Таня Филатова отмывала полы от известки. Вначале она соскабливала потеки куском стекла, потом смывала водой с тряпкой. Федор Арсентьевич не просил её об этом, но Таня видела, как расстроило его отсутствие на работе уборщицы Гали — наверняка она заболела, ещё вчера жаловалась на слабость в ногах и температуру. Головину хотелось поскорее начать работу, а ему мешали постоянные досадные мелочи! Увидев, что Федор Арсентьевич в одиночку двигает столы, Татьяна бросилась ему на помощь, а потом взяла тряпку…
— Лаборатория! — горестно хмыкнул Головин, присаживаясь на край стола. — Мы с тобой, Танюша, похоже, и весь её штат!
— Интересно, — раздался в коридоре голос Яна, и он заглянул в комнату, улыбаясь до ушей, — а меня, значит, уже побоку? Стоит человеку получить травму на государственной службе, как его тут же вычеркивают из списков! А я-то, глупый, так по вас скучал!
— Янко! — обрадованно подошел к нему Головин. — Куда ты, чертушка, запропал и что означают сии бинты?
Ян обнялся с товарищем и удивленно воззрился на стоящую с тряпкой Таню.
— Здравствуй, Танюша, так вот для каких нужд взял нас на работу Федор Арсентьевич! А нам об этом — ни полслова! Таинственные явления человеческой психики, парапсихология, неизученные способности человека… И вот чем все закончилось!
— Здравствуйте, Ян! — сказала Таня, крутя в руках тряпку. — Федор Арсентьевич здесь ни при чем, я сама выразила желание…
— Мы опять на "вы", — протянул Ян, — а я-то думал, мне все обрадуются и хотя бы кое-кто пожалеет…
— Давай я тебя пожалею, — предложил Федор, — особенно, если расскажешь, где это тебя угораздило.
— Так, пустяки! — Ян прошелся перед товарищами, слегка выпятив грудь. — Небольшая царапина. И ещё кое-что…
Он вытащил из кармана часы и торжественно щелкнул крышкой, давая им прочитать надпись.
— Дорогие, — протянул Головин. — Расщедрились, видать, неспроста, организация серьезная. За что это дают, если не секрет?
— Помог им задержать убийцу, — небрежно проронил Ян. Татьяна ахнула. Головин постучал пальцами по столу.
— Положим, волнует это тебя в гораздо большей степени, чем ты стараешься показать, — он внимательно посмотрел в глаза юноше. — Небось гордишься, какой ты мужественный, самоотверженный, воспарил над простыми смертными… Нам можно, как и раньше, тебя по имени звать или непременно Ян Георгиевич?
Белая повязка ещё больше оттенила вспыхнувший на лице Яна румянец. И правда, почему он так заважничал, так распустил перья именно перед Танюшкой? Хочется выглядеть в её глазах героем? Ведь никому из студентов он и словом не обмолвился, а уж тем более не стал тыкать в нос своими часами.
— Наверное, у меня чесотка, — со вздохом сказал он, — только у других больных чешутся спина, руки, ноги, а у меня — язык.
Татьяна прыснула. Она уже не сердилась на него, хотя и совсем недавно твердила себе: "Он для меня больше не существует!" Получается — сердцу не прикажешь? Не хотела бы о нем думать, да само думается! И во сне она продолжала танцевать в его объятиях, сидеть рядом с ним за столом и долго прощаться у дверей квартиры, а потом с колотящимся сердцем вспоминать его черные глаза, глядящие прямо в душу!
Словом, дремавшее сердце проснулось и теперь не давало спать своей хозяйке. Новое чувство тревожило: она как бы перестала принадлежать себе самой. О чем бы Таня ни думала, всегда её мысли возвращались к Яну. При звуках его голоса она бледнела, от её прикосновения её бросало в дрожь. Выходило так, что любовь была болезнью потяжелей, чем брюшной тиф? Больше Таня ничем не болела, потому и сравнить не могла…
Особенно огорчали её мысли о том, что ничего такого к ней самой Ян не чувствует! Для него наверняка это просто отношения двух товарищей. Правда, иной раз она вспоминала слова Зои о том, что прежде у Яна не было девушки, но ведь она могла и не знать…
Благодаря Яну в маленькой квартирке Филатовых стал появляться и профессор Подорожанский, отчего жизнь Таниной мамы тоже круто изменилась. Александра Павловна поправилась, ещё больше похорошела, но беспокойство стало преследовать и её, хотя совершенно другого характера. Алексей Алексеевич каждодневно заявлялся к ним с огромным пакетом продуктов в руках: ему доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие заботиться о женщинах, и он не замечал, что это проявляется у него в гипертрофированной форме.
— Заберите ваш ужасный пакет и больше никогда ничего мне не носите! — возмутилась как-то старшая Филатова. — В конце концов, мы для вас — чужие люди! В какое положение вы меня ставите?!
— Шурочка, вы не можете запретить мне о вас заботиться! — отбивался он.
— Могу и запрещаю! — категорически приказала она. — Я, знаете ли, сударь, не привыкла быть обязанной. Купить у вас продукты я пока не могу, последнее колечко, обручальное, мы с Танечкой "проели" ещё в ноябре! Работу мне пообещали, но пока это только обещание…
Алексей Алексеевич, встретив такой отпор, растерялся. Он покупал в магазинах все подряд, не глядя на цены. Он тратил уже марки, которые получил в Берлине за публикацию своей книги о кишечнополостных операциях…
Сейчас Подорожанский топтался у порога с пресловутым пакетом в руках, не зная, что делать. Хотя давно понял: Александра Павловна не походит ни на одну из женщин, что встречались прежде в его жизни. Их было не так уж много, и Алексею Алексеевичу без труда удалось сохранить свою свободу и не обременять себя слишком серьезными отношениями. Если бы она и дальше позволяла ему заботиться о ней, то их роман перерос бы во что-нибудь идиллическое, как говорится, без особых последствий. Он, поставивший свою Шурочку на пьедестал, так и остался бы внизу, отправляя ей наверх свои знаки внимания. Тогда не понадобилось бы что-то в жизни менять. Если бы…
Если бы Александра Павловна была личностью заурядной, принимавшей жизнь как данность, в которой она не в силах что-либо изменить… Но Филатова по натуре была бойцом, и только длительное недоедание — последний кусок она старалась отдать дочери — на время выбивало её из колеи.
Наверное, от осознания того, что плыть и дальше по течению у него не получится, Алексей Алексеевич произнес слова, прежде в его речи не встречавшиеся.
— Шурочка, — сказал он, — выходите за меня замуж!
В комнате повисло молчание. Подорожанский, ошеломленный собственной смелостью, так и остался стоять у порога. Сидящая у стола Александра Павловна застыла: она подозревала, что их недолгое — недельное — знакомство может перерасти во что-нибудь серьезное; профессор так изменился, не сводит с неё глаз, помолодел и посвежел, но чтобы это было так скоро…
— Мое предложение вам неприятно? — нарушил молчание профессор. — Конечно, вы молоды, красивы, а я старый закоренелый холостяк…
И осекся от её звонкого веселого смеха.
— Алексей Алексеевич, Алеша, какой вы, право, горячий! Ну нельзя же так быстро! Мы даже не успели как следует узнать друг друга, привыкнуть…
— Я вам и предлагаю привыкать, — уже осмелел Подорожанский, — но вместе. Я скучаю без вас, мне больно даже представить себе, что вы можете недоедать или быть лишенными чего-то необходимого. А ваша маленькая холодная квартирка? Не забывайте, дорогая, у вас дочь — девушка, ей опасно переохлаждаться…
— Все ясно, заговорил врач. Дайте подумать хоть денек! Вы и так застали меня врасплох. Нужно поговорить с Таней.
— Так я уже поговорил.
— Что?! — казалось, Александра Павловна не верит своим ушам.
— То есть не впрямую… — смешался профессор, — просто вчера Танюша призналась, что совсем не помнит своего отца, я и спросил, не хотела бы она видеть своим отцом меня?
— И что Татьяна?
— Сказала, что не возражала бы.
— Час от часу не легче — заговор! — Александра Павловна говорила подчеркнуто возмущенно, но глаза её смеялись.
— Я не понял. — Подорожанский растерянно посмотрел на нее, — вы мне отказываете или соглашаетесь?
— Ладно, присылайте сватов, — улыбнулась Александра Павловна.
— Что?
— Я хотела сказать: ищите телегу, грузиться будем.
— Правда? — глаза профессора засияли. — Тогда я быстро, я сейчас… Вы только меня подождите!
Он поискал глазами, куда деть принесенный пакет и наконец положил его прямо на коврик у двери.
Александра Павловна проводила взглядом уходящего Подорожанского и посмотрела на небольшую фотографию мужчины, стоящую на комоде.
— Прости, Гриша, но мы расстаемся. Твой незабываемый портрет я оставляю здесь вместе со своим "плачем Ярославны". Как и легенду о том, что ты умер от сердечного приступа. Безутешная вдова снимает траур. Прощаю тебе, Гриша, что ты проиграл в рулетку мое приданое! Прощаю, что оставил нас с дочкой без гроша и сбежал в Италию! Прощаю тебе годы, которые я провела в долгом ожидании и тщетных надеждах! Прощаю тебе, что чуть было не погребла себя навек в море скорби по такому ничтожному человеку, как ты, не видя вокруг других мужчин! Аминь!
Этого монолога никто не слышал, а притаившийся в бездействующем маленьком камине домовой хоть и слышал, но никому ничего не сказал.
А в лаборатории продолжалась уборка. На этот раз к ней подключился Ян — он носил Тане воду и даже выжимал тряпку, чем окончательно реабилитировал себя. Головин, расставив столы, стал вешать на стены какие-то рисунки и среди прочего выполненное цветными карандашами анатомическое строение человека.
— А это зачем? — удивился Ян.
— Увидишь. Не волнуйся, перед началом работы я прочту вам наш план исследований и анализа на первый месяц. Дальше пока заглядывать боюсь. И так мало кто из медиков в нашу затею верит, а один из заместителей Семашко прямо сказал мне, что я хочу подвести научную базу под обычное шарлатанство… Этот первый месяц я поработаю с вами, подробно посвящу в собственные разработки, а на следующий месяц мы наберем две группы желающих расширить свои психологические возможности: с одной будет работать Таня учить видеть с закрытыми глазами, с другой — Ян, учить умению диагностировать внутренним зрением.
— Считаешь, Федор Арсентьевич, такому умению можно обучить? — изумился Ян.
— Вполне, — кивнул Головин, — но сначала умению обучать придется научить тебя самого. Для того чтобы выжить и продолжить нашу работу, мы должны быть готовы ко всему. Учиться, например, астрологии…
— Предсказанию судьбы по расположению звезд? — уточнила Таня.
Головин кивнул.
— Френологии…
— Минуточку, — вмешался Ян, — мне показалось или я не ослышался? Это лженаука, которая определяет психологические особенности человека по строению его черепа? Вот уж действительно шарлатанство: влияние линий руки на судьбу, влияние формы черепа на характер, влияние Луны на что-то там…
— На земные приливы и отливы, — спокойно проговорил Головин.
— Даже Знахарь, ярый поклонник народной медицины, и то, боюсь, не понял бы тебя, — покачал головой Ян. — Зачем нам подобные науки?
— Не скажи. Был, например, такой французский юрист — Бертильон, который с помощью френологии разработал целую систему идентификации преступников…
— Ею пользуются полицейские всего мира? — поинтересовалась Татьяна. Головин заколебался.
— Некоторые с ним не согласны, да я и не о том. Я только хотел сказать, что мы должны своими исследованиями помочь всем: ученым, военным, политикам. Исследование мозга таит в себе такие возможности!.. Если государство поверит в полезность нашей работы, мы сможем спокойно заниматься наукой, не беспокоясь впредь о куске хлеба.
— Считаешь, для наших исследований понадобится много денег? — спросил Ян. — Сколько, например?
— Чем больше, тем лучше! Представь себе, — загорелся Федор, — нам придется, скорей всего, обращаться к физикам, к механикам, чтобы помогли создать приборы, регистрирующие мозговую энергию…
— Возможно ли это? — посомневался Ян. — Увидеть невидимое?
— Придется поработать. — согласился Головин. — Никто не говорит, что такое возможно немедленно, но мы можем к нему стремиться…
— Фантазер ты!
— На себя посмотри! У самого в кармане — вошь на аркане, блоха на цепи, а туда же: сколько денег нам нужно?!
Он передразнил юношу, но, что-то вспомнив, внимательно посмотрел на Яна.
— Постой, я же тебя знаю, с чего это вдруг глазки затуманились, какая-то идея появилась? Я-то, чиновник со стажем, подумал только о том, как придется ходить по кабинетам с протянутой рукой! Признавайся, что задумал?
О сокровищах Воронова Ян ни в тот момент, ни когда-нибудь позднее не вспомнил, чему очень порадовался бы один майор ОГПУ. То есть однажды он подумал, что, наверное, их нашли, раз ему, студенту Поплавскому, такой подарок преподнесли. Небось тут же сдали в доход государства. Советам сейчас ох как много денег надо! Нет, он думал о том, что некто Гапоненко отмел как задачу труднодоступную и даже вредную. Да ему и не нужно было большего богатства, чем то, которое можно было просто уложить в чемодан, привезти туда, куда тебе надо, и без помех им воспользоваться. Нет, Ян подумал совсем о другом.
— Федор, помнишь, я говорил тебе о сокровищах духоборов?
— Это о тех, что живут под землей и годами, а может, и веками копят неисчислимые богатства? — он махнул рукой, как бы отгоняя от себя что-то ненужное и прилипчивое. — Брось, забудь! Я уж не стал тебе сразу такое говорить, чтобы не обидеть; ерунда это, ей-богу! Сказки бабушки Арины. Да если бы они существовали, к ним давно бы нашли дорогу — не рядовые граждане, так государственные чиновники. Подумай сам: страна считает каждый рубль, а где-то лежат нажитые неправедно сокровища, и государство не попытается их изъять?! У ювелиров отобрали все до последнего грамма. Церковные колокола идут в переплавку, оклады дорогие с икон снимают… Сказки все это!
Ян провожал Таню домой. Она молчала, не сияла ему глазами, как тогда на свадьбе, и юноша почувствовал раскаяние. Конечно, она обижается: оставил одну, в неведении, позволил отдалиться друг от друга, войти между ними отчуждению. Где та духовная близость, то тепло, которое грело его все время, стоило лишь ему остаться наедине со своими мыслями? Он был не слишком искушен в отношениях с девушками, но догадался, что не стоит объясняться сразу в лоб, а лучше зайти издалека. Отвлечь Таню от грустных мыслей, растормошить и постепенно вернуть её доверие. Яну повезло: Таня сама начала разговор.
— О каких духоборах говорил Федор Арсентьевич?
Так и есть! Обида все ещё ощущается. Не обратилась к нему по имени. Что с неё взять? Девчонка! Но он собирался её завоевать!
— Когда-то и я, как Головин, считал их выдумкой. А потом подумал: дай-ка я посмотрю…
— И что? — глаза у Тани загорелись; она даже остановилась посреди улицы и схватила его за руку. — Увидел?!
— Увидел! — он было обрадовался её горячности, но потом подумал, что объясняется она скорей любопытством, а не какими-то особыми чувствами к нему.
— Расскажи, Янек, пожалуйста!
Он улыбнулся. Сейчас она напоминала девчонку, которая просила рассказать интересную сказку.
— Хорошо, расскажу. Отчетливо рассмотреть мне удалось их лишь однажды. Все последующие попытки оказались тщетными. Я видел лишь колеблющиеся в тумане тени.
— Может быть, они закрываются щитом? — предположила Таня — от волнения дыхание её стало прерывистым.
Второй раз Ян слышал о каком-то щите, но не мог представить себе, каков он. Не верить же в неведомых волшебников! Все рано или поздно объясняется. Он так и сказал Тане. Но откуда она-то, городская жительница, знает о каком-то щите?
— Мне было лет десять, — пояснила девушка, — когда к нам в гости приехал мамин друг детства — геолог. От него мы и услышали об этом. Геологи тоже в сверхъестественное не верили и попытались за щит проникнуть. Кончилось все для них печально: двое заболели, а третий умер — он проник глубже всех в невидимую преграду, так что вытаскивать его пришлось с риском для жизни. Дядя Виталий, так его звали, не успокоился и всю оставшуюся жизнь пытался изучить странное явление: разговаривал с другими геологами, путешественниками, учеными, читал древние рукописи — бесполезно. Местные люди называли такие места проклятыми, и просто обходили их стороной. Впрочем, у дяди Виталия выстроилась своя теория. Мне о ней мама рассказывала, как она её сама понимала… Человек, который ставит такие… обереги, должен обладать большим магнетизмом. Он мысленно проводит в нужном месте линию, а потом заряжает её своей энергией. Каждый, кто попытается к этой линии подойти, получает как бы удар в голову. Мозг у него начинает работать невпопад, словно взбесившаяся собака. Человек ощущает беспричинный ужас, испытывает тошноту, головные боли, у некоторых начинаются судороги…
— Ну и ну, — насмешливо фыркнул Ян. — Напугала ты меня.
— Так говорила мне мама, — смутилась Таня. — Со слов дяди Виталия, конечно.
— А он не говорил, в каком приблизительно месте наткнулся на такой щит?
— Помню только, где-то на Урале. Вроде, в Башкирии… Может, мама знает точнее?
— А он не сказал, кроме самого хозяина кто-нибудь может снять этот щит?
— Не слышала. А почему ты об этом спрашиваешь?
— Да так, — уклонился Ян, — спросил из любопытства.
У подъезда дома, в котором жили Филатовы, стояла телега и двое заросших бородами мужиков укладывали на неё небрежно завязанные узлы. Из дверей появилась закутанная в платок Танина мама и сказала нетерпеливо:
— Таня… Здравствуй, Янек!.. Таня, где же ты так долго задержалась? Я все беспокоилась: придешь, испугаешься, что квартира пустая. Вроде и записку оставила, а тревожилась. Пойди, ещё раз внимательно все осмотри: не забыла ли я чего-нибудь?
— Нас выселяют? — замирающим голосом спросила девушка.
— Это я вас выселяю, Танюша, — пошутил вышедший вслед за Александрой Павловной профессор Подорожанский.
— А куда? — Таня все ещё не понимала.
— Ох, прости, ты же ничего не знаешь. Конечно, не место здесь для такого сообщения, но Алексей Алексеевич предложил мне стать его женой. Он считает, что ты не будешь возражать.
— Мамочка, да я… разве я могу быть против твоего счастья?!
— А я хочу, чтобы и тебе было хорошо, — всхлипнула Филатова-старшая. Они обнялись и разрыдались.
— Танечка, ты не беспокойся, Алексей Алексеевич — хороший человек.
— Знаю, мамочка, и тебя он очень любит.
— Правда?
— А ты до сих пор сомневаешься?
Подорожанский в растерянности смотрел на плачущих мать и дочь худенькие, большеглазые, удивительно похожие в этот момент друг на друга, они напоминали, скорее, двух сестер.
— Послушай, Янек, — прошептал он, — женщины от радости плачут?
— Плачут, — улыбнулся тот.
— Странные они существа.
— Странные, но красивые.
— Как думаешь, я не слишком стар для нее? — профессор все не мог поверить, что Александра Павловна дала ему согласие не из жалости.
— Как сказал бы ваш студент по кличке Знахарь, не годы уроды, а люди.
— Что ж, против народной мудрости не попрешь! — повеселел профессор и скомандовал: — Ну-ка, девицы-красавицы, погружайтесь на телегу и рысью вперед.
— Помнится, не так давно, профессор, вы утверждали, что в армии вам служить не пришлось, — хмыкнул Ян.
— Но я ничего не говорил тебе о своем воинственном духе, — отозвался Подорожанский.
— Виринея Егоровна небось хлебом-солью будет встречать?
— О ней-то я как раз и не подумал. Как только получил Шурочкино согласие, за телегой помчался — как бы слово свое обратно не взяла.
Один из бородачей взобрался на место извозчика и взял в руки вожжи, второй примостился рядом.
— Поехали, что ли, хозяин-барин?
— Поехали. Все расселись? Ян, а ты чего столбом торчишь? — громко крикнул профессор и сказал ему на ухо: — Ежели Егоровна чего учудить вздумает, прикроешь?
— Ой, кажется, я не закрыла на ключ квартиру, — встрепенулась Александра Павловна.
— Я закрыл, — успокоил её Подорожанский, передавая женщине ключ.
Она не меньше Подорожанского боялась грядущей перемены в жизни сказывалось многолетнее одиночество. Терзала боязнь: а вдруг что-то не сложится? И Александра Павловна вцепилась в ключ так, что побелели пальцы: все-таки есть куда отступать!