— А ведь вы меня не любите, — неожиданно для самой себя сказала я. — Вы невзлюбили меня с первого взгляда. Только не пойму, за что?
— Я вас невзлюбил? — изумился Шувалов. — Но с чего вы это взяли?
— Вы всегда так разговариваете со мной, будто я — какая-то недостойная женщина. Словно даже с брезгливостью. Можно было бы подумать, что это из-за связи с Михайловским, но мы с вами увиделись еще до того… До того, как Михайловский у меня остался!
Чем дольше я говорила, тем больше заводилась. Теперь я была уверена в откровенной неприязни Шувалова, и отчего-то мне это было небезразлично. У меня в жизни еще не случалось такого, чтобы мужчина относился ко мне с явной неприязнью. Что он обо мне думает? Что я ему плохого сделала? Разве Федор женат? Или я замужем?
В общем, неожиданно для себя я заплакала. Зарыдала. И мне самой это казалось совершенно необъяснимым. Я рыдала так горько, что Шувалов, кажется, испугался.
— Лариса Сергеевна! Лариса! Лара! Возьмите себя в руки, нельзя же так!
— Вам можно, а мне нельзя?
— И мне нельзя, — грустно сказал он и, остановив машину, протянул мне носовой платок.
— Не надо, у меня есть, — всхлипнула я, но платок взяла.
— Подумать только, я старше вас на двенадцать лет. Это целое поколение. Я умею пользоваться компьютером и мог бы купить себе самый навороченный ноутбук, но по привычке пишу в блокноте шариковой ручкой. Военным уже давно разрешены разводы, но я живу с женой… В общем, с женщиной, которая… Бог снизошел к моей глупости, и не дал нам детей…
— Как вы можете так говорить? — возмутилась я, у меня даже слезы сразу высохли. — Ведь дети…
— Что — дети? — Он опять посуровел.
— Дети примиряют нас с жизнью.
— Ах вы, мой маленький философ, — усмехнулся он, притянул меня к себе и осторожно коснулся моих губ; без всякого намека на чувственность. И тоже, слегка передразнивая меня, проговорил в песенном ритме: — «Почему ты мне не встретилась, юная, нежная, в те года мои далекие…»
Это был как гипноз. Потом я объяснила для себя: наверное, всякий настоящий командир или руководитель хотя бы в малой степени им обладает. Потому что в тот момент на меня нашло умопомрачение. Скажи мне Шувалов: поехали со мной на край света, в тайгу, глухомань, где мы будем жить в охотничьей сторожке, — я бы пошла за ним, даже забыв предупредить родителей, подругу Олю, не вспоминая об оставленной фирме и вообще своем деле. Это просто не лезло ни в какие ворота, тем более что о предполагаемом браке с Михайловским я раздумывала до сих пор…
Хорошо, что Шувалов только на миг прикоснулся ко мне, а потом отодвинулся и уже больше не пытался приблизиться.
А я сидела, тщетно пытаясь унять мелкую дрожь, которая сотрясала каждую частичку моего тела. Я будто заглянула в бездну, из которой на меня потянуло дурманом, забвением, бесконечным полетом вниз, от чего, наверное, останавливается сердце.
Уеду срочно я из этих мест! Но Шувалов уже выпустил меня из своего магического круга. Освободил. И сам при этом застегнулся на все пуговицы и опять стал недоступен.
— Вы ведь тоже меня не очень жаловали, а, Лариса Сергеевна?
— Ну еще бы. Чуть ли не в день приезда узнать о вас… — Я запнулась.
— Ну и что гласит обо мне народная молва?
Даже слова он говорит одни и те же, что Александр Бойко. О нем гласила не молва, а внутренние органы. Имеется в виду не человеческие, а органы общества. Но я не стала уточнять.
— Вас числят консультантом по торговле женской одеждой, контролером качества принимаемого вами оружия, аналитиком — говорят, и операции бойковской банды вы тоже разрабатываете…
— Вот чем плохи маленькие населенные пункты: ничего не утаишь, — по-моему, даже развеселился он, хотя я ждала с его стороны праведного гнева. — И в самом деле, я огневик. И специалист по маркетингу. И аналитик. Только вот почему сразу — банда? Разве мы кого-нибудь грабим? Или убиваем… без нужды?
— Вот видите, вы сами знаете ответ на ваш вопрос. Потому что ваша фирма занимается нелегальным бизнесом, который к тому же всегда был прерогативой государства.
Теперь и мне стало грустно. И до слез жалко человека, от которого за версту веяло неординарностью, способностями, могущими содействовать процветанию любого общества. Ах да, он же обиделся! На армию, на государство, на весь свет, и живет теперь, как мышь в норе… Недаром говорят про таких: назло кондуктору возьму билет и не поеду!
По-хорошему мне следовало выйти из машины, добраться до Симки и мчаться прочь, потому что обилие впечатлений меньше чем за неделю перевалило за годовой ресурс.
Но я продолжала сидеть в машине Сергея и говорить обидные слова человеку, который против воли тянул меня к себе как магнит.
— Мне кажется, все эти ваши специальности не очень-то сочетаются.
— И тем не менее мой интерес к ним объясняется просто: первая специализация связана с моим военным прошлым, вторая — мирная профессия. Маркетингу я учился настолько же серьезно, насколько и военному делу, так что могу считать себя неплохим специалистом.
— Ваш шеф тяжело ранен. А если…
— Хотите сказать, если он умрет?.. Я стану владельцем трех магазинов «Бойко-маркета».
Еще один наследник. Только ли магазинов? И не он ли подставил шефа под пули? Теперь я занималась тем, что старалась думать о нем плохо и при моих скудных сведениях об этом человеке домысливать такое, после чего никакое обаяние господина Шувалова не могло бы сбить меня с толку.
Шувалов будто услышал что-то в моем молчании, потому усмехнулся и проговорил:
— Нет, я не подставлял Александра Игнатовича под пули.
— Но я… ничего такого и не говорила…
Почему я все-таки не выходила из его машины? Ведь он опять включил свой персональный излучатель гипноза, и я даже глаза прикрыла, чтобы не выдать ему желания опять почувствовать на своих губах его губы…
— Вы не умеете выглядеть бесстрастной, Лариса Сергеевна. Для женщины это хорошо, а вот для бизнесмена — не очень. Мы, как и опытные картежники, должны владеть своим лицом… А Александр Игнатович… Мы с ним были друзьями… и он сам так захотел.
О чем это он говорит? Ах да, это же он отвечает на мои мысленные обвинения в его адрес.
— Чего захотел Александр Игнатович?
— Подставиться. Он всегда был фаталистом. Во всем видел руку судьбы. Отчего-то решил, будто ваша тетя зовет его к себе. Ехал на дело и завещание написал. То есть всю свою собственность распределил, кому — что… А насчет вашего магазина еще раз прошу — не спешите отказываться. Хотя, конечно, принять его против воли никто вас не заставит.
— Вам бы, конечно, не пришло в голову отказаться?
— А зачем? — удивился Шувалов. — Я при этих магазинах с самого открытия. В вашем, самом первом, пришлось и кистью помахать, и молотком поорудовать, и за прилавком постоять…
— Да вы поймите, я живу в краевом центре, в семистах километрах от этих мест. Я тоже соучредитель фирмы…
— То-то вы дурака валяли, когда мы вас в Ивлев везли, — улыбнулся он. — Витек — водитель — вам не поверил. Неужели вы и вправду продаете компьютеры?
— И даже составляю программы. — Я не удержалась, чтобы не похвастаться. — Вы мне советуете отказаться от фирмы в большом городе и переехать в маленький, только потому что некто Бойко оставил мне в наследство магазин? Поставьте себя на мое место. Я ехала в Костромино всего лишь оформить наследство — мы все очень любили тетю Олимпиаду, и не приехать было бы свинством с моей стороны, а что я здесь нашла?.. Когда я выглянула в окно и увидела, как вы следите в бинокль за моим домом, я просто жутко разозлилась! Ну, думаю, погодите. Между прочим, ехать в Ивлев в тот момент я вовсе не собиралась.
— Выходит, я своими руками подтолкнул вас к Михайловскому? — пробормотал он.
Я почувствовала, что краснею.
— Вы смущены? — Он посмотрел мне в глаза, словно в них хотел прочитать то, что я не сказала словами. — Или разозлились на меня? Что ж тут такого. Вы ведь не замужем.
Я отрицательно качнула головой.
— И Федор — человек свободный. Как говорится, вам и сам Бог велел… Я просто завидую ему черной завистью.
— А как же вы пели: «Мы кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи!»
— Кто это — мы?
Я смешалась еще больше.
— Ну, старшее поколение.
— Положим, я не так уж и стар. Если иметь в виду эту песню. И к моей ситуации больше подойдет выражение «желающего судьба ведет, а не желающего тащит». Кстати, если вас это интересует, оружием я заниматься больше не буду. Надоело.
— А кто будет?
— Найдутся ребятки помоложе, позубастей. Свято место пусто не бывает.
— Как вы можете так спокойно об этом говорить? Вы же офицер! Или вам, как Людовику Четырнадцатому, все равно: после нас хоть потоп?
Впервые в его глазах зажглось нечто, похожее на подобие чувства, пусть и раздражения.
— Уж не читаете ли вы мне политграмоту? Я, знаете ли, милая барышня, в свое время наслушался: что должен советский офицер, чего не должен советский офицер…
— Извините, — сказала я; действительно, чего вдруг я решила, что после признаний Шувалова могу теперь бесцеремонно учить его жизни, — вы правы, это не мое дело.
— В любом случае знайте: я благодарен вам и тому, что вы решили выяснить, кто убил вашу тетку. Если бы не это, Далматов и компания не зашевелились бы, не стали делать ошибок…
— Александр Бойко не был бы смертельно ранен.
— Правда должна была восторжествовать… Вот и я заговорил высоким штилем!
— Михайловский считает, что у вас здесь произошли просто разборки, а я думаю, здесь разыгралась трагедия…
Я сказала это и призадумалась. Однако теперь не молчалось Шувалову. Он вначале просто кивнул в ответ на мои слова, а потом вдруг признался:
— Вы не знаете, как меняют человека большие деньги? Он — как тигр, отведавший человечины, будет и впредь к этому стремиться. И все реже станет мучить его совесть, что он продает себя. Предает…
Вид Сергея Шувалова в этот момент меня откровенно испугал. Словно в него и вправду вселился дух тигра-людоеда, а для меня такая резкая перемена в нем была равносильна внезапному холодному душу. Морок кончился, я опять стала свободной.
Так вот, оказывается, какую силу может иметь над человеком моральный наркотик. Это внезапно вспыхнувшее чувство не имело ничего общего ни с любовью, ни вообще с чем-то светлым, чистым и нежным, оно было темным, как аура этого самого тигра.
Нет, не нужно мне ничего такого! Ни странных откровений, ни гипнотических взглядов, ни его касаний, от которых мурашки бегут по коже… Отпихнуть от себя, в сторону! Пусть здесь и остается! Где-то вторым планом мелькнула мысль, что, возможно, Шувалов в раздражении просто на себя наговаривает, но я не хотела думать об этом.
— Остановите машину, я выйду.
Мой голос был спокоен, но скулы мне пришлось сжать, чтобы зубы не стучали друг о друга.
— Мы с вами не закончили, — проговорил Шувалов холодно. — Папку вы возьмите с собой. Я к ней не имею никакого отношения. Это вовсе не значит, будто ваш магазин вдруг останется без присмотра. Я назначу управляющего из своих людей, умного и порядочного… Да, представьте себе, Лариса Сергеевна, что такие люди в России еще не перевелись.
Он заметил мою ухмылку, которую мне не удалось удержать внутри.
До дома Михайловских оставалось совсем немного, да и я решила пройтись пешком, чтобы привести в порядок свои взбудораженные мысли.
Шувалов вышел следом за мной.
— Когда в стране началась постперестроечная чехарда, — сказал он, заступая мне дорогу, — и в армии офицерам по нескольку месяцев не платили деньги, у меня в полку один капитан застрелился, потому что не мог больше своим ратным трудом кормить семью, а ничего больше он не умел. Вы думаете, мне тоже надо было приставить дуло к виску? Этого вы от меня хотите?!
Он выкрикивал мне эти слова, словно я как раз в это время служила в армии и натворила таких дел, что офицеры из-за меня стрелялись. Словно я его в чем-то упрекала.
Я понимала, что злится он не на меня, а на самого себя, потому что давно воевал сам с собой, а это, как известно, самая бесперспективная война…
— Ничего я от вас не хочу! — тоже заорала я. — И уж тем более не хочу жалеть… такого взросленького!
— А вы… вы вполне подходите вашему Михайловскому! Он такой же чокнутый на своей порядочности! Да и порядочность-то в нем анекдотичная. Почему, спрашивают, ковбоя зовут Неуловимый Джо? Да потому, что он на фиг никому не нужен, вот его и не ловят! Вы оба попросту два бесполезных романтика!
— Раз он борется с такими, как вы, значит, его романтика небесполезна!
Я повернулась и пошла прочь. Не оглядываясь. И даже не в ту сторону, потому что не хотела обходить его даже стороной. Нам вообще с Шуваловым не но пути, и все!
Может, он и хотел сказать еще что-то, но вслед кричать не стал. Не та выучка.
Боже, что это было? Я стала сбавлять шаг, потом пошла все медленнее и медленнее, еле переставляя ноги, словно на спину мне взвалили неподъемной тяжести мешок. Перешла на другую сторону улицы и пошла в другую сторону, надеясь, что этот тип в черном «форде» уже уехал куда подальше.
Было и вправду тяжело на душе, как будто только что я избежала самого большого в своей жизни искушения. Тогда так ли нужно мне торопиться с моим замужеством? Почему я почти не раздумывая ответила согласием человеку, которого почти не знаю? Как, впрочем, и он меня. Нет, мои дорогие, надо отползать с этой дороги назад, на обочину. Потихоньку. Очень деликатно. И там, сидя в кустах, еще раз все хорошенько обдумать.
— Лариса, Лара, подождите!
Я обернулась. Господи, опять этот «форд»! Опять этот Шувалов.
Он открыл дверцу и выскочил запыхавшийся, будто не ехал за мной на машине, а бежал.
— Лариса Сергеевна, вы действуете на меня гипнотически! В вашем присутствии я забываю о самых насущных делах и вообще будто перестаю принадлежать самому себе… Вы кричали на меня!
Он укоризненно взглянул на меня. Я смешалась.
— Древние были правы, говоря: Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав!.. И о чем вы забыли?
— Я вам не все бумаги отдал!
— Как, еще один магазин? — громко ужаснулась я.
— Нет, всего лишь квитанция на контейнер с вещами. Ведь без нее вы не сможете их получить.
— Спасибо, Сережа. Простите, если я вам нахамила. Сама не знаю, что со мной случилось!
От моих слов он как-то сник и пробормотал:
— Пожалуйста.
И сколько я шла по улице, столько и чувствовала на спине его взгляд.
Вечером Федор, как и обещал, пришел раньше — в половине девятого. По свидетельству дочери, даже очень рано. Так что за ужином мы собрались все трое.
— Друг твоей тетки умер, — сообщил он, за обе щеки уплетая борщ. Наверное, пообедать ему не пришлось. — Господи, разве можно сравнить это райское кушанье с тем, что готовят в нашей столовой!
— А зачем сравнивать? Просто ешь, да и все, — посоветовала Лера.
— Я так и думала, — сказала я.
Мы сказали это одновременно, но Федор сразу перестал есть и воззрился на меня. Лера, которая было испугалась — чего она такого сказала? — украдкой облегченно вздохнула.
— В каком смысле — так и думала? Ты же его раненого не видела?
— Значит, мне так показалось. С твоих слов.
Я как раз уже открывала рот, чтобы сказать о своем посещении больницы, но после его свирепого взгляда решила повременить. Он-то просил, вернее, требовал, никуда из дома не выходить. Но я не хотела оправдываться в том, в чем вовсе не считала себя виноватой… Неужели он собирается проявлять свой деспотизм в семейной жизни? Я, конечно, согласна изредка подчиняться мужу, но постоянно ходить в строю — увольте!
Отчего-то подумалось, что к перечисленным Валерией недостаткам отца стоит причислить и вот этот — безапелляционность. Авторитарность. А еще точнее, отсутствие гибкости, без которой в семейных отношениях не проживешь. Если, конечно, жена не просто безгласное, послушное существо… Вряд ли я когда-нибудь смогу такой стать.
— У меня создалось впечатление, что ты сегодня меня ослушалась, — сказал он тоном герцога Синяя Борода.
Мы с Лерой украдкой переглянулись. Дело в том, что, вернувшись в квартиру Михайловских, я все еще была под таким сильным впечатлением от прощания с Бойко и последующего разговора с Шуваловым, что рассказала все Валерии — она как раз пришла из школы.
Вообще-то был всего первый час дня, а она уже отзанималась — не иначе опять сорвалась с какого-нибудь урока. Мы с ней посовещались, говорить об этом Федору или нет, и решили, что я посмотрю по обстановке.
Я подумала, что в такой ситуации лучшая защита — нападение, и потому огрызнулась:
— Между прочим, я была всего лишь в квартире, а вовсе не в клетке, которую ты по ошибке забыл закрыть.
— Объясни ты папе, а то он меня никогда не слушает, что в семье нельзя насаждать воинскую дисциплину, — вмешалась в разговор и Лера.
С чего я решила, что Федор свою дочь совсем затюкал? Вот она подрастет и покажет папочке где раки зимуют.
— Разговорчики в строю! — прикрикнул на нас Федор. — Разве вы уже поели? После ужина каждая по отдельности доложит, как прошел день.
Мы опять заработали ложками, думая о своем. Посуду на кухню понесли мы с Лерой, и она сказала:
— То, что папка бурчит, — это все мелочи. Но в глазах — ты не заметила — что-то такое искрит.
— Может, он просто за нас волнуется, потому и свирепеет?
— Фи, настоящую свирепость ты еще не видела.
— Лера, ты меня пугаешь!
Сообразительная девочка, конечно, не думала, будто меня этим можно испугать, но не догадывалась, что перспектива стать женой Федора все меньше меня привлекала.
— Я боюсь, не случилось ли чего непредвиденного, — задумчиво сказала она, — а то наша поездка на Синь-озеро накроется. Я ведь тоже на нем ни разу не была.
— Что же может случиться?
— Ничего особенного, кроме того, что он опять пойдет на работу.
— А что, обычно он и по субботам работает? — удивилась я.
Для нас с Олькой выходные были святы.
— Бывает, и по субботам. И по воскресеньям, — «обрадовала» меня Лера.
Да, кажется, синий взгляд майора Михайловского стоит дорого. Для его будущей жены. То-то Олька посмеется!
Федор сидел на диване и смотрел «Время». Валерия прошмыгнула к себе в комнату — до чего тактичная девчонка! — а я присела рядом с ним. Он молча обнял меня за плечи и, нажав на пульт, выключил телевизор. Пояснил:
— Потом посмотрю… Ну, и как ты?
— Нормально.
— Обиделась на мой казарменный тон?
— Для себя я это все перевела в шутку. Ты на самом деле считаешь, будто с женщинами — независимо от возраста — надо разговаривать именно так?
— Все дело в том, что я не знаю, как надо, — шумно вздохнул он. — То есть я не имею в виду свою работу или то, как воспитывать дочь…
— А, значит, в правильности своей воспитательской методы ты абсолютно уверен?
— Ты же сама говорила, что Лерка воспитана правильно.
— Правильно. Но почему ты считаешь, что немного ласки может испортить девочку?
— Девочек надо воспитывать строго. Ласка поселяет в них любовь ко всему человечеству, и они не разбираются в людях. Не могут отличить порядочных людей от всякой мрази…
Тупиковый разговор. Федор вбил себе в голову весьма спорные педагогические принципы и теперь ни в чем не сомневается. То, что его дочь, можно сказать, вышла сухой из воды, всего лишь дело случая. А если бы ее насильник не расслабился после приличной дозы алкоголя или Валерия не смогла ударить его как следует? Об этом страшно даже рассуждать…
— Тогда в чем ты не уверен?
— Я все время вспоминаю, как меня бросила жена. Может, с точки зрения женщины, во мне чего-то не хватает?
— Не могу знать, о чем думала твоя жена, — сухо проговорила я и спохватилась.
Это же элементарно. Разве так уж необычен ее поступок? Многие женщины пытались делать что-то назло своим любимым. Правда, далеко не все в этом признавались. И не у всех это получалось удачно. Интересно, они жили в гражданском браке или ей срочно пришлось разводиться, чтобы поехать в Америку?
— Прости, я вовсе не то хотел сказать… А если и ты найдешь во мне что-нибудь такое…
— Федор, перестань, с того времени прошло пятнадцать лет.
В самом деле, по-моему, он уже пробуксовывает на одном и том же месте!
Но и со мной тоже что-то происходило. Я никак не могла сосредоточиться на нашем общении с Михайловским. Какая-то часть моего «я» упорно пыталась вспомнить сегодняшнюю встречу с Шуваловым.
Местный воздух вреден для меня — я готова повторять себе это снова и снова.
Прежде всегда была человеком цельным. Это не комплимент мне самой, а просто констатация того образа, который, кажется, постепенно мною утрачивается. То есть раньше я не мучилась сомнениями и не раздиралась противоречиями. Если бы прежде мне встретился мужчина, которого я полюбила, я бы тут же сказала об этом Коле Дольскому и ни в коем случае не стала бы его обманывать. Разрываться на два фронта не по мне. Я считала: или — или.
Но чтобы дать согласие на брак одному и едва не переметнуться к другому… нет, такого я от себя никак не ожидала. Хорошо было верующим людям. Согрешив, они накладывали на себя епитимью, отмаливали грех, вольный или невольный, и в самоистязании находили успокоение. В крайнем случае изводили себя постами и молитвами. А мы можем только есть себя поедом, как будто нам и так мало стрессов, или стараемся забыть о своих неблаговидных поступках в пучине удовольствий… Впрочем, ко мне это не относится.
Минуточку, я же ничего такого не сделала!
Но хотела…
Надо срочно переводить свои мысли на другие рельсы.
— Федя, твоя дочь считает, что ты приготовил нам сюрприз. В кавычках.
— Вот паршивка! — рассмеялся он. — И откуда в ней такая наблюдательность?
— Просто она женщина, Федя, пусть и несовершеннолетняя. Тебе не хочется, чтобы она взрослела?
— Я этого боюсь, — неожиданно признался Федор. — Представляешь, как-нибудь я прихожу домой, а у нее в гостях мужик, и она говорит: «Знакомься, папа, это мой муж, и я ухожу к нему жить…»
— И поэтому ты поторопился сделать мне предложение? — выпалила я.
Некоторое время он обалдело смотрел на меня, а потом шумно выдохнул.
— Всегда знал, что у женщин странная логика, но чтобы настолько… — Он привлек меня к себе и крикнул в сторону комнаты дочери: — Валерка, иди сюда, дело есть!
Лера вышла к нам.
— Признавайся, за кого замуж собралась? — нарочито строго спросил он и незаметно подмигнул мне.
Глаза у девочки округлились.
— Пап, это у тебя прикол такой, да?
— Видишь ли, доча, Лариса Сергеевна считает, будто я хочу на ней жениться только потому, что боюсь одиночества. Мол, ты выйдешь замуж, а я останусь один.
— Федя, но ты же перевернул все с ног на голову!
— Ладно, Лера, ты права, это у меня прикол. Небольшая месть госпоже Киреевой за то, что она считает, будто я излишне строг с тобой.
— Не всегда… Хотя бывает, конечно…
Девчонке не хотелось обидеть отца, но и со мной она была согласна.
— Скооперировались? Но вот завтрашняя поездка на Синь-озеро… — он сделал эффектную паузу, — вовсе не отменяется.
— Ура! — закричала Лера.
— Хотя наш начальник пытался выпихнуть меня в командировку. Но я сказал, что командировка может пару дней подождать, когда у меня, можно сказать, жизнь решается.
Лера обратила на меня сияющий взгляд и сказала;
— Говорят, на озере такая красота. Я папу два года просила свозить меня туда. У нас уже все девчонки там побывали, а папе как обычно некогда…
— Короче, не чувствую выражений благодарности. Мы с двух сторон чмокнули его в щеку.
— То-то же!
— А мы одни поедем? — с подозрением спросила Лера.
— Небольшая компания. Еще парочка машин, кроме нашей.
Все-таки это озеро — такая глухомань…
— Больше, чем Костромино? — ужаснулась я.
— Намного! Сто двадцать километров от Ивлева, и на всем расстоянии лишь два небольших поселочка в десять дворов… Подъем в пять утра. Никаких кассет и книг. Чтобы выспались. Задача ясна?
— Ясна, — пробурчала Лера, — небось ее поставили для меня одной?
— Ты настоящая дочь мента, — хохотнул Федор. — Все правильно понимаешь.
Лера скрылась за дверью, и минуту спустя я пошла следом за ней.
— А ты куда? — удивился Федор.
— Пожелать девочке спокойной ночи, — сказала я.
— Какие нежности! — буркнул он.
У кровати я уже привычно подоткнула одеяло. В комнате было прохладно по причине все того же раннего выключения отопления. Это вам не в своем доме, где топят дровами.
— Завтра оденься получше, — шепнула мне девочка, когда я наклонилась ее поцеловать. — Тебе устраивают смотрины.
— Спасибо за предупреждение. Думаешь, меня могут прокатить?
— Нет, конечно, как ты могла такое подумать!
— Обычно после смотрин у друзей спрашивают: «Ну и как она тебе?» А друзья туманно отвечают: «Тебе с ней жить…»
Лера засмеялась.
— Скорее всего папа и спрашивать не будет. Он все уже для себя решил.
Она посмотрела мне в глаза, а я, не выдержав, отвела взгляд в сторону.
— А ты о себе такого сказать не можешь. — Эта маленькая женщина ободряюще пожала мне руку: — Все будет хорошо, вот увидишь! Папа, конечно, торопится, но ты ведь скоро уезжаешь, он боится опоздать. Уедешь к себе и думать о нас забудешь!
— А вот этого я не смогу сделать, даже если очень захочу! В смысле, забыть.
— Я буду тебя ждать, — сказала девчонка в ответ на мое «Спокойной ночи!».