей Торгпрома и товарищ председателя оргкомитета по подготовке съезда — покинул его. Здесь как раз и сказались те сословные и классовые интересы, против обнажения которых предупреждало «Возрождение». Оказалось, что часть делегатов съезда не хотела подчиняться великому князю и была против создания руководящего органа при «верховном вожде».

Масла в огонь подлил М. М. Федоров — правый кадет, член Национального комитета и оргкомитета съезда. Он заявил, что провозглашать великого князя вождем преждевременно и что это может оказаться скорее вредным, чем полезным. Председатель прервал его, когда Федоров пытался говорить о «будущем органе и его подчинении великому князю». Пользуясь своей властью, председатель потребовал, чтобы Федоров не касался данного вопроса. Но к нему возвращались и другие ораторы. Один из них, Н. Н. Львов, сказал, что руководящий орган при данных условиях будет только символом разъединения18 . /117/

Классовые и сословные интересы особенно ярко проявились при обсуждении доклада о земле, с которым выступил В. И. Гурко — бывший царский сановник, член оргкомитета съезда. Когда-то он был одним из организаторов проведения столыпинской земельной реформы. И не случайно во время его доклада делегаты съезда почтили вставанием память Столыпина. Рассмотрение земельного вопроса представителями бывшего поместного класса, людьми, которых революция лишила всех земельных угодий, их попытка выработать какую-то аграрную программу с учетом тех изменений, которые претерпело землеустройство в Советской России после революции, должны были создать видимость гибкого подхода ее авторов к проблеме, выгодно представить их в глазах иностранных наблюдателей, а внутри России, может быть, даже завоевать поддержку среди кулацкой прослойки деревни, активность которой выросла в условиях нэпа.

Гурко заявил, что в 1926 г. уже невозможно вернуть земли бывшим собственникам. Шесть лет назад, по его мнению, это еще можно было сделать. А теперь все выкристаллизовалось. Нет другого выхода, сказал, как бы оправдываясь, докладчик, как закрепить землю за теми, кто ею владеет. После доклада разгорелась дискуссия. Некоторым ораторам казалось, что их уже ждут в России. Трепов, например, заранее «успокаивал» крестьян, что ничего отнимать у них не будут. Но тут же объявил, что «крепкие» крестьяне ни за что своей земли не уступят, той земли, которую «у них захватила деревенская беднота, жадная до чужого». И вообще и он, и Марков, и Скаржинский стоят за то, чтобы отложить решение вопроса до возвращения в Россию. Трепов, впрочем, полагал, что в России не один земельный вопрос, а 15 миллионов земельных вопросов, т. е. столько же, сколько хозяйств. Но вот на трибуну поднимается престарелый князь Д. Д. Оболенский. Он вспомнил «своих крестьян», которые, по его словам, «хотят помещиков». «Мы вернем земли по принадлежности, — заявил он, — и тогда за нами пойдут»19 .

В резолюции было записано обещание не отнимать у крестьян землю, которой они пользуются. Однако выступления на съезде черносотенно-монархических деятелей сильнее всяких резолюций раскрывали их подлинную заинтересованность в имущественной реставрации. Злобный антисоветизм, клевета, попытки извратить тенденции развития Советского Союза, представить их перед западными державами в выгодном для зарубежной контрреволюции свете — все это переполняло доклады и выступления, посвященные внутреннему положению СССР.

Нужно заметить, что «описания» эмигрантов были в то время одним из главных источников представлений о Советской республике для многих буржуазных деятелей; предсказывать гибель Советской власти стало любимым занятием. «Начиная с /118/ 1918 г., — писал в своей книге о Советской России немецкий автор К. Барц, — через определенные промежутки времени провозглашается конец большевистского эксперимента в России… Публикуются «сообщения» достойных всякого сочувствия эмигрантов, основанные, разумеется, на «достоверных» источниках»20 . Материалы зарубежного съезда должны были дать новую пищу для таких «предсказаний».

Считая социалистическую революцию явлением случайным, результатом заговора, в котором главную роль играли внешние силы, докладчики С. С. Ольденбург, Ю. Ф. Семенов, А. М. Масленников и другие идеологи кадетско-монархического толка изображали большевиков не иначе как чужеродной и враждебной России «политической сектой». Они ратовали за объединение усилий России «зарубежной» и «внутренней». Призывая к борьбе с Советской властью, они делали упор на нарастание внутренних антисоветских сил, прежде всего «нового зажиточного класса» — кулачества — в деревне. Потеряв всякое чувство реальности, на съезде рассуждали о праве «зарубежной России», т. е. белой эмиграции, говорить с внешним миром от имени «России вообще».

Создать впечатление понимания перспектив социально-экономического развития должны были, видимо, тезисы «Основные черты будущего хозяйственного устройства России», опубликованные в ходе зарубежного съезда21 . Их авторы исходили из того, что хозяйственный строй страны, освобожденной от Советской власти, будет основан на признании права частной собственности, которое повлечет за собой «денационализацию и демуниципализацию всех видов собственности». Не только в свете исторического опыта, но уже в то время реально мыслящим политикам была ясна беспочвенность этих планов. Все те, кто не хотел закрывать глаза перед фактами, понимали, что действительные тенденции хозяйственного развития Советской России определяются не оказавшимися за рубежом эмигрантскими деятелями, а первым в мире государством диктатуры пролетариата, партией большевиков — ведущей и руководящей силой этого государства.

В канун 1926 г. состоялся XIV съезд ВКП(б), взявший курс на социалистическую индустриализацию страны. Съезд констатировал частичную стабилизацию капитализма и некоторый отлив революционной волны на Западе. В то же время в стране, народное хозяйство которой уже пять лет развивалось на основе новой экономической политики, после войн и разрухи приближались к завершению восстановительные процессы. Они проходили под знаком роста и увеличения удельного веса социалистических элементов. Но вместе с подъемом хозяйства, как отметил съезд, наблюдался рост капиталистических отношений в городе и деревне. В этой сложной обстановке XIV съезд партии принял решения, имеющие принципиальное значение для дальнейших судеб революции. /119/

Съезд указал на необходимость вести экономическое строительство таким образом, чтобы «СССР в обстановке капиталистического окружения отнюдь не мог превратиться в экономический придаток капиталистического мирового хозяйства, а представлял собой самостоятельную экономическую единицу, строящуюся по-социалистически и способную, благодаря своему экономическому росту, служить могучим средством революционизирования рабочих всех стран и угнетенных народов колоний и полуколоний»22 . Съезд выдвинул как основную задачу партии борьбу за победу социалистического строительства в СССР.

В те дни, когда в Париже на белоэмигрантском съезде произносились воинственные речи, в Москве работал очередной Пленум Центрального Комитета ВКП(б). Он занимался как раз вопросами внутреннего положения и хозяйственной политики. Следуя генеральной линии, разработанной XIV съездом партии, Пленум ЦК наметил ряд конкретных мероприятий по развертыванию индустриализации страны, по преодолению тех специфических трудностей, которые возникли в это время в связи с острым товарным голодом, недостатком накоплений, диспропорциями в развитии отдельных отраслей народного хозяйства. Большевистская партия установила по всей стране суровый режим бережливости, экономии, беспощадно боролась со всякими излишними непроизводительными расходами, требовала усиления планового начала в развитии хозяйства.

Вожди зарубежной контрреволюции были не способны проявить даже очень небольшую долю объективности, они пытались все еще создать иллюзию, что понимают «чаяния» русского народа, найдут в нем свою опору, что Советская власть не выдержит трудностей, внутрипартийная оппозиция в конце концов расколет партию большевиков.

«Правда» 8 января 1926 г. приводила выдержку из газеты «Руль» о том, что в белом стане только и свету в окошке — надежда на раздоры большевиков. Еще более откровенно деятели эмиграции высказывались в переписке для внутреннего пользования. «Окончательно можно будет радоваться, — писал А. С. Хрипунов генералу фон Лампе, — когда прольется партийная кровь»23 .

Не сумев добиться сплочения своих собственных сил, они ждали и надеялись на какое-то чудо. Это настроение получило отражение в одной из передовых статей газеты «Возрождение», опубликованной во время заседаний зарубежного съезда. «Мы отступили, — говорилось в этой статье. — Но мы не сдались. Мы залегли в окопы «беженского существования» и ждем». А пока было ясно, что единодушия достигнуто не было, и та же газета через три дня признаваласъ в чувстве неудовлетворенности и горечи, поскольку съезд не смог создать «орган», который должен был возглавить «всю сплотившуюся вокруг великого князя зарубежную массу»24 . Милюков потом вообще взял под /120/ сомнение вопрос о провозглашении великого князя Николая Николаевича «верховным вождем». Является спорным, рассуждал он, был ли князь «провозглашен», или на съезде состоялось простое его «приветствие»25 .

Может быть, наиболее верная оценка результатов съезда была дана генералом Врангелем. «После зарубежного съезда общественность оказалась у разбитого корыта, — заявил он. — Ни одна группа не оказалась достаточно сильной, и в чувстве собственного бессилия все ищут союзников»26 .

Сразу после съезда его участники попытались образовать новые организации, В эмигрантских кругах в ходу была тогда шутка: съезд, вместо того чтобы родить законного ребенка, разродился внебрачной двойней. Были созданы «центральное объединение» и «патриотическое объединение». Председателем первого стал А. О. Гукасов, второго — И. П. Алексинский.

Собственно говоря, задачи, которые ставили перед своими членами оба объединения, были очень похожи, с той, может быть, разницей, что главари «патриотического объединения» (И. П. Алексинский, А. Н. Крупенский — председатель Высшего монархического совета, П. Н. Краснов, князь Н. Д. Оболенский, А. Н. Моллер, Ю. С. Пороховщиков) требовали от каждого члена безоговорочного подчинения воле национального вождя — «великого князя Николая Николаевича», открыто призывали к «освобождению России», а руководители «центрального объединения» (А. О. Гукасов, князь И. С. Васильчиков, Н. Н. Шебеко, И. Г. Акулинин, В. П. Рябушинский, П. Б. Струве, князь Л. В. Урусов, А. С. Хрипунов, П. Н. Финисов) прибегали к завуалированным выражениям вроде необходимости «тесного сближения» с великим князем, установления связей с иностранными политическими — кругами и «Россией внутренней».

В «патриотическом объединении» собрались крайне правые монархисты, в том числе члены Высшего монархического совета. 22 апреля 1926 г. Алексинский получил от великого князя письмо, в котором тот благодарил всех лиц, образовавших объединение и приступивших к собиранию средств «на борьбу». Что касается «центрального объединения», то в эмигрантской печати появлялись сообщения не столько о его деятельности, сколько о конфликтах среди его руководителей, например между Струве и Гукасовым. По словам одного эмигранта, Струве вел себя как «базарная кухарка». Он ушел из редакции «Возрождения» и из «центрального объединения». Пытался начать издавать свой еженедельник, но это было, как говорили, жестом отчаяния, так как «сколько-нибудь обеспеченных денег у него не было».

Во время полемики, которая возникла вокруг этой очередной эмигрантской склоки, был поставлен вопрос: что полезнее и важнее для антисоветской эмиграции — гукасовский карман или голова Струве? Оказалось, что карман, денежный мешок /121/ важнее. «Голову Струве заменить можно, — писал В. А. Маклаков, — а гукасовских миллионов нет. Для политического дела нужны не только перья, но и деньги…»27

Собрания возглавляемого Гукасовым «центрального объединения» продолжались и в начале тридцатых годов. Переизбирались главный совет и главное правление, сменялись руководители. Среди событий, которые вселяли «бодрость и надежды в ряды эмиграции», объединение отметило приход к власти фашистов в Германии в 1933 г. «Центральное объединение» было тесно связано с РОВС, призывало всемерно поддерживать эту военную организацию, которая стала основным носителем и проводником так называемого белоэмигрантского «активизма».

 

2. Белоэмигрантский «активизм»

На протяжении многих лет не только делались попытки объединить силы белой эмиграции, но и продолжалась в разных формах ожесточенная борьба против Советской власти. Белоэмигрантский «активизм» во второй половине 20-х и в 30-е гг., по мере сокращения общего фронта политической эмиграции, стал, может быть, более изощренным, более склонным к разным авантюрам. Зарубежный съезд, который сам был выражением белоэмигрантского «активизма», попыткой (правда, безуспешной) собрать силы для нового похода, при всех разногласиях по конкретным вопросам высказался вполне определенно за борьбу до конца, за борьбу разными способами. На съезде были сделаны и некоторые практические шаги в этом направлении — заслушан, например, доклад члена бюро Лиги по борьбе с III Интернационалом («Лиги Обера») Ю. И. Лодыженского. Докладчик, соблюдая особую осторожность, предпочел широко не освещать основные направления деятельности лиги. Он указал только, что штаб-центры, образованные ею в разных странах, должны привлекать к своей работе лиц, «сочувствующих борьбе с большевиками»1 .

В своей книге «Профессиональный антикоммунизм. К истории возникновения» писатель и публицист Эрнст Генри посвятил много страниц «Лиге Обера». Согласно его данным, с 1924 по 1927 г. были проведены четыре международные конференции лиги — в Париже, Женеве, Лондоне и Гааге. Появились сообщения, что на пятой конференции в Женеве в 1928 г. присутствовали «виднейшие политики» некоторых стран2 . Правда, имена их не были названы.

Известные врангелевцы стали доверенными корреспондентами «Лиги Обера». В Берлине таким корреспондентом был генерал фон Лампе, Он вел секретную переписку с Ю. И. Лодыженским, который находился в Женеве. Судя по этой переписке, усиленно собирались, введения о местных условиях, о возможностях вовлечения в эту организацию новых лиц. В начале /122/ 1928 г. было объявлено об учреждении постоянного секретариата русской секции лиги, который имел своих представителей в семнадцати странах.

Э. Генри приводит выдержку из циркуляра секретариата, опубликованного на французском языке в 1929 г. Мы находим здесь явно рекламные утверждения о том, что «лига укрепляется и растет изо дня в день», что она представляет собой «генеральный штаб антибольшевизма» и работает над осуществлением своих главных целей…3 Налицо были все те же попытки оказать сопротивление любому новому признанию Советского государства на международной арене, способствовать разрыву дипломатических отношений с СССР там, где они уже установлены. Весьма претенциозными выглядели заявления о «создании межправительственного союза для борьбы против большевизма» и об «окончательном устранении Коминтерна и большевистского правительства». Однако в жизни все оказалось гораздо сложнее. В некоторых странах национальные центры «Лиги Обера» существовали больше на бумаге, «объединяя горстки прожженных русских белогвардейцев и таких же местных маньяков и ультра»4 . Русская секция явно преувеличивала свои силы и возможности. Попытка создания антикоммунистического «священного союза», как было задумано «Лигой Обера», позорно провалилась.

Антикоммунистическая лига была тесно связана с генералом Врангелем и другими руководителями РОВС — Российского общевоинского союза, наиболее крупной контрреволюционной организации за рубежом. В 20—30-х гг. РОВС развернул свои отделы и отделения во многих странах, сначала в Европе, а потом в Америке и Китае. По замыслу организаторов Союза он должен был стать чем-то вроде рыцарского ордена, члены которого связаны общим обетом. Где бы ни находился член РОВС, кем бы он ни работал, от него требовали дисциплины, боевой готовности и активности. В одном из документов Союза его цели были сформулированы лаконично и недвусмысленно: «РОВС с радостью пойдет на сотрудничество с государством, которое заинтересовано в свержении Советской власти и образовании в России общенационального правительства»5 .

Штаб РОВС, расположенный на улице Колизе в Париже, протянул свои щупальца по всему миру. Здесь управляли довольно сложным хозяйством. Это было больше, чем военное министерство белой эмиграции. В 1932 г. М. Кольцов инкогнито, под видом французского журналиста, побывал в этом логове контрреволюции. О своих наблюдениях он рассказал потом в небольшом очерке. И мы можем представить обстановку этих комнат, почувствовать даже особый их запах— «кисловатый, с отдушкой аниса, сургуча и пыли». На деревянных стойках вдоль стен были расставлены книги, папки с делами, кипы старых бумаг. А на стенах портреты: Николай II, великий князь Николай Николаевич, Колчак, Врангель. Благообразные седеющие /123/ господа перекладывали на столах книги и бумаги. Это полковники, секретари штаба. Кольцов узнал и советские издания: пачка номеров журнала «Плановое хозяйство», комплекты «Красной звезды», «За индустриализацию», «Вестника воздушного флота». У полковников немало работы. Они строчат бумаги, составляют циркуляры, диктуют их машинисткам. Сколько лет прошло, замечает Кольцов, с тех пор как советские полки победили, разогнали и вышвырнули белую армию, развеяли ее клочья по ветру, а здесь, на улице Колизе, все еще пытались управлять разбитыми человеческими судьбами6 .

В начале 30-х гг., по данным справки штаба РОВС, в Союзе были зарегистрированы 40 тыс. членов (а в 20-х гг. — до 100 тыс.). При этом указывалось, что в случае активных действий это число может быть увеличено в 2–3 раза. Солдат Деникина и Врангеля или казак, обманом посаженный на корабль и увезенный куда-нибудь в Аргентину, не мог и через десять лет вырваться из цепкой паутины. Большую часть РОВС составляли бывшие офицеры. Их возраст все время изменялся в сторону повышения. В начале 30-х гг. средний возраст младших чинов уже составлял 32–35 лет. Опаленные войной, лишенные родины, ожесточенные, многие из них ждали своего часа. Им вдалбливали, что их снова призовут в поход, и они еще надеялись встать под знамена белых полков. Наиболее одержимые в свободное от работы время садились за военные учебники, карты, схемы.

Главари РОВС издают приказы о создании целой системы кружков и курсов: низших — для подготовки унтер-офицеров, средних — для младших офицеров, высших — для штаб-офицерских должностей. В Париже под руководством генерала Н. Н. Головина, некогда профессора императорской Николаевской военной академии, работали Высшие военно-научные курсы, где бывшие офицеры и генералы изучали опыт гражданской войны, знакомились с организацией и боевой подготовкой Красной Армии. Цель курсов, говорилось в инструкции, помочь офицерам русской армии «следить за развивающимся военным делом, по возможности, за военной техникой, изучая наиболее интересную военную литературу Запада и Советской России»7 .

Группы и кружки военного самообразования были созданы в Югославии, Болгарии, Бельгии, Англии и других странах. Вот выдержка из приказа по третьему отделу РОВС, центр которого находился в Софии: «Во всех полковых группах, всем офицерам, а также унтер-офицерам и вольноопределяющимся со средним образованием пройти повторительный курс по изданному в Париже учебнику для унтер-офицеров. Большие группы разбить на партии не более 10 человек»8 . Было даже объявлено о приеме в полковые объединения молодых людей, достигших призывного возраста в эмиграции. Они должны были сдавать экзамены на чин унтер-офицера, а потом и на офицерский чин. /124/

Вся эта работа проводилась через отделы, которые охватывали членов Союза, проживающих на территории разных стран. В первый отдел (его начальником был генерал П. Н. Шатилов, который жил в Париже) входили: Франция с колониями, Англия, Италия, Голландия, Чехословакия, Польша, Финляндия. Центр второго отдела, начальником которого был генерал А. А. фон Лампе, находился в Берлине, и его влияние распространялось на Германию, Венгрию, Австрию, Эстонию, Латвию, Литву, Данциг. Сначала было создано пять европейских отделов, потом еще два североамериканских: к западу и востоку от Кордильер. Кроме того, председателю РОВС были непосредственно подчинены военные организации эмигрантов в Канаде, Южной Америке и Австралии. В 1928 г. был образован дальневосточный отдел РОВС, и его организации имелись в Дайрене, Мукдене, Харбине, Тяньцзине, Шанхае.

Прикрываясь вывеской организации комбатантов войны, РОВС развернул чрезвычайно активную контрреволюционную деятельность. Среди его генералов были еще полные сил белогвардейские военачальники, которые не могли смириться со своими поражениями, когда командармы Красной Армии прервали их генеральские карьеры. Генерал Шатилов, например, с которым встретился Михаил Кольцов, был активнейшим участником гражданской войны, боролся с Красной Армией на Северном Кавказе и на Украине, командовал кавалерийскими соединениями вплоть до конного корпуса, был ближайшим соратником, личным другом и бессменным начальником штаба Врангеля. Теперь в Париже в качестве начальника первого отдела РОВС он не только занимался поддержанием традиций белой армии, но и был одним из организаторов всей той деятельности, которая в закрытых документах называлась «тайной борьбой РОВС» и где использовались все средства: и разведка, и международный шпионаж, и политический террор.

В распоряжении руководителей РОВС находился так называемый «Фонд спасения России», из средств которого финансировалась разведывательная и подрывная работа этой организации в СССР. В документах Союза фонд еще называли «Особой казной для ведения политической работы по связи с Россией». По указанию великого князя Николая Николаевича руководство этой «работой» в РОВС было поручено генералу А. П. Кутепову, одному из самых беспощадных белогвардейских военачальников. Деньги поступали из самых разных источников. По сведениям, относящимся к 1927 г., одним из них был председатель «центрального объединения» А. О. Гукасов, который ежемесячно ассигновал РОВС определенные суммы. Членам Союза рассылались обращения, призывы вроде воззвания «Памятуйте о России». Все «чины», кому оно было адресовано, призывались, несмотря на тяжелое материальное положение, жертвовать в «Фонд спасения России» (помимо членских взносов, которые они должны были платить). Чтобы было ясно, куда идут /125/ средства этого фонда, здесь же пояснялось, что они расходуются «исключительно на противобольшевицкую работу». Каждый жертвователь, говорилось в другом документе РОВС, является участником широко разветвленной, самой большой активной организации в зарубежье9 . При этом «жертвователи» предупреждались против излишнего любопытства. Нечего, мол, интересоваться, куда конкретно идут деньги, конспирация не позволяет отвечать на такой вопрос, иначе может пострадать успех «работы». И все же из-за того, как использовать средства фонда, возникали трения между Врангелем и Кутеповым, между Врангелем и великим князем.

В доверительной переписке руководителей РОВС высказывалось серьезное недовольство тем, что в разведывательной работе, которая велась под руководством А. П. Кутепова, имелись большие провалы. Постепенно выяснилось, что глубина их чрезвычайно велика. В одном из личных писем Врангеля имеется прямо-таки убийственное признание: «Попались на удочку ГПУ почти все организации, огромное большинство политических деятелей чувствуют, что у них рыльце в пушку, что углубление вопроса обнаружит их глупую роль»10 . Генерал фон Лампе, которому было адресовано это письмо, сделал на полях около слов о политических деятелях пометку: «П. Б. Струве». Струве оказался, видимо, в «глупом положении» потому, что «добытая» им через Крамаржа — чехословацкого реакционного деятеля — крупная сумма была растрачена впустую. Деньги предназначались для Кутепова, для каких-то его разведывательных операций, но дело Кутепова, говоря словами Врангеля, рухнуло, как рухнули и все деньги, которые на это были добыты в разное время из всевозможных источников.

ВЧК — ОГПУ в 20-е гг. проводило смелые операции, в ходе которых чекисты сумели установить контакты со многими зарубежными контрреволюционными организациями, внедриться в Них, разгадать и предотвратить крупные антисоветские акции. Все это было похоже на детектив. И много лет спустя писатели Лев Никулин и Василий Ардаматский написали об этих событиях роман и повесть11 , взяв за основу подлинные, невыдуманные факты.

Операции, получившие условные названия «Трест» и «Синдикат-2», проводились почти одновременно. Они разрабатывались под непосредственным руководством Ф. Э. Дзержинского, его заместителя В. Р. Менжинского и начальника контрразведывательного отдела ВЧК — ОГПУ А. X. Артузова. В них участвовали видные чекисты Р. А. Пиляр, С. В. Пузицкий, В. А. Стырне, А. А. Ланговой, Г. С. Сыроежкин и др.

Ключевые роли руководителей монархической организации (операция «Трест») выполняли бывший действительный статский советник Александр Александрович Якушев (он же Федоров) и крупный военный специалист, бывший генерал царской армии Н. М. Потапов, перешедший на. сторону Советской власти /126/ с первых ее дней. «Трест» до 1927 г. успешно вел свою деятельность.

Прежде чем рассказать об этом несколько подробнее, вернемся ненадолго к 1923–1924 гг., когда проводилась операция «Синдикат-2». Она была задумана специально для завлечения на советскую территорию Б. В. Савинкова — одного из активных в то время руководителей зарубежной контрреволюции. Мы уже писали о его честолюбивых планах, о попытках активизировать действия созданного им «Народного союза защиты родины и свободы» (НСЗРиС). ГПУ учитывало эти обстоятельства.

Согласно разработанной в ГПУ «легенде», в Москве и других районах Советской России сформировалась и готовилась к выступлению подпольная антисоветская организация ЛД (либеральные демократы). Задача состояла в том, чтобы убедить Савинкова в силе этой оганизации, заставить поверить, что имеется возможность объединить ЛД и НСЗРиС, отделение которого якобы создано в Москве, что его будто бы ждут в России как признанного политического вождя. Молодой чекист Андрей Павлович Федоров (он же Мухин), которому была поручена роль члена ЦК ЛД, побывал в Вильно, Варшаве, Париже. Он встречался с Савинковым, его сподвижниками — Д. В. Философовым, Е. С. Шевченко, М. П. Арцыбашевым, вошел к ним в доверие и постарался убедить, что разногласия между «накопистами» и «активистами» в ЛД могут привести к расколу, если Савинков на месте не решит, кто прав.

Сохранились письма, которые писали из России полковник С. Э. Павловский и руководитель отделения НСЗРиС в Вильно И. Т. Фомичев. Оба были посланы Савинковым для проверки достоверности ЛД, но первый был арестован ГПУ и, спасая свою шкуру, писал то, что ему приказывали, а второй, оставаясь на свободе, стал жертвой разработанной ГПУ «легенды». В мае 1924 г., приехав второй раз в Москву, Фомичев присутствовал на инсценированном чекистами заседании руководства «контрреволюционной организации». После этого он писал Савинкову: «Встречаюсь с нашими общими друзьями и иногда принимаю участие на заседаниях главного правления, что дает мне возможность знакомиться с работой и главными членами правления, а также принять посильное участие в работе». Далее он сообщает, что письмо Савинкова главному правлению «фирмы» (ЦК ЛД) было получено через А. (А. П. Федорова) и обсуждалось на заседания. Письмо, уверял Фомичев, произвело хорошее впечатление, особенно «ваша поддержка осторожных…». Савинков, вероятно, не мог пройти равнодушно мимо следующего вывода Фомичева: «Все объединились в одной мысли: организация проделала большую подготовительную работу, накопила много сил и энергии, создала, благодаря имеющихся связей, благоприятные условия для работы, но нет опытного руководителя, т. е. вас, который мог бы эти силы, /127/ энергию, преданность делу умело и целесообразно использовать в интересах нашей работы»12 .

Потом Фомичеву дали возможность выехать за границу. Вместе с ним поехал и А. П. Федоров. 16 июля Философов писал Савинкову из Варшавы: «Сегодня телефон из Вильны, приехали Терентьич и Андрей (Фомичев и А. П. Федоров, они же — «внуки»). Сержа нет (имелся в виду Павловский)… В чем дело, ничего не знаю»13 . Через несколько дней Философов снова пишет о «внуках», которые уже прибыли в Варшаву. Самый главный вопрос, по его словам, — это свидание Савинкова с Павловским14 . Но Федоров в это время вез в Париж письмо от Павловского, в котором тот писал Савинкову, что не может приехать из-за ранениями настоятельно предлагал ему выехать в Москву для руководства организацией. Философов спешит сообщить Савинкову свое мнение. Он считает «разумным» то, что говорили ему «внуки». «Теперь уже вам надо решить, — пишет Философов, — наступил ли подходящий момент или нет»15 .

Савинков не стал ждать «выздоровления» Павловского и вместе со своими друзьями А. А. и Л. Е. Деренталь нелегально перешел советско-польскую границу. Он был арестован ГПУ в Минске, в 10 часов утра 18 августа 1924 г., а 27 августа в Москве начался судебный процесс. Операция «Синдикат-2» подошла к своему финалу.

Весть о суде над Савинковым и его признаниях вызвала за рубежом разные толки. Появились сообщения, что все будто бы было договорено с Савинковым заранее. Но вот уже после его самоубийства в газете «Последние новости» была опубликована статья А. А. Мягкова (мужа сестры Савинкова), который на основании изучения оставшегося архива Савинкова пришел к однозначному выводу: никакого предварительного соглашения у Савинкова с большевиками не было16 .

Не менее напряженно развивалась операция «Трест». А. А. Якушев, как представитель «Треста», встречался в Берлине с заправилами Высшего монархического совета, установил контакты с руководителями РОВС. Состоялась важная встреча с генералом Е. К. Климовичем — бывшим директором департамента полиции, выполнявшим у Врангеля функции начальника разведки. При этом присутствовали В. В. Шульгин и бывший сенатор Н. Н. Чебышев — человек, очень близкий к Врангелю. А. А. Якушев вел свою роль прекрасно. «На диване сидел приличный господин, лет так под пятьдесят, — вспоминал потом об этой встрече Чебышев. — Держался спокойно, говорил без всяких жестикуляций… ни тихо, ни громко, гладко, самоуверенно, немного свысока»17 .

Это была тонкая игра, и, чтобы вести ее, нужно было обладать железной выдержкой, незаурядной эрудицией, находчивостью и полемическим даром. Генерал Климович вынес благоприятное впечатление от свидания с Федоровым (Якушевым). А дальше действие переносится в Париж, где представителю /128/ «Треста» удается завязать отношения с Врангелем и великим князем Николаем Николаевичем. Вообще события этой эпопеи развертывались в разных городах: Москве и Ленинграде, Варшаве и Ревеле, Гельсингфорсе и Париже. В течение нескольких лет деятельность «Треста» создавала у главарей контрреволюции за рубежом впечатление реальной силы организации, позволила предотвратить многие террористические акты, которые готовились в это время. «В Федорова уперлась вся разведка Кутепова»18 , — признавался Врангель после того, как операция «Трест» уже закончилась.

В результате действий «Трестам усилилась и внутренняя борьба в зарубежном лагере контрреволюции, в частности соперничество между Врангелем и Кутеповым. В орбиту «Треста» попадали все новые действующие лица: руководители Торгпрома, в том числе А. И. Гучков, идеологи евразийства, бывший премьер-министр В. Н. Коковцов. В рамках этой операции была осуществлена и поимка известного английского разведчика Сиднея Рейли.

Объявленный Революционным трибуналом врагом народа и в 1918 г. приговоренный (заочно) к расстрелу, Рейли не прекращал выступать организатором контрреволюционных заговоров, актов террора и диверсий, направленных против молодой Советской республики. Известно, что судьба свела его с Б. Савинковым, они были друзьями и Рейли даже принимал участие в налетах савинковских банд на советскую территорию. Сидней Рейли считался знатоком России и одним из лучших агентов «Интеллидженс сервис». В свободное время он вел в Лондоне светский образ жизни и пользовался репутацией человека, живущего на проценты с капитала.

Всякий раз, когда нужно было выполнить особенно трудное и грязное поручение, Рейли исчезал. О нем писали, что он почти не скрывал своей затаенной мечты быть спасителем мира от большевиков, прослыть Наполеоном XX века. Опытный разведчик, получив от Кутепова необходимые подтверждения, поверил в «Трест», в возможность контрреволюционного переворота и направился через Финляндию в Россию. В нашей печати рассказывалось о том, как начальник погранзаставы Тойво Вяхя, игравший роль сочувствующего «Тресту», встретил Рейли на границе. Потом, соблюдая необходимую осторожность, они ехали на двуколке, меся жидкую грязь, до станции Парголово, а оттуда на поезде в сопровождении Якушева Рейли направился в Ленинград. Это было 25 сентября 1925 г.

После дня, проведенного в Ленинграде, выехали в Москву. Воскресный день 27 сентября Рейли провел вместе с «руководителями» «Треста» на даче в Малаховке. Вели оживленную беседу, и Рейли давал советы, как достать денег на контрреволюционную работу, называл два возможных источника: нелегальную отправку за границу музейных ценностей и сотрудничество с английской разведкой. Сразу после беседы Рейли был /129/ арестован и доставлен в ОГПУ, где дал показания. Приговор Революционного трибунала был приведен в исполнение 5 ноября 1925 г.

Вскоре под наблюдением «Треста» была проведена еще одна акция, наделавшая в свое время много шуму. В конце 1925 — начале 1926 г. в Советской России побывал В. В. Шульгин. Им двигало прежде всего желание узнать о судьбе своего сына, который провал в годы гражданской войны. Но в то же время сам факт, что такой человек, как Шульгин, выдающийся деятель «белого движения», совершил безнаказанно рискованное путешествие, создавал впечатление большой силы «Треста», который обеспечил это предприятие. По возвращении Шульгин написал книгу «Три столицы», изданную в Берлине. В ней он рассказал о своем посещении Киева, Москвы и Ленинграда. Книга Шульгина откровенно, без всяких прикрас и вуалей, обнажает настроения, чувства, классовую позицию ее автора — непримиримого в то время врага Советской власти. И вместе с тем действительность оказалась сильнее многих его предубеждений. Он ожидал увидеть вымирающий русский народ, а увидел «несомненное его воскресение». Шульгин стал ощущать, что он входит в повседневную жизнь, интересуется ее деталями, сживается с нею. Прочитав в «Красной газете» статью по техническому вопросу, Шульгин вдруг взялся за перо и дополнил высказанные в ней мысли своими соображениями, а потом отослал заметку для напечатания в ту же газету, только подписал ее вымышленным именем и старательно изменил почерк. Шульгин заметил, что, оказавшись в России, быстро теряешь «отвращение к тамошней жизни, которое так характерно для эмигрантской психологии». В России ощущаешь, рассуждал он, что можно и при Советах работать над какими-нибудь изобретениями или научным трудом и «радоваться всяческим достижениям»19 .

Стремясь спасти свой «престиж» после многих провалов, зарубежная контрреволюция предпринимает в 1927 г. попытки организации ряда террористических актов. Эти выступления проходили на общем фоне обострения международной обстановки, усиления антисоветской кампании, которую в то время разжигали и направляли британские империалисты. 23 февраля 1927 г. английское консервативное правительство выступило с нотой, в которой выдвигались необоснованные обвинения в адрес Советского Союза.

12 мая в Лондоне был произведен налет на помещения советского торгпредства и англо-русского кооперативного общества для ведения торговых операций между СССР и Англией («Аркос»). Налетчики обыскали все столы и шкафы, взломали сейфы. А незадолго до этого, в апреле, банды Чжан Цзолина в Пекине устроили инспирированный Англией налет на советское полпредство. Следующим шагом в нагнетании антисоветской истерии был разрыв 27 мая 1927 г. английским кабинетом /130/ министров торговых и дипломатических отношений с СССР. Эта акция была объявлением нового «крестового похода» против страны социализма, сигналом в тех сложных условиях для форсированной подготовки войны.

Выступая с интервью, опубликованным «Правдой» 26 мая 1927 г. в связи с действиями английского консервативного правительства Болдуина, заместитель народного комиссара по иностранным делам М. М. Литвинов напомнил, что оно пришло к власти, использовав во время избирательной кампании подложный антисоветский документ — так называемое «письмо Зиновьева». За все время своего существования это правительство не прекращало антисоветских интриг, имевших целью изолировать Советский Союз, ослабить его, чтобы с большим успехом его уничтожить. Действуя открыто против СССР, английское правительство надеялось, что это будет примером для антисоветских выступлений в других капиталистических странах.

Такой ход событий явно устраивал авантюристические элементы белой эмиграции. «За последнее время международная обстановка решительно изменилась в нашу пользу» — этими словами А. И. Гучков начинал свое строго доверительное письмо П. Б. Струве. Для некоторых стран, рассуждал Гучков, борьба с большевизмом стала вопросом национальным: «Для Англии, например, вопрос крушения Советской власти, и притом в ближайшие годы… стал вопросом жизни и смерти». Он писал о создании «новых русских активных групп», о разработке «новых русских активных планов» применительно к новой обстановке, складывающейся в Европе вокруг «русского вопроса». Гучков надеялся, что все это встретит обновленный интерес и среди правительств, и среди политических партий, и среди иных групп. Как будто, утверждает он, и в Европе сейчас просыпается «активизм» по отношению к Советской власти. Но обстановка такова, что, но мнению Гучкова, «старые пути» — создание своих либо «белых» русских фронтов — этому «активизму» заказаны, и «без нас» (т. е. без зарубежной русской контрреволюции) он не обойдется. «Как видите, — уверял Гучков Струве, — задача, которая предстоит нашей группе, ясна, и, как видите, она не безнадежна» Гучков советовался со Струве и по сугубо практическому вопросу — как «конструировать» террористическую группу. Он напоминал», что Струве назвал одно-два имени, два-три имени назвал Гучков. В заключение Гучков сообщал, что получил письмо от Врангеля, который, отправился на Балканы в объезд частей своей армии и к 1 июня (1927 г.) предполагает быть в Париже. «Очень хотелось бы к этому времени продвинуть наше дело настолько чтобы и его приобщить к нему»20 .

Примечательно в этом отношении также заявление, сделанное через год Н. А. Цуриковым — одним из пропагандистов белого террора. Он писал 26 мая 1928 г. в одной эмигрантской газете, что летом 1927 г. противобольшевистский лагерь приступил /131/ к активной террористической борьбе внутри России. И действительно, в ночь со 2 на 3 июня (всего через несколько дней после разрыва Англией дипломатических отношений с СССР) имела место попытка осуществить крупную диверсию в Москве21 .

Эта акция белогвардейцев была своевременно пресечена и стоила жизни террористам. Оказалось, что их группу возглавляла племянница генерала Кутепова, известная террористка М. В. Захарченко-Шульц, в течение ряда лет очень активно участвовавшая в антисоветской борьбе. Вместе с ней действовал бывший савинковец Стауниц-Опперпут. После провала акции террористы двинулись из Москвы к западной границе. Но здесь местные жители — смоленские и витебские крестьяне приняли самое активное участие в их обнаружении. Сначала в 10 верстах от Смоленска, застигнутый крестьянской облавой, был убит Опперпут. Захарченко-Шульц и еще один террорист — Вознесенский пытались скрыться на захваченном ими автомобиле. Когда же водитель испортил машину, они бежали, но в районе станции Дретунь наткнулись на красноармейскую засаду и погибли во время перестрелки.

Тайная и явная борьба зарубежной контрреволюции и иностранных разведок против Советского государства достигла в то время высокого накала. Убийства из-за угла, покушения, диверсии, изготовление фальшивок — все ее способы перечислить было бы очень трудно. В «Правительственном сообщении», а также в сообщении «От коллегии Объединенного государственного политического управления», опубликованных 9 и 10 июня 1927 г., назывались многие факты, указывающие на открытый переход к террористической и диверсионно-разрушительной борьбе со стороны монархической белогвардейщины, действующей из-за рубежа.

Достаточно сказать, что только 7 июня в разных местах были совершены три крупные террористические акции. В этот день на главном варшавском вокзале посол СССР в Польше П. Л. Войков получил четыре пулевых ранения в область сердца и легких и скончался в больнице. Его убийцей оказался монархист-эмигрант Б. Каверда. В тот же день в Белоруссии в результате диверсии погиб видный чекист И. Опанский, а вечером группа террористов-монархистов, перешедших из Финляндии, бросила бомбу во время заседания партийного клуба в Ленинграде. В результате взрыва было ранено около тридцати человек. Террористы — офицеры-белогвардейцы Строевой, Самойлов, Болмасов, Сольский, Адеркас — были задержаны и в сентябре предстали перед судом. Все они сотрудничали с иностранными разведками, неоднократно переходили границу для сбора шпионских сведений.

В ходе судебного разбирательства выяснилось, что в марте 1927 г. в Териоках (на явочном пункте финской разведки) состоялось совещание террористов, на котором присутствовал /132/ генерал Кутепов. Он заявил о необходимости «немедленно приступить к террору», указывая, что английское и другие иностранные правительства дадут деньги только в том случае, если белая эмиграция докажет свою жизнеспособность тем, что будет активно бороться с Советской властью22 . Один из террористов, Ларионов, врангелевский офицер, которому удалось бежать за границу, в разговоре один на один с генералом фон Лампе тоже признался, что «работал по поручению Кутепова»23 .

Установленные на том процессе в Ленинграде связи террористов-монархистов с английской разведкой теперь подтверждаются еще свидетельствами Врангеля из его переписки. «К сожалению, — писал он из Брюсселя, — процесс удачно использовался большевиками с целью доказать вмешательство Англии во внутренние дела России»24 . Врангель жаловался, что эти события помешали ему поехать в Англию, так как Министерство иностранных дел отказало в визе, опасаясь враждебных выступлений в печати и запросов в парламенте.

Факты говорят и о том, что в период непосредственно после разрыва английским правительством Дипломатических отношений с СССР некоторые белоэмигрантские организации пытались играть своеобразную роль маклера. Вот как рассуждал тот же Врангель: ««Русский вопрос» — это главный козырь настоящей политической игры. Для того, чтобы одна из сторон могла заглянуть в карту другой, «русский», имеющий возможность говорить и с той, и с другой стороной, может весьма пригодиться»25 .

В данном случае речь шла о тайных встречах известного врангелевца фон Лампе с неким Феттером — представителем влиятельных германских кругов. Полагая, что Врангель и его организация тесно связаны с английскими верхами, Феттер пытался выяснить мнение руководителей РОВС о планах Англии по борьбе против Советской России. Его интересовало, какое место в этих планах отводится Германии, по отношению к которой Англия в то время проводила своего рода политику заманивания. Вопрос ставился еще более конкретно: что получит Германия за участие в выступлении? Крайне интересовали Феттера и проблемы использования Польши в этой борьбе26 .

Известно, что правительство буржуазной Польши вынашивало далеко идущие воинственные планы. В польских политических кругах открыто говорилось, что Англия уже выработала программу польско-германского примирения, необходимого для похода против СССР. Злодейское убийство советского посла бросало новую искру в накаленную атмосферу. Оно находилось в связи с целой серией враждебных Советскому государству актов. Несмотря на то что в Польше среди белоэмигрантов были произведены аресты (правда, через несколько дней всех арестованных выпустили), действия белоэмигрантских террористов здесь не прекращались. Была даже попытка взорвать здание советского /133/ посольства: бомбу большой разрушительной силы обнаружили в дымоходе27 .

В современной историографии Польши «восточная политика» этой страны в межвоенный период характеризуется особой антисоветской направленностью. Вдохновляемая идеями Ю. Пилсудского, такая политика преследовала цели расчленения территории Советской России, создания под эгидой Польши федерации небольших буржуазных государств. Применительно к такой политике в Польше употреблялся термин «прометеизм». Польский историк С. Микулич, автор книги о «прометеизме», пишет о его происхождении: «Революция и гражданская война обрекли на эмиграцию не только «белую» Россию, но и «белых» украинцев, грузин, азербайджанцев, армян, татар и представителей других народов». Они создали в Париже эмигрантскую организацию «Прометей» (с журналом под таким же названием), где за именем героя античности скрывалось антисоветское по самой своей сущности движение, ставившее целью не только отделение той или иной территории от России, но и ликвидацию там советского строя. «Польша являлась соседом Советской России, — продолжает Микулич, — и поэтому все так называемые «прометейские» планы создания независимых государств на территории бывшей империи против Советского Союза не могли не заинтересовать польское правительство»28 . Оно пыталось использовать эти планы для осуществления собственной националистической программы созидания великой Польши «от моря до моря». Правда, отмечает Микулич, даже апологетами Пилсудского признается, что эта программа была нереальной.

Надежды на польско-советскую войну оказались несостоятельными. Немаловажную роль здесь играло то обстоятельство, что попытки Англии втянуть в это время в антисоветский блок Германию были безуспешными. В этой стране проявлялась определенная заинтересованность в поддержании с СССР нормальных отношений и развитии с ним торгово-экономических связей. Такая же картина наблюдалась в Италии, Скандинавских странах, во Франции. 17 сентября 1927 г. Совет министров Франции принял решение, в котором говорилось, что «в настоящее время ничто не оправдывает разрыва дипломатических отношений» с СССР29 .

Межимпериалистические противоречия проявлялись и. в том, что французские политики не хотели поддерживать Англию в разрыве отношений с Советским Союзом. Белоэмигрантские деятели болезненно, реагировали на такой курс французского правительства. В письме на имя министра иностранных дел Франции А. Бриана руководители Национального комитета А. В. Карташев и М. М. Федоров выражали недоумение по поводу желания «поддерживать связи с правительством Советов». Они пытались убедить Бриана не руководствоваться здесь мотивами «простой выгоды», поскольку «неустойчивое положение /134/ в России должно кончиться». А тогда, угрожающим тоном предупреждали авторы письма, «занявшие «передовые позиции» под протекторатом Советов будут изгнаны, а не сообщавшиеся с ними, подобно правительству САСШ, будут приглашены национальной властью на условиях наибольших привилегий…»30 . Такие угрозы, однако, мало действовали. Антисоветская политика терпела провал. Прошло немного времени, и новое английское правительство, сформированное лейбористами после выборов 30 мая 1929 г., вынуждено было восстановить дипломатические отношения с СССР. И снова следует обращение, на этот раз к английскому премьеру. Председатель Российского финансового торгово-промышленного союза Н. X. Денисов предупреждает, что этот «жест по адресу Советской власти явится помощью русским большевикам»31 .

Между тем в правом лагере эмиграции, в его верхушке, произошли важные персональные изменения. 25 апреля 1928 г. в Брюсселе умер Врангель, а менее чем через год, 5 января 1929 г., та же участь постигла великого князя Николая Николаевича. Председателем РОВС стал генерал Кутепов.

На банкете, устроенном в его честь политическими и общественными организациями белой эмиграции в Париже, Кутепов призывал не предаваться оптимистическому фатализму и не ждать, когда «все совершится как-то само собою». Почувствовав себя лидером, он с большим апломбом заявляет: «Нельзя ждать смерти большевизма, его надо уничтожить»32 .

Незадолго до этого, в марте — апреле, Кутепов совершил поездку в Югославию и Чехословакию. Он был принят королем Александром и чехословацким политическим деятелем Карелом Крамаржем, много выступал и всюду говорил, что будет проводить в жизнь решение о сохранении кадров армии и воинских организаций. Выступая перед казаками-кубанцами в Сербии, он договорился до того, что заявил: сигнала «поход» еще нет, но сигиал «становись» уже должен быть принят по всему РОВС33 . А в это время многие из тех, кому генерал, в который уже раз, обещал скорый поход, страшно бедствовали. Экономический кризис, охвативший капиталистические страны, не пощадил и чинов РОВС. В январе 1930 г. в Париже неожиданно и бесследно генерал Кутепов исчез. Вышел утром из дома и больше не возвращался. Буржуазные французские газеты публиковали самые чудовищные измышления. Каждый день создавались новые гипотезы, похитителей видели то там, то здесь. Потом дело замерло — похитителей так и не нашли. В РОВС же после этого события, как указывалось в одном документе, никаких изменений «в… конструкции и идеологии не произошло»34 .

Новым председателем Союза был назначен генерал Е. К. Миллер. Говорили, что он вовсе не самый умный, или самый активный, или самый храбрый из белых генералов. Скорее по природе своей нерешителен и кабинетен. Но у нет были активные /135/ помощники — генералы Ф. Ф. Абрамов, П. Н. Шатилов, адмирал М. А. Кедров. Последний когда-то руководил эвакуацией врангелевских войск из Крыма, а в эмиграции был председателем Российского военно-морского союза.

Миллер стал непосредственным распорядителем «Фонда спасения России», о назначении которого уже говорилось. Судя по всему, новый председатель ничему не научился и во всеуслышание заявил, что «работа по связи с Россией» (за этой формулой скрывалась вся контрреволюционная деятельность на территории СССР) теперь более нужна, чем когда-либо. Он призывал как можно более энергично собирать деньги в этот фонд. «Если бы каждый эмигрант ежемесячно вносил хотя бы по 1–2 франка…» — ставил он риторический вопрос. Пытаясь показать «общественному мнению», что РОВС представляет еще силу, которая проявит себя в будущем, генерал Миллер в беседе с корреспондентом «Возрождения», запись которой была опубликована 4 июня 1930 г., назвал мелкими булавочными уколами всякие «бессистемные покушения, нападения на советские учреждения и поджоги складов». Теперь, объявил председатель РОВС, вопрос должен сводиться к организации и подготовке крупных выступлений, к согласованности действий всех подчиненных ему сил.

Это заявление было для печати. А в конфиденциальных документах подчеркивалась важность организации систематического террора, необходимость подготовки кадров для партизанской борьбы в тылу Красной Армии в случае войны с СССР, а также кадров для полицейской и административной службы «во временно оккупированных русских областях». Вступив в должность председателя РОВС, генерал Миллер обратил внимание на подрастающее поколение эмиграции, стараясь за его счет как-то восполнить постоянное сокращение числа активных членов Союза. Он проявил даже неожиданную энергию, когда поставил задачу организовать некоторые элементы из эмигрантской молодежи, дать им воинское образование и воспитание. Больших результатов эта деятельность не дала, но в Париже некоторое время действовали военно-училищные, а в Белграде — унтер-офицерские курсы, непосредственно связанные с так называемым Союзом русской национальной молодежи. В Чехословакии, где среди эмигрантов была довольно значительная прослойка студентов, сохранилась их связь с РОВС, многие из них продолжали числить себя в рядах армии. Направившись в июне 1930 г. в Югославию и Чехословакию, Миллер, как можно понять по краткому отчету об этой поездке, говорил там о развитии и укреплении воинских организаций РОВС. Он встретился с королем Александром и военным министром Хаджичем, а также с чехословацкими видными государственными деятелями (фамилии не были названы в отчете) и заручился их поддержкой35 .

Внешне все выглядело весьма солидно. Было принято, например, /136/ решение о создании в Чехословакии самостоятельного отдела РОВС. Издавались приказы по вопросам внутренней дисциплины, о новых назначениях, проводились собрания по разным случаям. Вот приказ от 1 июня 1930 г., согласно которому «воинские чины», состоящие в рядах Союза, должны были иметь при себе удостоверение (личную карточку). Или другой приказ, датированный 23 марта 1931 г., об учреждении должности начальника кавалерии и конной артиллерии РОВС и о назначении на эту должность генерал-лейтенанта Барбовича36 . Правда, в распоряжении Союза не было, видимо, ни одной лошади, но здесь явный намек на то, что придет еще время и появится настоящая кавалерия. Вообще, надо сказать, генерал Миллер слишком увлекся, расписывая боевую готовность РОВС. Корреспондент газеты «Санди таймс», ссылаясь на беседу с Миллером, утверждал, будто бы генерал заявил, что за одну ночь может поставить армию на ноги. По этому поводу Миллер вынужден был дать в газете «Возрождение» 6 января 1931 г. разъяснение, что его неправильно поняли.

Действуя по принципу «все средства хороши», зарубежная контрреволюция широко использовала такую форму антисоветской борьбы, как фабрикация различных подложных документов. В Вене, Лондоне, Берлине были созданы целые фабрики фальшивок. Берлинская газета «Руль» как-то опубликовала следующее объявление: «Русское информационное агентство «Руссино», Анзбахерштрассе, 8–9… зарегистрировано германскими властями. Принимает заказы на сведения о деятельности Коминтерна в мировом масштабе. Корреспонденции и сведения о положении дел в России. Требуются корреспонденты. Вознаграждение по соглашению. Прием от 5½ до 7½ часов вечера. Директор С. М. Дружиловский»37 . Этот факт приводился на суде по делу Дружиловского, который состоялся в Москве в июле 1927 г.

Дружиловский, один из «фабрикантов» фальшивок, был задержан при нелегальном переходе советской границы. В прошлом царский офицер, потом эмигрант, он сотрудничал с польской, французской и другими разведками. Вместе с Геральд-Зивертом и другими белогвардейцами занялся в Берлине составлением фальшивок о Советском Союзе и Коминтерне. Среди этих фальшивок и так называемое «письмо Зиновьева», которое якобы было послано им как председателем Исполкома Коммунистического Интернационала руководству английской компартии. Это «письмо», в котором перечислялись различные способы организации государственного переворота и захвата власти коммунистами, послужило поводом для обвинения Советского правительства во вмешательстве во внутренние дела Англии38 .

Всю американскую и европейскую печать обошла другая фальшивка — «Приказ Коминтерна о вооруженном выступлении в Болгарии 16 апреля 1925 г.» с точным перечислением по пунктам расписания выступления. Эта фальшивка была использована /137/ правительством Цанкова в Болгарии для развязывания там террора против коммунистов. На суде Дружиловский признал себя виновным в том, что в 1925–1926 гг. по заданию разведывательных органов иностранных государств составлял подложные документы, исходящие якобы от Советского правительства и от Коминтерна39 .

Позже в Берлине состоялся процесс по делу белоэмигрантов Орлова и Павлуновского, также обвинявшихся в подделке документов. Они, например, сфабриковали документ, который должен был «доказать», что ряд видных американских деятелей — сторонников развития американо-советской торговли и установления дипломатических отношений между двумя странами, в том числе председатель иностранной комиссии американского сената Бор, «подкуплены большевиками»40 . Германские власти вынуждены были судить мошенников, разоблаченных неопровержимыми уликами (однако наказания они фактически не понесли). Выступавший на этом суде эксперт доктор Фосс указал на слишком грубые приемы подделки. От русских эмигрантов, по его мнению, вообще не следовало брать никаких сообщений о русских делах41 .

Фальшивками пользовались те, кто пытался нажить на грязных махинациях политический капитал. Подделывали документы, векселя, советские червонцы. В 1930 г. была разоблачена целая шайка фальшивомонетчиков во главе с белоэмигрантами Карудеидзе и Садатирашвили, пытавшихся засылать в Советский Союз фальшивые червонцы, надеясь таким образом подорвать его кредит.

Вокруг РОВС все время возникали и распадались враждующие между собой группы и группки, в состав которых входили наиболее оголтелые, злобствующие и ожесточенные элементы зарубежной контрреволюции. Антисоветский белоэмигрантский «активизм» в начале 30-х гг. представлял собой целую мозаику самых нелепых, прогнивших уже при своем зарождении образований, но всегда чрезвычайно претенциозных независимо от своих сил и возможностей. В переписке разных эмигрантских деятелей не раз, например, упоминалась конспиративная «антибольшевистская, антисоветская организация» — «Братство русской правды». Подобно пресловутому «Центру действия», о котором мы уже рассказывали, «братство» пыталось создать впечатление, что оно имеет свой «фронт» внутри Советской России. Оно засылало террористов, распространяло злобный антисоветский листок «Русская правда». В обращении, которое печаталось жирным шрифтом в каждом номере, в качестве поощрения за передачу листка «трем разным людям» было обещано «благословение от господа бога неожиданным счастьем». Тому же, кто не исполнит этого, грозили неминуемой бедой. На таком уровне составлялись и другие материалы этого «издания». Как теперь стало известно, издатели листка придумали /138/ такой трюк: в разделе «почтовый ящик» печатали целиком выдуманные письма и запросы несуществующих «братьев»42 .

По данным югославского автора С. Лозо, «Братство русской правды» вело свою конспиративную подрывную деятельность до 1932 г. Известно, что так называемый Верховный круг «братства» возглавлял Соколов-Кречет, секцию этой организации в Белграде — С. Н. Палеолог, в Берлине — бывший атаман П. Н. Краснов. Среди причастных к «братству» лиц называли князя Ливена, который находился в Латвии, генерала Д. Потоцкого (в Париже), митрополита Антония и архиепископа Гермогена (в Югославии) и др.

Окутанная туманом конспирации, эта организация стала своего рода инструментом в междоусобной борьбе некоторых главарей зарубежной контрреволюции. В бытность свою председателем РОВС Кутепов в частных беседах говорил, что «братство» — «орудие против него в руках Врангеля». Он же утверждал, что это организация «подозрительная, обманывающая своих, членов ложными данными о производящейся в России работе…». Позже Миллер сетовал на то, что не может добиться согласованности между РОВС и «братством»43 .

В то же самое время некоторые эмигрантские организации продолжали призывать «всю эмиграцию» всемерно поддерживать РОВС. Члены «центрального объединения», куда входили многие бывшие российские капиталисты, в том числе Гукасов, Рябушинский, Лианозов, на собраниях своей организации не забывали подчеркивать, что «всегда были и будут искренними друзьями русской армии, врагами всех ее врагов»44 .

Если теперь перенестись из Европы на Дальний Восток, где на территории Китая находились большие массы белоэмигрантов, то нельзя не обратить внимание на их особую активность. Она разжигалась милитаристскими кругами Китая и находилась в прямой зависимости от развития международной обстановки, которая характеризовалась столкновением империалистических интересов, японо-американским соперничеством из-за господства на Дальнем Востоке.

Могучее, революционизирующее влияние на ход событий в этом районе оказывала Советская республика, ее интернационалистская внешняя политика. Еще во время гражданской войны сразу после победы над Колчаком Советское правительство обратилось к правительствам Южного и Северного Китая, к китайскому народу с декларацией, в которой заявляло, что «Красная Армия идет на восток через Урал не для насилия, не для порабощения, не для завоевания». Советское правительство обращалось к народу Китая с призывом об установлении боевого союза в борьбе против империализма. Это обращение было встречено полным молчанием тогдашнего пекинского правительства. И в последующие годы Советская республика не прекращала /139/ своих усилий по нормализации отношений с Китаем. Китайская сторона, испытывавшая давление империалистических держав, всячески тормозила нормальный ход переговоров. Сложное положение создалось в полосе Китайско-Восточной железной дороги, вдоль которой жило значительное число русских. Среди них было и коренное русское население, и бежавшие в годы гражданской войны белогвардейцы, а также лица, имевшие советское гражданство. Отсюда белогвардейские банды производили налеты на советскую территорию, и сюда стекались те, кто бежал после поражения контрреволюции в Сибири и на Дальнем Востоке. Крупным центром белой эмиграции стал маньчжурский город Харбин, большой железнодорожный узел, где находилось правление КВЖД. Белогвардейцы, нашедшие пристанище в этом городе, резко увеличили численность его населения. КВЖД была, пожалуй, единственным местом, где в 20-х гг. советским представителям приходилось работать в непосредственном окружении белоэмигрантов, чьи харбинские группировки боролись за влияние на КВЖД, организовывали постоянные провокации против советских служащих. Из Харбина инспирировалась и направлялась кампания за срыв советско-китайских и советско-японских переговоров.

Империалистическая Япония была в то время одной из зачинщиц и участниц интервенции на советском Дальнем Востоке, выступала как смертельный враг Советской республики. Под защитой японских штыков в мае 1921 г. белогвардейцы осуществили переворот во Владивостоке, ликвидировав там власть Дальневосточной республики. Откликаясь на эти события, «Правда» 3 июня 1921 г. сообщала: «Независимая ДВР подписала соглашение с Японией… но японское правительство ответило на миролюбивые усилия новым жестоким нападением». С помощью японцев остатки контрреволюционных банд Семенова и Каппеля держались на границе Китая и занимали КВЖД. При поддержке японских войск отряды Унгерна терроризировали Монголию, готовясь там к атакам против Советской республики.

Летом 1922 г. из Харбина во Владивосток прибыл бывший колчаковский генерал М. К. Дитерихс. Он сменил правительство торговцев — братьев Меркуловых. Созванный им Земский собор объявил Дитерихса «верховным правителем Приморья». Новый правитель заявил, что признает лишь принцип активной борьбы против РСФСР и ДВР. Конечной целью этой борьбы должно быть, по его словам, восстановление «законного хозяина земли русской, помазанника божьего из дома Романовых»45 . Подобные заявления подкреплялись и конкретными действиями. Под покровительством Дитерихса была подготовлена авантюра белогвардейского генерала А. Н. Пепеляева — активного участника гражданской войны в Сибири. В сентябре 1922 г. из Владивостока с отрядом в несколько сот человек, навербованных из числа бежавших в Харбин колчаковских офицеров, /140/ Пепеляев отправился на пароходе в Якутию, пытаясь поднять там восстание. Авантюра провалилась. Очень недолго продержалась на Дальнем Востоке и власть Дитерихса, который, как отмечалось в эмигрантской печати, опирался лишь на свою контрразведку и на назначенных им членов Земского собора. Красная Армия и дальневосточные партизаны в конце 1922 г. изгнали японских интервентов. Совершенно деморализованная и разложившаяся «земская армия» Дитерихса была рассеяна, целые ее части переходили на сторону народно-революционной армии, а наиболее непримиримые, в том числе и сам правитель, бежали на китайскую территорию. Многие из них становились наемниками китайских милитаристов.

Маньчжурия долго еще считалась удобной базой для провокаций против Советской республики. Через сорок с лишним лет газета «Голос Родины» напечатала рассказ бывшего вахмистра А. В. Акулова. Казачий полк, в котором он сражался против Красной Армии, осенью 1920 г. был отброшен к китайской границе. Там, на чужой земле, вспоминал старый казак, приспосабливались кто как мог. Многие белогвардейцы из казаков заселили в Маньчжурии район Трехречья. Жили надеждой вернуться скоро в Россию с оружием в руках. Все было готово. Ждали, когда замерзнет Аргунь. Но выступить не решились, услышав о падении в Приморье последнего оплота старого правительства46 .

Масса безработных, людей, не приспособленных к какому-нибудь труду, сроднившихся с насилием и грабежами, служила источником пополнения разного рода банд и наемных формирований. Положение фактически мало изменилось и после установления дипломатических отношений СССР с Китаем и Японией. РОВС, как уже отмечалось, создал на Дальнем Востоке свой отдел. Его возглавляли генералы, сначала М. В. Ханжин, потом М. К. Дитерихс. Кроме того (и в этом была некоторая местная особенность), здесь была предпринята попытка объединить белоэмигрантские организации под общим началом.

Главой русской эмиграции на Дальнем Востоке объявил себя генерал Д. Л. Хорват, бывший управляющий КВЖД. Очень представительный, с наружностью патриарха, генерал Хорват пользовался репутацией хорошего дипломата. Он установил «отличные отношения со старым Китаем, с дипломатическим корпусом»47 . Но когда речь шла о намерениях белой эмиграции на Дальнем Востоке, Хорват не прибегал к дипломатическим выражениям: намерения эти, по его словам, состояли в свержении власти большевиков в Сибири и областях Дальнего Востока. «К этому мы стремимся всеми мерами и способами, — заявил Хорват в связи с конфликтом на КВЖД, — и постараемся использовать для этой цели все благоприятные моменты»48 .

Не менее колоритной фигурой был и другой лидер дальневосточной контрреволюции — генерал Дитерихс. По замечанию газеты «Последние новости» (11 октября 1930 г.), и через десять /141/ лет после своего воеводства в Приморье Дитерихс оставался на позициях все тех же «мудростей» монархизма крайне правого толка, мистицизма и религиозного ханжества. Еще одним претендентом на роль руководителя контрреволюционных сил на Дальнем Востоке был японский ставленник атаман Г. М. Семенов, который поселился в Японии, в городе Нагасаки. Хорват не считал возможным «вести какую-либо работу» вместе с атаманом Семеновым. А тот в это время вел переговоры с китайским милитаристом Чжан Цзолинем и с японским Генеральным штабом о создании белых отрядов в Маньчжурии. Сам Семенов писал в своих воспоминаниях, изданных в конце 30-х гг., что в 1927 г. он обратился к маршалу Чжан Цзолину с предложением «начать работу по созданию единого антикоммунистического фронта в Китае»49 .

Главари белой эмиграции в Европе внимательно следили за тем, что делается в Китае. Им казалось, что разрыв дипломатических и торговых отношений Великобритании с СССР отразится «очень благоприятно на ведении на Дальнем Востоке работы по свержению Советской власти в России»50 . Так утверждалось в записке, составленной генералом А. С. Лукомским, выполнявшим при великом князе Николае Николаевиче роль уполномоченного по делам Дальнего Востока.

За несколько лет до этого, зимой 1924/25 г., Лукомский совершил конфиденциальную поездку в Китай. Этот белый генерал в прошлом занимал должности помощника военного министра (в годы мировой войны), начальника штаба генерала Корнилова, военного министра в деникинском правительстве. Он считался крупным военным специалистом и должен был на месте разобраться в обстановке, а если потребуется, возглавить силы контрреволюции на Дальнем Востоке, поскольку полагали, что лучше, если таким лицом будет человек, ранее не связанный с враждующими между собой в этом районе эмигрантскими группировками. Великий князь тогда заранее даже сообщил Лукомскому текст телеграммы, которую он должен был получить в необходимый момент: «Назначаю Вас моим представителем на Дальнем Востоке, главнокомандующим всеми вооруженными силами на Дальнем Востоке, уже сформированными и впредь формируемыми, с присвоением Вам прав генерал-губернатора по гражданскому управлению. Да поможет Вам бог успешно исполнить Ваш долг и внушить это всем, Вам подчиненным»51 .

Чтобы попасть в Китай, Лукомский совершил морское путешествие из США, по пути побывав в Японии. В Нагасаки он встретился с Семеновым, который в то время вел тяжбу за право распоряжения крупными суммами бывшего русского Военного министерства, оставшимися нереализованными в японском банке. Лукомский рассказывает, что Семенов встретил его в форме забайкальского казака с погонами генерал-лейтенанта и что он, кроме того, имел звания монгольского князя и китайского /142/ мандарина 1-го класса. По впечатлениям, которые вынес Лукомский, японцы считали Семенова надежным агентом. В своем отчете Лукомский подчеркнул: «Он [Семенов] связан с ними настолько прочно, что будет всецело находиться в их руках». Лукомский снова встретился с Семеновым в Шанхае, где обнаружил, что тот ведет переговоры с китайскими генералами.

Участвуя в «китайской смуте», во внутрикитайской борьбе, главари белой эмиграции имели в виду далеко идущие цели. Службу своих людей у Чжан Цзолина они рассматривали как переходный этап, надеясь получить потом возможность направить их против Советской России. Чжан Цзолин считался одним из самых контрреволюционных правителей Китая, и не случайно в его армию шли многие белогвардейцы. Отряд, сформированный генералом К. П. Нечаевым, имел в своем составе пехоту, конницу, артиллерию и броневики. Его численность в 1925 г. достигала 4 тыс. человек. Сохранился дневник, который вел один полковник, служивший в отряде Нечаева. 20 января 1925 г. он записал: «Сегодня делал смотр полку Нечаев. Сказал, что скоро выступаем на юг. Слава богу, а то надоело тут стоять. Тоска зеленая, кроме как пить ничего, кажется, и не остается делать. Утром занятия, потом обед, ну выпьешь, потом часа два спишь, опять немного в роте занятий, потом ужин, снова выпьешь, и так все время»52 .

После этой «скуки» в дневнике следуют «радостные» сообщения о том, что части армии У Пейфу (южнокитайский милитарист) панически бежали, противник отступает. Затем среди однообразных записей попадается вдруг заметка, что главным советником у маршала Чжан Цзолина состоит Николай Меркулов, который только и думает, как бы побольше «нахапать». Это тот самый Меркулов, который вместе со своим братом Спиридоном возглавлял во Владивостоке «временное правительство». Из других источников также известие, что Н. Д. Меркулов стал в это время «советником и личным другом» Чжан Цзолина.

Между Меркуловым и Семеновым возникла своего рода конкуренция в деле формирования русских отрядов, предназначенных для службы у китайских милитаристов. А рядовые участники этих отрядов несли в боях большие потери. В цитированном уже дневнике белогвардейского полковника кроме описания наступлений и побед над солдатами из армии У Пейфу есть рассказ о том, как отряд русских волонтеров, оказавшись в тылу, был окружен китайцами — «их была туча, и они принялись расстреливать со всех сторон». Более 200 нижних чинов, пишет автор дневника, были убиты или оставлены тяжело раненными. И он горестно замечает: «Мы деремся, несем потери, наши люди погибают ради кого и чего?» По данным, которые привел в своей «записке» Лукомский, за два с половиной года только отряд Нечаева потерял более тысячи человек. Так обманутых /143/ людей посылали на убой в качестве пушечного мяса китайской реакции и японского империализма.

На восточной границе в те годы было далеко не спокойно. Сводки пограничной охраны полномочного представителя ОГПУ Дальневосточного края, справки о деятельности пограничных отрядов, которые опубликованы теперь в сборнике документов и материалов, насыщены описанием боевых действий советских пограничников против белогвардейских банд, которые действовали с территории Маньчжурии. Вот, например, читаем: Никольско-Уссурийский кавалерийский погранотряд в 1923–1927 гг. имел столкновения с 49 бандами (хунхузов и белогвардейцев), Владивостокский кавалерийский погранотряд — с 28 бандами. Бандиты нападали на населенные пункты, неоднократно предпринимали попытки захватить пограничные заставы. В сводках говорится о потерях бандитов убитыми, ранеными, пленными, о захвате у них оружия, боеприпасов, лошадей. Несли потери и пограничники53 .

Мелкие и крупные провокации не прекращались на КВЖД. Хотя по соглашению, подписанному СССР и Китаем в 1924 г., дорога должна была управляться на паритетных началах, китайские власти стремились отстранить советских представителей, оказывая в то же время сопротивление при увольнении с дороги белогвардейцев. К лету 1929 г. создалось такое положение, что, как говорилось в белоэмигрантских кругах в Харбине, от КВЖД остался один остов, и здесь ожидали, что в ближайшее время Маньчжурское правительство окончательно захватит дорогу в свои руки. Маньчжурский правитель Чжан Сюэлян (сын Чжан Цзолина, убитого в июне 1928 г.), уверенный в поддержке Японии, решил уже ни с чем не считаться. Эти настроения поддерживались и руководителями белой эмиграции. Когда генерала Хорвата спросили: «Почитаете ли вы возможным разрешение советско-китайского конфликта вооруженным путем?» — то он с полной уверенностью заявил: «Начало войны и мобилизация повлекут за собой неминуемый крах Советской власти»54 .

Напомним, как развертывались события. Войска Чжан Сюэляна захватили телеграф КВЖД, произвели налет на консульство СССР в Харбине, подвергли пыткам и издевательствам советских граждан. В июле 1929 г. Советское правительство разорвало дипломатические и хозяйственные отношения с Китаем, приостановило железнодорожное сообщение и потребовало отзыва из СССР представителей Китая. Подразделения китайской армии и белогвардейские банды продолжали провокации; в ноябре они предприняли попытки вторгнуться на советскую территорию в Приморье и Забайкалье. Опять-таки расчет был на поддержку империалистических держав, на то, что СССР не посмеет начать боевые действия в Маньчжурии из опасения столкновения с Японией.

Особая Дальневосточная армия, созданная в это время для /144/ защиты границ СССР на Дальнем Востоке, под командованием выдающегося советского военачальника В. К. Блюхера нанесла сокрушительный удар войскам китайских милитаристов и белогвардейским бандам — обратив в бегство, она преследовала их на китайской территории. Описывая потом в конфиденциальном письме эти события, генерал Хорват приводил, например, следующий факт: «Сравнительно небольшая советская часть разбила сорокатысячную китайскую армию, взяла в плен свыше десяти тысяч человек, заняла район от станции Маньчжурия до Хингана и заставила китайцев немедленно капитулировать»55 .

В переписке белоэмигрантских руководителей было явное желание задним числом обвинить во всем китайских милитаристов. «Если бы Китай был более решителен в своих действиях, — уверял в том же письме Хорват, — то он не имел бы позорного и унизительного для него хабаровского соглашения и возвращения большевиков на дорогу, а мы, возможно, не сидели бы теперь в эмиграции, а имели освобожденную территорию по крайней мере от Владивостока до Иркутска». Это были мечты, в реальность которых хотелось верить этим людям.

Положение на КВЖД было восстановлено, но оккупация Японией в 1931 г. Маньчжурии и образование затем марионеточного государства Маньчжоу-Го вызвали новую напряженность. Из Шанхая генерал Дитерихс обратился в этой связи «К белой русской эмиграции всего мира». «Выступления японцев на севере, — говорилось в выпущенной им листовке, — в непосредственной зоне соприкосновения с интересами советскими, еще ярче разжигают для нас пламя надежды и возможностей найти почву и пути для осуществления наших национальных устремлений»56 .

Вскоре после конфликта на КВЖД собралось совещание белоэмигрантских организаций, выступающих за вооруженную борьбу. Совещание даже обратилось к населению Сибири и Дальнего Востока, призывая «к всеобщему восстанию против коммунистов»57 . За громкими словами о национальных интересах, национальных задачах России скрывалась все та же ненависть к СССР, к новому строю, к людям, которых подняла и выдвинула революция. Говорили об интересах России, а сами формировали банды, которые занимались убийствами и разбоем на советской, русской земле. Вот секретные данные штаба дальневосточного отдела РОВС на 1 февраля 1931 г. Речь идет о действиях отдельных банд с китайской территории, об убийствах, поджогах, актах грабежа и насилия. В отчете, который не предназначался для публики, нет и намека на связи этих отрядов с населением. О каком «всеобщем восстании» можно было говорить, если в Приморской области, как указывалось в отчете, отряды «разбились на мелкие группы и скрываются в глухих местах, занимаясь для прокорма охотой. Часть из них перешла границу и охотится на китайской территории». Далее отмечалось, /145/ что иногда эти отряды устраивают налеты на колхозы, нападают на хлебные обозы. Например, однажды ночью один из таких отрядов, разделившись на две группы, захватил 11 лошадей в колхозах Барановском и Нестеровском, поджег скирды сена и ушел за границу. В другом месте повесили председателя колхоза — коммуниста, убили десять комсомольцев, захватили две винтовки, четыре дробовика и лошадей. И еще: «…в селе Лучки убрали председателя сельсовета — коммуниста Кононенко… в селе Сергиевка — убит милиционер, у него отобран наган… в районе села Городечно встретили двух красноармейцев, они были убиты, взято две винтовки и 120 патронов»58 . Вот так выглядело это «освободительное движение».

Главами белой эмиграции на Дальнем Востоке больше всего, кажется, были озабочены изысканием средств, они надеялись на какую-то иностранную помощь, но не забывали и о своих соотечественниках. «Нужны миллионы долларов», — взывал Дитерихс в упомянутом выше обращении к эмиграции всего мира. Он даже назвал точную сумму: «Пусть каждый из белых эмигрантов пришлет сюда (в Шанхай) не менее доллара, а из Европы пять франков». Но когда дело доходило до сбора средств, тут сразу давало себя знать столкновение интересов разных эмигрантских группировок. В данном случае, например, отказались участвовать в сборе средств «легитимисты» — сторонники великого князя Кирилла. Председатель РОВС генерал Миллер обратился к великому князю с письмом и просил дать соответствующее указание членам Союза легитимистов. Однако Кирилл поставил предварительное условие: подчинение ему РОВС и признание его в качестве «императора». Так и не договорились. Выступая летом 1931 г., Миллер сетовал на то, что со стороны «легитимистов» участились нападки на РОВС59 .

Оккупация Японией северо-восточных провинций Китая, ее агрессивный курс по отношению к Советскому Союзу; потворство этому курсу со стороны США и других империалистических держав способствовали оживлению деятельности крайне правых, самых авантюристических элементов белой эмиграции, группировавшихся вокруг японского агента Семенова. Пройдет пятнадцать лет, и в августе 1946 г. на судебном процессе по делу руководителей антисоветских белогвардейских организаций бывший атаман выступит с важными признаниями. Семенов сообщит на суде о своих связях с японским Генеральным штабом. Еще в 1926 г. генерал Танака говорил Семенову, что направит деятельность японского правительства, когда станет премьером, на осуществление намеченного им плана отторжения Восточной Сибири от СССР и добьется создания на этой территории «буферного государства». Танака обещал тогда Семенову пост «руководителя будущего дальневосточного правительства»60 .

После оккупации японскими войсками Маньчжурии в 1931 г. Семенов был вызван к начальнику 2-го отдела штаба Квантунской армии полковнику Исимуре. Исимура заявил, /146/ вспоминал Семенов на процессе, что японский Генеральный штаб разрабатывает план вторжения японской армии на территорию Советского Союза и отводит в этой операции большую роль белоэмигрантам. Он предложил Семенову готовить вооруженные силы из белогвардейцев61 . О том, как действовали эти «силы», мы уже рассказывали.

Семеновцы всячески подчеркивали свою преданность японской империи и ее сателлитам. 10 марта 1932 г., на следующий день после провозглашения Пу И верховным правителем Маньчжоу-Го, белоэмигрантская газета «Мукден», которая издавалась под редакцией одного из сподвижников Семенова — генерала Клерже, вышла под лозунгом «Да здравствует новая и счастливая эра «Да-Тунь»!». Газета приветствовала японского ставленника «от всей души и с полной почтительностью и искренностью».

По опубликованным в свое время данным, в 1934 г. в Маньчжурии насчитывалось 43 тыс. русских белоэмигрантов и около 30 тыс. советских граждан, подавляющее большинство которых вернулось в СССР в 1935 г. после продажи КВЖД. Оккупировав Маньчжурию, японская военщина позаботилась о создании специальных отрядов из числа белоэмигрантов. Упоминавшийся уже бывший вахмистр Акулов рассказывал, как его назначили поселковым атаманом в Трехречье и он должен был помогать японцам формировать такие отряды. Каждый год японские власти призывали эмигрантскую молодежь в возрасте 21 года, готовили ее к войне против Советского Союза, обучали владеть оружием.

Трехречье — особый географический район в северо-западной части Маньчжурии, в бассейне реки Аргунь. Плодородные земли, сенокосы, охота издавна привлекали сюда забайкальских казаков. Именно здесь поселилась некоторая часть казаков из разгромленных в Сибири частей белых армий. В японской книге «Описание Трехречья» («Санга Дзидзео»), изданной в 1941 г. в Чанчуне, приводятся данные о поселках (хуторах) этого района. В начале 30-х гг. их было более двадцати, от 10 до 100 с лишним дворов в каждом. Всего, по японской статистике, в этом районе жило в это время более 5,5 тыс. русских. По мнению Г. Г. Пермякова, их было здесь значительно больше. Японцы занижали численность русских Трехречья, из которых они готовили бойцов для белогвардейских отрядов.

После смерти генералов Хорвата и Дитерихса атаман Семенов претендовал на роль единоличного вождя контрреволюции на Дальнем Востоке. В эти годы, когда опасность возникновения японо-советской войны на Дальнем Востоке стала постоянным /147/ фактором, его имя не раз называлось в белоэмигрантских кругах. «Будучи лично связан с вдохновителями японских агрессивных планов — генералами Танака, Араки и др., Семенов по их заданию участвовал в разработке планов вооруженного нападения на Советский Союз и предназначался японцами в качестве главы т. н. буферного государства, если бы им удалось вторгнуться на территорию советского Дальнего Востока»62 . Это выдержка из обвинительного заключения, которое было предъявлено Семенову Военной коллегией Верховного суда СССР в 1945–1946 гг. Эмигрантские источники только подтверждают сделанные в этом заключении оценки.

После того как летом 1937 г. Япония начала войну против Китая, белоэмигрантские осведомители передавали, что японцы используют там войска лишь «третьего сорта», а «первого» и «второго» приготовлены для операций против Советской России. Из другого источника, имеющего отношение к японской разведке, сообщали, что в июне — июле 1938 г. можно будет свободно въезжать во Владивосток. Приводился даже состав будущего Сибирского правительства, которое возглавит Семенов. Среди членов этого «правительства» были названы профессор Г. К. Гинс (бывший управляющий делами колчаковского правительства), П. И. Зайцев (бывший редактор монархической газеты «Слово»), В. Ф. Иванов (бывший министр внутренних дел приамурского правительства братьев Меркуловых), К. В. Родзаевский и др.63 Последний заслуживает особого Внимания. Это он возглавил в 30-х гг. белогвардейскую фашистскую партию в Маньчжурии.

Появившись на свет под влиянием «опыта» итальянского, немецкого и японского фашизма, белоэмигрантские фашистские организации противопоставляли себя старшему поколению эмиграции, заявляя, что они исправят их промахи и придут в Россию для свершения «национальной революции». «Изгнанные революцией и бессильные, — пишет американский историк Джон Стефан о русских фашистах, — они пытались компенсировать свою политическую импотенцию, занимаясь безнадежными фантазиями»64 .

В мае 1931 г. в Харбине был созван съезд так называемой Русской фашистской партии (РФП). Ее-то и возглавил К. В. Родзаевский — новоявленный фюрер из молодого поколения эмиграции. Уроженец Благовещенска, он бежал в 1925 г. из СССР в Маньчжурию и на протяжении ряда лет вел активную антисоветскую деятельность. В обвинительном заключении, которое было предъявлено Родзаевскому в августе 1946 г., дана развернутая характеристика этой деятельности. Там указывалось, между прочим, на то, что Родзаевский был тесно связан с руководителями японской агрессивной политики, посвящен в их планы развязывания войны против СССР и, возглавляя РФП, проводил практическую работу в этом направлении. Лидеры РФП составили некое подобие программы, которая /148/ открывалась утверждением о приближающемся крушении Советской власти. Опираясь на японскую поддержку, новая партия пыталась завербовать в свои ряды как можно больше членов из правых кругов белой эмиграции, прежде всего среди монархистов. По данным, которые приводятся в статье Э. Оберлендера, в начале тридцатых годов в фашистской партии состояло четыре тысячи членов65 . РФП претендовала на роль ударного отряда антикоммунистических сил. В Шанхае она начала выпускать журнал, в Харбине — газету, организовала свою школу для подготовки «кадров». Родзаевский был начальником этой секретной школы, где обучались методам шпионажа и диверсий, а его помощником являлся некто Л. П. Охотин, начальник организационного отдела РФП.

Специально натренированные фашистские молодчики, способные, не задавая вопросов, выполнить любой приказ, могли представлять большую опасность. В предвоенные годы они были участниками многих диверсионных, террористических, контрабандистских акций, проникали и на территорию советского Дальнего Востока.

Русские фашисты — «соратники», как они себя называли, — заявлявшие в своей пропаганде о целях «национальной революции», которые даже приветствовали друг друга восклицанием «Слава России!», на самом деле оказались самыми гнусными предателями своей родины. Это они кричали «банзай», когда подразделения японской Квантунской армии входили в Харбин, это они выражали потом активное желание идти «императорским путем», т. е. служить Японии. К РФП были прикреплены японские советники майор Акикуса Шун и К. И. Накамура, которые считались специалистами по России. РФП стала частью маньчжурской японской мафии, оказалась втянутой в махинации с наркотиками, проституцией и вымогательством.

Во время гастролей Ф. И. Шаляпина в Шанхае представители фашистской партии пытались его шантажировать, требуя, чтобы выручка от концертов пошла в фонд РФП. Добиться этого от великого артиста не удалось, он выгнал вымогателей из своего номера. Между нами говоря, писал потом Шаляпин своей дочери Ирине, все эти монархисты и фашисты — «сволочь неестественная!». Это были уголовники, кровавые преступления которых — убийства, похищения людей — терроризировали население, и эмигрантскую массу прежде всего. Джон Стефан, который пытается представить некоторых лидеров русского фашизма в качестве каких-то «эгоистических мечтателей», тем не менее признает, что фашистская партия превратилась в «прикрытие для организованной преступности на Дальнем Востоке»66 . И в этом с ним можно согласиться.

Белоэмигрантские фашистские группировки, образовавшиеся в разных странах, на Дальнем Востоке и в США, предприняли попытку объединиться. На политическую сцену белой эмиграции /149/ выплыла в те годы фигура А. А. Вонсяцкого. Сын жандармского полковника, офицер Добровольческой армии, в эмиграции он сначала сотрудничал в пресловутом «Братстве русской правды». Женившись на богатой американке (ей было 44 года, а ему 22), Вонсяцкий использовал ее средства для финансирования антикоммунистической деятельности. В мае 1933 г., после прихода к власти в Германии нацистов, он основал в США всероссийскую фашистскую организацию, рассматривая ее как продолжательницу «лучших» традиций «белого движения». Джон Стефан называет Вонсяцкого «выдающимся актером», демонстрировавшим тысячам американцев публичные зрелища, которым мот бы позавидовать Голливуд.

Потом Вонсяцкий совершил вояж в Европу и на Дальний Восток. В Иокогаме (Япония) в апреле 1934 г. было подписано соглашение о создании так называемой всероссийской фашистской партии, штаб которой разместился в Харбине. Это была еще одна, очередная попытка образовать за рубежом единый антикоммунистический фронт. Вонсяцкий был объявлен председателем, Родзаевский — генеральным секретарем центрального исполнительного комитета этой партии. После этого в Харбине состоялись торжественная церемония и парад «чернорубашечников»67 .

Ничего, однако, из этого объединения не получилось. «Вожди» передрались между собой, и в Харбине скоро было объявлено об исключении Вонсяцкого из партии. Одной из причин этого, как сообщалось, было выступление Вонсяцкого против прояпонского атамана Семенова. Вонсяцкий продолжал действовать самостоятельно в США, переименовав свою группу во всероссийскую национал-революционную партию и выступая против Родзаевского и дальневосточных фашистов. Тот в свою очередь не оставался в долгу: в 1935 г. он провозгласил «трехлетний план» прихода к власти в России, т. е. к 1 мая 1938 г.

Одна из белоэмигрантских газет, «Актив», начавшая выходить в Шанхае, в своем первом номере от 26 марта 1938 г. объявила, что «с внешней стороны треугольник антикоммунистической борьбы, через Токио, Берлин и Рим, охватывает СССР». Авторам и издателям новоиспеченного органа «белого движения» уже мерещилось наступление «нового белого дня», который зовет их к действию, откроет «поле для белой активности». «Сейчас наше время, наша игра», — заявляла газета, приветствуя японскую императорскую армию, «железной метлой выметающую коммунизм из Китая».

В том же году японские милитаристы предприняли вооруженное вторжение на советскую территорию в районе озера Хасан, в 1939 г. — на территорию Монгольской Народной Республики в районе реки Халхин-Гол. Семенов признался потом, что руководимые им белогвардейцы готовились принять тогда непосредственное участие в боевых действиях на стороне японцев. Но не успели. Известно, чем все это кончилось. Вынужденное /150/ считаться с реальной силой, японское правительство подписало с Советским Союзом пакт о нейтралитете. Вместе с провалом агрессивных планов милитаристской Японии на этом этапе кончились полным крахом и все антисоветские замыслы белоэмигрантской контрреволюции на Дальнем Востоке.

Вернемся теперь снова в Европу, где серьезные изменения в международной обстановке получали своеобразное отражение в лагере белоэмигрантской контрреволюции.

* * *

6 мая 1932 г. в Париже был убит президент Франции Поль Думер. Выстрел убийцы, которым был белоэмигрант, бывший офицер П. Горгулов, прозвучал как раз в тот момент, когда французское правительство под влиянием антисоветских сил затягивало под всякими предлогами подписание советско-французского пакта о ненападении. На следующий день после убийства на собрании представителей 78 эмигрантских организаций во Франции был принят текст письма председателю Совета Министров А. Тардье. Его подписали митрополит Евлогий, В. А. Маклаков, В. Н. Коковцов, генерал Миллер, А. В. Карташев и др. Все лидеры эмиграции единодушно отреклись от Горгулова. Редактор «Возрождения» Ю. Ф. Семенов сообщил к тому же последние данные о злодее, согласно которым Горгулов якобы чекист и большевистский агент68 .

Столпы эмиграции готовы были пойти на любые домыслы, лишь бы использовать это политическое убийство для осложнения советско-французских отношений, а может быть, и их разрыва. Ничего, однако, из этого не вышло. Франция должна была считаться с растущей агрессивностью Германии, и в этой связи происходило постепенное ее сближение с СССР. В то же время угроза фашизма в Европе создавала сложную и напряженную международную обстановку.

В канун 1932 г. известный нам генерал фон Лампе писал из Берлина, что в Германии «наци» идут неукоснительно к власти. «Я лично поставил себе задачей связь с ними и установление правильности сведений о том, что они в вершину угла ставят…»69 Вскоре от имени РОВС Лампе вступил в переговоры с представителем руководства нацистской партии «по вопросу о совместных действиях против большевиков». В октябре 1933 г. он сообщил, что начальник восточного отдела (вероятно, А. Розенберг) выразил настоятельное желание получить от РОВС план его действий совместно с германскими национал-социалистами «в направлении усиления при помощи немцев внутренней работы в России… а потом и возможной интервенционной деятельности в широком масштабе»70 . В письме указывалось о совершенной секретности этих переговоров. Гитлеровские политики, несмотря на шумные антикоммунистические заявления и декларации, должны были соблюдать определенную осторожность. /151/

В Берлине руководители РОВС установили также контакты с некоторыми представителями японской военщины. После встречи с неким Томинагой у генерала Шатилова создалось впечатление, что тот имеет задание японского Генштаба установить силы и возможности РОВС и других белоэмигрантских организаций в Европе, которые ставят задачу вести активную борьбу с большевиками71 .

Белоэмигрантских деятелей очень интересовало и беспокоило, какие намечаются перспективы в развитии внешней политики гитлеровского правительства, особенно по «русскому вопросу». В Париже в начале 1933 г. состоялось несколько частных совещаний с участием «видных специалистов эмиграции», на которых «была подвергнута всестороннему обсуждению» эта проблема72 . Говорили, что в новых условиях «Рапалло» уже отжило свой век. В этом видели благоприятную для белой эмиграции ситуацию. Высказывалось и такое мнение: Германия, сохраняя дружественные отношения с СССР, в то же время разрабатывает планы расчленения и эксплуатации России. В этом тоже хотели видеть привлекательную для контрреволюции перспективу. Но как же быть с национальными интересами России, о которых так «пеклись» белоэмигрантские деятели? Как увязать их с планами расчленения страны? Стараясь как-то сгладить неблагоприятное впечатление, некоторые эмигрантские «специалисты» высказали предположение, что «планы Розенберга» о расчленении России «в непродолжительном времени уступят место иным построениям». С другой стороны, даже в правых кругах эмиграции высказывалось опасение за судьбу русских эмигрантов в условиях, когда поощряется немецкий шовинизм. Высказывания Гитлера о высших и низших расах, о славянах как о «народе для удобрения» трудно было комментировать. Ко всему этому еще добавлялось убеждение, что политические перемены в Германии усилят внутриэмигрантскую рознь, борьбу между так называемыми «германофилами» и «франкофилами».

В связи с приходом Гитлера к власти в белоэмигрантском лагере активизировались всякого рода авантюристы, проходимцы, фашиствующие элементы. Некий немец фон Пильхау — германский подданный, член национал-социалистской партии, в годы гражданской войны находившийся на Юге России в Добровольческой армии, — вдруг объявил себя фюрером русского народа, приняв псевдоним Светозаров. На ломаном русском языке он призывал русских эмигрантов сплотиться под знаменем Российского объединения народного движения (РОНД). На берлинских улицах появилось несколько десятков человек в сапогах и белых рубашках с красными нарукавными повязками, на которых в синем квадрате был вышит белый знак свастики. Однако германские власти, видимо, не устраивало создание такой слишком уж опереточной организации, и они быстро ее прикрыли. /152/

Но вот в Данциге объявился генерал П. В. Глазенап. Он сам присвоил себе громкий титул главного начальника российского антикоминтерна. В выпущенной по этому поводу листовке говорилось, что имя «главного начальника» и его прошлое «служат гарантией для сомневающихся и колеблющихся». Что же это было за прошлое? Активный белогвардеец, с декабря 1917 г. он находился в Добровольческой армии, командовал полком, бригадой, дивизией, потом принял у Юденича командование белой северо-западной армией, а в 1920 г. формировал белогвардейские вооруженные силы на территории Польши. Как уже было не раз, новоявленный лидер объявил о создании фонда «активной борьбы за Россию» и просил посылать в него доллары и другую валюту73 . Но и эта организация лопнула как мыльный пузырь.

Другой белый генерал — В. В. Бискупский, один из руководителей мюнхенской организации «Ауфбау», — был назначен фашистскими властями начальником управления делами русской эмиграции в Германии. Об этом 5 мая 1936 г. сообщила газета «Возрождение». Организовав такое управление, германские власти подчинили себе эмигрантские политические группировки, взяли под контроль всю жизнь эмигрантов в Германии. Для многих из них гитлеровские порядки уже оборачивались концентрационными лагерями. Газета «Последние новости» 14 октября 1936 г. опубликовала заметку о концентрационном лагере Лихтерфельде под Берлином. Русских там множество, сообщал эмигрант, просидевший в лагере девять месяцев, и никто не знает, за что сидит. Обращение зверское, кормили впроголодь, били беспощадно…

Серьезные раздумья в эмигрантской среде и в какой-то мере раскол в ее рядах вызвали события в Испании в 1936 г. — победа Народного фронта, фашистский мятеж и разразившаяся потом гражданская война. Мы еще расскажем о тех отважных людях, главным образом из эмигрантских «низов», которые отправились сражаться на стороне республики. Но с другой стороны, и белоэмигрантский «активизм» показал в Испании свое лицо. Руководители Российского центрального объединения М. Бернацкий и А. Гукасов опубликовали обращение к генералу Франко, к нему они направляли свои молитвы…74

Но речь шла не только о молитвах. Один из руководителей РОВС, генерал Шатилов, писал, что в Испании «продолжается вооруженная борьба белых против красных сил». Он настаивал на том, чтобы РОВС был представлен в Испании хотя бы символически. Если же этого не случится, заявил генерал, то наша полная слабость будет очевидна. По поручению генерала Миллера Шатилов отправился в Рим, а потом в Саламанку (Испания), вел там переговоры о направлении добровольцев из белоэмигрантов в армию Франко. Миллер объявил участие в гражданской войне в Испании продолжением белой борьбы и приветствовал всех, кто выразит желание отправиться туда75 . Потом, /153/ правда, уже подводя итоги этой операции, было сказано, что желающих идти в Испанию насчитывалось «трагически мало», не более 70 чел., и часть записавшихся отказалась ехать. Как раз в это время внутри РОВС обострилась генеральская склока. Шатилов тайно интриговал против Миллера, за его спиной пытался вести переговоры о созданий какого-то нового центра путем «предварительного секретного сговора с небольшим числом влиятельных руководителей эмигрантских организаций»76 . Другой белогвардейский генерал — Туркул, известный в годы гражданской войны своими зверствами, — летом 1936 г. объявил о создании новой, независимой от РОВС организации — так называемого Русского национального союза участников войны. За это приказом генерала Миллера он был немедленно освобожден от должности «командира Дроздовского стрелкового полка» и исключен из состава РОВС. В газете «Сигнал», которую стал выпускать новый «союз», Туркул заявил, что хочет всколыхнуть застоявшееся эмигрантское болото. Он обвинил РОВС в стремлении быть «вне политики». Задетые за живое, главари РОВС не преминули по этому поводу заявить, что всегда вели «чисто политическую борьбу с большевиками»77 . Получили также известность некоторые сведения о так называемой «внутренней линии» — тайной организации, созданной при участии Национально-трудового союза нового поколения в недрах РОВС из «верных людей», действовавших в Болгарии, Франции и других странах. На них возлагалась задача наблюдать «изнутри» за всеми членами Союза, бороться с проникновением в РОВС враждебной агентуры, внедряться в другие эмигрантские организации. По некоторым данным, «внутренняя линия» свила свои гнезда не только в РОВС, но и в таких контрреволюционных организациях и группах, как «Братство русской правды», Национально-трудовой союз нового поколения, «Лига Обера», «Крестьянская Россия» и др.78 Эта попытка создать своего рода «организацию в организациях», имеющую независимую линию подчиненности и занимающуюся взаимной слежкой, вносила в эмигрантскую среду, и без того раздираемую внутренними склоками и интригами, новый элемент разложения.

Одним из организаторов «внутренней линии», по утверждению газеты «Возрождение» (26 сентября 1937 г.), был белогвардейский генерал Скоблин. Активный участник гражданской войны, в РОВС он имел почетное звание «командира Корниловского ударного полка». Этот человек, а также его жена — известная исполнительница русских народных песен Н. В. Плевицкая — были обвинены в участии в похищении председателя РОВС генерала Миллера. 23 сентября 1937 г. Миллер бесследно исчез, оставив записку, что он куда-то ушел вместе со Скоблиным. Когда Скоблина спросили, виделся ли он в тот день с генералом Миллером, тот ответил категорическим отказом. В следующую /154/ ночь Скоблин тоже исчез, больше его никто никогда не видел79 .

Исчезновение Миллера вызвало переполох в белогвардейском стане. Некоторое время обязанности председателя РОВС выполнял генерал Ф. Ф. Абрамов — начальник отдела РОВС в Болгарии, в прошлом командир Донского корпуса во врангелевской армии. В марте 1938 г. он передал этот пост другому генералу — А. П. Архангельскому. Белоэмигрантская газетка «Галлиполийский вестник», сообщая 1 апреля 1938 г. биографию нового начальника РОВС, ставила ему в заслугу прошлую контрреволюционную деятельность: после революции он остался в Петрограде, служил в Красной Армии, но занимался саботажем и вредительством, потом бегство на юг, к Деникину, служба у Врангеля, в том числе начальником его штаба, в эмиграции он стал председателем общества офицеров Генерального штаба. 66-летний председатель РОВС, обосновавшись в Брюсселе, развил довольно активную деятельность, стараясь как-то оживить одряхлевшую уже организацию.

В преддверии второй мировой войны главари РОВС сделали свой выбор. В сентябре 1938 г. они собрались в Белграде, чтобы снова заявить, что являются продолжателями «белого движения». Среди ближайших задач здесь были названы: укрепление организационного единства, военная и политическая подготовка, укрепление материальной базы, работа с молодежью и вовлечение ее в ряды РОВС80 . Последний вопрос привлек особое внимание. Председатель РОВС Архангельский, а также начальники его отделов — генералы Абрамов, Барбович и Витковский организовали в Белграде конфиденциальную встречу с председателем Национально-трудового союза нового поколения (НТСНП) В. М. Байдалаковым. Две самые активные контрреволюционные организации — РОВС и НТСНП — пытались согласовать свои действия, найти общую линию и заявили о необходимости сотрудничества.

НТСНП образовался еще в 1930 г., тогда он имел название «Национальный союз русской молодежи». Это была организация фашистского типа из эмигрантской молодежи, готовившей себя для активной террористической борьбы. На специальных курсах «общетехнической подготовки» члены этой организация изучали оружие, подрывное дело, технику шпионажа. НТСНП давал людей, а иностранные разведки давали деньги. «Мы скоро превратились, — писал бывший энтеэсовец Е. И. Дивнич, — в махровую, наиболее активную и непримиримую антисоветскую организацию»81 .

НТСНП установил контакты с другими фашистскими эмигрантскими группировками. Когда в январе 1939 г. в Харбине собрался фашистский съезд белоэмигрантов, то в списке членов «почетного президиума» значились имена лидера НТСНП Байдалакова, атамана Семенова, генерала В. А. Кислицина, которого японцы назначили начальником эмигрантского бюро в Харбине. /155/ Кислицин поспешил заявить, что намерен установить прочную связь с генералом Бискупским, возглавляющим в Германии аналогичное учреждение.

В условиях нарастающей военной опасности, уже начавшейся агрессии фашистской Германии в Европе и милитаристской Японии на Дальнем Востоке зарубежная контрреволюция, ее наиболее оголтелые группировки предпринимали последние попытки активизировать и объединить свои усилия.

 

3. Идейный крах, вырождение. Поиски пути

Ни одна более или менее серьезная попытка объединить силы белой эмиграции так и не увенчалась успехом. Зарубежная контрреволюция никогда не была однородной. В ней с самого начала давали о себе знать центробежные процессы. Из года в год распадались ее силы, не выдерживавшие столкновения с жизнью, крошилась и терпела крах антисоветская идеология. В эмигрантском лагере были представлены политические группировки и течения от крайних монархистов до меньшевиков и эсеров. На правом фланге, в монархических кругах, несмотря на все старания, за многие годы не произошло консолидации в какую-либо единую партию. Борьба явных и скрытых монархистов, «кирилловцев» и «николаевцев», грызня внутри Высшего монархического совета, ожесточенные споры вокруг вопроса о престолонаследии — все это носило на себе приметы распада и вырождения монархического движения.

Достаточно в этой связи напомнить историю с выдвижением в качестве претендентов на престол разных самозванцев — якобы оставшихся в живых членов семьи Романовых. Особую известность получило дело некой Анны Андерсон, объявившей себя младшей дочерью Николая II — Анастасией. В зарубежной, и прежде всего эмигрантской прессе, склонной к сенсациям, десятилетиями печатались разные домыслы на этот счет. Сообщали, например, что сын Боткина, личного врача Николая II, после встречи с «Анастасией» стал допускать возможность того, что это была чудом спасшаяся дочь царя. Однако появлялись и статьи, обвинявшие монархистов в специально разработанной афере. По мнению многих свидетелей, «претендентка на престол» находилась в состоянии умственного расстройства. Потом она вышла замуж за состоятельного американца и в течение многих лет истратила тысячи долларов на адвокатов, добиваясь документального признания ее права на несуществующий царский трон. По словам английских авторов А. Саммерса и Т. Мэнголда, преследовалась и такая весьма практическая цель — получить «состояние царя», которое он, по некоторым предположениям, оставил на счетах американских, английских и немецких банков1 . /156/

Что касается великого князя Кирилла и его окружения, то они не принимали всерьез «Анастасию» и всячески старались ее дискредитировать. Кирилл до самой своей смерти проявлял активность, пытаясь, как «глава императорского дома», завербовать среди разных слоев эмиграции как можно больше своих сторонников. Главари РОВС долгое время не признавали его верховенства, генерал Кутепов требовал даже исключать из Союза тех его членов, которые будут считать Кирилла «императором». Не хотел подчиниться и генерал Миллер, когда Кирилл требовал допустить его представителей ко всем без исключения документам РОВС, обсуждать с ним предварительно все планы и предложения, ничего не предпринимать без его согласия в вопросах внешних сношений с иностранными правительствами. Миллер игнорировал эти требования. Тогда великий князь прекратил с ним переписку. Канцелярия «его императорского высочества» продолжала выпускать манифесты, обращения, печатала листовки с портретом «главы императорского дома» и изображением генеалогического древа.

Вопрос о царе вызвал разногласия на монархическом съезде в Париже осенью 1931 г. На этот съезд съехалось около 60 делегатов из Франции, Германии, Югославии, Америки и Китая. Н. Е. Марков, оказавший поддержку Кириллу, должен был покинуть съезд и выйти из состава Высшего монархического совета. Председателем ВМС вместо него был избран А. Н. Крупенский. Все это только лишний раз показывало, насколько далеки были эти люди от действительных проблем современности. И не менее примечательным тому свидетельством была деятельность Кирилла, который писал в одном из своих «манифестов»: «Заявляю еще раз, что ничто не сможет заставить меня изменить первоначально взятое мною направление… Я стою выше всех классов, партий и организаций»2 . Он вошел в роль будущего «властителя всех русских» и старался играть ее, не обращая внимания на то, что не мог получить поддержки даже в монархических эмигрантских кругах.

Заявления о «надклассовости» и «надпартийности» не могли ни у кого создать иллюзий относительно действительного социально-политического содержания зарубежного эмигрантского монархизма. Раньше так же поступал Врангель, упорно повторявший, что армия вне политики. На самом деле такого рода утверждения сами были политикой и тактикой контрреволюции.

Кирилл не скупился на обещания и делал вид, что может предложить серьезные реформы для Советской России. Он умер в октябре 1938 г. во Франции, недалеко от Парижа. Но возня вокруг императорского трона продолжалась. Сын Кирилла — Владимир Кириллович Романов, который родился за границей и никогда не видел русской земли, по примеру отца объявил себя главой «российского императорского дома». Резиденция нового претендента на престол находилась в Сен-Бриаке (во /157/ Франции). Там пытались сохранять хоть какие-то атрибуты «царского двора». Некий капитан 1-го ранга Г. Граф числился начальником «правления по делам главы российского императорского дома». Он распространял среди эмиграции напечатанные на ротапринте или на машинке «информации» о приемах, которые устраивал этот «глава». Из них стало известно, что 16 декабря 1938 г. состоялась встреча Владимира с руководителями РОВС, которые вдруг «переменили фронт» и открыто заговорили о своих монархических чувствах. Однако попытки вдохнуть новую жизнь в монархическое движение, обновить его оказались тщетными. Об этом говорит и история близкого к кирилловцам Союза младороссов, который получил наибольшее развитие в середине 30-х гг.

Первый съезд младороссов состоялся в Мюнхене еще в 1923 г. Объявив целью движения «русскую национальную революцию», вернее, стремление «повернуть революцию на национальный путь», младороссы пытались в своих построениях сочетать несочетаемое — советский и монархический строй. Они утверждали, что будто бы стремятся к победе «национальной, реальности над классовой мистикой», и выдвинули лозунг «царь и советы», в котором хотели видеть соединение национальной традиции России, какой был якобы легитимизм, с признанием результатов революции. Советский исследователь В. В. Комин показал, что, будучи воинствующими монархистами и примыкая к кирилловцам, младороссы в то же время заимствовали ряд своих положений из идейного арсенала фашизма, прежде всего итальянского3 . Оттуда были взяты и некоторые внешние приемы. Когда, например, глава Союза младороссов А. Л. Казем-Бек выступал на собраниях этой организации, то по обе стороны трибуны выстраивались юноши в синих рубашках.

С самого начала младороссам были присущи излишняя самоуверенность, «некий наивный апломб», как выразился один их критик из эмигрантского лагеря. Потеряв чувство реальности, младороссы претендовали на роль «второй советской партии», или, как писал Казем-Бек, стремились «создать монархическую партию для советской среды»4 . Претенциозными и насквозь лживыми выглядели заявления младороссов о том, что они руководствуются какими-то «высшими» принципами и способны стать выше мелких личных и групповых интересов. Это было политическим пустословием, за которым обнаруживались признаки вырождения монархической идеи.

Союз младороссов продолжал общую для эмигрантских организаций самых разных толков и направлений тенденцию. Его руководители выступили в газете «Возрождение» (23 августа 1930 г.) с проповедью создания «общего фронта в борьбе с большевизмом». Но как всегда, так и на этот раз вместо единства действий возник новый раскол, проявились новые разногласия. /158/

Младороссы обвиняли РОВС в том, что он теряет свой «военный облик», постепенно поглощается общей массой эмиграции, резко критиковали Высший монархический совет, отказываясь от работы вместе с ним5 , внутри самого Союза младороссов нашлась небольшая группа лиц, выступивших против вожаков Союза, деятельность которых, но их словам, была направлена «на разложение патриотических русских организаций в эмиграции». Они объявили даже, что создают в Софии Союз истинных младороссов — неомладороссов6 .

В движении младороссов в какой-то мере получило отражение недовольство эмигрантской молодежи своими «отцами». В эмигрантской печати писали о споре «отцов и детей». Те, кто покинул родину почти детьми и которым теперь было уже тридцать — сорок, чувствовали себя потерянным поколением. Разочаровавшись в «отцах», некоторые из них обратились к религии, искали объяснение революции и связанных с ней событий в теории евразийства, в своеобразии русской культуры, другие рвались к немедленному действию и пополняли ряды разного рода фашистских, экстремистских организаций и группировок.

Евразийство — одно из наиболее известных религиозно-политических течений эмиграции, получившее распространение в среде эмигрантской интеллигенции, — в 30-е гг. утратило свое влияние и распалось. Объявив решающим фактором исторической) процесса особый географический мир — так называемое месторазвитие, евразийцы выдвинули ряд сомнительных, не выдерживающих научной критики тезисов. Некоторых из них мы уже касались. Религиозно-мистические взгляды евразийцев, нашедшие отражение в их первом сборнике — «Исход к Востоку» (1921), получили дальнейшую интерпретацию в литературе 20-х гг., в «Евразийском временнике» и «Евразийской хронике», которые издавались в Берлине, Париже и Праге.

Идеологи евразийства продолжали писать о православной вере, занимались богоискательством, утверждали, что «перст божий», «провидение» руководят историей всякого народа. В религиозной философии, в историософии евразийства они якобы нашли ключ к загадкам России, получили возможность осмыслить русскую историю и уяснить смысл революции. Их называли продолжателями идей Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева, наследниками той реакционной традиции, которая доводила до абсурда национальные особенности России, (влияние на исторический процесс ее географического положения. Можно согласиться с В. В. Коминым, который считает евразийство выражением противоречий, смятения и отчаяния части мелкобуржуазной эмигрантской интеллигенции, тщетно пытавшейся отыскать компромисс между Октябрьской революцией и прежними устоями царской России7 . На «синтетический» характер евразийской идеологии указывает также И. А. Исаев. Он видит это в попытках, которые предпринимали евразийцы для того, /159/ чтобы примирить действительное и желаемое, факт революции и надежду на реставрацию, историческое прошлое России и ее настоящее8 .

Концепция евразийства, видимо, отражала также своеобразный эмигрантский «комплекс» — желание доказать, что Россия выше Европы и имеет особое, великое мессианское призвание. Евразийские теоретики предпринимали попытки разработать и свою политическую доктрину. Н. С. Трубецкой выдвинул понятие идеократии — правления своего рода элиты, нового правящего слоя, руководство которым должно принадлежать евразийской партии. Другой евразийский автор — Н. Н. Алексеев — писал о необходимости использовать в будущей России систему преобразованных советов. Это был старый обанкротившийся лозунг «Советы без коммунистов». И в то же время некоторые евразийцы проявляли явно сочувственное отношение к отдельным мероприятиям Советской власти. Путаница, мешанина, противоречивое переплетение в евразийстве реакционных, утопических и реалистических тенденций быстро привели его к расколу, распадению на разные группировки. Небольшая часть евразийцев перешла на сменовеховские позиции и в тридцатых годах вернулась на родину.

На страницах эмигрантских изданий в те годы получило отражение характерное для определенных кругов эмигрантской интеллигенции стремление найти какое-то новое объяснение действительности. Вслед за евразийскими появляется ряд других религиозно-мистических изданий. Под редакцией бывшего эсера И. И. Бунакова-Фондаминского, Ф. А. Степуна и Г. П. Федотова в Париже начал выходить журнал «Новый град» (1931–1940), там же выпускается журнал «Утверждения» (1931) — орган объединенных пореволюционных течений. В редакционной статье, опубликованной в первой книге «Нового града», говорилось: «В старом городе становится невозможно жить, полуразрушенный катастрофой войны, он живет в предчувствии, быть может, последнего для него удара. Весь мир потрясается кризисами, знаменующими упадок современного строя… Перспективы новой мировой войны уже затягивают горизонт кровавыми зорями»9 . Журнал призывал из старых камней, но по новым «зодческим планам» строить «новый град», где будет господствовать «возрожденное и обновленное христианство».

Известный философ-мистик Н. А. Бердяев, разрабатывая систему «нового христианства», писал б том, что «русская идея» есть идея религиозного спасения. Один из авторов печально знаменитого сборника «Вехи», он в эмиграции опубликовал целую серию своих работ, в центре которых были все те же вопросы религиозного сознания, субъективно-идеалистическая трактовка проблемы личности и свободы. С точки зрения Бердяева, в субъекте как бы растворяется весь объективный мир. Тем самым вообще «снимается» вопрос об истине как отражении /160/ объекта субъектом, об истинности как соответствии наших понятий чему-то внешнему. Поиски «встречи с богом» внутри себя, по Бердяеву, и есть истина в ее высшей инстанции.

Не вдаваясь в более или менее подробный разбор постулатов бердяевского идеализма, укажем только на некоторые его особенности, отмеченные в свое время Ю. Ф. Карякиным. Утопия «земного рая» неосуществима, заявлял Бердяев, теория позитивного прогресса бессмысленна. Остается одно: веровать в Апокалипсис, ждать «конца истории», за которым все муки человечества разрешаются в «перспективе вечности». Обещания «нового христианства», способного освободить человеческую личность, были на самом деле наполнены пессимизмом и антигуманизмом10 .

Но вот что интересно. В журнале «Утверждения» наряду с «мистическим туманом» рассуждений о христианстве, которое проходит через «очистительный огонь», можно было встретить и далекие от мистицизма реалистические оценки положения дел в Советской стране. «В настоящее время мы присутствуем при огромном росте производства и укреплении хозяйственной мощи Советов, — говорилось в одной из статей, опубликованных в августе 1931 г. — Если три года назад «пятилетка» вызывала лишь смех и издевательства эмигрантских и буржуазных экономистов, то теперь даже последний бюллетень эмигрантских промышленников прямо говорит о возможности ее осуществления в ряде областей. Налицо и факты: добыча нефти и чугуна дает все основания предполагать, что в текущем году по этим отраслям пятилетка будет уже выполнена. Не пора ли отказаться от взгляда на большевиков как на разорителей народного хозяйства?»11

Автор статьи считал, что укрепление хозяйственной мощи России равносильно увеличению ее военной мощи. Далее он отметил решение такой важной социальной проблемы, как ликвидация безработицы: «Огромный и ненасытный спрос на труд для пятилетки фактически уничтожил безработицу». Наконец, аграрный вопрос. И здесь автор стоит на позиции признания необратимости тех процессов, которые были вызваны в сельском хозяйстве революцией. «Все межи и чересполосицы стерты. Хутора ликвидированы. Постепенно колхозы и совхозы приобретают характер крупных ферм с общими большими конюшнями, амбарами и прочими постройками… С каждым годом близится время, когда эмигрантам придется отказаться от ставки на крестьян-собственников и рассматривать как крестьян, так и рабочих как единый слой пролетариев»12 .

Положа руку на сердце автор предлагал признаться друг другу (не в печати, конечно, замечает он, а между собой), что успехи пятилетки их радуют. И опять хочется процитировать слишком уж многозначительные эти признания: «Как эмигранты в эпоху Наполеона не могли скрыть гордости при вести о победах /161/ французов при Иене, Аустерлице и Ваграме, так мы радуемся при известии о строительных победах. Днепрострой, Сельмашстрой, Турксиб — разве не равны многим военным победам Наполеона? А вся пятилетка ведь безусловно многозначительнее для России, чем все войны Наполеона для Франции»13 . Но при всем этом автор подчеркивал, что он продолжает отрицать идеологию большевиков и выступает против всякого сменовеховства. Более того, как бы отдавая дань провозглашенным в журнале принципам так называемой «пореволюционной идеологии», автор статьи, написанной в общем-то языком фактов, вдруг переходит к какому-то бормотанию о вечности «слова божия».

* * *

Чем дальше продвигался Советский Союз по пути социалистического строительства, тем меньше оставалось у эмиграции надежд на реставрацию капитализма. Известно, что с этими надеждами была связана так называемая новая тактика контрреволюции, которую наиболее четко сформулировал еще в 1920 г. лидер партии кадетов П. Н. Милюков. «Я и мои единомышленники, — писал он потом, — перенесли свои надежды на развитие внутренних процессов в самой России…»14

Возглавляемое Милюковым Республиканско-демократическое объединение (РДО) занимало «среднюю линию». Отрицая всякого рода «примирение» с Советской властью и настаивая на борьбе с ней, РДО выступало в то же время против старой «белой идеологии» и тех эмигрантских организаций, которые ставили своей целью восстановление монархии в России. Газета «Последние новости» (1920–1940), главным редактором которой был Милюков, наряду с публикацией антисоветских материалов постоянно вела ожесточенную полемику с представителями правых кругов эмиграции. В середине двадцатых годов Милюков верил еще в свою «новую тактику», некоторые его заявления на эту тему прямо-таки напоминали приказ военачальника: «Мы переходим от сидения в окопах к маневренной войне, нам надо окружить противника и его изолировать»15 .

Со своих буржуазных позиций ему хотелось бы увидеть положительный смысл в происходящих внутри России процессах. РДО призывало к внимательному изучению этих процессов со всеми произведенными ими изменениями — социальными, бытовыми, психологическими. Отмечая, что с 1922 г. в Советской России начался бесспорный экономический подъем, Милюков пытался использовать этот факт для развития обоснования «новой тактики». Дальнейшие тактические расчеты, заявлял он, должны исходить из факта разложения большевизма «внутренними силами»16 . Он все еще надеялся на «эволюцию» советской системы и искал подтверждение своим прогнозам в выступлениях троцкистской и правой оппозиции в ВКП(б).

Изменения, происходящие в СССР на базе нэпа, способствовали /162/ укреплению хозяйственной смычки между городом и деревней. Экономический союз пролетариата и крестьянства вырывал почву из-под ног мелкобуржуазной контрреволюции. С другой стороны, переход к нэпу, как уже отмечалось, на первых порах по крайней мере вызывал в определенных кругах белой эмиграция надежду на капитуляцию Коммунистической партии, на возможность политических уступок с ее стороны.

Вернемся ненадолго к началу нэпа и возьмем в качестве примера одно из выступлений П. А. Сорокина — бывшего эсера, профессора социологии, высланного из Советской России за контрреволюционную деятельность. Выступая в Берлине в октябре 1922 г. на собрании Союза русских журналистов и литераторов, он сказал, что с введением нэпа российская деревня стала оживать, появился стимул к труду. Он отметил и такие явления, как рост деревенской буржуазии, появление и в городе новой буржуазии, занимающейся, по его словам, спекуляцией и мошенничеством. Из всего этого Сорокин делал следующий вывод: если в России будет «мир и сытость», то власти придется уступить. Он уверенно заявил тогда, что будущее будет принадлежать той партии, которая наиболее полно отразит интересы крестьянина, кулака и середняка. Сорокин рассчитывал вернуться в Россию годика через четыре17 , примерно к 1927 г., когда, по его мнению, в стране якобы произойдут уже политические изменения. Питирим Сорокин, пользующийся на Западе репутацией ученого-социолога, попал явно впросак, берясь прогнозировать тенденции социально-экономического развития советского общества, как, впрочем, попадал он не раз и в последующие годы.

И сам Милюков, по его собственному признанию, за период с 1922 по 1926 г. уточнял пять раз свой тезис «об эволюции советской системы». Вокруг этого вопроса возникла перепалка между разными эмигрантскими деятелями. Е. Д. Кускова, например, участвовавшая в создании РДО, выступила с прямой критикой избранной Милюковым тактики, указывая, что Советская власть признана населением и никакого политического «термидора» в России не происходит18 . Несколько в другом плане вел полемику С. П. Мельгунов — буржуазный историк, выступавший против любых приемов «новой тактики» и только за вооруженные методы борьбы с Советской властью.

В правых, черносотенных кругах эмиграции Милюкова считали чуть ли не главным виновником многих бед России. Объявленная им «новая тактика», критика белого командования и Врангеля вызвали еще большее ожесточение среди белогвардейского офицерства. В одном письме Милюкову, подписанном «Здравомыслящий чин армии генерала Врангеля Петров», говорилось: «Настоящим прошу вас прекратить делать выпады против армии ген. Врангеля, так как вы в свое время имели возможность строить Россию как вам хотелось, не сумели — не на кого пенять… В противном случае вам может стоить жизни. /163/ Находясь здесь, во Франции, имею своих сторонников в этом отношении, а деньги для этого дела всегда найдутся»19 .

Взаимная ненависть представителей разных группировок выливалась в открытые потасовки на эмигрантских собраниях. В Милюкова стреляли монархисты-белогвардейцы во время одного его выступления в берлинской филармонии. Только случай спас ему жизнь. Был убит другой лидер кадетской партии — правый кадет В. Д. Набоков.

Нужно сказать, что одним из аспектов «новой тактики» было стремление установить контакты с контрреволюционными элементами внутри Советской России, использовать в этих целях нелегальные и легальные возможности. Республиканско-демократическое объединение пыталось найти в нашей стране какие-нибудь «организации», разделяющие его платформу. Милюков открыто призывал к координации усилий с «внутренними силами». Никаких результатов в этом деле милюковцам добиться не удалось, хотя известны отдельные попытки, сделанные в этом направлении. Д. И. Мейснер рассказывает о неудаче, постигшей одного из эмиссаров Милюкова, который должен был в СССР устанавливать связи и искать точки опоры. Во второй половине двадцатых годов, судя по переписке руководителей организации «Крестьянская Россия» с Милюковым, ими засылались на советскую территорию литература РДО и газета «Последние новости». От случая к случаю эту акцию пытались осуществлять через Харбин20 .

Милюков и его сторонники из республиканско-демократического лагеря — кадеты и бывшие эсеры, — как уже было показано, вели борьбу против международного признания Советской республики. Мы рассказывали о поездке Милюкова и Авксентьева в 1921 г. в Америку, где они пытались воздействовать на «общественное мнение», чтобы задержать развитие американо-советских экономических отношений. Позже Милюков выступил против тех эмигрантских деятелей, которые утверждали, что после признания капиталистическими державами Советская власть ускорит и усилит якобы сделанные ею «уступки капитализму». Может случиться и обратное, писал Милюков, что Советская власть после признания легче сладит со своей оппозицией и использует его для собственного укрепления. «Уже и теперь (речь шла о 1924 г. — Л. Ш.), заметив опасность уступок капитализму, Советская власть объявила войну частному капиталу Ее опорой продолжает оставаться национализация всей крупной индустрии и монополия внешней торговли»21 . Последующее развитие событий показало, что Милюков проявил здесь определенную проницательность. И за рубежом, и внутри страны никто не мог помешать тем объективным процессам, которые привели к окончательному решению в экономике СССР вопроса «кто — кого».

Весной 1928 г. новые нотки прозвучали в выступлениях такого идеолога правых кругов эмиграции, как П. Б. Струве. Анализируя /164/ сложившуюся к тому времени международную обстановку, он констатировал, что Советская Россия страшна западным государствам прежде всего как коммунистический очаг. По его словам, внутренние условия капиталистических стран (успехи рабочего и коммунистического движения) диктовали буржуазным правительствам необходимость проведения осторожных, скрытых действий. Учитывая эти политические реальности, Струве призывал западные державы к осуществлению «экономической интервенции» против Советского Союза. «Никаких кредитов, никаких длительных связей — вот формула этой негативной, или отрицательной, интервенции…»22 Подобную линию поведения Струве рекомендовал всем западным капиталистическим государствам. Он хотел еще верить в «экономическую капитуляцию и политическое крушение» Советской страны.

Через месяц после этого заявления Струве Милюков снова был в Америке. Во время одного публичного выступления его спросили: «Когда приблизительно можно ждать падения Советской власти?» Он отшутился: «Пусть кто-нибудь из зала ответит мне на этот вопрос». И на многие другие вопросы, как было отмечено, он отвечал скороговоркой, очень невразумительно, без былого апломба. «Быть может, — сказал Милюков неуверенно, — Советская власть переродится сама…»23 Прошло еще несколько лет, и в эмигрантском журнале «Современные записки» можно было прочитать, что «цветы капитализма» в России давно облетели и огни его догорали24 . А газета «Возрождение», не без злорадства по адресу Милюкова, констатировала тот факт, что среди европейских политиков уже окончательно выброшена за борт теория эволюции Советской власти, от которой даже «Последние новости» отреклись на пороге 1930 г.25

Насквозь буржуазная, говорил о кадетской партии В. И. Ленин, эта партия не была в то же время прочно связана с каким-либо одним классом российского общества. Он обращал внимание на крайнюю неопределенность и непоследовательность кадетской программы. В свою очередь и российская буржуазия отличалась неоднородностью своего состава: узкий слой «зрелых и перезрелых капиталистов» и очень широкий слой «мелких и частью средних хозяев». Отсюда и непрекращающаяся борьба на политической арене дореволюционной России двух буржуазных тенденций — либеральной (или либерально-монархической) и демократической26 . Эти тенденции давали о себе знать и в эмиграции, в деятельности заграничных организаций русской буржуазии. В условиях эмиграции стали действовать и другие факторы, которые способствовали развитию центробежных процессов, вызывали образование новых политических комбинаций и направлений.

Республиканско-демократическое объединение, о котором шла речь, не было похоже на обычную политическую партию. /165/ Оно было задумано как объединение организаций и не имело четко разработанной структуры. Одной из организаций, входивших в РДО, была «Крестьянская Россия», которую возглавляли бывшие эсеры А. А. Аргунов и С. С. Маслов. По существу она пользовалась полной самостоятельностью. В декабре 1927 г. в Праге состоялся съезд «Крестьянской России», на котором 18 делегатов, приехавших из разных стран, объявили о том, что их организация теперь будет называться «Крестьянская Россия — трудовая крестьянская партия»27 . Новое название не внесло, однако, никаких изменений в антисоветскую, контрреволюционную направленность деятельности небольшой группы эмигрантов, претендовавших на представительство интересов трудового крестьянства. Надеясь на развитие в России крестьянского «политического движения», новая партия обещала оказать ему содействие. Неизвестно сколько и куда конкретно, но руководители «Крестьянской России» засылали своих агентов на советскую территорию.

Внутри организации скоро возникли разногласия по тактическим вопросам. Появилось сообщение о выходе из нее ряда членов. Потом, в начале 1931 г., произошло объединение представителей «Крестьянской Россию с правыми кадетами из редакции газеты «Руль» (И. В. Гессен, А. И. Каминка, А. А. Кизеветтер, Г. А. Ландау)28 . На страницах этой газеты, которая считала себя независимой от каких-либо партийно-политических организаций, продолжали еще открыто звать к борьбе против Советской власти.

Незадолго до этого, в ноябре 1930 г., редакция «Руля» отмечала десятилетие своей газеты. Тогда в Берлин в адрес редакции поступали приветствия из разных стран: от бывших кадетских деятелей, от редакций эмигрантских газет, от разных союзов и обществ. ЦК «Крестьянской России — трудовой крестьянской партии» выражал уверенность, что «Руль» сохранит свое место и в дальнейшем. А комитет Торгпрома из Парижа не менее «твердо» заявлял, что скоро «свободное слово «Руля» зазвучит на родной земле». В одном из писем автор мечтал о перенесении редакции в Москву, в другом назывался более точный адрес — Петербург, Невский проспект. За что же ценили в то время «Руль» в лагере контрреволюции за рубежом? Ответ на этот вопрос мы находим в тех же «юбилейных поздравлениях». «Рулю» ставили в заслугу прежде всего «последовательную антикоммунистическую деятельность». «Политика, когда нет войны, — писал А. С. Изгоев, бывший член ЦК кадетской партии, редактору «Руля» И. В. Гессену, — на девять десятых делается газетами, и поэтому одно существование «Руля» уже само по себе есть жизненное политическое дело»29 . Но, несмотря на все эти прогнозы и пожелания, ровно через год издание «Руля» прекратилось. Судя по всему, резко уменьшилось число читателей газеты, и расходы не окупались. «Лучшего подарка мы не могли бы сделать большевикам, как прекратить наши зарубежные /166/ газеты», — писал корреспондент «Руля» из Лондона 17 октября 1931 г.

Наряду с РДО в ряде европейских городов — Париже, Берлине, Белграде, Софии — продолжали свою заседательскую «работу» (вели протоколы, принимали какие-то решения) небольшие, с каждым годом теряющие своих членов группы кадетской партии. Не раз возникал вопрос о целесообразности самого сохранения за границей каких-либо организаций кадетов. Об этом кадетские деятеля спорили между собой с самого начала своего пребывания в эмиграции.

Вот одна из архивных находок — протокол частного совещания «членов партии народной свободы», состоявшегося 14 декабря 1922 г. в Берлине30 . На четырех помятых страницах, исписанных химическим карандашом мелким, убористым почерком, излагается суть дебатов. Группа кадетов (И. Н. Альтшулер, А. С. Изгоев, А. И. Каминка, А. А. Кизеветтер, М. М. Липман, В. А. Оболенский и др.) под председательством И. В. Гессена пытались выяснить, стоит или не стоит объявлять о том, что партия как «политическая организация перестала существовать». Никакого заявления из тактических соображений решили не делать, но признали, что партия, вернее, ее остатки, разбита на несколько групп и течений, которые едва ли можно склеить. Выступая на совещании, А. А. Кизеветтер выразил тогда надежду, что «для кадетски мыслящих людей скоро откроется широкое поприще…».

Если же посмотреть протоколы заседаний некоторых кадетских групп, например парижской, за последующие годы, то нельзя не обратить внимание, что слишком часто на этих заседаниях речь шла о тактических разногласиях между эмигрантскими группировками, выступавшими под флагом РДО. Не кто иной, как сам его лидер Милюков, говорил о «выявлении и обострении» спорных вопросов, о назревающем серьезном конфликте и даже о «нападениях» со стороны «Крестьянской России». Ища выход из положения, в начале 1927 г. он предложил перейти от сотрудничества в «объединении» к «параллелизму», имея в виду, что каждая организация будет самостоятельно осуществлять издательскую и другую деятельность31 .

Развитие международной обстановки, досрочное выполнение первой пятилетки и достижения социалистического строительства в СССР опрокидывали многие прогнозы деятелей «демократического объединения». Когда 15 мая 1932 г. в Париже собрались 55 членов «объединения» во главе с Милюковым, то между ними, в своем, так сказать, кругу, разгорелся спор о том, как изменить «платформу РДО», чтобы она отражала действительное положение вещей. Договориться не договорились, но сохранившийся протокол собрания передает нам настроения этих людей: у одних — растерянность и тревога перед неопровержимыми фактами, у других — желание как-то не замечать их. «Даже при самой осторожной оценке сведений, исходящих /167/ из самых разных источников, — заявил один из участников собрания, — напрашиваются выводы об успехе индустриализации страны»32 . В «своем кругу» говорили откровенно. Один из участников совещания заметил, что Россию нельзя уже называть страной аграрной, как это делалось в «платформе». Кроме общих фраз о «свободах», в ней ничего нет, она далека от «запросов трудовых слоев советского населения». Оказавшись в идейном тупике, «республиканско-демократическое объединение» уже не смогло из него выйти, прекратив вскоре свое существование. «Крестьянская Россия» тоже растеряла своих сторонников. Аргунов умер, а Маслов в преддверии войны постепенно стал изменять своим прежним установкам, все больше занимая, как свидетельствует Д. И. Мейснер, патриотическую позицию33 . История политической деятельности «Крестьянской России» показывает, насколько непрочными, эфемерными были эмигрантские объединения и какой условной была граница между разными политическими течениями, «левыми» и правыми эмигрантскими группировками.

Судьба партии кадетов за рубежом имеет много общего с историей остатков соглашательских партий эсеров и меньшевиков. Как уже отмечалось, все они раскололись на разные группы и группировки. Про эсеров и меньшевиков говорили, что они еще в начале двадцатых годов превратились из партий в эмиграции в партии эмигрантов. Они жили, по словам английского историка Роберта Вильямса, в абсолютно нереальном, вымышленном мире, строя свою антибольшевистскую деятельность на каком-то иллюзорном фундаменте34 .

Определенный интерес представляют «размышления об эсеровской эмиграции», которыми поделился в своем письме В. М. Чернову крупный деятель эсеровской партии В. В. Сухомлин. «Нет ни революционной партии, ни воли к борьбе»35 , — писал он, характеризуя состояние дел у эсеров, их настроения в начале 30-х гг. Разбитые на мелкие группировки, эсеры осенью 1931 г. предприняли попытку собрать в Париже представителей разных эсеровских организаций: так называемого областного комитета, нью-йоркской, пражской и харбинской групп. Они подписали декларацию, но практически никакого объединения не получилось. Единый печатный орган создать не удалось.

Эсеры продолжали участвовать в разных изданиях, втянувшись «в пучину болезненных антагонизмов и внутренних конфликтов»36 . Среди этих изданий особое место занимал общественно-политический и литературный журнал «Современные записки» (1920–1940), в котором сотрудничали не только эсеры, но и представители других эмигрантских группировок и направлений, многие писатели. Здесь печатались наряду с другими материалами и антисоветские статьи, работы мистического содержания, воспоминания «бывших людей». Публикация /168/ отдельных, действительно художественных произведений никак не меняла общую антисоветскую направленность журнала. Обещание редколлегии «Современных записок» создать орган «независимого и непредвзятого суждения» осталось только фразой, а сами эсеры, связанные с этим журналом, оказались группой разрозненной, разношерстной, людьми, по словам Сухомлина, «не то враждующими между собой, не то чем-то объединенными»37 .

В 1932 г. закончил свое существование эсеровский журнал «Воля России», выходивший в Праге под редакцией В. И. Лебедева, М. Л. Слонима, Е. А. Сталинского и В. В. Сухомлина. По своему содержанию этот журнал напоминал «Современные записки»: под флагом защиты принципов так называемого демократического социализма — антисоветизм, попытки поддержать антибольшевистские элементы в Советской России, оказать влияние на общественное мнение Запада.

В том же году прекратился выход газеты А. Ф. Керенского «Дни», которая издавалась сначала в Берлине, а потом в Париже.

Нужно сказать, что в начале тридцатых годов многие эсеры, как, впрочем, и меньшевики, вынуждены были покинуть Германию. Наибольшая, может быть, активность эсеров наблюдалась в Праге, где они сотрудничали в Земгоре и пользовались поддержкой чехословацкого правительства. В Праге жил и бывший лидер партии В. М. Чернов, который издавал там журнал «Революционная Россия».

Возглавляемая Черновым Заграничная делегация эсеров вскоре распалась. Собственно говоря, никто из ее членов, не признающих единого руководства, не хотел ему подчиняться. Сохранился протокол беседы эсеров В. В. Сухомлина и С. П. Постникова с В. М. Черновым, которая проходила в Праге 4 февраля 1927 г. Они заставили Чернова признать (и зафиксировали это в специальном протоколе), что он не имеет чрезвычайных полномочий, дающих право выступать от имени партии и вести переговоры политического и финансового характера38 .

Тем не менее Чернов пытался и дальше представлять себя лидером, не скупился на широковещательные заявления и обещания. В начале 1930 г. он отправился в турне по Америке, выступал там с лекциями, «предсказывая» скорое падение Советской власти. Нужно сказать, что Чернов был весьма опытным оратором. По воспоминаниям очевидцев, речь его лилась всегда плавно, без всяких записочек он мог цитировать наизусть целые страницы. Но и это не помогало, выступления против Советской России были слишком непопулярны. Американские коммунисты призывали бойкотировать лекции Чернова и митинги, на которых он выступал. В распространяемой ими листовке говорилось: «Успех строительства социализма в СССР, растущая экономическая мощь Советского Союза, все усиливающиеся симпатии к Советскому Союзу со стороны угнетенных /169/ империалистами народов колоний тревожат буржуазию…»39

Отвечая на вопросы корреспондента сан-францисской газеты «Новая заря», Чернов пытался создать впечатление, что партия эсеров оказывает еще какое-то влияние на крестьянские Массы в Советской России, а за границей имеет якобы организованную эмиграцию40 . Как на пример деятельности эсеров в эмиграции Чернов указал на выпускаемый им в Праге журнал «Революционная Россия». Не прошло, однако, и года, как выпуск этого журнала прекратился (в 1931 г.). За рубежом в это время нельзя было уже говорить о наличии даже остатков партии эсеров, только отдельные частные лица — бывшие эсеры проявляли еще активность.

Так же как и эсеры, меньшевики в эмиграции не имели никакого притока новых членов. Даже в Берлине, наиболее крупном до начала тридцатых годов центре сосредоточения представителей этой партии, их было не более 100 человек. Среды, в которой меньшевики могли бы искать своих приверженцев, пишет Хаимсон, не существовало. Мелкие меньшевистские группы были в Женеве, Льеже, Париже, Берне, Нью-Йорке41 . Ф. Дан, возглавивший после смерти Л. Мартова Заграничную делегацию меньшевиков и издаваемый ею «Социалистический вестник», пытался привлечь в состав делегации правых меньшевиков. Но внутренние конфликты, борьба между правыми и «левыми» среди меньшевиков продолжались. Хаимсон, который имел возможность исследовать ранее не публиковавшиеся протоколы Заграничной делегации и переписку меньшевистских лидеров, отмечает, что особенно глубокие разногласия между Даном и другими членами делегации наметились в начале тридцатых годов.

Меньшевики всегда выступали против теории построения социализма в одной стране, «пророчили» неизбежность возвращения Советской России на капиталистические рельсы. П. Гарви ожидал появления сильнейшей «частнохозяйственной реакции» населения. Другой правый меньшевик — Д. Далин — в который уже раз говорил об отсутствии возможностей для «окончательного преодоления частного капитализма», утверждал, что национализация промышленности построена на утопии, предрекал гибель колхозной кооперации в деревне, а в целом повторял старый меньшевистский тезис о буржуазном характере революции в России, о том, что за эти исторические пределы ей будто бы выйти не дано42 .

И в начале тридцатых годов «Социалистический вестник» продолжал публикацию материалов, в которых развитие капиталистического хозяйства в России выдвигалось как важное условие для создания максимально благоприятных «объективных и субъективных предпосылок» вовлечения отсталой России в процесс социалистического преобразования общества, когда этот процесс назреет «в передовых промышленных странах, которые /170/ не могут не быть его исторической колыбелью»43 . Именно так был поставлен вопрос в меморандуме Заграничной делегации РСДРП «О современном политическом положении в Советском Союзе», опубликованном в мае 1930 г. По этой надуманной схеме нужно было сначала реставрировать в стране капиталистические отношения, дождаться революции на Западе, а потом только двигаться дальше. Когда же стал очевидным успех пятилетки в СССР, то некоторые меньшевики за рубежом вынуждены были признать, что «задача индустриализации, поставленная большевиками, выполняется», производительные силы страны все растут44 .

Слишком заметными были «новые экономические и политические факты», поэтому некоторые авторы писали о происшедших в стране громадных социальных перепластованиях, о пробуждении в миллионных массах новых интересов и настроений45 . Но и те, кто выступал с такими признаниями, продолжали оставаться на капитулянтской позиции, утверждая, что построение социализма в СССР не может быть завершено внутренними силами. Однако действительность опрокидывала установки меньшевиков, показывала несостоятельность их прогнозов. И сами меньшевики-эмигранты все больше понимали, что жизнь их партии едва теплится.

Напомним в этой связи, что В. И. Ленин, оценивая роль меньшевиков и эсеров в борьбе против Советской власти, называл их иногда прямыми, в других случаях прикрытыми защитниками капитализма. Суть дела не менялась от того, что некоторые их представители выступали в защиту капитализма ««идейно», то есть бескорыстно или без прямой, личной корысти, из предрассудка, из трусости нового…» Умные капиталисты, писал В. И. Ленин, понимают, что ««идейная» позиция меньшевиков и эсеров служит им, их классу…»46 Этот ленинский анализ, характеристики деятельности меньшевиков и эсеров, сделанные В. И. Лениным в самый разгар гражданской войны, сохраняют свое значение и при оценке поведения последних представителей этих партий за рубежом. С годами в условиях эмиграции все более исчезала питательная почва для формирования политических группировок, наблюдался непрерывный процесс их «вымывания», дробления и вырождения.

* * *

В ходе изложения мы не раз уже отмечали то влияние, которое оказывали на настроения эмиграции, на тактику и поведение ее политических группировок изменения в международной обстановке. Надвигалась вторая мировая война, и во всей толще эмигрантской массы шло глубокое брожение. Весна за весной несли крушение иллюзий для тех, кто жил еще мечтой о военном походе против Советской России. «Надежды на интервенцию угасли, — писал в 1935 г. журнал «Современные записки», — но возродились надежды на мировую войну, которая в общем /171/ пожаре и крушении может принести и конец большевизму»47 . Наиболее авантюристические круги белой эмиграции сделали свой выбор. Крайнюю позицию занимали главари РОВС, НТСНП, некоторых других группировок зарубежной контрреволюции, готовые служить и германским фашистам, и японским милитаристам. Однако значительную часть русских эмигрантов мучили сомнения. И чем реальнее становилась перспектива будущей войны, тем больше возникало вопросов. С кем идти? На чьей стороне сражаться? За большевиков или за врагов России?

Особую остроту полемике в эмиграции в предвоенные годы придавали разного рода «самостийники» — украинские националисты, небольшая группа «вольных казаков», белоэмигрантские сепаратисты — выходцы с Кавказа и из Средней Азии. Так же как и русские белоэмигрантские «активисты», они выступали против защиты СССР в будущей войне. Даже самые ничтожные сепаратистские эмигрантские группы сразу же находили себе поддержку влиятельных иностранных кругов. Поэтому и количество разных изданий, выпускаемых этими группами, никак не соответствовало их численности. Достаточно сказать, например, что небольшая группа петлюровцев в Париже в течение многих лет выпускала свой еженедельник «Тризуб», и так называемая гетманская управа при бывшем гетмане Скоропадском в Берлине тоже издавала журнал. Антисоветские издания украинских националистов печатались и распространялись в Праге, Чикаго, Львове и других городах. Общей чертой всех сепаратистов было отрицательное отношение к прошлому и настоящему России, желание развязывания войны против СССР, отказ от его обороны.

В те годы в эмигрантских кругах раздавались разные голоса. Широкую известность получили выступления генерала Деникина. Еще в 1928 г. были опубликованы его письма анонимному «красному командиру». «Я совершенно согласен с вами, — писал Деникин своему оппоненту, — что над Россией нависли грозовые тучи со всех сторон… Теперь уже открыто говорят о разделе России»48 . Бывший главнокомандующий вооруженными силами Юга России, один из вождей «белого движения» очень шокировал многих своих соратников, когда заявил о поддержке Красной Армии, которая должна выступить на защиту родных очагов. Совершенно новым в тактике контрреволюции был его призыв использовать в дальнейшем эту армию для свержения «коммунистической власти». О решении такой «двойной задачи» в связи с растущей угрозой нападения на Советский Союз фашистской Германии мечтали не только Деникин, но и другие деятели эмиграции, например А. Ф. Керенский.

Генерал Деникин не раз выступал перед эмигрантской аудиторией, пытаясь строить свои прогнозы развития международных событий. По свидетельствам очевидцев, он умел и любил /172/ говорить, речи его не были сухими и лаконичными по форме. Л. Д. Любимов вспоминал такой факт. На одном из публичных докладов Деникин обрушился на тех, кто проповедовал, что стоит только гитлеровским дивизиям хлынуть через советскую границу, как Красная Армия обязательно побежит. «А может, не побежит! — патетически воскликнул Деникин. — Нет, не побежит. Храбро отстоит русскую землю, а затем повернет штыки против большевиков»49 . Нужно сказать, что такого рода слова импонировали многим эмигрантам, настроенным враждебно к Советской власти, но в то же время страдающим от ностальгии, от чувства ущемления национального достоинства.

Обращаясь к национальным чувствам своих слушателей, Деникин называл Гитлера «злейшим врагом России и русского народа». В январе 1938 г., выступая в Париже, он рассуждал о политическом реализме, о значении реальных ценностей в политической борьбе. «Итак, долой сентименты! — заявил 65-летний генерал. — Борьба с коммунизмом. Но под этим прикрытием другими державами преследуются цели, мало общего имеющие с этой борьбой… Нет никаких оснований утверждать, что Гитлер отказался от своих видов на Восточную Европу, то есть на Россию»50 .

Некоторые критики Деникина в эмигрантских кругах совершенно неправомерно сравнивали его позицию с действиями в годы гражданской войны генерала А. А. Брусилова. Брусилов был русским патриотом, который, приняв революцию, перешел в Красную Армию и служил Советской России не за страх, а за совесть. Деникин как был контрреволюционером, ярым врагом Советской власти, так им и остался. Но в то же время его выступления против угрозы со стороны Германии при всей их непоследовательности в тех условиях способствовали дальнейшему расколу эмиграции, усилению в ее рядах антигитлеровских настроений.

Более дальновидные деятели эмиграции понимали, что всякое намерение расколоть Советскую власть накануне войны (к чему, собственно говоря, стремился и Деникин) означало бы и расчленение страны. В этом отношении показательны некоторые выступления Милюкова. «Помочь свержению большевиков эмиграция может очень мало, — заявил он в одном из своих докладов на публичном собрании Республиканско-демократического объединения, — а способствовать расчленению России может очень много»51 .

Как свидетельствует Д. И. Мейснер, Милюков, так же как некоторые евразийцы и представители других «пореволюционных» группировок, в том числе и младороссов, расходясь между собой по многим политическим и философским вопросам, считали в этот момент, что в случае войны никакой борьбы с Советской властью для эмиграции быть не может — эта власть будет защищать родину — и никакой двойной задачи желать Красной Армии нельзя52 . При этом ни в коем случае не нужно /173/ забывать, что Милюков ни на йоту не отступал от своих идейных позиций буржуазного демократа. Более того, он надеялся и хотел еще верить, что «германская опасность» заставит саму Советскую власть отказаться или отойти от коммунистической идеологии.

На эту особенность позиции Милюкова обратил внимание норвежский историк Е. Нильсен. Он считает, что в условиях обострения международного положения в начале 30-х гг. и активизации фашизма налицо было появление у Милюкова «просоветской ориентации». Правда, Е. Нильсен оговаривается, что Милюков не принимая Советской власти, не считал ее даже «законной», но в то же время признавал положительное значение для национальных интересов России внешнеполитической деятельности Советского правительства53 .

Нарастание, угрозы мировой войны побуждало многих эмигрантов, прежде всего из «низов», все больше тревожиться за судьбы родины и заставляло понимать, что в случае войны необходим отказ от борьбы с Советской властью, которая будет защищать отчизну. Эмигранты, убежденные в необходимости защиты СССР, организовали во Франции Союз возвращения на Родину, потом переименованный в Союз друзей Советской родины и Союз оборонцев. Последний имел свой печатный орган — «Голос отечества», его члены собирались на открытые собрания. Оборонческий комитет в 1936 г. образовался также в Праге.

В одной из листовок о задачах и целях оборонческого движения говорилось: «Внешняя опасность, грозящая России, не могла не вызвать оборонческого движения, ставящего своей целью посильное содействие защите родины в критический момент ее истории. Планы враждебных России держав к началу 1936 г. выяснились с совершенной очевидностью. В этих планах Россия рассматривается как объект колониальной политики, необходимый для наций, якобы более достойных и цивилизованных. Более или менее открыто говорится о разделе России. Врагами России поддерживаются всякие сепаратистские движения. И, во имя борьбы с существующим в России правительством, некоторые круги эмиграции открыто солидаризируются со всеми этими вражескими планами, надеясь ценой раздробления родины купить себе возможность возврата в нее и захвата в ней государственной власти… Вопрос совести каждого эмигранта: с кем он?»54

Накануне войны оборонческие настроения проникали во все слои эмиграции, захватывая и отдельных представителей эмигрантских «верхов». Л. Д. Любимов рассказывал о собраниях в Париже, получивших название «обеды параллельных столов», в которых принимали участие лица самых разных эмигрантских направлений и где общим был только интерес к судьбам родины. Не менее примечательной с этой точки зрения была /174/ деятельность масонской ложи «Гамаюн», которую в то время считали, по словам Любимова, просоветской. В движении оборонцев, так же как и среди тех, кто называл себя «возвращенцами», проявились по существу те же тенденции, которые имели место после окончания гражданской войны, когда, руководствуясь патриотическими чувствами, меняли «вехи» многие представители старой интеллигенции. Так же как и сменовеховство, оборонческое движение было неоднородным, сложным, противоречивым по своему составу. Здесь были люди, которые заявляли о своей готовности защищать Советскую власть без всяких оговорок, были и такие, кто заранее предупреждал, что только временно, пока отечество в опасности, откладывает свои «политические счета», намереваясь потом предъявить их снова.

Вот как говорил, например, об этих различиях на одном из собраний «возвращенец» Н. Н. Тверитинов: «Мы хотели бы рассматривать оборонческое движение как приближение эмиграции к современной советской действительности, как приближение к Советскому Союзу по пути патриотизма. Такой путь не заказан даже и некоторым монархистам, так как не все поголовно правые стремятся к военному разгрому СССР. В настоящих условиях Советский Союз — мощный оплот мира, поэтому все искренние либералы и социалисты должны были бы иметь еще большие основания защищать Советский Союз: и как патриоты, и как сторонники мира. В отличие от оборонцев-эмигрантов мы, стоящие на советской платформе, будем защищать не только границы России, но и завоевания Октябрьской революции». Активист Союза друзей Советской родины В. К. Цимбалюк на этом же собрании заявил: «Другой России, кроме коммунистической, сейчас нет. Нам в эмиграции делать нечего. Надо идти защищать русскую коммуну на русской земле, а все политические счета не хранить в кармане, а просто выбросить в мусорный ящик»55 .

Союз возвращенцев возник и на другом конце планеты. В Шанхае его образовала небольшая группа молодых эмигрантов. Н. И. Ильина рассказала во второй части романа «Возвращение» о деятельности этого Союза, об опасностях и трудностях, выпавших на долю его организаторов. И хотя в книге Н. И. Ильиной живут и действуют литературные герои, их дела и судьбы отображают реальную действительность. По словам самой писательницы, в этой части книги нет ничего вымышленного. Все это было.

В конце 30-х гг. только в Париже, пишет Л. Д. Любимов, насчитывалось до 400 «возвращенцев», а во всей Франции — более тысячи. Во время гражданской войны в Испании многие «возвращенцы», главным образом из молодого поколения, сражались против фашизма в составе интернациональных бригад. Несколько сот русских эмигрантов (по некоторым данным — около тысячи человек) защищали Испанскую республику. Из /175/ приблизительно трехсот русских добровольцев, отправившихся в Испанию через партийную организацию Союза возвращения на Родину, сообщает Алексей Эйснер, свыше ста — убито56 . Вся Барселона с воинскими почестями хоронила героически погибшего в бою полковника В. К. Глиноедского. Русский эмигрант, член Французской коммунистической партии, в республиканской армии он занимал высокий пост члена Военного совета, командующего артиллерией Арагонского фронта. Весьма примечательна судьба А. Эйснера, который в 1920 г. совсем еще мальчиком был вывезен отчимом за границу. В 1925 г. он окончил белогвардейский кадетский корпус в Югославии. Потом работал где придется. Наконец вступил в Союз возвращения на Родину. Поехал в Испанию. Был там сначала ординарцем, а потом адъютантом у легендарного генерала Лукача (Матэ Залки) — командира 12-й интернациональной бригады.

В своих воспоминаниях Эйснер называет имена некоторых товарищей по оружию в Испании — тоже эмигрантов. Среди них будущие герои Сопротивления — И. И. Троян, Г. В. Шибанов, Н. Н. Роллер, А. Иванов и др. Бывший поручик И. И. Остапченко приехал в Испанию из Эльзаса. Он командовал ротой в батальоне имени Домбровского и под Гвадалахарой был тяжело ранен в грудь. Известно, что капитаном республиканской армии стал сын Б. В. Савинкова — Лев Савинков.

Неожиданные, казалось бы, повороты в человеческих судьбах. Но в основе их лежали глубокие причины: социальные и психологические. С некоторыми эмигрантами — бойцами республиканской армии встретились в Испании советские командиры, находившиеся там в качестве советников. Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский писал об одном из них: «Долго буду помнить я тебя, капитан Кореневский, бывший петлюровец, эмигрировавший во Францию и оказавшийся все-таки по нашу сторону баррикад! Это был изумительно храбрый человек. Он самоотверженно дрался с фашистами». Кореневский погиб в боях под Леридой, будучи комендантом штаба 35-й дивизии генерала Вальтера.

Другой наш крупный военачальник — генерал армии П. И. Батов, также воевавший в Испании, вспоминал, что как-то в доме, где был расположен штаб 12-й интернациональной бригады, нашли радиолу, и, когда включили Москву, все услышали слова песни «Широка страна моя родная». У окон виллы П. И. Батов увидел десятки добровольцев. «Плечом к плечу стояли не только наши советские граждане, но и русские эмигранты, — писал он. — Все как зачарованные слушали песню, доносившуюся из далекой Советской страны. У многих на глазах были слезы…»57 Добровольцы, как правило, не скрывали, что, участвуя в боях против фашистов в Испании, они хотят заслужить себе прощение и право вернуться на родину.

О том, что такую цель ставили русские эмигранты, воевавшие в Испании на стороне республики, рассказывает и генерал-лейтенант /176/ А. Ветров58 . Тогда он — майор Красной Армии — был заместителем командира интернационального танкового полка. Во время боев под Теруэлем А. Ветров попал в стрелковое подразделение интернациональной бригады, бойцы которого — русские эмигранты из Франции — раньше служили в царской и белой армиях. А теперь они, как члены парижского Союза возвращения на Родину, присоединились к антифашистской борьбе. Что заставило их, уже немолодых и много испытавших людей, взяться за оружие — спрашивает А. Ветров. И объясняет: они хотели в бою заслужить право называться советскими гражданами, мечтали возвратиться на землю предков…

Когда началась вторая мировая война, русские эмигранты были мобилизованы во французскую армию. Содружество резервистов французской армии позднее опубликовало списки русских по происхождению солдат, убитых на войне, среди которых были и посмертно награжденные французскими орденами59 . Многих из трех тысяч мобилизованных русских, постигла участь большинства французских военнослужащих — они оказались в германских лагерях для военнопленных.

В годы войны эмиграции предстояло пройти через сложные испытания. Дальше мы покажем, какое влияние на ее судьбы оказали события этой поры. Исторические победы Красной Армии вызвали перелом в настроениях многих эмигрантов. Обратимся к фактам и попытаемся на основе изучения отдельных, часто отрывочных и разрозненных данных, которые удалось почерпнуть из разных источников, составить общую картину поведения эмиграции, тех или иных ее представителей в тот решающий период истории.