Она вспомнила, как познакомилась с Владимиром Сумятиным. В компании на старый Новый год.

Привела Володьку Алла, его сослуживица, а он чего-то на Симу запал. Алла с горя напилась, Сима — вместе с ней, но поскольку была крепче, то кое-что помнила. И как Володька потащил ее в одну из комнат огромной дачи, где они как раз гуляли, и как потом, под утро, беспокойно пошевелился, и Сима проснулась, с усмешкой наблюдая, как мужик тщетно морщит лоб и оглядывается.

— Не помнишь, где ты? — спросила она. И назвала фамилию друзей.

— А ты кто? — глупо спросил он, и в другое время Сима могла бы обидеться, а тут чего-то развеселилась.

Веселье это не было весельем в чистом виде, потому что, как ни крути, поступила она не лучшим образом и, протрезвев, успела как следует себя изгрызть: можно подумать, что она не многодетная мать, а непорядочная особа на букву «ш».

Нарочно рявкнула ему в ухо:

— Серафима!

— В смысле ангел?

— Говорят, фея, — пошутила она.

Но он и тогда не сразу ее вспомнил. А когда вспомнил, тут же и облапил…

Что-то она забуксовала. Бог с ним, с Володькой. Живет, и ладно. Деньги домой приносит. По дому все делает, даже обед, когда Серафиме готовить не очень хочется. Особенно хорошо у него получается борщ. Володька варит большую, семилитровую кастрюлю, и Серафимино семейство ест его целых три дня. Причем борщ получается густым и наваристым — мяса Володька всегда кладет много, так что после него можно вполне обходиться без второго…

— Мама, к тебе тетя Вера.

В комнату заглянул ее младший, Кирилл, и его хитрая мордашка, как обычно, сияла таким лукавством, будто Кирка собирался осуществить некогда задуманную грандиозную аферу.

Пройдошистый парнишка. В третьем классе учится, а в своих ухватках не уступит и семикласснику. Чему же он так бурно радуется? Неужели Вера опять ему на мороженое дала? Умеет ее младший сын слезу прогнать. Небось наплел что-нибудь, мол, мама на больничном, а он не хочет у нее деньги брать, она и так мало получит. Вроде все остальные в ее семье скорее простодыры, а этот… Ну вот в кого такой мошенник уродился?

То есть в папочку, конечно. Ему Сима говорила:

— Кто тебя, Сеня, обманет, три дня не проживет!

— А лучше было бы, чтобы меня каждый мог обмануть? — хмыкал он.

— Нет, но уж со своими-то близкими мог бы и не хитрить.

— Если ты хитришь, то со всеми, невзирая на степень родства, — отшучивался он.

Она так и не могла смириться с этой его хитромудростью. Он обводил вокруг пальца всех окружающих. И Симу в том числе. Развести лохов — было его спортом. В разряд лохов попадали все, кто давал себя, по его определению, развести. А когда у человека нет ничего святого, станет ли он хорошим мужем, даже если он все «несет в семью». Сохранение супружеской верности для него такой же нонсенс, как честность…

В связи с этим она под особым контролем держала воспитание младшего сына. Не дай Бог, станет таким же, как папочка.

Новость о случившемся с Симой несчастье мгновенно облетела всех ее друзей, и теперь то один, то другой — в основном подруги — стали приходить, чтобы ее проведать. Хорошо, что не в один день. Наверное, им было непривычно видеть неусидчивую и энергичную Серафиму лежащей. С одной стороны, непривычно, а с другой — удобно. Теперь она могла лежать и выслушивать каждого приходящего, прилежно отвечавшего на ее же вопросы:

— Ну, как ты живешь?

И неожиданно для себя она обнаружила, что, оказывается, ни один из ее друзей не жил без проблем. То есть раньше она знала, что у той подруги муж заболел, у этой — ребенок школу прогуливает, но о том, что у них могут быть прямо-таки кардинальные проблемы, она не подозревала. Причем выводы, которые Серафима делала, слушая их подробные рассказы, говорили вовсе не в пользу друзей. По крайней мере для их большинства.

Почти все ее подруги были замужем, за исключением разве что Веры, это если иметь в виду ее близких подруг, а сколько других, тех, что она называла приятельницами, она и считать не хотела.

О замужних подругах Сима думала, что у них нет таких проблем, как у нее: чем и когда заплатить за обучение, за курсы, за спортивные секции, на что купить форму, ранец и прочее, и прочее.

— У меня трое детей, — напоминала она собеседникам, которые пытались жаловаться на жизнь. В самом деле, много ли женщин в ее окружении воспитывали в одиночку троих детей? Иное дело, что в одиночку она почти не жила…

— Вера, чего ты там застряла? — крикнула Сима.

— С твоей Валерией общаюсь, — сообщила подруга, входя к ней в комнату. — Какие у тебя дети все-таки разные.

— Так немудрено, — засмеялась Сима и тут же болезненно сморщилась — нога на ее движение опять отозвалась болью. — Отцы у них тоже разные.

— А что, каждому мужу родила по ребенку.

В голосе Веры появились завистливые нотки, но Сима привычно не обратила на них внимания.

— Я бы и Володьке родила, если бы он не пил. А то родится какой-нибудь дауненок…

— Четвертого?! — ахнула Вера. — Тебе же…

— Договаривай — тридцать восемь лет. Разве женщины в таком возрасте не рожают?

— Рожают, но как же ты, с четырьмя…

— Так же, как и с тремя! — фыркнула Серафима, укладывая поудобнее ногу — дети пристроили под нее плед, чтобы нога была повыше.

— Завидую я тебе, — вздохнула Вера. — Никогда ты не боялась с мужьями разводиться и, что самое странное, опять замуж выходить… Одно слово — Фея!

Чего тут странного? Вера имеет в виду количество детей. Она просто не знает, что мужчине нужны не столько дети или их отсутствие, сколько сама мать… Шутка! Но подумалось, может, зря она считает Веру своей подругой? Что это за подруга, которая повторяет как заведенная: завидую я тебе, завидую я тебе! Да еще и удивляется, что та замуж выходит!

— И ты бы не хуже жила, если бы не тратила время на зависть, — проговорила, усмехнувшись, Сима. Можно подумать, это так просто: выходить замуж, разводиться. Для Верки, значит, целая жизнь Серафимы заключалась всего в этих двух словах?

— В каком смысле? — удивилась Вера.

— В таком. Не причитала бы, «почему ей все, а мне ничего», брала бы судьбу в свои руки. Наши деды, знаешь, как пели? «Мы — кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи!»

Сима и пропела, улыбаясь про себя ошарашенному виду подруги. Наверное, она считает, что вот так распевать песни может лишь тот, у кого не все дома или просто чересчур легкомысленный. Ну да, она все пытается понять, что у Симы за натура — уж слишком та не похожа на саму Веру.

— Чего там ковать, когда мне скоро тридцать пять, а я еще ни разу замужем не была?

— Всего тридцать пять, вся жизнь впереди, — поправила Сима и привычно заметила: — Если бы у меня было время, я бы сделала из тебя человека…

Она и в самом деле думала, что Верка потому не дает ладу ни себе, ни своей жизни, что не умеет этого делать. Ведь не уродина, не калека, а относится к себе как-то без любви, что ли. И уж тем более без какого-нибудь творчества.

— Так у тебя как раз и есть время, — вдруг сказала Вера и уставилась на нее с надеждой, — это раньше у тебя времени не было. А теперь у тебя его просто бездна. Все равно ведь лежишь. Давай делай!

Серафима с удивлением посмотрела на подругу: серьезно она говорит или так, от нечего делать? Но Вера была сама серьезность и в самом деле думала, будто Сима может ей чем-то помочь. Дать кусочек своего счастья, что ли?

— Давай. Легко сказать… Что я тебе, в самом деле фея и у меня есть волшебная палочка?

Вера тут же сникла. Ну несерьезно же это: ждать, что Сима ее жизнь изменит. До чего люди странные! Вместо того чтобы самим что-то делать, ждут, когда к ним счастье с неба упадет.

— Вот видишь! Ты и сама понимаешь, что я невезучей просто уродилась! И ничего уже нельзя с этим поделать.

— То есть как это нельзя? — встревожилась Сима.

Она не терпела слова «нельзя». Нельзя — значит, все, конец? То есть ты еще и бороться не начала, а уже сдаешься? Сама она обычно трепыхалась до последнего, продумывая и прикидывая все варианты выхода из кажущегося безнадежным положения. А тут… Чего нельзя-то? Руки-ноги есть. Глаза видят, уши слышат… Кстати, ей приходилось видеть людей, находивших счастье, несмотря на отсутствие зрения, слуха и даже, к примеру, ноги…

Мужчины, кроме всех прочих ее достоинств, любили Серафиму и за неиссякаемый оптимизм. Сколько обломков кораблекрушения прибивало к ее берегу, она всех возвращала к полноценной жизни. Но это же мужчины! Мало кто из них борется с жизненными трудностями до конца. Большинство если не спивается, то соглашается на самые недостойные условия существования, в то время как при небольшом усилии могли бы такой высоты достигнуть!

Мужчинам вообще жить легче, может, но, с другой стороны, они и легкоуязвимые. Если задуматься, многое в жизни, если не все, у них зависит лишь от некоего интимного органа, который порой бывает таким капризным… И они панически боятся, что в один прекрасный момент… В самый главный момент… В отличие от женщин мужчины куда менее защищены, несмотря на свою силу и власть над миром. По крайней мере как они это себе представляют.

Сима потому и палец о палец не ударила, чтобы подруге помочь. Думала, что уж Вера, женщина умная, с высшим образованием, с квартирой в центре города, имеет все условия для того, чтобы устроить свою судьбу. А не устраивает только потому, что не очень хочет.

До сего времени она помогала только мужчинам. Не всем, конечно, самым близким. А в жизнь женщин вообще не любила соваться. Потому, что женщины устраивали жизнь по своему разумению, а, как известно, ученого учить — только портить.

Сима продолжала бы так думать, если бы не сломанная нога. Наверное, это вообще полезно: вот так иной раз остановиться и оглянуться. И что-то сделать обстоятельно, не на бегу, обдумывая каждый свой шаг. Если ты сам этого не сделаешь, то жизнь, вольно или невольно, тебя заставит шевелиться.

Вера смотрела на нее сейчас как-то слишком истово — так смотрит на идейного пророка обожающий его электорат. Будто и в самом деле считала, что вот Серафима вынет свою волшебную палочку и начнет превращать карету в тыкву.

Все-таки фее с Золушкой повезло куда как больше. Ей не нужно было менять характер самой девушки, чему-то там учить. Она дала ей платье, туфельки и весь прочий антураж, а все остальное было уже делом самой Золушки. Мол, иди и сама покоряй свои вершины. Единственно, время покорения ограничила. Только до двенадцати часов ночи. Так и Золушка была совсем молоденькой, и ей не по возрасту было гулять до утра…

А Верка… Одень ее хоть в шелка, она так и останется овцой… с такими вот жалобными глазами и будет ныть, что шелка у нее не такие яркие, как у других, а потому и пытаться не стоит что-то в своей жизни изменить. Все равно у нее ничего не получится!

И ведь обеспечена, получает прилично. Может, и не больше Серафимы, так и тратит она только на себя одну. При этом покупает себе тряпки линялые какие-то, которые, несмотря на всю их дороговизну, могут украсить далеко не каждую женщину. К таким нужен яркий макияж, насыщенный цвет волос, голливудская улыбка.

Сима одевается ярко, раз и навсегда для себя решив, что для ее смуглой кожи черный, серый и коричневый цвета противопоказаны. В конце концов, надо учиться у природы: если бабочки приманивают самцов своим ярким оперением, почему не делать этого женщине?.. Но это так, философия. Можно подумать, Симе только самцы и нужны…

А что это Вера уставилась на нее и все еще будто ждет чего-то? Ах да, она ждет ответа: соберется наконец Сима сделать хоть что-то для своей преданной подруги? Пойти за нее познакомиться с каким-нибудь мужчиной или отдать ей своего? О чем она вообще думает, курица эта?!

Она сейчас злилась на Веру, потому что ей не хотелось ломать голову над ее жизнью. Ничего хорошего из этого не выйдет. Сначала она станет спорить и нервировать Симу своими возражениями — что ли она Веру не знает! Потом нехотя — словно это желание только Симы — станет шевелиться…

Проговорила это мысленно и смутилась: что делать Вере, если она до сих пор не знает, как вести себя с противоположным полом? Многие женщины с таким знанием рождаются, а у Веры, видимо, женская интуиция, в таких случаях помогающая, начисто отсутствует. Как ни крути, а придется все же ей помочь.

— Расскажи мне какой-нибудь анекдот, — с некоторой расстановкой, словно еще неуверенно, сказала Серафима.

— Какой? — испуганно уставилась на нее Вера.

— Не важно. Любой, какой вспомнишь.

— Но я не знаю…

— Ни одного, что ли?

Та пожала плечами. Взглянула подозрительно: не издевается ли над ней Сима?

— А зачем тебе анекдот?

Представить себе ту же фею — чего это сегодня Серафиму на сказки потянуло? — как она начала бы работать с Золушкой типа Веры Корецкой. Принеси, говорит, мне с огорода тыкву. А та: зачем, крестная, тебе тыква? Для чего тебе мыши? Что ты будешь с ними делать? Я боюсь мышей, а тыква для меня чересчур тяжела.

В конце концов фея просто взяла бы да залепила чересчур любопытной Золушке рот. Или уплыла на своем облаке куда-нибудь подальше. К Золушке посговорчивее.

— Значит, так, — решительно проговорила Сима, подозревая, что именно сейчас протаскивает в свою жизнь совершенно ненужный ей элемент. Добровольно создает себе головную боль, в то время как прежде жила себе и горя не знала. Пока ногу не сломала. — Я беру над тобой шефство.

— Сима, а может, не надо?

Ну и что прикажете делать в таком запущенном случае? Только что умоляла: помоги! — и тут же готова бежать прочь… Вот сейчас, пока еще не поздно, надо бы сделать обиженное лицо: ах так, значит, ты мне не веришь, ты со мной споришь, уходи с глаз моих долой… Ну и так далее. Совесть не позволила. Внутренний голос разнылся: что, тебе трудно помочь подруге?

— Ты о чем меня только что просила? Молчишь? Чуть ли не рыдала: помоги мне. Так я не поняла: надо помогать или не надо?

— Надо.

— Значит, так: сейчас ты выходишь из моего дома и в первом же киоске «Роспечать» покупаешь сборник анекдотов.

— Зачем?

Спокойствие. Не обращать внимания на эту дуреху, не злиться и не спорить.

— Не перебивай. Завтра придешь и расскажешь мне… три анекдота!

— А если там нет?

— Чего?

— Анекдотов.

Сима тяжело вздохнула и сцепила перед собой руки.

— О Господи, нет, так найди! В книжном магазине, на развале… Может, тебе и денег дать?

— Зачем? — гордо вскинулась Вера. — Я хорошо получаю…

— Тогда свободна! — прошипела Сима и со вздохом откинулась на подушку.

Никому о своем временном помрачении рассудка она рассказывать не будет. Потому что Володька, например, точно начнет ржать над ней, а та же Валерия скажет что-нибудь вроде:

— Мама, почему ты всегда ищешь себе приключений на одно место?

Да и другие подруги ее засмеют. Они все как-то снисходительно относятся к Вере. Как к женщине, у которой не все дома, а если дома, то спят.

Все время, пока они, так или иначе, встречаются с Верой — в основном на праздниках у Симы, — они осторожно обходят ее стороной, словно опасаются, что она заразит их своей серостью…

— Мама, — заглянула к ней в комнату Валерия, — а чего это тетя Вера так быстро от тебя ушла?

— Она торопилась к новой жизни, — фыркнула Сима.

— Представляешь, я за хлебом ходила, так она мне уже во дворе вот этот пакет с апельсинами вручила. Передай, говорит, маме, а то я забыла отдать. О чем же это вы так заговорились, что твоя подруга забыла, зачем пришла?

— Ты ходила за хлебом?.. — ворчливо заметила, не отвечая на вопрос дочери, Сима. — Хоть каждый день ноги ломай, чтобы в доме порядок был…

— Нет уж, каждый раз за хлебом ходить я не согласна. Если ты помнишь, кроме меня, у тебя еще двое детей. А за хлебом в нормальных семьях ходят младшие дети, а вовсе не те, кому скоро девятнадцать лет.

— Тебе два месяца назад восемнадцать исполнилось! — заметила Сима.

— Ну и что же, зато я уже студентка и, между прочим, на бюджетном отделении учусь, денег с тебя не тяну.

Сима промолчала, что, кроме оплаты за учебу, дочери постоянно требуется то одно, то другое, потому что на бюджете учатся в основном дети богатых родителей, то бишь преподавателей, им, видите ли, влом платить за учебу! Зато всякие прочие поборы с учащихся принимают легко, как само собой разумеющееся.

Влом. Нахваталась Сима от своих детей всяческих новоизобретенных словечек!

Так вот, это именно богатые родители проявляют инициативу: собирают деньги на день рождения преподавателей, скидываются на ремонт перегоревшего компьютера… Да мало ли! Не говоря уже о том, что одеваются все студенты бюджетного отделения так, будто не учатся, а по крайней мере в банке работают, где зарплата у них по две штуки зеленых в месяц.

— Иди сюда, моя ты взрослая дочь, я тебя поцелую!

— Вот еще! — хмуро отозвалась Лера, но для поцелуя к матери подошла.

Стесняется показать, что она так же хочет материнской ласки, как и младшие. И вообще, она уже позволяет себе некоторый покровительственный тон по отношению к матери, которая, как ей кажется, живет не так, как надо, критикует, пытается даже советы давать.

Сима посмеивается, но не слишком обидно.

— Посмотрю, как ты свою жизнь устроишь!

На самом деле в глубине души она понимает, что присутствие в доме одного за другим двух отчимов — трех, если считать с ее гражданским мужем, — не слишком понравится любому ребенку. Валерии в этом смысле досталось больше всех. Правда, никто из них плохо к девочке не относился, но ведь к каждому ей приходилось привыкать, а Лера вообще трудно сходится с людьми…

Что же делать, если Серафима Назарова — человек гордый и не может прощать измены, равнодушия, неуважения… И разве это семья, если все это присутствует?

Если уж на то пошло, лучше вообще подобные семьи не создавать. Но как узнать, глядя на положительного во всех отношениях человека, какой порок обнаружится у него с течением времени? Если бы это было явно с самого начала, многие женщины прежде бы сто раз подумали, выходить ли вообще за них замуж. Все трое ее мужей были такими белыми и пушистыми до свадьбы, оставалось на них разве что молиться, а потом вдруг выглядывало из них такое мурло…

Время от времени Серафиме приходит мысль: а не провести ли оставшиеся годы — тут ей самой становится смешно: можно подумать, она старая женщина! — в одиночестве? По крайней мере ни от кого не зависеть, решать свои проблемы самостоятельно. Но стоит ей остаться одной, как тут же в ее жизни появляется кто-то, с кем у нее рано или поздно устанавливаются серьезные отношения, плавно переходящие в брак…