Хотел ли Ян бежать из лагеря? Он не строил иллюзий, в отличие от многих других заключенных, которые все надеялись, что власть разберется они же не виноваты! — и их выпустят.
Он понимал, что вряд ли сможет вернуться в Москву, да ещё в прежнем статусе. Значит, о несбыточном нечего и думать.
Иное дело, поехать туда же, куда он отправил своих женщин. В деревню, к Знахарю. Пожить немного у Петьки, оглядеться.
Но тут же Ян посмеялся над собственными рассуждениями. А как хохотал бы майор Ковалев, если бы их слышал! Арестант, политический, мечтает куда-то там "поехать"! Неужели он думает, что из-за незначительной услуги, которую он оказал его любовнице, Аполлон позволит ему уехать? Или даже бежать?
Пусть скажет спасибо, что майор сдержал свое обещание и направил Яна на хозяйственные работы. При лагерной больнице.
Обычно это было привилегий лишь бытовиков. Никакие самые страшные преступления в быту, среди беспартийных, не могли идти в сравнение с преступлениями политических, которые посягали на самое святое: власть вождя и его партии!
Ян теперь не то санитар — хотя не слишком для этого плечист и мускулист, не то медбрат. Это уже ближе к действительности. Смешно выглядел бы санитар, который носит с собой докторский чемоданчик.
Ян заметил, как вожделенно поглядывает на эту нужную вещь тюремный врач. Жаль, что этот Поплавский — протеже самого начальника ИСЧ, человека всемогущего и опасного, а то бы у него чемоданчик просто отобрали — и все. Никто бы и не заступился.
Поплавский не возражал и дальше пребывать в таком же положении, потому попытки Юлии привлечь его к своему заговору Яну откровенно не нравились. Он был как бы между двух огней и пока не видел выхода из этого положения.
Имей он другую мораль, давно бы побежал к майору и во всем ему признался. Иное дело, поверил бы ему влюбленный чекист. Тут, как говорится, ночная кукушка дневную всегда перекукует.
Но ничего, и не из таких передряг он выбирался! Но как бы Ян себя ни успокаивал, его состояние напоминало болезненную занозу, которая по малости своей вроде не была раной, но уже не позволяла человеку чувствовать себя абсолютно здоровым
Сейчас его опять вели к непредсказуемой пациентке.
Как ни странно, самого Ковалева дома не оказалось, а встретил его и отпустил охранника амбал старлей, который, несмотря на знакомое лицо и характерную дырку между передними зубами, никак в его представлении не ассоциировался с невысоким, хоть и крепеньким, парнишкой-циркачом.
Помнится, ему оказывал особое покровительство правая рука самого Черного Паши, его заместитель и друг по кличке Батя. Теперь его, кажется, взял под свое крыло знакомый майор.
Везет парнишке! Если бы с Аренским можно было пообщаться накоротке, Ян непременно порасспрашивал, как ему удалось нарастить такую мышечную массу.
— Хозяина сегодня не будет? — поинтересовался Ян.
— Майор принимает комиссию, — коротко отозвался старший лейтенант и помог врачу снять телогрейку. — Аполлон Кузьмич говорил, вам нужно кипятить шприц.
— Желательно, — отозвался Ян, решив, что этой хитроумной полячке нужно воздать за её грехи в должной мере.
В сущности, все делала та же невзрачная женщина по имени Вера, а старлей стоял в дверях, как памятник. Наблюдал, чтобы Ян с кухни чего-нибудь не украл: парочку столовых ножей, например.
Кто такой был для него этот старлей совсем недавно, а теперь мир будто разделился для Яна на "до" и "после", и в этом "после" Поплавский больше не был уважаемым человеком, от которого зачастую зависели не только здоровье, но и жизнь очень важных для страны людей. Но вот случилось с Яном несчастье, и не нашлось никого, кто бы захотел за него заступиться…
Тем временем несколько театральным жестом Аренский указал на лестницу.
— Прошу!
А когда Ян проходил рядом с ним, неожиданно шепнул ему на ухо:
— Зря ты злишься, доктор, я — твое алиби. Поверь, я уже достаточно изучил Аполлона Кузьмича. Зачем тебе неприятности? Их на Соловках даже искать не нужно, они сами тебя найдут.
— С чего ты взял, что я злюсь? — огрызнулся Ян. — Только не нравится мне все это. К сожалению, я немного знаю эту мнимую больную — на неё в трудную минуту положиться нельзя.
Ян и сам не знал, отчего вдруг он доверился Аренскому. Но по тому, что старший лейтенант его сообщению не удивился, понял, что и тот в курсе происходящего.
— И правильно, что тебе это не нравится, — кивнул Арнольд. — Юлия хочет твоими руками от Аполлона избавиться, только я думаю, кишка у неё тонка.
— Но она-то в себе уверена.
— Как и всякая недалекая баба, — согласился Арнольд.
Ян откровенно порадовался такому с ним единодушию — этим разговором сгладилась двусмысленность его положения и действий, которые его вынудили предпринимать, ничуть не сообразуясь с его собственными желаниями.
На этот раз Юлия лежала в постели, до горла укутавшись одеялом.
— Я оставлю вас наедине с больной, доктор, — громко сказал Аренский и вышел, затворив за собой дверь.
— Чего это он к тебе на "вы" обращается? — поинтересовалась Юлия, почему-то лукаво глядя на Яна. — От чекиста такое слышать непривычно. Обычно они с нами не церемонятся.
Этим "с нами" она хотела подчеркнуть, что Ян должен быть с нею по одну сторону баррикады. Мол, они оба — заключенные. Вроде, ещё ничего не произошло, а Ян уже напрягся. Словно кто-то скомандовал ему: "Внимание!" И он так и замер.
— Что же ты не подходишь, не проверяешь мой пульс?
— Я и так вижу: пульс хорошего наполнения.
— Боишься! — довольно рассмеялась она. — Настоящий мужчина — хищник. Он всегда чует опасность, а ещё лучше он чует самку.
Она отбросила одеяло и предстала перед ним обнаженная, рассчитывая на желаемый эффект.
— Зря ты вся разделась, — спокойно произнес Ян. — Для того чтобы сделать укол, мне будет достаточно всего одной части твоего безусловно роскошного тела.
Равнодушный тон, каким это было сказано, взбесил Юлию. Ее затея провалилась, и молодая женщина упорно не хотела в это поверить. Неужели он не видит, как она божественно хороша? Подумать только, он как ни в чем не бывало готовит свой дурацкий шприц!
— Опять укол! — закричала она так громко, что стоявший за дверью Арнольд едва не расхохотался в голос.
— Укол, пани Юлия, укол, — привычно успокаивал её Ян, как обычно успокаивал нервных пациентов, независимо от их пола. Он ловко завернул её в одеяло, оставив открытым лишь место для укола. — Если позволите, небольшой совет врача: больше движения и меньше сладкого. Ваша талия начинает терять свою гибкость.
— Моя талия? — повторила она, спрыгнув с кровати, отбросила одеяло и, обнаженная, стала перед ним во весь рост, подбоченилась. — Да мою талию Аполлон обхватывает пальцами! Ты просто не видел до сих пор таких роскошных женщин, как я!.. Кто со мной может сравниться? Уж не твоя ли убогая жена?
Про жену она упомянула недаром. Она как бы между прочим выспросила Аполлона о семейном положении Яна.
— Женат, — ответил тот. — И, по-моему, есть один ребенок.
Юлия была уверена, что фигура рожавшей женщины не идет ни в какое сравнение с фигурой нерожавшей. Потому и сама не собиралась рожать. Никогда!
— Так может сравниться со мной твоя жена? — повторила она, подбоченясь.
— Не может, — усмехнулся Ян, — потому что моя жена никогда не была проституткой. Так что лучше вам устраивать конкурсы среди своих…
— Да как ты смеешь! — уже не сдерживаясь, завизжала Юлия. — Быдло! Хам! Байстрюк! Я сгною тебя в лагере! Сдохнешь без покаяния, а перед тем тебе отстрелят яйца!
— Как вам будет угодно, — холодно ответил Ян. — Тогда позвольте рассказать вашему майору, что болезнь его жены есть чистейшее притворство и её чудесное исцеление вызвано невинным уколом глюкозы.
Юлия, кусая губу, упала на кровать, а Ян собрал чемоданчик, церемонно ей поклонился и вышел из комнаты.
— Чем ты так разозлил нашу королеву? — спросил Аренский, одеваясь вместе с Поплавским. — Сегодня я провожу тебя до зоны, а по дороге ты мне все расскажешь.
— А что там рассказывать? — пожал плечами Ян. — Всего лишь намекнул, что пани надо побольше двигаться, потому что её талии грозит… гм, увеличение размера.
— Так прямо и сказал? — восхитился Арнольд. — Ну, парень, держись, наша шлюшка — баба злопамятная.
— Я и сам это понял, — вздохнул тот.
***
Вечером того же дня Арнольд опять купил бутылку вина.
— А сегодня что за праздник? — поинтересовалась его юная возлюбленная.
— Сегодня, душа моя, у нас поминки.
— Кого мы будем поминать? — грусть омрачила худенькое личико Виолетты. — Кого-нибудь из твоих родных?
— Скорей уже, из твоих.
— Что-то случилось с мамой? — побледнела она.
— Нет, нет, что я за идиот! — Арнольд взял возлюбленную на руки и стал укачивать, как ребенка. — Все время забываю, какая ты у меня эмоциональная и ранимая. По сравнению с тобой я толстокож, как носорог… Дело в том, что сегодня умерла Румянцева Виолетта Евгеньевна…
— Та женщина, с отбитыми почками, — тихо уточнила она.
— Только без слез, любимая, только без слез! Что же делать? Ни ты, ни я не виноваты в этой смерти. А то, что мы собираемся её использовать… Живым — живое, это не я придумал.
— Просто мне не хотелось умирать, — сквозь слезы сказала она.
— И правильно, — он губами снял слезы с её ресниц, — а то как бы тогда на земле смог жить я?.. Нет, сейчас в жизни столько грустного, что не стоит в нашу с тобой страну тащить ещё и это. Договорились же: здесь только мы двое, и больше никого.
— Никого, — повторила Виолетта, крепко прижимаясь к нему.
— Тогда давай выпьем за твое второе рождение, а потом я расскажу тебе нечто повеселее. Например, что я подал рапорт в администрацию о твоем примерном поведении, и, может быть, тебя скоро выпустят.
— Правда? — просияла она.
— Правда. И мы поженимся и уедем в отпуск…
— Ненадолго? — в глазах её светилось ожидание.
— Как бы ненадолго. А сами сюда больше не вернемся. Я подумаю, куда нам с тобой лучше уехать.
— А как же мама? — её голос предательски дрогнул.
— А маме ты напишешь письмо, которое ей передаст верный человек. Я думаю, она будет рада, что тебе удалось вырваться из этого ада…
— Хорошо, не будем больше об этом говорить. В самом деле, как странно устроен человек. Ему дашь немного…
— Палец!
— А ему хочется больше…
— Откусить руку!
— Алька! — будто удивленно сказала она. — Ты меня опять раздеваешь. Может, мне вообще не одеваться?
— Хорошо бы, — согласился он, увлекая её за собой на ковер.
Когда они некоторое время спустя лежали обнявшись, Виолетта спросила:
— Ты хотел ещё что-то сказать, или мне показалось?
— Ах, да, я и забыл. Знаешь, что учудила сегодня наша общая знакомая? Пыталась соблазнить бедного врача, а когда не вышло, стала грозить ему страшными карами.
— Смех смехом, — заметила Виолетта, — но положение у него не из лучших. Что бы он сейчас ни сделал, все окончится плохо. Не послушает Юлию, она науськает на него своего Ковалева. Сделает, как она захочет, все равно гнева майорского не избежит. Папа говорил, как ни кинь, везде клин. Это в аккурат про Поплавского. Как хочешь, а мне его жалко!
А именно в это время Юлия сидела на коленях у Аполлона и жаловалась ему на Яна:
— Кто тебе сказал, что он — такой уж известный врач? Обычный коновал, как они все! Чуть что — укол!
— Что ни говори, рыбка моя, а он за три дня тебя на ноги поставил. Я, грешным делом, побаивался, что ты им увлечешься. Мужчина-то красавец, от таких женщины обычно без ума…
— Я увлекусь? — вполне натурально изумилась Юлия. — Этим ничтожным клистиркой?
— Все-таки согласись, — поддразнил её Аполлон. — в Поплавском что-то этакое есть. Для женщин — роковое. Происхождение у него — из крестьян, но по лицу этого не скажешь. Лицо у него явно благородное. Я бы сказал, породистое… Но если он тебе так не по нраву, ты только пожелай, и он исчезнет с лица земли!
Этого Юлии не хотелось. Пока. Она все ещё не могла поверить в то, что какой-то безродный её отверг! Кроме того, он был единственный, кто мог вытащить её отсюда. Если бы захотел. В сказки, что есть на свете мужчины, верные одной женщине, Юлия не верила. Она считала, что даже влюбленный в неё без памяти Ковалев при случае не станет теряться и спокойно полезет в постель к какой-нибудь смазливой девчонке…
Скорее всего, она что-то делает не так. Нужно не спешить и подумать, как ей перетянуть упрямца Поплавского на свою сторону. Быстренько это все прикинув, она сказала Аполлону:
— Правду сказать, я на него сегодня разозлилась. Говорю, обойдемся без укола, а он и слушать не стал!
— Понятно, — рассмеялся Аполлон, — жалкий придворный осмелился противоречить королеве!
— Ты с ним поговори, — капризно протянула она, — пусть выбросит свой дурацкий шприц! И вообще ко мне с ним даже не подходит! Есть же какие-то таблетки…
— Я прикажу, — сказал он ей в шею, ведя по ней губами, а руку запуская под халат. — Скажу, что если кто и может тебе делать уколы, так это только я! Ведь моих уколов ты не боишься, не правда ли?
— Охальник! — хрипло засмеялась Юлия, откидываясь на кровать.
Она изо всех сил изображала пылкую страсть, охала и стонала, а сама между тем хладнокровно размышляла, какими ещё уловками можно воспользоваться, чтобы заставить Яна исполнять её волю? Самая безотказная была, пожалуй, одна…
Ян и не подозревал, что Юлия собирается так плотно на него насесть. А если бы и подозревал, то не слишком бы озаботился.
С точки зрения рядового обывателя, Поплавский был человеком непрактичным и несколько наивным. Он был весь в науке и своей семье. Ему некогда было даже пугаться власти НКВД — орудия партии большевиков, которым они беззастенчиво пользовались.
То есть благодаря своим высокопоставленным клиентам он был в курсе всего, что происходит в стране, но относился к этому несколько отстраненно, словно уж с ним-то такое никогда не произойдет.
Но вот произошло, и он не испугался. Это, видимо, была та самая смелость незнания, о которой ему рассказывал когда-то Федор Головин.
После разговора с Ольгой-Наташей он понял лишь, что в опасности его семья, а сам до сего времени как бы наблюдал со стороны злоключения бедного врача Яна Поплавского…
Спал он на жестких нарах при свете, который никогда не выключался. И признавал, что в случившемся сам виноват: кто его тянул за язык, когда он надумал всенародно порочить государственного фаворита?
В бараке, куда заключенных перевели из карантина, теперь все знали, что у Поплавского есть благодетель, и благодетель могущественный.
Но сегодня ему впервые об этом сказали. Причем, не политические, а какая-то шестерка из урок. Сопливый пацан подошел к нему, странно вихляясь, и с ухмылкой проговорил:
— Базарят, ты зацепил самого кума. Пахан хочет с тобой это перетереть.
— Передай своему отцу, что сегодня я ни с кем не хочу разговаривать.
Юный уголовник от неожиданности даже потерял дар речи: на его памяти ни один из политических не отказывался говорить с тем, кто негласно правил на зоне. Ибо уголовные были объединены, а за спинами политических никто никогда не стоял. Их не защищали даже вертухаи, когда на глазах сих стражей урки издевались над очередным отверженным.
Кажется, любимчик самого Ковалева совсем оборзел и пахана почему-то назвал его отцом. Не иначе, как в насмешку.
А Поплавский ещё слишком мало времени провел в лагере, чтобы разобраться в том, кто такой пахан.
Авторитет по кличке Туз, которому молодой уголовник передал отказ Поплавского, хотел было посадить строптивца на ножи, но приближенные ему отсоветовали. Уголовники, по сравнению с другими заключенными, в зоне жили неплохо, и ни к чему было объявлять войну самому куму!
Но и прощать такое нельзя, потому Яну решили устроить темную и как следует объяснить, кто здесь хозяин.
Ближе к ночи, когда барак, в основном, спал, три самых сильных и ловких уголовника, а за ними сам пахан, желающий посмотреть, как пройдет "учеба" непокорного, отправились в тот угол барака, где были нары Поплавского.
Политические в большинстве своем панически боялись Туза, потому если кто в эту пору и не спал, то притворялся спящим.
Поплавский хоть и был незнаком с местной иерархией воров в законе, но издалека раза два наблюдал, как уголовники издевались над другими заключенными. И принял кое-какие меры. Он не мог, конечно, установить вокруг своего ложа охранный щит, но некоторую границу мысленно очертил. Если её пересекала некая злая сила, в голове Яна как бы срабатывал будильник и он просыпался.
Еще с закрытыми глазами он увидел троих, которые несли с собой одеяло. И сразу догадался, что одеяло должны набросить на него. И бить, пока он не запросит пощады. Это его никак не устраивало.
По-хорошему, надо было разозлиться, тогда у него все получалось лучше, но ему отчего-то сделалось смешно. "Вы даже не представляете, что вас ждет!" Нет, такое настроение уже должно насторожить психиатра. Неужели его психика понемногу стала давать сбой?
Он тряхнул головой, словно мух отгоняя прочь глупые мысли, и сосредоточился на подходящих к нему уголовниках. Тот, что шел несколько позади троих, приготовился смотреть бесплатный спектакль. Будет тебе спектакль!
Начал Ян с небольшого: внушил одному из урок, самому сильному: "Сейчас на тебя нападут. Те, что идут рядом с тобой. Это враги, хотя прикидываются друзьями. Ударь сначала одного, потом другого!"
Туз увидел спектакль, но совсем не тот, которого ждал. Такого больше не пришлось ему видеть никогда. Его правая рука, Ломовой, которому он всегда верил, вдруг стал избивать своих. Те недолго приходили в себя. И стали давать ему сдачи. Завязалась драка, которую Туз никак не мог прекратить. Его воры словно взбесились!
— Идиоты! — кричал Туз, забыв про конспирацию. — Я вас зачем послал?
Но когда его команда вытащила ножи, Туз понял, что сделать дело по-тихому теперь не удастся. Отчего-то он сразу решил, что такое странное поведение у его пацанов объясняется ничем иным, как воздействием на них этого проклятого врача. Чтобы хоть как-то поддержать свою репутацию, Туз заорал, показывая на Яна:
— Убейте его, он — колдун!
Слово вырвалось будто само по себе. Его гвардия, которая безоговорочно чтила своего пахана, развернулась и дружно пошла на него. Тузу стало страшно. Против трех ножей не смог бы устоять ни один самый ловкий авторитет.
И он побежал, потому что на одной чаше весов лежало всего лишь его звание первого среди воров, а на другой — жизнь!
Пацаны побежали было за ним, но потом остановились и стали растерянно переглядываться. Отчего убегает от них пахан? Почему у них в руках ножи? И вообще, что случилось и куда они шли среди ночи?!
Ян не был кровожадным, и так как для него самого опасность миновала, он прекратил свое внушение и отпустил воров из-под своего влияния. Он был уверен, что сегодняшних впечатлений им хватит надолго. Вернее, не столько впечатлений, сколько их полного забвения, вот что для них будет страшнее.