— Ты хочешь, чтобы мы развелись? — прервала длинную речь мужа Катерина.
— Не надо понимать меня так примитивно, — поморщился Федор. — Как раз этого я хочу меньше всего. В нашем ведомстве неодобрительно относятся к разводам. Считают, что если ты не сумел сохранить первичную ячейку общества, то не сможешь руководить коллективом.
— Вот оно что! — иронично вскинула брови Катерина. — В вашем ведомстве! Именно это тебя так волнует.
— Волнует. А поскольку мое ведомство волнует чистота наших рядов, она волнует и меня. Я понимаю, твое происхождение накладывает отпечаток на твое отношение к людям — друзей ты выбираешь себе из самых низов, но надо же учиться! Вагоновожатая. Циркачка. Ты хоть раз подумала о том, что я хотел бы общаться с людьми из хорошего общества? Не пора ли расти над собой, встречаться с интересными людьми, которые собой кое-что представляют……
— А мне показалось, что именно внимание вагоновожатой так польстило сегодня твоему самолюбию.
— Не говори глупости, я поддерживал твою компанию, как ты сама меня просила… И смотрел, как манерничает твоя любимая подруга. Наверное, она думает, что её поведение выглядит аристократично. Насмотрелась на своих гастролях на зрителей, сидящих в ложах…
Катерина расхохоталась.
— И это ты говоришь о Наташке? Тебе кажется, что она изображает из себя аристократку?! Да, к твоему сведению, ей и не надо никого изображать, потому что она — аристократка и есть.
— Это ей так в приюте сказали?
— Ей никто ничего не говорил. Это она сказала, что из приюта, а на самом деле никогда там не была…
— Вот как? А откуда она на самом деле?
— Ты слеп, Головин! Не смог даже разглядеть в Романовой представительницу своего класса! Если я хоть что-то понимаю, князь в вашей табели о рангах выше графа.
— Кого ты слушаешь! Да я аристократку за милю учую.
— Значит, на этот раз твой нюх тебе изменил. Ни на чем не основанная антипатия к моей подруге застила тебе глаза.
— Представим на минутку, что я ошибся. Тогда скажи мне, кто твоя Наташа на самом деле?
— Это не моя тайна, — сухо сказала Катерина.
— В этом-то все и дело! — подчеркнуто тяжело вздохнул Головин. — Если бы ты относилась ко мне, как положено относиться к любимому мужу, ничего от меня не скрывая, не было бы между нами размолвок. Твоя тайна, моя тайна… Неужели ты думаешь, что я, узнав о подлинной личности Романовой, тотчас побегу с доносом в ОГПУ? Хорошего же ты мнения об отце твоего сына!
— Да зачем тебе это знать?!
Если бы Головин был на самом деле честен со своей женой, как он в том пытался её убедить, он бы сказал:
— Чтобы пойти в НКВД не с пустыми руками.
Несмотря на свою мужественную внешность, Федор Арсентьевич не то чтобы был трусом во всех своих проявлениях, но власти и её карающего органа ОГПУ — панически боялся.
В свое время выживший после раны, которую его враг посчитал смертельной и потому не стал его добивать, Головин теперь лихорадочно цеплялся за свою жизнь. И в этом стремлении начисто отрицал моральные принципы своего древнего рода, в котором были и рыцари, и крестоносцы… Мужчины смелые и героические. Возможно, были трусы, но история о них никаких сведений не сохранила.
Враг Головиных Зигмунд Бек не представлял себе, насколько легко ему было бы попросту сломить Федора, имея для этого множество инструментов в своем арсенале, а он охотился за ним долгие годы. Но разве мог он знать, что последний отпрыск славного рода так слаб. Зигмунд переоценил своего противника и потому погиб на этом тернистом пути…
Сейчас Головин умышленно распалял свою жену мнимым недоверием, зная, насколько она эмоциональна. Лишь в запале Катерина может проговориться, и к этому её надо подвести.
— Пустяки это все, — выговорил он с нарочитым презрением. — Твоя Романова — мещанка с претензией и ничего более.
— Мещанка с претензией? — тут же загорелась Катерина. — Да она такая же мещанка, как ты — большевик!
— А это уже оскорбление! — сказал он грозно и надвинулся на нее. — Так что же это за тайна? Она, как и ты, крестьянка?
Теперь он хотел жену уязвить, выплеснуть эти самые эмоции через край.
— Она — княжна, понял? Княжна Ольга Лиговская.
— Лиговская? — чем-то ему была знакома эта фамилия. Красавица Леонора! Федор встречал её в Петербурге. Она несколько засиделась в девицах. Головин был совсем юнец, семнадцати лет, когда она вышла замуж за Владимира Лиговского… Тесен мир! Говорили, она умерла родами, но девочка осталась жива…
— Замечательно! — воскликнул он, забывшись. — Этот факт кое-кого заинтересует… Надо подумать, как его получше преподнести… Семен Израилевич говорил, вроде в Москве до сих пор скрывается какая-то террористическая организация… И надо же, вот она, у нас под боком!
— Что ты несешь, Федя, опомнись!
— Все в порядке, Катюша, не волнуйся. Пришла пора нам с тобой подумать о себе: что мы можем дать советской власти, чтобы она признала в нас лояльных граждан. Вот он, шанс, удивляюсь, что ты сама этого не понимаешь. Не думаешь ни обо мне, ни о сыновьях…
— Не впутывай детей в свои подлые замыслы.
— Слова, Катюша, слова… Мы с тобой десять лет живем вместе. Уместен ли твой пафос? "Подлый замысел". Звучит как-то по-книжному, ты слишком много читаешь…. А между тем у меня, как у всякой разумной особи, просто развит инстинкт самосохранения. И заметь, не только самосохранения, но и сохранения своей семьи, своего потомства… Кстати, я знаю один кабинет, где граждан по таким вопросам принимают круглосуточно…
— Ты никуда не пойдешь!
Катерина кинулась к шкафу с одеждой, где висела портупея Федора и, вынув из кобуры пистолет, стала в дверях.
— Ты не взвела курок! — ухмыльнулся он.
— Не волнуйся, я успею взвести. Один хороший человек Вадим Зацепин ещё пятнадцать лет назад показал мне, как это делается.
Головину стало не по себе — черт не разберет, что у этих баб на уме! и он сделал попытку приблизиться к Катерине. Попутно стараясь её "заговорить".
— Кто такой Вадим Зацепин? Ты прежде никогда о нем не говорила.
— К великому твоему сожалению, его давно нет на свете. Ты ведь не догадываешься, что порядочные люди были и среди белых офицеров… Стой, где стоишь, иначе я выстрелю!
— Катюша, женщины не должны играть в подобные игры. Подумай, у нас прекрасный сын, я занимаю ответственную должность, мы можем надеяться на прекрасное будущее…
Он сделал ещё шаг вперед. Катерина взвела курок.
И вдруг — Головин с облегчением вздохнул — из кухни послышались шаги, и перед ними возникла Азалия Дмитриевна… тоже с пистолетом в руке. Краем сознания Федор отметил, что представлял себе домработницу в каком угодно виде, но только не с оружием. Оно выглядело при ней таким же чужеродным предметом, как если бы она появилась вдруг в военной форме.
Еще было непонятно, на кого собирается направить пистолет домработница, но Федор уже успокоился, нутром понял, что женщина явилась не по его душу.
— Азалия Дмитриевна, — растерянно сказала Катерина, — что вы здесь делаете?
— Как это, что? Выполняю свою работу — слежу за порядком в вашем доме.
Слово "порядок" в её устах сейчас имело какой-то особый смысл. И, как видно, не только Федор, но и Катерина никак не могла постичь происшедшую с домработницей метаморфозу.
— Вот уж не думала, что вы умеете оружие держать в руках! — съехидничала Катерина.
— Не только держать, но и применять, — сухо парировала та. — Согласитесь, я появилась здесь вовремя.
— Азалия Дмитриевна, — мягко заговорил Федор, так, как обычно говорил он с женщинами, которых пытался очаровать. — По-моему, вы переоцениваете напряженность момента. Неужели вы думаете, что Катерина Остаповна смогла бы выстрелить?
— Думаю, смогла бы. И перестаньте идеализировать эту женщину! Вспомните, она вам только что угрожала!
— Но вы ни разу ничем не стукнули, не зашуршали — в доме стояла тишина, когда мы пришли, — задумчиво сказала Катерина. — Значит, вы подслушивали.
— Я сначала хотела выйти, предупредить, что дома, но потом ваш разговор стал так интересен… А кроме того, я накануне нашла один тайник, объяснение которому тоже надеялась услышать от вас…
— Какой тайник? В нашей квартире? — изумился Федор.
— Об этом потом. Когда вы его увидите, поймете, что эта женщина мизинца вашего не стоит! Она обманывала вас все время!
— Хотите сказать, у неё есть любовник?
— Почему обязательно любовник? Иной раз преступления творятся не только на почве любви, но и на почве чуждой идеологии.
— А где вы взяли пистолет? — опять спросила Катерина, а про себя подумала: "Она нашла драгоценности, которые оставил мне первый муж. И, самое страшное, я не смогу объяснить, откуда они у меня".
— Мне его выдали. На службе.
— Не надо было вам этого говорить, — озабочено покачал головой Федор.
"Какой ужас! — содрогнулась Катерина. — С моего мужа на глазах облетают все его принципы, как осенние листья с дерева. Он отрекается от меня, чтобы идти в паре с этой… чекисткой! Беспокоится, что она была вынуждена передо мной раскрыться! Я сплю и вижу кошмарный сон, или в кошмар превращается моя жизнь?!"
— Ничего страшного, Федор Арсентьевич, сейчас приедут мои товарищи, и гражданка Головина отправится туда, откуда вряд ли вернется. Притом хочу заметить, я — не какая-то там шпионка, а государственная служащая, и мне нечего бояться. Тем более человека, явно участвующего в контрреволюционном заговоре…
— Азалия Дмитриевна, она — мать моего сына.
— Не волнуйтесь, Федор Арсентьевич, государство поможет вам его воспитать таким, каким должен быть настоящий советский человек!
"Они со мной уже разобрались, — поняла Катерина. — И даже в расход списали, — не чувствуют во мне опасности? Думают, что я покорно приму участь, которую мне уготовили. А почему вообще они считают, будто им все дозволено? И все сойдет с рук?.. Причем решили не только мою судьбу, но и судьбу моих детей. О Пашке даже не вспомнили. А как же, ему ведь уже пятнадцать лет, вполне созрел для лагеря…"
Пистолет в её руке вздрогнул словно независимо от нее. Будто ему передались мысли Катерины, и он сам за неё принял решение. Платье Азалии Дмитриевны на груди окрасилось кровью. Падая, она успела нажать на курок, но пуля ушла в пол прямо у ног Федора.
На мгновение в квартире настала тишина, а потом её нарушил крик Федора, похожий на визг:
— Что ты наделала, идиотка! Я ведь нарочно ей подыгрывал. Даже если бы тебя арестовали, я бы сделал все, чтобы тебя вытащить…
"Так же, как своего друга Яна Поплавского…"
Этот пистолет в её руке все-таки был странный, он продолжал изрыгать громы-молнии, когда она уже перестала о нем думать. Катерине казалось, что она старается удержать палец на курке, но какая-то сила спустила его, и Федор рухнул на пол, деревянно стукнувшись об него затылком.
Катя хорошо стреляла. Это у неё от мужа матери Остапа, которого она прежде считала родным отцом. Но, оказывается, когда живешь рядом с человеком с самого детства, многие его навыки передаются не по наследству, а прямо из рук в руки…
Катерина посидела, подождала, не придет ли кто-нибудь из соседей, не постучит ли. Но и на лестнице, и у двери парадного было тихо, будто их дом в одночасье вымер.
Она взялась было за телефонную трубку, чтобы позвонить в милицию и сообщить, что она убила человека… Нет, двух человек, но потом…
Потом её сознание как бы раздвоилось. Человек, всегда сидящий в Катерине, матери и гражданке, продолжал мысленно кричать о том, что война давно кончилась, а она все стреляет, что она убила отца своего ребенка и женщину, которая служила в НКВД. Эта организация не прощает убийства своих сотрудников. Ее расстреляют, а сыновей отправят в лагеря для детей врагов народа. Они пострадают ни за что. Вернее, из-за людей, о которых мало кто скажет доброе слово…
А другой человек, отстраненно-хладнокровный, сунул свой пистолет в руку Федора и сцепил его пальцы на рукоятке.
После содеянного Катерина-двойник прошла в кухню и вскрыла тайник с драгоценностями — она теперь и сама видела, что сюда лазили чужие руки.
Головин действительно о нем не знал, но не потому, что Катерина ему не доверяла или сама хотела этим богатством воспользоваться, просто Федор все время повторял, что он не хочет брать чужой копейки. Он называл бывшего мужа Катерины разбойником, и о драгоценностях, оставленных им, она ничего Головину не сказала.
Да, её бывший муж был разбойником, но к тому времени, как он надумал сбежать за рубеж, он уже был майором НКВД и оформил свой побег таким образом, чтобы не пострадали ни жена, ни сын. Ему бы и в голову не пришло занять сторону агента НКВД против собственной жены!
И потом, он оставил Катерине кучу драгоценностей, чтобы она ни в чем не нуждалась. Словом, она никогда не могла бы сказать, что её первый муж был трусом или подлецом.
Да, Дмитрий Гапоненко по кличке Черный Паша уехал из страны с другой женщиной. Что поделаешь, он полюбил. Каждый человек имеет на это право. Головин же её попросту предал…
В прошлом простой рыбак Черный Паша оказался порядочнее аристократа, графа…
Но у неё оставалось совсем мало времени. В любую минуту могли хватиться Азалии Дмитриевны или позвонить к ним домой — Федору частенько звонили с работы.
Катерина собрала драгоценности в небольшой баульчик Федора — когда-то в студенческие времена он ходил с ним на практику — и осторожно выглянула на лестничную площадку. Никого не было. Она бесшумно выскользнула за дверь и осторожно дошла до парадного. Меньше всего ей хотелось встретиться с кем-нибудь из соседей.
В ресторане они посидели часа четыре и ушли около шести вечера. Сейчас была половина девятого. Выпавший накануне снег растаял, и на улице опять стояла серая промозглая сырость, с наступлением темноты превратившаяся в чернильную.
Она шла к подруге, единственной, с кем Катерина дружила уже пятнадцать лет. Вместе они пережили так много, что вопрос о том, доверять или не доверять друг другу самое сокровенное, давно уже не возникал.
Все Наташины домочадцы, включая Аврору, сидели за столом в гостиной и пили чай. Комната теперь выглядела существенно меньше, потому что её перегораживала легкая цветная ширма, за которой стояла кровать Наташи и Бориса.
— Это называется, пришли из ресторана! — со смехом рассказывала Наташа, пока Борис помогал Катерине снимать шубу. — А ведь я всего лишь предложила попить чаю с тортом, но они пока не поужинали, и слышать не хотели о чае. Садись, Катюша, чайку с нами попьешь.
— Нет, нет, я спешу, — сказала Катя, призывая на помощь все свои силы, чтобы скрыть охвативший её озноб, и попросила Бориса: — Ты не обидишься, Боренька, если я попрошу твою жену уделить мне две минутки? Наедине.
— Пошепчитесь, — благодушно кивнул Борис. — Но недолго, иначе на торт можете не рассчитывать. Я-то что, я ем мало, как птичка, но здесь есть две молодые особы с очень хорошим аппетитом…
Ольга с Авророй прыснули.
"Какая у них теплая семейная обстановка, — с грустью подумала Катерина. — У меня такой, наверное, уже никогда не будет!"
Ей хотелось плакать.
— Пойдем, пойдем, — Наташа обняла её и повела к кухне, осторожно, как больную, усадила на табуретку и тревожно спросила. — Случилось что-то страшное?
— И не говори! — судорожно вздохнула Катерина. — Погоди, не размягчай меня, мне некогда плакать, надо подумать о детях… В общем, так: я убила Федора и свою домработницу…
— Ты застала их в постели? — Наташа выпалила первое, что пришло ей в голову.
— Нет, что ты, все гораздо хуже. Я проболталась Федору, кто ты есть на самом деле, и он собирался отправиться с доносом в НКВД. Ко всему прочему, оказывается, представитель этих самых органов был у нас дома, много лет существовал с нами бок о бок…
— Катя, ты не ошиблась? Ты имеешь в виду Азалию Дмитриевну, этого божьего одуванчика?
— Этот божий одуванчик держал меня под прицелом пистолета очень уверенной рукой… Короче, ты ничего не видела, не знаешь, а когда меня арестуют, я прошу, чтобы ты позаботилась о моих сыновьях… Я думаю, этого хватит надолго и вам, и им…
Она раскрыла саквояж, из которого словно брызнул электрический свет, так отразилась и заиграла в драгоценностях кухонная лампочка.
— Катя, боже, да тут драгоценностей на миллионы!
— Дмитрий оставил, — устало пояснила она. — Я ими не пользовалась. Как-то не нужно было. Думала все: лежат себе, ну и пусть лежат. А тут… наверняка с обыском придут.
— Катя, тогда, может, тебе уехать, скрыться?
— Скрыться, значит, подставить вместо себя других. Пострадают невинные люди: твоя семья, мои дети… А так, может, обойдется…
— Что может обойтись? — изумилась Наташа, — Ты куда-то спрятала трупы?
— Я все инсценировала так, будто они убили друг друга… Глупо, наверное, но ничего другого я придумать не смогла.
— И что ты собираешься делать теперь?
— Позвоню, вызову милицию. Скажу, что уходила к сотруднице за словарем — я и правда собираюсь это сделать, — а когда вернулась, нашла их убитыми.
— Слишком хилое твое здание. Мне кажется, Борис мог бы придумать что-то получше.
— Нет, нет, его вовлекать не будем. У вас сегодня день свадьбы… Вспомнила, да? Но мне не с кем было поговорить об этом. Извини.
— О чем ты, Катя, у тебя беда, а я стану думать о каких-то условностях?
— В общем, я побежала. Мальчишки сегодня и завтра будут у деда на даче. Надеюсь, когда они приедут, все будет уже кончено… Возьми их пока к себе, хорошо? Я бы попросила отца, но у него в последнее время стало побаливать сердце…
— Не беспокойся, я все сделаю, как надо! — твердо сказала Наташа.
— И ты не отвернешься от меня, от убийцы?
— Ты не убийца, ты захысныця!
Это украинское слово напомнило им обеим, как они воевали против банды Полины — кровавой атаманши, терроризировавшей село, в котором когда-то жила Катерина. Тогда таким же словом успокаивала Наташу сама Катерина.
Подруги крепко обнялись.
— Я побежала, — сказала Катерина, смахнув набежавшую слезу.
— Беги, — кивнула Наташа, — может, я что-нибудь придумаю.